Власть женщины сильней (гет)

После чудесного визита Теодоро, а иначе как чудом Юлия не могла объяснить своевременное появление Давида Лейзера в компании предводителя нищих, графиня не находила себе покоя. Часы ожидания складывались в дни — серые, нескончаемые — и ночи, еще более напряженные, наполненные тревогой и плотной, почти осязаемой тишиной. На третий день она потеряла надежду и ждала только одного: когда капитан ди Такко войдет и скомандует ей собираться в Сант-Анджело. С тоскливой обреченностью Юлия поняла, что пришел ее конец — из тюремного замка она либо не выйдет, либо там же в тюремном дворе взойдет на эшафот или на костер. Почти весь день она не отходила от окна. Снова моросил нудный осенний дождь. Листва с деревьев в саду почти вся опала, оголив пространство. Плющ утратил свой благородный багровый цвет, сменив его на серо-бурый, и теперь не украшал, а безобразил беседку, облицованную розовым мрамором. "Надо бы сказать садовнику, чтобы срезал плети", — подумала Юлия и тут же поняла всю неуместность этой мысли при сложившихся обстоятельствах.

Внезапно раздумья графини были прерваны криками. Юлия распахнула окно и высунулась наружу, пытаясь разглядеть, что происходит на дорожках ее сада. Там один из охранников гонялся за каким-то оборванцем. Щуплый и невысокий, тот ловко уворачивался от рук, смеялся и высоким мальчишеским голосом распевал похабные куплеты: "На ворота новые пялились бараны. Мы к войне готовые, бейте в барабаны! Напои меня, красотка! Нам с тобой поможет водка. После кружки пол-пинтовой я на все готовый". Следом раздался отчаянный визг — юный хулиган попался на обманный маневр солдата и был пойман.

— Негодяй! Отпусти ребенка! — закричала графиня. Но ее возмущение пропало даром. Не обратив на грозный окрик никакого внимания, сбир потащил свою брыкающуюся добычу в дом. Вероятно, на допрос к капитану. Юлия закрыла окно. В голове еще звенела особо громкая строчка из куплета — "…я на все готовый". Графиня зажала себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Она поняла, что оборванец в ее саду появился неспроста. Это был знак от Теодоро. Если она останется в доме до вечера, то ночью сможет попытаться бежать. Бежать и не только…

* * *

Поздним вечером, когда колокола отзвонили окончание вечерней службы, графиня постучала в дверь. Это было необычно, потому что служанку синьора де Бельфор вызывала звоном колокольчика. Дежурный доложил капитану, и тот сам предстал перед узницей.

— Свечи. Вина. И компанию, — графиня была мрачна как туча.

Капитан пожал плечами:

— Свечи и вино — пожалуйста. Но не компанию.

— Мне тоскливо, синьор капитан. А вам и вашим людям ведь не запрещено общаться со мной.

— Моим людям запрещено.

— Тогда… Я прошу вас, синьор капитан, — на губах Юлии мелькнула просящая улыбка, словно лучик солнца прорезал мрак.

— Я могу быть уверенным только за себя, синьора, — капитан склонил голову набок, разглядывая непривычно мирную графиню де Бельфор.

— Я буду рада, если вы согласитесь составить мне компанию. Прошу вас, забудем наши разногласия, — Юлия безупречно изобразила смирение на грустном, потерянном лице.

— Но… — Антонио озадаченно тронул свою буйную шевелюру на голове.

Последние сомнения сломили дрогнувшие губы графини — словно она готова была расплакаться от огорчения из-за отказа — и сказанные тихо, искренне слова:

— Вы не знаете, как здесь одиноко. И я боюсь ночи.

О такой Юлии монсеньор Монтальто капитана не предупреждал. Взглянув еще раз в наполненные мольбой, влажные, с теплыми золотистыми отблесками глаза синьор ди Такко вздохнул.

— Хорошо. Но только сегодня, синьора. Я прикажу принести вино и карты.

Графиня тем временем устроилась в кресле у стола. Во втором она пригласила располагаться капитана.

— Прошу, не стесняйтесь. И налейте мне вина, синьор ди Такко.

Юлия была очаровательна — такая печальная, беззащитная, одинокая. Капитан отстегнул ножны со шпагой, прислонил их к креслу, в которое сел, и налил вино в два бокала.

— А что за певца сегодня ловили ваши люди под моими окнами?

— Оборванец, — небрежно махнул рукой капитан, — хотел забраться в палаццо. Не переживайте, он не успел ничего украсть.

Юлия усмехнулась про себя — уж больно наигранной была непринужденность, с которой ди Такко поведал о предотвращенной попытке обчистить дом де Бельфор. Она решила подыграть командиру охранников:

— О, синьор капитан! Я благодарю вас. И передайте слова признательности тому солдату, которому удалось поймать воришку.

Антонио улыбнулся:

— А помнится тогда вы назвали его негодяем…

Юлия смутилась:

— Но я ведь не знала. Я подумала, он обижает ни в чем не повинного ребенка. Давайте выпьем за вас и ваших молодцов, капитан!

После первого бокала графиня повеселела. После второго — ее щеки раскраснелись, глаза заблестели ярче, а голос стал мягче и вкрадчивей. Антонио откровенно забавлялся беседой с захмелевшей синьорой.

— Я была не права! С самого начала. Простите меня, мой друг. На самом деле вы очаровательный мужчина.

— Ух, — рассмеялся Антонио, — боюсь, когда вы протрезвеете, мне придется пожалеть о том, что я слышал эти слова от вас.

— Я не хочу трезветь! Мне хорошо сейчас. А вы все-таки жестокий, синьор Антонио.

— А вот это мне от вас слышать не впервой.

Капитан все подливал в бокал графини, не забывая, впрочем, и свой.

— Просто я всегда говорю правду. Только вы не верите мне. Мне никто не верит…

— Это не страшно.

— Это очень страшно!

Юлия встала, собираясь подойти к окну. Благополучно миновав стол, она подошла к креслу, в котором сидел капитан. И тут ее качнуло, да так сильно, что графиня была вынуждена ухватиться за плечо Антонио: — Ой, говорят, так на корабле качает, — хихикнула она.

Капитан подхватил женщину и усадил ее на свое место:

— Сидите-ка, я сам открою окно. Вам нужен свежий воздух.

Юлия, подчиняясь его рукам, почти упала на сиденье. Она была так пьяна, что вряд ли утром вспомнила бы о том, что было накануне. Но даже пьяной Юлия де Ла Платьер не была вульгарной. Напротив, она была дивно хороша: блестящие глаза, яркие губы. Графиня оперлась рукой на стол, опустила голову — изящество придало ее шее и плечам прелестный изгиб. Платье, чуть сползшее с плеча, обнажило белоснежную кожу. Для капитана, разгоряченного вином, оголенное плечо стало последней каплей. Широкая сильная мозолистая рука накрыла аккуратную соблазнительную округлость. Юлия вздрогнула, подняла голову.

— Что с вами, капитан?! — она постаралась отодвинуться и подтянуть платье. — О?! Перестаньте, синьор ди Такко.

Взгляд женщины остановился на незапертой двери.

— Ваши люди… Они могут позавидовать.

Антонио молча отошел, запер двери на ключ и, вернувшись к столу, вновь наполнил бокалы.

— Прошу, — он протянул Юлии вино. Тяжелый мужской взгляд скользнул по ее фигуре.

— Но я итак пьяна, — рассмеялась Юлия. — Я не то говорю и не то делаю. Мне пора спать… Проводи меня…

— Донести тебя до постели? — Антонио представил, как будет рассказывать новый римский анекдот.

— Я сама!

Юлия выбралась из кресла, но ноги отказались служить, и ей пришлось прислониться к мужчине. Правда, графиня попыталась выпрямиться, но ей это плохо удалось. Капитана окутал аромат духов и тепло разгоряченного гибкого женского тела. Негромко выругавшись, Антонио подхватил графиню на руки и понес во вторую комнату, где у графини стояла постель.

— Ты прогнала служанку, а потому я сам помогу тебе раздеться.

— Нет, — протянула Юлия, — это я хочу помочь тебе. Я так хочу! Я сама.

Ее руки сплелись на шее капитана, потом расстегнули верхний крючок пурпуэна. Если бы капитан был трезв, он заметил бы, что пальчики графини слишком ловко справляются с застежками его одежды.

— Антонио, сними это… Здесь так тепло.

Ди Такко тряхнул головой, но послушно позволил снять с себя пурпуэн.

— Ты красив, — Юлия оглядела его, скользнула пальчиками в глубокий вырез широкой льняной рубахи. — У тебя много девочек, правда?

Голова графини легла на плечо мужчины, а руки вновь спелись на его шее. Она продолжала бессвязно лепетать:

— Ты такой сильный. А я глупа… Хочешь, я оплачу свой долг? — Юлия заглянула капитану в глаза.

Но Антонио вдруг разонравилась эта игра. Он отцепил от себя руки пьяной синьоры и шагнул прочь от постели:

— Прекратите, графиня. Завтра вы будете сожалеть об этом. Мне пора вернуться на пост.

— Я ни о чем никогда не жалею, — она откинулась назад, оперлась на локти и улыбнулась.

Капитану пришлось облизать пересохшие губы, но он шагнул еще дальше:

— Ложитесь спать, синьора.

Юлия обижено поджала губы:

— Просто я пьяна, а ты нет. Это нечестно! Давай выпьем еще и ляжем спать… Я лягу спать.

— Не сегодня, синьора, — Антонио поднял с пола свой пурпуэн. — Покойной ночи, ваша светлость.

Юлия отвернулась и уткнулась лицом в подушки. Капитан вышел из спальни, но остался в первой комнате. После представления, устроенного пьяной синьорой де Бельфор, мужчина чувствовал настоятельную потребность в еще одном бокале крепкого напитка. Он взял в руки бутыль, но передумал наполнять бокал. Вместо этого он опустился в кресло и приложился прямо к горлышку.

Едва капитан ди Такко вышел из спальни графини, она подняла голову. Хмель слетел с Юлии как плащ. Она прислушалась. Дверь, ведущая в коридор, не открылась, и Юлия поняла, что капитан остался в соседней комнате. "Черт бы тебя побрал!" — упрек адресовался и капитану, и ей самой. На этот раз Юлия просчиталась. Теперь нужно было снова думать о том, как нейтрализовать своего самого бдительного охранника.

Сев на постели, она закусила губы и осмотрелась. На глаза попался кувшин с водой и небольшая шкатулка на туалетном столике. Юлия двигалась бесшумно. "Спасибо, Феличе", — уже не первый раз за вечер повторила про себя Юлия. Именно кардинал однажды открыл ей состав, который она выпила перед тем, как пуститься в пьяный марафон с солдатом, и который позволил ей остаться не совсем трезвой, но вполне дееспособной. Прокравшись к своему столику, Юлия наполнила серебряный стакан водой на четверть и открыла шкатулку. Оттуда графиня достала бонбоньерку с желтоватым порошком. Сильное снотворное, прописанное ей Давидом Лейзером. Юлия высыпала его почти весь в стакан с водой. Этой дозы хватило бы, чтобы усыпить лошадь. Сейчас важно было, чтобы раствор хотя бы попал на губы капитана.

Так же бесшумно Юлия выглянула из спальни в гостиную. Ди Такко сидел лицом к открытому настежь окну, спиной к ней. Видимо надеялся, что свежий студеный воздух разгонит жар вина и желания. Осторожно, как кошка, Юлия подошла к креслу. Отчаяние придало ей силы и скорости. Одной рукой женщина обхватила подбородок капитана и резко подняла его голову, второй — поднесла стакан к губам. Снотворное полилось тонкой струйкой…

Железной хваткой ди Такко перехватил руку с бокалом и через миг уже стоял напротив графини.

— Неужто отравить меня вздумали? — проговорил он попутно вытирая рот рукавом и сплевывая прямо на пол.

— Усыпить.

Глаза Юлии полыхали темным огнем.

— Стыдно стало? Или… Бежать собрались? Не было со мной никогда такого и не будет!

В руке капитан уже крепко держал свою шпагу.

— Не горячитесь, капитан. Я сбегу, даже если придется убить вас. Но я не желаю вашей смерти. Вас все равно обвинят в том, что вы помогли мне. Ваши же люди. И вы не сможете доказать свою невиновность. Двери заперты вами. Мы пили вместе. Я предлагаю вам жизнь и деньги. Или смерть.

Юлия прислушалась. Городские часы пробили полночь. Графиню охватила дрожь. Если она неверно рассчитала время, и люди Теодоро задержаться, она проиграет.

— У меня самые широкие полномочия от трибунала. Вплоть до права убить вас при попытке бежать. Так что идите в спальню и ложитесь спать, синьора.

Для убедительности капитан качнул кончиком шпаги перед лицом Юлии. Она спокойно отвела клинок рукой.

— Вы не знаете этих людей, капитан, кардиналов… Но самое главное — вы не знаете меня. Решайте, синьор ди Такко. Вы либо бежите со мной, либо… — графиня посмотрела за его спину, в раскрытое окно, где появились силуэты двух человек, — эти люди убьют вас. Пока выломают дверь, мы будем уже далеко.

Капитан резко развернулся и выругался. В комнату с подоконника спрыгнули еще двое. Простая потертая одежда, ремни перевязей со шпагами, а в руках короткие кинжалы. Антонио напал первым. Один из четырех бандитов упал, безуспешно зажимая проткнутое горло. Трое оставшихся вынули шпаги.

Капитан отступал к двери, стараясь производить как можно больше шума. От кардинала Монтальто у него были четкие указания, что делать с тем, кто попытается убить графиню де Бельфор. Но вот как быть, если кто-то проникнет для того, чтобы помочь пленнице бежать, они не обговаривали. Просто отпустить синьору означало подставить под удар Бенвенуто ди Менголли, на которого недвусмысленно возложили ответственность за охрану подозреваемой. Поэтому капитан дрался и проклинал выпитое вино, графиню, обведшую его вокруг пальца, солдат, понадеявшихся на своего командира и спустившихся в кухню закусить и выпить.

Юлия подхватила кинжал погибшего "подонка" и, воспользовавшись тем, что вдоль стен комнаты сгустилась ночная тьма, проскользнула за спину ди Такко. Женщина прислонилась к двери и выставила вперед клинок оружия. Когда капитан оказался у выхода на расстоянии вытянутой руки, он почувствовал острый холод стали как раз напротив сердца. Антонио метнулся в сторону и оказался зажат в углу в окружении врагов. Слаженность стаи и не обремененность понятиями о честной борьбе сослужили его противникам хорошую службу. Треск ткани, резкая боль и горячая волна по ребрам — капитан согнулся, когда кинжал вспорол его бок, и тут же на затылок ему опустилась тяжелая рукоять шпаги.

— Не убивайте его! — вскричала Юлия, заметив движение одного из нападавших, единственного, оставшегося не раненным.

— Этот бешеный убил одного нашего и ранил двоих, — попытался возразить он.

— Я сказала, не трогай его! Или будешь иметь дело с Тео.

— Хорошо, — сквозь зубы ответил мужчина и отошел помочь своим товарищам. Им еще нужно было вывести пленницу из палаццо.

Убедившись, что капитану не угрожает опасность, Юлия присела рядом с ним. В душе графини шевельнулось уважение к этому человеку. Она распахнула полы его одежды. Вся правая половина льняной рубахи пропиталась кровью. Юлия оглянулась вокруг, дотянулась до скатерти, краем свисавшей с опрокинутого стола, и оторвала от нее длинную полосу ткани.

— Помогите мне, — властным, не терпящим возражений голосом потребовала графиня.

Капитана перевязали и снова уложили на пол. Последним жестом графиня надела на мизинец Антонио кольцо с драгоценным камнем. Еще через минуту в комнатах пленницы было тихо. Капитан остался там один. Напавшие забрали даже тело своего погибшего товарища.

В проулке через квартал от палаццо Бельфор беглянку ждали Пьер де Шане и еще несколько человек во главе со своим предводителем — Теодоро.

— А теперь самое важное и самое опасное, — проговорила Юлия. Потом помолчала и договорила: — Великий инквизитор…

Двое мужчин — Пьер и Тео — внимательно смотрели на графиню, бледность которой была заметна даже в свете факела.

* * *

В самый темный час ночи по дому монсеньора Беллармино двигались люди в монашеских хабитах. Настоящие святые отцы сейчас лежали в одном из тупиков коридора связанные, с кляпами. Их место заняли нищие. Умения ходить и действовать бесшумно ворам не занимать. Тени в коридоре замерли, когда до них донеслись звуки скрипки.

Роберто за последние годы свыкся со своей бессонницей, даже подружился с ней. Ночью, в тишине, звучание любимого инструмента становилось особенно чистым, а мелодии, казалось, возносили душу прямо к Богу. А оттуда, с вышних сфер, в голову приходили те замечательные пассажи, которые делали тексты трудов Роберто Беллармино такими проникновенными. Роберто отложил скрипку. Нацепив на нос очки с толстыми стеклами, кардинал сел за стол, придвинул поближе подсвечник и взялся за перо.

Тихо отворилась дверь студиоло монсеньора. В полосе тусклого света мелькнула тень, потом еще одна и еще… Чья-то рука накрыла колокольчик на углу большого стола. Беллармино возмущенно сорвал очки:

— Кто посмел явиться в такой час без приказа?!

Ему ответил женский голос, принадлежавший одной из фигур у стены:

— Графиня де Бельфор.

Юлия откинула монашеский капюшон с лица. Кардинал медленно поднялся; краска сбежала с удивленно-испуганного лица:

— Как вы здесь оказались?!

Но инквизитору удалось быстро справиться с чувствами:

— Впрочем, я должен был учесть такую возможность. Чего вы хотите?

— Увезти вас, — просто, очень спокойно ответила Юлия.

— Нет. Я позову слуг и, клянусь, вы пожалеете о сделанном.

Тут, краем глаза заметив движение, Роберто осмотрел комнату. Их было пятеро, окна и двери перекрыты, а один из ворвавшихся, стоявший ближе всего, недвусмысленно показал кардиналу кинжал. Лицо того, кто угрожал оружием, показалось Роберто знакомым.

— Я не собираюсь убивать вас. Я просто приглашаю вас погостить у меня. Надеюсь, мы сможем найти общий язык по интересующему нас обоих вопросу.

Голос женщины звучал холодно, бесстрастно, лицо тонуло во мраке неосвещенного угла студиоло. Роберто терялся в догадках — зачем на самом деле она пришла, что испытывает, и поэтому не мог определиться с тем, как вести разговор.

— Вы пойдете добровольно? — графиня шагнула от стены, подошла к противоположному краю стола.

Вот тогда он увидел в свете свечей, что безжизненный тон лишь способ сдержать полыхающую в глазах ненависть. В голове возникла совершенно неуместная мысль о том, что орденский хабит смотрится на женщине вызывающе кощунственно.

— Вы понимаете, что подписали себе смертный приговор, синьора?

— Или вы себе?

— Ваша светлость, не время… — тревога, прозвучавшая в голосе Пьера, отрезвила Юлию.

Роберто повернулся и всмотрелся в лицо мужчины рядом. Он наконец вспомнил кто это… Пропавший в день ареста хозяйки управляющий графини де Бельфор. Самый вероятный хранитель кастильских бумаг. Лицо Беллармина исказила смесь чувств — досада, злость и осознание собственного бессилия.

— Забирайте монсеньора, — к Юлии вернулось самообладание. — Будет сопротивляться… Не мне вас учить.

Темная группа прошла по коридорам, через сад, к карете. Роберто, чтобы не давать повода для насилия, не делал попыток освободиться из окружения — пустота и тишина, царившие в доме, говорили о том, что они будут обречены на неудачу. Когда кардиналу помогли забраться в карету, Юлия приказала Пьеру:

— Гони. Как можно скорее.

— А монсеньор?

— Там подушки. Если я не приеду к следующей ночи, оставьте его там, а сами исчезайте.

Карета рванула с места. Графиня осталась с Теодоро.

— Проводи меня к дому кардинала Оттавиани.

— Подождите здесь, синьора.

Теодоро исчез в темноте улицы, но через несколько минут вернулся. В его руке был зажженный факел.

— Идемте, ваша светлость.

* * *

В эту ночь Генерал не мог заснуть. Встретившись один раз с Юлией де Ла Платьер, Марк больше с ней так и не увиделся. Но, Бог свидетель, как он мечтал об этом! И вот теперь ее собирались перевести в замок Сант-Анджело, а там начать активное следствие — допросы, первой и второй степени… С каким удовольствием, вот этими руками, он задушил бы Роберто Беллармино! Любое действие и слово Оттавиани наталкивалось на крепкую стену контроля, возведенную Великим инквизитором. С Марком тот обращался так, словно это он, Роберто Беллармин, был Генералом Ордена. И самое страшное — Орден признавал первенство за инквизитором. Не взирая на решение, принятое Генеральной конгрегацией.

Да еще этот щенок — Менголли — схвативший средь бела дня у самых стен Ватикана провинциала и оставшийся безнаказанным. Почему он так быстро отпустил брата Иосифа? Или это еще одна ловушка Беллармина?

Марк все яснее видел, что пока жив Великий инквизитор, ему, Марку Оттавиани, Генералом Общества сотоварищей Иисуса не быть. Но как только он двинет пальцем против своего ассистента, его тут же, без сомнений, уничтожат.

Слуга, из новициев Ордена, рискнул нарушить уединенные размышления прелата:

— Синьора де Везен просит принять. Говорит, срочно очень.

— Везен?! — презрительно скривились тонкие губы. — Нет, не помню. Пусть придет утром и не сюда.

Молодой новиций вышел к Юлии:

— Монсеньор примет вас утром в Доме Общества.

Графиня нахмурилась. Юлии не хотелось, что бы кто-то из слуг слышал сейчас ее имя в этом доме. Она чуть подалась вперед, к юноше и игриво подмигнула:

— Ты же не хочешь, чтобы тебя утром выгнали? Передай монсеньору, что богиня пришла вернуть долг своему римлянину.

Будущий иезуит проворно отступил и перекрестился:

— Его преосвященство отдает приказ лишь раз.

— Моя информация не терпит до утра. Понимаешь меня?

— Кажется, да… Подождите, я спрошу еще раз.

— Что еще?

Служка снова отвлек кардинала от размышлений.

— Эта синьора. Она настаивает и просила передать…

Оттавиани с удивлением наблюдал, как лицо новиция заливается краской.

— Что передать? — раздраженно поторопил Марк.

— Что богиня пришла вернуть долг своему римлянину.

Генерал с недоверием посмотрел на юношу:

— Ты не ошибся?

— Нет, монсеньор.

— Приведи ее сюда. Немедленно.

— Слушаюсь.

Едва Юлия переступила порог его кабинета, Марк шагнул ей навстречу:

— Вы?! Но как?

— Вам не нужно знать то, что может повредить вам. О том, что я бежала и исчез кардинал Беллармино через несколько часов будут знать все.

Юлия прошлась по комнате и, не дожидаясь приглашение, опустилась в кресло.

— Исчез кардинал Беллармино?! Вы… убили его?

— Нет! Я слишком хорошо знаю, что такое смерть, чтобы убивать других, монсеньор. Кроме того, мне не нужна его смерть. Великий инквизитор нужен мне живым. Я просто… похитила его.

Юлия прикрыла глаза рукой и тихо добавила:

— Теперь вам решать, что делать с преступницей, Генерал. Вы же знаете, что меня собираются перевести в Сант-Анджело.

— Да. И мы с Боргезе сделали все возможное, чтобы задержать оформление бумаг о переводе. Кстати, странно, но канцеляристы были словно одержимы идеей подготовить ваши документы в первую очередь. Все твердили, что "монсеньор Монтальто велел", "монсеньор Монтальто будет недоволен".

Юлия ничего не ответила. Последние слова Марка полоснули по сердцу не хуже отточенного кинжала.

— Пока отсутствует Беллармин, мы с викарием попробуем добиться у Святейшего Отца закрытия дела. Но тогда вам придется придержать инквизитора подольше.

— Он погостит у меня столько, сколько будет нужно.

Оттавиани внимательно рассматривал сидящую в кресле графиню. Лицо его постепенно приобрело выражение изумленного восхищения:

— Вы удивительная женщина. Несколько месяцев мы с викарием топили друг друга. Но ныне, вашими стараниями, два злейших соперника стали единомышленниками. Вы творите ватиканскую политику, любезная синьора, — усмехнулся кардинал.

— Я просто стараюсь выжить, монсеньор, — ответила Юлия с грустной улыбкой. — И разве не по моей вине вы и монсеньор Беллармино…

Графиня замолчала, заметив протестующий жест кардинала:

— Нет, синьора. Мы разошлись бы с Роберто рано или поздно… В этом нет вашей вины.

Генерал задумался, помолчав, он жестко закончил:

— Беллармино должен уйти. Он — прошлое. Если бы я не боялся ранить ваши чувства, я сказал бы, что во всем виновен Феличе Перетти. Точнее его уход. Слишком многое держалось исключительно на его воле — союзы, политика, дела.

Юлия опустила глаза, с трудом проглотила вставший в горле ком:

— Да… Слишком многое.

В комнате повисло напряженное молчание. Марк уже проклинал себя за несдержанность. Чтобы хоть как-то преодолеть неловкость момента, кардинал отошел к столику, откупорил кувшин и плеснул в бокал вина.

— Выпейте, синьора. Я наговорил лишнего. Напрасно.

Графиня посмотрела на Марка. На его лице читалось лишь сожаление, но не раскаяние. Она приняла предложенный бокал.

— Вы сказали то, что думаете, монсеньор. И я благодарна вам за это.

Юлия пригубила вино и после заговорила совсем иным тоном:

— Монсеньор, что с братом Иосифом?

— Он два дня был в руках у Монтальто. Мальчишка вдоволь натешился. Сейчас брат Иосиф… — Оттавиани замялся, — в нашем Доме покаяния.

— Дом покаяния?! — в усталых глазах Юлии мелькнул огонек интереса.

— Это приют для… скажем так, оступившихся и раскаявшихся женщин. Они живут там, молитвой и трудом искупая свои грехи. Кстати, там же должна быть и ваша воспитанница.

— Приют для отошедших от дел проституток?! Туда брат Иосиф устроил синьорину Стефанию?!

— Он счел это наиболее безопасным местом.

— Ее надо забрать оттуда. Роберто Беллармин ей теперь не угрожает.

— Хорошо.

Юлия расслышала странные интонации в голосе Марка и только тогда осознала, что говорила с кардиналом почти приказным тоном.

— Простите меня, монсеньор, умоляю вас. Но сегодня очень тяжелая ночь. И мне страшно от того, что я наделала.

Она поднялась из кресла и вдруг почувствовала, как к горлу подступает тошнота; все предметы в комнате сдвинулись со своих мест и мягко изменили очертания, бокал выпал из ослабевших пальцев. От накатившей дурноты подкосились ноги, и кардинал едва успел подхватить женщину. Непроизвольным движением она обхватила его за плечи.

— Простите, — прошептала Юлия еще раз.

— Успокойся. Все будет хорошо, — в ответ прошептал Марк, прижимая женщину к себе.

— Кто знает, чем все это кончится. Мне пора, монсеньор.

— Я знаю. Ты будешь герцогиней.

Марк склонился, желая ее губ. Юлия подняла голову навстречу его движению. Спокойный, грустный взгляд сказал, что она готова покориться, если он того пожелает. Юлия не отстраняла мужчину, но и не звала его, надеясь, что он поймет все правильно. Оттавиани глубоко вздохнул. Его поцелуй был нежен, но короток. После он заставил себя отпустить женщину:

— Тебе действительно пора.

— Я обязательно вернусь, мой римлянин.

— Я сделаю все для этого, моя богиня.

* * *

Поздним утром в дом на ближней к Риму окраине Тиволи прибыли два всадника. Один из них от изнеможения почти валился с седла. Теодоро быстро соскочил с лошади и, подбежав, успел поймать Юлию.

— Ох, — только и смогла выдохнуть женщина после сумасшедшей ночной скачки.

Мужчина довел графиню до двери, где передал ее на руки Пьеру де Шане, а сам занялся лошадьми. После предводитель римских нищих отправился в известный ему район на встречу с местным главарем — предупредить о том, что не собирается вмешиваться в дела на его территории и договориться о помощи.

В одной из комнат на верхнем этаже Юлию встретила Женевьева. Немолодая горничная и компаньонка утирая слезы бросилась к графине:

— О, моя госпожа… Как вы исхудали… А что это за тряпки на вас?! А прическа… — причитала она.

— Женевьева…

— Нет уж! Сначала вы умоетесь, ваша светлость, потом поедите. А уж потом все дела.

Юлия, слабо улыбнувшись, решила послушаться. Но прежде, чем отдаться на волю заботливой няньки, графиня поинтересовалась самочувствием монсеньора Беллармино. Пьер сообщил, что со времени прибытия кардинал побеспокоил своих стражей лишь раз, попросив воды, а после помолился и лег в постель. Графиня восхитилась крепостью духа Великого инквизитора и сочла за лучшее последовать его примеру — отдохнуть.

* * *

Валлетто долгим пристальным взглядом проводил удаляющегося монсеньора, а после присел рядом с телом монаха. Короткий осмотр в предутреннем сумраке позволил ему сделать вывод, что кости иезуита целы. Кроме носа — тот имел какой-то ненатуральный изгиб. Валлетто присмотрелся внимательнее, тронул себя за переносицу. Дальше последовали несколько уверенных движений пальцев. Монах застонал. Из разбитого носа обильно побежала кровь, но теперь его кончик хотя бы не смотрел в бок. Два дня побоев, прерывавшихся лишь периодами беспамятства, проведенные без сна, еды и воды, основательно истощили силы иезуита. Валлетто перетащил его на более сухое место, усадил, оперев спиной на основание забора. На соседней улице, он знал, есть маленький фонтан для общественных нужд. К нему-то Валлетто и направился. Там оглянулся по сторонам в поисках подходящего глиняного осколка — возле таких фонтанов их всегда было достаточно. Выбор остановился на отколотом донышке кувшина. Зачерпнув ледяной воды, Валлетто вернулся к монаху. Часть воды он использовал, чтобы остановить кровотечение и омыть лицо иезуита. Черепок с остатками поставил недалеко от его безвольной пока руки. После Валлетто обошел забор и достал из складок широкого матерчатого пояса склянку с аммиачной солью. После одного из непонятных обмороков хозяина — Крылатого Дракона — Валлетто всегда носил это средство с собой. Протянув руку через решетку, оставаясь за спиной монаха, он поднес склянку к его лицу. Сперва ничего не произошло, но уже через несколько мгновений голова иезуита дернулась, и с губ сорвался стон. Валлетто отошел глубже в садовые заросли. Теперь оставалось только ждать.

От резкого запаха пелена тьмы поредела, сменившись багровыми пульсирующими вспышками. Сначала пришла животная радость — жив! Но тут же сменилась чувством острой безысходности — его привели в чувство, чтобы продолжить истязать. Не открывая глаз, он ждал прихода новой боли и моля о новом беспамятстве. Туман в сознании оседал пеплом неутоленной жажды, а вокруг ничего не происходило. Не было слышно даже голосов. Тогда брат Иосиф решился открыть глаза. Взгляд уперся в светлую стену, верхушка которой была окрашена розовым светом. "Солнце встает", — равнодушно констатировал мозг. Монах шевельнул губами. Запекшаяся кожица лопнула. По подбородку защекотало. Брат Иосиф рискнул шевельнуться. Ноющее, израненное тело слушалось плохо, но ему удалось сесть ровнее, подтянуть одну ногу. Сухое от крика и жажды, с корками запекшейся крови горло жгло и саднило. Брат Иосиф понес руку к лицу — ему казалось, что под глазами у него наросло что-то большое и горячее. Он неловко коснулся носа и едва вновь не потерял сознание от боли: "Сломан". Монах повел головой, осмотрелся. Знакомые стены, знакомый забор. Он узнал переулок за задворках дома Менголли. "Отпустил, гаденыш." На глаза попался черепок от кувшина. В нем на дне собралась, как решил иезуит, дождевая вода. "Благодарю Тебя, Господи!" Осторожно, чтобы не уронить этот дар Всевышнего, брат Иосиф поднес воду ко рту. Несколько глотков удивительно вкусной жидкости благодатной прохладой скользнули по глотке. Но уже через мгновение монах содрогнулся в жестоком приступе рвоты. Вместе с водой выходила кровь, которой он наглотался. Как ни странно, это придало сил. Отдышавшись, брат Иосиф попробовал подняться. После нескольких неудачных попыток, ему удалось встать. Опираясь на пресловутый забор, а дальше на стены домов, иезуит побрел прочь.

От усилий, которые ему приходилось прилагать к тому, чтобы не упасть снова и двигаться вперед, сознание мутилось и путалось. Брат Иосиф почти не думал куда направляется. Ему важно было идти, уходить как можно дальше от места своего двухдневного кошмара. Под изорванной рясой, он чувствовал, вновь разошлась кожа на следах от ударов ремнями, и по спине сбегали капли крови, унося силы.

Лишь спустя несколько дней, ушедших на то, чтобы вернуть телу способность двигаться, брат Иосиф понял, что его, как раненого зверя, вел инстинкт. Вел туда, где он оставил два синих огонька, способных вдохнуть в него жизнь, помочь обрести покой и отдых.

Валлетто, как и велено было хозяином, следовал за иезуитом, не попадаясь ему на глаза. Так он дошел до небольшого дома с невзрачным серым фасадом в дальнем тупике ремесленного района города. На пороге, не успев постучать в двери, монах упал. Камердинер кардинала Монтальто подождал, в надежде, что тот придет в себя. Наконец, поняв, что надежда тщетна, сам подошел к входу и громко стукнул несколько раз в двери. Сразу после этого Валлетто поспешил скрыться, пока его не заметили обитатели дома.

Через два часа возле иезуитского дома покаяния был сам монсеньор Монтальто и несколько его слуг. Кардинал пожелал забрать одну из недавно поступивших в обитель девушек. Старшая сестра-урсулинка попыталась возразить монсеньору, но Менголли пригрозил ей Священным трибуналом и та сдалась.

Вскоре Стефания делла Пьяцца была вновь возвращена в свои покои в палаццо Перетти-Монтальто. При встрече Бенвенуто сказал Стефании только одно:

— Если сбежишь еще раз, а Беллармин захочет избавить этот мир от твоего присутствия, я помогать не стану.

Стефания, два дня ждавшая возвращения брата Иосифа, так и не решилась спросить кардинала о нем.