Re animae (гет)

Но по мере приближения к кабинету Снейпа, ее решимость сходила на нет. Ноги еще продолжали нести Гермиону коридорами Подземелий, но в голове уже метались разрозненные мысли, а в душе поселилось сомнение: «О, Мерлин, куда тебя несет, Гермиона? С чего ты вообще взяла, что уже пора? С чего ты взяла, что он тебя действительно пригласил? Он сказал? Да мало ли, что он сказал. Ты как влюбившийся подросток. Хотя, ты все время училась и училась, когда тебе было влюбляться? Сублимация. Ох, нахваталась умных слов, а идешь к Снейпу и дрожишь, как первокурсник перед Распределяющей Шляпой. Слизерин? Точно — Слизерин!»

Она застыла перед дверью. Что может быть интереснее рассматривания древесных колец и мелких трещин, заполненных пылью? Ничего. Ничего в целом мире. Гермиона вдохнула, выдохнула, сделала маленький шаг вперед, поднесла руку к двери… И отступила. Снова вдохнула и выдохнула. Еще раз. И, наконец, постучала.

— Войдите.

И Гермиона вошла. Северус мельком посмотрел на нее и снова уткнулся в книги. Пробормотал себе под нос:

— Ты рано.

— Я знаю. Я…

— Что? Пойдем тогда на обед в Большой Зал. Через четверть часа.

— Хорошо.

Гермиона тоже углубилась в книги, но они перестали так интересовать ее как раньше — до самозабвения, она проглядывала страницу до конца и быстро смотрела на Северуса, потом еще одна страница и снова Северус. Он не обращал на нее внимания. Но это не обижало Гермиону: «Ты, верно, в той стадии острого заболевания, когда тебе достаточно одного присутствия причины болезни, даже если это и сам Ужас Подземелий».

— О чем ты думаешь?

— Я? Ничего интересного. Медицинская терминология.

— Расскажешь?

— Как-нибудь потом. Нам пора?

— Да.

И, впервые, Снейп шагает не то чтобы медленно, но Гермиона успевает и идет рядом с ним. Она чуть выше его плеча. Идти до Большого Зала далеко, но они не обменялись и парой слов.

А навстречу шли и бежали ученики Хогвартса. Они здоровались на ходу. Улыбка не сходила с их лиц. И коридоры были полны смеха. В Большом Зале настроение тоже было праздничным, хотя Гермиона не смогла припомнить ни одного праздника в этот день. Дежурный отряд носился меж столов, и некоторые умудрялись нести сразу по четыре тарелки с горячим томатным супом, от которого поднимался пар. Или с ростбифом, который так благоухал, что у Гермионы заурчало в животе. Домовые эльфы расстарались сегодня. Но вот только вечным и неизменным остался тыквенный сок.

В дверях они встретились с МакГонагалл, Хагридом и Бернардом. Последний по приятельски взял Гермиону под руку, чуть наклонил голову и спросил:

— Гермиона, как это вы решили почтить наше скромное общество своим присутствием?

Но она просто пожала плечами. Она уселась между Северусом и Бернардом. Джек подмигнул дежурному, и перед ней через минуту появились тарелки с супом и ростбифом. И сок. Снейп ел молча, и так аккуратно разрезал мясо, будто препарировал какую-то лягушку — одна лапка, другая, туловище. Бернард же ел быстро, но с таким аппетитом, что смотреть, как он ест, было удивительно приятно.

Гермиона наслаждалась горячим супом, свежим мясом, и, наевшись, довольно откинулась на спинку стула. Северус соизволил посмотреть на нее и бросил:

— Я задержусь на пять минут, подожди меня во дворе.

Бернард удивленно вздернул брови. А Гермиона немного обиделась. Чудная прогулка. И сразу одернула себя. В конце концов, он Директор, а не миссис Норрис, у которой ни забот, ни хлопот.

И она ждала его во дворе, снова забравшись с ногами на скамейку, кутаясь в короткую курточку и согревая руки в карманах. Она сидела и думала, почувствует ли, когда он идет и, если почувствует, то все будет хорошо, а, если не почувствует, то скоро уедет из Хогвартса, и никогда больше не встретится с Северусом Снейпом. И вдруг испугавшись, что гадание может не сбыться или сбыться не так, как ей бы хотелось, помотала головой — нет, нет и нет. Никаких гаданий о Северусе Снейпе.

Он окликнул ее издалека. Она резко обернулась и так посмотрела на него, что Северусу стало страшно. Он не хотел этого. Совсем не хотел стать для нее кем-то единственным. Ему попросту было это не нужно. Никаких привязанностей. Они делают тебя слабым. Лишают сна. И точно приносят не одну только радость. Потому он сказал холодно: «Пойдем», — хотя и не хотел ее обижать. Тяжело обидеть человека, что смотрит на тебя такими глазами.

Снейп снова шел так быстро, что Гермиона не успевала за ним. И она отстала, потому что сейчас он был иным. Отстраненным. Холодным. И она бы могла смириться, если бы не видела, что он бывает другим. Но кто мог знать, где начинается и где заканчивается настоящий Северус Снейп?

Она шла и шла вслед за ним по высохшей и пожелтевшей траве. От холодного пронзительного ветра заболели уши, и стала тяжелой голова. Она забыла платок и снова шмыгала носом. Но в груди было жарко. И сердце билось, как птица в клетке. Ей было одновременно так радостно и так горько, что она уже раздумывала, зачем на нее все это свалилось.

Снейп не оборачивался, хотя ему очень хотелось посмотреть, идет она за ним или нет. Он решил, что доберется до конца квиддичного поля и только потом посмотрит на нее. Орфею и не снилась выдержка Северуса Снейпа. Правда, Северус Снейп не считал себя влюбленным. Когда же он дошел до конца квиддичного поля, он засмотрелся на горы или думал, что засмотрелся на горы. И вздрогнул от звука ее голоса, хотя ждал его.

— Северус?

Ему нравилось, как она произносит его имя.

— Северус?

Ну и что он должен был ей ответить?

— Северус?

Он не обернулся.

Легче было поймать снитч без метлы, чем достичь души Северуса Снейпа. Но Гермиона была тем упрямее, чем тяжелее ей было добиться желаемого. Снейп, наконец, ответил:

— Идем. Я проверю границы.

И он шел, и шаг за шагом говорил «люмос», пока на кончике палочки не затеплился огонек. Снейп остановился, посмотрел по сторонам и тихо пробормотал:

— Двадцать футов.

— И что это значит?

— Если бы я знал. Почему? И как быстро? Честно говоря, эта прогулка не принесла мне никакого проку. Я знаю, что граница отодвигается и знаю, что вчера она отодвинулась на десять футов, а сегодня на двадцать. Но я совершенно не представляю, что мне делать с этими фактами. Тебе, наверное, странно слышать, что я не знаю, совсем не знаю, что делать дальше?

— Нет. Может, лет десять назад, когда я верила, что ты всезнающ и всесилен. Но не теперь, когда я знаю, что ты просто человек. Ты спишь по ночам. Ты сомневаешься. Тебе тоже нужно есть. Ты не обладаешь неуязвимостью…

— Мисс Грейнджер, что творится в вашей голове?

— Я не представляю даже. Но я… мне страшно, когда я думаю, что скоро все закончится. Гарри сказал, что Хогвартс закрывают.

— Да. Я не стал пока говорить ученикам. Завтра, после бала.

— Как ты согласился на этот бал?

— Я думаю, тут нет ничего плохого. Такого трогательного единодушия я никогда не видел в Хогвартсе… Гермиона... — и Снейп посмотрел на нее так, будто собирался прочитать ее мысли.

— Спрашивай.

— Что ты будешь делать дальше?

— Глупо, наверное, думать, что ты спрашиваешь из вежливости. Она тебе несвойственна. Ты что-то хочешь мне предложить?

— Мое предложение осталось бы в силе, если бы я сам знал, что буду преподавать зельеварение в Хогвартсе, и что, не сегодня-завтра, вернется магия.

Гермиона с недоумением смотрела на Северуса.

— Какое предложение?

Он улыбнулся половинкой рта. И засмеялся, и выдавил сквозь смех:

— Корешки…

— Какие, к черту, корешки? — спросила разозленная Гермиона и тут вспомнила и корешки, и листики, и семена паслена. И то, что она просто ремесленник. И засмеялась. И не смотрела на Северуса, в глазах которого мелькнула незнакомая ей горечь.

— Ты назвал меня ремесленником!

— Но я еще не знал, и никогда уже не узнаю, смогла бы ты творить или так бы и работала по рецептам…. Я сто лет так не смеялся.

— А я только второй раз вижу — смеющийся Северус Снейп.

— Тебе и всей вашей компании казалось, что я вообще не умею это делать?

— Ну да. У тебя всегда было такое непроницаемое выражение лица. Суровое. Ты, может, и умел смеяться, но так, как смеются злодеи в маггловских мультиках, когда у них какая-нибудь гадость получается. Такой зловещий хохот.

— Хмм… я мог бы сказать тебе спасибо за то, что мне так легко с тобой, но…

— Но это было бы «выше ожидаемого», да, профессор?

— Точно. Нет, а почему не «превосходно»?... Молчишь? Идем обратно. Или ты хотела бы…

— Да, да, идем, конечно. Как твоя рука?

— Вроде бы ничего. Посмотришь вечером?

— Да. Если все хорошо, можно будет через несколько дней пару швов наложить.

— Не нравится мне что-то это выражение, я с трудом понимаю его смысл.

— Ничего страшного, просто доверься мне.

А по пути Гермиона думала, что же он должен сказать для «превосходно», и не одна из придуманных ею фраз никак не могла быть произнесенной Северусом Снейпом. Она шла к Хогвартсу и бормотала по дороге: «Но через все века, за черной мантией твоей брести в суровом плаще ученика». Удивительная вещь поэзия. В какой ситуации ни окажись — всегда найдутся нужные строчки. Северус Снейп был настроен более прозаически. Он все думал о пророчестве. Теперь, когда он его услышал, он просто не мог не пытаться понять его значение. Ничто не может существовать вечно и не меняться. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что на земле Хогвартса с каких-то там времен что-то спрятано. Дело десятое, почему именно сейчас тайное решило стать явным. Никто из них не пройдет. Что объединяет его, Поттера и Уизли? Они волшебники. И они мужчины. Получается, пройти может или маггл, или женщина. Он покосился на Гермиону — женщина и практически маггл. Нет. Он не собирался и близко подпускать ее к Запретному Лесу. Что там говорилось еще? Совсем расплывчато… Терять — не терять, какие-то сражения. Еще не успели забыть Волдеморта. И новая напасть.

И не успели они войти во двор, как услышали крики. Посмотрели друг на друга и ринулись вперед.

У Хогвартса носились ученики с дрекольем. Профессор МакГонагалл вооружилась булавой, Хагрид мчался наперевес с алебардой, Флитвик размахивал коротким кинжалом, а Бернард так мужественно выглядел с мечом. Завидев Снейпа и Гермиону, они закричали: «Крысы! Крысы в Подземельях!». Снейп сжал больно ее плечо и прошипел: «Чтобы я не видел тебя там». Но Гермиона, конечно, подумала: «Только там бы ты меня и видел» и вырвалась из его железной хватки. Детские глупости с годами из головы никуда не делись — ей срочно захотелось пострадать за правое дело. Снейп, конечно, не собирался, да и не имел времени за Гермионой присматривать.

— Джек! Джек! — кричала она. И Джек пришел. Он одел квиддичную форму — она хоть как-то смогла бы уберечь от укусов. Вооружился дубинкой. Скулы его горели румянцем, и блестели глаза.

— Джек, мне нужно оружие. Я пойду с тобой в Подземелья. Если понадобится помощь — там должен быть врач.

— Хорошо. Я мигом.

Джек быстро раздобыл дубинку и даже перчатки для квиддича. Он схватил ее за руку — идем. И они влились в ряды старшекурсников, что во главе с Роном Уизли построились у входа в Подземелья. Как из-под земли вырос перед Гермионой Бернард, оттиснул Джека в сторону и, белозубо улыбаясь, спросил: «Разрешите быть вашим оруженосцем, рыцарем, да кем угодно, моя дорогая леди». И Гермиона молча кивнула. Джек обиженно засопел позади.

Они разбились на группы, которые должны были охватить все коридоры — спасти тех, кто остался в Подземельях. Повезло, что крысы напали сразу после обеда, когда многие еще были или в Большом Зале, или на улице. Гермиона, Бернард, Джек и еще шесть старшекурсников двигались к лазарету, когда они услышали тонкий писк и не смогли понять, откуда он — казалось, что крысы со всех сторон. Бернард грубо прижал Гермиону к стене, она и вскрикнуть не успела. Он и Джек прикрывали ее. Они вглядывались в темноту и слышали только писк и собственное шумное дыхание. У Гермионы сердце стучало, как молот и вмиг взмокли ладони, сжимавшие дубинку, хотя ее так плотно обступили, что размахнуться бы и не получилось. Крысы напали внезапно. Со всех сторон разом. И защитники Хогвартса растянулись в узком коридоре, чтобы не мешать друг другу, продолжая заслонять собой Гермиону. Она металась между ними с дубинкой, сознание выхватывало отдельные кадры: мерно взлетал и опускался короткий меч Бернарда, сверкая в свете факела, и Гермиона видела на нем темную крысиную кровь. Джек яростно махал дубинкой, и трещали крысиные кости и черепа. Он бил их, бил и топтал ногами. Лицо его исказилось от злости, пот выступил на лбу и над верхней губой. Худощавый низенький мальчишка из Равенкло сжимал в каждой руке по факелу и отбивался этим огненным оружием от злобных крысиных морд. Крысы пищали, шипели, погибали, но не кончались. Бернард пытался шутить: «Держитесь, ребята, крысы бегут с тонущего корабля, а не на тонущий корабль. А это значит, что Хогвартс будет жить. Руби их в капусту!». И смеялся. Он уже знал, что в понедельник Хогвартса не будет. Одна крыса прорвалась к Гермионе, и девушка била ее дубинкой, и все никак не могла попасть по голове — и крыса извивалась на полу, визжала и скалила острые зубы, а Гермиона била и била, и крыса уже затихла, а она все опускала на нее дубинку с какой-то непонятной злобой, дробя уже кости и внутренности.

— Да стой же ты, стой! Она умерла! Стой, Гермиона! — больно схватил ее за руку чуть выше локтя Бернард. — Успокойся.

Гермиона прижалась к стене и смотрела на истерзанное крысиное тельце. А потом все прекратилось, новые крысы не появлялись, и Джек с Бернардом ходили и добивали подранков. И слышен был только писк, удары и чертыханье.

— Меня одна достала-таки.

— И меня.

— И что за животные такие, вцепилась в ногу и все, как приклеенная, только с мясом вырвал. Сжала челюсти и все тут.

— Эх, и никаких тебе заживляющих зелий и заклинаний!

Оглядели поле битвы — так много лежало крыс, что местами не видно было каменных плит. Они продолжили двигаться к лазарету. Гермиона держалась между Бернардом и Джеком, нервно стискивая в руках окровавленную дубинку. Попадались отдельные крысы, но с ними быстро расправлялись — удар дубинкой, взмах меча. В коридорах слышались крики, лязг железа, крысиный писк. В лазарете закрылись несколько учеников, они отказались уходить, разломали многострадальный стул и, вооружившись ножками, приготовились защищаться, и зря между ними бегал Олли, вздымая к небу тощие ручки.

Гермиона принялась за работу. Она обработала раны, и Бернард кинул Джеку:

— Оставайся здесь.

— Да, — согласился с ним Джек, а в глазах его Гермиона увидела нестерпимое желание оказаться там, в Подземельях, вместе со всеми. Но он видно уже привык, что в жизни вечно все получается не так, как хочется, а так как должно.

А в Подземельях еще кипел бой. Эльфы оборонялись в кладовой и кухне. И те, кто помогал им, с завистью смотрели на магию, о которой никогда не удавалось забыть. Снейп умудрялся одновременно оказываться в нескольких местах и всегда там, где нужна была помощь. На мгновение ему показалось, что эти невесть откуда взявшиеся крысы, набросившиеся на Хогвартс, как на умирающее благородное животное, их сомнут. Что побегут ученики — да кто сможет вынести этот бесконечный ужас с красными глазами, голыми хвостами, с их мертвой хваткой и провалами зубастых ртов? Их визг, их непонятную ненависть. Он думал, что ребята могут не выдержать. Но никто не ушел. И Снейп метался между отрядами, подбадривая одних, укоряя других, и мимоходом давил этих мерзких, но, несомненно, упрямых и злобных тварей. А где-то на границе сознания мелькала мысль о безумной гриффиндорке, которая с дубинкой наперевес и горящими глазами ринулась в Подземелья. Она и не думала его слушать. Что ж, всегда были и будут такие люди, смысл жизни которых — закрыть грудью амбразуру и умереть героем. Они всегда этого ждали. Хорошо, что он успел попросить Бернарда присмотреть за ней. Пусть сидит в лазарете, работы, слава Мерлину и не слава Мерлину, будет столько, что она до поздней ночи оттуда не выберется. Снейпа мигом оставили все мысли о Гермионе, когда мерзкая коричневая тварь набросилась на него, и он в жизни не думал, что способен так высоко прыгать.

Хагрид махал алебардой, попадая по крысам и по камням, слышалось только его пыхтенье, невнятные междометья да лязг железа. Никто не решался находиться с ним поблизости, даже крысы, поначалу набросившиеся на него яростнее, чем на остальных, потом обходили разбушевавшегося великана и испуганно жались по стенкам. Такое крысиное почтение не трогало Хагрида, он продолжал ловко разваливать крыс на две половинки своей алебардой, одних — вдоль, других — поперек. Минерва МакГонагалл с каким-то злорадным удовольствием опускала тяжелую булаву на крысиные головы. Профессор Флитвик оказался очень ловок, сражаться с крысами ему было удобнее, чем многим — крысы были маленькие и он был маленький, он махал кинжалом и палицей и даже что-то напевал себе под нос про храбрых шотландцев.

Хогвартс боролся. В коридорах Подземелий, где сражались ученики и профессора, где миссис Норрис душила крыс и чувствовала себя абсолютно счастливой. Ах, как ласково смотрели на ненавистную всем кошку, когда она сворачивала шеи грызунам. Хогвартс боролся в хижине Хагрида, где собрали младших, и они терпели из последних сил, чтобы не ринуться на помощь. Хогвартс боролся, когда Гарри Поттер срочно нашел занятие для министерских работников так далеко от Хогвартса, как это было возможно. Он боролся в лазарете, где Гермиона, Джек и Олли пропахли спиртом и йодом. Где она обрабатывала антисептиком укушенные — куда уж хуже — раны и бинтовала, бинтовала, бинтовала. И раны, и люди сливались перед ней в одном бесконечном движении. А Хогвартс боролся до позднего вечера, когда все собирали крысиные трупы и очищали коридоры. Когда многие занимались тем, что было должно, а не тем, что им хотелось. И Снейп смог вздохнуть спокойно, когда последний крысиный труп был вынесен из Хогвартса, а последнего пострадавшего заставили навестить Гермиону. Он, наконец, позволил себе расслабиться. И просто посмотреть на звезды.

А небо было сегодня таким звездным! Казалось, что звезды совсем рядом — только протяни руку. И человек на Астрономической Башне улыбался, хотя для улыбок, вроде бы, не было никакого повода.