Власть женщины сильней (гет)

По настоянию монсеньора Рикара римскую беглянку поместили в небольшой монастырь францисканок-концепционисток на окраине Мадрида. Там, под надзором строгих сестер и под защитой строгого устава, ограничивавшего общение обитательниц монастыря с внешним миром, Юлия де Бельфор должна была ожидать приезда апостольского легата монсеньора Монтальто.

Юлия была покорна, надеясь, что слухи о ее смиренном поведении дойдут до короля, и тем самым она вернет себе хоть толику королевского доверия, потерянного при аресте. В том, что ей удалось понравиться Филиппу, заинтересовать его, Юлия не сомневалась. Теперь оставалась хоть и зыбкая, но надежда на то, что сильные мира в Ватикане не оставят ее без своего покровительства. Лишь одно не давало покоя графине — мешало уснуть ночами, путало мысли во время молитвы, — это очередная встреча с сыном, с кардиналом ди Менголли. Юлия пыталась представить, каким было лицо Бенвенуто, когда он узнал о ее бегстве, а после — о смерти Великого инквизитора. Несомненно, он принял это как личное оскорбление. Но ведь она просто хотела выжить. Сын должен понять!

Дни проходили в молитвенной тишине, посте и полном неведении. Монастырские стены, темные своды галереи, по которой ее водили в церковь, спертый воздух маленькой кельи — сводили графиню с ума. Глухой темной ночью Юлии начинало казаться, что она вернулась во времена своего первого испанского заключения, что не было последних лет в Риме. И под роскошным, инкрустированным драгоценными каменьями панцирем уверенной в себе благородной синьоры — обитательницы вершины мира — вновь оживала испуганная парижская девчонка, лишившаяся надежды, защиты, любви и только что рожденного дитя. Волны безотчетной паники порой грозили захлестнуть с головой. Второй раз ей так не повезет — не окажется больше рядом кого-то, подобного Франческо Каррере, очаровав которого, можно будет попытаться бежать. И не найдется больше такого, как Анри де Ла Платьер, чтобы дать ей еще одну жизнь — имя и богатство.

Очередное погружение в глубины отчаяния было прервано резким окриком монахини, приставленной к пленнице для того, чтобы читать молитвенник. Оказывается, в забытьи Юлия вместо Pater Noster настойчиво повторяла слова заговора-оберега, которому ее научила старуха из парижских трущоб. Очнувшись, она почувствовала, как горло сжимает ужас. Юлия и не подозревала, насколько тонка грань, отделившая ее от прошлого. Страх и отчаяние сменил гнев. На себя и на свою слабость.

Графиня решила, что пора попытаться хоть что-нибудь узнать. Когда послушница, женщина уже зрелого возраста, принесла скудную трапезу — хлеб из рисовой муки и воду, смешанную с соком лимона — Юлия попросила передать матери настоятельнице просьбу о встрече.

После вечерней службы, уже затемно, сеньору де Бельфор проводили в кабинет аббатисы. Белое одеяние, черная накидка на голове, небесно-синий плащ, в неярком свете свечей кажущийся тоже черным, и веревочный пояс с тремя узлами, как у братьев-францисканцев, придавали высокой немолодой женщине величие. Поначалу аббатиса восприняла обязанность принять в стенах обители постороннюю женщину, преступницу, как посягательство на устав. Тем более, ей так и не объяснили в чем состоят прегрешения этой сеньоры. Но тихое поведение кающейся, а так же немалые посулы архиепископа Рикара смягчили суровую настоятельницу. Вместо приветствия она строго проговорила:

— У меня еще много дел до повечерия, поэтому говорите быстрее, сеньора, зачем хотели меня видеть.

Юлия не позволила смутить себя холодным и отчужденным тоном встречи. Куда только делась гордость и красота графини де Бельфор? Перед аббатисой опустилась на колени бледная, измученная, исстрадавшаяся женщина.

— Матушка, я нуждаюсь в утешении и прощении за мои грехи. Дни мои сочтены, и мне все труднее нести их тяжесть.

По щекам гонимой графини потекли слезы, она молитвенно сложила руки и опустила голову.

— Воистину грехи твои велики, — кивнула головой аббатиса.

Показалось? Или в голосе настоятельницы послышалось удивление, а не порицание? Бесформенное, грязно-серого цвета платье кающейся, в которое переодели графиню, кололо и царапало нежную кожу. Сандалии, а вернее деревянные подошвы, крепящиеся веревками, нещадно натирали ноги. Но Юлия отчаянно нуждалась в союзнике и в информации о том, что происходит за стенами обители.

— Выслушайте меня, матушка. Умоляю вас. Помогите мне…

— Хорошо, хорошо, — аббатиса нахмурилась, сознавая, что совершает ошибку, проявив интерес к словам графини.

Сначала сбивчиво, подбирая слова, но после все более уверенно и вдохновенно Юлия повела свой рассказ. Несчастную женщину преследовал некий прелат лишь за то, что она не уступила его притязаниям. И она бежала под защиту испанской короны, но и здесь гонитель нашел ее. Анджело Рикар, ставший орудием зла, не ведал, что творит. Исповедь была сдобрена деталями из правды и проникнута глубоким раскаянием. Однако, подняв на настоятельницу взгляд, Юлия увидела, что лицо монахини ничуть не смягчилось, напротив, стало еще строже. Интерес в поблекших от возраста и свечей глазах, вызванный было повествованием, сменился гневным отблеском после слов о роли архиепископа. Уже после, в тишине и темноте своей кельи, Юлия думала о том, что зря упомянула монсеньора нунция.

— Ты смеешь обвинять князя Святой церкви в прелюбодеянии?!

— О, нет, матушка! — Юлия перевела дыхание. — Я не все сказала вам…

Отчаяние вновь смешало мысли графини. Ничто не помогало достучаться до сердца аббатисы. И Юлия решилась. Последовала полуправда о ее любви к Перетти — история возвышенных чувств. Порой в голосе графини проскальзывали нотки недоговоренности о потаенном опыте женщины. Как сияло измученное лицо Юлии, когда она говорила о любви… О любви, которой помешали обстоятельства и злая воля высокопоставленного преследователя.

Как жестоко ошиблась, графиня поняла в то мгновение, когда в очередной раз подняла глаза, с дрожащими в уголках слезами, и посмотрела на аббатису. Настоятельница пылала праведным гневом:

— Значит, не притязания ты отвергла, а усилия наставить тебя, блудницу, на путь раскаяния! И истинно благородного служителя церкви ты зовешь злодеем, а похотливого слугу дьявола — любимым?! Или ты бесишься от того, что совратила одного божьего человека, но не получилось с другим? Если бы истинно было твое раскаяние, ты бы поступила как наша святая Беатрис да Силва⁽¹⁾. Она в шестнадцать лет закрыла лицо мантильей, чтобы ее красота никого не смущала и не вводила в грех! Прочь! Ты лгала о своем раскаянии!

Тревожно забился колокольчик в узкой руке с выступающими венами. Юлия обессиленно опустилась на пол и закрыла лицо руками. Настоятельница приказала увести грешницу обратно в келью. Отныне между часовыми службами одна из сестер постоянно читала вслух молитвослов или псалтырь, а еду Юлии приносили лишь ранним утром.

* * *

В часы бодрствования графиню не оставляли одну ни на мгновение. Юлия могла только кусать губы и сходить с ума от злости либо тихо плакать, повернувшись в угол, к распятию над жесткой лежанкой, и молить Феличе о помощи.

Помощь и надежда пришли с тем, кого Юлия совершенно не ожидала увидеть в своем тесном обиталище. В краткий период между повечерием и утреней в келью Юлии бесшумно проскользнула тень. Аккуратно прикрыла двери изнутри и замерла в изножье узкой деревянной постели. Графиня проснулась словно от толчка и, резко поднявшись, села:

— Кто здесь?

— А кого вы хотели бы сейчас видеть?

— Видеть?! Вы издеваетесь?

В келье царила кромешная тьма — маленькое окошко под высокими сводами больше напоминало вентиляционное отверстие и не давало проникнуть свету внутрь даже в самый разгар дня.

— Кто вы, сеньор?

То, что это мужчина, Юлия поняла по голосу. Говорил таинственный визитер на чистом кастильском наречии, но так, будто был простужен. На мгновение графине стало страшно — подумалось, вдруг он пришел убить ее. Но это было бы проще сделать, когда она спала. Пока Юлия ждала ответа на свой вопрос, мужчина подошел ближе к постели и, отодвинув угол тощего соломенного тюфяка, укрепил на деревянной доске свечу. Кремень высек искру, и через мгновение тесную келью осветило пламя. Из темноты оказалась выхвачена невысокая коренастая фигура в землисто-сером хабите францисканца. Юлия присмотрелась к лицу монаха. В свете одинокой свечи лицо казалось одновременно знакомым и нет.

— Не узнаете?! Хотя ваш сын тоже не узнал меня в порту Чивитаккьи. А всего-то его молодчики подправили мне нос.

— Иосиф?! — потрясенно выдохнула Юлия и порывисто встала. — Как вы здесь оказались?

— А вы уже решили, что вас все покинули, — монах сложил руки на животе и усмехнулся.

— Да… Я так долго здесь!

— Но гораздо меньше, чем в первый раз…

— В первый раз?!

— Не узнали место?! Ваше счастье, что настоятельница сменилась. А то вам припомнили бы и тот побег.

— Меня никуда не выпускают из этой кельи. Лишь в церковь, да один раз проводили к аббатисе. Господи… А я-то думала, почему так тоскливо здесь.

— Память.

— Но, святой отец, вы так и не сказали, как оказались здесь. И как встретились с Бенвенуто в порту?

— Мы почти одновременно садились на корабли до Испании.

— Значит он уже в Мадриде…

— Насколько мне известно, еще нет. К наве, на которой плыл я, ветер был более благосклонен. А на суше я знаю короткие пути. Так что мне удалось значительно опередить апостольского легата.

Злое удовлетворение в голосе иезуит скрыть даже не попытался.

— А как вам удалось проникнуть в монастырь?!

— Их священник отлучился по делам, а тут вдруг понадобился исповедник… А впрочем, неважно. Надо признаться, эти монахини стоили мне немалых усилий.

— Брат Иосиф, — Юлия опустилась на свою лежанку, безвольно упали на колени руки. — Все напрасно. Я напрасно надеялась, что справлюсь здесь. Мне ведь даже удалось увидеться с королем. Но потом эта бумага из Римского трибунала…

— Я все знаю, — прервал ее излияния иезуит. — Снова предаетесь унынию и лелеете свое неверие?

— Трудно сохранять веру, сидя в четырех стенах на хлебе и воде и слушая каждый час псалмы!

Брат Иосиф едва сдержал улыбку:

— Весьма полезное для души упражнение, — заметил он.

Когда Юлия прожгла его не обреченным, а гневным взглядом, иезуит удовлетворенно кивнул:

— Так-то лучше. Менголли покинул Рим. Там остался только один человек, убежденный в необходимости наказать вас за преступления. Он упорствует, даже освободившись от очарования черных глаз Монтальто.

— Кто это?

— Папа.

Юлия судорожно вздохнула.

— Но что-то мне подсказывает, что Давид Лейзер напрасно уехал из Города, — монах сквозь полумрак кельи пристально посмотрел в глаза Юлии. — На этот раз все будет тихо и… естественно. Я жду сообщения со дня на день.

От услышанного, от того, как холодно и цинично звучал голос Фернана Веласко, тело графини сковал ужас. Она сидела, напряженно выпрямив спину и стиснув руки на коленях.

— А что делать мне?

— Ничего. Продолжайте свои духовные упражнения с сестрами и спокойно дожидайтесь визита легата. Будьте уверены в себе при разговоре с Менголли. Прельстившись погоней за вами и покинув Папу, он уже проиграл.

— Святой отец, — с усилием выговорила Юлия, — вы говорите о сыне Феличе Перетти. О моем сыне!

— Я говорю о главе коллегии трибунала, требующем приговорить вас, — он указал на Юлию, — свою мать, к казни на тюремной площади. Мне пора.

Юлия поникла, опустились плечи. Графиня подалась вперед всем телом, встала и шагнула к монаху:

— Постойте…

Она подошла к нему, остановилась близко-близко.

— Помоги мне. Я боюсь. Я слабею. Подари мне часть твоей силы. Обними меня… Я прошу.

Юлия не пыталась соблазнить. Ей действительно сейчас нужна была сила мужчины, защита и совсем немного тепла.

Приближение Юлии едва не заставило его отступить — сложно было разобрать от чего блестят глаза графини: от слез или от ярости. Брат Иосиф был готов к гневу матери, но оказался почти безоружен против откровенной слабости женщины. Он сжал ее руки в своих, соорудив этим пожатием преграду и остановив возможное следующее движение Юлии.

— Осталось недолго. Потерпите. Закон и судьба пока на стороне ваших врагов. Но у вас есть друзья. И они не бессильны.

Короткими фразами он словно выстраивал из камней стену между собой и женщиной.

— Да. Простите, — опомнилась графиня.

Но рук мужчины не выпустила, лишь встала на колени:

— Благословите, святой отец.

— Бог да благословит вас, синьора.

Юлии пришлось все-таки выпустить руки иезуита, чтобы тот смог осенить ее склоненную голову крестом. Брат Иосиф не преминул этим воспользоваться. Пока она поднималась с колен, дверь за монахом тихо закрылась.

Смесь чувств, теснившихся в груди Юлии: от безнадежной тоски до леденящего страха, сменили гордость загнанного зверя и ощущение одиночества. Она отвернулась от выхода, и взгляд наткнулся на свечу. Графиня невесело усмехнулась: всегда внимательный к деталям, иезуит оставил в келье преступницы улику. Если ее обнаружат сестры, Юлии будет сложно объяснить, откуда взялась свеча. Графиня задумалась. Внимательно осмотрела итак досконально изученное помещение. Куда деть свидетельство проникновения к ней постороннего? Очень уж не хотелось Юлии узнавать, какую форму покаяния придумает ей аббатиса за подобный проступок. Единственным безопасным местом показался угол с лежанкой. Юлия осторожно, чтобы не разлить плавленый воск, открепила огарок, немного согрела его в руке, а после сильным движением прижала к доскам кровати снизу. Полумрак сменился темнотой. Графиня расправила тюфяк, села и вдруг тихо рассмеялась. Вместо того чтобы предаваться печальным мыслям о недолгом визите брата Иосифа и о его словах, Юлия была занята проблемой сокрытия улик.

— Ох, Иосиф, Иосиф, — прошептала она и легла, надеясь, что успеет еще хоть немного поспать до очередной порции молитв.

Краткий сон принес Юлии де Бельфор успокоение. Она была счастлива: рядом с ней был Феличе; Юлия смеялась в его объятиях, защищенная от тьмы и боли. Этот сон не превратился в кошмар, он просто оборвался со стуком деревянных сандалий вошедшей монахини.

* * *

Монсеньора Монтальто, как legatus missus⁽²⁾, встретили апостольский нунций монсеньор Анджело Даламенти Рикар и первый министр двора граф Оливарес. Римского кардинала разместили во дворце нунция. От него Менголли узнал, что, хотя король подчинился прямому требованию Папы и не препятствовал аресту беглой графини, однако через Гаспара Оливареса постоянно давал понять, что весьма заинтересован в судьбе этой сеньоры. А кроме того, местный провинциал Ордена Игнатия Лойолы, к слову сказать духовник его величества, не раз намекал, что архиепископ излишне поторопился с выполнением распоряжения из Рима. Все это привело Бенвенуто к выводу, что действовать необходимо быстро и решительно. Тем более на морское путешествие пришлось потратить вдвое больше времени: корабль получил повреждение во время шторма и вынужден был зайти в порт Кальяри на Сардинии.

Уже через день римский легат был приглашен на аудиенцию к королю. После положенных приветствий монсеньор Монтальто заговорил о деле.

— Вашему величеству известна причина, приведшая меня из-за моря. Вы, сир, в очередной раз доказали свою верность Святому престолу и ревность о его служителях. Я уполномочен передать вам, ваше величество, благодарность Его Святейшества и членов Коллегии кардиналов, а так же благословение Святейшего Отца.

Вежливая и, вместе с тем, исполненная достоинства речь молодого прелата доставила Филиппу удовольствие. Он чуть кивнул и ответил:

— Долг христианского короля помогать Святому престолу.

— Итак, я могу забрать графиню де Бельфор?

— Не вижу к этому никаких препятствий, сеньор легат. И надеюсь, эта женщина понесет то наказание, которое заслужила за свои деяния.

— В этом, ваше величество, можете быть уверены. В Риме сеньору де Бельфор ждет справедливый суд. Хотя, уже сейчас я могу сказать, что вина ее несомненна.

О судьбе кастильской короны Менголли решил поговорить с Оливаресом вне стен королевского дворца. Но сначала Бенвенуто пожелал встретиться с графиней.

Проезжая по узким немощеным улочкам города, примостившегося у стен крепости Маджирит, кардинал вслед за его жителями удивлялся тому, что предыдущий король Филипп перенес сюда столицу. Наконец карета нунция остановилась у приземистого здания на окраине Мадрида. Через невысокую арку, ведущую во внутренний двор обители, кардиналу и архиепископу пришлось идти пешком. Вооруженная охрана и несколько римских сбиров, сопровождавших легата, остались ждать снаружи.

Решено было, что кардинал и архиепископ проведут в часовне монастыря дневную мессу. Беленые стены небольшой церкви ничто не украшало. Единственной драгоценностью бедной часовни был надалтарный витраж — яркий, цветной, он нес изображение Девы Марии в небесно-голубом покрове. Помимо деревянного Распятия в часовне была и статуя Богоматери из цветного мрамора. В самый дальний от алтарной части, темный угол привели Юлию де Бельфор. Бенвенуто знал, что мать будет в часовне, но не видел ее. Его истинной паствой, с которой он предстоял перед Всевышним, были тридцать две монахини во главе с аббатисой. Местный священник, вместе с монсеньором Рикаром, помогал римскому прелату.

Стоя на коленях, как кающаяся грешница, Юлия плохо видела Бенвенуто. Зато очень хорошо слышала наполненный силой глубокий голос кардинала. Она поймала себя на мысли, что впервые присутствует на мессе, которую служит ее сын. Он казался уверенным в себе, и Юлия невольно улыбнулась. Но сразу вспомнила брата Иосифа и его слова: "…он уже проиграл". Вместе с заключительным "Pater Noster" Юлию наполнила уверенность, что сегодня все решится. Но почему с такой тоской защемило сердце?

После мессы графиню привели в кабинет аббатисы. Монсеньор Монтальто уже был там. Кардинал сидел за простым, но добротным и просторным деревянным столом. На его краях, несмотря на дневной свет, лившийся в высокое стрельчатое окно, стояли два больших подсвечника с зажженными свечами. Рядом стоял медный колокольчик на длинной рукояти.

В кабинет вошла Юлия, которую знал и любил Феличе Перетти — строгая, спокойная, гордая. Даже мешковатое одеяние кающейся не помешало ей создать этот образ. Движения плеч и головы в поклоне были исполнены чувства собственного достоинства. Графиня де Бельфор не являлась преступницей и приветствовала равного.

Перед кардиналом на столе не было никаких бумаг. Руки с длинными узловатыми пальцами, с перстнем на одном из них, знаком сана, расслабленно покоились поверх столешницы. Монсеньор заговорил так, словно продолжил недавно прерванный разговор:

— Ваш побег, синьора, причинил нам много хлопот. И, если это было вашей целью, то могу поздравить — вы ее достигли. Но он лишь оттянул неизбежный конец.

По губам Юлии скользнула улыбка, но графиня не произнесла ни слова. Не дождавшись ответа, кардинал продолжил:

— Мы поможем вам вернуться в Рим.

— Его Святейшество и вы, монсеньор, немало потратили времени и средств, гоняясь за… невиновной, — она смотрела ему прямо в глаза.

Менголли побелел от гнева, тонкие губы сжались в линию.

— Церковь возместит свои затраты, когда магистрат Рима конфискует ваше имущество, синьора.

— О, в этом я не сомневаюсь.

— А в чем сомневаетесь?

— В том, что мне так уж необходимо возвращаться в Рим. Я не большой любитель морских путешествий. А плыть потом сюда обратно на собственную свадьбу с будущим герцогом Кастилии… — Юлия притворно вздохнула, — тяжело.

— Но в Риме есть, кому по вас скучать, — Бенвенуто почти справился с гневом и смог даже добавить язвительности в свой тон в ответ на иронию матери.

— Позвольте узнать, кто же это?!

— Синьорина делла Пьяцца никак не хотела покидать мой дом до того, как вернетесь вы. Монсеньор… Оттавиани. Камилло Боргезе. Ваши отъявленные… друзья.

Теперь Юлия улыбнулась искренне:

— Вы приехали только за этим?! Рада, что их ожидание было не напрасным. Они смогут поприветствовать меня по возвращении, но уже не как графиню де Бельфор, а как герцогиню Кастилии.

Кардинал еще внимательнее, с подозрением посмотрел на Юлию. Бенвенуто ожидал чего угодно — злости, слез, мольбы, но не этого непоколебимого спокойствия и хорошо ощутимого снисхождения.

— Хорошо, — резко кивнул он, — я доставлю вам такое удовольствие. На эшафот вы взойдете с короной на голове. С бумажной короной, синьора!

— Разве вы не знаете, что герцогини не всходят на эшафот?

— Но графиням туда путь не заказан.

— Это так, — Юлия на миг опустила глаза, но сразу вернула взгляд на бледное лицо сына. — И только то, что эшафот не для герцогинь, спасет одну из них.

— Если вам удастся надеть настоящую, а не бумажную корону.

— Мне это удалось в тот момент, когда я ступила на корабль, отплывающий в Валенсию. В тот момент, когда вы не узнали в порту Чивитавеккьи брата Иосифа, и его корабль опередил ваш.

Если первые слова графини Менголли слушал едва ли не с улыбкой, то при упоминании иезуита его пальцы судорожно сжались в кулаки. А лицо Юлии тем временем вдруг изменилось — потеплели глаза, торжествующая улыбка стала печальной и сожалеющей:

— Бенвенуто, помнишь, ты предложил мне переписать на тебя мои земли и виноградники? Я тогда не поняла тебя… А потом стало поздно. Сегодня я предлагаю тебе мир. Мария не станет правительницей Кастилии, потому что ее кандидатуру не поддержит Папа. Новый Папа.

— Новый Папа?

Пламя свечей в подсвечниках затрепетало.

…Гонец, повсюду искавший апостольского нунция, чтобы передать страшную весть из Рима о кончине Святейшего Отца и созыве конклава, подъехал к монастырю. Кроме этого у него на руках было распоряжение главы Коллегии кардиналов о прекращении преследования Юлии де Ла Платьер графини де Бельфор…

— Именно, монсеньор. У тебя нет времени. Я должна знать ответ сейчас. Я не стану преследовать тебя и Марию. Я никогда не причиню вреда сыну Феличе Перетти и той, с кем он провел свою последнюю ночь. Бенвенуто, ты совершил только одну ошибку — ты уехал из Рима. А теперь решай.

Юлия замолчала, глядя на него. Она прекрасно видела — Менголли не верит ей. И от этого было еще больнее ощущать собственную победу.

— Вы блефуете!

— Я говорю правду. Ведь ты уже понял, что брат Иосиф здесь. А отправил его сюда Генерал. Бенвенуто, решай.

Огонь рвался с кончиков фитилей, пытаясь убраться подальше от кардинала, и воск плавился, пуская черный дым.

— Я уже решил. Тогда, когда сам отдал приказ о вашем аресте.

— Бенвенуто! Почему ты так жаждешь уничтожить меня? Ответь мне. Я имею право это знать.

— Возможно. Но я не намерен говорить об этом. Не сейчас. Хотите узнать, дайте мне довести дело… до конца. А впрочем, неужели вам мало того, что вы появились в моей жизни, когда пришли убить моего отца, а после… украли его у меня? Вам мало того, что после его смерти вы сошлись с тем, кто предал его? Вам мало того, что вы причастны к смерти человека, оказавшего мне покровительство в самый тяжелый час, ставшего близким мне?

Последнее обвинение Менголли бросил Юлии уже стоя на ногах. Расплавившийся, не успевший прогореть, воск разлился по столу, последний огонек потух.

Юлия покачала головой:

— Нет. Не только это. Я могу понять, что ты переживаешь по поводу обстоятельств нашего знакомства, по поводу моей, как ты считаешь, неверности. Но я чувствую, что есть что-то еще! Что-то, что движет тобой после тех дней, когда я заболела. И это не мой союз с Боргезе. Это что-то очень личное. Бенвенуто, что?

Он молчал. Потому, что чувствовал — если заговорит, сорвется в истерику от ненависти и от того, как близко в своих догадках мать подошла к истине. Но это было нельзя. Отец в письме четко распорядился: "Откроешься ей только в самый последний момент, когда месть наша будет совершена". Юлия уже отчаялась дождаться ответа, когда он снова заговорил, выталкивая слова из сжатого яростью горла:

— Достаточно ли того, что из-за вас он умер? Останься Феличе Перетти Папой, не увлеки вы его за собой, ничего этого не было бы!

Бледность Юлии подернулась пеплом. Графиня пошатнулась так, словно последними словами Менголли нанес ей смертельную рану.

— Не смей, — спустя долгие мгновения, прохрипела она, — обвинять меня в его смерти.

Не отдавая себе отчет, Юлия шагнула к Бенвенуто. Они замерли, подавшись друг к другу, нависнув над разделившим их столом, терзая друг друга яростными взглядами. Графиня опомнилась первой, отшатнулась, тяжело переводя дыхание, тряхнула головой и заговорила вновь иначе:

— Завтра, а может быть и сегодня вы, монсеньор, узнаете, что Папа умер и его место очень скоро займет другой. Я еще раз предлагаю вам мир. Еще есть время.

Дверь в кабинет настоятельницы монастыря резко отворилась.

— Я ошиблась. Времени больше нет, — тихо проговорила графиня, обернувшись на звук.

На пороге стоял архиепископ Рикар. Его бледное до восковой желтизны лицо гармонировало с большим конвертом, который нунций держал в руках. Рикар кивнул, призывая кардинала выйти.

…Вернулся Менголли лишь через четверть часа с дрожащими руками и пылающими щеками. Смерил мать взглядом и бросил:

— Вы свободны. Можете идти за короной. Но смотрите, как бы она не показалась вам слишком тяжелой.

Гримаса учтивой улыбки исказила враз снова побледневшее лицо.

Графиня осмотрелась, но не увидела то, что искала.

— Дайте мне перо и бумагу, монсеньор, — потребовала она.

— Зачем?

— Я напишу признание. И в покушении на Боргезе и в похищении Беллармина.

Чувство унижения накрыло с головой, нахлынуло штормовой волной так, что нарочито прямая спина и развернутые плечи Бенвенуто опали, поникли под его тяжестью.

— Я справлюсь сам, — с трудом удалось ему проговорить.

Юлию охватило злое отчаяние. Она не знала, как пробиться сквозь отчуждение этого человека. Что сказать, что сделать, чтобы сын поверил — она не желает зла ему! Графиня шагнула к Менголли:

— Я не стану герцогиней. Я откажусь. За последние дни я многое поняла. И главное — я не боюсь смерти. Смерть станет для меня лишь мгновением, за которым или не будет ничего, или будет… Феличе. Надевай корону на кого решишь сам. Я люблю только двух людей на земле. Твоего отца и тебя!

— Ложь!

Юлия подошла к нему и подняла взгляд, готовая выдержать любой ответ:

— Докажи это!

В этот раз боль взорвалась внезапно, взломав разом все преграды. Пространство закружилось в изумрудном вихре перед глазами Бенвенуто. Вместо графини на веках мелькнула смеющаяся Стефания, Марк Оттавиани, Боргезе, ледяной сталью полоснул взгляд Учителя и, наконец, ничего, темнота.

Менголли попытался ухватиться за воздух, за плечо Юлии, но не удержался и упал. Графиня метнулась к двери, распахнув ее, закричала:

— Помогите!

Потом вернулась к сыну, опустилась рядом с ним и положила его голову на свои колени. И вдруг украдкой, быстрым движением наклонилась и поцелуем коснулась высокого лба, покрытого холодной испариной.

В раскрытые настежь двери вошли монсеньор Рикар и аббатиса. Нунций поспешил к лежащему на полу кардиналу:

— Что вы с ним сделали, сеньора?

Юлия коротко глянула на Рикара, как на безумного:

— Пошлите за врачом.

Аббатиса отправила послушницу за сестрой-больничной.

— Сеньора, насколько я понял, вы свободны. Уходите из обители! — потребовал архиепископ.

— Вы сошли с ума, святой отец?! Не смейте гнать меня! Я не собираюсь оставлять своего сына в таком состоянии.

— Или не вы стали причиной его? Я слышал ваш разговор! Уходите, сеньора де Бельфор, пока кардинал не очнулся. Или я обвиню вас в новом покушении, — последние слова Рикар проговорил с тихой угрозой в голосе.

После он нашел взглядом аббатису:

— Сестра, позовите охрану монсеньора. Я разрешаю войти двоим в обитель с тем, чтобы они проводили графиню отсюда.

Настоятельница поспешила во двор. Юлия переложила голову Менголли со своих коленей на свернутое одеяло и уступила место сестре-больничной. Та, используя нюхательную соль, попыталась привести монсеньора в чувство.

Юлия оставалась в кабинете настоятельницы, пока аббатиса не привела двоих солдат из сопровождения легата. Графиня надеялась увидеть, как Бенвенуто очнется и убедиться, что все будет хорошо. Но солдаты, повинуясь приказу нунция, вывели ее за дверь.

За воротами монастыря Юлия осмотрелась и увидела карету, а возле нее Пьера.

— Как ты здесь оказался?

— Мне сказал брат Иосиф, что сегодня вас нужно встретить. Поедемте домой, ваша светлость.

1) Беатрис да Силва — основательница Ордена Непорочного Зачатия Девы Марии, или францисканок-концепционисток. Последовательницами почиталась святой еще при жизни. Официально была причислена Папой Пием XI к лику блаженных в 1926 году и канонизирована Папой Павлом VI в 1976.

Вернуться к тексту

2) Legatus missus — букв. "посланный представителем", посланник, обладающий ограниченными полномочиями для совершения конкретной миссии. Эта миссия, как правило, непродолжительна.

Вернуться к тексту