Глава 8

Когда ты всё детство боялся, пусть и не без причины, света и огня, находя покой и умиротворение только ночью или в тени, наверное, не так страшно оказаться в мире, состоящем исключительно из непроницаемой, непроглядной и бесконечной Тьмы. В мире, лишённом красок, оттенков и малейшего просвета.

Конечно, когда он по своей глупости позволил себе такую роскошь, как гордыня, когда недооценил своего противника, когда позволил ему заметить своё слабое место и ударить по нему, Иккинг был в ярости.

В ярости на самого себя.

Сориентировался и сбил с ног Сморкалу он тогда чисто машинально разум в тот момент отключился, видимо, защитная реакция его сознания такая, не позволила ему осознать, что это правда, это произошло с ним, что это навсегда.

И хуже всего было не то, что он жалел о своей несдержанности, из-за которой он был готов убить своего троюродного брата, которому наверняка оставил на всю жизнь шрам, который сможет скрыто только пышная борода, которую эти проклятые Йоргенсоны, как и многие маги огня, никогда не носили.

Нет, хуже всего было то, как он потом жалел, что не довёл всё до логического конца.

Не надавил сильнее.

Не убил.

Собственная жестокость, собственная готовность причинять страдания, собственная тьма, а не та, что навсегда застелила его взгляд, пугала Иккинга до дрожи, до хрипа и холодного пота.

Тогда, несколько недель назад, он сказал Астрид чистейшую правду — единственным, кого и чего он боялся, был он сам.

Он боялся проиграть своей тёмной половине, прекрасно понимая, что она была сильнее. Он боялся потерять возможность чувствовать, пусть и даже боль и печаль, пусть бесчувственность дарила забытьё и благословенный покой.

Иккинг не знал придела собственным силам, которые вырвались бы, круша всё на своём пути, ослабь он хоть чуть-чуть свой контроль. Он не знал предела собственной темноте, которая окутывала его душу, сладко шепча обещания лучшего мира, которая почему-то имела голос Беззубика и силуэты множества Фурий.

Ему казалось, что он сходил с ума, что липкое, незаметно подступавшее, необратимое безумие обнимало его, утешало, подобно заботливой матери или давнему другу, который потом обязательно всадит нож в спину.

Бояться собственной силы, своих способностей и того, что он мог натворить, потеряв контроль над своим безумием, стало обычным делом.

Ведь духи были на его стороне, ведь история всегда выступала на стороне Аватара, какие бы ужасные вещи он не творил — слепые обожатели всё прощали своему кумиру, находя для каждого его злодеяния оправдание в высшем благе.

Но и бояться он привык.

Привык к пошатнувшемуся облику мира, к тому, что ничего нельзя было исправить, что нельзя было исцелить его слепоту. И к тому, что отец окончательно предал его.

Стоик мог сколько угодно руководствоваться благими намерениями, ими всё равно всегда была вымощена дорога в преисподнюю, Иккинг даже готов был понять рассуждения и причины, побудившие мужчину действовать так, как он это делал.

Это не изменяло того факта, что он между своим родом и своим сыном выбрал первое, предпочтя нередко даже бесславное прошлое ему, будущему!

Мнимое благо народа, который уже очень давно двигался к краю бездны, который достиг этого края и едва мог сохранить равновесие, чтобы не рухнуть вниз, для него было превыше всего, но даже хорошо аргументированное, просчитанное и разумное предательство всё ещё оставалось предательством.

Ниточка, связывавшая Иккинга с отцом, со всем этим проклятым островом, разорвалась окончательно, когда тот решил (или думал так) за юношу его судьбу — найти сыну невесту и женить того против желания казалось ему таким простым.

Самое ужасное — Стоик даже не понимал, что он лёгкими, непринуждёнными своими действиями рушил планы, надежды и последние родственные чувства юноши.

И плевать Иккинг хотел на свою будущую жену — он всё выполнит, как хотел отец, а потом просто уйдёт.

И будь что будет!

* * *

— Ты убил отца, — с порога заявил Магнусу самый старший из его братьев. — Зачем?

Глупый вопрос.

Принявший титул Лорда Огня бывший принц только хмыкнул на это заявление так бесцеремонно ворвавшегося в теперь уже его кабинет, который даже успели отремонтировать и обставить по вкусу нового правителя, старшего брата, который, доселе, вообще-то, и был главным наследником.

Что, злился на то, как ловко у него выхватили из-под носа освободившийся трон?

— Это была самооборона, — спокойно ответил юноша на обвинения брата, прекрасно зная, что агрессия сейчас была излишня. — Стража сможет подтвердить, если спросишь — он на меня напал. Первым.

Жаль, что эти слова, бывшие, вообще-то, правдой, не повлияли на молодого мужчину, явившегося, по всей видимости, чтобы повторить судьбу своего отца, нарвавшись.

Ну что же… Судьба у него, видимо, такая — убивать свою кровную родню.

— Это не отменяет того, что ты — цареубийца, — рявкнул он, явно себя уже не контролируя.

Магнус улыбнулся, ничто не впечатлённый.

— И отцеубийца, не забывай, — кивнул он почти благожелательно, старательно не давая угрозе просочиться в голос, ведь контраст спокойных слов и их содержания всегда действовал лучше гневных речей. — А ещё братоубийцей скоро стану.

— Что? — постностью оправдав ожидания юного Лорда Огня принц, яростно вскинувшись. — Как ты смеешь?

— Смею, братец. Я вызываю тебя на дуэль за право сидеть на этом троне. Ты — наследник лишь потому, что первенец, я — по праву победителя. Мне кажется этот вопрос решается просто. И честно.

* * *

В последние дни ему снились особенно яркие сны. Такие, каких он не видел многие годы. В конце концов, он не соврал тогда Астрид — ему уже очень давно ничего не снилось, и то, что теперь свет и цвет он мог видеть лишь в такой форме было даже смешно.

Смех вообще был самой лучшей защитной реакцией — он прекрасно оберегал разум от постоянно открывавшихся ему шокирующих фактов.

Так или иначе, сны его не оставляли, но это было что-то странное, неожиданное, наверное, даже неправильное, ибо видел он не собственную жизнь под призмой истерзанного ужасами подсознания, а чужую историю, другого худого мальчишку с зелёными глазами и голубым пламенем, чья судьба была так удивительно похожа и не похожа не судьбу Иккинга.

Удивляться было бессмысленно, но не понять, что мироздание зачем-то решило показать ему важные отрывки из жизни его предка, Великого Магнуса Безжалостного, с самого рождения.

Причём всё, что доселе он видел, за время своей слепоты, наверняка было вычеркнуто из истории — оборотная сторона жизни обожествлённого ещё при жизни первого Императора не могла быть достоянием общественности. Да и слишком похожи они были.

И Фурия, что пришла в трудный миг, чтобы помочь.

И голубое пламя.

Мёртвая мать.

Предатель-отец.

А теперь ещё и вынужденная женитьба на той, кого подберёт ему этот самый отец.

Вопросов к Беззубику прибавилось, но на его вопросы о природе этих снов дракон отвечал лишь то, что знание — это сила, и мир хотел компенсировать своему Спасителю его крайне неприятную травму таким образом.

Фраза «неприятная травма» привела Иккинга в бешенство, но он в очередной раз сдержался, надеясь выяснить у Фурии, какого чёрта он помогал Магнусу, из-за которого мир оказался в таком положении, но дракон упорно уводил тему разговора в сторону и пока юноша бросил это бессмысленное занятие, решив вывести друга, которому он почему-то по-прежнему доверял, на чистую воду позже.

Наверное, Беззубик хотел, чтобы юный Спаситель досмотрел историю жизни своего грозного предка до конца, чтобы понял его и его мотивы, и, наверное, после этого поговорить с ним всё же получится.

Да, у него была не вся информация, и делать какие-то выводы на основе тех знаний, которыми он сейчас обладал, было преждевременно.

Впрочем, думать и размышлять единственное, что теперь оставалось Иккингу. Ещё никогда слова о том, что разум был его главным, а может и единственным оружием не были столь правдивыми, как ни печально это было теперь признавать.

Зато теперь всем стало окончательно плевать на него, и юноша со спокойной душой проводил почти всё время в лесу, с Беззубиком, всё ещё прекрасно ориентируясь в наполненной энергией чаще.

Да и Лес помогал, порою насылая ведения.

Вот только люди, то, как их ощущал теперь Иккинг, сбивали его с толку, слишком много они несли в себе информации, от них у него болела голова.

Наверное, ещё и потому он старался всех избегать, даже мастера Армиса и его ребят, хотя они как раз были теми, кого сторониться сейчас было глупо и бессмысленно.

И даже, наверное, вредно.

Он просто не хотел, чтобы его жалели.

Он не хотел слышать слова утешения, не хотел их поддержки и обещаний — он всё это прекрасно знал сам.

Он хотел покоя.

* * *

И снова вечер, снова свет очага и два друга, только теперь в кружках — горькая настойка, коей заглушить чувства от произошедшего было нельзя. И вокруг — дом, а не просторный Большой Зал.

— И что же ты решил делать с Иккингом? — вздохнул Плевака, намеренно вырывая друга из задумчивости, прекрасно понимая, что тонуть в собственных мыслях ему пока что крайне опасно — это могло вылиться в новую волну сожалений и ненужной печали.

Никому не нужной — раскаянье Стоика теперь уже было бесполезно.

Валку оно бы не воскресило, Иккинга бы не исцелило, и уж точно не наладило бы взаимоотношения отца и сына.

— А что теперь сделаешь? — буркнул вождь, уже изрядно захмелевший, а от того за языком не следивший, но зато откровенный. — Женить его — и только. Что же тут ещё можно придумать.

Как хорошо, что конкретно в данный отрезок времени Иккинг по давней своей привычке, которую искоренить не смогла даже слепота, шатался где-то в лесу, где даже охотники ориентироваться умели только в определённых местах, но где мальчишка никогда не терялся и откуда всегда находил дорогу домой.

— Скоро настанет сам знаешь какой день, — аккуратно напомнил кузнец своему другу, надеясь вывести разговор на нужное ему русло.

Да, ему тоже было до невыносимости жаль Иккинга, всё же для Плеваки он был не чужим, но сочувствием парнишке было не помочь, так что приходилось действовать иначе.

Впрочем, как и всегда.

Хорошо, кузнец выпил намного меньше Стоика, не пытаясь найти истину в вине.

— Вот до него и надо сыграть свадьбу, — гнул свою линию Стоик, и в этот момент он до того стал похож на собственного отца, что Плевака даже вздрогнул, но решил промолчать об этом своём открытии — в этом состоянии Хеддок был особенно вспыльчив, а раздражать его упоминаниями Рауда было просто опасно.

Отца своего он всё ещё терпеть не мог.

Как иронично.

Особенно в свете того, что Стоик всем сердцем жаждал быть непохожим на Рауда Хеддока, но теперь во многом повторял его путь, его действия, становись неотличимым от своего родителя — хорошим, очень хорошим правителем, но отвратительным отцом, совершенно не понимавшим своего сына.

Но добрую и понимающую Фрину, которая помогала своему супругу наладить отношения с сыном, Валка заменить не могла, и вставлять мозги на место, в меру своих сил, естественно, приходилось теперь ему, Плеваке.

— Подобрал уже невесту? — принял правила игры кузнец, стараясь перевести тему с самого факта того, что парнишке придётся жениться в неполные семнадцать лет из-за идиотизма его отца. — И вообще, что Иккинг сказал по этому поводу?

— Он постоянно пропадает где-то, и только под ночь появляется, да и то через раз, — подтвердил догадки и наблюдения мужчины Стоик, и почему-то у него камень с души свалился — не слишком он отдалился от бывшего своего подмастерья, от своего юного друга. — Знаешь, мне вроде как положено за него волноваться, но я почему-то именно теперь за него полностью спокоен.

Ну, если уж их вождь был спокоен за сына, которого всегда воспринимал, как беспомощного, то Плевака точно мог выдохнуть и перестать нервничать.

— Теперь его все недооценивают. Сам знаешь — для нас позорно нападать на калеку. Его теперь точно никто не тронет.

— Он словно бы погас, — признался Стоик, и это Плеваке не понравилось, ведь сам он такого не замечал лишь потому, что с юношей он не мог даже поговорить, тот исчезал раньше. — Что-то в нём тлело раньше, пусть злобное, пусть скрытое от чужих глаз, пусть полное презрения и ненависти ко всем нам… теперь — пепел, словно бы. Я думал Иккинг был равнодушным раньше. Я ошибся.

Плевака задумался — почему парнишка так изменился. Нет, не потух он, не мог этот огонь, способный уничтожить этот прогнивший мир, погаснуть.

— Нет, — покачал он головой, озвучивая свою мысль. — Просто ему теперь нечего терять.

— И такие люди самые опасные, — вздохнул Стоик.

— Если у них есть цель.

— А у Иккинга её нет.

— Есть, — решительно возразил Плевака, ибо нечего опять смотреть на мальчишку сверху вниз. — У него — точно есть. Но теперь он точно знает, что он может без оглядки на других. Он не равнодушен, Стоик. Он просто спокоен.

— Лучше бы закатил истерику.

Кузнец вздохнул.

Стоик всё ещё не понимал сына, думая, как поступил на его месте, совершенно не осознавая что их-то сравнивать было нельзя — Иккинг был слишком взрослым для своего возраста и реагировал совершенно иначе.

— Теперь — не дождёшься, — уверенно заявил Плевака, стараясь донести до друга свою мысль, может хоть так он сможет помочь этим двоим. — Теперь — он точно ни перед кем не покажет свою слабость. Зато у него есть полное право не обращать на нас всех внимание. Не требуй от него ничего, Стоик. Он тебя не простил.

— Мне показалось, он меня понял, — пробормотал мужчина раздосадовано. — Мои мотивы, причины моего к нему отношения…

— А он и понял. Но понимание не означает принятие. И уж тем более не означает прощение. Смирись.

* * *

Естественно, он победил в дуэли, показательно убив брата, издёвки которого терпел так долго, и доказав своё право сидеть на троне Лорда Огня. Приятным бонусом стало отречение сына убитого и второго брата со всеми его потомками — больше препятствий к власти не наблюдалось.

И пусть он мечтал об этом столько лет, пусть он все планировал и прогнозировал, но ощущение свалившегося на него бремени власти оказалось неожиданным.

И не сказать, чтобы приятным, пусть мысль о вседозволенности была пьянящей. Однако, чистки, который он вынужден был устроить своим советникам, оказались делом хлопотным и достаточно кровавым — оставлять подле себя пауков, которые плели бы против него заговоры, Магнус не собирался.

На вести о смене власти в Столице вернулась из своего странствия, из северного племени воды, где она училась у одного из мастеров, Мие.

Она пыталась вещать что-то о разумном, добром, вечном, но выслушав доводы своего супруга, смирилась с тем, что вмешиваться во внутренние дела Страны Огня Аватар не мог, а Леди Огня не имела тех полномочий, что находились в распоряжении Лорда, так что всё происходящее покуда он не угрожал безопасности остального мира.

Ну, о его планах милой Мие знать было совершенно не обязательно, хотя он была достаточно образована и умна, чтобы понимать его жажду решительных перемен.

Так или иначе, Магнус решил, что лучше уж он отвлечёт супругу от совершенно ненужных для неё размышлений чем-нибудь более важным. Приятным бонусом от этого важного стала беременность Мие, из-за которой Леди была вынуждена остаться в столице ещё на несколько месяцев.

А чтобы у неё не было времени на глупости вроде того, чтобы вмешиваться в то, как он постепенно закручивал гайки, избавляясь от казнокрадов, шпионов и предателей, он нагрузил её работой по придумыванию улучшения жизни населения.

Аватар она или нет?

Вот и пусть трудится на благо народа!

А когда сыновьям, Ригу и Виену, родившимся как раз в срок, здоровым и сильным, исполнилось, по полгода, он отослал Мие учиться дальше — обратно в Северное Племя Воды.

Мальчишками занялись кормилицы и многочисленные няни, всё равно их матери не было дела до них, у неё была гораздо более высокая миссия.

Впрочем, у их отца тоже.

И Фурия, тенью везде следовавшая за Магнусом, могла это подтвердить.

* * *

После того, как его лучший ученик, даже будучи искалеченным, сумел побелить в поединке, далеко вышедшем за рамки ученического, Армис мог с гордостью сказать, что всё было не зря. Всё — и бесконечное собственное ученичество у мастеров Ордена, и вся нервотрёпка с тем, чтобы прижиться на Олухе, и интрига с сыном вождя, которого нужно было учить, и слишком внимательный взгляд этого мальчишки, на его глазах ставшего из замкнутого, одинокого ребёнка сильным и расчётливым юношей.

Ставший лучшим из его подопечным.

Именно его Армис внутренне считал именно Учеником, в том смысле, который вкладывали в это слово в Ордене.

Конечно, все остальные ребята тоже были ему дороги, он привязался к ним за годы, пока был их наставником, но жале самые умные, самые оказавшиеся преданными его философии не смотрели так проницательно, не видели того, какие подтексты, какие оттенки имели его слова.

А Иккинг видел.

Как ни иронично звучали эти слова.

Он видел, он, в отличие от остальных, не просто слепо верил и надеялся, а прекрасно осознавал, во что ввязывался и понимал, с чем имел дело.

Ну, или хотя бы предполагал.

И именно эту осознанность, это понимание Армис ценил в Иккинге больше всего.

И травма, полученная юношей, была бы приговором для любого, кроме него. Но этот человек был особенным, и именно он должен стать самым лучшим его результатом, как учителя. В конце концов каждый наставник — творец, а дети — их материал, и от многих факторов, от их качества и мастерства художника зависит будет ли конечный итог произволением искусства или очередной безвкусицей.

Иккинг — самые лучшие краски, самая совершенная глина, самый прекрасный алмаз, который он, Армис, терпеливо огранил, он — клинок незавершённого меча, уже прочный и гибкий. Осталось лишь сделать достойную оправу для этого бриллианта, осталось лишь закончить этот меч.

И закалить его.

…Что-то ударился он в поэзию…

Так или иначе, но именно поэтому сейчас Армис рыскал по лесу в поисках своего ученика, прекрасно зная, что рано или поздно на него наткнётся.

Дело было даже не в том, что, можно было подумать, парень, потерявший зрение, не уйдёт совсем далеко в чашу — Иккингу его слепота в этом плане явно не мешала. А дело было в мыслях, которые Армис вывел на поверхность своего сознания, и которых чётко можно было увидеть — зла юноше он не желал, а, напротив, хотел ему помочь.

Высшие Духи, вроде Хранителей, зачастую могли считывать мысли тех, кто попадал в их владения. А в том, что у леса Вольного Острова был свой Дух-Хранитель, сомневаться не приходилось.

Хотя бы потому, что некий ворон со слишком умным и тяжёлым взглядом последние пятнадцать минут упорно маячил у него перед глазами и словно бы звал за собой.

И кто такой был Армис, чтобы перечить духу?

Так что, когда этот странный ворон, чьими глазами на мир смотрел, наверняка, Хозяин этого леса, привёл мужчину к огромному оврагу, больше похожему на провал в земле, с высокими отвесными стенами, он даже не удивился.

Не удивился он и тому, что рядом с небольшим озером, в которое красивым водопадом, переливаясь и искрясь на солнце, впадал ручеёк, на прибрежном камне сидел, скрестив ноги, Иккинг.

А вот не заметному с первого взгляда, притаившемуся в тени (наверняка больше по привычке, чем для дела) чёрному дракону он удивился.

Тому самому дракону, чей стилизованный силуэт украшал медальон Армиса.

Тому самому, в чью сторону была сейчас повёрнута голова искомого им юноши, словно бы тот мог видеть Фурию.

Тому самому, что посмотрел в глаза самому мужчине.

И вот тут Армису стало не по себе.

Он, подняв руки, показывая, что плохих намерений не имел, медленно спустился по узкой тропинке к тому озеру.

Только годы тренировок, развившие его чувство равновесия, не дали ему упасть, ибо отпускать руки сейчас было явно опаснее, чем свернуть шею между скалами, споткнувшись по собственной глупости.

Во взгляде дракона читалась явная враждебность, но, стоило ему заметить медальон, тот явно сменил гнев на милость и, сопровождаемый благодарной улыбкой Армиса, поспешил исчезнуть куда-то, практически растворившись в тени.

Вот теперь можно и поговорить.

— Опять жалеешь себя?

Иккинг не вздрогнул, не удивился провокационному вопросу, даже и не обернулся, словно бы уже давно знал о том, кто за стоял его спиной, подтверждая тем догадки своего наставника. Можно было бы подумать, что он не услышал сказанного, но его выдавали нахмуренные брови.

— Размышляю, какая судьба мне уготована, — отозвался юноша чуть глухо и очень задумчиво, но лицо его вновь стало даже слишком, неестественно спокойным. — И что мне делать теперь.

Он всё же повернулся в его сторону, как если бы он видел своего собеседника.

Хотя, наверное, это было сделано чисто из вежливости — юноше по объективным причинам было теперь не обязательно смотреть в сторону того, с кем он говорил.

Впрочем, эта вежливость оказалась приятной, ведь он действительно мог не делать ничего, так и оставаясь сидеть спиною к своему наставнику, но не стал. Какому учителю не придётся по душе подобное поведение его подопечного?

— Твоя травма — не приговор, Иккинг, — покачал головой Армис, не в силах понять, издевался над ним ученик или говорил совершенно серьёзно. — И ты сам говорил, что в судьбу не веришь. Так твори сам свою историю! Без оглядки на остальных. Тебе ведь плевать, что о тебе думают, так что же ты опять забился в угол?

— Кому нужен задохлик-калека, Мастер Армис?

Нет, он точно издевался.

Не мог этот юноша при всех его положительных качествах быть столь невысокого мнения о себе, особенно учитывая, кем он являлся и с кем водил дружбу.

Вспоминая пронзительный, проницательный зелёный взгляд Фурии Армис внутренне содрогался, малодушно радуясь, что дракон милосердно решил покинуть их, а не остаться поприсутствовать при этом разговоре, проконтролировать его.

Впрочем, нельзя было исключать того факта, что дракон всё ещё был здесь, притаился где-то в тенях, но даже если так, он хотя бы не маячил перед глазами, отвлекая и заставляя нервничать.

В конце концов, не просто так их Орден Чёрного Дракона выбрал именно Фурию своим символом.

Впрочем, история эта тёмная и точно не относилась к происходящему сейчас.

— А разве ты калека? — решил подыграть наглецу, приняв правила игры, спросил мужчина. — Ты умён и хитёр, любознателен и упрям. И тебе не нужны глаза ни чтобы познавать мир вокруг, ни чтобы сражаться.

А вот теперь он задел Иккинга.

Вон как вскинулся!

Неужели он думал, что Армис не заметит? Ведь он прекрасно знал об осведомлённости своего наставника, просто они оба предпочитали молчать об этом знании.

Впрочем, одно дело знать, что юный Хеддок скрывал свою магию огня, и совершенно знать, кем на самом деле он являлся.

— С чего вы взяли…?

— Ты, несмотря на свои упаднические настроения, всё равно выдаёшь себя — слишком хорошо ориентируешься в пространстве для слепого, — хмыкнул Армис и разъясняя Иккингу, как меленькому ребёнку, его ошибки, авось это поможет ему не раскрыть себя перед км-то ещё столь наблюдательным. — Так разве ты калека, в таком случае? И, сомневаюсь, что задохлик смог бы, будучи ослеплённым, практически убить превосходящего его по силам человека. При том — мага!

Юноша прищурился, и, не знай мужчина, что тот совершенно слеп, подумал бы наоборот, но даже незрячие, эти глаза были слишком проницательными — широкие провалы зрачков больше не скрывали до неприличного яркие радужки.

Больше не было спокойствия на лице Иккинга — только сосредоточенность и странная не насмешливость, но нотка запретного знания, которая теперь легко объяснялась.

«Что же ты, Иккинг, так откровенно выдаёшь себя? Закрой глаза, продолжай играть в слепого!» — подумал мужчина.

— И что вы предлагаете? — оскалился с каким-то странным, внезапным остервенением юноша. — Продолжать учиться? Стать слепым воином?

— А почему нет? — Армис с иронией выгнул бровь, забыв о том, что собеседник этого не мог оценить. — Докажи всем, и что главное — самому себе, что зрение далеко не главное, что есть у хорошего бойца. Тем более, ощущать противников и уж различать их ты можешь.

Иккинг не ответил.

Что-то странное изобразилось на его лице.

Ну, его замешательство было понятно — наверняка, ему впервые в лицо заявили об осведомлённости касательно его особых талантов.

Он хмурился и словно бы прислушивался к чему-то неведомому, подтверждая тем теорию о том, что Фурия всё ещё здесь и пряталась где-то, наблюдая.

Ну и зачем мужчина это понял?

— И давно вы знаете…?

— С первых месяцев твоего ученичества, — не стал скрывать Армис, ибо это бессмысленно.

— И никому не рассказали.

Не вопрос — утверждение.

Ну, хотя бы ему всё ещё верили. Это почему-то было очень важно для мужчины — чтобы его ученик верил ему, доверял, даже когда тайн не останется.

— Это не моя тайна, — ответил он просто, говоря о том, что было для него простым и естественным, но явно удивительным для Иккинга, привыкшего в человеческой подлости. — Да и… о моих мотивах ты тоже никому не рассказал, хотя мог. Ты ведь давно всё понял.

— А разве я знаю что-то о ваших истинных мотивах? — хмыкнул юноша, и напряжение, явно повисшее в воздухе, пахшее озоном, словно бы наполненный электричеством воздух, пропадало, давая незаметно вздохнуть с облегчением. — Да и… Какой смысл был бы в том, чтобы лишить ребят вашего наставничества? Это было бы жестоко по отношению к ним.

— Но тебе плевать на людей, — с интересом заявил Армис, желая всё же понять этого юношу, то, как он мыслил.

Он прекрасно знал, что сказал чуть не глупость, но провокационные вопросы и фразы сейчас были, увы, необходимы. Иначе нельзя было получить правду. Причём полную, а не урезанную её форму, которая позволяла людям всё додумать самим и обмануться, поверив в собственную выдумку.

— Это не так, — не обиделся Иккинг. — Меня они раздражают и расстраивают своими поступками, но мне уже не всё равно на них. На тех, с кем мне пришлось столько всего пережить за эти годы ученичества, кого я учил сам…

— Вот и всё, — улыбнулся торжествующе мужчина. — Ты сам сказал. Значит, ты принимаешь моё предложение?

Лицо юноши внезапно стало настолько удивлённым, когда он осознал, что действительно, ответил на только что заданные им вопросы. Когда понял — его обхитрили в его собственной игре.

И тогда Иккинг рассмеялся.

Звонко, светло и чисто, как абсолютно счастливый человек.

Может и так. Может его привело в восторг, что теперь был человек, перед которым можно было не скрывать свои силы, которому можно было доверять.

И Армис не предаст его доверие. Ни за что!

— Вы всегда казались мне моим шансом покинуть этот проклятый остров, Мастер Армис, — ответил, наконец, юноша. — Пока что это не изменилось.

И мужчина улыбнулся в ответ.

— Что же… Я докажу, что могу сделать слепого юношу более совершенным воином, чем любой из магов этого острова, — решительно сказал он. — А твой путь в будущем… Ты всегда можешь стать частью нашего Ордена и пойти по моим стопам.

— Мой путь намного дальше, — спокойно, как факт, сказал Иккинг.

— Несомненно, — кивнул Армис.

Несомненно, юный Спаситель, твой путь намного дальше, чем у них всех. Дальше, чем можно себе представить.

* * *

Когда отец сказал Лие, что нашёл для неё жениха, она сначала даже обрадовалась — это означало, что она сможет покинуть этот проклятый остров и увидеть что-то другое, новое, а то всё дома ей уже надоело.

Все темы обсудили по сотне раз, все сплетни превратились в сущие небылицы, все люди были скучны и просты.

Однако, когда ей сказали, что выйти замуж она должна будет не за какого-нибудь очаровашку из числа огненной аристократии, или хотя бы одного из сыновей губернатора этих территорий, а за мальчишку-калеку, она впала в настоящую истерику.

Мало того, что он был слеп и младше неё на добрых пять лет, так ещё и магом он не являлся!

Единственное, что заставило её смириться с этим (помимо слов отца о том, что её мнения здесь точно не спрашивали) положением дел, так это то, что наследником будет её сын, а не муж.

Ну и то, что широко известным в узких кругах фактом было то, что нынешние Хеддоки были прямыми потомками Магнуса Безжалостного, хотя это и старались, зачем-то, умалчивать. Впрочем, учитывая буйный нрав последних трёх Императоров, это было вполне нормально — не хотелось, видимо, правителям Вольного Острова выглядеть в глазах Династии конкурентами на трон.

Это правильно, это умно, и это не исключало того факта, что её муж и сын будут родственниками Императора, и этот скромный факт будет греть ей душу и самолюбие.

И неплохой повод смотреть на сестёр сверху вниз.

В конце концов, это она, Лия, а не кто-либо из них получит в перспективе уникальный шанс избавиться от мужа и свёкра, чтобы многие годы быть регентом при сыне, которого она воспитает так, чтобы во всём прислушивался к матери, а это такая власть…

И ведь с губернаторскими сыновьями так не вышло бы. У них власть не передавалась по наследству…

* * *

Мие продолжала совершенно бессмысленно беспокоиться по поводу того, что уничтожать, а не арестовывать пиратов в водах Страны Огня и в нейтральных водах было слишком жестоко, и это раздражало Магнуса, знавшего, что всю подобную мразь нужно было выжигать, а не пытаться перевоспитать.

Мальчишки, Риг и Виен, праздновали свой пятый день рождения (а он, Магнус, — двадцать третий), когда Леди вернулась в Столицу, после того, как обучилась последнему элементу — магии земли.

Тот факт, что Царь Земли, дед Магнуса, отец его матери, пытался влиять на молодого Лорда Огня через их родство, приводило юношу в бешенство — он сам знал, что ему делать, и подавать своим подданным дурной пример послабления привил для родни он не собирался.

Он — не лицемер.

Впрочем, разбираться с этим Магнус отправил свою супругу — пусть наводит мир во всём мире, сидеть в столице ей было вредно. Для ума.

Не надо было ей знать, как сильно вооружалась Страна Огня, как активно готовилась она к войне, как распространяла идеи среди населения, как простые люди желали пополнить ряды солдат, видя реальные действия со стороны Лорда Огня, а не одни только обещания.

Мие не одобрила бы идеи Магнуса, но, когда всё начнётся, она не сможет пойти против него, а только сгладить углы будет в её силах — ничего более от ней и не требовалось.

Она повидала мир, она познала его оборотную сторону, но до сих пор верила во что-то прекрасное, и это казалось Магнусу совершенно нелепым.

Как можно было быть такой умной и такой наивной?!

Примечания:

Внезапно — глава.

Прочтите, что настолько надолго пропала — ушла, что говорится, в сериальный запой и немного утонула.

Вот иллюстрации

Иккинг:

https://vk.com/wall-147969315_382

https://vk.com/wall-147969315_381

Лия:

https://vk.com/wall-147969315_378

Буду рада комментариям)