Власть женщины сильней (гет)

"Сегодня же ночью", — сказал фра Иосиф. Это значит всего через несколько часов можно перестать бояться. Нет, после того злополучного вечера ничего устрашающего не случилось. Ну забрал слуга у Стефании ключ от комнаты, но ведь объяснил, что это только потому, что монсеньор опасается ее неразумного бегства. Зато ее служанка — Доминика — отныне готова была Луну достать с неба для молодой синьорины. В распоряжение Стефании хозяин выделил две уютные, прекрасно и со вкусом обставленные комнаты с замечательным видом из окон на осенний садик во внутреннем дворе и даже выходом на небольшую лоджию. Любые нитки для вышивания, в том числе золотые и серебряные, книги, причем не только вероучительного содержания. Если бы только все это не отравлялось чувством напряженного ожидания. Стефания боялась, что он — Бенвенуто ди Менголли — снова придет. И боялась, что он так и не решится появиться перед ней.

И вот он пришел, с цветами. А она в это время сговаривалась о побеге. Никаких угрызений совести Стефания не испытывала — она была пленницей, а кардинал ее тюремщиком. Уже это давало ей право на попытку вырваться из клетки. Но почему так сжималось сердце, когда она вспоминала потерянное, измученное лицо Бенвенуто, его бессильную злость после ухода святого отца? И эти цветы… Стефания подобрала, брошенные кардиналом остатки букета. Теперь синие и бело-синие колокольчики корабликами плавали в серебряном тазу для умывания. Мысли Стефании вернулись к монаху-иезуиту. Брат Иосиф уже шел сюда с намерением освободить ее или принял решение под влиянием того, что увидел и узнал? И куда он определит ее, если побег будет удачным? Наверняка в какой-нибудь монастырь. Почему кардинал считал, что и в обители ей будет опасно оставаться?

Из-за всех этих вопросов и тревожного ожидания синьорина делла Пьяцца почти ничего не съела из принесенного на ужин Доминикой. Над кроватью Стефании висело распятие. Она опустилась на колени у изголовья, чтобы помолиться и попросить помощи и защиты у Бога.

Темная октябрьская ночь накрыла город. На улицах остались только редкие патрули, да по закоулкам или под мостами те, кому некуда было идти, чтобы спрятаться от холода.

Стефания надела шерстяную нижнюю юбку, чтобы защититься от ночной сырости, и высокие ботиночки на пуговицах. Из сундука достала плащ подбитый мехом, собрала в ручной кошель свои украшения и вышивку. "Остальные вещи, — подумала она, — видимо придется оставить. Интересно, что надеялся найти там кардинал? Или обыск был только поводом для…" Стефания потушила свечи и села в кресло у окна. Если никто не появиться до третьего часа, она просто ляжет спать.

Стефания вздрогнула, когда услышала тихий стук. Быстро поднявшись с кресла, она подошла к двери и, прислонившись к ней, шепотом спросила:

— Кто здесь?

Так же тихо ей ответили:

— Я.

Дверь, послушная ключу, отворилась. В проеме нарисовалась мужская фигура, едва подсвеченная одиноким светильником в коридоре и следом раздался голос кардинала:

— Это я, сестра. Не бойся. Ох, как у тебя светло. Полнолуние. Я принес вина! Тебе и себе. Просто мне вдруг стало так… скучно одному.

Он прошел в комнату и поставил на стол две бутылки.

— Вы пьяны, монсеньор.

— Я?! Только чуть-чуть… Самую малость. И это хорошо. Потому что тогда я был трезв, — Бенвенуто надолго замолчал, но вдруг спохватился и махнул рукой: — Садись же. Для тебя я принес вот это — легкое белое.

Стефанию пробрала холодная дрожь. Она не знала как и что должно произойти по плану брата Иосифа, но догадывалась, что должен появиться кто-то, кто выведет ее отсюда. Она не знала как поведет себя пьяный Менголли — уснет ли он или наоборот, и сколько ему нужно выпить, чтобы уснуть. Стефания растерялась. Слезы досады затуманили ее глаза.

— Ну, же! Попробуй! — потребовал кардинал. — Я выбирал.

Синьорина делла Пьяцца глубоко вздохнула и улыбнулась:

— Благодарю, монсеньор. Но сначала позвольте мне зажечь свечи.

— Не надо. С тобой не надо...

Он снова замолчал. Не дождавшись продолжения, Стефания спросила:

— Почему со мной свечи не нужны?

— А? Не важно... Так хорошо, когда светит луна. Как твои плечи, сестра? Доминика сказала, они заживают. Я был так груб… Стефания… Но я ли это был, — Бенвенуто закрыл лицо руками.

— Монсеньор, я прошу вас, не напоминайте мне о том дне. Уже все прошло. Но почему вы так грустны?

— А почему я должен тебе об этом говорить? — неожиданно резко спросил Бенвенуто, не отнимая рук от головы.

— Хорошо, не говорите.

Голос Стефании был наполнен умиротворением, но взгляд беспокойно метался от кардинала к двери, от двери — к окну. Сейчас она была рада, что комнату освещает только лунный свет — так легче было скрыть переполняющие ее тревогу и ожидание.

— Вы должны делать только то, что хотите, монсеньор, — помолчав, договорила она.

— Должен… Должен. Должен! Кругом должен! Чтобы делать то, что хочется, нужно иметь возможности. Я же пока имею возможность делать только то, что хотят другие!

Он приложился к горлышку бутылки.

— Но ничего, — продолжил он говорить, словно сам себе, — я еще заставлю их делать то, что хочу я! Ха, даже ты мне сопротивляешься…

Стефанию поразили эти признания. Она увидела за кардиналом человека. Человека, рвущегося к власти. Стефания молчала, глядя на него. Тонкий силуэт девушки четко выделялся на фоне залитого лунным светом окна.

— Ты знаешь какое развлечение приготовили мне? Миссию! Они сказали: "Монсеньор! Ваш отец избавил Рим от публичных женщин и разбойников. А вы избавьте нас от египетской саранчи!" Веселый карнавал ждет меня после Дня всех святых, сестра! "Не стесняйтесь в средствах", — сказали они! Цыганские ведьмы и колдуны должны навсегда забыть дорогу в Святой город!

Голос Менголли сочился ядом и сарказмом. Но за этим Стефания ясно услышала, что кардинал страшно унижен этим поручением. Вот зачем Папа призвал к себе главу Конгрегации доктрины веры после обеда. Чтобы монсеньор Беллармино передал своему подопечному, что с засильем предсказателей, ведунов и знахарей с востока церковь отныне намерена побороться не только словом, но и мечом — срубить гидре суеверия все головы разом.

— Это он. Это снова он! Сначала Форли, теперь цыгане…

Менголли тяжело поднялся со стула и подошел к выходу на лоджию. Стефания шагнула в сторону, чтобы не оказаться слишком близко от пьяного мужчины.

— Монсеньор, уже поздно. Вам нужно отдохнуть. Утром все пройдет, все встанет на свои места.

Стефания очень постаралась, чтобы ее слова прозвучали как можно спокойнее и теплее.

— Нет! Я еще не допил! А ты даже не притронулась к своему вину?! Ну-ка, — и, с необъяснимой для пьяного ловкостью, он наполнил бокал для воды вином, принесенным специально для синьорины, — держи, пей.

Стефания лишь пригубила бокал, а глаза не отрывались от фигуры кардинала. Тот, взяв свою бутылку, вернулся и распахнул дверь, ведущую на лоджию. Холодный сырой воздух колыхнул его белую рубаху и волосы. Капли дождя, принесенные порывом ветра, освежили горячее лицо.

— Ты любишь дождь, сестра?

Стефания поёжилась от холода.

— Только летний, монсеньор.

"Где же фра Иосиф?! Так долго…" — тревога все больше охватывала ее. Воспользовавшись темнотой и тем, что Менголли стоял спиной к ней, Стефания вылила вино из бокала под стол, толстый ковер впитал влагу бесшумно. Кардинал закрыл окно в вернулся к столу. Его заметно качнуло в сторону. Едва не уронив стул, он выругался, сел, вновь запрокинул голову, добирая из бутылки остатки вина.

— Ты замерзла, моя славная Стефани… Я согрел бы тебя… Как нам было бы хорошо вместе... Но ты не веришь мне. Вокруг нас только чудовища. Ты любишь женщину, имя которой Ложь. Ты веришь этому монаху… Ты веришь хладнокровному убийце, хищнику... Но ты не веришь мне, — тихо бормотал он, опершись лбом на руки.

Стефания с трудом разбирала отдельные слова из пьяных рассуждений кардинала. Тут он снова надолго замолчал: уснул или задумался, Стефания не знала. Она подошла к окну, всмотрелась в темноту сада. Луна уже начала скрываться за деревьями.

После долгого молчания голос Менголли показался глухим:

— Что там за шум в коридоре?! Все уже должны спать.

— Вам показалось, монсеньор, — Стефании не удалось скрыть страх в голосе. — Позвольте, я посмотрю.

— Отойди. Я сам!

Тяжелыми шагами он подошел к двери и распахнул ее.

— Какого черта вы там не спите! Или мои приказы вас не касаются?

Чьи-то руки зажали ему рот, в затылке взорвалась боль, и на сознание пала тьма. Двое мужчин занесли бесчувственного Менголли обратно в комнату и уложили на пол. Следом вошел еще один. Он огляделся в комнате, увидел возле окна девушку.

— Стефания, не бойся. Это я, — вошедший приподнял маску, скрывавшую верхнюю часть лица.

— Синьор Пьер! — она шагнула к родственнику, слезы облегчения покатились по щекам.

— Идем, тебе здесь не место.

Уже на пороге комнаты Стефания обернулась, посмотрела на белеющий силуэт кардинала, неподвижно лежащего на полу. Пьер потянул девушку дальше:

— Идем скорее. С ним все будет в порядке, только голова на утро болеть будет.

Чуть за полночь на лестнице, ведущей в комнату Теодоро в трактире "Золотое дно" послышались шаги. Затем отворилась дверь и вошли хозяин комнаты и Стефания. Задремавший прямо за столом брат Иосиф проснулся:

— Слава Богу! Ты в порядке, дочь моя? — встревожился монах, заметив дорожки слез на бледных щеках синьорины.

— Да, святой отец, все хорошо.

Брат Иосиф покачал головой и обратился к Теодоро:

— Кардинал?

— К утру очнется.

— Он будет в ярости. Скройтесь отсюда на время. Особенно вы, синьор Шане, — договорил монах, когда в комнату вошел еще один мужчина.

— Мы разберемся с этим, святой отец, — за двоих ответил предводитель "подонков".

— Ее светлость передает тебе благодарность, — иезуит показал кошель и опустил его на стол, дублоны глухо звякнули. Брат Иосиф сопроводил жест пристальным взглядом — Теодоро должен был понять, что сегодняшнее мероприятие не должно связываться с именем верного сына Лойолы. Тео склонился в поклоне:

— Передайте ее светлости мои наилучшие пожелания.

Монах удовлетворенно кивнул и обратился к Стефании:

— Пойдем, дочь моя.

На улице они сели в простую, без украшений и гербов, карету. На протяжении половины пути девушка молчала. Мысли Стефании были заняты кардиналом Менголли. Она была уверена, что он сочтет ее бегство предательством; еще одним в череде тех, которым так скрупулезно ведет счет. И поэтому сомневалась, правильно ли поступила, сбежав. Но потом в памяти всплывали подробности злосчастного вечера, когда он напал на нее — и уже не сомневалась в том, что права. И снова по кругу, все сначала… К тому же, в глубине души Стефании гнездилась ревность — ревность к прекрасной баронессе Портиччи. Ведь не зря же кардинал время от времени не ночевал дома, как порой проговаривалась Доминика. И вот, бросив на брата Иосифа робкий взгляд и тут же вновь опустив глаза на сплетенные на коленях пальцы, Стефания спросила:

— Святой отец, скажите мне, кардинал любит Марию Сантаре?

Вопрос синьорины делла Пьяцца стал для иезуита неожиданным. Он помедлил с ответом, но все же проговорил:

— Она ему нравится.

Стефания вздохнула — тяжело и грустно.

— Значит, все верно.

— Совершенно верно, — с нажимом поддержал он, но развивать свою мысль не стал.

Вскоре карета остановилась. Монах и Стефания вышли. Они оказались перед домом, с простыми квадратными окнами и кованой дверью.

— Это одно из пристанищ для женщин, спасенных нашими братьями. Они, конечно, не образцы святости, но сейчас ведут затворническую жизнь и искупают грехи трудом и молитвой. Большинству из них просто некуда пойти, либо от них отказались семьи. Главное, здесь тебя искать никто не будет, дочь моя.

— Я останусь, а вы?

— До утра и я буду тут. Ступай с сестрой Вероникой, она покажет тебе келью.

Стефания приблизилась к монаху и опустилась перед ним на колени:

— Спасибо, святой отец.

— Благодари Господа, дочь моя. Я лишь орудие в Его руках. Иди, тебе нужно отдохнуть.

Стефания приняла благословение и, легко поднявшись, последовала за ожидавшей ее сестрой.

Остаток ночи синьорина делла Пьяцца спала беспокойным, тревожным сном. Ей снилось, что она падает в бездну, а следом за ней, расправив огненные крылья, несется чудовище. И вот, когда она уже приготовилась к тому, что разобьется об острые камни, оно мягко подхватило ее. А в следующий миг Стефания увидела себя в объятиях Бенвенуто Менголли. Но он тут же растворился в черном вихре.

В отличие от Стефании, брат Иосиф уснул в своей келье крепким сном. В эту ночь его не тревожили видения. Ранним утром иезуит покинул обитель покаяния и направился в квартал, где располагался колледж Общества. Как он потом понял, ждали его везде, где он мог бы появиться в то утро. На площади перед часовней несколько человек одновременно подскочили к одиноко шагающему монаху, накинули ему на голову мешок и погрузили в выехавшую из переулка карету.

Вечером нищий с паперти коллежской церкви поведал об увиденном своему десятнику, а тот счел новость достаточно важной для того, чтобы сообщить о ней предводителю "Римских подонков".

Бенвенуто, понурив голову, замер напротив монсеньора Роберто Беллармино. Смиренная поза призвана была не только смягчить гнев начальника, но и скрыть злость, вызванную выговором с его стороны.

— Значит вы упустили девчонку, кардинал Менголли? Не потому ли, что сегодня от вас так и несет вчерашним вином? Или это вы уже после заливали горечь потери? Где прикажете теперь ее искать? Весь испанский проект держится исключительно на том, что я никогда не ошибаюсь!

— В моих руках тот, кто, я уверен, причастен к вторжению в мой дом и организации побега синьорины делла Пьяцца.

— И кто же это?

— Брат Иосиф, бывший…

— Я знаю кто это! Именно — бывший! Теперь это Римский провинциал нашего Ордена! Вы думаете генерал Оттавиани позволит вам держать своего ближайшего соратника в тюрьме? Синьору де Бельфор нужно переводить в Сант-Анджело и начинать активное следствие. Пусть подготовят все бумаги для этого.

— Да, монсеньор.

— И, ради всего святого, успейте добиться от этого монаха сведений о том, где синьора Юлия прячет документы, он не может не знать этого, и о том, куда он упрятал делла Пьяцца.

— Да, монсеньор.

Менголли вышел из кабинета главы конгрегации в бешенстве. Не то, чтобы тон, который взял в разговоре с ним Роберто Беллармино, стал для Бенвенуто неожиданностью. Молодой кардинал не питал иллюзий в отношении Великого инквизитора. Ярость Бенвенуто была вызвана главном образом тем, что никакой своей вины в произошедшем он не чувствовал. Точнее, вина за ним была, но касалась она исключительно двух людей — Бенвенуто ди Менголли и Стефании делла Пьяцца. Все остальное, было результатом того, что Бенвенуто про себя окрестил "иезуитскими происками". И если Беллармин не может разобраться с внутренними делами Ордена, то при чем здесь кардинал Монтальто?!

Бенвенуто задался вопросом: сколько у него времени до того, как Генерал Общества выкрутит ему руки, добиваясь освобождения своего провинциала? Немного. Монсеньор послал к себе домой сказать, чтобы на все вопросы, касающиеся его местопребывания, слуги отговаривались незнанием. Затем он решил зайти в канцелярию и заставить тамошних служителей как можно быстрее заняться оформлением перевода синьоры де Бельфор из-под домашнего ареста в замок Сант-Анджело. А дальше — к брату Иосифу, добывать необходимые сведения.

Монсеньор Монтальто так стремительно вышел из студиоло кардинала Беллармино, что не заметил, как дежурный секретарь пытается утереть кровь с разбитого ручкой двери лба.

* * *

В это утро графиня де Бельфор проснулась с отвратительным настроением. Ночью мешал спать дождь, поэтому чувствовала она себя очень усталой. К тому же, едва Юлия открыла глаза, ее охватило странное тревожное чувство. Что-то неуловимое, тягостное прокралось в душу, завладело всем существом, порождая нежелание двигаться, думать, говорить.

Юлия выгнала служанку, сама оделась и причесалась. Для нее это было привычно — неспокойная жизнь заставила многому научиться. Завтрак она не тронула. Вместо этого закуталась в шерстяную шаль и опустилась в кресло, глядя в сумрачное осеннее небо. Графиню не покидало предчувствие неприятностей. Сидя у окна, Юлия погрузилась в оцепенение и дрему. Очнулась она ближе к обеду с четким ощущением, что нуждается в помощи извне. "Бежать!" — кричало все ее существо. Чувство опасности было таким острым, что Юлия резко обернулась, чтобы посмотреть за спину. Это движение отозвалось яркой зеленой вспышкой, ослепившей женщину. И тут Юлия с ужасом поняла, что ее накрывает знакомая волна боли. Задыхаясь, боясь шевельнуть левым плечом и рукой, Юлия добралась до столика с колокольчиком.

На звонок в комнату вошел сам капитан ди Такко. Антонио осмотрелся и, никого не увидев, собрался уже выйти, но заметил ножку в изящной парчовой туфельке. Он присмотрелся и тогда увидел, что хозяйка дома лежит на полу. Капитан поспешил на помощь синьоре. Он поднял Юлию на руки и отнес на кровать. На такой случай у Антонио были особые указания кардинала Монтальто. Синьор ди Такко послал за Давидом Лейзером.

Следом за сбиром, куда-то бегом сорвавшимся от дверей палаццо Бельфор, тенью последовал мужчина в непримечательной одежде горожанина. Когда сбир скрылся в небольшом двухэтажном здании, тень последовала за ним. Дом Давида Лейзера соглядатаю был хорошо знаком. Врач, выслушав посланца капитана ди Такко, удалился в свои внутренние покои, чтобы собрать необходимое для посещения пациентки. Там он обнаружил незнакомого мужчину.

— Тише, мессер Лейзер. Вас сейчас позвали к синьоре де Бельфор…

— Почему я должен с вами обсуждать это? Кто вы?

— Я служу ее светлости. Мне нужно передать ей важные сведения. Они касаются жизни донны Юлии.

— Я не видел вас в доме синьоры.

— Моя служба не связана с домом графини. Эта служба — долг жизни. Когда-то синьора Юлия спасла меня. Теперь я прошу вас помочь мне спасти ее.

Старый еврей всмотрелся в странного незнакомца. Тот казался вполне искренним. В конце концов, он, Давид, будет рядом и не оставит Юлию наедине с этим человеком. Врач решился:

— Хорошо. Вы пойдете со мной, как мой помощник.

— Благодарю вас, мастер Давид.

— Поторопимся.

— Эй, лекарь, а это еще кто с тобой? — забеспокоился солдат.

— Это мой подмастерье. Я уже стар носить за собой тяжелую сумку с инструментами.

— Я сам помогу тебе. Велели привести только тебя!

— А кровопускание синьоре тоже вы мне поможете делать?

— Эм… — смутился сбир и больше не спорил.

Юлию мучила боль и зеленые сполохи под закрытыми веками. Но страх исчез. Какой-то внутренний голос шептал ей: "Все будет хорошо, милая. Так надо. Не бойся. Потерпи". Сквозь этот шепот, а может это был только шум крови в ушах, Юлия расслышала строгий деловой голос Давида Лейзера.

— Синьор капитан, выйдете, я вам говорю. Я не могу осматривать знатную синьору в присутствии постороннего мужчины! Имейте представления о приличиях. Нет, мой помощник останется со мной. Он мне нужен.

Сразу после этого Юлия почувствовала, как руки врача касаются ее шеи, лица, запястья. Давид Лейзер терялся в догадках. При самом тщательном осмотре врач не обнаруживал никаких признаков болезни, кроме затуманенного взгляда синьоры. Но и он поразительно быстро приобретал свою привычную золотистую ясность.

— Мастер Давид?! Что со мной? — свободно, глубоко вздохнув, спросила Юлия.

— Я не знаю, синьора. Мне сказали, что вы потеряли сознание, упали, потом пришли в себя и жаловались на сильные боли слева. Но когда я пришел, вы уже были здоровы.

— Я почти ничего не помню, мастер, — Юлия перевела взгляд за спину врачу, когда заметила, что тот не один. — Теодоро?! Как ты здесь оказался?

— Благодаря мессеру Лейзеру, ваша светлость.

— Мастер Давид, признаюсь, мне этот приступ тоже показался странным. Но вы — мой ангел-хранитель. Теодоро, что-то случилось?

— Да, синьора. Мой человек видел, как сбиры схватили брата Иосифа. А вас собираются не сегодня так завтра переправить в замок Сант-Анджело.

Губы Юлии дрогнули. Теодоро поспешил продолжить:

— Но есть и хорошая новость. Синьорина Стефания отныне в безопасности.

— Что это значит?!

— Мы помогли девушке переселиться в другой дом из палаццо Монтальто. Мои люди наблюдают за новым местом пребывания синьорины и, если возникнет намек на опасность, сразу сообщат.

Несколько ниточек последовательно связались у Юлии: ее рассказ Иосифу о подозрениях Менголли, бегство Стефании от кардинала, арест иезуита и собственный внезапный перевод в тюремный замок. В душе Юлии всколыхнулось чувство вины. Если бы она как-то иначе разговаривала с Бенвенуто, возможно обстоятельства не сложились бы в ситуацию, которая спровоцировала Роберто Беллармино? Но синьора Ла Платьер не любила долго предаваться бесплодным сетованиям.

— Теодоро, я должна бежать.

— Но… — предводитель подонков озадаченно глянул на врача. — Как вы себя чувствуете?

— Замечательно.

— Приступ, если таковой имел место, миновал полностью, — подтвердил Давид.

— Теодоро, если ты нашел свидетелей из Флоренции…

— Они в пути, синьора, — покачал головой мужчина.

— Ладно. Вытащи меня отсюда. А пока пусть твои люди подготовят дом Сарто в Тиволи к визиту высокого гостя.

— Высокого гостя?!

— Теодоро, я не хочу подвергать мастера Давида опасности. Я все объясню, когда мы выйдем отсюда.

— Хорошо, ваша светлость. Но нужно будет как-то отвлечь капитана.

Юлия задумалась, после ее лицо озарилось недоброй, лукавой усмешкой:

— Я сама позабочусь о своем бдительном страже.

Еще через несколько минут врач и его помощник покинули дом графини де Бельфор. Напоследок Давид тоном, не терпящим возражений, распорядился приготовить ее светлости горячий куриный бульон для укрепления сил. Капитан только неопределенно фыркнул в ответ на приказные интонации еврея, но позднее все-таки передал кухарке рекомендацию врача.

* * *

Из Дома инквизиции кардинал Монтальто вышел через неприметную боковую дверь. При этом монсеньор плотно закутался в плащ, а на глаза надвинул широкополую шляпу. Кардинал направился в дом, служивший ему пристанищем тогда, когда Феличе Перетти занимал свой палаццо. Там, в одном из подвальных помещений, Бенвенуто ди Менголли ждала встреча с бывшим наставником — братом Иосифом. Он и предвкушал, и опасался этого свидания. Казалось, все способствует тому, чтобы ученик одержал верх над учителем, но еще свежо было воспоминание о недавно вновь пережитом ужасе и поражении. "Надо будет, — думал Бенвенуто, — порасспросить Валлетто. Возможно, есть способы бороться с подобным воздействием". Единственное, что хоть немного обнадеживало Менголли — это стойкое ощущение, оставшееся после их последнего столкновения в комнате Стефании, что на сей раз победа монаху далась с большим трудом, чем раньше.

Менголли вошел к иезуиту, прежде велев двум охранникам, которых он ночью позаимствовал в подвалах Дома инквизиции, оставаться за дверью, но при этом быть готовыми войти по первому зову. Шаги кардинала глухо отдавались под сводами каменного мешка: просторного, но без намека даже на отдушину. Факел и светильник, которые Менголли принес с собой, в душном помещении давали света вдвое меньше обычного, но это был живой огонь. Кардинал закрепил факел на стене у выхода, светильник поставил прямо на плотно утрамбованный земляной пол. После осмотрелся. В воздухе висел тяжелый запах. Через мгновение Менголли понял, что монах, нисколько не стесняясь, справил в камере малую нужду. Бенвенуто почувствовал, что его охватывает ярость, но он постарался взять себя в руки. Большую часть пути сюда он уговаривал себя, что справится с Иосифом, но только если получится сохранить спокойствие. Резко развернувшись и распахнув двери Менголли потребовал:

— Еще факел!

Приход кардинала застал брата Иосифа за молитвой. Только закончив очередной "Патер Ностер", иезуит поднялся с колен. Он внимательно смотрел за действиями кардинала, заметил, как брезгливо скривилось лицо молодого человека, и следом гневно сжались его губы. Брат Иосиф усмехнулся: "А ты думал, я буду стесняться, как юная послушница, и терпеть пока ты не позволишь мне опростаться?!" Иезуит сложил руки на животе и молча ждал. Начинать разговор первым он не считал нужным.

Бенвенуто прошелся перед ним, но понял, что тем самым лишь обнаруживает свое напряжение. Поэтому он остановился напротив монаха и вдруг улыбнулся:

— Как порой стремительно меняются обстоятельства, учитель.

— Для тебя ничего не изменилось, ученик, — спокойно парировал иезуит.

— Вот как?!

— Ты как был, так и остался пешкой в чужой игре. Даже в моей.

— Лжешь!

— Сопляк.

Менголли помолчал, справляясь со вспышкой гнева. Заметил, как брат Иосиф чуть двинул головой, словно оценил эти усилия. После кардинал вновь спокойно заговорил:

— Ты знаешь почему здесь оказался. И знаешь зачем я пришел. Итак, каков твой ответ?

— Я не знаю, где документы. Этого графиня не сказала даже мне. Зачем ты хочешь погубить свою мать?

Менголли покачал головой:

— Сейчас не твое время задавать вопросы.

— Зачем? — повторил монах, и в его глазах блеснуло так пугающее кардинала выражение, но тут же исчезло, уступив место холодной и спокойной замкнутости.

Бенвенуто отошел, повернулся к брату Иосифу спиной.

— Где Стефания?

— У тебя, — пожал плечами монах.

— Тебе прекрасно известно, что… ее выкрали какие-то головорезы.

— Выкрали?! Без согласия синьорины? А может быть синьорина просто сбежала от тебя?

Бенвенуто спиной почувствовал усмешку брата Иосифа.

— Где Стефания? — с усилием повторил он вопрос.

— С чего ты взял, что я к этому причастен? — иезуит добавил в голос высокомерно-снисходительные интонации, так бесившие всегда сына понтифика.

— Не лги мне, учитель! Отныне у тебя не получится обманывать меня.

Менголли повернулся к монаху. В полумраке подвала в его черных глазах играло отражение пламени факелов.

— Отныне?! Неужели что-то все-таки изменилось? — медленно проговорил брат Иосиф. Но за раздумчивым тоном скрывался острый, даже тревожный интерес.

— Да, учитель. Я изменился.

— Зачем тебе эта женщина, кардинал?

— Это мое дело! — Менголли обернулся и шагнул к иезуиту. — Отвечай. Сам знаешь, как мы допрашиваем упорных.

— Неблагодарный мальчишка… — брат Иосиф сокрушенно покачал головой.

— Тебе ли ждать от меня благодарности?! Я всем обязан отцу, а не тому, кто начал с предательства!

— Я учил тебя думать, прежде, чем сказать. Урок пропал впустую. Ты неправильно выбрал себе союзников. И виной тому твои личные чувства. Ты думал сердцем, а не умом.

— А правильными союзниками ты видимо считаешь вашу компанию убийц и предателей — ты сам, Оттавиани, Боргезе и... она. Да, учитель?

— Ты можешь не любить свою мать, но должен понимать, что у нее сейчас больше шансов выиграть.

— Ну да! Оливарес уже спит и видит Марию Сантаре в своей мадридской постели! А де Бельфор завтра переведут в Сант-Анджело! Там ею займутся наши доктора.

— А ты? Что получишь ты? Твою женщину продал ее же собственный дядя. Ты ему будешь нужен, когда сделаешь всю грязную работу, чтобы протащить в высший свет его потаскушку? Ты хочешь получить власть, но выбрал слишком длинный путь. Да еще и начал его предательством по отношению к кардиналу Перетти.

— Нет! Не я, а ты! Ты и женщина, которую называешь моей матерью, предали отца! — Бенвенуто и не заметил, как яд слов Иосифа вновь заставил его потерять голову.

— Что? — глаза иезуита нашли взгляд кардинала. — Что ты сказал? Объяснись.

Отблески серого льда в свете живого огня непостижимым образом оставались режуще-стылыми.

— Напомнить тебе, как ты очутился в ватиканском лабиринте? — Менголли отступил, едва не опрокинув стоящий на полу светильник.

— Неужели у тебя больше прав судить, чем у твоего отца? — голос брата Иосифа стал тихим и вкрадчивым.

— Ты сумел его чем-то завлечь. И теперь снова вместе с той, что отравила всю жизнь отцу! — слова письма гулко пульсировали в возбужденном мозгу Бенвенуто.

— Или тебе? Ты ничего не знаешь о них! Я говорил тебе уже — и отрава может быть сладкой. О ней думал кардинал, когда отдавал то, что ты теперь хочешь забрать и передать Беллармину.

Со сдавленным криком Бенвенуто вырвался из плена глаз Иосифа, судорожно сжатый кулак завис в центре пламени факела. Треск огня и тяжелое сбивчивое дыхание кардинала заполнили тесный подвал. Потянуло паленой тканью. Мгновения текли медленно, как пот по спине под хабитом иезуита, а Менголли все держал руку в самом центре огня. Брат Иосиф почувствовал, как к тревожному изумлению настойчиво примешивается странное желание сомкнуть клыки на этой неправильной руке. Он понял, что погружается в состояние близкое к тому, которое до того ему приходилось испытывать только в своих греховных снах — будто шерсть зашевелилась на загривке, рот наполнился густой слюной, а из горла готов вырваться звериный рык. Но тут Менголли в два широких шага вернулся к пленнику и, схватив за грудки, тряхнул:

— Где Стефания?

Это помогло иезуиту прийти в себя. Почти без усилий он разжал пальцы Менголли, отцепил его руки от себя, успев удивиться, что кардинал не испытывает боли в явно обожженной кисти.

— Девушка слишком сильный соблазн для тебя, ученик, и не смею я подвергать тебя ему.

— Не тебе решать, что для меня соблазн!

Брат Иосиф лишь чуть усмехнулся.

— Если первым ее найдет Беллармино, это будет на твоей совести!

— И на твоей.

— Нет!

— Да. И на твоей тоже, ученик. Но на твоей совести будет больше.

Вместе с очередным отчаянным: "Нет!" — Менголли выплеснул свой гнев в ударе. В следующий миг он стоял с вывернутой за спину рукой. Но лишь мгновение, так как брат Иосиф тут же отпустил его, разжав тиски пальцев. Кардинал прижал к животу вывихнутую руку и ногой распахнул двери:

— Эй там!

Двум вошедшим мужчинам монсеньор кивком указал на пленника и приказал:

— Допросить. Но так, чтобы и в конце он был способен говорить, если одумается.

— А вопросы?

— Он знает, о чем его спрашивают.

— Для тебя я выбрал лучших, — зло глядя на брата Иосифа сказал Менголли и вышел в коридор.

Один из амбалов осклабился в ответ на комплимент прелата.

— Не сомневаюсь, — тихо пробормотал брат Иосиф и на несколько шагов отступил, прижавшись спиной к стене.

Быстро сломив первое сопротивление, брата Иосифа били долго и умело. Подручных средств при мастерах заплечных дел не было. Но им хватало своего опыта, рук, ремней и, это было неожиданно, собственных четок монаха. Они оказались на удивление крепкими, такими, что можно было запросто задушить человека.

Когда рассеивалась тьма боли и удушья, брат Иосиф с удивлением понимал, что еще жив, и какая-то сила заставляет его молчать. О местонахождении кастильских бумаг иезуит не знал, а лишь догадывался, и потому молчал. Догадка не в счет. О Стефании монах молчал тоже не из геройства. Если бы брат Иосиф хоть на половину был уверен, что Великий инквизитор не получит девушку, что Менголли сумеет ее отстоять, он сказал бы, где она. Но брат Иосиф не был в этом уверен и поэтому молчал.

* * *

Два дня кардинал Монтальто ловко избегал прямых встреч с посланниками монсеньора Генерала Ордена сотоварищей Иисуса, задача которых состояла в том, чтобы передать ему настоятельное приглашение для беседы. В Ватикане он не появлялся, слуги в доме отговаривались, что знать не знают где хозяин. Его непосредственный начальник, монсеньор Беллармино загадочно улыбался и шутил, мол дело молодое, мало ли где может проводить время синьор Менголли, когда свободен от служения Делу веры.

Однако, и подготовка документов для перевода подозреваемой Юлии де Бельфор в тюремный замок в канцелярии застопорилась. И Менголли подозревал, что не без участия кардиналов Оттавиани и Боргезе.

Ранним утром третьего дня Менголли вновь навестил свой подвал. Мастера отдыхали, пока пленник, в очередной раз потеряв сознание, лежал на земляном полу, пропитавшимся его кровью, потом и мочой.

— Ну?

— Молчит.

— Выкиньте его отсюда.

— Куда?

— Да куда хотите! Кости целы?

— Мы без членовредительства, ваше сиятельство. Все как вы велели.

— Вытащите его в какую-нибудь подворотню и оставьте там.

— Сделаем, ваше сиятельство. А… за труды?

— Возьмите. Тебе. И тебе.

— Благослови вас Господь, ваше высокопреосвященство.

— Займись делом!

Бенвенуто внимательно смотрел, как два амбала тащат тело брата Иосифа вверх по ступеням из подвала. На очередном повороте, когда безвольная голова монаха сильно ударилась о камень стены, он не выдержал и крикнул:

— Осторожнее, идиоты!

На улице было еще темно. За воротами дома к хозяину присоединился Валлетто.

— Сейчас два здоровяка вынесут монаха. Будь поблизости. Дождешься, когда он очнется, и посмотришь куда поползет.

Валлетто обернулся, услышав дружное сопение, с сомнением посмотрел на избитое, в кровоподтеках лицо, на руки и ноги того, кого несли.

— Очнется ли… — с сомнением покачал головой камердинер.

— Ничего… Такие, как этот, легко не сдаются, — Бенвенуто невесело усмехнулся.

— Я могу помочь ему?

— Валлетто, ты…

— Монсеньор, — Валлетто качнул головой, — Крылатый дракон — воин, а не падальщик.

Бенвенуто с досадой смотрел, как подол грязного изорванного хабита намокает в луже.

— Он не должен тебя увидеть.

— Слушаюсь, монсеньор, — склонил голову камердинер.

Кардинал отвернулся и широким шагом направился из проулка на широкую улицу в сторону Дома инквизиции — с повинной головой объяснять монсеньору Беллармино, что ему не удалось добыть сведения ни по одному интересующему его преосвященство вопросу. Хотя сам Бенвенуто ди Менголли рассчитывал к вечеру уже знать, где скрылась синьорина Стефания делла Пьяцца.