Власть женщины сильней (гет)

Когда брат Иосиф обещал синьоре де Бельфор, что скоро навестит ее, он и не думал, что сделать это придется на самом деле очень скоро. И не по собственной воле, а по прямому указанию монсеньора Оттавиани. Новый Генерал желал увериться, что кандидатура на продолжение кастильской партии хорошо представляет себе, во что собирается ввязаться. И что его альков может быть убежищем, но не может быть гарантией победы.

Ночью у брата Иосифа снова был сон. Женский смех, сполохи рыжего. Томные вздохи и насмешка — именно так, вместе. Желание и осознание, что как только поддашься ему, тут же неминуемо проиграешь. Оно поглотит все — и плоть, и разум, и душу. Поэтому и во сне он боролся. С Ней, чьи возбужденные стоны и смех так будоражили его. С собой, со своим желанием, со своим неверием. Самым тяжелым, пожалуй, было то, что и миновать борьбы, проснуться до того, как силы оставят не получалось. Заканчивались такие сны всегда одинаково — волна победного звенящего хохота заливала все изумрудной зеленью, и он просыпался. Задыхающийся, мокрый от пота и излившегося семени. Когда-то давно он думал, что так происходит из-за целомудренного воздержания. Тогда он попробовал сменить рясу на дублет, штаны и ботфорты и отправился в известный квартал. Но и регулярные походы к жрицам любви не принесли избавления. Он пробовал молиться. Осторожно исповедовался своему начальнику и двукратно исполнял наложенные им наказания. Обычно после этого сны приходили чаще, напор чувственности бестелесного образа становился еще более необоримым. Однажды ярость его сопротивления обернулась тяжелым духом шерсти и вязкой слюной, капающей с клыков. От рыка, который издал зверь во сне, утром, после тяжкого пробуждения, у него саднило горло. Но в тот раз он проснулся с ощущением победы. Вот только рассказывать об этом сне на отчете совести он не стал. Вообще думать о нем себе запретил.

После той ночи сны ушли надолго. Вернулись они в те дни, когда он случайно подслушал странный разговор в таверне на окраине Рима, а после предложил медноволосой синьоре свою помощь в осуществлении мести. Папа Сикст был слишком неудобен для Ордена. И он счел появление маркизы невероятной удачей, план сложился в несколько часов. Но все повернулось иначе. Совершенно. А главное — вернулась рыжая зеленоглазая бестия. И теперь его рычание и тяжелый волчий дух, кажется, лишь добавляли ей азарта.

Сейчас, стоя на пороге комнаты в палаццо Бельфор, иезуит отчетливо сознавал, что никогда не был так близок к тому, чтобы его личные страсти сказались на деле веры.

Слуга доложил, что ее светлость желает видеть брат Иосиф. Юлия приказала накрыть стол к ужину в своей любимой маленькой гостиной с камином. После разговора в церкви святого Антония синьора де Бельфор не сомневалась в том, что в ближайшие же дни увидит святого отца у себя в палаццо. С одной стороны, Юлия опасалась появления иезуита — он был свидетелем ее слабости, с другой — понимала, что сейчас ей нужна его поддержка в политической авантюре, которая стремительно затягивала графиню. Наконец, было и еще одно обстоятельство, которое Юлии хотелось бы прояснить. Она давно чувствовала, что в отношении брата Иосифа к ней появились новые оттенки, и все чаще ей казалось, что рядом находится не просто монах, соратник Перетти, его поверенный, но и мужчина, видящей в ней женщину. Что-что, а отличать пастырские утешительные объятия от мужских и оценивающий взгляд мужчины от наполненного благостью взгляда священника Юлия научилась давно. И почему-то это, пока только ощущение, еще не уверенность, ее тревожило.

Графиня подошла к зеркалу. Внимательно всмотрелась в свое отражение. Поразмыслив, распустила волосы, просто перехватив их широкой атласной лентой и позволив нескольким упрямым локонам выскользнуть из ее объятий. Парой капель румян добавила красок бледному лицу. Чуть духов — и женщину окутал благородный аромат сандала. Дольше всего Юлия пыталась победить печальное выражение глаз и, поняв, что проигрывает эту борьбу, просто постаралась смягчить его теплой полуулыбкой. Еще один взгляд в зеркало — и графиня быстрым шагом направилась в студиоло, куда слуга уже проводил гостя.

— Добрый вечер, святой отец, — хозяйка остановилась на пороге, оказавшись за пределами круга света от свечей. — Вы верны своему слову.

— Очень лестно слышать это от вас, синьора, — усмехнулся иезуит.

Он шагнул вперед, вглядываясь в сумрак угла, где стояла хозяйка.

— Это лишь признание ваших достоинств, — Юлия улыбнулась, но не спешила проходить в комнату, оставаясь под пологом мягкого полусвета.

Монах замер в самом центре небольшого студиоло, сложил руки на животе.

— Я не задержу вашу светлость. Собственно, я хотел только узнать, как себя чувствует синьорина Стефания. Ей пришлось побывать на аудиенции у Великого инквизитора. Надеюсь, там все прошло спокойно?

Брови Юлии удивленно поднялись.

— Синьорина чувствует себя хорошо, но не сможет выйти. Ей показалось, что монсеньор Беллармино остался доволен встречей. А кардинал Менголли после предложил синьорине делла Пьяцца, — Юлия помолчала, подбирая слова, — погостить у него.

Чуть заметно сыграли желваки на скулах иезуита, но голос остался ровным, спокойным:

— Помните, я сказал вам, что Менголли никому не уступит своих прав на синьорину? Вот вам и подтверждение моих слов. Если хотите, я сам позабочусь о синьорине делла Пьяцца и укрою ее в одной из обителей?

— Вы уверены, что это необходимо, святой отец? Мы со Стефанией стали близки, я полюбила эту девочку, как дочь. Мне будет сложно расстаться с ней так скоро.

— Синьора, если Роберто Беллармино воспринял синьорину как угрозу для себя или как средство против вас…

— Нет! Не продолжайте, святой отец. Я все поняла. Пожалуйста, позаботьтесь о синьорине Стефании.

— Хорошо, синьора.

— Я надеялась, что вы примете мое приглашение поужинать, — только теперь Юлия шагнула вперед, и свет свечей отразился в медовой теплоте глаз и окружил голову женщины медно-золотым ореолом.

— Благодарю, — глаза монаха сузились, словно ему доставляло неудобство смотреть на Юлию. Брат Иосиф не стал уточнять согласие это или отказ, решив оставить инициативу за графиней. Она чуть склонила голову, легким мимолетным движением прикусила нижнюю губу — привычным милым жестом, который был спутником понимания некоторой неловкости или допущенной ошибки:

— Мне было бы приятно, если бы вы нашли возможность остаться.

Он склонил голову, а когда снова посмотрел на женщину, в глазах его было куда меньше холода:

— Ваше путешествие прошло хорошо? Надеюсь, спокойнее, чем наше?

— О, да, — Юлия прошла к маленькому столику с напитками. Это позволило ей спрятать нервную усмешку: "Если путешествие в призраками спокойнее, чем городской бунт, то несомненно".

— В Бельере было очень хорошо.

— И не появилось желания остаться в тиши имения?

— Я скучала там по Риму, — графиня наполнила бокалы вином и, протягивая один из них брату Иосифу, открыто и приветливо взглянула в холодное, отдающее серебром зеркало его глаз. — Там слишком много одиночества. Хотя поначалу оно и кажется приятным и целебным.

Мужчина принял бокал и отвел взгляд только, чтобы выпить вино.

— Значит, вы полны желания не скучать?

Женщина несколько долгих мгновений крутила в своих тонких пальчиках чашу из окованного бронзой стекла и рассматривала, как отблески пламени свечей играют искрами в вине. Потом вздохнула и вновь взглянула в лицо собеседника:

— Кажется, что с того момента как... — она чуть запнулась, но быстро продолжила, — монсеньор Перетти оставил мне кастильские документы, скучать мне или не скучать решаю уже не только я.

Невысокая женщина смотрела на мужчину. В уголках ее губ притаилась улыбка, но глаза, устремленные на него, были серьезны и даже печальны.

— И мне хватает опыта понять, что монсеньор Беллармино не просто так хотел получить эти бумаги. И что с того момента, как я отказалась их отдать, я вряд ли могу считаться его другом.

Юлия быстро допила вино и отвернулась к столику. Чтобы поставить чашу и еще для того, чтобы брат Иосиф не увидел, как задрожали ее руки.

— Расследование продвигается? — спросила она, не поворачиваясь.

— Я не знаю, синьора.

Юлия вздрогнула, стремительно обернулась, но в последний миг сумела сдержать возглас: "Даже вы?!"

— Вот как… В таком случае, теперь уже не важно отдам я эти бумаги или нет. Феличе оставил их мне, но не рассказал, каковы ставки в этой игре, кто друг, а кто противник. Видимо, он решил, что я смогу выяснить это сама. Но, кажется, он ошибся.

Она говорила почти спокойно, если не считать звонких нот в обычно теплом голосе, а вот руки дрожали, и чтобы скрыть их предательство Юлии пришлось опустить их, прижать к кованой столешнице.

Брат Иосиф подошел ближе, его взгляд опустился на подрагивающие пальцы графини:

— Мы уже говорили об этом, синьора, — он с тревогой глянул на профиль Юлии.

— Да, святой отец. Я еще на свободе, но надолго ли? В конце концов, Мария Сантаре очаровательна и умна. Она сможет украсить Кастилию и быть полезной Святому престолу.

— Советнику Папы все равно нужен будет виновник покушения на Камилло Боргезе.

Юлия сжала губы.

— В Риме так много людей, найти не сложно! Особенно если знать, кого хочешь найти! И найденный все расскажет сам.

Предательская дрожь поднималась по рукам к плечам, заставляла сбиваться голос. Юлии казалось, что стук ее сердца громок как церковный набат.

— Монсеньор Беллармино уже знает, кого хочет найти, — безжалостно продолжил иезуит.

Брат Иосиф давно отставил почти не начатый кубок с вином. Не ослабляя внимания, с которым следил за графиней, он пытался понять, когда допустил ошибку. В какой момент к делу веры примешались личные страсти? Озарение пришло с отблеском пламени свечи в камне сережки Юлии. Да, там, в церкви, когда женщина, так часто демонстрировавшая ему свое презрение, приникла к его груди в поисках утешения.

— Если монсеньор Роберто знает, значит найдет. И виновного, и улики, — голос женщины слегка подсел.

— Зачем же искать?! Я, пожалуй, сам ему подскажу. Вот он, виновник, передо мной. И руки от страха перед правосудием уже дрожат! — режущий, ледяной голос иезуита зазвенел от гнева, неизвестно — подлинного или наигранного.

На мгновение Юлии показалось, что пол под ее ногами стал мягким и намерен утечь, как воды Тибра. Она подняла к иезуиту мертвенно-бледное лицо, на котором нанесенные недавно румяна смотрелись как часть маски. Движение женщины было стремительным и коротким — хлесткая пощечина стала его окончанием.

— Предатель, — и Юлия размахнулась вновь. — Предатель!

Он не шевельнулся. Ни для того, чтобы защититься, ни для того, чтобы остановить ее. Только верхняя губа дрогнула, будто хотел обнажить клыки, но нет — это просто усмешка исказила лицо.

Вторая пощечина была не менее звонкой. Но когда рука женщины вновь взлетела, чтобы ударить, сквозь пелену отчаяния, страха и гнева — гнева на несправедливое, немыслимое обвинение, брошенное ей в лицо — в сознание Юлии пробилось ощущение неправильности происходящего. Мужчина улыбался. И занесенная для удара рука, не коснувшись мужского лица, снесла все, что стояло на маленьком столе. Брызги вина залили ковер, а кубок из муранского стекла рассыпался мельчайшими осколками.

— Как ты посмел?!

— А кардиналу-инквизитору вы тоже дадите пощечину? Или может быть обоим? И старшему и младшему?— он чуть подался к ней, все так же издевательски усмехаясь.

Юлия замерла, напряглась как кошка перед прыжком. Сжались губы, резко очертились скулы, задрожали от гнева ноздри, стала заметной пульсирующая жилка на напряженной шее. Наконец, она проговорила:

— Да! — в сузившихся глазах страх уступал место отчаянной решимости, и, когда истаял совсем, женщина усмехнулась. — Да, потому что старший — предатель, а младший...

Она осеклась. Потемневшие глаза расширились, когда Юлия осознала о ком и что говорит. Брат Иосиф медленно кивнул:

— Вот так, — выпрямился и отстранился он, — а то я уже хотел обидеться за монсеньора Феличе Перетти. Его-то вы никогда так не боялись.

Юлия медленно обвела взглядом комнату, еще недавно бывшую уютной и чистой. На краешке стола, покачиваясь, чудом держалась упавшая небольшая ваза. Вода и цветы из нее оказались на полу. Осторожно, словно боясь обжечься, графиня взяла вазу в руку, покачала ее, словно что-то оценивая... И со всей силы запустила в стену за спиной брата Иосифа. Удовлетворенно кивнула головой, услышав звон.

— Не вам судить об этом, святой отец!

— Почему же? — он вдруг опустил голову, почти отвернулся.

— Потому что это касается только монсеньора и меня!

— Не представляете, как я был бы счастлив, если бы так было на самом деле!

Иезуит медленно вновь развернулся к Юлии. Лицо и вся фигура его застыли в напряжении — вот сейчас камень сорвется с обрыва, и он развернется, чтобы уйти.

Юлия удержалась от резкого ответа, внимательно всмотрелась в лицо иезуита.

— Простите меня. Простите, — в голосе женщины не было униженной мольбы, было признание своей неправоты и искреннее желание исправить совершенную ошибку. Юлия шагнула ближе к мужчине, так, чтобы поймать его взгляд: — И спасибо, святой отец.

Она легко прикоснулась к рукаву его хабита, может быть на мгновение дольше, чем позволял этикет, задержав это соединение. И, уже убрав руку, негромко проговорила:

— Просто мне на самом деле очень страшно. Рядом со мной был он, и как бы я не сопротивлялась, все решал он. Простите меня за эту истерику, святой отец.

Казалось, он принял ее оправдания. По крайней мере, поза стала более свободной и, будто бы невзначай, рука накрыла место на рукаве, которого только что касались женские пальчики.

— Ваше состояние понятно и объяснимо. И все же, оглянитесь. Ведь остались те, кто готов помочь вам. Пусть даже вам будет казаться, что они помогают лишь себе.

Брат Иосиф решил, что толика искренности будет сейчас весьма полезна, потому и голос его смягчился, обрел доверительные интонации. Юлия помолчала, обдумывая услышанное:

— Я понимаю, что это будет нелегко, но я готова сделать все, чтобы Феличе... — Юлия не стала договаривать "гордился мною". Ее губы тронула улыбка: — И если есть те, кто готов помочь мне, значит, у меня больше шансов победить.

Юлия смотрела на брата Иосифа. Судьба свела их неожиданно, когда она затеяла авантюру, в успех которой не верила сама. Авантюра не удалась, но Юлия выиграла — выиграла любовь Перетти и несколько счастливых лет. И дополнительным призом в той игре стал брат Иосиф. Порой Юлия его ненавидела, порой побаивалась, но всегда знала, что он умен, хитер и силен. И верила в то, что он предан Перетти. Был предан Перетти и сохранил это чувство после смерти патрона.

— И еще, фра Иосиф, — она с улыбкой взглянула в его глаза, — иногда мне на самом деле бывает нужно сочувствие... Но в такие минуты не стоит пугать меня инквизицией.

В глазах женщины потихоньку разгорался упрямый огонек, и совершенно невольно ее поза становилась более уверенной, женственной и обольстительной.

Брат Иосиф коротко рассмеялся:

— Простите, ваша светлость, но я оставлю за собой право выбора методов избавления вас от истерики.

Он почуял перемену в ней. Но азарт этой словесной баталии так захватил иезуита, что тихий, настойчивый звон тревожных колокольчиков брат Иосиф проигнорировал:

— Считайте это первым взносом в счет оплаты моей помощи.

— Хотя мне и не по нраву такие методы, должна признать, они эффективны, — Юлия уже открыто и даже с вызовом улыбнулась. — Забавно, правда? Только не делитесь этим секретом ни с кем... Например, с монсеньором Оттавиани.

За лукавством, прозвучавшим в голосе, спрятался вопрос: "Ведь это монсеньор Оттавиани еще один из тех, кто готов помочь?"

— Не думаю, что к монсеньору Марку вы пойдете со своей истерикой.

Совсем чуть-чуть снисхождения во взгляде, покровительственных тонов в голосе — брат Иосиф в ответ провоцировал ее.

— Конечно же, нет, — Юлия рассмеялась. — Зачем монсеньору Марку такие заботы?

И неожиданно серьезно закончила:

— Мне бы хотелось, чтобы ему было приятно, а не обременительно, общение со мной, — и тут же вновь лукаво улыбнулась, чуть прикусив нижнюю губу.

— Значит, мне вы оставили право и возможность видеть вас во всей красе и непривлекательности... Высокое доверие, после стольких лет презрения и злости, — брат Иосиф усмехнулся.

— Презрения? Злости? — удивление женщины было совершенно искренним. — Точнее было бы сказать, ревности.

Она усмехнулась, поняв, что сказала совершенную правду.

— А вы хотите видеть меня настоящую или приятную, святой отец? — серьезность вопроса смягчила улыбка и легкое, почти неуловимое, движение Юлии к мужчине, донесшее до него аромат согретого женским телом сандала.

— Ревности?! — его удивление было не менее искренним. — Что же, возможно, мы во многом ошибались в отношении друг друга. Но помнится, вы обещали мне ужин.

Иезуит откровенно игнорировал вопрос женщины.

— Прошу, — Юлия пригласила гостя в столовую, где был накрыт стол для двоих. Уже за столом она вновь обратилась к иезуиту:

— Вы не ответили на мой вопрос, святой отец. Какой вы предпочитаете видеть меня?

Движением руки она отпустила слуг, решив, что их с братом Иосифом усилий вполне хватит, чтобы поухаживать друг за другом за ужином и не остаться голодными.

— Как и любого другого человека, искренней.

— Тогда вам придется сталкиваться с моими истериками и страхами.

— Подобными той, в церкви?

— Возможно. Или с такими как сегодня.

— Сегодня я, признайте, неплохо справился. Мой Генерал будет доволен вашей решимостью.

Брови Юлии изумленно поднялись:

— Монсеньор Оттавиани отправил вас ко мне, чтобы проверить мою решимость?! Почему бы ему самому не спросить у меня?

Монах сдержал улыбку:

— Боюсь, мы с вами сейчас говорим о решимости в разных областях.

— Отнюдь, — Юлия даже не постаралась скрыть нотки язвительности в голосе. — Тем более я не склонна подозревать кардинала в том, что он сделал вас поверенным в своих интимных делах. Роль сводника вам не подходит, святой отец.

— Даже Генерал не свободен от регулярных отчетов совести.

— Тогда можете передать его высокопреосвященству, что я надеюсь на его помощь в вопросе, связанном с Кастилией. И независимо от его ответа, я буду стараться выполнить волю монсеньора Перетти. А вот про другую мою решимость я предпочту говорить лично с монсеньором Марком, — тон Юлии был до неприличия вежлив и столь же до неприличия язвителен.

Брат Иосиф отставил в сторону бокал и серьезно посмотрел Юлии в глаза:

— Умнее было бы закончить фразу на Кастилии, — иезуит все же начал терять терпение.

Женщина ответила ему таким же серьезным взглядом. Через несколько мгновений опустила глаза, задумалась. И через несколько долгих секунд негромко проговорила, глядя прямо в глаза брату Иосифу:

— Я прошу вас, святой отец, передать его высокопреосвященству, что я надеюсь на его помощь в вопросе, связанном с Кастилией.

— Я обязательно передам именно эти слова монсеньору, — иезуит еще несколько мгновений смотрел прямо на нее, после вернулся к мясу на своей тарелке и вину в своем бокале. — Вы быстро учитесь, синьора.

— У меня хорошие учителя, — Юлия улыбнулась, предлагая закончить перепалку. — И множество причин учиться быстрее.

Некоторое время они ели молча. Юлия обратила внимание, что мужчина, впервые оказавшийся в ее доме как гость, впервые сидящий с ней за столом как равный, не испытывает ни малейшей неловкости. Дождавшись, когда гость утолит первый голод, хозяйка задала вопрос:

— Фра Иосиф, ведь вы знаете, как умерла Виктория де Бюсси? Расскажите мне.

Иезуит задумался, подбирая слова, но решил не щадить чувств графини:

— Она приехала на могилу синьора Перетти. Говорила странные слова. Там у нее случился очередной приступ. Той же ночью синьора Морно скончалась. Слуги ее шептались о том, что госпожа перед смертью стала как будто одержима... мыслями о кардинале Монтальто. Даже забывала о собственных детях. В чем Серж не преминул обвинить своего друга детства.

На лице Юлии отразилось поочередно несколько чувств — удивление, заинтересованность, нечто очень напоминающее торжество. Много всего. Не было только печали.

Графиня перекрестилась, опустила глаза, ее губы дрогнули в неслышных словах.

— Мой сын как-то причастен к ее смерти?! — удивилась Юлия.

— Он был в Форли, синьора. Странно, что вам пришло в голову связать кардинала Монтальто со смертью донны Виктории.

Брат Иосиф глянул на собеседницу с интересом.

— Надеюсь, Господь воздал ей по заслугам за всех, кого она убила. И кого пыталась убить. И она хоть ненадолго почувствовала, то, что чувствовали они. Что чувствовал Перетти, — голос Юлии заискрился от звенящей ненависти.

— "Я воздам..." Не людьми творится возмездие, синьора, — наставительно проговорил монах.

— А меня Господь уберег от мести ей, — совершенно серьезно ответила Юлия. — Дай Бог, чтобы ей все воздалось! Сторицей!

— Я говорил о возмездии, синьора. Не о мести.

Он внимательно посмотрел на нее, словно учитель на ученика. Юлия усмехнулась:

— Мне сложно понять такие тонкости, святой отец. Месть, возмездие... Я просто верю, что Виктория де Бюсси в последние часы своей жизни испытала все, что пережили те, кого она постаралась отправить к Создателю. Убийца и клеветница.

Глаза Юлии потемнели, голос стал глубоким и резким:

— Гореть ей в аду.

— Возмездие — дело Господа. Месть — забота людей, — брат Иосиф снисходительно усмехнулся.

Юлия опустила глаза, разглядывая кружева скатерти:

— Вам никогда не случалось желать воздать местью по справедливости?

— Никогда. Я верю в воздаяние свыше.

Юлия оторвалась от созерцания скатерти:

— Возможно, мы действительно во многом ошибались в отношении друг друга.

Мягкий теплый золотистый свет свечей в глазах и улыбчивая искристость драгоценного камня в голосе — Юлия ни на миг не поверила собеседнику, ни одному его слову. Он понял это и сокрушенно качнул головой:

— Не месть... Наказание, — ни доли сомнения в себе или в своем праве. Абсолютная, непререкаемая уверенность.

— Это называется так, — Юлия задумчиво покачивала в пальцах бокал. — Когда я хотела уничтожить Викторию за смерть Феличе, я думала о мести. Теперь я буду знать, что нужно думать о наказании.

Он утолил голод и теперь сидел свободно откинувшись на спинку стула. И рассматривал Юлию через пламя свечей в подсвечнике на столе.

— Это непростая задача, синьора. Не у каждого так получается.

Она медленно отпила из бокала, неторопливо поставила его на стол.

— Я научусь.

— Не научитесь. У вас была возможность наказать Феличе Перетти. Вы ее упустили. С Викторией вы опоздали. Больше вам наказывать некого.

— Неужели? Монсеньор Беллармино ищет того, кто покушался на Камилло Боргезе. А кто ищет того, кто убил Феличе?

Брат Иосиф вдруг отвел взгляд:

— Не сомневайтесь. Вам еще напомнят о нем.

Дальше иезуит говорил глядя исключительно на свои руки:

— Чаккони успел кое-что рассказать мне. Это помогло найти способ разбудить монсеньора. Но, как вы понимаете, тем самым я продемонстрировал свою осведомленность заинтересованному лицу. Связать меня с вами этому лицу ничего не стоит...

— Что рассказал вам мальчишка?

Все еще не поднимая глаз, он покачал головой:

— Это была исповедь, синьора.

— Никто из ваших людей не смог поймать его. Это сделали мои люди. А Витторио умер от яда. И вы мне рассказывает о тайне исповеди? Я не буду настаивать. Однажды мне удалось узнать, кто покушался на Феличе. А теперь все намного проще. Вы боитесь за меня или за себя, святой отец?

— Ни то, ни другое, синьора. Просто не хочу торопить события. Вдруг вы еще передумаете и смените покровителей...

Брат Иосиф поднял голову и, наконец, посмотрел на женщину. Иезуит улыбался. Открыто, весело. Пожалуй, Юлия впервые видела такого брата Иосифа. И не могла самой себе не признаться: он ей нравился таким.

— Не будем торопить события, святой отец, — согласилась она, — все может быть. И покровители могут найти себе более привлекательную подопечную. Но сейчас мне очень приятно ужинать с вами!

И, может быть, впервые со дня смерти Перетти, Юлия улыбнулась искренне, улыбкой, в которой сверкнули белоснежные зубки, и огонь свечей разбился фейерверком в глазах цвета меда. — Я скучала не только по Риму, но и по вам, святой отец.

Юлия коротко взглянула на мужчину и прикрыла глаза ресницами. А он, словно получил давно ожидаемый результат, легко поднялся и шагнул из-за стола:

— Благодарю. В обители редко можно так вкусно поесть. Храни вас Господь.

— Двери моего дома всегда открыты для вас, святой отец, — Юлия поднялась вслед за гостем. Шагнула в сторону монаха, аромат ее духов накрыл единым пологом двоих, склонила голову и негромко произнесла: — Благословите, святой отец.

Плавное выверенное движение — иезуит осенил склоненную голову женщины крестом:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Может быть, расчет движения руки монаха оказался не идеальным, а может быть, женщина мгновением раньше положенного подняла голову — по пальцам брата Иосифа скользнул шелк волос графини. Перезвон тех самых тревожных колокольчиков грянул набатом. Не медь волос по руке, а расплавленный металл. Так, что дыхание перехватило. Но черта с два он хоть чем-нибудь выдаст себя ей. Даже улыбка не поблекла.

Вновь брат Иосиф точно знал — этой ночью придет зеленоглазая бестия, но на этот раз он вовсе не был уверен в победе. Иезуит собрал пальцы в кулак и спрятал руки в рукава одеяния.

Графиня выпрямилась, коротко взглянула на мужчину. На мгновение в глазах скользнула и растворилась в медовом золоте усмешка: "Ох, святой отец", дрогнули ресницы, скрывая взгляд: "А ты сильнее, чем казался". Не успев осознать до конца все, что только что почувствовала и пережила, Юлия улыбнулась гостю:

— Я прикажу Джованни проводить вас, святой отец.

— Благодарю. Не стоит утруждаться, синьора.

Гость коротко поклонился и твердым шагом вышел из гостиной, через анфиладу, по парадной лестнице... И пока шел, с иезуита шелухой слетали улыбка, спокойствие, уверенность.

Юлия проводила его взглядом — пристальным, усмешливым. Пока мужчина не скрылся в полумраке анфилады, она смотрела ему вслед.

* * *

В тот же день в ватиканском студиоло Генерала Общества сотоварищей Иисуса состоялась краткая беседа, последствия которой окончательно определили расстановку сил в разворачивающейся кастильской партии.

Генерал Оттавиани настоятельно потребовал к себе брата Роберто. Обращение и тон приглашения, переданного секретарем, насторожили Великого инквизитора. "Поддался-таки на ее уловки", — раздраженно думал кардинал Беллармино, шагая по анфиладам залов в студиоло своего Генерала.

Когда ассистент Ордена переступил порог, Генерал поднялся из-за стола. Роберто склонил голову набок, глядя на Марка, и чуть усмехнулся — кардинал Оттавиани не решился встретить Великого инквизитора сидя. Марк поздно понял свою ошибку. А Беллармино, как ни в чем не бывало, прошел к столу и сел, не дожидаясь разрешения главы Ордена. К его удовольствию Оттавиани проглотил и это. Чтобы хоть как-то вернуть себе уверенность, Марк не стал садиться, наоборот, вышел в центр кабинета и заговорил:

— Послушай, брат Роберто, тебе не кажется, что обвинение графини де Бельфор выглядит надуманно?

— Нет.

— Но Ордену не нужен сейчас конфликт ни с французским двором, ни с Венецией…

— А Венеция при чем тут? — Роберто вольготно расположился на стуле и смотрел, как Оттавиани вышагивает по своему кабинету.

— Ты забыл? Она наследовала баронство Манфреди.

— А, Фаэнца… Помню, брат мой, помню. Республика еще и спасибо нам скажет за то, что избавим ее от претендента на этот город.

— Но Франция! — вспылил Марк, глядя на совершенно невозмутимого кардинала Беллармино.

— Ее единственный наследник — кардинал Менголли — верный человек церкви. Не дело веры тебя интересует, брат мой, вовсе нет, — Роберто усмехнулся.

— А что, по-твоему, меня интересует?

— Я знаю, что эта женщина была у тебя. И весьма продолжительное время!

— Ты посмел следить за своим Генералом?

— Не за тобой, монсеньор!

Беллармин поднялся на ноги и встал напротив Оттавиани.

— Твое расследование не убедит даже Боргезе, — не сдерживая гнева, прошипел Оттавиани.

— Я уже убедил Папу. Помнится мне, и ты кивал головой на том собрании. Или для тебя это было средство заполучить донну Юлию в свою постель?

Тревожно забился колокольчик в руке Марка. На его звон в кабинет вошли двое. Оттавиани указал на Роберто:

— Отвезите-ка брата в наш дом на площади Триллуса. Он нуждается в покаянии.

Беллармино даже головы не повернул к двери. Он не сводил мрачного взгляда с Марка. Однако, заметив неловкое шевеление сбоку, кардинал-инквизитор негромко проговорил:

— Осторожнее, братья, не совершайте ошибку.

Двое новициев некоторое время еще смотрели то на Генерала, то на ассистента, но, в конце концов, пятясь, покинули кабинет.

— Мальчик мой, — тихо проговорил Беллармино, — для тебя грех неблагодарности окажется самым страшным. Или ты хочешь, чтобы трибунал начал расследование дела о соблазнении духовного лица суккубом*? Напомнить, какое наказание за это полагается? Обоим!

Оттавиани побледнел:

— Ты не посмеешь. "Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень"!

— Именно я и посмею, брат.

Безупречная в этом вопросе репутация Великого инквизитора не раз служила предметом шуток на встречах четырех кардиналов, но она же и вызывала уважение.

— Я уже стар, мой мальчик, и, если проиграю, не успею начать заново. Так что имей в виду, Марк Оттавиани, я не остановлюсь ни перед чем.

— Даже перед приказом своего Генерала?!

Беллармино покачал головой:

— Не мешай мне, монсеньор.

Кардинал беспрепятственно покинул студиоло главы Ордена.

Марк наполнил кружку водой из кувшина и только тогда заметил, что дрожит — от пережитого унижения и злости. Уже не в первый раз Великий инквизитор, ассистент Ордена тыкал его, как щенка, в то, что он обязан своим избранием его усилиям. А точнее его отказу от участия в выборах. С того времени у Общества Иисуса стало два генерала — один, официально избранный Генеральной конгрегацией, согласно уставу обладающий безоговорочной властью, и второй — обладающий реальной властью и авторитетом. Лишь недавно Марк стал понимать, что вся эта возня с Камилло Боргезе возле папского трона была ничем иным как способом отвлечь его от дел Ордена. И теперь Генерал всерьез задумался, на кого он может опереться. На ум приходило только одно имя — брат Иосиф.

__________________________________________

* Женщину, уличенную в сожительстве с духовным лицом, объявляли порождением тьмы, дьяволом в женском обличии (суккубом), совратившим божьего человека, и приговаривали к сожжению на костре. А соблазненного отрешали от всех должностей и направляли в монастырь для покаяния и очищения от скверны.