Власть женщины сильней (гет)

Мысль о том, что все это время кастильские документы могли храниться у него в доме, подгоняла монсеньора Менголли, когда он возвращался от графини де Бельфор в палаццо Монтальто-Перетти.

Войдя в дом, кардинал первым делом поинтересовался не приехал ли с виллы Валлетто. Бенвенуто почувствовал странное удовлетворение, когда слуга доложил, что камердинер еще не возвращался. Менголли узнал, где синьорина Стефания, и приказал позвать сестру с клуатра в ее покои. Велев слугам отправляться в город, Менголли тоже направился в комнаты делла Пьяцца.

Когда Стефания вошла к себе, кардинал уже стоял в самом центре ее спальни. Девушка принесла с собой свежесть осеннего воздуха, ее лицо красили нежный румянец и блеск синих глаз. Она скинула теплый, отороченный мехом плащ и только после этого склонилась в приветственном поклоне:

— Добрый день, монсеньор.

Стефания выпрямилась и пристально взглянула в глаза Менголли:

— Вы хотите что-то мне сказать... — в ее интонациях было больше утверждения, чем вопроса.

— Стефания, мне необходимо осмотреть твои вещи.

Менголли смотрел на синьорину совершенно серьезно, лишь в глубине глаз пряталась усмешка.

— И что вы будете в них искать? — с живым интересом откликнулась девушка. — Возможно, я могу помочь вам.

— Всего лишь бумаги. Для тебя они не имеют никакого значения.

— И каким образом они могли попасть в мои вещи? — кажется, ей на самом деле стало интересно.

— Либо по твоему согласию, либо без твоего ведома.

— Прошу вас, ваше преосвященство, — на лице Стефании появилась насмешливо-снисходительное улыбка. — Мало кого обыскивал сам монсеньор Монтальто!

— Ты же собиралась помочь. Открывай, — Менголли махнул рукой в сторону сундука в изножье ее кровати.

— Я обещала сказать, есть ли смысл искать у меня то, что вам нужно, — Стефания повела плечами. — А вот осматривать мои вещи вам лучше без моего участия. Вдруг я спрячу то, что вы ищите?

— Это вряд ли. Пакет довольно объемный... Если только ты уже его не спрятала где-нибудь в доме...

От новой догадки вся веселость, плескавшаяся в нем за маской сурового спокойствия, растаяла.

— Вы в чем-то меня подозреваете или обвиняете?! — удивление в голосе девушки граничило с гневом, отблески которого уже сделали ярче блеск ее глаз.

— Не тебя, сестра, не тебя...

Он задумчиво сложил руки на груди, палец привычно заскользил по губам. После, глубоко вздохнув, кардинал вновь заговорил:

— Стефания делла Пьяцца, я не трону твои вещи, если ты дашь мне клятву отвечать только правду.

— У меня нет причин лгать! — девушка уже не скрывала вызов в голосе.

— У каждого есть на это причина, — сказал он, глядя куда-то в пространство между собой и Стефанией, потом вновь посмотрел прямо в глаза синьорины: — Так ты клянешься?

— Я не буду ни в чем вам клясться! Вы пришли обыскать мои вещи — обыскивайте!

"Ох, Стефания, мы с тобой в такой клоаке..." — хотелось ему сказать, но Менголли лишь еще холоднее глянул на девушку и шагнул в ее вещам.

Стефания проводила его взглядом. Она знала, что в ее кассоне кроме белья, нескольких украшений, подаренных Юлией, и двух-трех книг вполне приличного содержания кардинал сможет найти только несколько флакончиков с парфюмерией и, пожалуй, все. Но наблюдать, как он будет трогать и рассматривать ее вещи, Стефании было неприятно. Поэтому синьорина делла Пьяцца молча опустилась в кресло у окна, и отвернулась.

Бенвенуто замер возле сундука. Тонкие губы сжались так плотно, что вовсе исчезли с бледного лица. Внезапно он двинул ногой по деревянному ящику и стремительно шагнул к Стефании. Не сдерживаясь поднял ее с кресла и крепко взял за плечи:

— Скажи мне, не давала ли тебе графиня на хранение какие-нибудь документы?

— Отпустите меня, монсеньор! — девушка попыталась сбросить его руки со своих плеч. — Даже если бы графиня мне что-то и отдала, я не повезла бы это в дом человека, который желает ей зла! Уберите руки!

— Разве это не лучшее место, для того чтобы спрятать что-то! А потом еще и посмеяться: вот оно, у тебя, мальчишка, под носом лежало!

Длинные пальцы буквально впились в хрупкие плечи, а черных глазах металась отчаянная ярость.

— Вы сошли с ума! Вы готовы обвинить синьору во всех грехах?! — в глазах Стефании словно взорвались кристаллы — таким ярким и яростным от гнева стал ее взгляд. — Мне больно, отпустите меня, монсеньор!

— Только в сговоре! Отвечай на вопрос!

Ледяной взгляд инквизитора был ответом на ее вспышку.

— Я думала, что еду в дом к брату! Отпусти меня, слышишь! — девушка рванулась в сторону, пытаясь освободиться от хватки крепких сильных пальцев. — Твоя мать никогда бы не сделала такого против тебя!

— Замолчи!

Менголли совладал со своими руками — жестокая хватка разжалась.

— Ты ничего не знаешь! — прошипел он в лицо Стефании.

— Ну так расскажи, за что ты ее так ненавидишь! — избавившись от причинявших боль рук, девушка выпрямилась, упрямо глядя в черные глаза. — Может быть я поверю тебе!

Он отвернулся первым. Доверие... Оно способно причинить лишь боль.

— Накануне моего посвящения в сан кардинала эта женщина привела убийц в покои отца.

— Синьора Юлия?! — Стефания недоверчиво смотрела на него. — Но твой отец погиб недавно, и она была с ним!

— Да, — он криво усмехнулся. — Тогда тем двоим не удалось справиться с Феличе Перетти. А она осталась...

— Осталась?! Привела убийц и осталась?! И монсеньор Перетти не наказал ее? И провел жизнь рядом с убийцей или их пособницей? Или он, в отличие от тебя, знал что-то еще?

Каждая фраза Стефании вонзалась в сердце и сознание как тонкий стилет — глубоко, по самую рукоять.

— Ты, как видно, сомневаешься в моих словах? — очень явно прозвучала угроза в голосе Бенвенуто.

— Почему же твой отец провел с ней рядом всю жизнь? И почему ты считаешь себя вправе судить синьору Юлию? — девушка не отвела взгляд. — Твой отец умер рядом с ней! А она едва не отправилась вслед за ним!

В глазах Менголли металось: "Как? Как рассказать об этом? Как объяснить?" Но не долго. Взгляд вновь обрел твердость и блеск обсидиана.

— Что же не отправилась? Предпочла более теплое местечко, чем могила подле... любимого?

— Ты сам стоял у ее постели! И ты приказал врачу сделать все, чтобы спасти синьору! Что с тобой случилось?! Твой отец любил ее, и она любила его. У тебя нет права ее судить, — синий всполох на секунду схлестнулся с черным взглядом и девушка отвернулась. — Теплое местечко... Под надзором собственного сына ждать суда.

У него скулы свело от желания высказать всё этой романтической девочке, окунуть ее с головой в тот ушат грязи, в котором сам варился. Но лишь невесело, зло рассмеялся:

— Начиталась сказок про вечную любовь...

— Лучше уж верить в вечную любовь, чем воевать со своей матерью, — в голосе девушки было холодное отчуждение.

— С чего ты взяла, что с ней воюю я?! Я еще и не начинал.

Стефания молчала, глядя в окно. Потом обернулась, взглянула в глаза мужчины:

— Я прошу, монсеньор, найти мне обитель, куда я могла бы уехать и там дождаться освобождения донны Юлии.

Менголли покачал головой:

— Нет. Теперь точно нет. В тебе ни капли разума. Ни разума, ни понимания, где ты оказалась, выйдя из монастыря.

— Тогда я пойду в первый попавшийся монастырь! — глаза девушки вновь зажглись упрямством.

— Да тебя убьют там! Как же ты не понимаешь?! Тебя убьют из-за нее!

Последние слова он кричал ей прямо в лицо.

— Из-за нее?! Или из-за того, что произошло много лет назад? Оставьте меня, монсеньор! Вам никто не давал права распоряжаться моей жизнью, вы мне не отец, не муж и даже не брат, раз отреклись от синьоры! Уходите!

— Откуда? — едва не взвыл он. — Откуда такая верность? Неужели за эти тряпки и безделушки? Что ты знаешь о ней?

Он наступал на Стефанию: вглядывался в бушующую пламенем гнева синеву и приближался.

— Уходите, монсеньор! — Стефания отступила на шаг под напором черного взгляда.

— Тебе нечего ответить! И ты гонишь меня из моего дома... Почему ты не желаешь даже попробовать поверить мне? Хотя бы потому, что я знаю эту женщину гораздо дольше, чем ты.

— Потому что я жила в ее доме и чувствовала каждый день заботу обо мне, которую до этого видела только в детстве, пока была жива мама. Я видела синьору целыми днями, я знаю, как ее любят и как ей преданы в доме все! Отпусти меня, или я сама уйду из твоего дома!

— Я уже сказал, ты никуда не уйдешь. И да! Синьору все-очень-любят! Кроме собственного сына. Не странно ли?!

— Довольно, монсеньор, — Стефания отступила еще на шаг, синий огонь скрылся за длинными ресницами. — Я не могу научить или заставить вас любить синьору, но и поддерживать вас в вашем чувстве к ней не стану.

Бенвенуто словно и не слышал ее слов. Бледный, с каким-то безумным блеском в глазах он шагнул следом за Стефанией:

— Я не отпущу тебя. Я не могу... — дыхание сбилось, когда он почувствовал неожиданную боль в спине, в лопатках, и договорил уже с тяжким хрипом: — Ты моя...

Девушка отшатнулась:

— Монсеньор! Вы пугаете меня...

Стефания напряглась, сжимаясь в тугой комок, постаралась увеличить расстояние между собой и молодым человеком, пристально следя за каждым его движением.

— Вам лучше уйти!

Не так Бенвенуто представлял это признание. Но никаких сил не осталось вдруг терпеть это знание одному. Он мечтал, что Стефания первой произнесет: "Я твоя", а он лишь подтвердит это: "Ты моя". Не случилось. Так пусть же она осознает этот факт с той же неизбежностью, что и он!

— Мне не уйти от тебя уже никуда... Как и тебе от меня.

У Стефании перехватило дыхание:

— Что вы такое говорите?! — она решилась на последний довод: — Вас прогнала баронесса, и вы пришли ко мне?

Менголли коротко рассмеялся:

— Она не прогонит и сатану, если будет уверена, что союз с ним ей выгоден.

— Вот и идите ищите любовь и выгоду там, где принимают даже сатану!

Стефания постаралась, чтобы выражение ее лица стало холодным и отчужденным. Казалось, ее вдруг окружила прочная прозрачная стена, отделила Стефанию от кардинала: стена недоумения, безмерного удивления, а главное — стремления избежать непонятной, но ощутимой опасности. Желание получить над ней власть — вот все, что Стефания видела в горящем алчностью взгляде. Все ее существо протестовало против этого. Она могла бы стать покорной и быть счастливой своей покорностью, но лишь с любимым и любящим. Но не с тем, в ком смогла увидеть только вожделение.

— Прислушайся к себе. Вот здесь, — его ладонь легла на грудь девушки поверх корсажа, а сам Бенвенуто прошептал эти слова, уже стоя за спиной Стефании. Как он переместился, взволнованная синьорина даже не заметила. Осознав его прикосновение, она замерла, чувствуя как обжегшимся мотыльком бьется сердце, как путаются мысли. Пальцы Стефании легли на руку Бенвенуто, пытаясь убрать ее, чтобы перестать чувствовать пугающее и одновременно волнующее прикосновение, перестать чувствовать его тепло, окутывающее и подчиняющее.

— Бенвенуто, отпусти меня! — она рванулась в сторону, одновременно оборачиваясь лицом к нему, чтобы увидеть его глаза, чтобы он увидел ее взгляд. — Нет… Нет, оставь меня!

— Почему? Почему ты отвергаешь то, что принадлежит тебе? Я понял это там, в Форли, в галерее монастыря. Это не блажь, не безумие... От этого никуда не деться ни тебе, ни мне.

Бенвенуто не позволил Стефании оказаться на свободе, теснее прижал ее к себе. И если первые его слова ласкали мягким укором, то последние он выговорил с мукой, уткнувшись лицом в ее прическу, вдыхая пряный аромат ее волос.

— ...отпусти меня, прошу, — девушка замерла, затаила дыхание. — Ты… сам не знаешь, что говоришь. Пожалуйста!

То, что он говорил, не укладывалось в голове, пугало, словно ощущение края пропасти под ногами. Но и обидеть, оттолкнуть его в ней не было сил.

— Нет, Стефания, нет. Я слишком хорошо знаю, что говорю. И ты тоже это знаешь, — его слова перемежались скольжением горячих губ по ее шее, по приоткрытым плечам.

Эти прикосновения, каждое из которых обжигало, заставили Стефанию сжаться в нервный, трепещущий от ужаса, поднимавшегося из глубины существа на волне пугающих воспоминаний, комок.

— Отпусти меня, не надо. Бенвенуто! — в крике девушке смешались отчаянье ребенка и мольба женщины.

— Тебя пугаю не я... Маленькую девочку пугают эти одежды.

Кардинал раскинул руки в стороны:

— Сними их с меня! — яростно потребовал он.

Пользуясь тем, что он выпустил ее из своих рук, девушка шарахнулась от Менголли. В потемневших глазах, через выступившие слезы, пробивалось решимость защищаться:

— Уходи! Не смей приближаться ко мне! Я возненавижу тебя!

Вместо ответа, не отводя от Стефании глаз, четкими движениями длинных пальцев Менголли начал расстегивать мелкие пуговицы своего одеяния. Но его терпения хватило лишь на несколько верхних. Дальше был треск поддавшейся под безжалостным рывком ткани и дробный стук посыпавшихся на пол темных жемчужин, оправленных в металл. Стефания вздрогнула и отступила еще дальше, оставив между собой и кардиналом невысокий столик и кровать. Огляделась, ища путь к дальнейшему бегству.

Менголли отбросил сутану, оставшись в льняной небеленой рубашке-шенсе поверх узких брюк.

— Чего ты боишься? — голос Бенвенуто обрел бархатную глубину с тихими рокочущими перекатами.

— Тебя, — честно ответила девушка. Нежелание, чтобы мужчина приближался к ней, окружило ее фигуру невидимым, но совершенно ощутимым пологом, слова прозвучали как непререкаемый приказ: — Не трогай меня.

Менголи чувствовал это сопротивление, и оно наполняло его ощущением радостного азарта вместо владевшего им ранее отчаяния. Шаг за шагом он продвигался к своей цели. Стол, оказавшийся на пути, был легко опрокинут.

Еще раз оглядевшись и дождавшись, пока он окажется совсем близко, девушка подхватила подол платья и легким прыжком оказалась на постели, намереваясь перепрыгнуть ее и бежать к двери. Обострившееся чутье помогло Бенвенуто просчитать замысел Стефании. Он качнулся, будто собрался следом за ней. Но в последний момент — два широких шага, почти прыжка, и Стефания спрыгнула с постели прямо в его объятия.

— Ты моя...

Она отчаянно замолотила в его грудь кулаками, пытаясь вырваться, освободиться:

— Отпусти меня! Немедленно, слышишь!

— Никогда. Тебя отпустят только мои мертвые руки, — он стойко принимал ее удары, а после, улучшив момент, запечатал рот поцелуем. Тело пронзило острое ощущение наслаждения, мистического восполнения целостности.

Стефания, продолжая отчаянно сопротивляться, лишь несколько мгновений терпела его поцелуй. Извернувшись, она выскользнула из объятий, хлесткая пощечина и яростный блеск глаз стали продолжением:

— Как ты смеешь! — и девушка попыталась оттолкнуть, отшвырнуть от себя мужчину, которого не только не хотела — боялась. И только эта отчаянная борьба не позволяла ей понять, что в глубине сознания поднимается, набирая силу, тот страх и ощущение унижения от испытанного когда-то девочкой надругательства.

Голова Менголли дернулась от удара. Лицо горело от возбуждения. В устремленных на Стефанию глазах растеклись желтые сполохи, чернота сузилась до вертикальной щели. Когда он вновь схватил Стефанию, ей показалось, что на плечах сомкнулись не просто сильные пальцы кардинала, но когти.

— Ты прекрасна, моя Стеф...

— Я не твоя! — синее марево взвихрилось в глазах, рассыпавшись острыми осколками врезалось в чужие, нечеловеческие глаза. — Не твоя! Не надо! Отпусти!

За кружащей синей вьюгой неуклонно и неумолимо поднималась тьма давнего страха.

— Не надо, — эхом повторил он. — Зачем ты упорствуешь? Хочешь, я встану на колени...

Руки Менголли заскользили по фигуре Стефании, когда он начал опускаться перед ней. Губы девушки плотно сжались, на бледном лице выступили пятна лихорадочного румянца. Короткое движение ноги — колено девушки ударило в подбородок мужчины, откидывая его назад.

Менголли поднялся. Медленно стер кровь из прокушенной губы, вновь побежавшие алые капли слизнул языком.

— Соленая... Хочешь попробовать?

Теперь к возбуждению примешалась изрядная доля злости.

— Не хочу, — Стефания попыталась перепрыгнуть через него, торопясь добраться до двери. Пожалуй, только неверие в реальность происходящего — человек, которому она поверила, который обещал ей защиту, сейчас стал угрозой — давало ей возможность хоть как-то реагировать на происходящее и пытаться спастись. Спастись самой и спасти его от страшного шага.

Стефания почти успела... Удар по двери заставил ее закрыться прямо перед лицом, едва не прищемив руку. Сама Стефания оказалась зажата между разъяренным кардиналом и дверью.

— Как не по-христиански, сестра.

Она тяжело, сжав зубы, дышала. В ее глазах синева, звенящая уже не один раз высказанной просьбой отпустить, мешалась с гневом и страхом; словно вливалась другая — черная, вязкая, тяжелая — жидкость, смешивалась с тьмой.

А Бенвенуто готов был вечность стоять вот так — соприкасаясь с ней грудью, когда совпадали вдохи. Мгновения тянулись, спадала пелена ярости, хотя кровь, кипящая от неутоленного желания, продолжала шуметь в голове. Его глазам почти вернулся привычный темный блеск, необычный, но вполне человеческий. Вдруг Бенвенуто разглядел грязную волну, грозящую затопить сознание Стефании. Он резко отпрянул от девушки. Растерянно, почти с ужасом оглянулся. После вновь всмотрелся в некогда чистые синие озера, перевел взгляд на разодранное по плечам платье, кожа под тканью тоже была скорее всего изранена.

— Прости... — почти беззвучно сорвалось с его губ.

— Уходи, — Стефанию начала бить крупная дрожь. — Прошу тебя, уходи.

— Я... — он шагнул было к ней, но остановился. Лицо Менголли исказилось злой гримасой, и он почти бегом покинул комнату делла Пьяцца.

Стефания, едва справляясь, заперла дверь на ключ, с трудом добралась до постели и сжалась в комочек, обхватив колени руками. Слез не было. Сухие, до рези, глаза, широко распахнутые, смотрели в прошлое.

Бенвенуто медленно брел по переходам своего палаццо. Пламенный дурман, овладевший им в комнате Стефании, рассеялся, и мысленному взору молодого кардинала открылся масштаб содеянного им. Это было предательство. Как теперь приблизиться к ней, к его Стеф, после этой безумной выходки? Как получить прощение у этих чистых сапфиров? А вдруг отныне всегда, когда она будет видеть его, их прозрачную синеву будет затапливать отвратительная грязная пелена ужаса и отвращения!

Под своды большого зала взлетали свист и резкие щелчки кнута. Несколько раз очередной взмах длинного кожаного хлыста оставался беззвучным — кончик с металлическим резным шариком оставлял след на обнаженной спине: "Боль делает сильнее. Боль прочищает разум".

Мальчик из конюшни, единственный слуга оставшийся в эту ночь в палаццо, не успевал менять свечи в шандалах фехтовального зала и подливать масло в светильники.

* * *

На следующий день монсеньор Беллармино позвал к себе кардинала Монтальто. Великого инквизитора поразили темные круги залегшие под глазами молодого человека и его неестественная бледность.

— Сын мой, с тобой все в порядке? — побеспокоился Роберто.

— Плохо спалось, монсеньор. Но я в вашем распоряжении, — склонил голову Менголли.

— До меня дошли слухи про стычку в саду на Авентинском холме. Может быть ты сможешь поведать мне подробности?

Бенвенуто не обманула мягкость голоса кардинала Беллармино. Он понял, что хотя бы часть произошедшего рассказать придется.

— Синьора Сантаре пожаловалась мне, что ей мешают гулять в том саду какие-то проходимцы.

— Пусть бы не ходила по закоулкам, — Великий инквизитор подозрительно прищурился.

— Разве благородная синьора должна менять свои привычки в угоду всяким мерзавцам?!

— Почему же она обратилась к тебе, а не к своему опекуну?

— Синьора Мария не хотела докучать вам такой безделицей. На самом деле я благодарен баронессе за это развлечение.

— Это развлечение могло плохо кончится для тебя, мой мальчик! Тебе не хватило опасностей в Форли?!

Бенвенуто опешил. Такого поворота он не ожидал. Монсеньор Роберто казался искренне рассерженным.

— Монсеньор… Дело-то было пустяковое. Со мной был отряд сбиров. На самом деле мне ничего не угрожало.

Роберто помолчал, через несколько мгновений его взгляд смягчился, по губам скользнула лукавая улыбка:

— Кроме прочего, это позволило тебе заслужить признательность со стороны синьоры Сантаре…

Менголли ничего не ответил, лишь повинно опустил голову, в основном чтобы спрятать ироничный блеск в глазах.

— Поезжай сегодня на виллу Портиччи. К вечеру привезешь Марию. Сегодня я принимаю у себя испанского посланника — графа Оливареса. Баронесса должна быть ему представлена. Ты понимаешь меня, сын мой?

И вновь Роберто Беллармино убедился в том, что его подопечный прошел великолепную школу дисциплины.

— В полной мере, ваше преосвященство, — кивнул монсеньор Монтальто.

— Потом сможешь проводить Марию обратно за город. Ступай, мой мальчик. Дорога не близкая. Благослови тебя Господь.