Рыло (джен)

Глава восьмая, в коей рыло появляется в пульмановском вагоне междугороднего поезда и, само того не зная, завязывает в этой мутной истории сюжет

Со стороны Москвы, дымя трубой и оглушительно гудя перед станциями, шёл разноцветный пассажирский поезд.

В зелёном вагоне третьего класса люди сидели и стояли, набитые будто сельди в бочке. Сварливая баба ругалась со сварливым мужиком, визжала девица, щипаемая здоровенным недорослем, а недоросль радостно гоготал и щипал её дальше. Какой-то пьяный тренькал на балалайке, добавляя звуковому коктейлю меланхолических нот, но сам же и портил создавшийся фон громким рыганием. Пахло куревом, чесноком, перегаром и селёдкою, и хорошо, что наш рассказ к этому вагону не имеет отношения.

В синем пульмановском вагоне первого класса пахло дорогим одеколоном, из-за дверей купе раздавались приглушённые смешки и шелест платьев, кое-где позвякивали хрустальные бокалы, а речь звучала исключительно французская, но увы, к этому вагону наш рассказ тоже не относится.

Однако поводов для уныния нет, ибо тот вагон, о котором пойдёт речь, сочетал в себе лучшие свойства и того, и другого. Был он ярко-жёлтым, тоже пульмановским, располагался между синим и зелёным, и публика в нём собралась разношёрстная. Были тут и бедняки, принципиально выложившие за билет последние деньги и сидевшие у окна с напыщенным видом — дескать, смотрите, я вам не голь подзаборная, а вторым классом еду! Были и благородные господа, которых нужда принудила к экономии — эти сидели с видом ещё более напыщенным, потому что привыкли ездить первым классом и швырять деньги направо и налево, а теперь приходилось ужиматься.

Кроме вышеозначенных категорий пассажиров, в вагоне также ехали обычные середняки, и у этих вид был повеселее. Они всегда путешествовали вторым классом, звёзд с неба не хватали и довольствовались тем, что есть. Попутчики, коих судьба забросила в одно купе, весело болтали между собой и поглядывали в окно. Некоторые читали книгу, а некоторые потягивали горячительное из фляжки. Прошли те времена, когда пассажиры спешили напиться на станциях, да и кому была охота корчить из себя возвышенных созданий, не нуждающихся в питье и прочем? Пусть бы этим занимались франкоговорящие господа из первого синего класса, а у жёлтого вагона, будь он хоть трижды пульмановский, претензии не так высоки. Век девятнадцатый постепенно шёл к концу, и нравы становились проще.

Купе в оном вагоне, дабы не быть перепутанными, имели нумера в виде латунных римских циферок. В купе номер пять, расположенном очень удачно — не с одного краю и не с другого — ехали четверо. Один из них немного позевал, затем извинился перед попутчиками, отогнул спинку одного из диванов, превращая её в верхний ярус, залез туда и захрапел. Двое других, весьма схожих по виду, разве что у одного пальто было в клеточку, а у другого в крапинку, — сидели у окна друг напротив друга и спорили о вопросах, к нашему рассказу отношения не имеющих. Четвёртый же сидел в углу и читал газету, купленную прямо в поезде у мальчишки-разносчика. Читал он её столь внимательно, словно интереснее светской хроники для него ничего в мире не существовало.

Пассажир сей ничем не выделялся из общей картины. Настолько не выделялся, что было даже странно. Лицо его, абсолютно неприметное, выражение имело самое обыденное, точнее, не имело выражения вообще. Нос как нос, щёки как щёки, рот как рот, лоб как лоб. Единственное, что могло привлечь внимание, это бесцветные маленькие глаза его, чем-то похожие на пуговицы, но при этом глядящие как двустволка, однако привлекать внимание он не хотел и взгляд свой прятал.

Возраст по лицу не угадывался — лет ему могло быть как мало, так и много. Вроде посмотришь: чуть за двадцать, а через минуту с другого боку глянешь — батюшки, да ему все пятьдесят, да ещё и с хвостом! Сложения он был среднего, росту тоже среднего, усов и бороды не носил, и если б кого-то попросили описать его внешность, то навряд ли опрашиваемый наскрёб бы более двух слов, да и то лишь междометий.

Одежда пассажира была столь же скучна, как и лик его. Будь она вся хотя бы чёрною, в ней бы сквозил налёт элегантности, но и плащ, и котелок, и сапоги, и даже, пардон, штаны сего путешественника имели разные оттенки серого — пусть и граничащего с чёрным, но всё-таки серого. Одинаковая степень потёртости одежд свидетельствовала либо о скромном достатке, либо о том, что они были тщательно подобраны, дабы создать именно такое впечатление.

Голос его был тих и сер, если можно так выразиться о звуке. Когда спорящие попутчики его обращались к нему поочерёдно с фразою:

— Скажи, брат, ведь я правду говорю? — он отвечал сухо и безучастно:

— Да, да, конечно, — и вновь утыкался в газету.

В ногах у него стоял в меру потрёпанный и тоже неприметный дорожный чемоданчик навозного цвета, в коих обыкновенно возят чистую рубашку, сменные подштанники, ценные бумаги, фотографию жены или возлюбленной (случается, что и обе) да бутылку водки. У некоторых господ лежит в таком чемоданчике ещё и Библия, но описываемый нами человек религиозными чувствами не отличался и книжек с собою не возил, считая их лишней тяжестью. Вместо Священного Писания на дне его чемодана лежал, заботливо обёрнутый в тряпочку, пистолет.

Попутчики его, исключая храпящего на верхнем ярусе, с не касающихся нашего рассказа вопросов перешли к политике, с политики разговор быстро скатился на женщин, а от них удивительным образом переключился на неподвластный науке феномен, с недавних пор будоражащий весь городишко. Тот пассажир, что носил пальто в клеточку, изящно плюнул шелуху в газетный кулёк и обратился к тому, что носил пальто в крапинку:

— А слыхали ль вы, Лев Львович, об рыле?

При слове «рыло» неприметный человек вскинул свои бесцветные глазки на говорящего и словно бы окаменел, даже газета в его руках как будто затвердела. Господин в крапинку не заметил сего и отвечал как ни в чём не бывало:

— А кто ж об ём не слыхал-то нынче, Нифонт Епифаныч? С середины лета, почитай, везде разговоров только об ём.

— А что бы оно такое было, как вы полагаете, Лев Львович?

— А чорт его знает, Нифонт Епифаныч. Не выпить ли нам водки? Путь-то впереди длинный.

— Золотые ваши слова, Лев Львович. У меня как раз полфунта колбасы припасено. Господин, как вас величать, третьим будете?

— Иванов, — скучным голосом отозвался неприметный. — Не буду.

— Пошто не будете-то? — полюбопытствовал Нифонт Епифаныч.

— Доктора не велят-с, — сказал неприметный таким тоном, от которого у обоих враз случилась оскомина, и они его более не звали в компанию.

Зазвенело стекло. Раздался плеск наливаемой жидкости, господа хакнули, выпили, и под стук вагонных колёс повели разговор о другом. Назвавшийся Ивановым узнал, что фамилия одного — Львов, а другого — Боров, и что оба они ездили в Тамбов по казённым делам. Мощный колбасный дух, затопивший купе, вырвался за его пределы и привлёк пассажиров из соседнего, шестого, у которых, в свою очередь, тоже нашлось выпить-закусить. Обитатели купе номер четыре тоже не остались в стороне, и скоро в пятое набилась целая куча народу, что создало Иванову лёгкое неудобство. «Стоило ради этого ехать вторым классом, — с лёгкой досадою подумал он. — Публика-то вся собралась как из третьего».

— Здорово, Нифонт! — заорал бородатый мужик из четвёртого купе, похожий на разбойника. — Не узнал, что ли?

— Здорово, кум! — крикнул Нифонт Епифаныч и хлопнул себя по коленям. — Сколько лет, сколько зим! Откудова едешь-то?

Завязалась беседа между кумовьями о разных житейских делах, двери купе остались раскрытыми, и вагон ещё более стал похож на третий класс.

«Между прочим, мне скоро выходить, — подумал Иванов, глянув через три головы за окно и поведя затёкшими плечами — храпящий господин спал сейчас именно на спинке его дивана. — Можно бы и на следующей станции, но что б не пройтись пешком полверсты по хорошей погоде? Маленькое удовольствие сидеть тут с этими пьяницами. А ежели дождь зарядит, так и извозчика взять можно». С этой мыслию Иванов встал, на прощанье приподнял котелок — в ответ на что Львов, Боров и какой-то студентик помахали ему руками — подхватил свой чемодан и удалился известить проводника, что сходит. Чрез несколько минут поезд встал, Иванов вышел и полной грудью вдохнул чистый осенний воздух. Ничего интересного в тот день с ним более не произошло.

Всё заслуживающее внимания произошло в описанном нами купе уже после ухода неприметного пассажира, назвавшего себя неприметной фамилией, которая, конечно, не являлась настоящею. Настоящая его фамилия была Прохлопов, служил он чиновником по особым поручениям и в данный момент направлялся из Петербурга с тайным заданием от Очень Важного Лица.

И газета, и потёртый вид Прохлопова имели назначение маскировки, а пуговичный взгляд сей чиновник отрабатывал годами. С пистолетом, скрывающимся на дне чемодана, он умел обращаться не хуже уличного бандита, а в бумажнике его лежала кругленькая сумма, полученная не где-нибудь, а в Министерстве Внутренних Дел.

Заданием Прохлопова было расследование дела о рыле, и задержись он в потерявшем престиж второклассном купе ещё десять минут, мог бы заметно сократить время своего пребывания в городке и завершить следствие сегодня же, и была бы ему от упомянутого министерства награда, а может, и медаль. Но слишком душно и скучно ему стало среди нетрезвых обывателей, утомили его пустопорожние разговоры и запах лежалой колбасы, и поддался Прохлопов простой человеческой слабости, коя чиновникам для особых поручений по штату не положена, и вышел из поезда аккурат перед самым появлением… Но не будем забегать вперёд.

Итак, в купе после ухода Прохлопова освободилось одно сидячее место, на которое тут же плюхнулся студентик, доселе ютящийся стойма в уголке. Стоянка была недолгою, всего минуту. Проводник закрыл дверь вагона, и поезд продолжил своё движение — уже без Прохлопова. Вновь застучали по рельсам железные колёса и поползли за окном унылые осенние пейзажи, навевающие грусть и меланхолию, а в купе номер пять возобновились досужие разговоры, приутихшие на время остановки. Кто сидел, кто стоял, держась за что попало, кто ютился по трое на верхних ярусах — для освобождения территории пришлось растолкать храпящего господина и сунуть ему в руку стакан — но так или иначе всем было весело.

Однако обстоятельства сложились так, что идиллию нарушили извне. Проводник заглянул в купе и объявил:

— Пожалуйте-с, сударыня. В пятом нынче место опустело, господин пораньше вышел.

В купе вплыла высокая и крупная баба в цветастом платке поверх синего салопа. Поведя длинным носом, она поморщилась и сказала:

— Батюшки.

— Располагайтеся, — поклонился с улыбкою проводник и убрался в свою каморку.

Мужики радостно загалдели и пригласительно замахали руками, а один из них был столь галантен, что уступил даме своё место.

— Заходи, красавица, мы тебя водочкой угостим! — гаркнул Львов, раскрасневшийся от возлияний.

— Ой, право, мне даже как-то неудобно, — жеманно сказала баба, хотя глаза ея стреляли направо и налево по обитателям пятого купе.

— Чего ж тут неудобного-то? — поддержал друга Боров. — Мы тут все мужчины приличные, лишнего не позволим-с, — и взял её под локоток, усаживая. — Меня зовут Нифонт Боров. А как вас звать-величать?

— Прасковьей, — ответила вошедшая, устроившись на полке между Боровым и студентиком. — Корова моя фамилия.

Даме тут же налили водки, и вскоре над хором мужских голосов зазвенел тоненький смех. Разговоры чуточку изменились — в ход пошли истории из жизни и анекдоты, покамест ещё приличные.

— Поехал однажды один мужик на ярмонку в город, — гнусаво начал житель верхнего яруса, которого столь бесцеремонно разбудили, — и… и… Чорт, забыл.

— У-у-у… Ну что же это ты, брат! Как же это ты забыл-то, а? — разочарованно загудело общество на разные голоса. — Мы тут, значит, слушать приготовились, а ты забыл. Как же это так-то, а?

— На два пальца ему налейте, он и вспомнит, — посоветовал кто-то, и вновь зазвенело стекло.

Вдруг Боров заёрзал. На оставшемся без спинки диване, за который он честно заплатил, сидели четверо: какой-то бородач, втиснувшийся у окна, сам Боров, разомлевшая мадам Корова и студентик, не умеющий пить и к тому моменту окончательно уже окосевший. И вот Боров отчётливо ощутил, что ему в спину что-то упорно тычется.

То, что это не пистолет, Боров понял сразу, поэтому панику разводить не спешил. Ведь пистолеты, как известно, маленькие и твёрдые, а тычущийся предмет был широким, как тарелка, и мягким, как диванный валик. Извернувшись буквой «зело», Боров просунул правую руку между своим боком и сидящим у окна мужиком — не беспокоить же ему было даму, что разместилась слева от него, тем более что она могла не то подумать, — и попытался исследовать пальцами загадочный предмет.

То, что он нащупал, ему не понравилось. Предмет был плоский, круглый, холодный, омерзительно мокрый и поросший толстою редкою щетиной. Протянув руку ещё на вершок, Боров наткнулся на две бездонные дыры, из которых вырывался воздух. Мгновение — и воздух начал втягиваться в них, причём с такой силою, что ладонь Борова чуть не прилипла. Ещё мгновение — и воздух снова начал выдуваться наружу.

— Какая, однако, интересная в современных поездах система вентиляции, — сказал Боров, желая казаться умным. При этом он пытался поглядеть самому себе за спину.

— Сколько езжу, а систему вентиляции в поездах только одну знаю — оконную, — возразил ему Львов и для верности показал на приоткрытое окно купе. Все, включая мадам Корову, захохотали.

— Позвольте, но что же тогда такое у меня за спиной? — громко спросил Боров и встал, открывая попутчикам, а заодно и себе обзор на беспокоивший его предмет. И все увидели торчащее из стены розовое шевелящееся рыло!

Все вскочили и замерли, поражённые его видом, а оно звучно сопнуло, крутнуло пятаком и сказало:

— Пьют и не просыхают. Окно открыто, а дышать нечем. Тьфу, пьяницы! Лучше бы третьим классом ехали, после вас вагон вовек не отмоют, — и с треском удалилось.

Ещё с секунду все молчали, но то было затишьем перед бурей. В следующий миг Прасковья Корова заверещала так, что у всего вагона заложило уши:

— Ры-ы-ыло!!! — и кинулась вон из купе, а с нею и все мужики.

Но вырваться в сквозной проход им не удалось. Обитатели других купе, заслышав вопли Коровой, вмиг поняли, что им выпал счастливый шанс лицезреть знаменитый феномен уездного масштаба, о котором нынче осенью не говорил только ленивый, и дружною толпою рванули в купе номер пять. Две толпы столкнулись на узком перешейке. Одна ломилась из, вторая — в, и никто не хотел уступать.

Создавшуюся кучу-малу трудно описать словами. Корова вопила так громко, что её услыхали и из соседних вагонов, и скоро на подмогу ломящимся внутрь подоспели ещё человек шестьдесят. Были среди них пассажиры как первого, так и третьего классов. В результате такого смешения к обычным крикам типа «а ну прекратите» и «что за безобразие» добавились возгласы на французском литературном и русском непечатном — но что удивительно, последним пользовались большей частью господа из первого класса.

Кто-то по привычке кликнул околоточного.

— Ты бы ещё урядника позвал, глупая твоя голова! — раздалось из толпы в ответ.

Конечно, за помощником машиниста послали сразу же, как только внешние поняли, что им не войти, а внутренние — что им не выйти, но пока тот добежал до злополучного вагона, многие уже заработали кто фингал, а кто и царапину. Мадам Коровой порвали салоп, и она голосила теперь хотя и потише, зато не переставая.

— Прекратить скандал! — надрывался помощник машиниста. — Извольте разойтись по своим вагонам, господа хорошие! Отставить панику!

— Так тут же рыло! — кричали ему в ответ.

— Рыла не бывает, — не очень уверенно возражал он.

— Как же не бывает, когда оно в нашем купе дыру проделало? — заорали из пятого купе. Помощник машиниста попытался туда проникнуть, чтобы посмотреть дыру, и всё чуть не началось сначала.

К счастью, в тот миг поезд начал тормозить, подъезжая к вокзалу, и толпа нехотя рассосалась. Рыло или не рыло, а всем надо было брать чемоданы и выходить.

Парой часов спустя машинист и его помощник, отогнав паровоз на запасной путь, сидели в заведении "Полбутылки", поедали лапшу с курицей и выясняли друг у друга, почему ни один из них не подал положенный сигнал на въезде в город. Обсудив детали, они пришли к выводу, что за оный сигнал ими обоими был принят вопль бабы из пятого купе второго класса.

Почему сие обсуждение состоялось не через час по прибытии, а через два? А потому что помощник вовремя сообразил запереть все двери и, едва поезд остановился, послал за урядником. Все участники и свидетели происшествия были переписаны поимённо и получили пригласительную бумажку в полицейское управление. Дело о рыле набирало ход.

Примечания:

Замечания по поводу анахронизмов принимаются! Пред написанием сей главы автор изучил ворох литературы по стариннымъ поездамъ, но чем чорт не шутитъ.