Рыло (джен)

Глава девятая, наполненная рылом более остальных, хотя само оно в ней так ни разу и не появляется

Было бы наивным полагать, что многочисленные свидетели рыла и косвенно пострадавшие от него — ибо прямо пострадал только Боров, невооружёнными пальцами потрогавший скользкий пятак, да, может быть, учитель Вздрючкин, которому прилетело мелом по лбу, но там он сам был виноват — не писали жалоб. Писали во все инстанции! И губернатору, и полицмейстеру, и губернскому прокурору. Разве что околоточным не писали.

Никогда на почту не было такой нагрузки, как во времена рыла. Владелец канцелярской лавки не успевал завозить бумагу. В ход шла любая: белая писчая, жёлтая писчая, газетная серая, обойная мраморная, обёрточная бурая, гербовая с золотым обрезом — и даже папиросная, когда все предыдущие заканчивались. Рыло именовали по-всякому: свиной пятак, поросиный нос, хрюкалка розовая, мурло, анчутка и восьмая казнь египетская. Писали и высоким штилем, и простым, кто во что горазд.

На столы важных ответственных лиц ежедневно сыпались пачки конвертов, на обратном адресе которых значились разные улицы и дома, но город был один. Внутри лежали письма, написанные совершенно разными людьми, но все об одном и том же — о рыле. При этом авторы писем иногда несли такое, что бедные ответственные лица хватались за головы.

«…А окромя того, Ваше благородие, оно в моей стене дыру промяло, и таперича оттудова слыхать, как сосед с соседкою брешут из-за денег. А я человек подневольный, по утрам в шесть часов встаю. Мне по ночам сна требуется, а не скандалов! Так что буду премного Вам благодарен, ежели Вы запретите не только рыло, но и соседей. Или деньги у них отберите, чтоб им брехать было не о чем. А дыру я ужо и сам старыми подштанниками заткну, всё одно они дырявые. Как говорится, подобное к подобному».

«…Мурло сие обло, огромно, розово и покрыто щетиною, а уж если чихать начнёт, так караул. Я сам не видел, но воспитанница моя, Нюся, от евойного чиху пострадамши. Так что защитите нас, сирых, примите противорыльные меры».

«…И не стал бы я Ваше Превосходительство беспокоить, ежели бы оно появилось да и исчезло с концами. Но оно ж, окаянное, в одном месте спрячется, а в другом вылезет, и люди невинные от него страдают. Баба моя вон пострадала, без выручки с рынка вернулась, потому как оно ея хлебы сожрало. А от бабы и мне досталось, до сих пор за спину держусь. Так что, помимо всего прочего, прошу возместить мне из городской казны за визит дохтура да за мазь от ушибов».

«…А потом свиной пятак хрюкнул и убрался в столешницу, и с оборотной стороны ничего не было. Дыру-то мы заделали, а скатерть пришлось выбросить. Ею теперь конюх лошадь обтирает. Вот и вся история. Как видите, дело тёмное. Нижайше кланяюсь Вашему благородию, желаю, чтоб годы Ваши продлились бесконечно долго, и чтоб Ваша супруга здорова была, и Ваши детушки, и братья Ваши, и сёстры, и племянники, и тётя в Саратове, и остальныя дальния родственники».

«…Опосля того случаю пребываю я в панике и в расстроенных чувствах, по причине чего употребляю успокоительных капель и нюхательных солей. Дыру в обоях я зашила, но заплатка неказисто смотрится, и пришлось картину повесить. Картина-то дешёвая, у местного живописца куплена, у Рубенскаго, но я из-за картины той в гостиную заходить теперь стесняюсь. Выбирала-то не сама, а муж. Я б такую страмоту вовек не повесила в гостиной, её и в бане-то вешать стыдно, а он мне: что ты понимаешь в искусстве. А во всём повинна эта хрюкалка розовая!»

«…Спасите, Ваше благородие! Оно из моей коллекции древнюю македонскую монету внюхало…»

«…Одна надежда на Ваш указ, чтоб все рыла стали под запретом. У обычных-то свиней можно и тряпками замотать, а ежели где на картине намалёвано али на дагерротипе — замазать. Чтоб никаких рыл в нашем городе не было, а то я отсюда уеду!»

«…Не виноватая я, Ваше превосходительство, оно само вылезло! Кабы мне знать, что такая неприятность случится, разве б я стала почтенных гостей звать в тот злополучный день? Ко мне с тех пор никто не захаживает, салон хиреть стал, а при виде меня на улице все пальцами кажут и говорят: вон у ней в салоне рыла вылазят. Кланяюсь Вам в ноги и пишу прошение, чтоб Вы им всем повелели обратно ко мне прийти и снова у мене в салоне сидеть. А это восьмую казнь египетскую Вы, пожалуйста, изловите и упраздните, чтобы она порядочным людям светские приёмы не портила».

«…Как на духу Вам рассказываю, Ваше благородие, ни полслова не совру: спервоначалу отовсюду собаки завыли, потом гром небесный раздался и дым повалил. Все с перепугу наземь попадали, один я не убоялся, поэтому я правду знаю, а остальные нет. Я один всё видел, как оно было, так что только мне одному верьте, Ваше благородие. А другие врут.

Вот, значит, дым валит, гром гремит, а потом хохот такой жуткий из-под земли раздался, и земля треснула. Из трещины-то всадники повыскочили, да не на лошадях, а на кабанах, и ну кругами скакать! А потом птицы чёрные вылетели, тыщи три штук, страшные, зубастые, крылья перепончаты, и на улицу Дубовую улетели, где у меня тёща живёт. Ух и стервозная баба, доложу я Вам, но это к слову.

И вот вылезает поросиный нос — агромадный, размером с дом, и как начнёт заклинания чернокнижные читать! И от каждого евойного слова на земле колючка прорастает. Все вокруг лежат, от страха дрожат, глаза открыть не смеют, один я перед ним стою. Ну, думаю, на меня вся надежда! Топнул я на него да крестным знамением его, окаянное, осенил. И вот говорю я ему смело и твёрдо: сгинь-пропади, анчутка!

Сей же миг рылище убралось — знать, испугалось, а за ним в расщелину обратно всадники попрыгали да колючки посыпались, и закрылась расщелина, словно и не было ничего. А птицы у тёщи так и остались, летают по ночам над ея домом и в крышу носами тюкают».

Прочитав сей шедевр эпистолярного искусства, губернатор Селиван Селиверстыч Тьфунарёв упал в кресла со стоном и испросил нюхательных солей. Горничная Маврушка вмиг подала ему требуемое, с причитаниями помахала над барином передником, потом принесла льда на лоб и коньяк со льдом, и сие немного помогло.

Но прочитанные письма были лишь надводной частью айсберга. Кинув тоскливый взор на оставшуюся кучу, губернатор покачал головой, хлопнул ещё коньяку и сел писать директиву исправнику того уезда, откуда вся эта гора бумаги приехала. В директиве он витиевато объяснял исправнику, что тот должен решить проблему на месте самостоятельно. Все жалобы, включая лихо закрученную фантасмагорию, Тьфунарёв велел запечатать в ящик и отправить туда же. Только лишь после этого ему полегчало.

Примерно в это же время полицмейстер губернии Фёдор Нефёдович Дымовой разбирал на своём столе похожую кучу жалоб и был погружён в те же заботы — с той разницей, что находился на рабочем месте в полицейском управлении, а губернатор сидел дома. Полицмейстеру было хуже: он не мог позволить себе ни падения в обморок, ни коньяку, а вместо миловидной горничной в углу за конторкой торчал носатый писарь.

— Чтоб вас… — пробормотал Дымовой в усы и взял очередное письмо.

«…Ваше превосходительство, прошу наказать всех виновных, потому как дыру у мене в потолке до сих пор не заделали. Вы их всех посадите, хотя б ненадолго. И скажите им, чтоб не позволяли всяким рылам вылазить».

«…Сижу я, значит, на лавке, никого не трогаю, и вдруг слышу: все вопят и бегут куда-то. Ну, я тоже завопил и побёг. Мне кто-то локтём заехал по уху, я осерчал и двинул в ответную, ну и завязалось дело. Повалились мы на пол, а об нас те, кто бегут, спотыкаться начали, и тоже попадали. Я одному двинул, другому сунул и потихоньку вылез. И домой побёг. А как прибёг, сей же час бумагу взял и сел писать донесение Вашему благородию. Вдруг Вам важно».

«…Право слово, Ваше благородие, примите уже меры от этого рыла злодейскаго, а то оно всякий стыд потеряло. Я билет купила во второй класс, специально хотела проехаться в пульмановском вагоне, чтоб было что в старости внукам рассказывать. Туда, значицца, ехала общим, вся промёрзла, а оттуда пульмановским. Ан из-за рыла вся поездка получилась испорчена. Да ещё мне из-за него салоп порвали. Поэтому нижайше прошу выдать мне новый салоп и возместить за нервы. И, если можно, ещё один билет в пульмановский вагон, но теперь в первый класс. Куда ехать, неважно».

«…Прошу моё письмо рассмотреть в первую очередь, потому как я раскрыл иноземный заговор и в срочном порядке об нём доношу. Методом дедукции я установил, что пресловутое рыло заслано из-за рубежа иностранной разведкою и занимается подрывной деятельностью с целью подрыва всего. Подрывать оно намерено буквально, потому как все рыла рыть привыкши…»

«…Кланяюсь Вашему Превосходительству в ноги и стараюсь послужить закону и порядку, чем могу. А поскольку я учёный-естествоиспытатель, мой первый долг был при появлении свинячьего пятака изучить его во всех аспектах при помощи различных исследовательских методик. В результате исследований мною установлено, что феномен, именуемый далее «рыло» и имеющий место быть в различных околотках нашего города, представляет собой неизученное наукой явление неизвестной природы, не поддающееся изучению эмпирически, прямо коррелирующее с иными явлениями, наблюдаемыми в…»

Дымовой взвыл.

— Послать за дохтуром, ваше превосходительство? — спросил писарь.

— Пшёл вон, — буркнул Дымовой. — А хотя нет, сиди. Пиши: исправнику этого, как его, не выговоришь, уезда, приказ. Рассмотреть все присланные жалобы на рыло и решить проблему на месте своими силами. Виновных наказать, отличившихся поощрить. Дай подпись черкну. Вот та-ак… А теперь собери-ка все эти писульки в мешок да отнеси на почту. Пусть исправник с ними мается.

После этого полицмейстер счёл свой долг выполненным и постарался о рыле забыть. Забегая вперёд, скажем, что ему этого не дали.

Меж тем свидетели рыла продолжали строчить жалобы. Находились и такие отчаянные, что писали губернскому прокурору, Ионафану Рудольфычу Гиблому. Сей господин был настолько важен, что самолично писем не читал — у него для этого имелся целый штат специальных людей. У губернатора и полицмейстера, конечно, такой штат тоже имелся, но они и сами тоже в письма заглядывали, а прокурор — нет. Поэтому он сохранил свои нервы в большем порядке, но зато и не представлял себе масштабов бедствия. Если кто-то из подчинённых робко заикался о рыле, Гиблый надувал щёки и звуком «пф» давал понять, что подателей таких жалоб надо сразу отвозить в жёлтый дом, не тратя на всякую дичь его, Гиблого, драгоценное время. В сочетании с высоким ростом и немалым весом прокурора оное «пф» звучало так представительно, что подчинённые трепетали.

Однако делать с письмами что-то было надо, и подчинённые складывали их в картонную коробку с размашистой надписью наискосок: «Рыло». Коробка стояла в архивном помещении в ряду других таких же. Здесь годами покоились надежды и чаяния жителей со всей губернии. Иногда некоторые письма извлекались, и им давали ход, но это редко.

Чтобы читатель не запутался во всей этой каше, считаем необходимым разложить её по тарелкам, то бишь по полочкам. Все упомянутые в данной главе события происходили в губернском центре, приличном и известном городе, который мы упоминать не будем. А жалобы на рыло шли все из уездного городишки, который мы в этой главе упоминать тоже не будем, но непременно упомянем в следующей. Задействовано в сей истории три начальственных лица высокого ранжиру и одно ранжиром пониже, то есть всего четверо. Итак, губернатор и полицмейстер свалили свою проблему с больной головы на здоровую, и все письма по рылу чудесным образом оказались в кабинете исправника уездного городишки. Там же чуть позже оказалась и коробка из прокурорского архива, но не будем торопить события.

Самому исправнику тоже летели жалобы, ничуть не в меньшем количестве, чем указанным господам, и в его архиве тоже накопилась изрядная куча писем. Но если мы возьмёмся цитировать ещё и их, то наш рассказ никогда не кончится, поэтому перейдём сразу к делу.

Полицейский исправник Пуд Проклыч Рырский был человеком простым и прямым, пил водку, не чурался хорошей компании, знал много крепких словечек, а под горячую руку мог и в рожу съездить. Не боялся он никого, кроме вышестоящего начальства, но в день, когда ему принесли два пуда писем по рылу, страх его пропал.

— Ты что же это, зараза, всё на меня одного скинуть решил? — крикнул он, имея в виду полицмейстера. — Не выйдет, господин хороший. Вместе расхлёбывать будем. Яшка! — кликнул он писаря. — Пиши: полицмейстеру губернии Фэ Нэ Дымовому. И на букве «дэ» крючок поменьше сделай, не заслужил этот бездельник красивой литеры. Написал? Пиши дальше: ежели ты, зараза, возомнил, что я за тебя буду чёрную работу разгребать, то ты малость ошибаешься. Вот я сейчас как напишу в жандармерию, да все твои бумажки велю туда оттащить, и разговаривать тогда ты будешь не со мной, а с самим… Фух. Написал? Молодец. А теперь порви, скомкай и в корзину. Бери чистый лист и пиши по-новой: здравия желаю вашему превосходительству…

Губернатору тоже написали послание. Рырский был вежлив, но непреклонен и недвусмысленно дал понять обоим господам, что в одиночку проблему рыла решать не намерен — проблема крупная, нештандартная, и решить её можно только объединёнными усилиями. Вот именно так, и не иначе-с.

Не будем утомлять читателя историей переписки губернатора, полицмейстера и исправника. Скажем только, что после небольшого взаимного трепания нервов все трое оказались в одном месте, за одним столом. Стол сей был не обеденный, а предназначенный для совещаний — не было на нём ничего, кроме бумаг, и стоял он в приёмной губернатора. Господин сей, как самый важный из обозначенной троицы, преодолел ради встречи наименьшее расстояние. Дальше всего ехать пришлось Рырскому, но бывалый исправник поездок не боялся.

Произошло это в начале октября, когда листва покрылась золотом, а в тусклых лучах осеннего солнца заискрились летящие паутинки. Будь губернатор и полицмейстер посговорчивей, встреча состоялась бы двумя неделями ранее, и кому ведомо, чем бы оно обернулось, но того мы теперь уж не узнаем. Поскольку совещание было тайным, в кабинете никого, кроме троих начальственных лиц, не было. За дверьми, как водится, стояли охранники, но они не в счёт.

— Ну-с, господин Рырский, — начал губернатор, — изложите, чего ради вы оторвали от дел меня и его превосходительство?

— Да, господин Рырский, хотелось бы знать, для чего вы оторвали от работы меня и его превосходительство? Извольте прояснить суть, — добавил полицмейстер.

— Премного благодарен вашим превосходительствам, что согласились обсудить вопрос, — привстав, поклонился исправник. — А суть вы и так знаете. В письмах, кои вы мне так любезно перенаправили, она вся с лихвой изложена. В двух словах: народу моего уезда не даёт покою какое-то рыло. Люди на него жалуются, а поскольку дело тёмное, то и продвижения никакого не имеет.

— Иначе говоря, многоуважаемый Пуд Проклович, вы признаётесь в своей неспособности оное дело решить? — ядовито спросил Дымовой.

— Никак нет, господин полицмейстер! — встал во фрунт исправник. И, тут же сев, продолжил оправдываться: — Дело-то тёмное. Не моя компетенция. Моя работа преступников ловить да за порядком следить.

— Ну так и следили бы, — сказал полицмейстер. — Рыло-то, оно как раз беспорядки порождает. Вот вы бы его и приструнили.

— Как? — снова вскочил Рырский, взмахнув руками. — Как энту сволочь приструнишь, когда даже науке неизвестно, что она такое? — и плюхнулся обратно, красный как рак.

— Попа вызывали-с? — полюбопытствовал губернатор с ехидцей в голосе.

— Нет-с, — отвечал исправник.

— Согласен с господином губернатором, — сказал Дымовой. — Перво-наперво надобно было вызвать попа.

— Куда вызывать-то? — ёрзая, спросил исправник. — Оно в одном и том же месте дважды не вылазит, а если звать сразу, как вылезло, то поп всё равно не успеет. Оно больше полминуты не задерживается. Что теперь — заранее вызывать? Этак в каждом доме надо по попу.

— Стало быть, мер вы никаких не принимали, — подытожил Тьфунарёв. — Прискорбно, прискорбно.

— Да как их против него примешь-то?! — воскликнул Рырский и рванул ворот. — Кабы это шпана была, я бы ей руки скрутил да в кутузку, но у него ж, у окаянного, рук нет, крутить нечего. Кабы оно убегало, я бы за ним погнался, но оно ж не бежит никуда, а так исчезает. Ни рук, ни ног у него нет, ни шеи, за какую повесить можно. Ничего нет у этого рыла, кроме… рыла.

Полицмейстер и губернатор задумались. Крыть было нечем. Рырский всяко выходил прав. Губернатор поскрёб бороду, поглядел на портрет на стене, словно советуясь с ним, и осторожно поинтересовался:

— А в таком случае, Пуд Проклович, чего вы хотите от нас? Мы, по-вашему, располагаем большей властию над месмерическими явлениями?

— Позвольте в ответ спросить, Селиван Селивёрстыч, а какой же властию располагаю над ними я? Каким образом мне надлежит, по-вашему, устранить рыло? Колдуна из Сибири пригласить?

Все трое погрузились в раздумья. Каждый из них понимал, что задача перед ними стоит непосильная, но не желал в этом признаваться. Первым очнулся от дум полицмейстер:

— Как ни крути, господа, а вопрос данный разрешается не на нашем уровне. Предлагаю написать коллективное письмо губернскому прокурору.

Тьфунарёв и Рырский переглянулись.

— По-моему, гениальная идея, — похвалил план губернатор.

— Абсолютно согласен-с, — сказал исправник, повеселев.

— Ну так чего терять время, сей же час и напишем, — решил полицмейстер. — Но тайно. Поэтому писаря привлекать не будем. У кого хороший почерк?

Сам Дымовой писал как курица лапой и знал об этом. У Рырского почерк был не лучше, поэтому обязанности писаря пришлось взвалить на себя Тьфунарёву.

— Дожил, на старости лет письма самому писать, — проворчал губернатор и обмакнул перо в чернильницу.