Власть женщины сильней (гет)

Бенвенуто очнулся на кровати в доме монсеньора Рикара. Хотя правильнее было бы сказать — проснулся. Беспамятство, в которое его погрузил приступ ярости, плавно сменилось глубоким сном.

Стемнело. В комнате слуга уже зажег свечи. За стрельчатым окном с ажурным кованым переплетом шумел дождь, редкий гость в новой столице королевства.

Бенвенуто тяжело поднялся, расправил шнурок ночной сорочки, туго стянувшийся на шее, прислушался к своим ощущениям. Внутри не было ничего. Пустота. Он даже коснулся груди, чтобы убедиться, что на ее месте нет выжженной дыры. Менголли свесил ноги с широкой постели. Голова закружилась, и пришлось ухватиться за высокий резной столбик, поддерживавший полог. Пытаясь остановить кружение мебели, сплошь обитой темным бархатом, он уставился на свои длинные узкие ступни. От слабости к горлу подкатила горечь. В стуке крупных капель по толстому стеклу окна отчетливо слышалось: "Бежать. Бежать. Бежать".

— Вам лучше, сеньор Менголли? — архиепископ Анджело Рикар шагнул с порога в комнату.

— Да. Благодарю, монсеньор.

Бенвенуто расправил плечи и посмотрел на хозяина дома.

— Внезапная кончина Святого Отца потрясла всех во дворце. Но для вас она значит много больше.

Рикар пристально рассматривал молодого римского прелата. Стараясь ступать твердо, Бенвенуто отошел к окну. Без сутаны, босиком он чувствовал себя крайне уязвимым. И хозяин словно понял это, отвернулся, чтобы наполнить два бокала вином из кувшина.

— Я многим обязан Папе Сиксту. И не оставлю его… воспитанника в трудный час.

Архиепископ подошел ближе, протянул бокал Менголли:

— Выпейте, это укрепит вас.

Бенвенуто осторожно глотнул вина. Вопреки ожиданию, тошнота отступила.

— Да, для меня смерть в Ватикане значит намного больше. Она означает конец. Мой конец.

Рикар, стоя за спиной Менголли, сдержал улыбку.

— Разве вам запретили вернуться в Рим?! В коллегию?

— Нет. Но отныне меня там ждут только враги.

— Никогда не поверю, что сын Феличе Перетти испугался борьбы!

Бенвенуто резко развернулся к собеседнику, так, что вино плеснуло из бокала:

— Я не испугался! Просто… Там, — он неопределенно махнул рукой, — все его предали.

— Его?! Не обманывайте ни меня, ни себя, дон Бьенвенидо! Вас обыграли, да. Но не предали.

Менголли зло глянул на нунция и залпом выпил остатки вина. Рикар, задумчиво, рассуждая, прошелся по комнате:

— В вас, впрочем, как и в вашем отце, есть нечто особенное. Какая-то непонятная сила. Он мог подчинять себе людей, делать из них себе друзей, слуг, врагов — кого хотел или в ком нуждался в данный момент.

Архиепископ остановился и посмотрел на молодого кардинала. Вдруг рука нунция, затянутая в узкий рукав домашней сутаны, плавно двинулась, рисуя в воздухе замысловатый жест. Менголли напряженно замер, следя за движением. По застывшему взгляду черных глаз Рикар понял, что не ошибся.

— Я заметил, как реагирует огонь в моем дворце на ваше присутствие, дон Бьенвенидо. И мне известно, что это может означать.

Увидев, что щеки молодого человека покрылись легким румянцем, а глаза возбужденно заблестели, нунций предостерегающе поднял руки:

— Нет-нет! Я далек от этой… ереси. То, что я знаю об этом, не означает, что я одобряю склонность к подобного рода делам.

Бенвенуто отвернулся, не скрывая разочарования.

— А вы, значит, человек широких взглядов, монсеньор? — с долей снисхождения спросил Менголли.

— Вовсе нет. Я уже сказал, что многим обязан дону Феликсу. А вы его сын. И поэтому я дам вам совет. У вас нет друзей в Риме, но вы имеете возможность приобрести их здесь, в Мадриде. Ведь у вас есть, что предложить дону Гаспару. Почему бы не начать свой реванш отсюда.

Если бы Бенвенуто смотрел в этот момент на собеседника, слишком пристальное внимание, с которым тот следил, как идея проникает в его сознание, как проясняется лицо, а мстительная злая усмешка чуть кривит плотно сжатые губы, возможно, внушило бы ему сомнение в искренности нунция. Но Бенвенуто поднял взгляд на Рикара, когда он, уже убедившись, что цель достигнута, сказал:

— Но о делах лучше говорить при свете солнца! Отдыхайте, сеньор Менголли.

Когда нунций вышел из спальни, плотно прикрыв за собой двери, Бенвенуто прошел к большому сундуку, куда слуга сложил его одежду. Оттуда он достал свой дорожный пурпуэн. Вернувшись на постель, ножом для фруктов Менголли вспорол подкладку и вынул небольшой, но объемный сверток. Фамильный перстень-печать герцогов Кастилии тускло блеснул на ладони. Тяжелый, золотой, с изображением кастильского герба в центре и девизом по овальному краю. Две буквы в надписи были намеренно искажены, чтобы придать печати неповторимость и защитить документы от подделки. Монсеньор Монтальто долго рассматривал кольцо, размышляя — будет ли оно достаточным откупом за его поражение.

* * *

Покинув монастырь, графиня де Бельфор вернулась в дом на окраине мавританского квартала. Ощущение свободы и покоя вытеснило на время пережитые и ожидаемые тревоги. Ванна, массаж с ароматным маслом, визит опытного цирюльника, легкий, но разнообразный обед — все это способствовало укреплению тела и духа Юлии после злоключений. Она решила не проявлять инициативу, оставляя это право за королевским двором и за графом Оливаресом. А пока графиня озаботилась иными, более частными, вопросами.

В один из дней, взяв с собой Пьера и служанку, сеньора де Бельфор направилась в квартал гильдии печатников и книготорговцев. В одной из самых дорогих лавок она задержалась, рассматривая готовые экземпляры молитвенников. Юлия остановила выбор на крупном, в четверть листа, издании, снабженном комментариями из трудов отцов церкви и украшенном несколькими цветными миниатюрами. Благородная покупательница потребовала заменить переплет на более дорогой, а после доставить ее покупку в монастырь францисканок-концепционисток на окраине Мадрида для матери-настоятельницы, как анонимный дар обители. Расплатившись, Юлия направилась к ювелирам. Там она успела заглянуть к двум торговцам, прежде чем нашла то, что удовлетворило ее желание. Перебирая изящными пальчиками драгоценные безделушки, Юлия наткнулась взглядом на небольшую витрину в дальнем углу лавки. Графиня подошла ближе и увидела на бархатной подушке под толстым стеклом витой крест. Серебряные и золотые нити свивались в сложный растительный рисунок и оттеняли своим блеском переливы изумрудов, сапфиров и рубинов, вправленных в узор. Торговец напряженно замер, когда покупательница обратила внимание на драгоценность.

— Сеньора, это очень красивая и очень дорогая вещь. Этот крест достоин самого Папы!

Казалось, Юлия не слышала ни слова из этой тирады. Даже не повернувшись к ювелиру, она махнула рукой Пьеру, призывая его с кошелем золотых и коротко бросила:

— Надеюсь, у вас найдется футляр для моей покупки.

Крест и письмо, адресованное монсеньору Рикару, тем же вечером передали во дворец нунция: "Ваше преосвященство, я знаю, что загладить мою вину перед Вами невозможно. Мое поведение в монастыре было ужасным. Смею надеяться, что Вы примете этот крест как знак моей преданности Святой Церкви и уважения к Вам. Юлия де Ла Платьер".

Еще через несколько дней в дом графини де Бельфор постучал посыльный от дона Гаспара де Гусмана графа Оливареса. В кратком послании сеньор граф поздравлял донну Юлию со счастливым окончанием ее дела. Передавал слова удовлетворения тем, что справедливость в отношении нее восторжествовала, произнесенные его величеством Филиппом перед двором. И выражал радость по поводу того, что теперь ничто не мешает добродетельной сеньоре вернуться в Рим. Перечитав записку несколько раз, Юлия уловила еще один завуалированный посыл — с ней не прощались, здесь будут ждать ее возвращения. Она улыбнулась и передала письмо Оливареса Пьеру с указанием прибрать его к остальным кастильским бумагам.

Вечером, сидя у камина с чашкой горячего вина, сдобренного травами, графиня спросила:

— Пьер, ты видел брата Иосифа после моего освобождения?

— Он передал, что возвращается в Рим.

Юлия отставила бокал и поднялась:

— Вели собирать вещи! На рассвете мы отправляемся домой.

— Слушаюсь, ваша светлость.

* * *

Смерть в Апостольском дворце Ватикана стала для Рима полной неожиданностью. За испорченную рыбу, попавшую на воскресный стол Его Святейшества, повар и служка поплатились заключением в тюрьме. Нет, еда не была отравлена. На этом сошлись все эксперты. Она лишь спровоцировала болезнь итак слабого желудка престарелого понтифика. Сутки он промучился страшной рвотой и поносом. Давид Лейзер, лучший лекарь Рима, вернулся в город слишком поздно.

Лишь одно могло бы насторожить внимательного наблюдателя — очень уж скоро, до завершения церемонии признания понтифика мертвым, все закоулки Вечного города были в курсе произошедшего. Ни муниципальная милиция, ни папские гвардейцы не успели отреагировать вовремя, и Рим погрузился в пучину бунта, грабежей и насилия. Великие дома, вроде Колона и Орсини, сумели защититься, но горожане средней руки чувствительно пострадали от римской бедноты. В этой суматохе коллегия кардиналов только приветствовала быстрый созыв конклава для избрания нового наместника Христа. Это был способ надежно спрятаться за толстыми стенами от разгула черни и скорее вернуть в Рим власть. Лишь один дом, замерший в ожидании возвращения хозяйки, обходили стороной буйные, вооруженные кольями и ножами ватаги — палаццо графини де Бельфор.

Вечером второго дня заседания конклава Мария Сантаре, баронесса Портиччи, как и большая часть римлян, наблюдала за печной трубой Сикстинской капеллы. Пик событий в Риме баронесса пережила на вилле, куда уехала сразу после отъезда кардинала Монтальто в Испанию. Но ко времени созыва конклава Мария решила вернуться в город.

Вот из трубы повалил густой белый дым, и Рим вздохнул с облегчением: "У нас есть Папа!" Мария в волнении терзала кружевные перчатки. Через час двери лоджии собора распахнулись, и избранный понтифик вышел к народу. Вскоре до портшеза баронессы докатилась весть — новым Папой стал Камилло Боргезе, приняв имя Павел, пятым по счету. Мария обессиленно упала на подушки. Непрошеные слезы покатились по бледным щекам. Все это означало то, что они с Бенвенуто ди Менголли проиграли. И если ей грозит лишь возвращение в Портиччи или в Монтепульчано, то для кардинала результат конклава может обернуться полным крахом или даже угрозой для жизни. А ведь она чувствовала, что как только Менголли лишиться возможности контролировать Святого Отца, викарий и Генерал не преминут воспользоваться этим. Но Бенвенуто казался таким уверенным! Мария утерла слезы и велела двигаться домой.

Вечер и ночь ушли на размышление, день — на тщательную подготовку. Мария Сантаре решила воспользоваться проверенным оружием — своей красотой. Тем более кардинал Оттавиани уже дал повод думать, что подвержен воздействию женских чар. Но графиня де Бельфор теперь была далеко, и Мария предполагала, что синьор Марк может скучать по женскому обществу. По настоящему женскому обществу! Баронесса понимала, что ее будут сравнивать. Однако опыт покорения кардинала Перетти не прошел даром. Она знала что противопоставить изощренной зрелости.

Убедившись, что очередной вечер монсеньор Оттавиани проведет не в орденской резиденции и не в Ватикане, а в своем палаццо, Мария Сантаре передала просьбу о встрече. Не ведая того, баронесса в своем одеянии почти полностью повторила цвета наряда Юлии — легкое платье муарового светлого шелка, отделанное жемчугом и вышивкой золотыми нитками, туманная полупрозрачная вуаль, закрепленная на волосах, жемчужное ожерелье, капельками сбегающее в ложбинку между высокими белыми грудями. Мария использовала особые духи, которые изготовила по своему рецепту. Под воздействие их аромата однажды едва не попал сам Роберто Беллармино. Лишь ловкий ход Марии с чашей вина тогда предотвратил намечавшийся отнюдь не отеческий поцелуй.

Марк Оттавиани словно ожидал визита синьоры Сантаре. Слуга проводил гостью в личные покои господина. Хозяин встретил баронессу, вольготно расположившись на софе с книгой в красивой холеной руке. Когда Мария вошла, Марк поднялся, отложил книгу и улыбнулся ей:

— Очень рад видеть вас, синьора Портиччи. Неужели вы все же решились довериться другу?

— Монсеньор, — она почтительно склонила голову, — я не смела вообразить себя вашим другом.

— Напрасно. Ведь я не единожды выказывал вам свое расположение. Но вы всякий раз оставались равнодушны к моим признаниям.

— Значит, монсеньор, — Мария аккуратно, медленно открепила вуаль, скрывавшую ее волосы, — вы помните, что предлагали мне свою помощь?

— Я помню все свои обещания таким прекрасным синьорам, как вы.

— Я хочу услышать ответ на один вопрос.

— Слушаю, мадонна, — уверенная, чуть лукавая улыбка не сходила с лица Марка.

Мария шагнула мимо кардинала к каминной полке. Освобожденные из-под вуали локоны скользили по плечам и спине женщины, распространяя почти неощутимый аромат.

— Кардинал Беллармино был убит?

Оттавиани посерьезнел:

— Я не присутствовал при его смерти. Когда я приехал в Тиволи, Роберто был уже мертв.

— Спасибо, монсеньор.

— За что?

— За искренность.

— Вы поверили мне?!

—Камилло Боргезе теперь Папа. У вас сейчас нет причин лгать, монсеньор.

Оттавиани усмехнулся:

— Вы правы. И, полагаю, отсутствие этих причин и привело сегодня вас в мой дом.

— Мы очень хорошо понимаем друг друга, кардинал, — Мария подняла на Марка чуть влажный взгляд, кончик языка скользнул между губ.

— Не сочтите за дерзость, баронесса, но я ждал вас.

— Долго?

— С момента оглашения результатов последнего голосования на конклаве, — рассмеялся Марк, чуть помолчав, добавил: — А может быть со дня похорон друга Роберто.

Мария улыбнулась в ответ:

— Тогда вы проявили изрядное терпение, монсеньор.

— Я могу считать ваш визит наградой за это?

Оттавиани у столика наполнил два бокала вином и подошел с ними к Марии, один протянул женщине.

— Нет, монсеньор, — Мария взяла вино из рук Марка, но не сделала ни малейшего движения, чтобы увеличить сократившееся до самых пределов приличия расстояние между собой и мужчиной.

— Нет?!

— То, что вы ждали, что вы позволили мне предстать перед вами — вот награда. Награда и залог…

Мария подняла голову, чтобы смотреть в лицо Марку. Локоны скользнули с плеч, обнажая нежные мочки ушей и стройную шею. Оттавиани все никак не мог уловить, что за аромат сопровождает движения Марии, и сейчас воспользовался случаем. Шевельнулись крылья прямого с горбинкой носа, и Мария поспешила скрыть торжествующую улыбку за бокалом вина.

— …залог надежды на будущее, монсеньор, — баронесса взволнованно вздохнула, жемчужное окончание ожерелья мягко приподнялось и опустилось.

Марк кончиками пальцев коснулся крупной жемчужины, упругого локона, поднял руку и вынул костяной гребень из высокой прически. С рассыпавшимися волосами на волю вырвался дивный тонкий аромат, через мгновения обретший более тяжелую сладковатую ноту. Мария неуловимо шагнула еще ближе.

— Разденься, — то ли велел, то ли просил Оттавиани.

Мария отставила бокал на полку камина и потянула кончик шнуровки корсажа на груди, мысленно похвалив себя за выбор платья. Несколько тягучих плавных движений и перед Марком замерла прекрасная статуя, выточенная из розового мрамора теплого оттенка с перламутровым сиянием. Изящные тонкие линии, высокая грудь. В теле Марии не было ни единого изъяна.

— И это, — Марк указал на колье. По его мнению, произведение рук человеческих на творении Господа выглядело слишком чужеродно.

Мария одной рукой потянулась к застежке, отчего поза ее обрела напряжение и наполнилась энергией, а грудь дерзко подалась вверх. Мгновение, и драгоценность, сверкнув отблеском рубинов и перламутра, на полу. Марк проводил ее падение взглядом. Дурман все плотнее заволакивал сознание — перед ним стояла самая желанная женщина, и она готова была отдаться ему. Это было странно, потому что вот уже много недель как фантазию Марка будоражил ночами совсем иной образ — пламенно-медный, полнотелый, с теплым медовым взглядом. Воспоминание о золотых искорках в ласковых, чуть усталых глазах позволило пробиться сквозь туман неестественной страсти, пристально всмотреться в лицо обнаженной, откровенно предлагающей себя женщины. И Марк не просто увидел, а всем телом ощутил холод, струящийся из небесно голубых глаз. Это отрезвило, словно на голову ему опрокинули ведро колодезной воды. Неуловимый аромат еще дразнил ноздри, но сознание сделалось ясным. Марк вновь протянул руку и коснулся свтлого локона на шее Марии.

— У вас великолепное тело, синьора. И что же вы хотите за него?

Откровенность вопроса насторожила баронессу, но она была слишком уверена в неотвратимости действия своего очарования и духов.

— О, кардинал, — тихо проговорила она, — только милосердия и защиты для одного юного монсеньора. Милости, что может оказать лишь сильный.

— Вы готовы ради Менголли лечь в мою постель?

— Это тело будет вашим в обмен на милосердие к Бенвенуто.

Смуглые, с красивыми ухоженными ногтями пальцы уверенно коснулись ее влажных приоткрытых губ, скользнули ниже, в ложбинку между ключицами. Мария подалась вперед, навстречу ласке. Марк говорил и одновременно обрисовывал контуры крепких грудей, задевая остро выступающие соски:

— Ваши прелести, синьора, не спасут этого щенка. Я уничтожу его. Но сначала он узнает, что вы были у меня и пытались его спасти. Как вы пытались его спасти. А теперь уходите! У шлюх в городе есть свой квартал.

Когда пальцы мужчины коснулись ее груди, Мария поняла, что Марка Оттавиани не зря называют самым умелым любовником. От трепета, охватившего ее тело, сбилось дыхание. Но прозвучавшие следом жестокие слова привели Марию в чувство. От прохладного, пренебрежительного тона кардинала стало невыносимо стыдно. Осознание поражения заливало щеки огнем. Она не могла тронуться с места.

— Побыстрее, синьора! — прикрикнул кардинал, отходя от женщины к столу с кувшином вина. — Или позвать слугу, чтобы помог вам одеться?

Резкий тон Оттавиани придал Марии сил. Она подхватила платье, так и лежавшее вокруг ее ног. Дрожащие руки не с первого раза попали в рукава. Не озаботившись шнуровкой, Мария просто прижала к груди корсаж и выбежала из проклятого кабинета. Так и не произнеся ни слова, не оборачиваясь.

Когда в галерее стихли дробные неровные шаги, Марк наклонился посмотреть, что блеснуло на полу, там, где только что стояла баронесса. Выпрямился он с жемчужным ожерельем в руках. Оттавиани улыбнулся — вот и подарок монсеньору Монтальто, к его возвращению.