Повелитель четырёх стихий  (джен)

Много легенд ходило по мирам. Передаваемые из уст в уста, никем не записанные, они искажались, порою, до неузнаваемости. Имена коверкались, события выворачивались, а правда перекраивалась в угоду рассказчику. Так было и с этой легендой, страшной сказкой про слабого телом и сильного духом мальчика, на плечи которого упала непосильная для него ноша. И у истории этой есть две общеизвестных концовки — всеми любимая, счастливая и печальная… Настоящая. А какой из них верить — выбор у каждого свой.

Рассказ этот можно начать от того момента, когда произошёл главный, и, по сути, самый первый перелом в жизни главного героя сей истории, но, на самом деле, началось всё намного, намного раньше. Ещё до рождения мальчика с силой Великого Духа. Ещё до того, как мир принял тот облик, что так привычен людям, о которых пойдёт речь.

Всё началось с несчастной истории одного принца. Принца, решившего, что можно изменить мир к лучшему, если объединить его под своею властью. И, как многие до него, жестоко ошибавшегося в этом. Собственные амбиции слишком быстро затмили ему разум. Безумие, взращиваемое хитрыми советниками рано осиротевшего и столь же рано принявшего власть правителя гордого народа, поглотило всю его суть, наполнило пламенную душу доселе спавшими в самых потаённых её уголках жестокостью и яростью.

Не первый раз мальчик с добрыми мыслями и намерениями стал чудовищем… Не первый раз слишком большая мощь и власть в одних руках сделала мудрого лидера высокомерным и эгоистичным тираном. Не первый, и, увы, не последний.

И, как страшно то, что никто не замечал тех сходств между самым страшным Владыкой Огня и мальчиком, спустя век названного тем, кто должен был уничтожить огненную тиранию.

Никто не сравнивал их, двух столь похожих в некоторых самых важных деталях противоположностей. Ведь глупо сопоставлять Великого Магнуса Безжалостного, того, кто сумел поработить половину мира, построив свою Империю Огня, и неказистого, ничем с виду не примечательного Иккинга Хеддока, единственного сына вождя крохотного поселения. Не правда ли?

А ведь судьбы Иккинга и Магнуса были удивительно схожи до того самого момента, когда им пришлось сделать главный в их жизни выбор: принять, наконец, самые тяжёлое, самое важное решение...! Оба — нелюбимые своими рано овдовевшими отцами сыновья; слабые с виду и не способные дать отпор мальчишки; им было присуще старание изо всех сил не обращать внимание на шепотки за спиной и обидные слова; к юношеским годам своим озлобленность и ожесточенность в них выросла равно настолько, что они возненавидели окружавших их людей, но не перестали при этом любить свой народ и весь этот мир. Любить не слепо, игнорируя все его недостатки, отнюдь… С болью, со страданием за всех, с желанием изменить всё вокруг, помочь, исправить…!

Увы, они так и остались не поняты большинством в том виде, какими они были изначально. Лишь ломая себя раз за разом. Перекраивая свои цели, принципы и видение этого мира. Разбивая себя на осколки и собирая из них что-то новое. Опасное и великое… Но от того не менее разбитое. Лишь так они возвысились.

(Но, забравшимся на самую большую высоту больнее всего падать, верно…?)

Так или иначе, один впоследствии стал самым кровавым и победоносным правителем своего народа, а второй… что же, у него всё впереди. Не стоит спешить.

Они даже внешне были схожи в свои семнадцать лет, Иккинг и Магнус — хилые, невысокие на фоне свои родственников, с выпиравшими локтями и ключицами, с не по-детски острыми чертами лиц и залёгшими под глазами тенями. Даже сами глаза их, если верить рассказам современников, были одинаковы — печальны, серьёзны и даже слишком проницательны. Эти зелёные омуты…

Хватка у их слабых рук была удивительно цепкой. В своих ладонях они, дети разных веков, держали судьбу мира. Но факт этот, как и выбор их, многими остался не замечен.

Возможно, если бы хоть кто-то обратил бы на это внимание, если бы попытался предотвратить грядущую катастрофу, если бы… Слишком много «если». Увы, а может и к счастью, история не знает сослагательного наклонения. И, быть может. В бесконечных параллельных мирах-отражениях-вероятностях всё и сложилось по-другому. Но здесь героям с пути, словно намеченного какими-то высшими силами, свернуть не удалось.

Всё начиналось пламенем и всё закончится в этой истории им же.

Остров Олух был живописнейшим местом, способным порадовать глаз своей суровой северной красотой. Конечно, кто-то говорил, что это просто кучка голых мокрых скал, и это тоже было правдой. Ибо, несмотря на пышность лесов и зелень лугов, почва здесь была скудной и неспособной прокормить местных жителей. Закалённые климатом своего края — коротким и не слишком тёплым летом, длинной промозглой, слишком влажной осенью и снежными, словно бесконечными зимами, каждая из которых была серьёзным испытанием, местные жители были столь же суровы, как и местная природа.

Деревня, расположившаяся на Олухе, а впоследствии скорее небольшой городок, была не такой уж и древней, особенно по сравнению с некоторыми другими поселениями этого мира. Что такое каких-то три сотни лет, на фоне городов многотысячелетних цивилизаций? К примеру, столица бывшего Царства Земли, захваченная людьми огня меньше, чем за двадцать лет с начала Войны.

Как ни жаль, но теперь, спустя век со дня начала этой бойни, мало где помнили о том, что существовало когда-то четыре великих народа — Царство Земли, Северное и Южное Племена Воды, Страна Огня и Воздушные Кочевники. И судьбе трёх из них не позавидуешь…

Теперь для всех существовала лишь Огненная Империя. Стремительным ударом она сокрушила сопротивление своих противников и подчинила себе весь мир, насаждая свои верования, культуру и традиции.

Итак, отнюдь не обилием своим, коего здесь отродясь не было, ибо совсем не присуще оно краям северным, и не древностью славился этот уголок. Олух был известен в узких кругах тем, что остался единственным местом, хотя бы относительно свободным от власти людей огня. Здесь маги других, отличных от пламени элементов, могли жить, не скрываясь, не боясь быть разоблачёнными, а затем и убитыми.

Но у всего есть своя цена…

Ценою же за мир и спокойствие, назначенной Олуху, стала своеобразная дань. Страшная и бесчеловечная. Раз в пятнадцать лет люди огня посещали остров и забирали самого сильного, самого талантливого мага молодого поколения. Дальнейшая судьба этого несчастного или несчастной была неизвестна, но, сомневаться не стоило, незавидной.

Теоретически, для поселения, насчитывающего почти три тысячи жителей, потеря одного человека не была трагедией — за эти пятнадцать лет родится ещё десятеро на его место… Однако и смысл был совершенно иной.

Роль жертвы людям огня в этом случае была почётной: такие люди были практически святыми для остальных! Память обо всех этих мучениках, самых лучших, самых сильных, самых одарённых магах Олуха, принесённых в жертву мирному бытию их соплеменников, особенно тщательно оберегалась. Их имена незримо преследовали каждого. Они были у всех на устах. Их лица, их глаза смотрели на народ с портретов, их увековечивших. Каждый знал, кому обязан жизнью.

Люди, свободные от огненного террора теоретически, жили в постоянном страхе на практике — стать жертвой в угоду остальным хотели далеко не все, банальный инстинкт самосохранения был сильнее желания прославиться в веках. И этот страх был оковами, что крепко удерживали Олух от необдуманных поступков. Ибо за эти годы он въелся в кровь, в душу, в саму суть местных людей.

Те, кто не боялся, были белыми воронами для народа.

Ведь, свободные от этих оков, от бессмысленно созданных правил общества, больше похожего на овечью отару перед закланием. Эти изгои нарушали сложившийся порядок вещей и, слабые поодиночке, вместе они были опасны.

Хотя они редко собирались вместе.

Трудно собраться и сплотиться людям, если их души практически все мертвы.

Однако, даже из коренных олуховцев, а пришлые для этого народа бывали совсем не часто, мало кто знал о том, кому или чему они обязаны таким вот особенным к себе обращением — ибо тот, а вернее, та, благодаря которой остров получил такую вот относительную неприкосновенность, сделала всё, чтобы истинная её личность новым соплеменникам осталось неизвестна.

Наверное, это было правильным в той ситуации. Ведь кто знает, что случилось бы, узнай олуховцы в молодой невесте своего наследника единственную дочь Магнуса Безжалостного…? Сделавшего ради своего ребёнка, пусть и несогласного с политикой отца, одно-единственное исключение.

Исключение, спасшее жизнь многим сотням людей.

Исключение, отнявшее у совсем ещё маленького Иккинга Хеддока маму.

Это была первая точка перелома. Череда этих точек, а точнее их незримых и незначительных на первый взгляд последствий, стала роковой для всех.

* * *

Судьба Олуха и его народа всегда была теснейшим обозом связана с судьбой своих правителей, ведь именно Хемиш I, окрещённый своими потомками Великим, стал основателем рода Хеддоков. Сам он, сын рыбака, сумел в своё время вырваться из бедной, однообразной жизни, и отправиться вместе с друзьями на поиски приключений.

Вернее, так это было в семейных хрониках, в реальности всё было намного прозаичнее — уставшие от вседозволенности аристократии Царства Земли, молодые маги просто собрались вместе, решив, что так всяко лучше, чем поодиночке, и отправились скитаться по миру в поисках места, где будет лучшая жизнь. У кого-то уже были жёны и дети, у всех — братья и сёстры, и все хотели увезти свои семьи подальше от жадных чиновников, забиравших у мирных крестьян последнее.

Всё как везде и всегда, но у этих людей хватило смелости признать это и попытаться что-то изменить.

Так или иначе, в ходе странствий дружной компании Хемиша и его товарищей по северным морям в поисках нового дома, они нашли остров, показавшийся им идеальным — высокие скалы делали его на тот момент неприступным для чужаков, воды вокруг него были полны рыбы, пышный, лес — дичи.

После недолгих споров, они решили, что лучшего уголка для себя уже не найдут, и заложили там деревню. А спустя некоторое время привезли сюда свои семьи, вымотанные долгим плаванием и лишениями пути, но полные надежд на вольную жизнь.

Олух стал первым из заселённых островов Варварского Архипелага. За ним, конечно, последовали другие, но не было в них того очарования, того духа свободы, коим славились владения Хемиша и его потомков.

Конечно, не обошлось без трудностей — помимо скудности почвы, народ нового поселения в первую же зиму познал, насколько трудно в настоящие морозы протопить каменные жилища, привычные магам земли. Приходилось меняться, приспосабливаясь — не это было и неизбежно. И они отказывались от въевшихся в саму их суть привычек, от многих традиций, смысл которых давно забыт, от всего, что связывало их с большой землёй, ради того, чтобы наконец-то стать кем-то другим.

Многие обряды поклонения духам забылись. Дома стали строить деревянные, благо и мастеров, и самого леса у них теперь хватало. Пришлось торговать с новыми своими соседями, обменивая на еду выделанные ими шкуры, работы ремесленников и кузнецов — всё то, чего они с роду не делали.

Но у них всё получилось.

Они сумели сделать это — найти новый дом, вырваться из власти жадных и самолюбивых глупцов, найти свой путь. И за всё это народ благодарит своего предводителя.

Хемиш, возглавивший в своё время отряд скитальцев практически случайно, первый среди равных, был единогласно выбран вождём их народа. Трудолюбивый и ответственный, он правил достойно и мудро, что завещал и своим потомкам.

Его портрет, как многие иные, глядел на олуховцев спустя века в Большом Зале, как напоминание о воле, жажде свободы и о том, что возможно всё, главное — захотеть.

Как жаль, что люди это забыли…

* * *

На протяжении многих десятилетий на Олух тянулись люди, жаждавшие свободы и перемен, и на почве этого в поселении сумели ужиться бок о бок маги земли и воды, а потом даже некоторые люди огня решись остаться здесь, и в след за ними парочка вечных странников из числа покорителей воздуха. Так и сформировалась неповторимая культура этого острова — смешение традиций и обычаев всех четырёх народов, помноженное на нечто новое, присущее только этому краю.

Как уже говорилось, за три сотри лет население острова выросло с нескольких десятков до нескольких тысяч. И оттого было печальнее осознавать, что эти несколько десятков самых первых олуховцев были намного храбрее и сильнее духом, чем всё нынешнее население Олуха.

Люди дрожали как листва на ветру — грянул год, когда вновь прибудут на остров люди огня и заберут с собой ещё одно мага из числа самых-самых. И слишком много было в этом поколении тех, кто боялся оказаться сильнейшим. Жить хотели все.

Гнилое поколение, ослабшее и глупое.

Конечно, молодому вождю, недавно сменившему своего отца, стоило больше уделять времени своему народу, его спокойствию и настроению, а не своей молодой жене и новорождённому наследнику.

Впрочем, старики были снисходительны — молодой и порывистый, их вождь всё равно был умным, волевым лидером, и за все его достижения, коих, несмотря на юный возраст, накопилось уже не мало, можно было бы и закрыть глаза на его желание побыть немножечко счастливым.

Ведь жажда счастья не была чем-то противоестественным, верно? Особенно в это нервное время.

(Если бы они знали тогда, что счастью этому осталось существовать так мало…)

Дни шли, и страшный миг прибытия людей огня приближался. К этому готовились как-то механически, без энтузиазма — приводили улочки в порядок, вычищая их от всего, что могло даже косвенно относиться к мусору (перед нежеланными, но всё же высокими гостями выглядеть неряхами никому не хотелось), украшали Большой Зал и готовили чужакам отдельные столы и скамьи, и решали прочие бытовые моменты, нудные, но вроде как важные.

И за этой подготовкой никто и понять не успел, как страшный день настал.

Летнее солнцестояние, самый длинный день.

День наибольшей силы для людей Огня, чья мощь, считалось, напрямую завесила от солнца. И символ этого народа, как для истреблённых почти полностью людей воды — луна и, соответственно, зимнее солнцестояние.

Когда всю молодёжь собрали на площади перед Большим Залом, вождь, находился в тот момент рядом с чужаками.

С маленьким сыном правителя острова тогда сидела его бабушка, женщина преклонных лет, несколько лет назад овдовевшая, но не сломленная своим горем, сильная и боевая, что, кстати, было не свойственно для её магии — покорители воздуха обычно были непрошибаемо спокойны и с фаталичностьносью относились ко всему. Зато это было свойственно всем гордым носителям правившей здесь фамилии.

А вождь, высокий, массивный мужчина, силуэтом своим напоминавший медведя, сильно отличался от людей огня, несмотря на то, что заплетённые в густую длинную кому огненно-рыжие волосы были присущи именно им, а не магам земли, коим он и являлся. В осанке его, в жёстком, упрямом взгляде серо-зелёных глубоко посаженных глаз, в нахмуренных бровях и пролёгшей между ними складкой, в первых ниточках седины, слишком ранней для его возраста, но пробившиеся из-за многих тревог, было что-то жуткое.

Со страшным предчувствием он оглядывал свой народ, но взгляд его каждый раз возвращался к одному человеку — к его супруге, тоже стоявшей среди молодых магов. Не мог он думать ни о чём, ни о ком другом, даже о собственном сыне. Ничего не видел он, кроме своей жены.

Она, не утратившая своей девичей гибкости и лёгкости, хотя многие замужние девушки этим похвастаться уже не могли, прикованные долгом к семейному очагу и хозяйству, смотрела в ответ с блёклой, какой-то вялой улыбкой, призванной приободрить, но делавшей всё с точностью наоборот, и необъяснимой безысходностью в глазах.

Она, юная маг воды, поняла всё раньше остальных.

И, смотря на эту улыбку, мужчина особенно остро ощутил, как по сердцу его резануло отчаянье.

— Она!

Короткий звук, тихий, на выдохе, он словно стал приговором для него, и мужчине казалось, с частичками рассыпавшегося в один миг мира, острыми осколками распарывавшими его уже немало выстрадавшую душу, его покинуло что-то, что уже нельзя будет вернуть.

Одно единственное слово, сказанное жрицей, её палец, указавший на девушку, обрушили его робкое и хрупкое счастье.

Что-то сломалось в мужчине в тот миг, что-то безвозвратно сгорело, вспыхнув и осыпавшись серым пеплом, из которого теперь было не вбить искру — всё потухло, остыло, вместе с его кровоточащей душой.

Он проклинал всё в этом мире — и жрицу Духов Огня, которой вздумалось назвать сильнейшей именно его хрупкую, беззащитную супругу, и Огненную Династию вплоть до десятого колена, и собственный народ, и всех существовавших когда-либо духов и божеств, и самого себя.

«Нет!» — хотелось крикнуть ему отчаянно, оглушительно. — «Нет, это не может так закончиться!»

Быть может, если бы он воскликнул, ему бы даже ответили.

«Новую найдёшь!» — сказал бы молодому вождю его отец, мысль о котором мужчина с гневом откинул, ведь неприязнь к девушке со стороны тогда ещё будущего свёкра, не дожившего до свадьбы сына и погибшего в шторме, была ощутима практически ощутима.

«Она навсегда останется с нами…» — сказал бы мужчине его лучший друг, сейчас таким же тоскливым взглядом провожавший девушку, ставшую причиной знакомства, драки, а потом и самой крепкой дружбы.

«Зато теперь она в веках!» — сказали бы люди, малодушно радуясь тому, что выбор пал не на них.

Он осознавал это и оттого в тот миг ненавидел их ещё больше.

«Радуйся и гордись!» — сказали бы ему люди, понятия не имевшие о его боли. — «Не каждый может похвастаться тем, что его жена — святая. Смысла нет впадать в истерику или гнев — ничего не исправить!»

И это было правдой.

Теперь уже ничего не исправить…

«Я всегда буду рядом с тобой. Не печалься. Ты мне веришь?» — сказала бы сама выбранная жертвой маг воды. — «Ведь веришь…?»

И вождь ответил бы: «Верю!»

И верил.

Что ему ещё оставалось?

Но боль, разрывавшая сердце, которому было теперь суждено навсегда застыть каменным обломком, осколком льда, чем угодно, кроме настоящей, полной крови и жизни части его сути.

Тонкие черты, изящные черты лица девушки, столь же тонкие запястья, которые можно было обхватить в кольцо из пальцев, идеальная осанка и какая-то внутренняя, неотъемлемая гордость выдавали в ней дворянку далёких краёв, так и не успевшую привыкнуть к Олуху. И к собственной гибели она шла горда, лишь раз обернувшись. И тогда можно было заметить, что она всё так же слабо улыбаясь.

Она такой и осталась в памяти народа — несломленной, спокойной и рассудительной.

Такой она врезалась и в память своего супруга — залитой полуденным светом, заставлявшим медью сверкать каштановые длинные волосы, заплетённые в традиционные для магов воды косы, и свет этот словно от неё самой исходил. Она была как никогда красива. И столь же она была в тот миг далека, как дух, как божество, как сон — коснись, и растает, подобно утреннему туману.

Такой ей запечатлели и на картине, посвящённой Великим Жертвам. Шестой по счёту картине.

Короткий, но полный народной боли и печали список имён пополнился ещё одним. Брайи Эвисон, Дара Ловеши, Риг Таинаве, Халас Реней, Иера Вессон…

А теперь — и Валка Хеддок.

* * *

А в доме вождя в который раз посреди ночного кошмара заливался плачем его кроха-сын, зовя маму и не находя ответа. Не откликалась и бабушка — никто мальчику не объяснил, куда исчезли самые главные женщины его короткой, но уже полной трудностей жизни. Хотя видел он, как угласта на глазах подкошенная судьбой своей невестки его бабушка, но куда она исчезла, мальчик не знал.

Когда судьба века первый раз переломилась, Иккингу Хеддоку было всего два года.

* * *

Эйтис IV не был чем-то особо выдающимся Лордом Огня, если не считать таковым, что на троне он сидел уже пятнадцать лет, а это чуть ли не рекорд для его династии. Но на свою удачу, он был единственным братом пятерых сестёр, а потому никто из ближайших родственников на престол не посягал путём устранения действующего монарха… Стандартная практика для их семьи, на самом деле — сместить родственника путём его убийства и самому занять трон. Ведь он должен принадлежать сильнейшему в их династии.

Однако, Эйтис был отцом уже трёх принцев, пусть младший сын и был сплошным разочарованием — в свои два года он, вместо того, чтобы резво гонять первыми искрами магии сверстников, постоянно следовал по пятам за матерью, а та только потакала этому, что ещё больше вызывало раздражение у и так вспыльчивого мужчины.

(«Хотя, » — порою думал он украдкой, — «зато этого своего отпрыска можно не опасаться». Если бы Эйтис только знал, насколько он ошибался…)

Жена для него тоже была разочарованием — принцесса Царства Земли, одна из многочисленных дочерей Царя того государства, она была уже второй его супругой, и при том намного младше его самого. На самом деле, она сама ему даже в дочери годилась — со старшим его сыном у неё было разницы всего четыре года.

Их брак был чисто политическим, чувствами здесь и не пахло. Но если с первой супругой, так и не научившейся, что есть вещи, в которые нельзя лезть (особенно если они касались Лорда Огня, его дел и окружения, и не важно, что ты мать наследников) было хотя бы взаимопонимание и взаимное уважение, как хищника к хищнику, то этот дивный цветок из лучших садов Царства Земли хотелось растоптать и испепелить.

Но, увы, это было сделать нельзя — Леди (даже мысленно он произносил этот титул с невыносимой иронией, от которой хотелось плеваться) Меаш снова была на сносях, а по их обычаям — пока женщина носила под сердцем ребёнка, она была неприкосновенна.

Впрочем, когда любопытная (ничему их жизнь и чужая смерть не учит!) и почему-то решившая, что может в его дворце диктовать ему правила девчонка совсем перешла черту, Эйтис решился.

Устроить жёнушке очень несчастный случай было не трудно — зато в результате Меаш потеряла ребёнка и столько крови, что ни один целитель ей помочь уже не сумел. Ну, или просто у них был приказ — не помогать, но об этом знать никому не стоило, особенно Царю Земли.

Зато Эйтис расщедрился на поистине королевские похороны для супруги, и на роскошную усыпальницу, где хранился её прах, смешанный с прахом так и не рождённого ребёнка, на которого Лорду Огня было откровенно плевать. Меньше детей — меньше конкурентов.

Ещё долго в крыле дворца, щедро отведённом для младшего принца, его прислуги и наставников, раздавался по ночам детский плач — разбуженный ночным кошмаром, ребёнок звал маму, не зная или не помня, что она уже никогда придёт.

Когда судьба века первый раз переломилась, Принцу Магнусу было всего два года.

* * *

Первое, чему Иккинг научился в изменившемся, навсегда помрачневшем мире, это бояться и ненавидеть магию огня.

Наверное, именно поэтому он плохо ладил с Йоргенсонами и Торстонами — они, в большинстве своём, все были магами огня, и это накладывало свой отпечаток. Мальчик буквально на уровне подсознания не переносил всего, связанного с огнём и светом, редко выходя на улицу днём.

Быть может, именно поэтому его кожа была бледна даже для не обласканных теплом их северных краёв. Казалось, из-под этой кожи, тонкой, словно прозрачной, проступали тонкие голубые линии вен. Острые плечи, ключицы, скулы чуть ли не грозили прорваться наружу. Казалось, этот ребёнок, всегда бывший ниже и мельче своих сверстников, состоял из одних только острых углов и громадных печальных глаз, особенно выделявшихся на худом лице мальчика. На них чёлкой спадала криво остриженная вечно растрёпанная копна каштановых волос, из-за чего казалось, что он всегда смотрел исподлобья.

Иккинг рос угрюмым, каким-то диким, ребёнком, сторонившимся людей.

Людям было сильно не до него — они рассудили, что раз отцу не до сиротинушки, то и это точно не их дело, и лезть в чужую жизнь, особенно жизнь правителя их народа, было себе дороже.

Все были твёрдо уверены, что болезненный ребёнок, родившийся раньше срока, чуть не убивший этим свою мать, лишь стараниями своей бабушки выхоженный, не доживёт и до своего пятилетия, а потому как наследника и будущего вождя их народа его никто не воспринимал.

«Подумаешь, матери порода!» — думали люди, — «В ней всего только хорошего, что забрали чужачку вместо кого-то из местных…»

Естественно, вслух этого никто не говорил — жить хотелось всем.

А ребёнок назло всем выжил, с поразительной цепкостью держась за жизнь и каждый раз подходя к краю, стоило слабому организму предать своего хозяина и подхватить снова какую-то заразу, выкарабкиваясь.

Немощность тела закаляла дух — молчать и терпеть мальчик научился прекрасно, а ещё ждать и наблюдать. И запоминать.

Ведь настанет когда-нибудь тот день, когда он станет правителем этого народа, и тогда им все придётся держать перед ним ответ за все обиды, за годы унижения и пренебрежения…

Нет более страшного существа, чем обиженный ребёнок… Ведь однажды он вырастет.

И Иккинг рос. Не так заметно, как его сверстники, он тянулся вверх, как тростинка, и в нём не было ни присущей другим детям пухлощёкости или неуклюжести. Не было ни активности — мальчик не носился по городку, не гонял чужих кошек или собак, не шалил, как остальные.

Все только утверждались в одной мысли — больной.

А мальчик проводил всё время в одном из двух мест, пусть об этом знали немногие. Или он сидел в кузне, наблюдая за работой своего единственного друга, кузнеца Плеваки, человека острого на язык, но добродушного. Что-то завораживало Иккинга в ковке — огонь горна, пожалуй, был единственным, к которому он не испытывал отвращения.

Ещё он мог шастать в лесу, где успел выучить каждую тропку и ориентировался не хуже охотников. Врождённое чувство направления не позволяло потеряться, а не проходящий даже в полуденный час полумрак успокаивал.

А ещё больше мальчик любил ночное время — отличное зрение, словно в насмешку данное ему, как и замечательный слух, этому только способствовали.

Он очень любил ясные, безлунные ночи… Полные холодных, таких далёких звёзд.

В общем, Иккинг был далёк от остальных детей, от своего народа и от того, что называли идеалом нормального ребёнка. И даже в те самые свои пять лет он с затаённым сожалением, пусть и не сильным, отчётливо понимал — с этими людьми, кажется, ему было не по пути.

* * *

Первое, чему Магнус научился в изменившемся, навсегда помрачневшем мире, это бояться и ненавидеть магию огня.

Наверное, это было не удивительно, ведь живя в окружении людей огня, убивших твою маму, трудно не возненавидеть их. И даже несмотря на то, что мальчик был принцем этого народа, не мешало ему на уровне подсознания не переносить всего, связанного с этими людьми.

Магнус, названный своею матерью, в честь её деда, рос угрюмым, озлобленным ребенком.

Жаркое солнце их островов не могло позолотить кожу мальчишки — любой загар сходил краснотой-ожогом с бледной кожи, и другие дети смеялись за это над ним. Мол, солнце, их покровитель, не любило Магнуса.

Может, так и было — мальчик не знал причину всеобщей неприязнт к себе, но заранее всем отвечал взаимностью.

Служанки, деланно-обеспокоенные, шептались о том, что, казалось, мальчик состоял из одних только острых углов и двух злых зелёных глаз, чей цвет юноша унаследовал от матери и деда. На эти глаза спадала длинная челка аккуратно остриженных и уложенных отчаянно-рыжих волос, из-за чего казалось, что он всегда смотрел исподлобья.

Все были твёрдо уверены, что болезненный ребёнок, родившийся раньше срока, не доживёт до своего пятилетия, заклёванный, сломанный своими сверстниками.

Но сломанным Магнус не был.

Он выжил назло всем, и все так же назло во многих теоретических дисциплинах, бывших обязательной частью образования знати, он разбирался быстрее и глубже других даже более старших детей, чем заслуживал похвалы наставников и зависть братьев, которых необходимость учиться не прельщала.

Он ничего не мог противопоставить своим обидчикам, кулаками и первыми искрами магии выражавшими своё недовольство его успехами. И некому было заступиться за мальчика — он был совершенно один, и даже дворцовые стражники в «игры» и «детские забавы» маленьких монстров не вмешивались.

Но немощность тела закаляла дух — молчать и терпеть мальчик научился очень быстро, а ещё ждать и наблюдать. И запоминать.

Нет более страшного существа, чем обиженный ребёнок… Ведь однажды он вырастет.

И Магнус рос.

И даже в те самые свои пять лет он с затаённой злобой и некоторой долей безысходности отчётливо понимал — с этими людьми ему точно было не по пути.

* * *

Наверное, самым ироничным в этой истории было то, что магией… первой магией Иккинга был именно огонь.

Тонкий как тростинка мальчик быстрым шагом шёл по ночному лесу в самое сердце острова. Что-то манило мальчика в это полнолуние туда, подальше от людей, в самую чащу. Что-то пело у него в ушах, плакало и смеялось, зазывая, тоскливо выло, но слов было не разобрать.

Казалось бы, именно этому мальчишке стоило знать, что верить голосам в голове не стоило, но он упрямо шагал, не думая ни о чём. Ни о том, что это могла быть ловушка неведомых сущностей, ни о том, откуда брались у него силы на столь долгий и трудный путь, ни о том, почему так легко ему удавалось ориентироваться в темноте — торчавшие из земли корни вековых деревьев и камни, усевавшие шедшую то ввысь, то вниз тропинку, мешавшие даже взрослым, этому ребёнку в тот миг не мешали.

— Иккинг…  — слышал он со всех сторон и в тоже время из глубин собственного черепа. — Иккинг…

Одно-единственное слово, его собственное имя.

Но этого было достаточно.

Тяжело сделать что-то невозможное. Но что, если ты не знаешь о том, что это невозможно…? Вот и Иккинг не знал, что в этом мире, где магия стихий было разновидностью нормы, было для людей естественно и обычно, а что считалось запретным, тяжёлым или забытым — слишком оторван он был от остальных.

Не знал Иккинг, что видеть в кромешной темноте, чувствовать жизнь на сотни метров вокруг — ненормально.

Если бы кто-то в ту ночь наблюдал издалека за мальчишкой, он смог бы с удивлением, а может и с ужасом заметить, что лесные звери не просто стихли в чаще — большая часть в панике разбежалась куда подальше от пути ребёнка, и лишь несколько стай волков внимательно следили за ним, сопровождая, подчинённые безмолвному приказу истинного хозяина этого острова.

Сам этот хозяин, бестелесный дух, молча наблюдал за мальчиком глазами волков, и никто не мог описать его мысли в тот миг.

Впрочем, этого гипотетического наблюдателя из числа людей не было.

Не было и кого-то, кто мог обнаружить пропажу мальчика, которому должно в этот поздний час мирно спасть в своей постели, ну, или в крайнем случае сидеть на крыше, наблюдая звёздное небо, к чему его отец уже давно привык и на что внимания не обращал совершенно.

Зато была, помимо звериных, пара внимательных зелёных глаз чёрной, не видимой во тьме тени, незаметно следовавшей по пятам за мальчиком.

Среди ребятишек бытовали легенды о Веа, духах ночи и кошмаров, бродивших в тёмную пору меж домов и забиравших души тех, кто рискнул выйти на улицу в полночный час.

Поговаривали так же, что днём эти Веа, боявшиеся только огня и света, прятались в тенях и пещерах. И что при их приближении воздух мгновенно холодел, вплоть до того, что облачка пара вырывались с дыханием, словно зимой.

И сколько бы дети не храбрились, они боялись этих духов темноты.

Иккинг же, напротив, чувствовал с ними некое родство что ли… Даже если они и были глупой сказкой, чтобы дети не бегали ночью по улице и не доставляли своим матерям лишних хлопот. Так или иначе, в Веа верили, а, порою, этого было достаточно, и иногда Иккинг хотел, чтобы и его боялись с такой же силой.

Ведь тех, кого боятся — не обижали.

Деревенские хулиганы тому были прямым подтверждением — многие детишки, даже не из робкого десятка, с ними не связывались, и только Иккингу было плевать.

Он не боялся.

Он тихо ненавидел.

Впрочем, времена черных, полных жажды насилия чувств у него проходили столь же быстро, как и наступали — при всей своей злопамятности, он был отходчив и мог, не реагируя на провокации и не строя планы отмщения, холодно отметить, кто из детей его обидел.

Но всё это было сейчас далеко, в свете дня и бурлении жизни, в этот час замершей. А пока Иккинг был уже недалёк от цели совсем неожиданного похода — до сердца острова оставалось совсем чуть-чуть.

Ещё буквально сотня шагов, и чаща расступилась, открывая вид на затесавшееся меж отвесных скал и частично находившееся в пещере с головокружительно высокими сводами озеро, с вытекавшим из него ручьём. Казалось, в лунном свете вода слабо светилась, и словно от неё самой шёл тот шёпот, звавший мальчика сюда.

Озеро было небольшим, но очень, очень глубоким — Иккинг доселе тут не был и до этого мига этого не знал, но почему-то понял, стоило ему на взглянуть на всё это великолепие.

И вдруг он словно проснулся.

Огляделся удивлённо, пытаясь понять, куда забрёл он в своём трансе и, что самое главное, как ему теперь отсюда выбираться.

Спустя пару мгновений оглушительной, звенящей и такой не свойственной вечно живому лесу тишины голос, вновь зашептавший, изменился, став тоньше, изящнее.

— Смотри… — раздавалось со всех сторон и одновременно с этим внутри него самого. — Смотри…

И Иккинг смотрел.

На его глазах происходило самое настоящее чудо — из глубины таинственной пещеры стали появляться сотканные из белого тумана, уютного и не слепившего чувствительные глаза мальчика, силуэты. Их глаза были полны интереса, но лиц у них не было, как не было ничего, говорившего, что это люди.

Было очевидно — духи. Но зачем он им понадобился…? Ведь Иккинг даже в свои десять лет не отличался следованиям заветам и особой религиозностью. Да, он верил, даже знал о существовании всесильных или почти всесильных нечто, но не настолько, чтобы они явились ему…

Или — настолько?

Или — этого было достаточно?

Духи пели, кружась по поверхности озера, но не тревожа его зеркальную гладь, словно они только и состояли из этой дымки, словно не было у них ничего материального…

Иккинг, умиротворённый увиденным, мирно заснул, не заметив мелькнувшей чернокрылой тени.

* * *

Проснувшись на рассвете на крыше своего дома, Иккинг ещё долго гадал — приснился ли ему поход к сердцу острова, или он был в реальности. Но проверить истинность чуда он так и не сумел, ведь, идя в трансе, дорогу он не запомнил…

* * *

Солнце лениво выползало из моря, загоняя в самый западный край неба последнюю темноту. Новый день не сулил ничего хорошего, но и плохого тоже. Всё как обычно. Всё стандартно, скучно, обыденно.

Дул лёгкий ветерок, трепал макушки деревьев, принося с собой свежесть, скрадывая знай первых лучей летнего светила. Что-то странное, особое было во влажном, солёном воздухе — что-то тревожное, как духота и тишина перед грозой. Но небо было ясное, обещая жаркий день.

Вместе с новым днём просыпалась и природа, а с природой — люди.

Высыпали они на улочки своего городка, деловито копошась возле своих и чужих домов, подобно муравьям или пчёлам — такие разные, но такие все одинаковые и похожие друг на друга, они вызывали у мальчика отвращение.

Иккинг, вынужденный через всё поселение идти до кузницы, в которой он накануне вечером забыл свою фляжку, за жалкие пару часов совсем не выспавшийся, а потому пребывавший в ещё более мрачном расположении духа, чем обычно, старался держаться теневой стороны улицы.

Проанализировав свои ночные приключения, он пришёл к выводу, что это всё же было в реальности, ибо несколько уже переставших кровоточить и подсохших царапин от веток и перепачканные в травяном соке и росе штаны тому неплохое подтверждение. Как и невыносимо болевшая голова, казалось, хотевшая расколоться надвое прямо у него на плечах.

Наверное, потому давно привычные шум и гам людей вызывали в нём внутреннюю агрессию ещё больше.

Привыкший спать всё больше при свете дня, мальчик сейчас чувствовал себя крайне некомфортно. Благо, хоть голод (ещё одно доказательство того, что озеро не было сном, как и духи) ему удалось унять — добродушная вдова Меттисон, Дара, которая приходила к вождю, чтобы помочь ему с хозяйством, оставила мальчишке неплохой перекус в виде половины буханки свежеиспечённого хлеба и большого, правда, уже остывшего, ломтя мяса и трети кувшина молока.

Непривередливому ребёнку хватило с лихвой и этого — жаловаться он в принципе не привык, особенно по таким мелочам, как скудность рациона.

Люди, как обычно, не обращали на него внимания, занятые своими повседневными проблемами, и усталость мальчика становилась всё более явной — Иккинг уже не оглядывался украдкой по сторонам, стремительно шагая к своей цели.

Может быть, не будь он в то утро таким рассеянным, то заметил бы, как народа на улице, по которой он шёл, стало совсем мало, но в тот миг вечная его осторожность покинула мальчика, уступая место нетерпению. Обычно у Иккинга была способность чуять неприятности, но в этот раз подвоха он просто не заметил.

И зря.

Когда он завернул в излюбленный им тёмный проулок, позволявший сократить путь до кузницы почти в полтора раза, перед ним оглушительно взорвалось нечто, опаляя волосы и оглушая, выбивая воздух из лёгких.

Как какая-то тряпичная кукла Иккинг, лёгонький и тонкий, ударился о стену ближайшего дома, откинутый силой взрыва, и с тихим, никем не услышанным стоном, он ничком упал на пыльную, поросшую затоптанной травой тропу переулка.

Несколько мгновений мальчик лежал неподвижно — в голова, тяжёлая, неподъёмная в тот миг, отчаянно звенела. Обожжённое лицо горело, горели ссаженные при падении колени и руки, было трудно дышать — болели рёбра, возможно даже треснувшие при ударе, в закрытых глазах словно был крупный песок — вспышка перед ними была слишком яркой.

Не обращал внимания мальчик на подскочивших к нему близнецов Торстон, наверняка и устроивших это «представление».

Эти двое, мальчишка и девчонка, Задирака и Забияка, ровесники Иккинга, долговязые и длинноволосые блондины, с вытянутыми лицами и грязно-голубыми глазами, часто досаждали ему.

К близнецам вскоре присоединились их друзья — Рыбьеног Ингерман, робкий и слишком откормленный заботливой матерью, Сморкала Йоргенсон, высокий и крупный для своего возраста мальчик, нахальный и высокомерный, как и все маги огня, по мнению Иккинга, и Астрид Хофферсон, бывшая для него загадкой.

Впрочем, Иккингу в тот миг было откровенно плевать на подошедших и откровенно издевавшийся над ним ребят.

Он попытался подняться, опёрся на дрожащие руки, но они предательски подломились, и под заливистый хохот своих обидчиков мальчик опять упал лицом в пыль и грязь. Так повторилось несколько раз, и с каждым новым падением в сердце Иккинга расцветала злоба, обильно удобряемая его бессилием.

Душа в себе непрошенные (и так и не пролитые слёзы), он, скребя отросшими ногтями по земле, сжал ладонь в кулак, сгребая в него пыльную траву, и в этот жест вложил он весь свой не вырвавшийся крик.

В очередной раз опершись руками о землю, он ощутил странное жжение на кончиках пальцев, растёкшееся на всю ладонь, что он тогда списал на полученные при падении царапины. Иккинг остановился на миг, пытаясь отдышаться и справиться с вновь нахлынувшей болью в голове, и, опираясь на всё ту же злополучную стену, всё же поднялся наконец на ноги.

Заметив на месте, где ладони коснулись пыльной травы, обугленные следы, мальчик не дал себе думать об этом и одним аккуратным движением стёр их ногой, словно невзначай.

Обдумает увиденное он уже потом.

В сторону своих обидчиков, переговоривших ему дорогу, он даже не глянул — с ними и так всё было ясно, да и глазах было непривычно мутно, а в ушах — противный писк и звон, звуки доносились словно сквозь толщу воды. Иккинг так и пошёл, опираясь на стену, и на миг замолкшие дети невольно расступились перед ним, давая дорогу.

Стоило ему сделать лишь два шага, как они вновь загалдели, но мальчику было всё равно.

— Что, даже слова нам не скажешь?! — разобрал Иккинг, как зло, но как-то растерянно воскликнул ему вслед Сморкала, пытаясь вывести из себя всем на потеху.

Зря.

Он не покажет своей боли, своего гнева, своей слабости, только не здесь, только не у всех на глазах.

— А бесполезно что-то говорить тем, у кого головы пустые, — бросил мальчик в ответ устало и побрёл в сторону кузницы, ощущая спиной удивлённые, а потом и рассерженные (видимо, наконец разобрали, что он сказал) взгляды компании.

Эти ребята не были единственными хулиганами в поселении, но они были детьми не простых крестьян, а приближенных к вождю воинов, а потому им многое просто сходило с рук.

Эти дети привыкли к вседозволенности — остальные, даже самые безбашенные, не осмелились бы напасть на человека, носящего фамилию Хеддок. И плевать, что Стоик, отец мальчика, уже давно, как только стало понятно, что никакой магией он не обладал, заявил, что Иккинг наследником не будет. Невысказанная мысль о том, что ими вполне могли быть уже его дети, гипотетические будущие внуки вождя, тогда так и осталась повисшей в воздухе.

А люди, вновь почему-то появившиеся на улице, на потрёпанного, вымазанного в дорожной пыли мальчишку не обращали внимания.

Как не обратили внимание до этого на звук взрыва.

Добравшись до кузницы, Иккинг не обнаружил там Плеваку, а потому, поднявшись в отведённую кузнецом лично ему («моему подмастерье!», как в шутку называл его Плевака) каморку и, заперев за собой дверь, мальчик опёрся о неё пострадавшей спиной и, не обращая внимание на полыхнувшую боль, он сделал то, чего не делал уже много лет.

Он расплакался. Слёзы, злые и бессильные, катились по перемазанным щекам, глаза мальчика невыносимо жгло, и лишь тихие всхлипы разрывали повисшую в крохотном помещении тишину.

За чудо надо платить.

* * *

Таким его и нашёл Плевака, ненадолго отлучившийся в Большой Зал — с разводами от слёз на пыльных щеках, разбитыми в кровь коленками, торчащими из прорех на испорченных штанишках, вцепившимся длинными тонкими пальцами в густые свои волосы, согнувшимся на полу, словно удара ждал.

— Не расскажешь…? — спросил коротко мужчина, с болью смотря на мальчика, который впервые за долгое время выглядел именно ребёнком, а не маленьким, повидавшим много гадости и людской грязи на своём жизненном пути.

Как он и ожидал, мальчик отрицательно мотнул головой, при этом поморщившись — казалось не могла эта тоненькая шея выдержать тяжести детской головы, но почему-то упрямо держала.

Весь Иккинг состоял из этого упрямства, пополам с терпеливостью и незаурядным умом.

Почему никто этого не замечал…?

— Эх, бедовый ты. Что не день, вляпаешься во что-то, — почти ласково причитал кузнец, для которого забота о сынишке лучшего друга отдушиной в тоскливой, лишившейся красок жизни, ведь он тоже страдал из-за случившегося с Валкой, из-за изменений, произошедших со Стоиком и неизбежно отразившихся на его ребёнке.

Была бы жива Фрина, мать Стоика, то, быть может, было бы проще мальчонке, но сердце её не выдержало всех потрясений, и она сгорела буквально за несколько дней на глазах у ничего не понимавшего, но всё запомнившего внука.

А похоронив мать, Стоик стал совсем невыносим.

Плевака прекрасно всё понимал — такая потеря не могла не повлиять на человека, и осуждать вождя было бы крайне лицемерно. Но одного кузнец принять не мог, как не крути эту ситуацию. Ни принять, ни по-настоящему простить. Как Стоик мог отмахнуться от своей крови, от собственного сына?!

От мальчика, так до боли похожего на свою мать.

(А может именно поэтому он и отдалился от него…? Чтобы не терзать своё и так израненное сердце этим поразительным, практически необъяснимым сходством?)

Так или иначе, но именно он, Плевака, уже давно не юный маг земли и Мастер Металлов, сейчас мокрой тряпкой смывал грязь с лица, шеи, рук Иккинга, именно он обрабатывал его ранки и ссадины давно уже взятым у знахарки отваром, именно он одевал мальчишку в найденную здесь тунику, и поил его травяным чаем.

Ведь, сложить жизнь иначе, будь он немного настойчивее и наглее, этот мальчишка мог бы быть его собственным сыном.

И если Стоик не хотел заботиться о ребёнке Валки, то Плевака это сделает за него. Хотя бы в память о своей подруге, с которой он сумел сохранить хорошие, добрые отношения, несмотря на его неудачное сватовство.

Ведь именно он, Плевака видел, как горели жизнью глаза мальчика, наблюдавшего за пламенем в горне, как искры тянулись к нему, словно что-то в Иккинге притягивало их. И почему-то никто, кроме кузнеца не замечал, что воздух вокруг мальчишки был каким-то наэлектризованным, словно после грозы.

Смутные подозрения шевелились в душе мужчины, глядевшего на ребёнка и вспоминавшего его родословную — были ли там в ближайших поколениях Маги Огня?

И как бы то ни было, тайной этой, своими мыслями они не поделится ни с кем.

И никогда.

* * *

Сидя на стволе поваленного дерева, невдалеке от края обрыва, серой громадой нависавшего надо холодным, тёмным морем, Иккинг молча погрузился в свои мысли, найдя наконец-то время для того, чтобы привести их в порядок и разобраться во всём произошедшем.

Солнце уже утонуло в море, послав последний свой луч всё ещё алевшим облакам, но и это было ненадолго — сумерки уже спускались на лес, и скоро тут будет совершенно темно.

Великолепно.

Мальчик, слабо улыбаясь, ощущал окутавшую его вечерню прохладу и наслаждался ею.

С того случая в переулке прошло уже несколько недель, все полученные им травмы уже успели зажить, спасибо Плеваке, обида — улечься и поутихнуть. Ничего, в кои то веки, не болело, не ныло, и это уже было немалым поводом для радости, на самом деле.

И теперь многое можно было обдумать.

Иккинг любил так делать — выжидать некоторое время, прежде чем вернуться к волновавшим его мыслям, чтобы уже спокойным и холодных разумом рассмотреть всё, что его тревожило, чтобы не совершить ошибок на горячую голову, подгоняемый чувствами.

Так или иначе, из ситуации с взрывом, этой глупой шутки напрочь лишённой мозгов компании, мальчик сделал несколько выводов для себя. Во-первых, никогда не стоило ослаблять бдительность, если рядом даже гипотетически могли быть люди. Во-вторых, в этот раз они заигрались, ведь яркая вспышка перед самыми глазами видимо их всё же повредила — зрение явно упало, и это было очень печально. «В-третьих» следовало из предыдущего пункта — нужно было учиться ориентироваться в сравшем размытым и нечётким мире, узнавать людей по походке и силуэту.

Не сказать, что это очень сильно осложнило Иккингу жизнь — он просто ещё меньше стал появляться в городке при свете дня, да и в принципе стал предпочитать длинный, но безопасный путь до кузницы, в обход поселения, по лесу, и это было даже здорово — никаких людей, тишина, и спокойствие… Так он хотя бы не нервничал постоянно.

Ночью и вовсе не было разницы, видел он мир чётко или пятнами, он всё равно привык полагаться на слух и своё собственное ощущение мира — он словно мог видеть с закрытыми глазами живых существ, их тепло, их… души.

Уже практически полностью стемнело, только небо на западе серело, когда Иккинг с холодным ужасом понял, что явно не спроста замолкли птицы.

Он был здесь не один.

Последовавший за этим осознанием шорох (который точно не допустил бы ни один зверь) только подтвердил его мысли, которые стали лихорадочно метаться в поиске выходов, путей спасения, и в этот момент Иккинг как никогда жалел, что у него не было никаких умений в магии любой из стихий.

Вариант того, что это кто-то из тех, кто для мальчика не был опасен, он отбросил практически мгновенно — мирному человеку незачем подкрадываться.

Теперь, не теряя ни мгновения, Иккинг, проворно извернувшись, бросился бежать по ему одному знакомой тропе.

Тихая ругань, топот и звон металла, в котором мальчик со страхом опознал оружие, заставили лишь ускориться, хотя шансы у него изначально были невысокие.

Скрыться в чаще не получилось, и, едва-едва сумев оторваться от преследования, он с неожиданной даже для него самого прытью взобрался на ближайшее дерево, надеясь, что наступившая темнота и густая листва сумеют спрятать его от чужаков (олуховцы, как бы мальчишка к ним не относился, не стали тратить свои силы на то, чтобы ещё и гнаться за ним — давно бы уже пришибли бы своей магией).

Дерево, ставшее его временным приютом, оказалось стаявшим практически на краю обрыва, и, в случае чего, теперь ему точно было некуда бежать.

А преследователи его в это время вышли из чащи, пытаясь отдышаться и оказались тройкой чужих воинов, причём, судя по всему, магами они не были — её искры Иккинг почему-то ощущал в людях.

Мальчик не видел ни лиц, ни чего-либо вообще, кроме черневших силуэтов, и потому замер, стараясь даже дышать через раз.

— Куда он делся? — прошипел один из незнакомцев, глухо выругавшись.

Чужаки крутили головами, молча и хмуро оглядывая ночной лес и, по всей видимости, силясь понять, куда делся мальчика, которого они преследовали и упустили из виду всего на пару мгновений.

— А Вату его знает, — отмахнулся второй силуэт. — Был, раз — и нет!

— Да Веа с ним! Спать хуже от того, что не убил ребёнка, я точно не стану. Меня другое волнует, — заметил третий. — Что мы заказчику скажем?

Повисла тяжёлая тишина. Видимо, незнакомцев действительно беспокоила реакция того, кто заказал их услуги. Похоже, они даже этого некто боялись — один из силуэтов явно передёрнул плечами, и наступившая ночная прохлада здесь явно была не причём — не для ещё не остывшего от погони взрослого человека.

— Что же… Будем искать, — решил первый силуэт, оказавшийся, по всей видимости, лидером этой тройки. — Я лично к нему с невыполненным заданием не сунусь.

Вот и всё.

Решившие идти до конца люди намного опаснее простых наёмников, это Иккинг прекрасно знал, как осознавал с безысходностью, что просто отсидеться на дереве не получится, уходить они явно не собирались, а ночи нынче коротки, ещё пара часов — и рассвет. И что потом…?

Мальчик, напуганный и разозлённый всем происходившим, лихорадочно просчитывал варианты выхода из этой ситуации, с отчаянием понимал — не находил.

Не было этих вариантов.

Ни одного, который не заканчивался его, Иккинга, смертью.

Внезапно ни к месту вспомнилось, как в тот злополучный день его ладони оставили обугленный след на траве. Вслед за этим в разуме, обрадованном, что хозяин его наконец обратил внимание эти моменты, заскакали картинки того, как в моменты гнева вокруг него загорались и гасли искры, а воздух наполнялся электричеством, становясь тяжёлым и душным, или как пламя всегда тянулось к нему, тем сильно пугая.

Или как всё тот же воздух вокруг него пах послегрозовым ветром в моменты счастья и вдохновения.

На кончиках пальцев вновь стало покалывать, и что-то тяжёлое, но не мешавшее дышать, теплело в груди и разливалось по всему телу, даруя силы и решимость на то, чтобы подтвердить свою страшную догадку.

Всё равно иного выхода не было.

И даже приняв решение, Иккинг всё ещё медлил, страшась ошибиться, ведь в таком случае он выдаст своё местоположение, а тогда — верная смерть.

— Смелее! — раздалось внезапно у него в голове, и голос это был почему-то знаком. — Направь тепло в руки и…!

Неслышно соскользнув с укрывшего его от преследователей дерева, мальчик постарался подкрасться к чужакам как можно ближе, ощущающая, как странная сила собиралась в ладонях, стукаясь в них со всего тела. Кожу покалывало, словно бы он зашёл с мороза в тёплое помещение.

Люди тихо спорили, безликие, увлечённые руганью и не замечавшие, что стояли они на самом краю пропасти, за которое морская бездна и острые скалы.

Иккинг считал удары сердца, шагая им в такт, приближаясь к чужакам.

Три… Два…

Один!

(…Его они так и не заметили, до последнего…)

Тепло сорвалось с пальцев ярко-синим, испепеляющим всё на своём пути пламенем, гудящим и жадно поглотившим троих человек, бывших угрозой для мальчика, и потому не оставивших ему иного выбора. Одежда на них в тот же миг вспыхнула, выплавляясь в кожу и причиняя, наверняка, нестерпимую боль.

Оглушительный, полный страдания и злобы тройной крик огласила спящий лес, и чужаки, ничего не понимающие, пытались погасить объявший их огонь.

Естественно, безрезультатно.

Люди бились в агонии, люди были сейчас наиболее опасны — в таком состоянии они были способны абсолютно на всё, и теперь Иккинг, душа в себе собственный полный ужаса крик, решился.

Закрыв глаза (начатое нужно доводить до конца!), стараясь унять бешено колотившееся сердце и собраться с силами, Иккинг новым потоком пламени заставил обезумевших от боли и страха людей попятиться назад, ближе к краю, а потом — рухнуть вниз с обрыва.

Крик прекратился.

С опаской глянув вниз, мальчик не увидел ничего.

При свете дня, ему точно предстала бы неприглядная картина окрашенной кровью воды и распятых на острых прибрежных камнях тел.

Провожаемый внимательным взглядом нечеловеческих зелёных глаз, мальчик побрёл в сторону дома, краем сознания понимая, что сегодня спать он не будет точно. Не после всего произошедшего, не после того, что он узнал о себе.

…Не после того, как он стал убийцей…!

И единственная чётко оформившаяся в его голове мысль не желала исчезнуть, повторяемая с каждым вздохом, с каждым шагом.

Это было слишком просто!

Когда судьба века переломилась во второй раз, Иккингу Хеддоку было десять лет.

* * *

Магнус, в отличие от своих старших братьев, находившихся всегда под строгим надзором, имел возможность сбежать в город — стражники закрывали на это глаза, прекрасно зная, что, если с мальчишкой случится беда, отвечать за это будут не они.

То, что рано или поздно он нарвётся на проблемы понимал и сам принц, в котором к десяти годам так и не проснулась магия. И именно из-за этого Эйтис утратил к нему всякий интерес, позволив ему мирно жить, учиться, и даже даровав некоторую свободу, ведь Лордом Огня мог стать только маг, подчинивший пламя, а не просто имеющий одну с Династией кровь. И, по мнению всех, теперь он точно выбыл из очереди престолонаследия.

Но если доселе мальчик бродил в богатых районах города, то теперь, из-за любопытства своего решил посмотреть на жизнь бедной части населения.

Глупый…

Не удивительно, что местная человеческая грязь заметила ребёнка в скромной, но очень дорогой одежде, и решила поинтересоваться — может у него при себе ещё что было ценное.

Когда его, Магнуса, напуганного и разозлённого, после недолгой погони, загнали в угол, он ни о чём не думал.

Зато у него в голове возникали одна за другом сцены тренировок стражников и гвардейцев, те приёмы и техники, которыми они пользовались, и ощущение собиравшегося в ладонях, тянувшегося от странного комочка в груди тепла только подогревали его злость.

Когда с его рук сорвалось ослепительно-голубое пламя, он даже не удивился…

Он мог остановиться.

Он мог сбежать, воспользовавшись заминкой.

Но… Эти люди были слишком хорошим шансом выпустить весь похороненный в мальчике гнев, всю боль и ненависть, копившиеся в нём годами.

На крики этих несчастных никто не обращал внимания — раз больно, значит сами нарвались, думали жители этой части города.

Шагая после этого обратно во дворец, осознавший, наконец, что он стал убийцей нескольких человек, провожаемый опасливыми взглядами, Магнус думал только об одном, и не получалось у него направить мысли в другое русло.

Это было слишком просто!

Когда судьба века переломилась во второй раз, принцу Магнусу было десять лет.

Никому, ни единой душе Иккинг не рассказал о том, что случилось в лесу в предрассветный час, ни с кем не поделился своей неподъёмной ношей, молча и зло продолжая проживать день за днём, украдкой наблюдая за другими и пытаясь понять — почему мир точно такой, каким он был.

Почему ничего, по сути, не изменилось.

Солнце всё так же светило, отец был всё таким же равнодушным, Плевака — понимающим, детвора из поселения — надоедающей, люди — раздражающими и трусливыми.

Только внутри у мальчика что-то перегорело, погибло вместе с его несостоявшимися убийцами.

Зато теперь он — убийца.

Конечно, он знал, что так или иначе смочили в чужой крови свои руки многие из воинов их поселения, но — защищая Олух от пиратов и разбойников (ведь Флот Империи этим не занимался, в общем-то справедливо считая защиту чужого острова бесполезной и безответственной тратой времени и ресурсов).

Что-то тёмное, что-то страшное отметило его, запятнало его душу, и почему-то мальчик постоянно ощущал на себе эту грязь, это зло, им совершённое.

Оказывается, он ничем не отличался от тех, кого ненавидел.

Воспоминания о пламени, сорвавшемся с пальцев, голодным хищником рванувшем к своим жертвами было слишком ярко в детском разуме, оно являлось в полночных (вернее, полдневных, ибо мальчик вообще перестал спать по ночам) кошмарах.

Искажённые агонией лица, ненависть и страдания в глазах… Крики боли и отчаяния… Это зрелище представало магам огня, когда они захватывали новые территории, отнимая матерей и отцов у детей?

Наверное…

Так или иначе, правды ему не узнать.

Зато, вернув разу прежнюю холодную расчётливость и рациональность, посадив на цепь свои ужас и растерянность, Иккинг пытался вспоминать и анализировать всё, что он зал о магии огня и том, как дети учились её управлять.

Было более, чем очевидно — ему нужно было обуздать стихию, оказавшуюся ему подвластной. Он не имел права не уметь управлять своими силами, ведь это могло привести к ещё большим жертвам.

Становиться чудовищем более, чем он уже был, не хотелось.

Оно и понятно…

Однако, главное и, по сути, единственное, что удалось вспомнить Иккингу — то, что даже у самых талантливых мальчишек и девчонок не получалось выдавить из себя даже искорку, если они не посвящали много времени усердным тренировкам, доводя себя, порою, до изнеможения.

«Магия Огня напрямую зависела от энергии, проходившей через тело человека, а эта энергия завесила от уровня физической подготовки!» — так были уверены все наставники юных магов, и именно этому они учили ребят.

Но у него получилось это сделать иначе — а ведь он только занимался дыхательными упражнениями, вычитанными в какой-то книжке. Ито лишь потому, что там писалось — они укрепляли здоровье, а с его тщедушным телом, которое могло его предать в любой момент, решив внезапно заболеть или устать, или замёрзнуть, или ещё как-то доставив ему неудобства.

А ещё Иккинг ощущал какое-то живое тепло во всё, что дышало, и потому всегда мог определить чужое присутствие, если был сосредоточен и не уходил в себя.

(Как это было в последние два раза, ставших для него переломными.)

Духи же… Духи ощущались, напротив, какими-то прохладными, что ли… В них не было того тепло, что присутствовало в живых, но «вкус», если так можно сказать, у этой энергии, у этого неведомого нечто был схож с человеческим.

И точно такую же энергию он ощущал внутри себя — она кипела и бурлила, как кипящая вода, как штормовое море, как расплавленный металл, выжигая слабое тело изнутри, словно ей было тесно в нём, словно она жаждала вырваться на свободу, слиться с остальным миром, походя разрывая его на куски, совершенно не обращая внимания на то, что своим только присутствием она не давала ему развиваться и расти, как остальные дети.

Наверное, именно эта сила иногда плескалась в его глазах — стоило порою, разозлённому или расстроенному, ему посмотреться в отполированную поверхность металлической пластины, заменявшей ему зеркало, как он замечал, что радужки его глаз словно светились, словно этот свет лился из самих его зрачков.

Свет тёмный, холодный, жестокий и настолько пугающий, что неудивительным был тот факт, что люди старались никогда не смотреть ему в глаза.

(Но все как один они забывали о его глазах, стоило им отвлечься на что-то другое…)

Так или иначе, именно эта энергия и не давала ему чувствовать себя таким как все, именно она заставляла его сторониться других, открывая глаза на их пороки, их… зашоренность и трусость. Именно она доставляла ему столько страданий и именно она сделала его тем, кем он и являлся.

Она его медленно убивала изнутри, и она не давала ему погибнуть, оттаскивая от края смерти раз за разом.

И именно она спасла его той жуткой ночью.

И сделала убийцей.

Так может…?

Так может и не магов огня, отнявших у него мать, не свет солнца, дававший им силу и не тепло, всё это сопровождавшее он так яростно не мог принять? Может именно её, не осознавая пока того, свою собственную силу он так долго боялся и ненавидел?

Ответа не было… Его и не могло быть — Иккинг даже самым краем ухом никогда не слышал о проблемах, схожих с его.

Никогда доселе на Олухе не появлялись люди, которые оказывались способны не просто на магию одной из четырёх стихий, а на то, чтобы видеть энергию, из которой эта самая и была соткана. По понятным причинам, в плане знаний мальчик был отрезан от остального мира — приходилось полагаться только на книги, которые были в библиотеке поселения.

Ещё была надежда на собственные наблюдения, благо природа одарила его необычайной внимательностью, если он знал куда смотреть. А теперь он знал, хотя бы приблизительно…

Оставалось только учиться.

И смириться.

И взять, наконец, эту энергию под контроль! Она жила в его теле и подчиняться она будет только ему!

Вот только на словах это всё хорошо, а вот на практике — намного сложнее. Ведь он слабо понимал, с чем имел дело, а потому приходилось действовать наугад, и при этом незаметно, чтобы ничем себя не выдать.

Казалось бы — радость какая, у немощного сына вождя, оказывается, были способности к магии! Однако, всё было не так просто. И, наверное, даже намного страшнее, чем хотелось бы. И Иккинг справедливо опасался показывать свою магию хоть одной живой душе, прекрасно понимал, что эта весть вмиг добралась бы до его отца, а он…

А он был магом земли.

И Огонь в его роду был только у одного человека — у его прапрабабушки Алаи Хеддок.

И Стоик скорее бы удавился, чем признал бы, что его прадед взял в жёны аристократку из Огненной Империи. И он скорее отречётся от мальчика, назвав его ублюдком, чем признает, что кровь сумела прорезаться сквозь поколения.

Хотя, наверное, это и было невозможно…

Проще было бы признать, что он, Иккинг, никакой не Хеддок, а простой безродный мальчишка, чужой ребёнок. Тогда можно было бы всё бросить и попытаться найти того, кто мог бы гипотетически оказаться его родителем. А позор своего происхождения он пережил бы — не впервой терпеть. Правда, память матери марать не хотелось, её светлый образ, но и это было второстепенно. К мученикам не липла грязь.

Да, так было бы проще, пусть это и принесло бы свои трудности. Если бы он на самом деле был бы сыном неизвестного (или известного, какая разница?!) мага огня.

Но проблема была в том, что Иккинг был железно уверен, он — сын Стоика Хеддока, и это было не детское упрямство и желание хвататься за остатки своего старого мира, а просто факт. Как то, что Сморкала — Йоргенсон, или как то, что что солнце вставало на востоке.

А дело было в том, что, вообще-то, эта тёплая энергия, та самая жизнь в людях не просто имела какой-то свой отливавший их от духов «привкус» — она имела особые оттенки, и спутать родственников было абсолютно невозможно.

И у Стоика она пусть и отдавала «запахом» металла (как лезвие меча или как пролитая им кровь врагов…?), оставалась достаточно узнаваемой.

Пусто у отца её и было намного меньше, и каждый поток её, каждый канальчик был на своём месте, не наполнял всё тело, электризуя волосы и даря странные мысли.

От этого становилось ещё горше порою.

(Нечасто… Только самыми тоскливыми вечерами.)

А имя Алаи Хеддок всё не шло из головы погрузившегося в размышления мальчика — чем-то зацепила его эта огненная аристократка, а ведь историю своей семьи он знал достаточно хорошо. Отлично, даже можно сказать, хотя он всё больше уделял своё внимание временам основания поселения и жизнеописанию Хемиша I.

Конечно, история свободолюбивого, гордого и не покорившегося никому основателя его рода была намного интереснее и, надо признать, познавательнее, чем похождения его потомков.

Особенно учитывая тот факт, что с каждым годом в летописях Олуха становилось все больше откровенное лести вождям, всё больше прославления правителей в попытке польстить, и реальная история терялась за массой совершенно ненужной, пустой информации.

Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно — Иккингу приходилось самостоятельно отделять зёрна от плевел, сравнивая и сопоставляя летописи разных авторов, чтобы выяснить хоть какие-то правдивые сведения. Благо, времени у него на это было всегда много, а читать мальчик научился (не без помощи на удивление грамотного кузнеца, конечно) читать ещё в пять лет.

Так что после всех этих лестных, сладких до приторности строчек было кране трудно вспомнить что-то по-настоящему дельное.

Алаи… Алаи…

Красивое, нежное, совершенно не свойственное этим суровым северным краям имя практически резало язык своей непривычностью, скрывшейся за ним историей. Несомненно, красивой и жестокой, иначе с магом огня, пришедшим с южных островов, быть просто не могло.

Алаи.

Да что же это…?

Мальчик нахмурился, силясь вспомнить, уцепиться за промелькнувшую у него в разуме мысль, ведь разгадка была так близка, ведь всё было так просто!

Иккинг замер, уставившись в пустоту.

Вот оно…

Принцесса Огня Алаи. Единственная дочь Магнуса Безжалостного и Леди Мие. Родная тётя того, кто в будущем стал Брандом Кровавым.

Вот оно!

Не оттуда ли, не из Огненной ли Династии шла его сила? Не спала ли она в крови его рода, пока не встретилась с кровью его матери и не пробудилось в нём, в Иккинге?

Появившаяся ясность дарила ощущение спокойствия, уверенности — теперь ему было с чем работать, а уж родство с теми монстрами, что правили на Огненном Престоле он как-нибудь переживёт, это ещё не самое страшное, что могло с ним случиться.

Его отец же тоже знал об этом.

Отец…

Мальчик с досадой схватился за волосы и закусил губу, в полной мере, наконец, осознавая, во что он вляпался на этот раз.

Стоик ни в коем случае не должен узнать о том, в нём, Иккинге, проснулась кровь Алаи, ведь кто знает, как отреагируют люди на потомка первого Огненного Императора. Он — не принц во дворце и с охраной.

И никто не гарантировал, что люди не захотят с ним расквитаться.

А неведомая сила не сумеет спасти его ото всех… до тех пор, пока он не научится ей полноценно управлять, пусть даже и в форме магии огня.

Что же… Это тоже — вариант.

* * *

По коридору роскошного, отделанного ало-золотыми и бордовыми цветами дворца, в котором можно было без труда узнать главную резиденцию Огненной Династии, шли двое.

Они совершенно не обращали внимания на стражу и тихо переговаривались, стараясь сделать так, чтобы суть их беседы осталась ведома лишь им двоим.

Это были высокий рыжеволосый парень лет семнадцати и девочка десяти, чьи чёрные волосы были убраны в замысловатую причёску. В этой парочке без труда можно было признать брата и сестру — бледная, покрытая веснушками кожа, высокий для своего возраста рост и общая худощавость, форма губ, скул и подбородка, разрез глаз и сами эти глаза, отчётливо зелёные, свойственные магам земли, а не огня, всё это буквально кричало об их ближайшем родстве.

— Для чего это всё, братик? — спросила девочка, обращаясь к парню, глазами показав в сторону окон, за которыми, где-то далеко на северо-востоке, за сотни дней пути жёстко подавлялись любые мятежи и лилась людская кровь. — Я не понимаю. Дядя, он…

Парень посмотрел на сестрёнку и только покачал головой.

— Не стоит, Хедер, — оборвал он её на полуслове с какой-то странной мольбой в голосе. — Даже у стен, порою, есть уши, давай не в дворце такие разговоры вести, ладно?

И девочка действительно замолчала.

Она, миловидная и утончённая (про таких говорили, что вырастет красивой), была умна не по годам, и подставлять брата своими не к месту возникавшими вопросами не хотела.

Слишком она дорожила последним своим оставшимся в живых родственником и слишком боялась его потерять.

— Знаешь, кажется, тебе передалось больше этой проклятой крови, братец., — сказала она очень-очень тихо, стоило им покинуть давившие на сознание багровые стены и оказаться в приятном полумраке садов, посаженных ещё при Императоре Магнусе, для его супруги и дочери. — Слишком спокойно ты относишься ко всей творящейся вокруг несправедливости.

А теперь, спустя сотню лет, когда тоненькие кустики стали мощными деревьями, уже они прогуливались по ухоженным безлюдным дорожкам — одна из позволенных им вольностей.

Парень, осознававший их с сестрой положение намного отчётливее, чем девочка, всеми силами старался сдерживать свой горячий, деятельный, взрывной характер, прекрасно понимая, что его сестра, его единственная слабость была в руках, во власти Императора, их дяди, и страх за неё был хорошим стимулом вести себя тихо и покорно.

Пусть это и вызывало холодное бешенство глубоко внутри.

— Спокойно это не одобрительно, малая. Ты не понимаешь… Это всё достанется мне в один прекрасный момент, и ненавидеть то, за что потом придётся нести ответственность, намного безумнее в этой ситуации, я считаю, — с тихим отчаянием произнёс он. — Зато ты вся в отца…

Девочка на миг замерла, а потом резво повернулась всем телом к брату.

— Это какая?

А тот тоже замер, смерил сестрёнку странным, тоскливым, каким-то нечитаемым взглядом и вздохнул.

— Неужели ты совсем его не помнишь?

Слова с губ сорвались так легко, словно бы и не было за ними страданий и полных горя бессонных ночей, когда он будил Хедер, не давая ей утонуть в очередном кошмаре, и себе заодно.

Словно бы ему было всё равно…

Словно бы слова о дурной, страной крови Династии были правдивыми.

Но это не так…!

— С момента их гибели я старалась особо не проявлять к их личностям интерес… сам понимаешь, — вздохнула девочка, и парень бы вынужден признать её слова рассудительными и логичными.

— Понимаю, Хедер. Слишком понимаю! Ведь я ему нужен, я его Наследник, я Принц, но ты… — он впервые говорил с сестрой так откровенно, и ему казалось, что в мире что-то с хрустом ломалось, рушилось, осыпая их осколками. — Ты слишком уязвима. И я, признаться, очень боюсь за тебя.

Юноша хотел закрыть собой сестру от этих осколков.

— Я знаю про отца только то, что он был сыном прежнего наместника Огненной Короны в Новом Бранде. Ну, который был Освен Вереск, — тихо сказала девочка, старательно обходя упоминания об их матери. — Кажется, кто-то из особо лояльных местных, если не ошибаюсь.

Они пришли в самый дальний, глухой угол сада.

Здесь всегда царствовала тень от гигантского какого-то фруктового дерева, чьи плоды быль горько-кислыми, терпкими и лишь слегка сладкими. Словно вся их жизнь.

Отсюда можно было увидеть практически весь парк, и было невозможно подкрасться к этому месту, спрятаться и подслушать.

Здесь можно было не опасаться…

Тут же, на берегу пруда, где и располагалось это могучее дерево, была скамейка, сделанная утончённо и искусно, и явно очень-очень давно — не было ныне таких мастеров по металлу, ведь все они были магами земли, а они…

А их не было больше.

Так или иначе, стараясь не уходить глубоко в свои невесёлые размышления и воспоминания брат и сестра сели на ту скамейку, и лишь после этого продолжили свой разговор.

— Отец был хорошим человеком. Добрым, мягким, не воинственным. Как и его кузина… — сказал парень, наконец собравшись с мыслями и решившись нарушить тишину. — Пожалуй, только они двое заслуживали внимание из всей этой проклятой семьи. И, насколько мне известно, они оба мертвы.

Хедер покачала ногами, отстранённо наблюдая за какой-то птицей, плывшей вместе со своим выводком по поверхности пруда.

Она переваривала новую для неё информацию.

Парень её не спешил, прекрасно понимая, что сестре понадобится некоторое время, чтобы сформулировать свой следующий вопрос, особенно учитывая, что на многие из возможных его вариантов он отвечать не хотел — это вряд ли бы понравилось услышать маленькой девочке, будь она сколько угодно умна.

— А кем была эта… наша тётя, получается? — тихо произнесла она, наконец.

Вот он, вопрос.

Да вот только совершенно не тот, который ожидал юноша, замерший и пытавшийся подобрать мягкий, понятный ответ.

— Да, тётя. Она… — мягко улыбнулся он. — Просто умная старшая племянница Освена. Хотя я помню её молоденькой девушкой, я могу с уверенностью сказать, что она могла бы стать великим человеком, если бы не спуталась с этим… Хеддоком. Но, знаешь, так бывает — душа зовёт, и ничего ей не противопоставишь. Это не первый раз, когда наша кровь уходит туда, на север.

— Я признаться, плохо знаю историю Династии, — тоже улыбнулась девочка, но несколько смущённо. — Учителя стараются обходить эту тему стороной, говорят, что я ещё слишком мала для такого.

Парень покачал головой.

— Жалеют они тебя, дурёха. На крови эта история построена.

Возразить было нечего.

— Наверное… — вздохнула девочка, соглашаясь. — И всё же, что стало с тётей?

— Она, глупая, думала, что, сбежав с женихом сможет укрыться от взгляда Императора, который уже давно её приметил… — ответил парень, несколько расстроившийся, что не удалось увести тему от печальной судьбы их родственницы. — Она была магом воды. И это в семье нашего отца!

— О, духи…

— Именно, — кивнул юноша, видя понимание в глазах сестры. — Ты же помнишь про Олух? У них забирают каждые пятнадцать лет самого сильного мага.

И вновь повисла тишина.

Звенящая.

Тяжёлая.

Душная.

— Она ведь не была самой сильной, верно? — громом прозвучали тихие слова девочки, уже обо всё догадавшейся.

— Нет, — подтвердил её невесёлые мысли брат, и слишком много горечи для одного человека было в его словах. — Но она была той, к кому мы могли пойти в случае чего. Кто дала бы нам приют, несмотря на происхождение нашей матери.

Девочка прерывисто вдохнула, тихо ахнув.

Она, оказывается, не осознавала всей подлости, жестокости и злопамятности их дяди.

— Император просто сделал так, чтобы у нас не было выбора, — неожиданно для смой себя сказала она, намеренно выделив тоном первое слово.

— Путь только во славу Огня. Да.

Слова юноши падали как камни, лицо его ничего не выражало, ни единой эмоции, застыло восковой маской, как всегда бывало, когда ему было трудно контролировать собственные мысли и эмоции.

Глаза девочки испуганно расширились.

— Но ведь это не сработало, верно, братик? — прошептала она, вцепившись в юношу изо всех своих сил, со всем отчаянием и злостью на весь этот мир его обнимая, стискивая чуть не до хруста рёбер. — Дагур?! Ты ведь…?

— Я его ненавижу, Хедер. За нашу маму, за отца, за все твои слёзы и за нашу тётю. Но ничего не могу исправить.

* * *

Он, Принц Магнус, третий сын Лорда Огня Эйтиса, в тот момент мог с уверенностью сказать, что он был счастлив.

Абсолютно.

Беспредельно.

То, что он всё же оказался магом, да ещё и магом огня казалось ему достаточно хорошим тузом в рукаве. Хорошим аргументом, которого от него никто не ожидал и который ещё не раз мог спасти ему жизнь.

Глупое желание побежать и похвастаться отцу мальчик подавил в себе тогда практическим мгновенно, даже не дав ему полноценно оформиться — ему ясно дали понять, что пока он не мог полноценно претендовать на трон, он не был опасен для Лорда Огня, а потому мог спокойно жить, без постоянного контроля над собой, что давало множество плюсов, от которых Магнус был не готов отказаться.

Да, ему приходилось тренироваться тайно, по ночам и так, чтобы этого никто не заметил, даже слуги, впрочем, привыкшие к его постоянным побегам из покоев с закатом.

Ну нравилось ему бродить по дворцу в темноте, что поделать!

Зато он выучил каждый закуток и каждый тайный ход громадного строения, за столько-то лет, и окружающие, в первую очередь стража, привыкли к его причудам, перестав обращать на него внимания, что тоже было на руку юному принцу.

Он учился и тренировался до изнеможения, старался правильно дышать и построить правильную циркуляцию энергии в теле, от чего и зависела магия.

Он с восторгом замечал свои стремительные успехи, которые, в том числе, отразились и на его тренировках с мастерами боевых искусств — всё же владение холодным оружием и рукопашным боем было обязательным для всех мальчишек Династии. И его хорошие результаты не могли не радовать наставников.

Магнус знал, что придёт тот день, когда он отплатит всем, кто его когда-либо обижал, и он карой небес и духов обрушится на них.

Ждать он умел.

Учиться — тоже, и причём с удовольствием.

И поглощённый чтением древнего свитка, в котором повествовалось о древних, полузабытых ныне техниках и приёмах магии огня, Магнус совершенно не замечал странного силуэта, наблюдавшего за ним из угла, в котором сгустились тени.

Тени ждали своего часа, тени готовы были подарить мальчику ещё несколько лет, чтобы получить то, что было им нужно.

И не замечал мальчик взгляда внимательных нечеловеческих зелёных глаз.

* * *

В неком неопределённом пространстве чернели, порою расплываясь, два неясных силуэта — высокий, стройный, вроде как похожий на человеческий и непонятный, странный, крылатый, принадлежавший наверняка какой-то неведомой и страшной твари. Вроде тех существ, рассказами о которых пугали маленьких детей и наивных дураков.

А в пространстве том не было ничего долговечного, кроме самих этих фигур — всё растекалось, плавилось и перемешивалось, как краски на палитре, как капли чернил в воде, пытаясь и путая любого наблюдателя.

Впрочем, не было этих наблюдателей.

И не могло быть.

А, впрочем, если бы и были они, то вряд ли сумели бы услышать, и уж тем более понять странный разговор тех двоих. Не мог дать всех ответов этот диалог, только добавлял новых вопросов.

— Ну, что можешь сказать про мальчика? — с явно различимой улыбкой в своём женском голосе произнесла человеческая фигура.

Своими огненными, завораживающе-рыжего оттенка глазами, в которых плясали лукавые икринки, она сверлила своего жуткого на первый взгляд и неразличимого в темноте собеседника, и во всей позе неизвестной женщины, в голосе её и взгляде сквозила добрая насмешка, дружеское подтрунивание, но в то же время — затаённое глубоко-глубоко, на всё же заметное при внимательном рассмотрении превосходство.

— Вы оказались правы, Госпожа. Он оказался более, чем достоин внимания, — с покорностью отозвался второй силуэт. — Но всё же одного я понять не могу… Зачем нужно было организовывать покушение на мальчишку? Решили избавиться от него? Конкурента на тёмную славу увидели?!

С каждым новым восклицанием в голосе Второго становилось всё больше злобы и даже едва различимой угрозы, словно бы жизнь и здоровье мальчишки, о котором шла речь, оказались намного важнее, чем мнение и приказы таинственной Госпожи.

Быть может, так и было для Второго.

— Зря ты так, друг мой, — укоряюще покачала своей кудрявой, златовласой и всё так же едва различимой головой женщина. — Сам же видел и контролировал всё, что тогда происходило.

Силуэт помолчал, принимая к сведению эту информацию и гладя на фигуру с каким-то усталым недоверием.

— И всё же… зачем?

— Глупый ты. Хоть и живёшь уже сотню лет… — - Необходимо было организовать для мальчика смертельную опасность, которая заставила бы его задействовать все резервы, даже невозможное.

— То есть всё это только из-за того, что магия у него не хотела просыпаться…

А в голосе Второго вновь начала сквозить уже неприкрытая угроза напополам со странным разочарованием — ему явно не нравились методы, используемые женщиной, но он в данный момент не мог ей перечить совсем уж открыто.

Не сейчас.

Не было за ним пока той силы, на которую можно было положиться.

Не было того, перед кем можно будет склонить голову.

— Тут не всё так просто… — вздохнула женщина устало и даже как-то растерянно. — Всё происходит неправильно. Не по порядку… Это должен был быть воздух — не пламя.

Зелёные, внимательные и умные глаза Второго прищурились. В них мелькнула догадка, которую он поспешил озвучить, чувствуя при этом мрачное злорадство — ведь, на самом деле, он озвучивал и собственные мысли, ощущения.

— Вы просто видите в нём другого мальчишку, который из маленького и слабого вырос большим и злым. И в итоге стал Вашим убийцей.

Не таким уж и злым, на самом деле… По крайней мере его можно было понять и принять, что Второй сделал, а Госпожа — не смогла. И теперь пыталась, по всей видимости, исправить ситуацию, но он то знал, что теперь слишком поздно для этого.

Процесс начался.

Отсчёт пошёл.

У этого мира было ещё ровно тринадцать лет…

— Твоя правда, друг мой… — вторя его мыслям, отозвалась женщина несколько подавленно и даже, казалось, пристыженно. — Твоя правда. Мне порою кажется, что это он смотрит на мир глазами мальчика.

— Вы просто боитесь, — сухо отозвался Второй, и по глазам своей собеседницы понял — он прав.

И это была его маленькая победа.

— Боюсь… — легко (даже слишком легко…) согласилась с горечью в голосе женщина. — В мальчике течёт его кровь, и единая сила в них. Ты и сам это ощущаешь… Только нам с тобой под силу не позволить этому дитя стать новым чудовищем, которое бы погубило мир в своей слепой ненависти ко всему живому.

Крылатый силуэт неодобрительно глянул на неё. Учитывая всё методы этой дамы… И то, как она пострадала ранее от сил их общего знакомого… Не дождаться мальчику объективности с её стороны.

Ну ничего — он пресечёт в следующий раз её опасные порывы.

Между вернувшимся в мир новой жизнью другом и убитом им во гневе женщиной выбирать не приходилось.

— Духи любят его, — попытался он, уже не особо надеясь на результат, заострить внимание на различиях, а не сходствах этих двоих, но, ожидаемо, не добившись ничего.

— Конечно, любят, — тихо и как-то зло рассмеялась она. — Они чуют, с кем делит он душу.

— Я помогу вам… — задумчиво протянул Второй, уже окончательно принявший решение. — Но ломать его не позволю. Мы с ним неразрывно связаны, и его страдания для меня… невыносимы. Во тьме своей он должен переродиться, вернувшись к свету, обретя равновесие и даря его всем остальным в этом мире.

— Да, да… Через хаос к гармонии, через страдания к покою, через тьму к свету, я помню.

— И через смерть — к вечности.

— Я не могу препятствовать тебе… Но будь осторожен.

Два взгляда, рыжий и зелёный, плавили собой черноту неопределённого, находившегося, казалось вне реальности и времени, пространства, гадая, что же им сулило будущее.

---

Примечания:

Я пожалею, что выкладываю главу так поздно, но я не могла не поделиться ей сейчас! Ждать до утра не было сил.

Все родственники друг другу... Всё запутанно... Я случайно.

У несчастного автора начинается зачётная неделя, а потом сессия, и месяц дистанта на успеваемость повлиял не лучшим образом... Так что могу пропадать, как на этой неделе. Зато на каникулах я обязательно допишу всю первую часть, а в ней 11 глав будет)

Глава пока не бетилась... не ругайтесь за очепятки. И меня очень мотивируют ваши отзывы!

С момента, когда Иккинг осознал природу своих способностей (и проблем), прошло два года. Два сложных, насыщенных года, полных изнуряющих тренировок, чтения старых книг, изучения древних языков, на которых многие их тех книг были написаны, ещё большего отдаления от людей и постоянных ссор с отцом, который, казалось, считал, что если не упрекнёшь сына в чём-либо, то день прожит был зря.

Мальчик старался держать при себе свои мысли, но с каждым днём всё вокруг становилось запутаннее и безумнее.

Ведь одно дело — просто быть странным и сторонившимся людей мальчишкой, и совсем другое — быть им же, но хранить при этом страшную, крайне опасную тайну.

Никогда доселе одиночество не угнетало Иккинга настолько. Невозможность поделиться своими догадками хоть с кем-то была совершенно невыносима, но мальчик с присущим только ему упрямством продолжал молча сжимать зубы и идти вперёд, день за днём, месяц за месяцем. Продолжал учиться, познавать собственные силы и пытаться найти им применение.

Надо признаться, Иккинг совершенно перестал обращать внимание на всё больше и больше терявшее свою остроту зрение, всё чаще полагаясь на другое зрение.

Со временем он понял, что таинственная энергия была вообще во всём, что существовало в этом мире — и в камнях, и в деревьях, и в зверях. И он учился отличать её оттенки, различать людей и скалы, брёвна домов и грубую пыль дорог, кур и траву.

На это ушло много времени, но результат того стоил.

И им было даже не то, что Иккинг вполне мог ориентироваться в полнейшей темноте и с закрытыми глазами.

Нет, самым главным результатом было окончательное осознание того факта, что именно эта энергия была тем, что связывало весь мир воедино, что она была истоком и сутью магии из четырёх любого элементов. Из неё, этой энергии, были сотканы все духи, и это объясняло их могущество — ведь управлять собственной сутью, этой силой духам было просто.

А люди энергию не чувствовали.

Совсем.

Они знали о ней, рассказывали о ней своим ученикам, успешно практиковали магию, и всё равно не ощущали энергию так, как её ощущал он!

А ведь если бы люди могли понимать и чувствовать её, то каждый мог бы, подобно давней сказке-Аватару использовать магию любой стихии, вне зависимости от того, кем были их родители.

Развивать мысль о том, кем же тогда был он, Иккинг, не хотелось.

Было страшно.

А потом, в первую свою зиму со своей тайной мальчик вновь подошёл к грани жизни и смерти, и неопределённость своего будущего заставляла его бороться за своё существование с необычайной силой… Если можно так сказать про метавшегося в лихорадке мальчишку, на много дней провалившегося в беспамятство.

Столько всего ужасного с Иккингом происходило за всю его короткую жизнь, но эта зима, пожалуй, была самой-самой в списке событий, едва не строивших ему жизни. И в отличие от всех остальных подобных случаев, он впервые понял, что на него действительно всем плевать…

Та зима стала поворотной в его жизни, одним из важнейших переломных моментов, той самой точкой невозврата, которую, казалось, он минул уже достаточно давно, а на деле… На деле — только достиг её.

И только-только оставил её позади, словно безмолвно крича всему миру: «я презираю вас!».

За глупость, за слепоту и совершенно бессмысленную жестокость.

За всё…!

Конечно, существовали на свете люди, способные его понять и принять, и, конечно, было на свете не мало тех, кто жил мирно, не травя окружающих, не похожих на остальных, не слетаясь стаей воронов на оступившихся своих собратьев.

Но где они были, Иккинг не знал.

Да и не думал он о том, ослабленный своей долгой болезнью, успешной, но тяжёлой борьбой с ней…

…А началось все как всегда — с мелочи.

С глупой проказы легкомысленных детишек, решивших, что украсть и спрятать тёплую меховую жилетку Иккинга, пока он, сняв её и отложив в сторону, привычно помогал кузнецу с его работой, хорошая идея.

Конечно, мальчик опять увлёкся и не замёл этого. Конечно, у него не было с собой ничего вместо неё с собой, кроме тонкого плаща, лишь от чужих глаз неплохо защищавшего, бесполезного даже летом простив сильного ветра и непогоды в принципе.

Конечно, он обнаружил исчезновение своей верхней одежды лишь когда остался один в кузне.

И конечно, он не стал унижаться и просить вернуть украденное, а, закутавшись в тот самый плащ, огибая поселение пошёл домой — по снегопаду! По бурану, дрожа и шипя сквозь зубы самые разнообразные ругательства, он всё же добрался до дома.

А на следующий день проснулся совершенно разбитым. Горло не болело, не горели от кашля лёгкие, как это обычно бывало, но и без того слабое зрение стало совсем мутным, сознание плыло, и всё было белым-белым… Так продолжалось несколько дней. Нет бы, заметив первые признаки недуга, отлежаться дома, от греха подальше!

Но нет!

Он же самостоятельный и сильный!

Ему же всё нипочём!

Так что те несколько дней, прелюдия к дальнейшему аду, он, слишком быстро даже для себя утомлялся и совершенно не мог ни на чём сосредоточиться. Он переносил болезнь на ногах, упрямо продолжая отрицать очевидное.

Пока в одно утро просто не смог встать с постели. И собственный озноб уже нельзя было объяснить морозом за стенами дома. И не было сил даже на то, чтобы пошевелиться.

А что было дальше — неизвестно. Он просто провалился в чёрное и вязкое ничто. Воспалённое сознание рисовало сюрреалистичные картины, сменявшие друг друга слишком стремительно, чтобы даже попытаться хоть что-то запомнить, звуки становились осязаемыми, цвет можно было попробовать на вкус, и вся эта красочная круговерть продолжалась до тех пор, пока он не собрался с силами, чтобы приказать ей прекратиться.

Как ни странно — это помогло.

Он внезапно вновь оказался в тёмном густом ничто, и Иккинг мог почувствовать невидимые потоки той самой энергии, которые окружали его и уходили в бесконечность.

Сил всё так же было преступно мало, и с ужасом мальчик осознавал, что его тело угасало. Отчаявшись, он, преодолевая сопротивление темноты, ринулся к потокам силы, хватаясь за них, как утопающий за соломинку. С удивлением он видел тогда, как задуманное у него получалось — энергия напитывала его тело, восстанавливая и даже в меру исцеляя.

И когда её стало слишком много, когда она уже невыносимо стала слепить глаза, он, наконец, очнулся.

Вкус мощи, с которой он таки совладал, не желал покидать его разум, и почему-то Иккинг, несмотря на истощение, чувствовал себя странно-цельным.

Как потом он узнал, в бреду он провёл трое суток, за которые его успела посетить и Готи, старейшина их поселения, целительница и просто женщина со странностями. И после её слов о том, что на этот раз не выкарабкается — на него просто махнули рукой.

А он взял — и очнулся.

Слишком худой (а от того словно бы и более высокий, более взрослый), слишком бледный, он многим напоминал мертвеца своим потрёпанным видом, но уверенно шёл на поправку, пусть вкус целительных травяных чаёв и мерзких снадобий ему потом точно будут сниться в кошмарах. Но это того стоило!

Люди после того стали коситься на него даже с долей вины, но при этом — подозрительно и как-то недовольно.

Иккинг пропускал мимо своего сознания всё, что могло его отвлекать, погрузившись с головой в поиски знаний. Благо усиленное внимание к его персоне продолжалось всего несколько недель, которые он благополучно провёл дома, восстанавливаюсь и, заодно, совершенно не пересекаясь с отцом, до этого простая детская обида на которого медленно превращалась в обычное непонимание напополам с презрением.

Ненависти к нему, с удивлением, мальчик не находил.

Как и к людям.

Презрение, отвращение, больше похожее на брезгливость, были, но ненависть… Они остались в том, разбитом болезнью мире обиженного на всех вокруг мальчика.

Ненавидеть можно было только равных. После осознания собственных способностей и открытий, с приходом понимания того, что их не было больше ни у кого, Иккинг мог с уверенностью сказать, что был выше их всех на порядок, пусть он и не собирался это афишировать.

Прежний он, наверное, упивался бы своим превосходством, в сласть напридумывала различных планов мести всем своим обидчикам, ни одного из которых он не забыл. И уж точно не забудет…

Нынешнему же Иккингу было просто всё равно.

О, это великолепное равнодушие!

(Того, что он найдёт виновников своей болезни, это не отменяло. А что с ними станется… Жизнь покажет. И его настроение в тот миг!)

Теперь мальчик с восторгом на досуге придумывал пути своей дальнейшей жизни. Ведь он (как оказалось, неплохой кузнец — по крайней мере Плевака вполне искренне хвалил его), юный маг огня, умный и хитрый, вполне мог найти себя в этом мире. И ведь совсем не обязательно ему было оставаться на Олухе — все дороги были перед ним.

И это было самым прекрасным стимулом для учёбы.

* * *

Время летело стремительно и неумолимо, и Плевака с удивлением глядел, порою, на мальчишку, которого помнил совсем ещё карапузом, младенцем, и который теперь не хуже него самого выковывал мечи и наконечники стрел, разнообразные нужные в хозяйстве детали механизмов.

Как быстро росли чужие дети…

И Иккинг не был исключением — он заметно подрос за последние пару лет, вытянулся, и стал как-то… спокойнее.

Теперь он уже не находил сына своего друга злым и заплаканным, больше не замечал на нём разбитых в кровь коленок или свежих ссадин — детвора в кои то веки отстала от ставшего совершенно равнодушным к ним мальчишки, предпочитая дразнить и мучить тех, у кого можно было вызвать хоть какую-то реакцию.

В то, что характер мальчика просто со временем стал таким вот флегматичным, Плевака совершенно не верил, молча поражаясь неожиданного приобретённому самообладанию Иккинга. При его-то вспыльчивости сохранять постоянную холодность было настоящим подвигом, который не сумел остаться незамеченным для внимательных глаз кузнеца и некоторых других людей.

Плеваку гораздо больше Иккинга, порою, беспокоил сам Стоик, погрузившийся в проблемы своего народа, несколько отгородившийся от друга, только порою за кружкой чего-то крепкого откровенничавший о том, как ему было тяжело, и совершенно не занимавшийся воспитанием сына, который, подобно какому-нибудь сорняку на ухоженных грядках, рос сам по себе и, наконец, решил сам же заняться своим образованием.

И если сломанный людьми мальчик оказался гибкой тростинкой, упрямо продолжавшей вопреки всем тянуться к небу, то его отец всегда был дубом. Но дуб сломался, и это Плевака видел отчётливо.

Больше не было гордого Стоика Хеддока, смелого и весёлого.

Все эти черты погребены под злостью на обстоятельства, повседневными проблемами заботы о поселении и постоянными воспоминаниями о прошлом.

Стоик жил там, в минувших днях.

А там, в его юности, сына не было… Потому, наверное, не было для него места и здесь.

Ну, Иккинг вроде научился справляться… Да и кузнец немало ему в том старался помочь — в меру своих сил и даже сверх их, порою. Желание оберегать сына Валки крепло с каждым годом, как и гордость за его успехи, пусть и не замеченные большинством.

А пламя всё так же тянулось к мальчику, но теперь не было глухой пустоты в его глазах — то же пламя, казалось, ревело и танцевало в его глазах.

Мальчик больше не боялся огня.

И это однажды почти заставило Плеваку решиться на откровенный разговор с мальчиком, ведь о его тайне он уже догадался (не зря же малец таскал книги десятками из библиотеки), а ведь он мог помочь хоть как-то. Знаниями, советом, собственным опытом.

«Иккинг, » — обратился бы он тогда к мальчишке, вглядываясь в то жутковатое пламя его глаз, — «не хочешь мне ничего рассказать?»

Наверняка мальчик смутился бы, оглушённо и недоумевающе глядя на кузнеца, пытаясь понять, не послышалось ли ему, судорожно соображая, то же сказать в ответ, чтобы не выдать себя ненароком. (Ведь он, казалось, всегда теперь обдумывал и взвешивал каждое своё слово, прежде чем произнести его. Он говорил аккуратно и сдержанно, импульсивность ему теперь не была присуща.)

«Смотря что…» — ответил бы, наконец, чуть нахмурившись Иккинг.

Он всегда хмурился, когда его заставали врасплох. Совсем не детская складка, наконец, залегла бы между бровей, делая в не ярком свете кузни слишком взрослым, слишком серьёзным.

«У меня много секретов!» — дерзко ответил бы он после.

Иккинг всегда в таких ситуациях, когда его сбивали с толку или загоняли в угол, атаковал противника, если так можно выразиться, походя тем и на оскалившегося хищника, и на загнанного в угол зверя — опасного, потому что отчаявшегося.

Это пугало в мальчике, но это было его неотъемлемой частью, а потому Плевака принимал и эту сторону сына Валки.

«Ну, например, то, ты когда-нибудь собирался рассказать хоть кому-то о том, что являешься магом огня?» — сказал бы мужчина нарочито легко и непринуждённо, пытаясь разрядить обстановку.

Естественно, наверняка безуспешно.

Повисла бы густая, душная, напряжённая тишина, и мальчик ещё больше стал бы похож на загнанного в угол зверя, свершившегося в колючий комок ежа, яростно защищавшего свои секреты от тех, кто был, в его понимании, их недостоин.

«Верный ответ — никогда, правда?» — на эти хищные повадки и сам себе ответил бы мужчина устало.

«Откуда ты знаешь?» — прошептал бы мальчик, недоверчиво глядя.

«Воины должны быть наблюдательными. А я за тобой присматривал сам знаешь сколько. Пламя тянется к тебе, а ты больше не шарахаешь от него, как напуганный зверь.» — ответил бы честно Плевака, внутренне морщась от очередного это сравнения.

«Ты кому-нибудь…?» — вздохнул бы обречённо Иккинг, но договорить бы ему не дали.

«Нет! Нет, и не собирался, ведь это не моя тайна. Сплетни я люблю, конечно, но до тех пор, пока они безобидны… Есть идеи, почему так вышло?» — сказал мужчина, и на этом его фантазия заканчивалась, ведь, как бы хорошо не знал он мальчишку, в этом случае имели место быть факты, мужчине, увы, неизвестные.

И на том моменте он очнулся тогда, сгоняя с себя, словно морок, те размышления.

Не было разговора.

Не было откровений и взгляда, постепенно расслабившегося, доверившегося, потеплевшего, и тем самым дарившего душевное спокойствие Плеваке, наконец сложившего с себя обязанность молчать и тихо наблюдать.

Ведь кузнец так и не решился задать мальчишке вопрос.

* * *

Исследовать духов, а вернее пытаться понять, что же они такое было очень интересно. Ведь (теперь он это видео отчётливо) они, на самом деле, были повсюду!

А ведь люди их не замечали…

Что, кстати, было странно — многие духи очень походили на людей по своему «вкусу», только искры жизни в них не было.

Различать различные категории Иккинг учился на практике, исследуя лес и его обитателей, живых и тех, кого можно было бы назвать энергетической формой жизни, ведь все эти сущности тоже тихо, почти незаметно, но развивались, менялись, то есть — жили. Просто не так, как люди или звери.

Понять и принять это оказалось на удивление легко, да и в принципе проблем в подобных ситуациях у Иккинга никогда не возникало — трудно верить в то, что этого быть не может, если ты не знаешь об этой самой невозможности.

Старших Духов, и уж тем более Великих он не видел, но всё равно верил… и знал, что они были где-то в этом мире.

Он ещё просто не успел встретить их.

У каждого достаточно крупного и старого леса, поселения или, к примеру, монастыря был свой Хранитель, всесильный на своей территории дух — это знали все, это (вслух!) не поддавалось сомнению.

Конечно же, у Олуха тоже была такая вот воплощённая душа, но о ней лишь ходили легенды да сказки, которыми, как и историями о Веа, пугали детей и дураков.

Но в отличие от выдуманных намеренно персонажей, некий Дух (с фантазией тут у его народа было, видимо, совсем туго…) был интересной сущностью, в существовании которой Иккинг совершенно не сомневался и, надо полагать, именно его внимание ощущал на себе мальчик постоянно, особенно когда рядом не было людей, своим присутствием, своей энергией несколько оглушавших его.

В разных вариантах легенд Дух представлялся то, живым деревом, то оленем с рогами из живых ветвей, то громадной призрачной птицей, то и вовсе похожей на туман, но более густой дымкой.

Реальность оказалась намного прозаичнее.

Это произошло как раз тогда, когда Иккинг открыл для себя медитацию как способ упорядочить потоки энергии внутри него, и когда он, уже не такой нервный, как раньше, стал, помимо прочего, замечать излишнее на его счёт внимание Плеваки.

Долгие задумчивый и какие-то сравнивающие взгляды в его сторону мальчишке не нравились, и он стал больше времени проводить в лесу, наслаждаясь тишиной и тишиной. Тем особым состоянием, когда вокруг не было людей, забивавших собой «эфир» и отвлекавших — у чувствительности к всемирной энергии были две стороны медали, как и постепенного освоения управления ей.

Иккинг шёл тогда, наслаждаясь покоем, сам не замечая того, как вновь впал в транс, подобно той давней, в похожей на сон ночью.

Голоса не было на этот раз, но было особенно острое ощущение чужого взгляда, следившего за каждым его шагом, направлявшего в неизвестную сторону.

И сопротивляться этому мальчик не мог.

(Потом он злился на себя за это, но в тот миг перечить чужой воле, приказавшей двигаться в нужном ей направлении не хотелось совершенно.)

А очнулся он на уже знакомой ему поляне, в самом сердце острова, где много месяцев назад в полнолуние перед ним носились духи воды. Здесь ничего не изменилось, и словно бы бездонное озерце, и пещера, и густые травы, и стены деревьев, и гора — всё было прежним.

Только вышедший из-за этих самых деревьев гость (или, вернее — хозяин) был незнаком Иккингу.

Но что-то подсказывало ему — ненадолго.

Громадный, словно бы сотканный из веток и листвы, с горящими золотом глазами, дракон смотрел на него спокойно, гордо и с насмешливым любопытством.

Душа их острова, его Хранитель, решил показаться странному, одинокому мальчишке.

(А когда он потом анализировал ту встречу, то больше по привычке пришёл в ужас и к в очередной раз перевернувшим его мир выводам, но к такому он, можно сказать, привык… Почти. Если к подобному вообще можно было привыкнуть.)

Имя Старшего Духа само сорвалось с губ.

— Лес…?

В тот раз притаившуюся чернокрылую, такую чужую и всё же знакомую тень он таки заметил.

* * *

Астрид в свои двенадцать лет была настоящей гордостью своей семьи, считали люди. И даже на фоне своих многочисленных родственников она выгодно отличалась, благо сравнивать было не трудно — они все как на подбор были талантливыми магами воды.

Всем так же на Олухе было известно, что Хофферсоны к вопросу магии своего рода подходили очень ответственно и трепетно. Мужчины этого рода женились не просто только на девушках с таким же даром — у невесты должны были быть магами воды и родители, чтобы никоим образом чужая кровь не сумела перебить их собственную породу.

Такой подход был вполне оправдан тем, что магов водной стихии в принципе было катастрофически мало, и отдавать свою драгоценную кровь другому элементу вместо сохранения собственного было по-настоящему преступно.

А Хофферсоны, потомки последних жителей уничтоженного Северного Племени Воды, свой дар ценили.

В общем, сильная и красивая девочка, подруга детей видных деятелей их народа, она должна была купаться в любви и гордости своих родителей, и все были уверены — так и было.

Никто даже и в страшном сне не мог предположить, что бойкая племянница известного всем героя Финна Бесстрашного (погибшего в бою с разбойниками, защищая свой народ) каждым своим движением, каждой победой, каждым успехом пыталась обратить на себя внимание родителей, заработать их одобрение.

Но она натыкалась в ответ лишь на раздражение и бесконечные упрёки: «почему твой кузен Итис оказался лучше тебя», «почему дочь твоей тётушки Верид быстрее тебя освоила этот приём», «почему…?»

Бесконечные недовольства, бесконечные обвинения в то, что она недостаточно старается, ленится, и вообще — сплошное разочарование.

Можно ли удивляться, что талантливая девочка росла озлобленной и агрессивной, но, в отличие от того же Хеддока, она всё ещё пыталась кому-то что-то доказать, показать, что именно она — самая лучшая, самая сильная, самая-самая.

А сын Стоика сдался.

По крайней мере, именно в этом была уверена Астрид, и именно поэтому испытывала презрение к мальчишке, который мог бы быть лучшим, но просто… отказался даже от самого шанса.

Просто… отошёл в сторону, скрылся от любых глаз, занимаясь своими непонятными многим делами.

Этого она не понимала — как при таком уме отказаться от любых амбиций.

И Веа с ним, с отсутствием магии, ведь оружием Иккинга всегда были (или могли бы быть) его разум и понимание человеческой сути, чужих душ. И ведь да, он прекрасно умел манипулировать людьми! Подтверждение этому Астрид видела не раз, ведь, пусть своими мыслями она ни с кем не делилась, это не отменяло того, что она была очень наблюдательна.

Он мог бы уже сейчас быть лидером среди детворы, будущего их народа, он мог бы направлять их мысли и амбиции в нужную ему строну и завладеть их обожанием или хотя бы уважением. Но он престо решил не связываться с их поколением, да и людьми в общем.

Именно поэтому она и не заступалась за него перед остальными — Иккинг, по её мнению, перестал быть равным ей как раз в тот миг, когда перестал пытаться.

Впрочем, сам младший Хеддок, похоже, так не считал — было в его взгляде, ловимом девочкой порою, скрытое за безразличием странное превосходство, словно он знал что-то им недоступное, словно было у него что-то, что делало его выше всех остальных.

Он не демонстрировал этого ни в выражении вечно спокойного и скучающего лица, ни в речи своей, ни в движениях, ни в манере держаться, но глаза…

Глаза не зря называли зеркалом души.

Его душа была полна чего-то непонятного и страшного, чего-то загадочного и очень жуткого.

В его глазах словно в абсолютной тьме плясали языки пламени, и пламя то было карой всему их в чём-то согрешившему миру.

Теперь, когда Иккинг вроде как выбыл из игры, да и пока неофициально, по слухам, лишён в будущем будет статуса Наследника, Астрид уже никого из своих сверстников не воспринимала всерьёз.

Им бы лишь шутки да веселье.

(И не важно, что не было на свете более жестоких, лишённых шелухи морали существ, чем дети…)

И несмотря на всё это, не шли из головы Астрид слова Иккинга, произнесённые им после того, как близнецы Торстон в последний раз решили подшутить над ним. И сами больше испугались, когда он, окровавленный и абсолютно равнодушный, ушёл. Ушёл, отмахнувшись от чужих слов, как взрослый отмахивается от болтовни надоедливых детей.

А они и были тогда, два года назад, этими самыми детьми.

Глупыми, не знавшими пощады и границ дозволенного, позволившими шутке зайти слишком далеко. Позволившими по их вине пострадать другому человеку.

(Иногда, в моменты странной меланхолии, Астрид радовалась, что Иккингу было совершенно плевать на них. Потому что месть его была бы слишком страшной. И цена их глупого веселья была бы непомерной. Девочка прекрасно помнит, как куда-то пропали те мальчишки, что последними досадили сыну Стоика.)

Действительно, бесполезно было что-то говорить тем, у кого головы пустые…

Но Астрид — умная.

И выводить Иккинга из его сонного безразличия не станет.

* * *

Встреча с Лесом, Хранителем Олуха, дала ему много пищи для размышлений, и, на самом деле, Иккинг мог и дальше не обращать внимание на отдельные признаки и детали, однако если глянуть на картину в целом, то много объяснить можно было лишь одним.

И ему было просто страшно в это поверить.

Способность видеть всех духов, чувствительность к странной, пронизывающей и связующей весь мир энергии, которая была основой любой магии, внезапно проснувшаяся в нём магия огня, постоянное внимание со стороны Старших Духов и, на фоне всего этого, факт того, что он являлся родственником нынешнего Огненного Императора.

Так или иначе, Иккинг решил не строить невозможных теорий, а вместо этого — сначала на практике проверить одну свою догадку.

Для этого он ушёл подальше в лес, к одному из крохотных озёр Олуха, расположившегося в глубоком овраге за Вороньим Мысом, краем глаза следя за следовавшей за ним вроде как незаметной тенью.

Впрочем, о ней он скоро забыл.

Эта тень, как он теперь, вспоминая многие факты, мог с уверенностью сказать, уже много лет оберегала его от разных напастей, сопровождая малька почти на каждом его шагу, особенно когда людей рядом не было. (Быть может, среди его соплеменников тень было бессильна…?)

Оказавшись рядом с поверхностью воды, Иккинг стал вспоминать все виденные им упреждения магов воды… В том числе и те, которые он вычитал чисто из праздного любопытства и скуки в найденных им книгах библиотеки острова.

Только один человек на всей планете мог подчинить себе все четыре стихии, и это знали все.

Но последний в истории их мира Аватар был убит ещё в начале правления Магнуса Безжалостного, на самой заре Империи Огня, почти сотню лет назад. И это при том, что всем было известно — в миг смерти предыдущего своего воплощения, душа повелителя четырёх стихий рождалась с младенцем другого народа (и элемента).

Даже если его догадка была верна, то где блуждала его душа ещё восемь десятилетий…?

Может быть, имперцы специально искали ребёнка с даром всех четырёх стихий и убивали его? А потом — всё сначала? И опять, и опять, и опять…

Это многое бы объяснило, особенно учитывая, что принадлежность к какому-либо народу для Иккинга сомнительна — он, так сказать, был полукровкой, сыном мага земли и мага воды.

Тогда и ясно, откуда — огонь.

А поверхность озера оставалась недвижима, практически зеркально гладка и абсолютна равнодушна к любым подкреплённым волей мысленным приказам Иккинга и к его протянутой руке.

Странное разочарование окутало мальчика в тот миг, когда он ощутил вкус поражения.

Ошибся.

Досада на самого себя была столь сильной, что мальчик не заметил, как энергия мира вокруг забурлила, начав двигаться намного быстрее, штиль стал медленно обращаться в шторм, и это было прекрасное в своём разрушительном воздействие зрелище для тех, кто мог это созерцать.

Сила мира бесновалась, подчиняясь его настроению, и пусть это оставалось незаметно для простого человеческого глаза. Напряжение росло, и всё живое медленно отползало подальше, не на пустом месте опасаясь за себя.

Даже духи старались оказаться в тот миг подальше от мальчишки, полного злости на себя и свою наивность, не могли они там оставаться.

Однако, видимо, его Тень — могла.

— Смотри на воду.

Знакомый шелестящий голос нежно окутал сознание, отвлекая от тёмных мыслей, даря спокойствие, и Иккинг даже не удивился, уже давно догадавшись, кому этот самый голос принадлежал.

Он последовал совету, помня — это существо, кем или чем бы оно не было, своеобразно заботилось о нём, но почему-то, правда, струясь сделать своё присутствие для мальчика тайной. Наверное, чтобы не напугать, всё же ситуация сия точно не подходит под понятие нормального.

А вода была полна энергии не меньше, чем хоть что-то иное в этом мире, и она растекалась, подобно самой стихии.

Она сияла и пела, манила, и возникал закономерный вопрос — почему он раньше не заметил этого великолепия. Неужели, он настолько увлёкся собственными мыслыми?

— Видишь силу в ней? Видишь эту Аши…?

— Вижу, — так же шелестяще прошептал Иккинг в ответ, зачарованно глядя на открывшееся ему чудо.

— Потяни её к себе. Энергию, а не воду.

Иккинг так и сделал.

Вода лесного озера подалась ему на встречу, робко окутывая ладонь, давая понять, что ему не показалось.

* * *

Всё было хорошо, всё шло как обычно, по сложившемуся распорядку, и никто не отвлекал мальчика доселе от его повседневных занятий, но… В один прекрасный (изначально он точно таким был) день он был оторван одной из служанок от чтения очередного интереснейшего древнего фолианта, и всё пошло наперекосяк.

— Принц Магнус, Лорд Эйтис звал Вас к себе, — сказала она без заминок, спокойно и доброжелательно, словно не уничтожили её слова его мир.

И мальчик, разозлённый и раздосадованный, поплёлся в кабинет отца, гадая, что же такое ему придумал родитель, ведь в последний раз от присылал за ним слуг примерно никогда.

Кто бы мог подумать, что этот насупившийся растрёпанный мальчишка, быстрым шагом мчавшийся по коридору, спустя годы пройдётся по ним уже в совершенно новом статусе… И некоторые стражи и слуги, которым доведётся пережить чистку, даже увидят это.

Спустя годы он точно будет хозяином этих стен, этого проклятого дворца, в саду которого покоились кости его матери, и он принесёт голову отца ей на могилу.

Просто как благодарность за то, что она дала ему жизнь.

И вместе с жизнью — шанс.

Шанс на то, что у него всё получится, что ему удастся однажды воплотит в жизнь свои мечты. Шанс на лучшую жизнь для всех. Шанс на месть…

И он не упустит этот его!

Погрузившийся в свои мысли, мальчик не замечал, как по стенам цвета венозной крови (крови тех, кто пролил её, строя главную резиденцию Династии, и тех, кто был ею убит!) за ним следовала странная тень.

Лорд Эйтис был на удивление в благодушном настроении, что уже само по себе не могло не напрягать — он был слишком подлым человеком, чтобы радоваться чему-то светлому, доброму, вечному. Магнус приготовился к чему-то страшному, или, по крайней мере, очень неприятному.

Впрочем, сразу же переведя взгляд с лица отца, и заметив отсутствие старших братьев, только рядом с которыми доселе он появлялся в этой комнате, принц сразу же заметил совершенно чужую и лишнюю здесь деталь.

Ну как, деталь…

— Магнус, — чуть гадко улыбаясь сказал Эйтис, — это Мие Ин, дочь министра Ин. Знакомьтесь.

После этих слов Лорд Огня, прямо-таки светясь довольством, жестом указал на замершую рядом со своим отцом, каким-то там высокопоставленным чиновником, девочку.

Всё внутри мальчика оборвалось.

Нет…

— Мы с министром Ин договорились о вашей помолвке, — всё так же ухмыляясь, заявил мальчику его отец, подтверждая его худшие опасения.

Ну вот и всё.

Вот оно, наказание всех сыновей и дочерей Династии, от которого ещё никому не довелось отвертеться — всё могли принцы, кроме как расторгнуть договор о помолвке с какой-либо дочерью аристократа.

В этом их законы были непреложны… Брак или обещание будущего брака закреплялось пред ликом Духов Огня, и нарушать эту клятву было нельзя — за такое даже Лорда Огня можно было казнить без зазрения совести. (Чем пользовались иные хитрецы — находили доказательства нарушения такой вот Клятвы, и…)

Впрочем, всё было не так плохо.

Если Эйтис думал, что Меа была дурочкой, то он очень ошибся — девочка, ровесница Магнуса, была умна, начитана, и неплохо владела магией огня.

А ещё у неё была великолепная родословная, а её отец был ближайшим сторонником Лорда Огня. Это, наверное, и объясняло такой выбор его будущей супруги.

У них было почти три года, ведь, опять же, по законам, обручиться они могли не раньше, чем обоим исполнится пятнадцать лет.

Запас времени — это хорошо…

Это возможность познакомиться, узнать друг друга поближе и даже, чем не шутят духи — подружиться.

Ведь с этим человеком ему придётся всю оставшуюся жизнь делить свой путь, а следовать поговорке о том, чтобы держать врагов даже ближе, чем друзей, не хотелось.

(Как, спустя четыре года, хохотал Магнус, чувствуя своё торжество, когда девочке объявили о том, что она являлась Аватаром.)

---

Примечания:

Лес выглядит примерно так.... (нарисовать его у меня возможности не было, так что я просто нашла картинки):

https://i.pinimg.com/736x/ed/7d/a3/ed7da33c1e73684047c2b271c088fbe2 — mythological-creatures-cool-pictures.jpg

https://99px.ru/sstorage/56/2018/10/image_561810180722103255508.jpg

https://cs11.pikabu.ru/post_img/2020/08/29/10/og_og_1598717946211295263.jpg

А вот и новая глава! Глава сегодня, а не в субботу, как могла бы быть, ибо в субботу у моего товарища день рождения со всеми вытекающими...

В обезлюдевшем Большом Зале, за громадным и совершенно пустым столом, недалеко от тускло мерцавшего в темноте очага, сидели двое. Оба — мужчины лет тридцати пяти на вид.

Первый был крупным блондином, под рогатым шлемом (традиционным для их народа, правда, неизвестно откуда и как взялась сия традиция) которого скрывалась проклёвывающаяся лысина. Густые его брови уже давно срослись в одну, придавая видимой грозности добродушному, в общем-то, человеку. Опять-таки, характерной для их народа бороды у него не было, зато, вместо неё длинные, заплетённые в косы пешечного цвета усы сразу бросались в глаза тем, кто видел этого человека. Ну, или сразу после отсутствующих левой руки и правой ноги, заменённых протезами.

Голубые глаза мужчины внимательно и чуть печально (пусть это и было бы заметно лишь стороннему наблюдателю) смотрели на его собеседника.

А им был такой же рослый, крупный мужчина, рыжие волосы и борода которого всё также были заплетены в косы. Его серо-зелёные глаза смотрели в сторону очага, и во взгляде этом была невероятная усталость напополам с чем-то страшным, похожим на блеск стали на неровном крае переломившегося лезвия меча.

Наверное, внутри его, в душе этого человека, уже много лет назад что-то точно также переломилось раз и навсегда. По крайней мере так был уверен первый из сидевших.

А были это кузнец Олуха, Плевака, и его лучший друг, правитель острова Стоик Обширный.

Они нередко так беседовали в юности, но годы спустя подобные вечера становились всё реже, пока не сошли на нет. И вот снова вождь за закрытыми дверями жаловался своему другу на всё подряд, не без причины уверенный в том, что его не осмеют за слабость.

— Плевака, вот одно я не понимаю — почему у всех дети как дети, и только мой… выделяется. Хотя, то, что он не является магом, точно убережёт мальчишку от судьбы его матери. Хоть какое-то утешение от его слабости… — бубнил тихо Стоик, но в оглушительной тишине, разбиваемой лишь треском палений в очаге, это было прекрасно слышно. — Если бы ты нал, как это невыносимо — если раньше, когда был совсем крохой, он хотя бы с ненавистью смотрел, а теперь не глядит вовсе, словно нет меня. И ведь во всём я сам виноват.

Правда, в этот вечер кузнец, в отличие от обычного, ушёл в собственные мысли, впрочем, умудряясь при этом вставлять ответы, когда им было положено быть произнесёнными.

Удивительный талант.

Благо, что увлёкшийся своим монолога Стоик не замечал настроения друга или его невнимательности.

— Трудно поспорить, — послышались слова со стороны кузнеца.

Потому что да, Веа всех заберите, Хеддок сам был виноват во все своих бедах, и как бы мужчина не хотел оправдать своего друга, он прекрасно понимал — не получится. На правду не стоило обижаться, это все знали. А вождь их народа любил вот так, порою, показательно упиваться своими страданиями, словно бы это могло снять вину за его безответственное отношение к сыну.

Он мог быть хоть тысячу раз прекрасным правителем Олуха, хоть самым лучшим в истории острова, более великим, чем сам Хемиш, но отцом он был отвратительным.

По крайней мере, Плевака считал именно так, и не на пустом месте. И не трудно понять — почему.

Самое смешное (хотя в таких ситуациях плакать пристало, а не смеяться), что Стоик точно так же не ладил со своим собственным отцом, который хотел вырастить идеального наследника, совсем забыв о том, что неплохо бы видеть в ребёнке ещё и собственную кровь, а не только лишь будущее острова.

— Всё, что мне по-настоящему дорого, покидает меня, если я показываю то, насколько привязан к этим людям. Я ведь думал, если отдалиться от него, всегда держать на расстоянии, то можно будет его уберечь… — продолжал

— Глупая затея, — прокомментировал это Плевака, вздохнув, но так и оставшись неуслышанным.

И так всегда.

— И так всегда! — вторя его мыслям, послышались слова. — Я стараюсь жить дальше, я стараюсь что-то исправить или предотвратить, но чтобы я не делал — всё становится только хуже и хуже!..

— Ну, в этом вы с сыном похожи.

— Он даже постоять за себя не может, его же выпускать в люди нельзя — пропадёт…

— Ну так пусть учится обращаться с оружием, — рявкнул, не выдержав, кузнец, ибо бессмысленный поток жалоб, за которым не последуют хоть какие-то реальные действия, ему порядком надоел. — И среди простых людей бывали особые мастера. А у сына твоего — острый ум, неимоверная смекалка и невиданная хитрость. Просто ему скучно показывать это. И ему стало всё равно — переборщил ты со своим желанием огородить его от себя. Он уже никогда не будет хотеть кому-то что-то доказать. То, на что он способен, он прекрасно знает, а демонстрировать это не любит — его сила в том, что его считают слабым.

На удивление, Стоик совершенно не разозлился на то, что его перебили и даже очень внимательно выслушал всё, что сказал его друг. Казалось, это даже достигло своей цели.

Да неужели!

— Хочешь сказать… Иккингу стоит учиться драться? — прошептал он ошарашенно, словно бы ему действительно никогда прежде не приходила эта мысль.

Впрочем, так и было, наверняка.

Вот любил Стоик мыслить настолько масштабно, что мелкие, но очень важные детали от него ускользали, как и простые, совершенно очевидные для простого человека решения его проблем.

— Лишним не будет, — согласился, обрадованный тем, что его в кои-то веки услышали, Плевака. — Ему не быть великим воином, это ты и сам понимаешь. Но защищаться он должен уметь, не только великолепно прятаться или морочить головы противникам.

Хеддок отстранённо стал отбивать ногтем по доскам стола странный ритм, что означало — он задумался.

И вдруг — мягко, тепло улыбнулся.

И даже словно помолодел лет на пять, выглядя на свой собственный возраст, а не на сорокалетнего, уже почти согнувшегося под тяжестью бремени власти человека.

— А кузнец какой из него? — спросил он внезапно, словно бы действительно заинтересовался своим сыном, его успехами.

Словно бы действительно признал, что они в принципе возможны.

— Лет через пять могу вообще от дел отходить, — заявил Плевака, гордо распрямившись, ведь это была чистая правда — его подмастерье был уже практически мастером, и это в неполные тринадцать лет! — У мальчика талант, Стоик. Может магии у него нет, но он чувствует металл. Железо есть очищенная земля, и, может, этим он пошёл в тебя… Хотя бы в такой форме.

Стоик продолжал улыбаться.

Он словно бы не ожидал того, что Иккинга в принципе мог кто-то хвалить, а тут ещё такая тяжёлая, и, что самое главное, важная работа давалась его сыну не сказать, чтобы очень легко, но на уровне.

Конечно, не сказал Плевака о том, что собирался взять ещё двоих-троих подмастерий, коли Стоик согласится отдать мальчика на обучение — с работой, которую для кузнеца выполнял один Иккинг другому мальчишке в одиночку точно не справиться.

Да и надо готовить себе смену, и не в единичном экземпляре — мало ли, что произойдёт… Жизнь, она такая. Непредсказуемая.

То, что несмотря на свои таланты в этом деле, Иккингу не быть простым кузнецом, для Плеваки было совершенно очевидно. Он-то видел всё, и многое понимал.

А уж если мальчик научится защищаться (и нападать!), то цены ему не будет…

— Это радует… Как думаешь, кого в учителя Иккингу приставить? — начал размышлять Стоик, и это особенно порадовало кузнеца — это значило, что вождь всерьёз взялся за этот вопрос. — Ведь приказу перечить не станут, но, сам понимаешь, справится далеко не каждый.

— Тут, друг мой, дело совершенно в другом, — с жаром заявил Плевака, видя некоторую растерянность друга. — Здесь нужен человек, который точно выдержит бесконечные потоки сарказма, которым в качестве защитной реакции твой сын будет поливать всех и каждого. И своего учителя — в первую очередь.

— И кто-то его комплекции… — подхватил Стоик, всё больше воодушевляясь. -Чтобы было понимание правильной техники.

Серо-зелёные глаза загорелись.

Плевака победно улыбался — он точно сумеет выбить лучшее будущее для своего юного друга.

— Вот! Уже мысли по делу. А ещё — это не должен быть маг огня, — заметил он, наблюдая за реакцией Стоика, в чьих глазах мелькнула знакомая по взгляду его сыну злая тень. — Их Иккинг не переваривает ещё с пелёнок.

И, вдруг, воодушевление пропало, сменившись странным разочарованием, с ноткой обиды даже, и это было совершенно непонятно Плеваки.

Что такое?

— Ну и где мы найдём такого…? — вздохнул Стоик. — Это же просто недостижимый идеал какой-то — чтобы и роста невысокого, и стройный, как ясень, и в тех же мечах — мастер. Ещё и терпеливый. И умеющий учить. Так не бывает, Плевака.

У мужчины глаза на лоб полезли.

Вот так вождь! Всех своих людей не упомнит! И уж тем более тех, кто стал частью их гордого народа совсем недавно, коих стоило бы не выпускать из виду пару лет, а не пару недель.

— Отчего же не бывает? А Мастер Армис кто по-твоему? — подсказал недогадливому другу кузнец, напоминая о приглянувшемся в учителя его юному подмастерье человеке. — Тот, который уж несколько месяцев живёт на Олухе.

— Чужеземец?

— Он, — согласился мужчина. — Ведь этот человек — не маг. Как и Иккинг. И при этом — уважаемый за свои умения боец и, в принципе, идеальная кандидатура в учителя для твоего сына. Да и жена его тоже хороша…

— Хм… — задумчиво протянул Стоик. — Почему бы и нет. Терять уж нечего.

Вдруг Плевака вскинулся, словно мысль новая пришла ему в голову, или вспомнил он что.

— А ведь нас ребят-не-магов много, на самом деле! — заявил он, и в загоревшихся азартом голубых глазах друга Стоик увидел что-то странное. — Группу в двадцать-тридцать учеников мы легко наберём, если захотим. И среди них Иккинг точно будет далеко не самым слабым.

Мысль о том, что среди кого-то его сын мог быть лучшим явно пришлась по вкусу вождю.

Ну, а уж о том, что поглощать и усваивать знания Иккинг умел и любил, что самое главное, ему было давно известно — мальчик чуть ли не поселился в библиотеке острова.

— А почему тогда лишённые магии дети мне раньше на глаза не попадались…? — нахмурился мужчина, наконец найдя в их идее-плане то, что его так смущало, и доселе не могло быть объяснено. У него часто так бывало — что-то не нравилось ему в, казалось бы, идеальной задумке, но что же именно — сформулировать или хотя бы понять он часто не мог.

Плевака же не растерялся, глядя на друга даже чуть снисходительно. Словно на ребёнка, ляпнувшего какую-то глупость. Но не от собственной бестолковости, а так, по незнанию. И потому в таких случаях ребёнок получал не подзатылок, а такую вот улыбку и пояснение.

— Наверное, потому что их нет среди отпрысков знати Олуха — это, в основном, ребятишки крестьян, — со смешком ответил Плевака. — Их разве всех упомнишь.

Стоик долго молчал.

Действительно — слова были лишними, а укол — болезненным, но справедливым.

— Первый за историю Олуха по-настоящему умелый воин, не являющийся магом, действительно может стать учителем для тех, кто казался раньше бесполезными! — решительно подвёл итог вождь, разрезав голосом тишину.

— Именно.

— И эти дети смогут доказать, что и им по силам защищать свою родину! И они уже не будут обузой. Они смогут подняться, стать известными, а в дальнейшем — учить следующее поколение не-магов… — вновь всё больше и больше вдохновлялся их задумкой Стоик, пока не повернулся к другу, глядя на него мерцающими, как в такой далёкой юности, глазами. — Плевака! Где ты со своими идеями был раньше?!

— Раньше у нас не было этого чужеземца, — хмыкнул в ответ кузнец.

— Как вовремя он у нас оказался!

— Ага… Вовремя.

* * *

Страшное осознание того, кем же он являлся, откуда же взялись все его силы, такое простое и сломавшее тем все планы мальчика, его не сломило. Конечно, когда его, казалось бы, неправдоподобная теории изначально мнимо не подтвердилась, он тоже разочаровался — в своих способностях анализировать.

Но, когда всё поменялось, теория оказалась реальностью, Иккингу казалось, что небо рухнуло на него, оглушив. Нет, не небо, а страшные дальнейшие перспективы на него обрушились — полубезумные предположения ведь это одно, а подтверждение им — совсем другое.

Так или иначе, но этот удар судьбы Иккинг выдержит стойко, как и всегда — ну, подумаешь, обязанный всем и вся непонятно почему Аватар, какая тут паника?

Зачем тут паника?!

Он и не паниковал.

Он просто сжимал до треска зубы, и сдерживался, чтобы не закричать отчаянно и зло.

Он не хотел.

Иккинг не хотел этой силы. Не такой ценой. Он не хотел спасать этот мир, как бы он не любил его, ненавидя.

Он, в отличие от многих глупых идеалистов и романтиков, прекрасно понимал, что один человек в масштабах всей планеты ничего не решал, будь он хоть тысячу раз Аватаром.

Аватар, по сути, не более, чем символ.

Теперь, когда Империя Огня переломила хребет всем народам, ждать того, что многие поднимут головы, пойдут на верную смерть за смутные перспективы непонятного, неопределённого будущего, стоит их Знамени, их Символу поманить, как это было в былые времена, не приходилось. Слишком уж последний известный всем Аватар дискредитировал себя, оказавшись Леди Меа, женой того самого Магнуса Безжалостного.

(Он что — потомок своего собственного предыдущего перерождения?!)

Дыхательные техники — для обретения контроля над собственными бешено метавшимися мыслями и эмоциями.

Несколько глотков особого отвара из всегда носимой с собой фляжки — для успокоения слишком быстро (опасно быстро!) стучавшего сердца, которое, казалось, что-то острое пронзило.

Неприятные ощущения.

Так или иначе, взять себя в руки у Иккинга получилось достаточно быстро — быстрее, чем это было бы при аналогичных событиях пару лет назад.

А всё происходило там же — у берега озера, чья вода стала подтверждением самому прекрасному чуду и самому страшному кошмару в его жизни, всего лишь подавшись на встречу, подчинившись воле юноши, поманившего к себе энергию внутри.

Кстати! А тот незримый советчик всё так же ощущался неуловимой тенью на краю сознания.

И эта Тень наблюдала за всеми его метаниями, не пытаясь ни подойти, чтобы хоть как-то попытаться помочь, ни оставить его в одиночестве, чтобы позволить без свидетелей подумать и прейти в себя.

Наверное, оно и хорошо.

По крайней мере, понимание, что рядом находилось разумное создание, и заставляло его в кратчайшие сроки обуздать собственные чувства.

(Почему-то на конкретно это существо ему было не плевать. Интересно, почему…?)

— Выходи, — тихо, но жёстко сказал Иккинг, повернувшись в ту строну, откуда всё ещё ощущалось направленное чужое внимание. — Знакомиться будем. Раз уж с твоей стороны мне столько раз приходила помощь, неловко быть не представленными друг другу.

В ответ некоторое время была лишь тишина — насмешливая, удивлённая и словно бы заинтересованная. Словно бы неизвестный давал мальчику время передумать.

Напрасно!

— Выходи.

Энергия изменила направление своего течения, вновь ускорилась, разливая в воздухе, устремившись в сторону его советчика. Темнота там сгустилась, став плотнее… материальнее, что ли. Незнакомец, столько раз ему помогавший, незримо оберегавший столько лет, словно обретал физическую оболочку, как если бы Дух решил показаться смертному.

Но его собеседник (если его можно было так назвать…) духом, по крайней мере в полном понимании этого слова, не был — у него было бьющееся живое сердце, он дышал и кровь бегала по его телу. Всё это Иккинг ощущал, понимал… знал.

И вот, от теней высоких каменных склонов оврага отделился силуэт, сверля человека взглядом своих жутковатых умных, внимательных зелёных глаз.

Крылатый, чёрный драконий силуэт.

Иккинг, казалось, поперхнулся воздухом — вот уж кого он не ожидал здесь увидеть, так это дракона!

Настоящего, наверняка огнедышащего, не очень большего среднестатистических представителей этих существ, причудливого внешне, ибо обычно у Отцов Огня были гораздо более вытянутые, змеевидные тела.

Но в том, кем был его Тень, не было.

— Ну наконец-то… — раздался в голове Иккинга вновь тот немного шипящий голос, чей хозяин не отрывал своего взгляда от глаз мальчика. — А то мне уже давно хочется пообщаться с таким интересным человеком, а получалось пока только наблюдать со стороны.

— Кто ты? — прошептал мальчик, тоже оказавшийся не в силах разорвать зрительный контакт и, с удивлением ощутивший, что сила внутри дракона, и его собственная были до неприличия похожи, словно бы это была одна и та же энергия.

Фурия — пронеслось в голове.

— Твой Хранитель, юный Спаситель…  — ответил Тень.

* * *

На нижних ветвях высокого дерева сидела девочка лет семи, которой, по идее, точно не должно было быть в лесу, и уж тем более тут — недалеко от места, где она, Астрид, любила тренироваться в одиночку.

— Что, мелкая, слезть не можешь? — спросила девушка (ей ведь уже шестнадцать лет, она вполне могла себя так называть!), мрачно усмехаясь.

Конечно, ей было смешно, но она этого не показала — всё же, если задуматься, сама ситуация к смеху не располагала. В конце концов, никто не знал, как девочка оказалась здесь, и что, Веа всех сожри, произошло, а потому рано было делать поспешные выводы.

А девочка, рыжеволосая и сероглазая, лишь смотрела в ответ испуганно.

Она была вся растрёпанная, бледная-бледная, ветки и всякий мусор виднелись в её волосах, пыль — на местами порванном платьице (неудачно что ли пыталась залезть на это злополучное дерево?), и даже кровоточащие ссадины на руках и лице. Вопрос о том, что же здесь произошло, встал ещё острее. Особенно учитывая, что девочку Астрид нашла, когда шла домой из леса, а не пришла на зов о помощи.

— Ну?! — раздражённо шикнула девушка.

Ребёнок в ответ лишь сильнее сжался, под пристальным взглядом на все лады мысленно ругавшейся Хофферсон.

— Страшно, — донёсся до неё тихий дрожавший голосок.

И сама она вся дрожала.

Ну не умела Астрид обращаться с детьми — они боялись её ещё больше, чем собственных гневливых родителей, стараясь не связываться с ней. Мда. Успех, абсолютный успех!

Всё как она хотела, Вату!

— Ничего, я отведу тебя в домой, — улыбнулась девушка как можно дружелюбнее, надеясь этим успокоить безымянную пока девчонку, и, вроде как даже преуспела у этом, к собственному удивлению. — Спускайся давай. Всё закончилось.

— Хорошо… — прошептала она, ловко спустившись на землю.

Астрид быстро ещё раз её оглядела чтобы убедится, что ребёнок цел и невредим.

Было расслабившаяся девочка («Уна!» — вспомнила внезапно девушка её имя. — «Младшая дочка Эйлины, моей троюродной тётушки… Очередная сестра!») вновь сжалась, повела плечами зябко, и глянула так, словно саму Смерть перед собой доселе видела.

А может и так — после всех странностей их мира Астрид бы не удивилась такому варианту развития событий.

Чем он хуже других?

Вон, даже лишённые магии, ранее презираемые ребятишки, ныне тренировались с Мастером Армисом, и успехи их были очень и очень даже впечатляющими.

Даже у Иккинга.

Особенно у Иккинга!

Не то, чтобы девушка зациклилась на этом, но с тех пор, как четыре года назад чужеземец взялся учить сражаться детей, которые были обычными людьми, что-то в очередной раз изменилось в младшем Хеддоке, но, на этот раз, в положительную сторону — он стал неплохо общаться с подобными себе мальчишками и девчонками.

Хотя (она не следила за их тренировками, а просто мимо проходила!) юноша и неохотно шёл на контакт, и было ему, часто, до невозможности скучно с другими учениками, но он всё равно не отмахивался от них, помогая им по мере сил, чем завоёвывал их уважение и расположение.

Казалось бы, что не нравилось Астрид?

Она же сама сокрушалась — почему такой умный парнишка маялся бездельем и в равнодушии своём отгородился от мира? Почему не налаживал связи среди своих сверстников?

Нате! Получите, что хотели, юная Хофферсон! Парень мало того, что гонял ещё троих подмастерий кузнеца, у которого теперь появлялся намного реже, но и завоевал уважение Мастера Армиса, который ставил его в пример другим своим ученикам. И, естественно, хвалили сына вождя не на пустом месте и не за его происхождение.

Наверное, это была банальная зависть… Да, себе-то можно признаться — Астрид откровенно завидовала этим ребятам, которые могли тренироваться и учиться, не завидуя друг другу, не борясь за звание самого лучшего, а помогая друг другу, сплочаясь.

Такого никогда не дождаться среди магов. По крайней мере среди них, юных покорителей воды, конкуренция в рядах которых ощущалась особенно остро.

Говорят, через пару месяцев будут уже заниматься смешанные группы, а не разделённые по элементам (или без них вовсе), чтобы отрабатывать взаимодействие между друг другом в самых разнообразиях ситуациях…

— На меня напала какая-то странная тварь, похожая на волка, — вырвала девушку из размышлений Уна, наконец, собравшись с мыслями. — Я подумала спрятаться на дереве, волки и собаки же по ним лазить не умеют… А потом появился он… Он что-то говорил, я не запомнила, и тварь сбежала. Вот.

Астрид, сначала было ощутившая раздражение от того, что ей помешали думать, под конец короткого рассказа нахмурилась, глядя в глаза девочке, и со странным отчаянием понимая — она говорила правду.

Уна не врала, не придумывала, ей не примерещилось — это девушка почему-то ощущала отчётливо.

И потусторонний, непонятной природы страх окутал и её тоже.

— Что за мистика, — всё же решила уточнить она, пытаясь во всё разобраться, ведь, если это что-то по-настоящему серьёзное, то стоило сообщить кому-то из старших воинов или напрямую вождю. — Какая ещё тварь? И кто её прогнал?

— Тварь… Дух наверное. Как волк, только размером с быка и шерсть — чёрная, и глаза светились странно, — чуть не плача, пыталась объяснить подрагивающими своим голоском девочка, не находя, однако, подходящих слов, способных описать то, что ей довелось увидеть. — И жутью от него тянуло, словно ветер с гарью.

Астрид же в это время, потянув за собой девочку, вместе с ней быстро шагала в сторону выхода из леса, попутно вспоминая все те кнги, которые ей довлось прочитать, и где могли быть хоть сколько-то похожие ситуации.

Однако, ничего на ум не приходило.

Ну не любила Астрид читать! Она всегда предпочитала переходить к практике, пропуская теорию или постигая её урывками на тренировках.

— Действительно, дух, наверное, — согласилась она с очевидным, чтобы не выглядеть глупо перед Уной, ведь это было недопустимо для девушки из славной семьи Хофферсон. — Про него Готи рассказать надо. Но кто этот твой «он»?

На этом моменте рассказа девочки она решила заострить своё внимание, отвлекая его от предполагаемого духа.

Так или иначе, этот «он» — точно человек.

С людьми проще, с ними гарантированно можно найти общий, договориться.

Или — убить.

— Это просто… он, — тихо ответила Уна странным тоном, при этом чуть не споткнувшись, и оставшись на ногах лишь потому, что Астрид крепко держала её за руку. — Волосы как кора дерева, бледный, как молоко, и глазищи страшные! На кого-то похож, но я его вроде не видела — такую жуть не забудешь.

Интересное описание загадочного спасителя девочки, который, впрочем, не стал помогать ей спуститься с дерева, что тоже весьма показательно, и тоже могло быть косвенным таким указанием на человека, про которого рассказывала Уна.

Да, Астрид уже догадалась, кто же это такой недоблагордный.

— Значит, глаза страшные… — задумчиво протянула Хофферсон, глядя на девочку, и решила уточнить, на всякий случай, — зелёные?

— Да!

— Мой ровесник?

— Наверное… — ответила Уна, оглядывая Астрид так, словно впервые её видела. — Только худой он. И ведёт себя, как взрослый совсем, хотя тоже — мальчишка. Вроде…

— Понятно.

— Ты знаешь, кто это?

— Хеддок это, стало быть, — со злой улыбкой ответила девушка, предвкушая дальнейшую словесную расправу над Иккингом, который решил дело до конца не доводить. — Бывает в нём что-то такое… пугающее. Впрочем, он сторонится людей, не удивительно, что ты и лица его не знаешь.

Спаситель Уны сам ей всё расскажет, или… да сохранят его благие духи.

* * *

Когда внезапно оказалось, что Мие, его новоиспечённая супруга являлась Аватаром, когда она отправилась в великое путешествие, которое, одновременно с этим, было ещё и её обучением в искусстве повелевания всеми четырьмя стихиями, Магнус осознал, насколько же сумел насолить отцу.

Братья тоже стали относиться к нему ещё хуже, хотя внешне это выглядело абсолютно наоборот.

Против отсутствия Мие во дворце, в прямой досягаемости его отца и всех слуг, младший принц, недавно переставший быть таковым, на самом деле ничего не имел.

Да, за эти четыре года они как-то притёрлись друг к другу, смирились в неизбежным — в конце концов они оба знали, что рано или поздно родители заставят их заключить брак с тем или иным представителем огненной аристократии, и друг для друга они были далеко не самым худшим вариантом.

Они, конечно, не любили друг друга, но стать хорошими друзьями, назло всем, смогли — им ведь ещё много лет придётся провести бок о бок, до самой смерти одно из них.

Однако, без своей Леди Мие он, принц Магнус, чувствовал себя одиноко и невероятно уязвимо — со своей супругой ему было о чём поговорить, и она понимала его, и даже поддерживала его идеи, какими они не были бы абсурдными!

Она была единственным человеком, который знал о том, что он всё же являлся магом!

Магнус ей верил.

В конце концов, он прекрасно знал, что её преданность, со дня принесения взаимных клятв в Храме Огня, принадлежала ему одному, в противном случае её ждала бы смерть, будь она хоть тысячу раз Аватар.

А сейчас — некому было его утешить, он был совершенно один, и от этого было абсолютно невыносимо. Теперь, когда супруга его старшего брата родила сына, племянника Магнуса, принц стал ещё на ступеньку ниже в их Династии.

Неприятное ощущение.

Сидя в собственных покоях, отослав слуг подальше, ибо ему не хотелось, чтобы были свидетели момента его слабости, он долго сидел в темноте, молча вглядываясь в знакомые с детства стены цвета венозной крови, почти черные теперь, при лунном свете, потусторонне мерцавшие золотые узоры, бывшие везде, где только можно и нельзя.

(Ну не любил Магнус показное богатство и это распушение хвостов, раздражала его бессмысленная роскошь, которая, часто, не могла сочетаться с комфортом и уютом!)

В какой раз юноша заметил, как в темноте тени сгустились в одном углу, и оттуда было ощутимо направленное внимание, сказать нельзя было.

Это ощущение часто преследовало его теперь, после помолвки, а теперь и обручения с Меа, рядом с которой постоянно творилась всякая чертовщина, разумного объяснения которой найти было нельзя. Зато среди духов кандидатов на роль этого постоянного наблюдателя было не мало.

Но — всё не то.

— Что ты такое? — спросил принц строго, смело глядя в тёмный угол и обращаясь к темноте.

Конечно, в этот момент он ощущал себя немного помешавшимся параноиком, но лучше было перестараться, чем упустить что-то важное. Да и у многих духов часто нужно было напрямую спрашивать, что им было нужно от смертных

Считалось — духи никогда не врали, это было исключительно чертой живых.

— Очевидно, друг,  — неожиданно отозвалась тьма рокочущим голосом, принимая уже более ясные очертания.

У тьмы оказались черные крылья, хвост, и огромные зелёные глаза, которые, казалось, пронзали своим взглядом душу, выворачивали её наизнанку, чуть не потроша.

Страшные глаза.

Прекрасные глаза…

— Разве? Ты следил за мной, сколько я себя помню! — чуть сердито (чтобы не напугано!) произнёс в ответ Магнус. — Сомневаюсь, что это был просто дружеский пригляд за неразумным мальчишкой.

— А я сам ещё мальчишка. Для моего вида я ещё совсем ребёнок,  — ответили ему.

И тьма вышла на тусклый ленный свет.

И оказалась непонятным, в коей-то мере забавным, и совершенно не страшным существом, похожим на безумную помесь громадного чёрного кота и дракона.

Фурия — отозвалось что-то в нём, но что — неизвестно.

— Значит… Друг? — уточнил принц.

— Ага.

— И что ты здесь делаешь, друг?

— Ты чем-то опечален. Вот я и решил помочь тебе, если это возможно, — ответила Фурия доброжелательно, глядя на Магнуса неотрывно, и что-то гипнотическое было в этом взгляде.

— Вряд ли ты можешь исправить этот несправедливый мир, заставить зажравшихся чиновников пахать на благо народа и обезопасить прибрежные города от нападения распоясавшихся пиратов, — грустно усмехнулся Магнус, под конец фразы поджав губы. — Или хотя бы сделать меня Лордом Огня, чтобы я сам с этим разобрался!

Фурия смотрела на него со странным любопытством, по-птичьи наклонив голову и неотрывно слушая.

— Ты прав. Я это сделать не могу,  — ответило существо после недолгого молчания. Пусть Магнус рассчитывал, надо признаться, на другой ответ. С затаённой, робкой, такой хрупкой надеждой на хоть что-то…

— Вот, — слово, больше похожее на выдох, обожгло губы, казалось.

Больно.

Надежда на дракона-не-дракона, духа-не-духа разбилась, осколками своими впиваясь в его и так кровоточащее сердце.

— Но можешь сделать ты.

— Самому не смешно, друг?

— Отнюдь. У тебя жена — Аватар, большинство людей уже за тебя просто благодаря этому факту,  — заявила Фурия неожиданно спокойно, словно бы не понимала, что дарила ему одним своим присутствием. — Уничтожь преграды к власти, и эта власть станет тебе инструментом по достижению твоих целей. Ты это и сам понимаешь, Магнус.

— Передо мной стоят мой отец, два моих брата и племянник, коих в будущем станет ещё больше! — остервенело не позволял надежде вновь прорости в нём, ведь второй раз её гобели он просто не переживёт. — Я — последний в очереди на престол.

— Ну не скажи. Если ты докажешь, что сильнее братьев и отца, то их дети тебя не должны волновать… А для этого надо вызвать каждого из них на дуэль — а сил их победить у тебя хватит… И, если что, я что подскажу.

— Почему ты хочешь мне помочь?

— Потому что ты хочешь спасти этот мир.

* * *

— Ты всё же решился встретиться с ним…

— Ему исполнилось шестнадцать лет — по обычаю, в этот день и должно было произойти наше знакомство.

— Ты не имеешь права называться зверем-хранителем, друг мой. Сам понимаешь — ты разумный, а не страшное, но приручённое животное. Это всё равно, что сделать Хранителем Аватара другого человека.

— Какая разница, как это есть на самом деле? Люди не могут этого знать. Да и узнают о самом Аватаре не скоро, сама понимаешь. Пусть думают, что я — новый Зверь Хранитель. Никто не знает, что этого духа уже давно нет в этом мире — с громкой гибелью Аватара Мие он навсегда ушёл.

— По больному бьёшь.

— Зря ты так. Это не я, а ты не смогла выполнить свою главную задачу, теперь в пустую стараясь влиять на то, где твоей власти больше нет.

— Я смотрю, после знакомства с мальчиком ты осмелел… Что же раньше ты был столь учтив?

— Раньше за мной не стоял Аватар. Не потерявшаяся в мире огненной аристократии папенькина дочка, а свободный от цепей чужих предрассудков юноша.

— Тебе и Магнус нравился. Ты помнишь, чем это закончилось.

— Ты субъективна.

— А ты, судя по всему, безмерно глуп, если восхищаешься этим чудовищем!

— Которым из? Я тоже — чудовище, моя Госпожа. Я тоже — монстр. Просто со мной можно договориться. А дела Магнуса пусть и были ужасными, но, ты не можешь отрицать, — великими.

— Я начинаю сомневаться в тебе.

— Зря. Нет ничего страшнее сомнений. Они уничтожают дух и волю.

---

Примечания:

Запутали всех и вся, как я люблю.

Глава не отбечена, поэтому большая благодарность всем тем, кто отмечает ошибки и очепятки в ПБ! Вы просто чудо!

Сессия закончилась! Я на каникулах! Если смогу — новая глава завтра. А пока — пошла её писать...

Когда Иккинга поставили перед фактом, что теперь ему придётся учиться у недавно появившегося на Олухе чужака, он буквально оторопел от подобной бесцеремонности со стороны отца — то ему совершенно плевать на судьбу сына, то он решает причинять добро и наносить справедливость, почему-то забыв при этом спросить мнения жертвы этого произвола.

Спорить с отцом, когда он уже принял какое-то решение, было совершенно бесполезно, то юноша прекрасно знал по наблюдению. Просто как-то не доводилось испытывать на себе упрямство их Вождя.

Нет, это точно фамильная черта! Иначе объяснить это сходство в них Иккинг не мог. Ведь он сам был таким же…

Так что делать было нечего — пришлось подчиниться.

Даже если это и значило то, что ему придётся меньше проводить времени со своим Хранителем, который уже сумел дать ему больше знаний, чем все книги Олуха вместе взятые. Так же придётся сократить время своего пребывания в кузне, а Плеваке — взять новых подмастерий.

Впрочем, стоило ему только в первый раз прийти на тренировку, парень сразу же понял, насколько ошибся. Что же… Признавать собственную неправоту и усмирять свою гордыню Иккинг умел.

Это был для него просто жизненно необходимый навык — в отличие от многих, он прекрасно понимал, что гордецы долго не жили.

В общем, он ошибся.

Чужак с внешностью южанина и говором человека Огня оказался бесценной находкой, в которую надо было вцепиться обеими руками и не отпускать, пока он не передаст Иккингу абсолютно все свои знания и ещё чуточку сверх того. А может и не чуточку… Мастер Армис же такому энтузиазму, которым парень заразил и остальных учеников, был только рад.

Он был именно тем наставником, который был нужен лишённым дара детям, ведь, будучи сам простым человеком, он был прекрасным примером, что это не помеха тем, кто по-настоящему хотел учиться и развиваться, кто стремился к постоянному совершенствованию.

Мастер Армис, под насмешки коренных жителей Олуха, невозмутимо согласился взять на обучение всех лишённых магии детей, если те сами хотели у него учиться.

Впрочем, он утверждал, что, на сама деле, ничему научить не мог, только указать путь. Лишь сам ученик мог научиться, и если такового желания не было, то всё было совершенно бесполезно, бессмысленно.

Тем, кто не жалел учиться, он не жалел называться наставником.

И это в Мастере Армисе особенно нравилось Иккингу — этот человек сумел сплотить ребят, которых доселе ждала незавидная судьба. Он показал им, что и они могут быть силой, если захотят. И если будут трудиться ради осуществления этого…

Всего таких жалеющих набралось чуть больше пятидесяти, в том числе даже несколько девчонок, которыми сразу же занялась супруга Мастера. А после чужак снова всех удивил — не стал хвататься за всё и сразу, а разделил ребят на три группы: тех, кому было младше десяти лет, тех, кто был старше пятнадцати и всех, кто остался.

В последнюю категорию попал и Иккинг. А спустя несколько недель он сам понял, почему это было сделано — не в количестве учеников было дело, их наставник и с сотней бы справился.

Дело же было в том, что у ребят разного возраста по совершенно объективным причинам были разные умения и способности. Собирать их в одну кучу было глупо. И к каждой из этих групп у Мастера был свой подход, свои методы обучения.

Это оказалось настолько эффективно, что учителя ребят-магов казались теперь такими нелепыми в своей хаотичности, бессистемности.

За это Мастера Армиса не любили маги, за это его обожали его ученики, и даже Иккинг, хранивший внутри себя громадную силу. Ведь он под руководством Мастера Армиса по-настоящему научился контролировать энергию внутри себя, и это крайне благоприятно сказалось на его магии. Особенно на огне, как ни странно.

Даже после четырёх лет наставничества для детей олуховцев, их Мастера продолжали звать за спиной чужаком. И даже сами его ученики звали его так, пусть у них были другие причины, другой смысл они вкладывали в это слово.

Он был островком другого мира, он относился к ним и как их учитель, и как равный, словно бы говоря, что однажды они смогут стать по-настоящему равными.

Он давал ранее обделённым детям то, чего им не хватало, взращивая в них амбициозность и гордость, раздувая из искры таланта ветром тренировок и постоянной практики в неукротимое пламя искусности, мастерства.

Талант не стоил ничего, если его не развивать.

Талант не стоил ничего, если его не удобрять постоянным трудом, без которого он просто завянет.

Мастера Армиса звали его ученики Чужаком не за его непохожесть на местных, не за то, что он каждым своим вздохом нарушал древние устои острова, вызывая презрение в глазах олуховцев и шепотки за спиной, а за то, что он принёс с собой другой мир и сумел показать им другую жизнь.

За то, что сплотил их, ребят без будущего, и показал, что, в отличие от всех остальных, у них были все дороги, они могли пойти куда угодно и где угодно они бы не пропали.

Ведь людей без магии люди огня не трогали, считая это не рациональным. Они не несли в себе одним своим существованием культуру какого-то народа, не подрывали теорию превосходства огня над всеми остальными стихиями.

Да, Вату, в рядах армии Огненной Империи были десятки тысяч солдат, в которых не было и намёка на магию, и это было прекрасно.

У чужака были какие-то хищные, странные, янтарного оттенка глаза, словно бы волчьи. У него были длинные угольно-чёрные волосы, заплетённые в тугую косу, выступающие скулы и вытянутое лицо. Его кожа была смуглой, а сам он был невысок и на вид лет тридцати-пяти, но волчьи его глаза словно бы прибавляли ему лет десять, пусть и внутренне. Он говорил с южным акцентом и ходил в одеждах, свойственным людям огня, чем ещё больше раздражал магов, вызывал в них неприятие. У него на шее висел медальон, на котором был изображён чёрный драконий силуэт, кого-то напоминавший Иккингу.

Он был протестом против всех традиций и устоев Олуха.

Он был полной противоположностью того, каким должен быть человек, по мнению северян.

О, он стал кумиром Иккинга.

И за эти так стремительно промчавшиеся четыре года он, в благодарность наставнику, стал лучшим его учеником, примером и лидером всем остальным.

Самым прекрасным было и то, что в их тесный круг товарищей, сплотившихся вокруг близких им идей, не допускались те, в ком была магия — людей с даром Чужак не брал в ученики чисто принципиально.

Конечно, официально Мастер Армис учил их лишь фехтованию и рукопашному бою, но на деле за каждым движением скрывалась своя философия, и ребята впитывали её подобно губкам, жадно, с искренним интересом.

Они внимали чужим рассказам, меняясь на глазах, преображаясь, становясь чем-то более совершенным.

Становясь силой.

И то, что, по словам Мастера Армиса, лучшим поединком из всех всегда был тот, которого не случилось, им совершенно не мешало — нужно было быть, по мнению ребят, таким аргументом, при появлении которого всякий бой становился бы заведомо проигрышным.

И Чужак это одобрял… Оговорка здесь, недосказанность там, проверка на лояльность и ни одно слово, не покинувшее их ряды учеников — и новые, новые знания, легенды о древних орденах и история этого мира.

Чужая идеология, особые точки на теле человека, которые могли отключить его способность шевелиться или его магию, его сознание или дыхание…

(…На деле тут всё было просто — эти точки были пересечениями энергетических каналов, и нажатие на них эти каналы блокировало или же разблокировало, и оба варианта могли привести к весьма любопытным результатам, вплоть до смерти несчастного!)

Теперь, когда самые старшие их них были готовы и сами назваться Мастерами, когда желающих учиться становилось всё больше, и их количество подошло под сотню, когда появились переселенцы-не-маги с других островов, жаждавшие знаний, уже бывшие ученики помогали своему наставнику.

А Мастер Армис был лишь доволен своей специфической известностью.

Она явно шла бок о бок с его непонятными целями.

О, Иккинг прекрасно понимал, что не по доброте душевной Чужак с ними возился. Хотя, очевидно было и то, что сам по себе процесс обучения, наблюдение за подрастающей, набирающей мощь под его руководством сменой Мастеру Армису по-настоящему нравились.

Просто этот человек совмещать приятное с полезным, и это тоже было великолепной чертой в нём.

Да, у Чужака были свои цели, и однажды, наверняка, он позовёт своих учеников за собой, или отправит по всему миру их, создавать подобные школы и учить всему, что он им дал, но это не вызывало в Иккинге, почему-то, никакого опасения или отторжения — это было нормально, это было правильно. И когда Мастер попросит о помощи, он придёт и поможет, чего бы ему это не стоило.

Ведь человек, оказавшийся способным приручить монстра в лице юного Аватара, превратить озлобленного на весь мир подростка в знающего себе цену, умелого и хитрого молодого воина, был достоин безграничного восхищения.

На преданность Иккинга Чужак мог рассчитывать.

И на преданность всех остальных своих учеников. Ведь те, кто из пустого места стал силой, никогда не захотят терпеть обращение к себе, как ко второму сорту.

* * *

Когда Орден отправил его на этот ничем не примечательный с первого взгляда остров, Армис недоумевал — что ему было делать в этом рассаднике самодовольства, гордыни и идей превосходства тех, кого есть магия. Но приказы выполняли, а не обсуждали, потому пришлось со смирением принять свою участь, собраться в долгий путь и отправиться на север.

Этот Свободный Остров оказался ещё хуже, чем в слухах — ребятишки без дара здесь были совсем забитыми, озлобленными и запуганными.

Они совершенно не верили в себя, в то, что что-то могло измениться, что они могли стать чем-то большим, чем пастухами для овец, и это было ужасно. А ещё это было вызовом ему, его талантам и терпению, а вызовы Армис любил.

Первые несколько месяцев он с Ивэ, своей супругой, которая уже двадцать лет следовала за ним никем не замечаемой тенью, был белой вороной для жителей Олуха, которые, закостеневшие, зашоренные, любые перемены воспринимали в штыки.

Приучать их к себе и своим странностям приходилось постепенно, создавая репутацию чудака, но искусного воина и терпеливого человека, было несколько утомительно, но оно того стоило.

Правда, то, что кузнец, человек на острове очень уважаемый хотя бы за то, что без страха мог осадить разъярившегося Вождя, которому приходился лучшим другом, однажды пригласит его на кружечку эля, чтобы за ней незаметно расспросить и, после непродолжительной дискуссии, предложил собственную помощь в создании Школы Боевых Искусств для ребят, лишённых магии. А точнее, пообещал не просто заставить вождя одобрить и поддержать эту идею, а вывернуть всё так, словно бы это изначально была идея Стоика Хеддока, а свои начинания, как известно, он никогда не бросил на половине, и если уж делал что-то, то на века.

На закономерный вопрос о том, какая кузнецу от того выгода, тот с добродушной улыбкой говорящего непонятливому ребёнку элементарную ответил, что выгода его была в том, чтобы в рядах учеников этой Школы оказался его подмастерье, мальчик неимоверно талантливый, но замкнутый.

— Я не учу магов, — покачал он тогда головой, с разочарованием ощущая, как лёгкое решение проблем ускользало.

Ведь ну не мог же маг земли, умелый требовательный к другим и самому себе кузнец взять в подмастерье человека без такого же дара?! Или… Или мог?

Улыбка с губ кузнеца не исчезла, и Армис с затаённой паникой понял, что, кажется, несколько недооценил местных, считая их недалёкими в своей гордыне и глупости. Не собрал достаточно информации о ключевых фигурах, ведь там, на юге, уж точно таковой не мог являться Мастер-Оружейник, будь он хоть самым искусным в мире.

Видимо, он опять забыл сделать скидку на то, что у северян всё было иначе, и статус здесь, всё же, значил меньше. Или, вернее, статус зависел от способностей и личных заслуг, а не только знатности имени.

— Зря вы так, — сказал, наконец, тогда кузнец. — Хоть Иккинг парень необыкновенного ума и упорства, магии всё же лишён.

Необычное имя зацепило — где-то его Армис уже слышал, причём связано оно было с чем-то безмерно интересным, важным. Вот только сходу, как это всегда бывает, он вспомнить не мог.

— Иккинг…? — решил он уточнить.

— Иккинг Хеддок — сын Стоика и ваш главный ключ к созданию Школы, — с довольной усмешкой ответил кузнец тихо. — Он умён не по годам, хитёр, осторожен, рассудителен, крайне скрытен и недоверчив. А ещё саркастичен и желчен как ядовитая змея.

— Это вызов? — рассмеялся тогда Армис, понимая, что, Вату, да, это самое то, что ему было нужно.

Ведь если он показательно из стеснительного юноши вылепит молодого мастера, то многие пути станут для него открыты, а также наличие сына правителя Олуха в учениках должно было добавить ему лояльности местных.

— Если хотите, то — да.

— Я согласен.

На том и порешили.

Всё же, наверное, зная о том, что этот пока неизвестный, ни разу не виденный Армисом за эти месяцы Иккинг являлся сыном Вождя, он ожидал заносчивого и горделивого юношу, эдакого непонятого гения, а не мальчишку двенадцати лет с глазами древнего чудовища.

В то, что мальчик не являлся магом, он не поверил ни на секунду — такая походка, такие повадки, такие привычки и движения не могли быть у человека, не способного разобраться с энергией внутри собственного тела, а, будь мальчик сколь угодно гениальным, без хорошего наставника научиться всему этому, не будучи магом, было невозможно.

Что же… Это обещало быть интересным, ведь мальчишка казался намного мышлением своим старше ровесников, правда, в некоторых моментах оставаясь подростком.

Да, мальчик точно был магом (правда, какой стихии было непонятно), но об этом явно никто не знал, и, раз он не хотел рассказывать об этом своим соплеменником, то кто такой Армис, чтобы рассказывать другим чужие тайны…?

Мальчик пришёл к нему, пусть и с некоторой долей недоверия, испытываемого, впрочем, ко всем людям в принципе, судя по всему, пусть его заставили учиться, и это противоречило правилам их Ордена, но он с такой жадностью бросился на новые знания, с таким смирением и упорством повторял и повторял всё до тех пор, пока не становилось великолепно, что Армис понял — даже если его спросят напрямую, он солжёт.

Этот Иккинг ему доверился, о том, что его наставник догадался об этой маленькой тайне мальчика, Армис понял по его глазам — они были очень красноречивы, и по ним можно было, при желании, прочитать всё, что было на душе у него, даже несмотря на его необыкновенную для столь юного возраста неразговорчивость.

И противоречивые чувства по поводу этого мальчика были вызваны ощущением того, что он что-то упускал из виду, что-то не понимал в этой загадке по имени Иккинг, не тем, что он, Армис, нарушил свой собственный принцип не брать магов в ученики.

Неприятие Армисом магов строилось не на том, что они, якобы, превосходили людей, магии лишённых. Вернее, не совсем на этом. Просто маги, придерживающиеся этого мнения, в своём мнимом превосходстве упускали из виду тот факт, что гордыня всегда лечилась унижением. Эти глупцы не понимали, что все люди равны, и кичиться тем, что дано тебе от природы, было бессмысленно. Нужно было уметь молчать и слушать, а маги, когда дело касалось простых людей, умели только хвастливо и высокомерно говорить.

Это, и только это раздражало Армиса. И всего этого в Иккинге не было.

Да, он не скрывал того, что считал себя сильнее своих товарищей, но не потому, что хранил эту свою тайну, а лишь потому, что это действительно было так.

И вместо того, чтобы кичиться своими успехами, он помогал тем, у кого что-то не получалось, объясняя и показывая им, служа наглядным примером, что всё возможно, было бы только упорство и трудолюбие.

Он вдохновлял ребят, подбадривал и поддерживал их, сплочая, объединяя вокруг себя.

Да, это не было предусмотрено планом, которому следовал Армис, попав по заданию Ордена на Вольный Остров, но такое развитие событий было даже лучше. Его ученики любили Иккинга, были зачарованы им, и юноша во всё поддерживал своего наставника, пусть явно и по своим причинам.

То, что парень догадался о непростой роли своего учителя, сомневаться не приходилось — ещё когда на самых ранних порах он по крупицам внушал тогда ещё совсем детишкам философию Ордена и ловил острый, цепкий, слишком внимательный взгляд этих зелёных глаз. Их обладатель был проницателен не меньше кузнеца, благодаря которому всё случилось, и не меньше самого Армиса.

А может — даже больше.

Так или иначе, пусть и незнание мотивов юноши помогать своему наставнику нервировало, смотреть, как тот становился самым лучшим, в точности по плану, было приятно.

Мальчик был его рекламой, примером того, как забитый ребёнок мог измениться под его руководством, и слухи об этом разлетелись по всему архипелагу, что стало причиной того, что теперь, четыре с половиной года спустя его прибытия в этот духами забытый край со всех окрестных островов ему набрали ещё несколько групп учеников.

Ордену нужны были новые люди, и эти люди должны были верить в идеи ордена так же сильно, как верил в них сам Армис.

Иначе всё было обречено на провал.

А Иккинг… Он, при всей своей неразговорчивости, оказался великолепным оратором, и этот контраст обычной нелюдимости и внезапного красноречия дополнительно выбивал ребят из колеи, позволяя взять их тёпленькими и посеять в их души и сердца семена идей Ордена, чтобы потом пожинать их всходы — преданность и готовность идти до конца. И ему, чужаку, было бы трудно разжигать это пламя в ребятишках, но парень, которого все знали, который говорил с остальными, как один из них, справляю с этой задачей великолепно, облегчая своему наставнику задачу многократно.

— Неужели вы хотите продолжать сидеть в грязи? Хотите молчать и терпеть? — говорил он новому набору учеников, своим пока ещё необученным ровесникам и тем, кто чуть младше. — Вы правда не понимаете, что это наш реальный шанс? Неужели вы правда не видите, насколько вы лучше, насколько у вас больше возможностей? Ведь вы можете стать свободными от постоянного страха, который не отпускает этих самодовольных индюков!

— Да кому мы нужны… — выдохнул кто-то из небольшой толпы тихо и как-то обречённо.

Да, до этого ребёнка ещё не дошла речь Иккинга, но Армис знал — нужно лишь подождать. Играть словами, правильно их подбирать, вселяя в людей нужные ему чувства и мысли юноша умел мастерски.

(Но вот откуда…? И чем это всем им грозило?)

— Всем! — рявкнул Хеддок будто бы даже зло и несколько оскорблённо, пусть это и было не совсем искренне, на самом деле. — Перед вами открыты все пути! Вам не нужно сидеть на этом проклятом острове, вы всегда можете уйти, найти свой настоящий дом, свою дорогу!

— Разве это возможно?

— Конечно! Взгляните на Мастера Армиса! Ведь он попал на Олух из очень далёких краёв, но всё равно прижился здесь, любим и почитаем многими вашими товарищами. Если смог он, то что мешает вам? Учитесь! Совершенствуйтесь! Ваша судьба, ваше будущее, ваша жизнь зависит только от вас самих…!

* * *

Магнус испытывал странную, ни на секунду не покидавшую его тревогу.

Это отвлекало его от привычных дел, тренировок, учёбы, изучения древних фолиантов и от всего вообще, не давая нормально есть, спать, жить или даже просто существовать.

Не сказать, чтобы он был совсем уж параноиком, но сейчас интуиция орала так громкой, что, казалось, сердце выпрыгнет из груди и, даже само того не заметит, поскачет в сторону дверей, выхода из лабиринта бесконечных коридоров, куда-нибудь туда, где было тихо, спокойно и гарантированно безопасно.

После встречи с Фурией он стал со страхом поглядывать в сторону теней, и в принципе до крайности неуютно чувствовал себя в темноте, ведь так его паранойя донимала его ещё сильнее, словно бы ему и так проблем было мало.

Он так и не понял, что это было, но оставалось понятно одно, и за это Магнус боялся даже собственных мыслей — он решился.

Он решился и теперь просто выжидал.

* * *

Когда Стоику докладывали об успехах Иккинга, сплотившего вокруг себя всех таких же, как и он ребят, он не мог нарадоваться — сын наконец-то показывал себя тем, кем он должен был быть по праву рождения — лидером, а не простым безродным мальчишкой.

И ради этого он был готов закрывать глаза и на шепотки за спиной (когда это на островах не было абсурдных сплетен?), и на все странности этого чужака, только бы он терпел и продолжал учить его сына.

Идея со Школой для детей, лишённых магии оказалась на редкость удачной — хорошо, что они всё же была воплощена, а не осталась на бумаге и в воздухе замечательной, но так и оставшейся в чужих умах задумкой, которой не суждено было стать частью реальности. А, увы, такая судьба ждала большинство всех планов, ибо они, как известно, никогда не переживали столкновения с реальностью.

Теперь осталось только, чтобы другая его идея — совместные тренировки учеников Мастера Армиса и ребят-магов, оказалась успешной, ведь если так оно и случится, то многолетние предрассудки могут кануть в небытие, и это было бы прекрасно.

Но почему же ему так тревожно…?

---

Примечания:

Внезапно глава!

И я не с пустыми руками! С иллюстрациями! (правда, сделаны они после долгого перерыва, и там я ещё не разрисовалась....)

Иккинг:

https://vk.com/club147969315?w=wall-147969315_355%2Fall

https://vk.com/club147969315?w=wall-147969315_353%2Fall

https://vk.com/club147969315?w=wall-147969315_352%2Fall

Астрид:

https://vk.com/club147969315?w=wall-147969315_354%2Fall

Мастер Армис:

https://vk.com/club147969315?w=wall-147969315_356%2Fall

Простите, что глава маленькая — я очень устала после своего ориджинала... всё же написать 25 фикбуковский страниц за день несколько утомительно.

буду очень рада вашим отзывам

Когда отец отправил его учиться у Мастера Армиса (за что ему громадное спасибо, хоть что-то хорошее сделал это человек для своего сына), Плевака взял себе трёх новых подмастерий.

Эти ребята — Вит, Наиш и Олад — были пусть и неплохими сами по себе, но на редкость бестолковыми!

Да, они были младше Иккинга на два-три года, но даже он был намного мельче их, когда попал в кузню, и уже тогда он не был настолько бесполезным.

Оставлять свою работу в кузне на этих бедолаг не хотелось категорически — они даже втроём едва справлялись с тем, что было задачей для него одного, но выбора не было. Если он хотел продолжать учиться, придётся от чего-то, менее важного, отказываться.

Придётся чем-то жертвовать — такова была цена знаний.

А знания эти, на самом деле, были по-настоящему бесценными. И не только те, которые давал им Чужак.

То, что ему рассказывал Хранитель, которому, в шутку, юноша дал имя Беззубик, мотивировав это тем, что Фурия мог прятать зубы в дёсны, было ещё важнее — никто из магов не мог по-настоящему научить чувствовать мир Аватара.

А Беззубик учил его этому. Да, не идеально — Мастер из людей ему был необходим катастрофически, но приходилось довольствоваться тем, что было.

Иккинг умел по-настоящему хорошо обращаться только с огнём, который, в детстве своём ненавидя и боясь, он изучил и прочувствовал лучше всего. Его пламя было всё ещё тёмно-синим, и это уже не казалось странным. Как юношу уже не удивляло то, что многие приёмы рукопашного боя, показанные им Мастером Армисом, были частью магии огня, и потому сочетались они просто великолепно.

Впрочем, это действительно было не удивительно — будучи выходцем из земель людей огня, Чужак, конечно же, нёс в себе их знания и культуру.

И это было нормально.

Это было правильно.

С водой всё обстояло тяжелее — для того, чтобы работать с ней, приходилось сосредотачиваться, часами медитировать, чтобы почувствовать энергию в ней.

Без этого не получалось и вовсе.

О том, чтобы использовать магию воды в бою вообще не могло быть и речи — он скорее погибнет, чем сможет в опасной ситуации успеть сосредоточиться в достаточной мере.Интуитивно пользоваться магией, как это получалось с пламенем, не получалось…

С оставшимися элементами дела обстояли ещё хуже. И если с воздухом понятно в чём была проблема (подчиняться чему бы то ни было он пусть и умел, но ненавидел всей душой с такой силой, что позволить себе покориться чему-то незримому он просто не мог), то почему он, молодой кузнец, не мог освоить магию земли, было всё равно непонятно.

Да, Иккинг умел чувствовать и понимать металл, ощущать вибрации поверхностей и с помощью них ориентироваться даже в полной в темноте (в чём ещё немало помогала и способность «видеть» энергию), но не более того.

Что-то удерживало его, какие-то барьеры в нём ещё не разбились на мириады острых осколков, что-то не давало двигаться без препятствий.

Конечно, юноша прекрасно понимал, что должно было произойти нечто экстраординарное, он должен был попасть в настолько опасную, стрессовую для него ситуацию, чтобы эти непонятные барьеры разрушились, давая ему возможность пользоваться своими силами полноценно.

И это должно быть что-то посерьёзнее отчаянной попытки Беззубика научить его чувствовать ветер — дракон, разозлившись, усадил на себя Иккинга, взлетел и, оказавшись под облаками, сбросил своего невольного всадника.

Оказывается, с помощью пламени можно летать.

Правда, недолго.

Купание в горячей (им самим случайно и согретой!) морской воде, оказавшееся неожиданный бонусом, не скрасило положения — море было слишком бескрайним и остыло практически мгновенно, подарив ему по-настоящему незабываемые мгновения.

Так быстро он ещё никогда не плавал. И не сушил себя с помощью проклятой магии воды с такой скоростью…

В общем, эксперимент не удался, но отрицательный результат всё же есть результат, и он остался жив, что тоже могло порадовать. Но с Беззубиком он потом не разговаривал несколько дней.

Подводя итоги этих четырёх лет, можно было сказать, что, теоретически, управлять всеми четырьмя элементами Иккинг вполне был способен, а на практике он точно не справился бы с их помощью с другим магом, если бы он был подготовленным воином.

И тот случай на скале, когда он, ещё совсем мальчишка, убил троих наёмников, не считался — сработал эффект неожиданности и, плюс, они не были магами.

Только это тогда его спасло.

Теперь — не спасёт.

Собственная беспомощность вызывала желание выть и сжигать всё вокруг, но такой роскоши Иккинг не мог себе позволить — только сжимать кулаки и зубы, только молчать, терпеть и тренироваться до потери сознания. (Или пульса…)

На фоне этого успехи у Мастера Армиса, пожалуй, били единственным, чем парень мог себя порадовать, а потому он и цеплялся с таким отчаянием за эту соломинку — он тонул.

Тонул в своих мыслях и переживаниях, в сомнениях и собственной безысходности.

Меч ощущался намного привычнее и роднее воды или камней, он был его продолжением и частью его самого, и, упражняясь и показывая какие-то приёмы другим, он ощущал себя по-настоящему живым.

И нужным кому-то.

И, наверное, хоть немножко счастливым…

Ещё его отдушиной в этом проклятом мире раньше была работа в кузне. «Жидкий металл, острые лезвия и никого рядом!» — так сказал Плевака однажды про это. Но Иккинг там был в своей стихии, он не боялся ни обжечься, ни порезаться, ни чего бы то ни было ещё.

И вот теперь… Теперь ему приходилось освобождать отданную ему много лет назад комнатушку для других подмастерий.

Если бы он был чуть помладше, если бы не был столь очевиден тот факт, что не быть ему простым кузнецом, юноша воспринял бы это как предательство со стороны Плеваки.

Но он перерос тот возраст, когда всё воспринималось в штыки, а потому понимал — так надо. Это комнатушка была подачкой маленькому мальчику, его укрытием от враждебного мира, где он мог спрятаться и не показывать свои слабости.

Мальчик вырос.

Мальчик больше не прятался.

Значит, ему больше не нужна была ни эта комнатушка, тёмная и тесная, ни связанные с ней не самые хорошие воспоминания, ни что-либо ещё в этом роде.

Теперь его язык и его меч, им самим выкованный, покоившийся в прекрасно сделанных ножнах, были его защитой от мира.

Мира, который ему придётся защищать…

— Ничего не хочешь рассказать, Хеддок? — раздалось внезапно за его спиной, когда он, уже в вечерних сумерках, выходил из кузни, забрав последние свои остававшиеся там важные вещи.

Голос был женским и явно ему знакомым, да и о наличии какого-то за дверями он знал ещё до того, как вышел — всё же ощущать чуждое присутствие он научился великолепно. Другое дело, что суть чужих слов раздражала, вызывая естественную в таких ситуациях защитную реакцию — нападение.

Словесное, естественно.

— А разве я что-то должен тебе рассказывать, Хофферсон? — ответил он девушке тем же тоном, даже не повернувшись к ней, не пойми зачем его поджидавшей.

Может быть, будь у него больше сил, он даже бы что-нибудь более едкое и острое, как это обычно и бывало, но последние сутки были просто сумасшедшими, и тратить своё мнение на Астрид, всегда вызывавшую в нём неоднозначные чувства, он не хотел.

Из всей компании ребят, когда-то его задиравших, она была для него самой загадочной, непонятной. Не мог он осознать, что рассудительная девчушка делала среди этих глупых детишек вместо того, чтобы общаться с такими же спокойными и старательными. Теми, про кого говорили, что они не по возрасту умны и пророчили им великое будущее.

Самое обидное — были на Олухе такие ребята, и было их даже немало, и почти не пересекался с ними Иккинг, ведь они его старательно избегали, запомнив, что рядом с ним всегда ходила беда.

Не понимал ещё тогда Иккинг, что, быть может, постоянное нахождение Астрид в компании детей из знатных семей было не её желанием, а повелением её родителей, которым, как ни странно, девочка, а теперь уже девушка подчинялась всегда, пусть иногда делала она это с явной неохотой.

С одной стороны, Астрид была умна, этого нельзя было не отметить — соображала она быстро и по делу, и понимала с первого раза, но не детей-заучек, вроде Ингермана, она не была похожа — полученным теоретическим знаниям она, ещё будучи ребёнком, находила практическое применение. Она любила и умела учиться, и это в ней Иккингу нравилось.

Однако, было в этом огромное «но», и из него росли ноги неприятия, ощущаемого по отношению к ней со стороны юноши.

Астрид ненавидела проигрывать. Она готова была вцепиться в чужую глотку, даже близкому ей человеку, и идти до конца, по головам, чтобы быть первой, самой лучшей, самой сильной.

Да, теперь Иккинг видел, что это стремление в ней воспитали её родители, требовавшие от девочки порою невозможного, видя перед собой шанс, картинку, а не живого человека, и в этом парень её понимал. И потому даже испытывал к ней что-то похожее на сочувствие.

Девушка до крика боялась разочаровать свою семью, и в ней Иккинг видел то, чем он бы стать, не забери люди огня его мать.

Ну и нельзя было не отметить, что девушка была чисто с эстетической точки зрения красива — Хофферсоновская порода видна была издалека, и пшеничного цвета волосы, круглое лицо с милыми веснушками и выразительные, пусть и холодные, голубые глаза, тренированная гибкая фигура…

И просто отвратительный, совершенно не женский характер.

Астрид, при всех своих положительных качествах, была груба, прямолинейна и, несмотря на свои ум и хитрость, всё равно первым делом пускала в ход грубой силы.

Влияние среды и нравов их общества, однако.

И это удручало.

— Конечно, должен, — вырвала его девушка из размышлений, вызывая новую волну внутреннего раздражения, готового сорваться словесным ядом с губ. — Например, какого Веа произошло вчера на поляне за Вороньим мысом. О чём это таком интересном мне рассказала Уна?

— Понятия не имею, о чём это ты, — тут же отозвался Иккинг, мгновенно напрягшись, призывая энергию к себе, заставляя себя взбодриться, собраться.

Конечно, внешне это едва ли чем-то проявилось — он всё так же невозмутимо шагал в сторону своего дома, но сам сейчас весь обратил в слух, чтобы понять, что же знала Хофферсон и чем ему это грозило.

Потому что то, что там произошло, на самом деле, действительно выходило за рамки нормального, и простой человек никогда не смог бы прогнать Тень.

О Тенях ему рассказал Беззубик, после того, как они помирились. Это были злые духи, неуспокоенные души, способные принимать разные формы. Они были очень агрессивны и потому, заметив человека, нападали на него. Возможно, дело было в том, что, впитывая в себя всю чужую энергию, Тени хотели стать вновь живыми.

Но, так или иначе, это было не желание разумного создания, а инстинкт вечно голодного зверя, базовое желание. И именно потому Тени, уже мёртвые, а потому непобедимые для большинства людей, были так опасны.

А ещё они боялись огня, способного их уничтожить, и золота, которое обжигало их, подобно пламени.

И Аватара, соединения человека и светлого духа Равы.

Появление Теней на Олухе было тревожным знаком — это значило, что они бежали от людей огня, которых, однозначно, на архипелаге становилось всё больше, и это не могло не напрягать.

Конечно, Лес пытался утихомирить новых обителей острова, отгонял их людских поселений, прекрасно понимая, что, заметь люди Теней, сожгли бы к Вату всё, что было за Вороньим Мысом — со своим золотом они бы ни за что не расстались бы.

Но, раз тварь подобралась настолько близко к деревне, что почти напала на девочку, то нужно было что-то делать, пока не стало поздно.

И именно поэтому Иккинг вчера спас того ребёнка. Чтобы не допустить того, чтобы кто-нибудь узнал о Тенях — Лес его об это очень просил. Ведь, попробуй люди жечь его владения, он пойдёт против них, а это будет бойня.

Но Лес был созидателем, а не разрушителем, и убивать жителей своего острова, даже если это были люди, было против его природы. И это мучило Духа.

— Ну, например, о странной твари, похожей на волка, и о том, что страшный неведомый Он спас девочку, — прошипела Хофферсон, схватив его внезапно за руку, останавливая, и не знала эта глупая, чего ему стоило не поддаться рефлексам и не ударить её.

Он вздохнул, успокаиваясь.

— Вот и ищи Его, а мне не мешай, — ответил он почти миролюбиво.

— Она описала тебя, Хеддок, не увиливай!

— Ну тебе то какая разница, Астрид? — рявкнул он, не выдержав, и с каждым словом он всё больше распалялся, давая выход накопившейся злобе. — С каких это пор тебе есть дело до сирых и убогих? Что-то не припомню я, чтобы раньше ты была такой доброй и благородной. Что, совесть проснулась?

— Мне есть дело тогда, когда жертвами являются мои родственники! — нашлась она быстро.

Неплохо, дорогая, но и он не так прост!

— Вот оно, значит, как… — голос Иккинга вновь был глух и тих, но это этого он не был менее внушительным, веским. — Избирательная добродетельность. Что же, кто бы сомневался! Скажи мне, Хофферсон, как ты спишь по ночам? Что снится тебе в кошмарах? Твои родители, которым тебе раз за разом приходится доказывать то, что остальным очевидно? Впрочем, это так и есть, верно?

— А что тебе снится?!

— Я не вижу снов. Уже очень много лет.

— Да? — вскинулась тут же девушка. — Не верится. Небось, каждую ночь видишь мать. Какого же это жить в тени родителей?

— Тебе виднее, Хофферсон.

— Не смей!

— Если ты собираешься мне поплакаться о том, что всё не так, и это не ты виновата, что тебя не замечают, то, будь добра, иди к кому-нибудь, кому не плавать на это, — покачал Иккинг головой устало. — Вы все одинаковые, и бесполезно рваться вперёд — это всё бег на месте.

— Что ты несёшь?! — зашипела Хофферсон.

— Знаешь, что это такое — жить без страха? Не без того всепоглощающего ужаса, а без обречённости, которая нависла клинком над каждым из вас? Знаешь, какого это — знать, что такое свобода? Знать, что ты никому и ничего не должен, и тратить силы на пустые споры или даже слова — не нужно. Кому нужно — знают и видят. Кому не нужно — сами виноваты. Их спасать бесполезно.

— И к чему все эти речи? Это ты-то живёшь без страха, Хеддок? Неужели не страшно ходить по ночам? Неужели не дрожишь от мысли о том, что однажды твоё имя могут просто вычеркнуть из истории?!

— Живут поступки, а не имена. Люди запоминают только тех, кого боялись. Ты хочешь, чтобы меня боялись, Хофферсон? Ты спрашиваешь, не боюсь и я темноты в углах и идиотов в переулках? Не боюсь, Астрид. Потому что единственное, чего и кого я боюсь по-настоящему — это я сам. Но когда ты поймёшь почему, будет слишком поздно.

— Ты мне угрожаешь, задохлик?

— Я тебя предупреждаю. Ты ещё не совсем пропащая, но спасти тебя можешь только ты сама. А вот сможешь ли…

Когда Астрид хотела что-то возразить, то поняла, что говорить ей не с кем. Не было ни Иккинга, ни следов его. Только ночная темнота да далёкие огни патрульных.

* * *

Когда им сообщили, что теперь ученики-маги будут тренироваться не только с ребятами других элементов, но и с теми неудачниками, у которых магии не было, Сморкала был готов громко и долго хохотать — что может быть забавнее наблюдения за этими убогими.

Правда, когда дело дошло до самих этих тренировок, всё оказалось не так-то просто.

Да и сами не-маги оказались не такими уж и слабыми, какими казались со стороны — несостоявшиеся пастухи и самая грязь их общества, они, неожиданно, держались вполне достойно, это нельзя было не признать.

Даже Иккинг, которого Йоргенсон по какой-то причине не выносил на дух, мог похвастаться кое-какими достижениями в этой сфере, и его успехи бесили особенно.

Потому пришлось проявить несвойственную его характеру терпеливость и подождать, пока пройдут пара месяцев совместных занятий, пока наставники удостоверятся, что всё было хорошо и немного расслабятся, и позволят на тренировках, наконец, допускать тренировочные поединки магов с не-магами.

И ещё несколько дней пришлось ждать, пока его противником выберут Иккинга — как самого способного из простых людей, его ставили в пару только с самыми сильными ребятами, а потому пришлось в очередной раз доказывать своё превосходство.

Но теперь, когда он дождался своего — не упустит шанс наконец поставить на место этого выскочку!

Место грязи — под ногами.

А эти… убогие — не более, чем грязь, чему бы они там не научились.

Это знали все, это Сморкале с детства повторял отец, и, если вся семья, всё его окружение об этом ему говорило, значит, это и было правдой, как бы то ни было.

Иккинг стоял на расстоянии пятнадцати шагов от него, и с первого взгляда он казался расслабленным, рассеянным. Может быть, если бы не эта юбка, как прозвали это элемент одежды ребята-маги, можно было бы увидеть, что ноги его противника, наверняка, выдававшие одну из боевых стоек.

Правая рука, расслабленная и тонкая, всё же сомкнулась на ножнах, левая же держалась за рукоятку меча.

Если бы Сморкала был помладше, он бы не заметил скрытую напружиненность своего противника, которому стоило преподать урок. Но он уже не был мальчишкой, и что бы про не говорили, бойцом он был хорошим, а потому следил за каждым движением Иккинга, готовясь отразить любую его атаку, выискивая его слабые точки.

Когда, во время предыдущих занятий, Хеддок дрался с другими магами огня, Йоргенсон наблюдал за ним, отыскивая его слабые стороны, запоминая стиль боя, используемый этим выскочкой.

Теперь это должно было помочь.

Ведь слух у Иккинга был явно великолепным, у него были сильные инстинкты, и многие движения он довёл до уровня рефлексов, но ничто из этого не могло скрыть — у него было слабое зрение, и, поэтому, он на глаза полагался в меньшей степени. Но, тем не менее, за противником он сам следил внимательно, а потому здесь нужно было бить врага его же оружием — хитростью.

Нужно было просто вывести Хеддока из равновесия, заставить его разозлиться и в этом состоянии потерять его постоянную бдительность, обмануть его рефлексы и… Грязные приёмчики ещё никто не отменял!

— Готов сдаться и побежать обратно в лес, Хеддок? — попробовал подначить противника Сморкала, когда прозвучал сигнал начала поединка.

Но Иккинг даже бровью не повёл.

— А ума в тебе, я смотрю, за шесть лет не прибавилось, — ответил он невозмутимо, меняя стойку на другую, и это послужило уже настоящим сигналом к бою.

На самом деле, это было какое-то безумие — объективно, Сморкала был намного сильнее физически, но его противник был быстр и гибок как кошка, и от всех его атак просто уворачивался, в ответ так, так и не вынув меч из ножен, не болезненно, но унизительно бил.

Это не было предусмотрено планом, ведь теперь Йоргенсон разозлился по-настоящему, и бил уже в полную силу, на поражение, без оглядки на наставников.

Как хорошо, что Чужака сегодня не было на арене — он бы уже давно остановил это безобразие, не давая в обиду своего любимчика.

В какой-то момент он внезапно понял, что начал выдыхаться, а Иккинг всё ещё был свеж и бодр, и это взбесило особенно. Плюнув на последствия и заранее предугадав, куда увернётся от его атаки этот позёр, Сморкала, выждав нужное мгновение и собрав последние силы, ударил Хеддока по глазам.

Собственное пламя неожиданно обожгло пальцы, но тихий вскрик упавшего на каменного пол противника доказал — он попал в цель, и мерзавец не успел скользким угрём опять увернуться.

Победа.

Он уже, торжествующе улыбаясь, повернулся лицом к оглушительно молчащей толпе зрителей.

Кто же мог подумать, что это окажется непростительной ошибкой…

Почувствовав неожиданно сильный удар в колено, Сморкала потерял равновесие и, не успев сориентироваться, сам не понял, как оказался на земле, больно приложившись при падении о каменную поверхность затылком.

Острое лезвие тонкого меча, ощутимо вжавшееся в кожу шеи, и струйка тёплой крови, медленно потёкшей вниз (Веа, останется шрам!), и стук загнанно забившегося сердца, отдававшийся пульсацией в висках напугали Йоргенсона не так сильно, как лицо Иккинга с выражением мрачного торжества и настолько ледяного равнодушие, что хотелось заскулить. А ещё глаза…

Пустые тусклые глаза, в которых не было видно зрачка, превратившегося в точку.

* * *

Когда Магнуса в очередной раз вызвали в кабинет Лорда Огня, он уже не ждал ничего хорошего, чувствуя — вот оно, вот момент решать свою судьбу.

Он не ошибся.

— Мне плевать, Магнус, кем является жена и на мнение совета, — заявил Эйтис, стоило страже, повинуясь жесту своего повелителя, покинуть помещение. — Ты — не мой наследник и никогда не станешь Лордом Огня! Ты жив до сих пор лишь потому, что не представлял раньше опасности. Но теперь… Ты — угроза для моей власти.

Столько обвинения было в голосе отца, столько злости, словно он, Магнус, уже успел надерзить ему вдоволь, хотя он сделал это только в своей голове. «А жаль…» — подумалось ему тут же.

— Боишься, что я стану бороться за трон, пользуясь положением Мие? — усмехнулся Принц, уже и так зная ответ на свой вопрос.

Но вот чего-чего, а удара по лицу, да ещё и такого, что повалил его с ног, Магнус ну никак не ожидал — стилем Эйтиса были интриги или магия, но никак не грубая физическая сила, только что продемонстрированная.

Ого.

К чему бы это…

— Молчать, когда твой Лорд говорит! — рявкнул отец. — Я не боюсь, я знаю, что именно так ты и поступишь. И именно поэтому вынужден тебя разочаровать — Принцесса Мие скоро станет вдовой, а нашими законами предусматривается, что человек может вступить в брак не более пяти раз. Два уже было, но это не страшно.

Магнус, стерев рукавом кровь, потёкшую из разбитой губы, медленно поднялся на ноги и глянул в глаза мужчине. Но не было ни страха, не злости в его взгляде.

Только странная решимость напополам со странной обречённостью человека, вынужденного делать неприятную, но необходимую работу, и это особенно насторожило Лорда Огня. Это же окончательно убедило его в том, что это его решение есть лишь защита Династии.

Эйтис с внезапной отчётливостью осознал, что совершил большую ошибку, пустив воспитание своего младшего сына на самотёк и дав ему слишком много свободы.

И теперь он совершенно не знал, чего ждать от Магнуса.

— Хочешь убить меня? — криво усмехнулся юноша, и кровь на его не по южном бледном лице делала эту ухмылку жуткой.

— Даю тебе выбор — или сейчас ты умрёшь за попытку убийства Лорда Огня от рук стражников, или тихо, мирно выпьешь яд и умрёшь безболезненно, во сне, — величественно сказал, или, по крайней мере, попытался так сказать Эйтис.

— Да я прямо счастливчик, — выражение лица юноши, когда он говорил эти слова, нисколько не изменилось, и эта окровавленная улыбка всё ещё пугала. — Столько вариантов!

— О, я щедр и милосерден. Всё же, ты мой сын.

— Как мило, что ты это вспомнил.

Магнус презрительно скривил губы, пусть ему это и доставило боль.

— Итак?

— А своими руками убить меня что, брезгуешь? — язвительно бросил Принц. — Или не царское это дело — сыновей убивать?

— Что же… — протянул Эйтис и хищно улыбнулся, собираясь с силами и готовясь устранить главную сейчас угрозу для своей власти. — Ты сам попросил.

Когда его молния рванула в сторону юноши, мужчина явно не ожидал, что тот вместо того, чтобы попытаться уклониться или упасть, корчась в судорогах, поймает поток электричества и отправит его обратно, в отца, и, при этом, словно бы даже усиливая.

Будь человек сколько угодно сильным магом огня, если он пропустит энергию через себя неправильно, нервная система и сердце не выдержат.

Так и произошло.

Когда напуганные стражники ворвались в кабинет, они увидели лишь чуть обгоревший труп Лорда Огня и юного Принца, вокруг которого танцевали искры, и в чьих глазах тысячей солнц сгорали миры.

— И теперь никто не посмеет сказать, что это не была самозащита, — произнёс юноша, и в голосе его, казалось, эхо звучал гром сотен гроз. — Верно?

— Да, милорд… — отозвались хором стражники, приклоняя колени.

Лорд Огня умер, да здравствует Лорд Огня!

* * *

В комнате не горели свечи, и единственным источником света была полная луна, чьи лучи падали из больно, прорубленного в крыше (ведь в детстве он так любил в полночный час смотреть на звёзды…) окна.

Сын сидел в кресле у стола, заваленного книгами и исписанными альбомами, и крутил в руках небольшой кинжал, совершенно машинально.

Лицо его было устремлено в сторону того самого окна, но всё равно находилось в тени, а потому определить, что оно выражало, не представлялось возможным. Впрочем, Иккинг уже давно научился скрывать свои эмоции или подменять одни чувства другими.

Да, врать своего сына он научил прекрасно.

От этой мысли становилось особенно горько… От осознания того, что это он, Стоик, допустил такое развитие событий, но ни раскаяние, при мольбы о прощении ничего бы не изменили.

Слишком поздно.

Слишком поздно он спохватился…

А сын даже не повернулся в сторону вошедшего, то это явно было сделано намеренным выражением своего отношения — Стоик готов был поклясться, что видел, как в темноте дёрнулось ухо юноши. Словно бы у дремавшего хищника.

Вздохнув, мужчина попытался собраться с мыслями и, махнув рукой, сел на край кровати сына — разговор обещал быть долгим и очень неприятным.

— Ты всегда был разочарованием для меня, Иккинг, — начал Стоик, заметив, как напряглась под рубахой спина юноши. — Я всегда не воспринимал тебя всерьёз, и вместе со всеми считал, что ты не доживёшь до пяти лет. — Признавать это было неприятно, но сейчас был момент, возможно, первой за все эти годы их искренней беседы, пусть это больше был монолог, ведь все ответы сына были невербальными — жестом, оттенком молчания, дёрнувшейся жилкой. — Но ты выжил на зло всем и каждый раз доказывал, что терпеть тебя придётся ещё долго.

Стоик замолчал, вновь собираясь с мыслями. Говорить было тяжело — казалось, странный кубик с острыми гранями застрял в горле, мешая не только словам, но и даже дыханию.

Может — совесть?

— В последние годы я увидел, что зря недооценивал тебя, — улыбнулся мужчина. — Ты упорный и умный юноша, ты мог бы совершить очень многое, и я был долгое время по-настоящему горд тобой, сынок.

Он увидел, как юноша чуть повернулся в его сторону, и на бледном лице его угадывалась тусклая, какая-то безжизненная улыбка, слишком быстро увядшая.

— Я начал жалеть, что столько времени упустил, стараясь не привязываться к тебе, уверенный, что и тебя я потеряю, — это было больше похоже на исповедь, а не на предисловие к его решению. — Я ошибся, в который раз. И всё, что сейчас происходит, и всё, что тебе пришлось вынести — моя ошибка. Моя вина.

Иккинг чуть заметно дёрнул головой, выражая тем своё мнение по этому поводу.

Очевидно — он был согласен.

Впрочем, у сына действительно было полное право винить Стоика во всех своих бедах. Или, по крайней мере, в большинстве из них, к остальным он имел отношение лишь косвенное.

— Это было моё решение — тренировать учеников чужака и магов совместно, — вздохнул Стоик, ощущая, как становилось трудно говорить, словно бы его что-то душило. — Я чувствовал, что это закончится плохо, но это было необходимо.

Юноша молчал.

— То, что произошло — только моя вина, Иккинг.

Ни звука, ни шевеления.

— Теперь мне придётся нести и этот тяжкий груз на своей душе. Но бремя власти означает и то, что нужно уметь принимать тяжёлые решения. В последние месяцы я был уверен, что из тебя всё же можно было сделать наследника, а потом и хорошего вождя.

Сын казался каменным изваянием, он словно бы даже не дышал.

Словно ждал приговора.

— Но этому не бывать. Ты никогда не будешь править Олухом, — а вот и сам этот приговор, единственная причина Стоику прийти этой вечером к сыну. — Калека не может управлять народом.

Иккинг разом словно бы обмяк, откинулся на спинку своего кресла. Его дыхание было всё ещё слишком тихим — ни сдерживаемого гнева, ни обиды, ни чего-либо ещё не мог прочитать в этом действии мужчина, опять горько вздохнувший.

Он встал медленно направился в сторону лестницы, к выходу из комнаты сына.

— Кто? — донёсся ему в спину тихий вопрос, произнесённый чуть хрипловатым голосом, когда он уже переступил одной ногой порог.

— Что?

— Кто будет…?

Сын не стал заканчивать свой вопрос, но Стоик и так понял, что он имел в виду, порадовавшись хотя бы такой реакции — всё лучше, чем полное её отсутствие.

— Так или иначе, слепота не лишила тебя возможности иметь детей, — пробормотал Стоик несколько устало. — Я подберу тебе хорошую невесту, и уже твой сын, мой внук, поведёт в будущее наш народ.

На самом деле, он много часов провёл в размышлениях по этому поводу — он отчаянно не хотел отдавать Олух кому бы то ни было, если этот человек не был бы его прямым потомком. И вариант, предложенный им сыну, оказался единственным приемлемым.

— У меня, полагаю, права голоса нет? — неожиданно саркастично пробормотал Иккинг.

— Ну почему же, — непритворно удивился Стоик такому тону от до этого совершенно равнодушного юноши. — Какие-то пожелания? Старше тебя? Младше?

Тот задумался.

— Пусть будет блондинкой, — хмыкнул он, но как-то придушенно после недолгого, напряжённого молчания.

Когда Стоик выходил из комнаты сына, он на миг обернулся, сам не зная на что надеясь. Он мог поклясться, что увидел, как в лунном свете блеснули слёзы на худом бледном лице.

А Иккинг так и не повернулся в его сторону…

* * *

— Как ты мог такое допустить? Какое ты вообще теперь имеешь право зваться Хранителем?!

— Это не моя вина, а человеческое коварство. Я никогда этого не понимал — попытаться избавиться от брата, чтобы вскарабкаться повыше, получить призрачный шанс встать на вершину власти. Что они в ней находят?

— Мы же люди…

— Мы — не люди. Ты — Дух уже век как, а я… Я — Фурия.

— Это сути не меняет.

— Напротив, это меняет всё. Мы видели, к чему приводит власть в неумелых руках. Люди не понимают, что это бремя, что это тяжёлая ноша, которую придётся им нести, и никто не поможет по-настоящему — так они разжигают жажду власти в своих ближних.

— Тебе напомнить, кто помог Магнусу прийти к власти?

— Я. И я этого не отрицаю. Тираны долго не живут, но он не был тираном. Он хотел спасти всех, и только таким людям я помогаю. Его всели с ума, и только это ужасно… Что он не воплотил до конца свою идею.

— По-твоему, он мог спасти мир?

— А он и спас.

— То есть, по-твоему, Империя Огня — это спасение для этого мира? И что же на это скажут тысячи людей, убитые солдатами Магнуса?

— Все дети рождаются с болью и кровью. С чужой болью и с чужой кровью — тебе ли, матери троих детей, не знать об этом. Если бы Магнус прожил дольше… Если бы его детище сумело стать таким, каким он хотел, то всё сейчас было бы иначе. Просто его дети не поняли идеи своего отца и разрешили всё то, что он пытался построить.

— Ты его оправдываешь?!

— Я его понимаю. Империя — его дитя, и наш мир мать этого ребёнка, рождённого с его болью и кровью. И это нормально.

— И этому ты будешь учить своего подопечного?! Я не позволю!

— А кто вас спрашивает, моя леди? Вы пытались его убить чужими руками, я же его доблестный Хранитель, не раз спасавший его жизнь. И зря вы думаете, что он вам поверит. И он не стал слабее, ослепнув. Напротив, мир, почуяв травму своего Спасителя, подарил ему новые силы, чтобы компенсировать его слепоту.

— Ты допустил это только чтобы твой подопечный стал сильнее?

— Удачное стечение обстоятельств и минус последняя ниточка, привязывавшая его к этому острову. Нет привязанностей — нет оков. Теперь он по-настоящему свободен.

— Его хотят женить! Это, по-твоему, свобода?

— Это у огненной аристократии всё сложно. Но это Север, здесь всё проще. И когда его будущая жена родит — он уже ничего не будет должен Олуху.

---

Примечания:

А теперь полез брак как политический инструмент. Простите, мне не стоило смотреть Игру Престолов...

Глава побольше, чем вчера)

Когда ты всё детство боялся, пусть и не без причины, света и огня, находя покой и умиротворение только ночью или в тени, наверное, не так страшно оказаться в мире, состоящем исключительно из непроницаемой, непроглядной и бесконечной Тьмы. В мире, лишённом красок, оттенков и малейшего просвета.

Конечно, когда он по своей глупости позволил себе такую роскошь, как гордыня, когда недооценил своего противника, когда позволил ему заметить своё слабое место и ударить по нему, Иккинг был в ярости.

В ярости на самого себя.

Сориентировался и сбил с ног Сморкалу он тогда чисто машинально разум в тот момент отключился, видимо, защитная реакция его сознания такая, не позволила ему осознать, что это правда, это произошло с ним, что это навсегда.

И хуже всего было не то, что он жалел о своей несдержанности, из-за которой он был готов убить своего троюродного брата, которому наверняка оставил на всю жизнь шрам, который сможет скрыто только пышная борода, которую эти проклятые Йоргенсоны, как и многие маги огня, никогда не носили.

Нет, хуже всего было то, как он потом жалел, что не довёл всё до логического конца.

Не надавил сильнее.

Не убил.

Собственная жестокость, собственная готовность причинять страдания, собственная тьма, а не та, что навсегда застелила его взгляд, пугала Иккинга до дрожи, до хрипа и холодного пота.

Тогда, несколько недель назад, он сказал Астрид чистейшую правду — единственным, кого и чего он боялся, был он сам.

Он боялся проиграть своей тёмной половине, прекрасно понимая, что она была сильнее. Он боялся потерять возможность чувствовать, пусть и даже боль и печаль, пусть бесчувственность дарила забытьё и благословенный покой.

Иккинг не знал придела собственным силам, которые вырвались бы, круша всё на своём пути, ослабь он хоть чуть-чуть свой контроль. Он не знал предела собственной темноте, которая окутывала его душу, сладко шепча обещания лучшего мира, которая почему-то имела голос Беззубика и силуэты множества Фурий.

Ему казалось, что он сходил с ума, что липкое, незаметно подступавшее, необратимое безумие обнимало его, утешало, подобно заботливой матери или давнему другу, который потом обязательно всадит нож в спину.

Бояться собственной силы, своих способностей и того, что он мог натворить, потеряв контроль над своим безумием, стало обычным делом.

Ведь духи были на его стороне, ведь история всегда выступала на стороне Аватара, какие бы ужасные вещи он не творил — слепые обожатели всё прощали своему кумиру, находя для каждого его злодеяния оправдание в высшем благе.

Но и бояться он привык.

Привык к пошатнувшемуся облику мира, к тому, что ничего нельзя было исправить, что нельзя было исцелить его слепоту. И к тому, что отец окончательно предал его.

Стоик мог сколько угодно руководствоваться благими намерениями, ими всё равно всегда была вымощена дорога в преисподнюю, Иккинг даже готов был понять рассуждения и причины, побудившие мужчину действовать так, как он это делал.

Это не изменяло того факта, что он между своим родом и своим сыном выбрал первое, предпочтя нередко даже бесславное прошлое ему, будущему!

Мнимое благо народа, который уже очень давно двигался к краю бездны, который достиг этого края и едва мог сохранить равновесие, чтобы не рухнуть вниз, для него было превыше всего, но даже хорошо аргументированное, просчитанное и разумное предательство всё ещё оставалось предательством.

Ниточка, связывавшая Иккинга с отцом, со всем этим проклятым островом, разорвалась окончательно, когда тот решил (или думал так) за юношу его судьбу — найти сыну невесту и женить того против желания казалось ему таким простым.

Самое ужасное — Стоик даже не понимал, что он лёгкими, непринуждёнными своими действиями рушил планы, надежды и последние родственные чувства юноши.

И плевать Иккинг хотел на свою будущую жену — он всё выполнит, как хотел отец, а потом просто уйдёт.

И будь что будет!

* * *

— Ты убил отца, — с порога заявил Магнусу самый старший из его братьев. — Зачем?

Глупый вопрос.

Принявший титул Лорда Огня бывший принц только хмыкнул на это заявление так бесцеремонно ворвавшегося в теперь уже его кабинет, который даже успели отремонтировать и обставить по вкусу нового правителя, старшего брата, который, доселе, вообще-то, и был главным наследником.

Что, злился на то, как ловко у него выхватили из-под носа освободившийся трон?

— Это была самооборона, — спокойно ответил юноша на обвинения брата, прекрасно зная, что агрессия сейчас была излишня. — Стража сможет подтвердить, если спросишь — он на меня напал. Первым.

Жаль, что эти слова, бывшие, вообще-то, правдой, не повлияли на молодого мужчину, явившегося, по всей видимости, чтобы повторить судьбу своего отца, нарвавшись.

Ну что же… Судьба у него, видимо, такая — убивать свою кровную родню.

— Это не отменяет того, что ты — цареубийца, — рявкнул он, явно себя уже не контролируя.

Магнус улыбнулся, ничто не впечатлённый.

— И отцеубийца, не забывай, — кивнул он почти благожелательно, старательно не давая угрозе просочиться в голос, ведь контраст спокойных слов и их содержания всегда действовал лучше гневных речей. — А ещё братоубийцей скоро стану.

— Что? — постностью оправдав ожидания юного Лорда Огня принц, яростно вскинувшись. — Как ты смеешь?

— Смею, братец. Я вызываю тебя на дуэль за право сидеть на этом троне. Ты — наследник лишь потому, что первенец, я — по праву победителя. Мне кажется этот вопрос решается просто. И честно.

* * *

В последние дни ему снились особенно яркие сны. Такие, каких он не видел многие годы. В конце концов, он не соврал тогда Астрид — ему уже очень давно ничего не снилось, и то, что теперь свет и цвет он мог видеть лишь в такой форме было даже смешно.

Смех вообще был самой лучшей защитной реакцией — он прекрасно оберегал разум от постоянно открывавшихся ему шокирующих фактов.

Так или иначе, сны его не оставляли, но это было что-то странное, неожиданное, наверное, даже неправильное, ибо видел он не собственную жизнь под призмой истерзанного ужасами подсознания, а чужую историю, другого худого мальчишку с зелёными глазами и голубым пламенем, чья судьба была так удивительно похожа и не похожа не судьбу Иккинга.

Удивляться было бессмысленно, но не понять, что мироздание зачем-то решило показать ему важные отрывки из жизни его предка, Великого Магнуса Безжалостного, с самого рождения.

Причём всё, что доселе он видел, за время своей слепоты, наверняка было вычеркнуто из истории — оборотная сторона жизни обожествлённого ещё при жизни первого Императора не могла быть достоянием общественности. Да и слишком похожи они были.

И Фурия, что пришла в трудный миг, чтобы помочь.

И голубое пламя.

Мёртвая мать.

Предатель-отец.

А теперь ещё и вынужденная женитьба на той, кого подберёт ему этот самый отец.

Вопросов к Беззубику прибавилось, но на его вопросы о природе этих снов дракон отвечал лишь то, что знание — это сила, и мир хотел компенсировать своему Спасителю его крайне неприятную травму таким образом.

Фраза «неприятная травма» привела Иккинга в бешенство, но он в очередной раз сдержался, надеясь выяснить у Фурии, какого чёрта он помогал Магнусу, из-за которого мир оказался в таком положении, но дракон упорно уводил тему разговора в сторону и пока юноша бросил это бессмысленное занятие, решив вывести друга, которому он почему-то по-прежнему доверял, на чистую воду позже.

Наверное, Беззубик хотел, чтобы юный Спаситель досмотрел историю жизни своего грозного предка до конца, чтобы понял его и его мотивы, и, наверное, после этого поговорить с ним всё же получится.

Да, у него была не вся информация, и делать какие-то выводы на основе тех знаний, которыми он сейчас обладал, было преждевременно.

Впрочем, думать и размышлять единственное, что теперь оставалось Иккингу. Ещё никогда слова о том, что разум был его главным, а может и единственным оружием не были столь правдивыми, как ни печально это было теперь признавать.

Зато теперь всем стало окончательно плевать на него, и юноша со спокойной душой проводил почти всё время в лесу, с Беззубиком, всё ещё прекрасно ориентируясь в наполненной энергией чаще.

Да и Лес помогал, порою насылая ведения.

Вот только люди, то, как их ощущал теперь Иккинг, сбивали его с толку, слишком много они несли в себе информации, от них у него болела голова.

Наверное, ещё и потому он старался всех избегать, даже мастера Армиса и его ребят, хотя они как раз были теми, кого сторониться сейчас было глупо и бессмысленно.

И даже, наверное, вредно.

Он просто не хотел, чтобы его жалели.

Он не хотел слышать слова утешения, не хотел их поддержки и обещаний — он всё это прекрасно знал сам.

Он хотел покоя.

* * *

И снова вечер, снова свет очага и два друга, только теперь в кружках — горькая настойка, коей заглушить чувства от произошедшего было нельзя. И вокруг — дом, а не просторный Большой Зал.

— И что же ты решил делать с Иккингом? — вздохнул Плевака, намеренно вырывая друга из задумчивости, прекрасно понимая, что тонуть в собственных мыслях ему пока что крайне опасно — это могло вылиться в новую волну сожалений и ненужной печали.

Никому не нужной — раскаянье Стоика теперь уже было бесполезно.

Валку оно бы не воскресило, Иккинга бы не исцелило, и уж точно не наладило бы взаимоотношения отца и сына.

— А что теперь сделаешь? — буркнул вождь, уже изрядно захмелевший, а от того за языком не следивший, но зато откровенный. — Женить его — и только. Что же тут ещё можно придумать.

Как хорошо, что конкретно в данный отрезок времени Иккинг по давней своей привычке, которую искоренить не смогла даже слепота, шатался где-то в лесу, где даже охотники ориентироваться умели только в определённых местах, но где мальчишка никогда не терялся и откуда всегда находил дорогу домой.

— Скоро настанет сам знаешь какой день, — аккуратно напомнил кузнец своему другу, надеясь вывести разговор на нужное ему русло.

Да, ему тоже было до невыносимости жаль Иккинга, всё же для Плеваки он был не чужим, но сочувствием парнишке было не помочь, так что приходилось действовать иначе.

Впрочем, как и всегда.

Хорошо, кузнец выпил намного меньше Стоика, не пытаясь найти истину в вине.

— Вот до него и надо сыграть свадьбу, — гнул свою линию Стоик, и в этот момент он до того стал похож на собственного отца, что Плевака даже вздрогнул, но решил промолчать об этом своём открытии — в этом состоянии Хеддок был особенно вспыльчив, а раздражать его упоминаниями Рауда было просто опасно.

Отца своего он всё ещё терпеть не мог.

Как иронично.

Особенно в свете того, что Стоик всем сердцем жаждал быть непохожим на Рауда Хеддока, но теперь во многом повторял его путь, его действия, становись неотличимым от своего родителя — хорошим, очень хорошим правителем, но отвратительным отцом, совершенно не понимавшим своего сына.

Но добрую и понимающую Фрину, которая помогала своему супругу наладить отношения с сыном, Валка заменить не могла, и вставлять мозги на место, в меру своих сил, естественно, приходилось теперь ему, Плеваке.

— Подобрал уже невесту? — принял правила игры кузнец, стараясь перевести тему с самого факта того, что парнишке придётся жениться в неполные семнадцать лет из-за идиотизма его отца. — И вообще, что Иккинг сказал по этому поводу?

— Он постоянно пропадает где-то, и только под ночь появляется, да и то через раз, — подтвердил догадки и наблюдения мужчины Стоик, и почему-то у него камень с души свалился — не слишком он отдалился от бывшего своего подмастерья, от своего юного друга. — Знаешь, мне вроде как положено за него волноваться, но я почему-то именно теперь за него полностью спокоен.

Ну, если уж их вождь был спокоен за сына, которого всегда воспринимал, как беспомощного, то Плевака точно мог выдохнуть и перестать нервничать.

— Теперь его все недооценивают. Сам знаешь — для нас позорно нападать на калеку. Его теперь точно никто не тронет.

— Он словно бы погас, — признался Стоик, и это Плеваке не понравилось, ведь сам он такого не замечал лишь потому, что с юношей он не мог даже поговорить, тот исчезал раньше. — Что-то в нём тлело раньше, пусть злобное, пусть скрытое от чужих глаз, пусть полное презрения и ненависти ко всем нам… теперь — пепел, словно бы. Я думал Иккинг был равнодушным раньше. Я ошибся.

Плевака задумался — почему парнишка так изменился. Нет, не потух он, не мог этот огонь, способный уничтожить этот прогнивший мир, погаснуть.

— Нет, — покачал он головой, озвучивая свою мысль. — Просто ему теперь нечего терять.

— И такие люди самые опасные, — вздохнул Стоик.

— Если у них есть цель.

— А у Иккинга её нет.

— Есть, — решительно возразил Плевака, ибо нечего опять смотреть на мальчишку сверху вниз. — У него — точно есть. Но теперь он точно знает, что он может без оглядки на других. Он не равнодушен, Стоик. Он просто спокоен.

— Лучше бы закатил истерику.

Кузнец вздохнул.

Стоик всё ещё не понимал сына, думая, как поступил на его месте, совершенно не осознавая что их-то сравнивать было нельзя — Иккинг был слишком взрослым для своего возраста и реагировал совершенно иначе.

— Теперь — не дождёшься, — уверенно заявил Плевака, стараясь донести до друга свою мысль, может хоть так он сможет помочь этим двоим. — Теперь — он точно ни перед кем не покажет свою слабость. Зато у него есть полное право не обращать на нас всех внимание. Не требуй от него ничего, Стоик. Он тебя не простил.

— Мне показалось, он меня понял, — пробормотал мужчина раздосадовано. — Мои мотивы, причины моего к нему отношения…

— А он и понял. Но понимание не означает принятие. И уж тем более не означает прощение. Смирись.

* * *

Естественно, он победил в дуэли, показательно убив брата, издёвки которого терпел так долго, и доказав своё право сидеть на троне Лорда Огня. Приятным бонусом стало отречение сына убитого и второго брата со всеми его потомками — больше препятствий к власти не наблюдалось.

И пусть он мечтал об этом столько лет, пусть он все планировал и прогнозировал, но ощущение свалившегося на него бремени власти оказалось неожиданным.

И не сказать, чтобы приятным, пусть мысль о вседозволенности была пьянящей. Однако, чистки, который он вынужден был устроить своим советникам, оказались делом хлопотным и достаточно кровавым — оставлять подле себя пауков, которые плели бы против него заговоры, Магнус не собирался.

На вести о смене власти в Столице вернулась из своего странствия, из северного племени воды, где она училась у одного из мастеров, Мие.

Она пыталась вещать что-то о разумном, добром, вечном, но выслушав доводы своего супруга, смирилась с тем, что вмешиваться во внутренние дела Страны Огня Аватар не мог, а Леди Огня не имела тех полномочий, что находились в распоряжении Лорда, так что всё происходящее покуда он не угрожал безопасности остального мира.

Ну, о его планах милой Мие знать было совершенно не обязательно, хотя он была достаточно образована и умна, чтобы понимать его жажду решительных перемен.

Так или иначе, Магнус решил, что лучше уж он отвлечёт супругу от совершенно ненужных для неё размышлений чем-нибудь более важным. Приятным бонусом от этого важного стала беременность Мие, из-за которой Леди была вынуждена остаться в столице ещё на несколько месяцев.

А чтобы у неё не было времени на глупости вроде того, чтобы вмешиваться в то, как он постепенно закручивал гайки, избавляясь от казнокрадов, шпионов и предателей, он нагрузил её работой по придумыванию улучшения жизни населения.

Аватар она или нет?

Вот и пусть трудится на благо народа!

А когда сыновьям, Ригу и Виену, родившимся как раз в срок, здоровым и сильным, исполнилось, по полгода, он отослал Мие учиться дальше — обратно в Северное Племя Воды.

Мальчишками занялись кормилицы и многочисленные няни, всё равно их матери не было дела до них, у неё была гораздо более высокая миссия.

Впрочем, у их отца тоже.

И Фурия, тенью везде следовавшая за Магнусом, могла это подтвердить.

* * *

После того, как его лучший ученик, даже будучи искалеченным, сумел побелить в поединке, далеко вышедшем за рамки ученического, Армис мог с гордостью сказать, что всё было не зря. Всё — и бесконечное собственное ученичество у мастеров Ордена, и вся нервотрёпка с тем, чтобы прижиться на Олухе, и интрига с сыном вождя, которого нужно было учить, и слишком внимательный взгляд этого мальчишки, на его глазах ставшего из замкнутого, одинокого ребёнка сильным и расчётливым юношей.

Ставший лучшим из его подопечным.

Именно его Армис внутренне считал именно Учеником, в том смысле, который вкладывали в это слово в Ордене.

Конечно, все остальные ребята тоже были ему дороги, он привязался к ним за годы, пока был их наставником, но жале самые умные, самые оказавшиеся преданными его философии не смотрели так проницательно, не видели того, какие подтексты, какие оттенки имели его слова.

А Иккинг видел.

Как ни иронично звучали эти слова.

Он видел, он, в отличие от остальных, не просто слепо верил и надеялся, а прекрасно осознавал, во что ввязывался и понимал, с чем имел дело.

Ну, или хотя бы предполагал.

И именно эту осознанность, это понимание Армис ценил в Иккинге больше всего.

И травма, полученная юношей, была бы приговором для любого, кроме него. Но этот человек был особенным, и именно он должен стать самым лучшим его результатом, как учителя. В конце концов каждый наставник — творец, а дети — их материал, и от многих факторов, от их качества и мастерства художника зависит будет ли конечный итог произволением искусства или очередной безвкусицей.

Иккинг — самые лучшие краски, самая совершенная глина, самый прекрасный алмаз, который он, Армис, терпеливо огранил, он — клинок незавершённого меча, уже прочный и гибкий. Осталось лишь сделать достойную оправу для этого бриллианта, осталось лишь закончить этот меч.

И закалить его.

…Что-то ударился он в поэзию…

Так или иначе, но именно поэтому сейчас Армис рыскал по лесу в поисках своего ученика, прекрасно зная, что рано или поздно на него наткнётся.

Дело было даже не в том, что, можно было подумать, парень, потерявший зрение, не уйдёт совсем далеко в чашу — Иккингу его слепота в этом плане явно не мешала. А дело было в мыслях, которые Армис вывел на поверхность своего сознания, и которых чётко можно было увидеть — зла юноше он не желал, а, напротив, хотел ему помочь.

Высшие Духи, вроде Хранителей, зачастую могли считывать мысли тех, кто попадал в их владения. А в том, что у леса Вольного Острова был свой Дух-Хранитель, сомневаться не приходилось.

Хотя бы потому, что некий ворон со слишком умным и тяжёлым взглядом последние пятнадцать минут упорно маячил у него перед глазами и словно бы звал за собой.

И кто такой был Армис, чтобы перечить духу?

Так что, когда этот странный ворон, чьими глазами на мир смотрел, наверняка, Хозяин этого леса, привёл мужчину к огромному оврагу, больше похожему на провал в земле, с высокими отвесными стенами, он даже не удивился.

Не удивился он и тому, что рядом с небольшим озером, в которое красивым водопадом, переливаясь и искрясь на солнце, впадал ручеёк, на прибрежном камне сидел, скрестив ноги, Иккинг.

А вот не заметному с первого взгляда, притаившемуся в тени (наверняка больше по привычке, чем для дела) чёрному дракону он удивился.

Тому самому дракону, чей стилизованный силуэт украшал медальон Армиса.

Тому самому, в чью сторону была сейчас повёрнута голова искомого им юноши, словно бы тот мог видеть Фурию.

Тому самому, что посмотрел в глаза самому мужчине.

И вот тут Армису стало не по себе.

Он, подняв руки, показывая, что плохих намерений не имел, медленно спустился по узкой тропинке к тому озеру.

Только годы тренировок, развившие его чувство равновесия, не дали ему упасть, ибо отпускать руки сейчас было явно опаснее, чем свернуть шею между скалами, споткнувшись по собственной глупости.

Во взгляде дракона читалась явная враждебность, но, стоило ему заметить медальон, тот явно сменил гнев на милость и, сопровождаемый благодарной улыбкой Армиса, поспешил исчезнуть куда-то, практически растворившись в тени.

Вот теперь можно и поговорить.

— Опять жалеешь себя?

Иккинг не вздрогнул, не удивился провокационному вопросу, даже и не обернулся, словно бы уже давно знал о том, кто за стоял его спиной, подтверждая тем догадки своего наставника. Можно было бы подумать, что он не услышал сказанного, но его выдавали нахмуренные брови.

— Размышляю, какая судьба мне уготована, — отозвался юноша чуть глухо и очень задумчиво, но лицо его вновь стало даже слишком, неестественно спокойным. — И что мне делать теперь.

Он всё же повернулся в его сторону, как если бы он видел своего собеседника.

Хотя, наверное, это было сделано чисто из вежливости — юноше по объективным причинам было теперь не обязательно смотреть в сторону того, с кем он говорил.

Впрочем, эта вежливость оказалась приятной, ведь он действительно мог не делать ничего, так и оставаясь сидеть спиною к своему наставнику, но не стал. Какому учителю не придётся по душе подобное поведение его подопечного?

— Твоя травма — не приговор, Иккинг, — покачал головой Армис, не в силах понять, издевался над ним ученик или говорил совершенно серьёзно. — И ты сам говорил, что в судьбу не веришь. Так твори сам свою историю! Без оглядки на остальных. Тебе ведь плевать, что о тебе думают, так что же ты опять забился в угол?

— Кому нужен задохлик-калека, Мастер Армис?

Нет, он точно издевался.

Не мог этот юноша при всех его положительных качествах быть столь невысокого мнения о себе, особенно учитывая, кем он являлся и с кем водил дружбу.

Вспоминая пронзительный, проницательный зелёный взгляд Фурии Армис внутренне содрогался, малодушно радуясь, что дракон милосердно решил покинуть их, а не остаться поприсутствовать при этом разговоре, проконтролировать его.

Впрочем, нельзя было исключать того факта, что дракон всё ещё был здесь, притаился где-то в тенях, но даже если так, он хотя бы не маячил перед глазами, отвлекая и заставляя нервничать.

В конце концов, не просто так их Орден Чёрного Дракона выбрал именно Фурию своим символом.

Впрочем, история эта тёмная и точно не относилась к происходящему сейчас.

— А разве ты калека? — решил подыграть наглецу, приняв правила игры, спросил мужчина. — Ты умён и хитёр, любознателен и упрям. И тебе не нужны глаза ни чтобы познавать мир вокруг, ни чтобы сражаться.

А вот теперь он задел Иккинга.

Вон как вскинулся!

Неужели он думал, что Армис не заметит? Ведь он прекрасно знал об осведомлённости своего наставника, просто они оба предпочитали молчать об этом знании.

Впрочем, одно дело знать, что юный Хеддок скрывал свою магию огня, и совершенно знать, кем на самом деле он являлся.

— С чего вы взяли…?

— Ты, несмотря на свои упаднические настроения, всё равно выдаёшь себя — слишком хорошо ориентируешься в пространстве для слепого, — хмыкнул Армис и разъясняя Иккингу, как меленькому ребёнку, его ошибки, авось это поможет ему не раскрыть себя перед км-то ещё столь наблюдательным. — Так разве ты калека, в таком случае? И, сомневаюсь, что задохлик смог бы, будучи ослеплённым, практически убить превосходящего его по силам человека. При том — мага!

Юноша прищурился, и, не знай мужчина, что тот совершенно слеп, подумал бы наоборот, но даже незрячие, эти глаза были слишком проницательными — широкие провалы зрачков больше не скрывали до неприличного яркие радужки.

Больше не было спокойствия на лице Иккинга — только сосредоточенность и странная не насмешливость, но нотка запретного знания, которая теперь легко объяснялась.

«Что же ты, Иккинг, так откровенно выдаёшь себя? Закрой глаза, продолжай играть в слепого!» — подумал мужчина.

— И что вы предлагаете? — оскалился с каким-то странным, внезапным остервенением юноша. — Продолжать учиться? Стать слепым воином?

— А почему нет? — Армис с иронией выгнул бровь, забыв о том, что собеседник этого не мог оценить. — Докажи всем, и что главное — самому себе, что зрение далеко не главное, что есть у хорошего бойца. Тем более, ощущать противников и уж различать их ты можешь.

Иккинг не ответил.

Что-то странное изобразилось на его лице.

Ну, его замешательство было понятно — наверняка, ему впервые в лицо заявили об осведомлённости касательно его особых талантов.

Он хмурился и словно бы прислушивался к чему-то неведомому, подтверждая тем теорию о том, что Фурия всё ещё здесь и пряталась где-то, наблюдая.

Ну и зачем мужчина это понял?

— И давно вы знаете…?

— С первых месяцев твоего ученичества, — не стал скрывать Армис, ибо это бессмысленно.

— И никому не рассказали.

Не вопрос — утверждение.

Ну, хотя бы ему всё ещё верили. Это почему-то было очень важно для мужчины — чтобы его ученик верил ему, доверял, даже когда тайн не останется.

— Это не моя тайна, — ответил он просто, говоря о том, что было для него простым и естественным, но явно удивительным для Иккинга, привыкшего в человеческой подлости. — Да и… о моих мотивах ты тоже никому не рассказал, хотя мог. Ты ведь давно всё понял.

— А разве я знаю что-то о ваших истинных мотивах? — хмыкнул юноша, и напряжение, явно повисшее в воздухе, пахшее озоном, словно бы наполненный электричеством воздух, пропадало, давая незаметно вздохнуть с облегчением. — Да и… Какой смысл был бы в том, чтобы лишить ребят вашего наставничества? Это было бы жестоко по отношению к ним.

— Но тебе плевать на людей, — с интересом заявил Армис, желая всё же понять этого юношу, то, как он мыслил.

Он прекрасно знал, что сказал чуть не глупость, но провокационные вопросы и фразы сейчас были, увы, необходимы. Иначе нельзя было получить правду. Причём полную, а не урезанную её форму, которая позволяла людям всё додумать самим и обмануться, поверив в собственную выдумку.

— Это не так, — не обиделся Иккинг. — Меня они раздражают и расстраивают своими поступками, но мне уже не всё равно на них. На тех, с кем мне пришлось столько всего пережить за эти годы ученичества, кого я учил сам…

— Вот и всё, — улыбнулся торжествующе мужчина. — Ты сам сказал. Значит, ты принимаешь моё предложение?

Лицо юноши внезапно стало настолько удивлённым, когда он осознал, что действительно, ответил на только что заданные им вопросы. Когда понял — его обхитрили в его собственной игре.

И тогда Иккинг рассмеялся.

Звонко, светло и чисто, как абсолютно счастливый человек.

Может и так. Может его привело в восторг, что теперь был человек, перед которым можно было не скрывать свои силы, которому можно было доверять.

И Армис не предаст его доверие. Ни за что!

— Вы всегда казались мне моим шансом покинуть этот проклятый остров, Мастер Армис, — ответил, наконец, юноша. — Пока что это не изменилось.

И мужчина улыбнулся в ответ.

— Что же… Я докажу, что могу сделать слепого юношу более совершенным воином, чем любой из магов этого острова, — решительно сказал он. — А твой путь в будущем… Ты всегда можешь стать частью нашего Ордена и пойти по моим стопам.

— Мой путь намного дальше, — спокойно, как факт, сказал Иккинг.

— Несомненно, — кивнул Армис.

Несомненно, юный Спаситель, твой путь намного дальше, чем у них всех. Дальше, чем можно себе представить.

* * *

Когда отец сказал Лие, что нашёл для неё жениха, она сначала даже обрадовалась — это означало, что она сможет покинуть этот проклятый остров и увидеть что-то другое, новое, а то всё дома ей уже надоело.

Все темы обсудили по сотне раз, все сплетни превратились в сущие небылицы, все люди были скучны и просты.

Однако, когда ей сказали, что выйти замуж она должна будет не за какого-нибудь очаровашку из числа огненной аристократии, или хотя бы одного из сыновей губернатора этих территорий, а за мальчишку-калеку, она впала в настоящую истерику.

Мало того, что он был слеп и младше неё на добрых пять лет, так ещё и магом он не являлся!

Единственное, что заставило её смириться с этим (помимо слов отца о том, что её мнения здесь точно не спрашивали) положением дел, так это то, что наследником будет её сын, а не муж.

Ну и то, что широко известным в узких кругах фактом было то, что нынешние Хеддоки были прямыми потомками Магнуса Безжалостного, хотя это и старались, зачем-то, умалчивать. Впрочем, учитывая буйный нрав последних трёх Императоров, это было вполне нормально — не хотелось, видимо, правителям Вольного Острова выглядеть в глазах Династии конкурентами на трон.

Это правильно, это умно, и это не исключало того факта, что её муж и сын будут родственниками Императора, и этот скромный факт будет греть ей душу и самолюбие.

И неплохой повод смотреть на сестёр сверху вниз.

В конце концов, это она, Лия, а не кто-либо из них получит в перспективе уникальный шанс избавиться от мужа и свёкра, чтобы многие годы быть регентом при сыне, которого она воспитает так, чтобы во всём прислушивался к матери, а это такая власть…

И ведь с губернаторскими сыновьями так не вышло бы. У них власть не передавалась по наследству…

* * *

Мие продолжала совершенно бессмысленно беспокоиться по поводу того, что уничтожать, а не арестовывать пиратов в водах Страны Огня и в нейтральных водах было слишком жестоко, и это раздражало Магнуса, знавшего, что всю подобную мразь нужно было выжигать, а не пытаться перевоспитать.

Мальчишки, Риг и Виен, праздновали свой пятый день рождения (а он, Магнус, — двадцать третий), когда Леди вернулась в Столицу, после того, как обучилась последнему элементу — магии земли.

Тот факт, что Царь Земли, дед Магнуса, отец его матери, пытался влиять на молодого Лорда Огня через их родство, приводило юношу в бешенство — он сам знал, что ему делать, и подавать своим подданным дурной пример послабления привил для родни он не собирался.

Он — не лицемер.

Впрочем, разбираться с этим Магнус отправил свою супругу — пусть наводит мир во всём мире, сидеть в столице ей было вредно. Для ума.

Не надо было ей знать, как сильно вооружалась Страна Огня, как активно готовилась она к войне, как распространяла идеи среди населения, как простые люди желали пополнить ряды солдат, видя реальные действия со стороны Лорда Огня, а не одни только обещания.

Мие не одобрила бы идеи Магнуса, но, когда всё начнётся, она не сможет пойти против него, а только сгладить углы будет в её силах — ничего более от ней и не требовалось.

Она повидала мир, она познала его оборотную сторону, но до сих пор верила во что-то прекрасное, и это казалось Магнусу совершенно нелепым.

Как можно было быть такой умной и такой наивной?!

---

Примечания:

Внезапно — глава.

Прочтите, что настолько надолго пропала — ушла, что говорится, в сериальный запой и немного утонула.

Вот иллюстрации

Иккинг:

https://vk.com/wall-147969315_382

https://vk.com/wall-147969315_381

Лия:

https://vk.com/wall-147969315_378

Буду рада комментариям)

Когда настал судьбоносный день знакомства с невестой, Иккинг совсем не помнил об этом, увлечённый новыми тренировками, программу которых специально для него составил Мастер Армис, теперь уже полноценно осознавая и учитывая особенности своего ученика.

Беззубик, впервые вблизи увидев наставника своего подопечного, сначала хотел напасть, но, потом, почему-то, передумал. Как он потом объяснил, Чужак был частью Ордена, который никогда не навредит Аватару, и который мог бы стать в будущем хорошим союзником. Подобные слова не удовлетворили любопытства юноши, но подробностей выпытывать он не стал, справедливо рассудив, что это излишне.

Если его Хранитель сказал, что Мастер Армис свой, то можно было расслабиться на его счёт и полностью на него положиться.

Впервые в жизни рассказав свой страшный секрет человеку, зная, что тот не предаст и не проболтается, Иккинг чувствовал странное окрыление, и его вязкое безумие, страх неизвестности, отступили перед этим просветом.

Совмещение физических упражнений и магии оказались прекрасной идеей — он больше не был беспомощен. А уж то, что он мог ощущать чужое присутствие и безошибочно различать людей, играло ему на руку. А ещё понимать и внутреннюю суть этих людей, что раньше было для него недоступно — внешнее восприятие сбивало.

Теперь такой проблемы не было — он сразу «видел» людей, их энергетическую составляющую, а она могла рассказать о личности намного больше, чем простая оболочка.

Однако, когда его в срочном порядке притащили в отчий дом, расчесали его спутанные, кривовато остриженные и уже порядком отросшие волосы, завязав глаза повязкой, наверняка ярко расшитой, принарядили, словно бы это он был невестой, и повели к причалу, он даже не сопротивлялся.

Быстрее отмучается — быстрее освободится, а подысканная отцом невеста уже никуда не денется.

Ему-то, Иккингу, какое дело.

Главное, чтобы она не лезла не в своё дело, не пыталась его перекраивать на свой манер и вкус, желая сделать себе идеального, послушного жениха, которым можно будет помыкать и с которым можно не считаться.

То, что его окончательно лишили титула Наследника не означало того, что он перестал быть личностью, или что он позволит какой-то иноземной девице диктовать ему, как жить. О, он как раз был сейчас свободнее всех на этом проклятом острове!

Когда неизвестная ему, но обязанная связать с ним свою жизнь, девушка сошла на доски причала, Иккинг ощутил волну неприязни, колыхнувшуюся в нём.

Или не только в нём?

Людское море, толпа зевак, колыхалось, шелестело тихими разговорами, и из этого болота было трудно выудить что-то толковое — слишком много информации, слишком… просто слишком.

Он ощущал, что энергия в его невестушке была гнилой, пусть каналы энергетические были относительно развиты — она была магом огня, это очевидно. Она была выше юноши, явно старше, но, если верить шепоткам окружающих его людей, хорошенькой блондинкой, как отец и обещал.

(…И почему у него в голове при этом описании появился образ Астрид?!)

Серьёзно, будто ему, слепому, было какое-то дело до внешности его невесты!

Ему была важна личность, но, очевидно, как раз с этим было туго. Гнилая была эта Лия, такую уже не спасти.

И только ободряющее, краем сознания отмечаемое присутствие Беззубика, притаившегося в тенях скал, и ясно ощутимый взгляд Мастера Армиса не давали ему разочарованно вздохнуть.

Ничего.

Переживут.

* * *

Когда Мие всё же разобралась с его роднёй из числа правящей фамилии Царства Земли, она вернулась обратно во дворец, и найти предлога, чтобы выгнать её ещё куда-нибудь, чтобы огородить её от всего это ужаса, уже не получалось.

Впрочем, в попытках отвлечения внимания супруги от государственных дел Магнус зашёл так далеко, что стал отцом в третий раз.

Однако, на этот раз, произошло самое настоящее чудо — Мие сумела сделать то, что не удавалось многим десяткам Леди Огня до неё. Она подарила своему мужу дочь.

Так уж вышло, что в принципе Лорды Огня старались не иметь больше двух детей — первый сын был главным наследником, второй — «запасным». Дочери же, так уж сложилось, почему-то никогда не появлялись у сынов Династии, ведь они имели свойство выходить замуж, унося бесценную кровь другим родам.

Конечно, Жрецы Огненных Духов взбунтовались, требуя убить младенца, дабы не сеять семена раздора, не давать повода будущей междоусобице, которой не избежать, когда потомки девочки пожелают забрать трон.

Впрочем, затыкать таких вот альтернативно одарённых в плане ума Магни научился уже очень давно.

Да и, в любом случае — слушать он их не собирался. Единственный его Советник, к которому он по-настоящему прислушивался в настолько важных вопросах, был Фурия, а тот всегда говорил, что детская жизнь неприкосновенна.

Да и Магни не был своим отцом, и убивать собственного ребёнка…

Девочка была так похожа на него самого!

И Риг, и Виен пошли в мать, чёрные их волосы у них вились и походили на саму тьму, поглощавшую любой отблеск, глаза же рыжели языками пламени — цвет этот был редкий, особенный.

Ещё более особенной была только его собственная внешность — зелень глаз у магов огня была чем-то неестественным.

А для Магнуса самым счастливым в его жизни, наполненной ужасами и темнотой людских пороков, стало то мгновение, когда его кроха Алаи, его дочь подарила этому миру свой первый крик, жмуря свои прекрасные зелёные глазки.

А где-то глубоко в ней спала искра зарождавшейся магии.

* * *

Наверное, именно от Магнуса Безжалостного через Принцессу Алаи к Хеддоком, пришла эта завораживающая зелень глаз. Хотя сам Первый Император получил её от матери, от Царей Земли.

…Хеддоки — в родстве с правящей фамилией Царства Земли…?

Какие только мысли не приходили к Иккингу посреди ночи!..

* * *

Весть о том, что Стоик договорился о браке между своим сыном и дочерью одного из многочисленных знатных господ Варварского Архипелага, сотрясла Олух — давненько не было у людей такой интересной пищи для сплетен.

Невесту Иккинга, прибывшую на остров несколько дней назад, Астрид уже довелось повидать, и, надо признаться, одного взгляда на эту избалованную девицу хватило, чтобы проникнуться небывалым сочувствием к юноше — при все его странностях и недостатках, он не заслуживал судьбы быть навечно связанным с этой капризной дурой.

Статная блондинка, высокая (на добрых полголовы выше своего юного жениха!) и, надо признать честно, красивая, в богато расшитом платье, совершенно глупо выглядящем среди привычных их народу одежд, с надменным выражением лица и явно раздутым самомнением, она выглядела совершенно нелепо рядом с младшим Хеддоком, излучавшим в последнее время какое-то обречённое спокойствие.

Впрочем, если смотреть на эту Лию, как на родовитую лошадь, приобретённую лишь для разведения породы, то она действительно была всем хороша — молода, здорова, хороша собой, то есть и потомство её будет здоровым и сильным.

Впрочем, её и выбирали примерно по этим критериям. (И всё же — почему блондинка?!)

Ну, а то, что маг огня… что же, всегда были и будут неприятные моменты. От этого не сбежать. Как и от того, что теперь несчастному жениху придётся запастись терпением, чтобы не прибить эту особу. Не то, чтобы кто-то его за это осудил бы, но было бы неприятно, если она погибнет раньше, чем успеет выполнить свою главную задачу. Да и портить отношения с многочисленными родственниками девицы и с её не обделёнными властью родителями сейчас было бы излишне.

Признаться, впервые увидев невесту Иккинга, Астрид испытала странное чувство, которому не сумела подобрать названия. Его можно было бы сравнить с ревностью — теперь не только она будет трепать Хеддоку нервы.

Впрочем, после всего произошедшего с парнем, Хофферсон могла сказать со всей уверенностью — ей его было жаль. Обладать такими способностями, даже не имея магии, и потерять всё в один миг из-за потерявшего контроль над собственным гневом идиота — как, наверное, было ему обидно.

Обидно! Оказаться всего в шаге от чуда, от того, чтобы по-настоящему получить признание и уважение отца, и всё потерять!

Впрочем, Астрид была там, она видела, как всё произошло, и каких усилий Иккингу стоило остановиться, и не закончить всё там раз и навсегда. А он мог.

Теперь она это поняла — мог.

Было в нём какое-то странное остервенение, какая-то странная решимость, мрачная и жуткая, и всего несколько мгновений и голос разума, наверняка подсказавшего, что в перспективе сохранённая Йоргенсону жизнь полезнее, чем сладкая, но такая кратковременная месть.

То, что Хеддок мог вот так холодно просчитывать такие страшные варианты Астрид прекрасно понимало- видно это было по его жестоким, хищным глазам.

О, он умел говорить языком насилия, и умел прекрасно.

Просто предпочитал молчать.

Так, размышляя, Астрид шла по лесу и не заметила, как забрела в самую чащу. До этого ей казалось, что она шла по тропе, но та, бессовестная, увела девушку куда-то в сторону и растворилась, как не бывало её.

Хофферсон, осознав, что, кажется, заблудилась, застыла на месте, как вкопанная, стараясь унять поднявшуюся изнутри волну паники — сейчас это было явно лишним. Оглядевшись и убедившись, что да, местность была ей незнакома, девушка попыталась вспомнить, откуда и каким путём пришла, но с тихим отчаяньем поняла — не помнила.

Слишком глубоко она ушла в свои мысли, слишком отвлеклась на внутреннее, упустив из виду внешнее, реальное.

Проклятая Лия!

Даже мысли о ней доставляли неприятности!

Усилием воли Астрид заставила себя успокоиться и, неизвестно зачем — прислушаться.

Лес был тих, и, в то же время, наполнен жизнью. Лето дарило последние свои тёплые дни, после которых наступит долгий период осенних дождей, нудных и доводящих до тоски даже самых стойких. И её, Астрид, тоже — засыпающая, умирающая природа всегда насылала вязкую дремоту на весь мирю

Лес пел, лес шептал, он был живым. Шуршали на ветру листья деревьев, где-то вдалеке звенел ручей, явно разбиваясь о скалы — наверное, был близко водопад.

Девушка пошла на этот звук, поддавшись странному, не до конца оформившемуся порыву. Наверное, дело было в том, что ей, как магу воды, рядом с её источником было комфортнее, чем вдалеке от оного — имея возможность себя защитить, она меньше нервничала.

Видимо, это решение оказалось верным — чем ближе становилось журчание ручья, тем отчётливее Астрид осознавала что-то неладное.

Сквозь звук искрившихся на солнце прозрачных струй пробивался тонкий металлический свист, а воздух пах озоном, словно бы после грозы. Впрочем, второму она предала намного меньшее внимание тогда, чем первому.

…А зря…!

Внезапно деревья расступились, а девушка обнаружила себя стоящей на краю обрыва. Обнажавшиеся из-под земли скалы отвесно уходили вниз метров на десять, образуя странный котлован с небольшим озером и стенами из вековых елей, из-за которых это место было невозможно заметить издалека.

Но главным было не это. Главным было кое-что иное. А вернее — кое-кто иной. Тот самый, что с смертоносной грацией повторял давно заученные связки, повторяя их раз за разом, оттачивая своё мастерство.

И именно звук этого меча (того самого, что не устал орудием убийства идиота-Йоргенсона), рассекавшего воздух, услышала она ещё издалека.

Астрид, как можно аккуратнее, спустилась по узкой тропе между скал, мельком отмечая странные черные пятна на них. Одно неосторожное движение — и камни посыпались у неё из-под ног, не заставляя её потерять равновесие, но выдавая её присутствие.

Он замер и, чуть помедлив, направил клинок безошибочно в её сторону.

— Иккинг? — хрипло выдохнула Астрид, отстранённо понимая, что скрывать своё присутствие стало не просто бессмысленно, но и опасно.

Юноша, признаться, выглядел необычно даже для себя. Свободные штаны и нечто похожее на рубаху — это было что-то присущее Чужаку, а не им, жителям Вольного Острова. Его одежда обеспечивала подвижность, а не сохраняла тепло — все на южный манер.

Словно бы он уже не был частью их народа.

Словно бы они уже его потеряли…

Меч, с алой кисточкой на конце рукояти, необычный, такими только учеником Мастера Армиса пользовались, у Иккинга был особенными — мастер-оружейник, его изготовивший (сам Иккинг, стало быть, не пользовался ты он клинками, не им выкованными, слишком горд) явно постарался.

Меч, чьё острие сейчас указывало на Астрид и по чьему лезвию проскакивали искры.

Лицо юноши не потеряло сосредоточенно-спокойного выражения, но бровь его едва заметно дёрнулась, выдавая его отношение к ситуации в целом.

— О, уже не «Хеддок»? — хмыкнул он внезапно после мгновения тишины, сбивая своими словами девушку с толку. — Что же это ты по имени, м, Хофферсон?

Что-то странное было в его голосе, что-то страшное и потустороннее.

Меч он так и не опустил.

— Как ты понял, что это я? — удивлённо спросила Астрид, действительно не понимающая секрет Иккинга — он всегда, не смотря на свою слепоту, точно мог определять, кто был перед ним, и никогда не путался, да и не нуждался в помощи кого-либо, чтобы добраться до дома или вообще куда-нибудь.

— От тебя пахнет наглостью и металлом, — хмыкнул он, но уже вполне миролюбиво. — А если серьёзно — голос то не трудно узнать.

Подозрительность и скрытая за насмешкой агрессия исчезли, уступая место обычной его язвительности — он явно почувствовал себя хозяином положения. И ну не мог он не выставить её дурой!

— Точно… — улыбнулась девушка, не поддаваясь на провокацию в первой фразе и легко соглашаясь со второй.

Иккинг уже просто выработал рефлекс — отгонять от себя людей своей саркастичностью, и обижаться за это на него было крайне глупо и по-детски. Он ведь просто не умел по-другому!

И если она хотела понять, что происходило вокруг Хеддока и с ним самим в последние месяцы, то стоило сжать зубы и придержать при себе все желчные ответы, которые промелькнули бы в ее голове, если бы ситуация не были столь необычной. Но такие люди, как Иккинг, учили других терпению, и теперь Астрид с удивлением осознавала, что не испытывала сейчас раздражение — только любопытство.

— Так что тебе нужно от меня? — спросил он уже совсем почти дружелюбно.

Стойка юноши стала расслабленной, меч вернулся в ножны — словно бы он убедился в безопасности намерений внезапной и незваной гостьи.

Иккинг вообще на удивление достойно держался.

Как всегда.

— Я просто удивилась, что ты даже теперь… Что ты тренируешься, — пробормотала девушка, не сумев собраться с мыслями и не найдя достойного, не выглядевшего почему-то жалко, объяснения, что она здесь делала. — Вот.

Она испытывала чувство, которое можно было бы назвать смущением.

Да, можно было бы, если бы речь шла не об Астрид Хофферсон, не способной, по мнению большинства, на подобные чувства и эмоции.

Удивительно, но её состояние Иккинг заметил, и его оно тоже сбило с толку. Он изменился в лице, став даже несколько обеспокоенным — наверное, его тоже выбивало из колеи непривычное для них поведение.

Кажется, они оба изменились за эти годы.

Кажется, даже с последнего их разговора.

— Чего это ты? — сказал парень, непритворно вскинув свои тёмные брови, что, впрочем, было не очень заметно за его сильно отросшей чёлкой, теперь закрывавшей его глаза. — Где твоя нахальность и грубость? Откуда смущение?

Забыв о травме своего собеседника, Астрид опустила глаза, словно боясь встретиться с его взглядом, и почувствовала, как трудно ей сказать хоть что-то.

— Я… Удивлена, — пробормотала она, так и не найдя другое слово.

Словно бы какой-то комок застрял у неё в горле, мешая выдавить из себя хоть слово, мешая сделать хотя бы вдох.

Странное напряжение повисло в воздухе — как перед грозой, и что-то жуткое было в мёртвой тишине, что-то страшное и неестественное, и она попала под влияние этого морока, и, наверное, Астрид поняла, что именно увидела Уна тогда, что именно напугало похожую на волка тварь, описанную девочкой.

Он был опасен, Он нёс в себе странную темноту, какое-то потустороннее колдовство, и не удивилась бы девушка, узнай, что Ему действительно не нужны были глаза, чтобы видеть.

А, может, он просто смотрел в людские души.

Может, он и не в лес, а в мир духов ходил гулять каждый день, и мирно пил чай у Дерева Времени, беседуя с заточённым там Вату.

Если Веа существовали, Иккинг был одним из них, просто притворялся человеком.

Ведь это удобно.

(А, может, и Волк-который-тварь был Веа, испугавшимся более сильного собрата. Или чего-то гораздо более могущественного. Но…)

Но…

Это ведь просто Иккинг!

— Удивлена тем, что я всё ещё тренируюсь? — вырвал её из того странного состояния голос Хеддока. — Ну, Мастер Армис сказал, что такая глупость, как маленькая травма, не причина отлынивать.

Ироничная, но добродушная фраза вернула всё на свои места — девушка поморгала, и больше не ощущала давящего присутствия какого-то нечто.

Морок пропал.

(И лишь много лет спустя, когда будет уже слишком поздно для этого, узнает Астрид, что же это такое на неё нашло. И кто наслал на её этот ужас. И права она оказалась тогда — не Иккинг. Точно не он! А та страшная тень, что следовала за ним всегда по пятам…)

— А почему в лесу? — ещё не до конца осознавая происходящее, спросила девушка.

— Так не мешает никто.

— Я мешаю?

Словно и не она говорила.

Словно не он отвечал.

Запах озона так и не пропал, вызывая закономерные вопросы — откуда, ибо день был ясным, солнечным. Здесь, помимо её собеседника, прятался некий маг огня? При этом маг очень сильный…

— Нет. Ты развлекаешь, — хмыкнул он в ответ, а потом резко (и снова!) переменился в лице, опять слишком точно и слишком внезапно угадывая её мысли. — Ты что-то ещё хочешь сказать. Я уже давно научился отличать оттенки тишины.

— Ты был прав, — признала Астрид внезапно для себя.

— Ну, это не новость.

— Ты был прав, — повторила она с нажимом, переступая через свои принципы и заставляя себя признавать ошибочность собственных суждений. — Я живу в постоянном страхе, и от этого все мои проблемы. Я пытаюсь оправдывать чужие ожидания и не могу жить просто для себя. И я не знаю, что такое свобода.

Да, об это она уже очень давно хотела поговорить, но всё не находилось времени, и оставалось только подыскивать удобный случай.

Что же… Сам нашёлся.

— И ты очень боишься приближающегося Дня, — покивал понимающе (слишком понимающе!) юноша, заставляя её обнажить все свои потайные сомнения.

Она твёрдо посмотрела в незрячие глаза Иккинга, решив не отступать.

Она должна узнать.

— Да. Боюсь, — сказала она решительно. — Но ответь мне… Ты сказал, что единственное, чего боишься ты — ты сам. Почему?

Повисла тишина. Тяжёлая, душеная, полная невысказанных слов и чужих, неизвестных им мыслей — каждый думал о своём и ждал, что же скажет другой.

Иккинг вновь напрягся, неуловимо став напоминать натянутую тетиву лука, тонкую струну, и от этой аналогии становилось не по себе. Девушка смотрела на все изменения в собеседнике, с беспомощностью отмечая их и почему-то осознавая, что да, не просто так он себя боялся.

И морок тот, что минутой ранее отпустил её, не был единственной на то причиной.

— Уверена, что хочешь знать?

Нет, не уверена, но что поделать, за язык её никто не тянул.

— Да.

— Ну-ну, — как-то нервно протянул парень, словно бы оттягивая момент откровения. — А я разве могу тебе доверять?

Хороший вопрос, а самом деле.

Правильный, так сказать.

— Я чувствую, что скоро одного из нас не станет на Олухе, и, наверное, это всё-таки буду я, — прошептала Астрид. — Мне нет смысла выдавать твои секреты.

Всё, более у неё не было секретов. Все свои страхи она рассказала ему.

— Да, — тихо и очень серьёзно сказал Иккинг. — Потому что я убью тебя, если ты их выдашь.

Самое жуткое — это правда.

И она верила.

Юноша интерпретировал тишину по-своему и, словно бы забыв о собеседнице, начал новый круг своих упражнений. Плавные, тягучие, какие-то смазанные, но очень быстрые движения завораживали, а напряжение вновь росло.

И, достигнув наивысшего пика, неожиданно для Астрид сорвалось белоснежной ослепительной молнией с кончиков пальцев Иккинга, врезаясь в скалу и заставляя её, почерневшую, трескаться. Осколки с шумом осыпались на запылённую, уже начавшую жухнуть траву.

(Так вот откуда искры…)

Маг огня.

Очень сильный маг огня, способный на пустом месте создать молнию, да ещё такой силы, что она крошила камни.

Всё это время он жил рядом с ними, притворяясь слабым и посредственным в магии, всё это время позволял унижать себя, тая правду от всех своих соплеменников.

— И ты скрывал? — прошептала она слабо, как только ей удалось вернуть самообладанье.

О, это было трудно!

Голос опять не хотел слушаться — всё-таки это действительно было страшно, вся её магия воды не могла защитить Астрид от этого мага, реши он на неё напасть.

— Не поняла, да? — как-то грустно усмехнулся парень.

Два образа не желали сходиться у неё в голове.

Озлобленный на всех, крайне умный и талантливый, но лишённый дара магии парень и сильнейший из своих ровесников маг, способный на то, о чём только мечтать могли многие из более опытных воинов.

Она не верила.

Ну, или она просто не хотела верить.

— Нет… — прошептала она, наконец, поняв о чём он говорил. — Не может быть!

И свет Равы в зрачках незрячих глаз стал последним подтверждением внезапно открывшейся прекрасной и ужасающей правды.

— А я живу с этим. Уже много-много лет.

* * *

Воспитание маленькой принцессы стало прекрасным способом перенести внимание Мие с того, что творил Магнус, однако, не было чего-то вечного, и однажды она всё же обратила внимание на то, что солдат в столице стало значительно меньше, хотя раньше ими улицы буквально кишели.

Ну и что ей сказать?

Что он, очистив от всякой грязи вроде пиратов приморские города, принялся за остальной мир, видя насколько эгоистичны и алчны чужие правители? Что он начал войну против отдельных колоний Царства Земли, ему больше не подчинявшихся, потому что только решительными действиями можно было что-то исправить в этом безумном мире?

Что в глазах всех остальных стран он теперь — юный диктатор, чудовище и монстер? Что он признает действенность насилия в качестве метода исправления нерадивых идиотов, что в корне противоречит философии Аватара?

Что его за спиной называют Императором, потому что при его правлении Страна Огня уже стала крупнейшим государством, и останавливаться на достигнутом не собиралась?

Ему нечего было говорить его Леди.

Он никогда не любил Мие.

Не так, как это описывалось в слезливых историях для девиц.

Он дорожил ей, как товарищем по несчастью, уважал, как девушку, способную не сломаться под давлением обстоятельств и с гордым лицом продолжать нести их общую ношу, он восхищался ей, как достаточно сильным и талантливым магом — статус Аватара её обязывал быть таковым.

Он был признателен ей за их замечательных детей, за красавицу Алаи, его маленькое Чудо.

Но она не могла понять величия его идеи, не могла поддержать его на этом страшном пути, даже будучи рядом — слишком разным было их мировоззрение.

Слишком по-разному они были воспитаны, пусть и оба принадлежали к высшему сословию общества Страны Огня. Слишком хорошо знал оборотную сторону власти Магнус, слишком глубоко познал её бремя, пусть она и была для него лишь инструментом для достижения цели, а не самой этой целью.

Мие могла поддержать его в трудный период их юности, она могла поддержать беседу практически на любую тему, но слишком долгое пребывание среди других народов её изменило кардинально.

Смешение разных философий, прививаемых во время обучения магии определённых элементов, давали о себе знать — Мие и Магнус больше не могли найти общий язык, а устраивать скандалы было глупо и недостойно человека, в столь молодом возрасте уже столько достигшего.

Фурия правильно говорил — чтобы спасти этот прогнивший мир, нужно было отстроить его заново, а для этого необходимо сначала уничтожить, сжечь дотла старый.

И именно этим сейчас Магнус и все те, кто был вдохновлён его идеей (то есть вся армия, приятно чувствовать себя спасителем и освободителем, а не захватчиком) занимались тем, чтобы власть Лорда Огня распространялась на все народы, чтобы его слово действительно что-то решало, чтобы он, понимающий проблему, способный видеть ей, был способен помочь людям.

Только так, через насилие, через боль и кровь мог родиться новый мир, чистый и прекрасный.

Лишённый гнилости зажравшихся чиновников, работавших на себя, а не на благо народа, не важно магией какого элемента обладал человек, или обладал ли он ей вообще.

Все они, эти люди, простой народ были достойны жить в свободно, без страха перед пиратами или продажной властью, мало отличавшейся от разбойников, хозяйничавших на дорогах. Все они были достойны жить в мире и гармонии, оберегаемые его, Магнуса, солдатами и подчиняющиеся его справедливым и честным законам.

Так почему у Мие было на это счёт иное мнение?!

Почему она препятствовала его Великой Идее! Как смела она у людей их мира отнимать эту свободу?!

Как смела она называться Спасителем, Аватаром?!

Нет, эта концепция устарела, Равновесие не должно было находиться в руках одного-единственного человека… Ведь разум людской слаб, падок на соблазны и податлив к внушениям — и Аватаром можно управлять, как марионеткой.

Нет, это надо было менять!

Но разговор, как всегда, не приходил ни к чему…

Повышенные тона только накаляли страсти, и два истинных дитя Огня, его Лорд и Леди сошлись в схватке, желая доказать своему оппоненту правоту собственных суждений, тем лишний раз подтверждая торию Магнуса.

И Лорд Огня, называемый за спиной Императором, боготворимый его солдатами, почитаемый простым народом их страны, сам не понял, как оказался стоящим на коленях, прижимающим к себе тело его супруги и слишком ошарашенный произошедшим.

Он был сильнее, они оба это всегда знали — это просто факт. Тяжелый испытания порождали великих личнойтей, это этап пройденный для них.

Но…

Как хрупок человек!

Неверный удар, неправильное падение, острый осколок в висок, и…!

И полные печали и страха перед отцом глаза осиротевших детей, только младшая из которых, кажется, по-настоящему поняла, что именно случилось сейчас.

И смотрела на него его собственными невозможно-зелёными глазами, заставляя сердце разрываться от отчаянья и понимания, что ничего уже не исправить — точка невозврата была пройдена.

Так Лорд окончательно стал Императором.

Так умер вместе со своей Леди призрак Принца Магнуса, лишённого материнской любви мальчика, так родился Магнус Безжалостный.

* * *

Свадьбу праздновали с размахом — всё же торжество семьи Хеддок было значимым для всего острова. Люди пировали, едой и алкоголем заглушая собственный страх перед будущим.

Люди пели и танцевались, дрались и мирились. Люди веселились, да так, словно бы хотели запастись радостью впрок, предчувствуя грядущие страдания и лишения, словно бы желая забыться и отвлечься, убеждая себя, что всё хорошо, что бояться было нечего.

И только трое человек не скрывали свои чувства за маской показательной радости — сам виновник торжества, жених, и те двое, что были посвящены в его великую тайну.

Народ принял Лию Хеддок с ликованием.

Но почему-то слишком грустными были глаза Стоика, слишком внимательными — у Мастера Армиса и Астрид Хофферсон.

И слишком уставшими, незрячие, — у Иккинга. Как же он ненавидел шум.

«Особые обстоятельства», как называл в шутку свою травму Иккинг, не смогли освободить его от традиций, и осваивать на ощупь новый дом пришлось уже очень скоро, и это не могло не раздражать — недавно построенный, он ещё не успел напитаться энергией своих хозяев, и ориентироваться в нём было затруднительно.

Собственной комнаты, куда посторонним дороги не было, теперь тоже не стало, свои книги и заметни пришлось в срочном порядке перетаскивать в овраг, ставший его убежищем, в которое Лес пускал только строго определённый круг лиц.

(Как удобно поддерживать дружеские отношения с духом-хранителем острова!)

Собственной территории у Иккинга, по сути, в приделах поселения не осталось. И даже на раздельные кровати не удалось уговорить отца — он был непреклонен.

Внуки ему были нужны как можно скорее.

Пока он не стар…

Ну как ему объяснить, что он испытывал к этой девушке, несомненно красивой и вроде как неглупой, непонятное даже ему самому отвращение — она была куклой, пустой и постоянно притворявшейся милой, доброй и скромной.

Вместе с Лией на Олух прибыли и её слуги — кухарка, та, что убиралась и та, что помогала девушке с её сложными нарядами.

Здесь, на Вольном Острове, где каждый должен был уметь сам о себе позаботиться, слуги были явлением диким, но и на это закрыл глаза Стоик, выводя из себя Иккинга, которого все почему-то считали беспомощным.

Он, пожалуй, не считая нескольких ещё человек, был единственным, кто видел лицемерие Лии, и, наверное, это лишь потому что он давно научился слышать фальшь в чужих словах, и понимать, что ею было наполнена каждая фраза, каждый издаваемый его супругой звук.

О, она его безмерно раздражала.

Даже больше, чем Астрид, а, казалось бы, больше в принципе невозможно!

Ведь Хофферсон выводила из себя своей зашоренностью, ведь она умела и думать, и принимать ответственные решения, и в принципе понимать происходящее. Иногда. Когда это удобно. Просто не хотела она вытащить себя из того болота.

Теперь к раздражению добавилось насмешливое любопытство, ради которого парень был готов терпеть Астрид и её проблемы.

Это был его эксперимент — что же получится из умной, но запутавшейся девушки. Получится у неё выкарабкаться или она упадёт, утонет в этом всём. (Как иронично — для мага воды!)

И он не подаст ей руку, если она рухнет, не справившись.

(…Она ведь ему ни разу так и не подала. Не помогла. И не важны оправдания. Он ничего не забыл, ничего не простил. А то что не стал мстить… Иногда достаточно не помочь, когда эта помощь жизненно необходима!)

Отрицательный результат — тоже результат.

И врагов нужно держать ближе, чем друзей. Пусть боится его, пусть верит ему и в него, и когда придёт важный момент, он посмотрит, что с ней делать.

Ей он верить не будет.

Он же не дурак…

Астрид его развлекала, она была донельзя забавной в своей обнажившейся слабости, и видеть её такой было приятно — как подтверждение мыслям и теориям Иккинга…

Лия была не такая. С ней постоянно приходилось держать себя в руках, чтобы не показать свою собственную натуру, чтобы не прибить её в гневе, как поступил со своей женой (с его, Иккинга, прошлым перерождением) Магнус Великий когда-то.

(Он правда назвал его Великим, а не Безжалостным?! Назвал Первого Императора как один из его последователей? Что с ним…?)

С Лией не было забавно разговаривать, от её навязчивости наоборот приходилось отбиваться, хотя обычно люди, и тем более девушки, его сторонились. Но супруга прилипла, как дубовый лист в бане, и отставать не желала.

Лия выбивала из колеи, она вызывала жгучее желание сломать ей шею и раскрошить череп, но не отдавать должное её актёрским талантам Иккинг не мог.

О, она была великолепной притворщицей.

Ещё более талантливой, чем он.

Так что или они сумеют ужиться и таки организуют Стоику внуков, или Иккинг голыми руками придушит её после очередной её фразочки.

* * *

— Мне кажется, что ты не должен так много времени проводить неизвестно где. А то что люди подумают? Парень бегает от молодой жены.

— Мне плевать, что обо мне думают.

— Но не мне.

— Мне-то какая разница?

* * *

— Я думаю, тебе не стоит так много общаться с этим Чужаком, всё же он не в почёте у большинства населения острова, и лишаться их поддержи недальновидно для нас.

— Думать — моя задача, и свой круг общения я сам буду определять.

* * *

— Тебе, счастье моё, стоит чаще мелькать в обществе Торстонов, Йоргенсонов и прочих состоятельных господ, показывая народу, что имеешь поддержу влиятельных родов нашего острова. Да и вообще так показательно их игнорировать невежливо!

— Про круг общения бы уже говорили, Лия. Я не буду общаться с теми, чьё мышление находится на уровне крысы. Тем более, если это подлецы и подхалимы.

— Но что сделали тебе эти семьи?

— Сделали меня калекой.

* * *

— Ты должен перестать сторониться людей! Люди тебя боятся потому что ты их к себе не подпускаешь. Вот я…

— Ты просто похожа на пиявку, которая высасывает из меня вместе с кровью жизнь! Оставь меня наедине со своими мыслями и поступками, любить этих людей. Я не буду и стараться ради них — тоже!

* * *

Возможно, он вёл себя, с одной стороны цинично, а с другой — совсем по-детски, как капризный и избалованный мальчишка, будучи при этом ничем не лучше своей жены.

О, ну хоть раз в жизни он мог побыть ребёнком.

Имел право!

* * *

— Братец, как думаешь, всё пройдёт хорошо? — раздался в разбиваемой свистом морского ветра тишине звонкий девичий голос, сейчас приглушённый чем-то неуловимым. — Зачем Он отправил в для этого именно нас…?

Черноволосая девушка и огненно-рыжий молодой мужчина, сверля синюю даль своими одинаково-зелёными глазами, стояли на палубе корабля, стремительно разрезавшего волны и мчавшегося куда-то на север. Вокруг них не было никого — простые воины берегли покой Принца и Принцессы, оберегая их от лишних, слишком любопытных людей.

То, что шпионы Императора, непременно, пытались подслушать разговоры брата и сестры, было фактом.

Было бы странно, будь всё наоборот!

Впрочем, теперь это было не так страшно, как во дворце, где все старались угодить тому, кто занимал трон и готовы были для этого выдать суть разговоров Принца и Принцессы.

Здесь, вдали от столицы, на пути к Варварскому Архипелагу, по-настоящему преданных своему правителю людей было всего несколько, и все они были прекрасно известны для тех, кто защищал брата и сестру. Девушка и парень знали, в чьём присутствии нужно было попридержать язык.

Теперь же выдался один из немногим моментов, когда они могли выдохнуть и не умалчивать собственные мысли.

— Мне кажется, он просто решил над нами так завуалированно поиздеваться, Хедер, — отозвался Принц со вздохом. — Показать, что он у нас отнял, чего у нас никогда не будет, — с этими словами он презрительно поджал губы, по привычке сдерживаясь в выражениях. — Ну и, конечно, он хочет, чтобы именно мы стали воплощением Империи в глазах Вольного Острова, чтобы народ Олуха запомнил именно нас, как тех, кто заберёт ещё одного сына или дочь у очередной матери.

В глазах его сестры — понимание.

В глазах его сестры — безысходность.

— Чтобы они нас ненавидели, — почти прошептала она, осознавая, насколько тонко порою действовал их дядя.

Император может и был безумен, но это скорее выражало в его безграничной жестокости, а не в неспособности плести паутину заговоров. На людских чувствах и умах он играл виртуозно.

Даже если людьми теми были его враги.

Для него вообще все были — враги.

— Чтобы нам точно было некуда идти, — печально подтвердил вывод Хедер парень. — Чтобы мы даже не думали идти поперёк его слова.

Брат и сестра замолчали — лишними были сейчас слова, эти двое и без них научились общаться. Мимолётным взглядом, дёрнувшейся бровью или уголком губ — всё это было не менее красноречиво, чем целый монолог.

— Как же я его ненавижу, Дагур, — с тихим остервенением прошептала девушка, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. — Как можно быть настолько ужасным человеком? Мы сейчас плывём разрушать чужое счастье по его приказу. Неужели ничего нельзя сделать?!

Это был крик души.

И как страшно было то, что у Дагура было что ответить.

— Можно.

— Ну тогда почему мы ждём? — вскинулась девушка, до конца ещё не осознавая, к чему призывала.

— Потому что терпение — добродетель, — спокойно, как маленькой, но без излишней снисходительности разъяснил ей брат. — А единственный способ тебе очень не понравится.

Слишком много ответственности, слишком много крови.

И страданий.

— Какой это?

— Вспомни, как пришёл к власти Магнус Великий, — улыбнулся, хотя, скорее, оскалился Дагур, обнажая ряд ровных белых зубов.

— Первый Император? — удивилась Хедер. — Он убил отца. И брата в дуэли…

Парень кривовато усмехнулся.

В его глазах плясало безумное, присущее только Династии пламя, и это безмерно пугало юную Принцессу, но она не привыкла отступать — что бы брат не решил, она будет с ним до конца.

До любого конца.

Потому что кроме друг друга у них не было никого в этом страшном мире.

— Нет, дорогая моя сестрёнка, — сказал Дагур тихо и твёрдо. — Он устранил сначала Лорда Огня, а потом и его Наследника, все препятствия к власти и сел на трон, как самый сильный. И самый достойный, — а пламя глазах парня не зелёное — голубое, как у далёкого их предка, и искры зарождающихся молний — в воздухе. — Но нам проще — у дяди наследник только один.

В ясном небе запахло озоном.

И даже смешно распушившиеся волосы Дагура не разбили жуткого впечатления — девушка поняла, что имел в виду брат, осознала это и ей стало не по себе.

— Ты.

— Да, — кивнул он просто. — Я. Но…

А в глазах Хедер — решимость.

— Неужели тебе не хватит сил его убить?

— Он не последует заветам чести и не выйдет со мной на дуэль, — покачал головой Дагур, но по лицу его видела девушка — у брата был план. — А во всём остальном он слишком осторожен — ему не устроить очень несчастный случай. Можно, конечно, обратиться к специалистам, но… Нужно ждать.

— Так это ты и делаешь? — выдохнуло Хедер почти беззвучно, и улыбка украсила её тонкие губы. — Выжидаешь подходящее время?

— Да, — одобрительно улыбнулся ей в ответ Принц, обрадованный тем, что сестра не отвернулась от него из-за его планов и решений страшных в своей неотвратимости. — Придёт нужный миг, и наши друзья нам помогут. Они в этом крайне заинтересованы.

— И эти друзья есть на Вольном Острове… — подхватила она. — Поэтому ты сопротивлялся своему участию в этом безумии только для вида?

— Конечно. Более того, я намереваюсь найти на Олухе союзников. Перехитрим дядю — станем в глазах Вольных надеждой на прекращение тирании нашего дяди.

— Народ нас поддержит.

— Придётся устроить массовые чистки. Избавляться от людей, преданных дяде.

— А я уже заручился поддержкой некоторых офицеров и верхушек многих провинций — они ведь видят, куда нас ведёт дядя, — признался Дагур, показывая, сколько, оказывается, успел сделать за спиной сестры.

Утаивал это для её же безопасности.

Но больше молчать — нельзя.

Дальше молчать — смерть.

И это — не их вариант.

— А ведь если тебе от этой мерзости придётся избавляться… — нахмурилась внезапно Хедер, поняв, наконец, что её смущало в идеях брата. — Выжигать её, уничтожать огнём и мечом, то и тебя запомнят, как монстра!

— Пусть лучше я буду монстром для живых, чем героем для мёртвых.

* * *

Смерть Мие, его такой умной, но такой наивной супруги, его Леди, стала точкой невозврата для Магнуса — теперь нельзя было оправдать свою нерешительность нежеланием конфликта с супругой, теперь нельзя было подвести своих людей, которые уверовали в его идею, которые разделили с ним желание спасти этот мир.

Теперь стало значительно проще.

Не приходилось колебаться, отдавая жестокие с точки зрения общепринятой морали приказы — почти все существовавшие государства ополчились на новорождённую Империю Огня, чей правитель стал Убийцей Аватара.

Они нападали на его людей, мстя за то, в чём Магнус сам себя винил, давая повод отвечать на агрессию агрессией.

Но самым страшным — большинству народов было абсолютно плевать на судьбу своей Спасительницы, они воспринимали власть Империи, её победы, как нечто неизбежное, такое же неминуемое, как шторм или землетрясение — бессмысленно было с этим бороться, проще привыкнуть и жить дальше.

Порою Магнусу казалось, что единственными людьми, которые по-настоящему горевали по Мие, были он сам и Алаи, переживавшая своё сиротство намного острее братьев.

Магнусу было невыносимо горько от того, что он обрёк свою собственную дочь на повторение его судьбы. А ведь с Алаи он был ближе, чем с сыновьями, которые, невольно, воспринимались как угроза власти и Идее, в то время как дочка не могла наследовать Династии. И от того было больнее втройне — она сама сторонилась отца, не желая забывать его злодеяние.

Но Магнус принадлежал не только дочери — он был частью этого мира, он принадлежал ему в той же степени, что и мир принадлежал Императору, и закапываться в пучинах собственной тоски было недопустимо.

Забывать о своей вине тоже было нельзя — это грозило тем, что он мог оказаться ослеплённым собственной мнимой вседозволенностью.

Он должен был по-настоящему раскаяться, и, хотя бы только в собственном разуме, но признаться теперь, что всё он делал и ради неё тоже, ведь цель у них была одна и та же. Он должен был простить себя — не забыть, не плюнуть на всё и проникнуться равнодушием, а именно простить.

И только после этого он смог бы идти дальше, зная, что он дарил миру надежду на порядок и достойную жизнь, а не новые ужас и разрушение. А без этого — никак.

Получалось пока что только ничего.

* * *

Ведомая непонятным предчувствием, разделившая с давним знакомым его тайну, Астрид вновь шагала по лесу к его убежищу — Лия Хеддок, нарочито приветливая, сказала, что её юный супруг опять исчез куда-то, но глаза её при этом сверкнули как-то странно.

Ревнует, что ли?

Или это природное неприятие человеком огня мага воды?

В любом случае, Астрид это не касалось — интуиция кричала, что нужно было найти Иккинга, Аватара…!, ибо оставлять его наедине с собой было просто жутко.

О, у Хеддока действительно была причина бояться себя и не бояться ничего иного в принципе — знание того, что даже после гибели тела сознание останется существовать в форму духа, дабы наставлять следующее своё перерождение, несколько выбивало из колеи, заставляя забыть про незначительные мелочи.

До оврага ноги, казалось, сами довели девушку, и спустилась по узкой тропе между скал она тоже, не заметив того.

— Что случилось? — вырвалось у неё прежде чем она даже успела осознать.

Плохо.

Очень плохая привычка — сначала делать, сначала говорить, а потом уже думать. И разгребать последствия своих необдуманных действий или слов.

Раньше Астрид этим не страдала, и понимание этого давило и угнетало — понимание собственных ошибок и признание своих слабостей, казалось, сделали её ещё слабее, как она и боялась.

…А Иккинг, небось, скалился довольно, подобно напившимся чужих душ Веа…

— А ты не видишь?

Юноша даже не сказал — прошипел змеёй. Он взъерошенный, разозлённый и какой-то необычно-уязвимый, сидел, окружённый разбросанными книгами незнакомого для девушки вида. На лице Иккинга читалась явно различимая досада.

Кажется, он пробормотал себе под нос что-то вроде «Эксперимент не удался…» и «Отсутствие результата — тоже результат!»

— Ну книги и книги… — сказала Астрид почти примирительно, желая отвлечь товарища (очень хотелось считать его таковым!) или хотя бы выяснить причину его более чем необычного вида и состояния, ведь обычно он был скуп на эмоции и чувства, отличные от едкого сарказма. — Тарабарщина какая-то, буквы наши, а слова — бессмыслица.

Она могла поклясться, что услышала, как он фыркнул.

— Это не язык бессмысленный, это ты просто не понимаешь, — чуть усмехаясь, сказал Иккинг назидательно. — Не всё то лишено смысла, что вы, люди, неспособны осознать своим ограниченным глупыми рамками разумом.

— Опять твои непонятные речи?

Он повернулся в её сторону, склонив голову, словно птица. Прислушивался?

Повязка, которую он теперь носил не снимая, не давала увидеть глаза юноши, и, признаться, теперь Астрид считала — оно и к лучшему.

— Да какая разница, всё равно не спасти тех, кто не хочет быть спасённым, — послышался уже спокойный, миролюбивый ответ. — Это понял ещё Первый Император.

— Чего ты там бормочешь? — прищурилась девушка, внутренне как ребёнок радуясь, что, кажется, смогла-таки перевести тему и отвлечь Иккинга от того, что его так раздосадовало — по крайней мере, на это всё указывало.

Или нет.

— А чего ты здесь ошиваешься постоянно? — тем же тоном пробурчал он. — Помочь хочешь, что ли?

— А если да?!

— Так помогай! — рявкнул он с внезапной агрессией, опять выбивая Астрид из колеи такой резкой переменой в настроении. — Говоришь, буквы наши? Они и звучат так же. Бери книги в руки и читай!

— Ну как скажешь… — покладисто согласилась Астрид, понимая, что неспособность читать действительно ударила по Иккингу.

Она подняла ближайшую книгу и открыла её на первой странице.

Посмотрим, что тут…

* * *

До прибытия Людей Огня, до страшного Дня, когда список жертв Империи пополнится на ещё одно имя, оставалось всего несколько месяцев — люди уже начали активно готовиться, приводя себя и поселение в порядок.

Юные маги всё более отчаянно и остервенело тренировались, в их глазах читался страх.

Не-маги же, ученики Чужака, напротив, казались совершенно безмятежными, не обеспокоенными приближавшейся датой. Впрочем, они могли и не беспокоиться по поводу людей огня — как-то маловероятно, что ритуал по определению самого мильного мага укажет на того, кто этой самой магии в принципе напрочь лишён.

Этот контраст настроений почти пугал.

Но это же, как и спокойствие Иккинга, успокаивали беспокойное отеческое сердце Стоика, занимавшегося организацией предстоящего мероприятия.

В этом, неожиданно для всех и для самого Вождя, ему сильно помогала сноха.

Лия, в традициях Олуха и его народа разбиравшаяся ещё хуже своего мужа, несмотря на свою глуховатость и капризность, тем не менее, оказалась хорошим руководителем — она прекрасно видела таланты и сильные стороны людей, давая каждому только те задания, с которыми они точно справятся лучше иных.

Понимание, что сын оказался в надёжных руках грело душу, терзаемую ощущением собственного предательства, не покидавшее мужчину с тех самых пор, как он прямо сказал сыну, что титула Вождя Олуха ему не видать.

Наверное, всё будет хорошо.

Судьбе больше нечего было отбирать у Стоика…

* * *

Годы мчались так, словно бы кто-то их подгонял, его дети росли и набирали силу, и касалось это не только сыновей и дочери. Впрочем, можно сказать, что и дочерей у Магнуса было двое — Империя была его детищем, его смыслом и причиной.

Она расширяла свои границы, занимая уже половину известного мира.

Она была прекрасна…

Северное и Южное Племена Воды Магнус и его Империя не трогали — эти маги и простые люди всегда были обособленной культурой, очень изолированной от остальных народов и не шедшей на контакт.

Вмешиваться в жизнь людей воды было бессмысленно — они, в отличие от остальных, жили вполне мирно и спокойно, ни в чём не нуждались, довольствуясь малым.

Люди земли и их Царство же оказались проблемой — упрямые и храбрые, выносливые и в меру жестокие, они отчаянно сопротивлялись, всеми своими действия буквально крича на все попытки вмешаться в привычный им уклад: «Не мешайте нам жить плохо!»

Наверное, это было их девизом.

Все эти годы, по сути, после начала войны, Империя Огня боролась именно с родиной матери Магнуса, которая и было сосредоточением человеческих пороков, которое вызывало отвращение и брезгливость.

А как просто было бы перебить всю верхушку Царства Земли и заявит свои права на его трон как сыну Царевны Меаш, ставшей потом Леди Огня.

Но простые пути — не для него, не для Магнуса.

Это очевидно…

Такой путь был бы необычным, но не выходившим за грани дозволенного, а чтобы спасти этот народ, нужно разбить рамки их мировоззрения, уничтожить их жизненный уклад, ошибочный и ведший только в тупик, к деградации и вымиранию.

Но самый страшный фокус выкинули маги воздуха. Об этом Магнусу рассказал Фурия, наблюдавший за всеми народами и докладывавший ему правду, а не удобный ей вариант… Монахи, решив показав свою благосклонность и благожелательность, нашли перерождение Мие — мальчика-Аватара, о своей сущности ещё не узнавшего.

Впрочем, самым жутким было не это… Как могли эти заговорщики, искренне верившие в то, что это их будущий Спаситель, отдать его в руки Магнуса…?

Того, кого сами называли Безжалостным.

Того, кого ненавидели и винили во всех бедах их мира, не понимая, что он хотел лишь спасти их всех.

Или понимая?..

Это было загадкой, разгадать которую Магнусу было не под силу, а потому, решив не задумываться о мотивах этих людей, он принял дар молча, решив всё сделать всё как должно, пусть это и жестоко.

Мальчика, пятилетнего карапуза, заперли подземельях Дворца, хорошо его кормя и обустроив его камеру с комфортом, но совершенно изолировав его от мира — о нём не должны знать даже дети Императора, его советники и приближенные, только самые преданные стражники и одна служанка, проверенные Фурией и он сам.

Этот ребёнок проживёт очень и очень долго.

Пришлось потратить очень много ресурсов, но всё же найти информацию о способах, которыми можно было изолировать помещение от энергии, пронизывавшей весь их мир, пусть это было и очень трудно.

Да, это ребёнок проживёт очень долго.

Он даже будет уметь говорить, а может даже и читать.

Но магию он не познает никогда.

Ради мира.

* * *

Придя в этот раз в Овраг, Иккинг мыслью-образом обратился к Лесу с просьбой огородить это место от обнаружения вообще каким бы то ни было людьми.

И можно было не сомневаться, что этот дух прислушается, и всех незваных гостей вежливо выпроводит, запутав тропы, заморочив и уведя куда-подальше, или в крайнем случае, натравив на них зверей, одного вида которых хватало для того, чтобы напугать людей.

Но и в этот раз нормально потренироваться с магией остальных стихий у Иккинга не получилось — ощущение чужого присутствия резануло по сознанию, заставляя замереть, прислушиваясь к миру и к себе.

Но это был не человек.

И не совсем дух — что-то странное, сотканное из очень-очень знакомой (…его собственной!) энергии.

У этой призрачной фигуры наверняка были рыжие глаза.

Впрочем, после всех этих снов-ведений о своём далёком предке Иккинг не удивился этому визиту одного из участников тех событий — в конце концов, знать несколько точек зрения было бы полезно.

— Что вас привело ко мне, Аватар Мие? — спросил юноша, даже не повернувшись в сторону духа, чьё присутствие становилось гнетущим.

С тех пор, как Иккинг сумел преподать ему один крайне важный урок, прошло уже немало месяцев, почти год минул с того летнего дня, весна набирала свои обороты, бередя душу и навевая странные мысли.

День становился всё длиннее, ночь — всё короче, а размышления — всё неожиданнее.

И дело даже не в том, что его, Сморкалу Йоргенсона, наследника своей семьи и отцовскую гордость (теперь уже в прошлом) чуть не убил им же ослеплённый и, кажется, даже поверженный, побеждённый противник — на самом деле, после долгого анализа произошедшего, парень пришёл к выводу, что да — Иккинг был в своём праве.

Он был в своём праве даже если бы не сдержался и невесомым, аккуратным и выверенным движением отделил бы голову Сморкалы от его тела, наверняка даже не найдя хоть сколько-то достойной преграды в костях позвоночника — остроту клинка Хеддока юноша уже сумел ощутить.

Это самое страшное, да — Иккинга за такое осудили бы, но он мог и должен был убить его за то, что отнял даже гипотетическое всё из рук своего троюродного брата.

Он, Сморкала, разрушил жизнь своего противника, и не чувствовал от этого удовлетворения.

Только что-то похожее на досаду — надо признаться, лидером Хеддок был хорошим, и он мог стать замечательным правителем их острова, но теперь…

Теперь над Олухом по его вине повисла неопределённость, и…

Это пугало.

Впервые Сморкала столкнулся с настолько глобальными последствиями собственных действий, впервые осознал, какую ответственность он нёс за происходящее, и что, да, детство закончилось, было пора взрослеть, но они, вся его компания, засиделись в детских пелёнках, когда можно было безнаказанно творить всё, что угодно.

И впервые он понял, что его отец, глава славного семейства Йоргенсонов (самого богатого и влиятельного после Хеддок и шедшего наравне с Хофферсонами), ничего не понимал ни в том, каким должно было будущее, ни в том, куда вести народ.

Синдри Йоргенсон вообще ничем не интересовался, кроме собственного богатства, славы, пирушек и женщин.

Даже если это и обижало мать Сморкалы.

Отцу на всё плевать.

Даже на сына, в котором видел словно бы породистого жеребца — выставить его на показ, похвастаться его успехами, свести его с кем-то для получения породистого и здорового потомства… Чего уж говорить про племянника.

Это открытие, что отцу, оказывается, было на него плевать, как ему было плевать на всех других своих дочерей и сыновей, имена которых были неизвестны, но наличие их было несомненно, стало неприятным, подобным оплеухе, подобным рухнувшему на голову небу.

Да, детство закончилось.

Теперь Сморкала должен был сам нести ответственность за свои поступки, теперь он должен был продумывать все последствия, пусть попридержать собственный дурной характер не получится.

Даже в разговорах с отцом его сдерживать теперь не получалось — раздражение достигло своего пика, особенно когда парень стал замечать полный странного отвращения взгляд отца, прикованный к шраму, который украшал шею парня.

И который тот даже и не думал скрывать.

Тогда между ними произошёл до крайности неприятный разговор, расставивший всё наконец по своим местам.

* * *

— Тебя терзает вина, я не понял? — рявкнул внезапно Снор, когда Сморкала, очередной раз задумавшийся и ничего не замечавший, случайно чуть не врезался в него.

— Это было нечестно, — как-то отстранённо сказал юноша, словно бы очнувшись, оглядев отца и нахмурившись, ведь да, он, Веа всех сожрите, специально не прятал шрам. — Нечастная победа для меня — и она обернулась поражением. Всё правильно.

Они впервые говорили с отцом на эту тему.

Снор Йоргенсон вообще как-то отстранённо теперь держался, не особо-то заводя беседы с сыном даже на самые повседневные темы.

Словно бы злился.

Словно бы стыдился чего-то.

Но чего постыдного было в том, чтобы признать свою неправоту? Когда он действительно получил рану по собственной глупости.

(…И из-за раздутого отцом самомнения!)

— Нет, не правильно! — не унимался взбешённый чем-то мужчина, продолжая говорить в своей привычной агрессивной манере. — Этот гадёныш чуть не убил тебя!

— Он был в своём праве! — внезапно даже для себя встал на защиту Иккинга Сморкала, скорее чисто из упрямства, чтобы не согласится с отцом, который всегда требовал быть лучшим, даже если для этого нужно было поступиться честью и собственными принципами.

Но великие воины прошлого так не поступали!

Сигурд Йоргенсон, века назад странствовавший вместе с Хемишем Хеддоком, стоявший у истоков их народа — так не поступал!

Почему его, Сморкалу, вырастили на рассказах о подвигах его предков, а теперь хотели от него, жаждавшего славы и побед (своих, честно добытых!), чтобы он оправдывал ожидания своего отца?

А если отец — не идеал Йоргенсонов?

А если это не он, Сморкала, слабое звена их рода, позор их семьи?

А если — все ложь…?

— Нет! Ты должен был…!

— Я ничего не должен, — внезапно спокойно и очень твёрдо сказал парень, смотря прямо в глаза отцу, находя всё больше мерзких, ненавидимых Сморкалой в нём черт в себе самом и внутренне ужасаясь. — Ничего и некому отец! Я своими руками лишил наш народ будущего — вот эти руки отобрали у нас лидера, который мог бы вырвать нас из этого болота!

И он протягивал руки, словно бы пытаясь наглядно показать свои мысли.

Но Снор его не слышал.

Или не хотел слышать.

— Сейчас расцвет нашего народа! — почти кричал мужчина, и всё больше Сморкала ощущал разочарование, что когда-то восхищался этим, как оказалось, жалким, неспособным держать себя в руках, мелочным и алчным человеком.

Йоргенсоны должны вернуть себя былую славу, но никогда это не сумеет сделать его отец.

— Сейчас его агония!

Теперь, это его, Сморкалы, задача. И имя он себе выберет соответствующее!

* * *

Приближалось его, Сморкалы, совершеннолетие, и он, назло всем, самостоятельно копался в истории своей семьи, чтобы выбрать их родовые имена, лучшие из них, попутно, практически случайно узнавая про их обладателей много интересного.

Впрочем, и это было не самым главным, ведь ничто не могло затмить в его сознании пришедшее понимание, разбавленное горьким разочарованием, вкус которого он попробовал, признаться, впервые в своей жизни.

С ребятами из детской своей компании он теперь общался уже не так активно, уделяя всё внимание тренировкам, вечным ссорам с другими молодыми магами огня за звание самого сильного и только близнецы Торстон продолжали находиться рядом с ним на этих тренировках, пусть их талант ко взрывам не был полноценной магией огня.

Но они были сильны, и им нужно было лишь научиться контролировать себя и свои силы.

Их, магов огня, учили, что ярость и любые иные сильные эмоции могли стать великолепным источником энергии, но…

Ведь Чужак пришёл из земель людей огня, верно? Так почему его рассуждения о потоках энергии гораздо ближе к огню, чем то, что им рассказывали местные наставники.

Забияка и Задирака продолжали валять дурака, будучи единственным ориентиром Сморкалы, никогда близко не знакомого с другими детьми их острова, и он смотрел на них, полагая, что если они могли позволить себе ребячество, то и он — тоже.

Как оказалось — это не так.

Астрид отдалилась от них максимально, тоже постоянно пропадая вместе со своими немногочисленными магами воды и наставником, или остервенело тренируясь в где-то лесу, тоже с ужасом, наверняка, ожидая приближавшегося Дня.

Впрочем, Хофферсон как раз таки о должна была быть его ориентиром, а не Торстоны — она казалась взрослой ещё в те далёкие годы, когда им всем было по десять лет.

И стоило глянуть на Рыбьенога Ингермана, который, на удивление, сильно изменился за последние пять лет — то самое время, на протяжение которых их активно учили раздельно. Он и в детстве был крупный ребёнком, но теперь, казалось, он стал вообще живой горой, массивной и сносящей всё на своём пути.

Пусть Ингерман так и остался несколько робким, забавно реагировавшим на подначки юношей, теперь, разозлившись, он мог бы стать грозным противником.

Неплохо.

Очень даже неплохо, на самом деле!

В принципе, их поколение было, на самом деле, многочисленным — из всего нынешнего населения около тысячи, или даже более того, были ребята в возрасте от десяти до двадцати пяти лет — будущие Вольного Озера, сильное, умелое, но почему-то всё ещё склонённое под гнётом традиций и правил их родителей.

Они могли изменить многое, но приходилось молчать и терпеть. И наверняка многим это не нравилось — даже Астрид, даже, чтоб его, Иккингу!

Особенно Иккингу!

Он был вообще отдельной темой — как он, Сморкала, мог так постоянно цепляться к такому же, как и он сам, потомку той самой Принцессы Алаи?

Как?

* * *

А годы всё мчались, и Магнус сам не успел заметить, как дочь его выросла из слишком серьёзной девочки в сильную, слишком самостоятельную девушку, у которой было собственное мнение насчёт своей судьбы и того, с кем её связать.

Не сказать, чтобы Магнус разделял её идей, но и не предпринимал никаких решительных действий чтобы помешать дочери.

Только слова…

— Алаи, ну это же не в какие ворота! — воскликнул он, не выдержав, в однажды в очередной беседе с дочкой. — Ну куда ты с этим…? Что о тебе подумают? Ты же знаешь, что собратья этого твоего Хеддока убивали и продолжают убивать твоих солдат.

Он не мог понять, что так тянуло его дочь, единственного понимавшего его человека подальше на север, в вечный холод, в совершенно другую культуру…

Подальше от него, от Магнуса.

Подальше от семьи.

— Это твои солдаты, отец, — устало ответила Алаи, не сдаваясь. — И Вольный Остров стоит в стороне от конфликтов — там даже маги огня живут.

Она не понимала, насколько ранили её слова Магнуса, насколько сильно он просто не хотел отпускать её туда, где не сможет защитить, где она всегда будет чужачкой с юга…

Где её супруг точно так же в приступе гнева мог бы случайно причинить ей боль.

Или убить.

Неужели она и правда не понимала, что, в таком случае, он к Вату сжёг бы дотла весь этот проклятый Вольный Остров со всеми его жителями, не пощадив вообще никого — если бы его правитель посмел обидеть его Алаи, поднять на неё руку…

Конечно, его дочь не такая уж беззащитная — и её пламя, насыщенно синее, как и у Магнуса, было жарче обычного рыжего, оно плавило камни и металл, и девушка умела им обращаться. Но, зная, что случай смог убить даже Аватара, любимца духов, Император не мог быть совершенно уверенным, что способность дочери постоять за себя сможет ей помочь.

— Я просто боюсь, что ты, выросшая в императорском дворце, не сможешь быть счастливой в крохотном домике, — сказал всё несколько иначе Магнус прекрасно понимая, что все доводы про случайности нужно оставить при себе, если ему не нужен был конфликт с ней (Смерть матери Алаи ему так и не простила, продолжая периодически напоминать, и упоминать её в подобном контексте было бы контрпродуктивно, зная её характер…). — Твоё благополучие для меня — главное.

А девушка только поджала губы горько и покачала головой.

— Нет, папа, — вздохнула она почти примирительно. — У тебя только одна дочь, и имя ей — Империя. И всю жизнь ты посвятил только ей.

— Твои братья этого не понимают, — почти беспомощно отозвался мужчина, отчаянно желая, чтобы хотя бы Алаи его поняла и приняла, ведь он и правда посвятил этому всю свою жизнь.

— Мои братья — жаждущие власти и славы идиоты, которые сгорят молодыми и уйдут к праотцам от рук собственных детей, — вынесла Ригу и Виену приговор девушка, впрочем, уже давно известный Магнусу, который, впрочем, никак не пытался изменить положение вещей, слишком увлечённый своей Идеей.

— Ты и это знаешь? — усмехнулся он в ответ.

Да, Алаи, он всё знал.

— А ты видишь взгляд Бранда? — отозвалась девушка, и Магнус действительно вспомнил своего старшего внука, очень жуткого ребёнка. — Ему всего три года, но он уже считает это всё — своим. Он капризен, жесток и совершенно не привязан к родителям, а те этого не замечают, балуют ребёнка, растя из него чудовище, которое разрушит всё.

Магнус всё это видел, но, почему-то, продолжал не обращать на это внимание.

Он продолжал отвлекаться на дела государства, совсем забыв про семьи, скинув воспитание будущего Императора на его родителей, почему-то не взяв во внимание то, что сами они были далеко не примером для подражания младшему Принцу.

Какая глупость…

— Ты не можешь этого знать, — до последнего не хотел соглашаться с тем, что Алаи не от него бежала — она спасалась от своего племянника и от будущей резни, причём самым правильным в её случае способом.

— Вспомни мои слова лет через двадцать, — припечатала его девушка, окончательно подтвердив его печальные догадки. — Если будешь жив.

— Я не могу отпустить тебя на Олух.

Нет, только не так.

Он не допустит прихода к власти Бранда, он всё исправит, но только не бросай его в этой безумии, Алаи!

— Да почему?! — не выдержала и вспылила обычно непрошибаемо спокойная девушка, показывая, наконец отцовский дурной характер. — Что в Хеддоках такого плохо? То, что они — маги земли, а не твой обожаемый огонь? Или то, что они — не часть твоей империи? Что там ты не сможешь меня контролировать?!

— Там я не смогу защитить тебя, Алаи.

Всё.

Он сказал это.

Признался в собственной слабости.

— Я люблю его, отец, — очень устало сказала девушка, тем обезоруживая Магнуса. — И, если не дашь своего благословения — я сбегу с ним.

Сколько же он о ней не знал.

Ну как так?!

— Нет, — с горькой тоской, но тоже очень тио и почти спокойно сказал мужчина. — Я не позволю нам быть на разных сторонах конфликта. Дети не должны сражаться с родителями.

— Ты боишься, что они настроят меня против тебя? — удивлённо воскликнула Алаи, словно бы доселе ни разу не задумывалась о таком варианте развития событий.

Или действительно не задумывалась.

Нет, доченька, он думал совершенно об ином, и от иного уберечь тебя хотел.

— Ты слишком сознательная для этого, Алаи, — признал Магнус с улыбкой. — Нет, боюсь, что твои братья, когда меня не станет, или твои племянники попытаются уничтожить весь этот остров вместе с твоими потомками под предлогом его захвата.

— Тогда захвати его сейчас, — предложила девушка со смешком, и непонятно — серьёзно это было сказано, или в шутку. — Или, вернее, предложи альтернативу.

— К примеру?

— Ну, скажем, раз в определённый момент забирать с Олуха самого сильного мага — формально, и Империя Огня показывает свою власть, и настоящего урона для народа не будет, — предложила Алаи, и Магнус замер, как громом поражённый.

Унижение и позор для народа.

И вечный страх.

Но страх среди живых, а не доблесть для мёртвых — Алаи это поняла, но никогда не поймут её братья и их потомки!

И в таком случае они никогда не посягнуться на итак униженный их Первым Императором народ, оставив его в покое, лишь раз в некоторое время показывая свою власть и оставляя его дальше томиться в страхе и неопределённости…

— Это… вариант, — почти шокировано выдохнул Магнус, воодушевлённый тем, что было найдено решение. — Моему слову они не станут перечить. Они даже не осмелятся убить меня, настолько в их головах возвеличили мой образ — они будут просто терпеливо ждать моей смерти, и только потом пойдут резвиться…

— Но если ты сейчас всё решишь и отдашь приказы, то… — продолжила его мысль Алаи, победно улыбаясь. — Они не будут перечить им даже после твоей смерти.

— Да, — сдался Магнус, тоже улыбаясь. — Хорошо. Ладно!

* * *

— Что-то не видно тебя, Астрид, — раздался внезапно рядом с девушкой четь хрипловатый женский голос.

Хофферсон оглянулась на говорившую, узнав в ней Забияку Торстон, которая достаточно редко появлялась где-то без своего брата, и всегда подобное происходило только если они ссорились слишком сильно.

Близнецы ругались друг с другом настолько часто и по любому повсюду, что, порою казалось, что сам процесс приносил им удовольствие — вдоволь поскандалить у всех на виду, но по-настоящему ссорились они очень редко и всегда за этим скрывалось что-то серьёзное, от чего и брат и сестра страдали.

Ну что у них на этот раз?

— А то ты не знаешь, какой день приближается, — отозвалась в ответ Астрид, прекрасно понимая, что сейчас её раздражение было бы совершенно неуместным — собеседница искала в ней спасение, способ отвлечься от своей беды или решение для неё же. — Приходится постоянно тренироваться, а то не знаешь, чего ожидать от имперцев.

На практически непропорционально вытянутом лице Забияки появилось слишком понимающее выражение. И в глазах — проницательность, не свойственная её образу легкомысленной девчонки.

Хотя Астрид прекрасно знала, что вся весёлость близнецов была показной, хорошим отвлекающим манёвром, чтобы их никто не воспринимал всерьёз, а на деле же они были крайне умны, и если были по-настоящему заинтересованы, то могли и с усердием учиться, и даже учить других.

Другое дело, что заинтересовать их было трудно, да и безумная храбрость, как и тяга к безумным, порою опасным экспериментам, у них были своими, не наигранными.

И как это в них сочеталось?

— Никогда этого не понимала. Отчаянно тренироваться, стремиться стать самыми сильными, а потом дрожать от мысли, что люди огня заберут именно тебя, — пробурчала Забияка, и становилось понятно, что, кажется, она просто за кого-то отчаянно боялась. — Это глупо и непоследовательно. Бессмысленно.

В словах Торстон, на самом деле, был смысл, и, пожалуй, Торстоны будут единственными, кто не будут бояться оказаться жертвой, ведь сильными их не считал никто, и они не спешили разубеждать остальных.

(…Но и Валка Хеддок не была самой сильной!..)

— Наверное, это делается для того, чтобы одного, самого-самого, забрали, но у Олуха остались бы десятки других сильных, способных защитить свою семью и свой народ магов, — больше размышляла и объясняла самой себе, чем собеседнице, Астрид.

— Наверное, — согласилась девушка со вздохом.

Когда Хофферсон вновь хотела глянуть на неё, то заметила, что Забияка исчезла так же незаметно, как и появилась.

Какого Вату…?

Ну и что это было?!

* * *

Стоик в очередной раз ходил по поселению вместе с Лией, проверяя успехи работников, когда девушка внезапно побледнела и, ухватившись за живот, осела на землю.

Ох и развёл тогда мужчина панику!

Лию, которая ещё с самой ух встречи утром казалась Стоику какой-то нездоровой, очень напугала его.

Что приключилось с его снохой?

И как к этому был причастен Иккинг?!

(Непосредственно!)

* * *

После того, как Аватар Мие, женщина, от которой устать можно было буквально за пять минут, ушла, если так можно сказать про духа, растворившегося в неизвестном направлении, Иккинг принялся обдумывать всё то, что она ему рассказала.

А обдумать было что.

Даже слишком.

То, что она была не последним Аватаром, юноша знал уже давно — сны-видения о Магнусе Великом были прекрасным источником информации в этом плане.

То, что личности последних Аватаров были неизвестны Мие, и только первый после неё был известен Беззубику, он тоже знал — после заточённого Первым Императором мальчишки переродиться Спасителей Мира должно было неизвестное количество, ведь, может, их душили ещё младенцами в колыбелях, а, может, и прятали, подобно Магнусу.

А вот знакомство Мие и Беззубика оказалось для Иккинга открытием — ему, почему-то, казалось, что его далёкий предок не знакомил свою супругу с самым главными своим советником.

Впрочем, как Фурия рассказал позже, познакомились они намного позже, даже уже после смерти Магнуса, после смерти его сыновей и внуков, после прихода к власти Бранда Кровавого… А ведь именно после него у всех императоров рождались только сын и дочь, и именно он положил начало традиции давать Принцессам имена на «Х», а Принцам — на «Д». Хелеи и Дани, Хана и Драго, Хедер и Дагур…

— Я одного понять не могу — куда делись все Тени? — задумчиво пробормотал юноша, когда в нём улеглись все лишние эмоции. — Ведь тогда я отогнал одну от той девчонки, но их должно было быть больше… год прошёл — тишина. Где Тени?

Беззубик, к которому Иккинг ощутил прилив острой благодарности, когда узнал, что Фурия и тогда, на скале, оберегал его, помогал с магией.

И теперь дракон улёгся, свернувшись в комок подобно громадному чёрному коту, и юноша устроился рядом, привалился к тёплому чешуйчатому боку, хоть так чувствуя какое-то успокоение.

— Ты можешь спокойно звать их привычным для себя словом «Веа», Иккинг. В конце концов, прототипом духов темноты стали именно Тени, тебе ли не знать, — ответил Беззубик, но совершенно не то, что ожидал юноша. — И я чую, как тебе хочется называть их так, но ты каждый раз обрываешь себя.

Это было так — детскую привычку и легенды своего народа не так-то просто вытравить из себя.

Да и не так-то нужно.

— И всё же, присутствие Веа на Олухе есть знак дурной, и не могли они просто исчезнуть, даже не попытавшись повторить нападения, — настойчиво сказал Иккинг, решив точно добиться ответа своего Хранителя, ведь это было действительно важно — Веа была намного опаснее людей огня, от них не знаешь, чего ждать.

— Ну так и Лес не просто так назван Хранителем этого острова,  — усмехнулся дракон и в его интонациях послышалось что-то похожее на добрую усмешку. — Ты указал ему на присутствие Веа, и он собственной силой оберегает людей от тварей, ведь люди знают только один способ, как с ними бороться.

— Огонь.

Слово, а сколько в нём всего…

И сколько у него-ребёнка было общего с этими Веа…

— С твоих соплеменников сталось бы сжечь весь лес, только бы прогнать Теней, — хмыкнул, если так можно сказать про дракона, Беззубик, и Иккинг мысленно кивнул, ведь так и было.

— Я знаю.

Но это всё ещё не было ответом.

— Ну, неужели ты не понимаешь, насколько силён Лес? — не выдержал Фурия, и в его голосе послышалась смесь раздражения, досады и недоумения (Неужели за духов обиделся?). — Он относится к разряду Великих Духов, он сущность этого места, его душа и сознание, в то время как Веа — всего лишь неспособные переродиться человеческие души. Что человек без тела может сделать Лесу?

— Только мелко вредить.

— И то — другим людям. Они опасны для людей из-за схожести в энергии, но не более.

* * *

Всё случилось в точности так, как и предсказывала Алаи — Бранд, его старший внук, рос юным хищником, жаждавшим крови и славы, Риг и Виен были слишком впутанными в дворцовые интриги, чтобы видеть настоящие положение дел, а он, Магнус, всё больше терял контроль над ситуацией, над жестокостью своих полководцев, над нравами и взглядами своих солдат.

Солдаты верили своим командирам, а те — Жрецам Огня, якобы бывшими устами Императора, вершителями его воли.

Но это было не так.

Идеалы искажались, слова Магнуса неправильно интерпретировались, идея всемирной справедливости, всеобщего блага оказались разбиты суровой реальностью, и, что самое главное, он слишком поздно это понял.

Редкие раньше серебряные нити седины давно превратились в ослепительную белизну. Он уже был стариком, пусть и не согнутым прожитыми годами, пусть с гордой осанкой и надменным лицом, способным в магии своей дать фору любому из своих потоков, но сколько это будет продолжаться?

Ещё лет десять-пятнадцать, и он угаснет, и сила покинет его.

Как и власть.

И, умерев, он уже ничего не сможет решать.

И, умерев, он уже не сможет держать железной рукой поводки этих кровожадных чудовищ, им самим же взращённых, никто не сможет удержать потомков от зверств.

Осознание того, что дело всей его жизни было обречено, казалось, состарило Магнуса ещё лет на двадцать — он заметно стал сдавать.

Ведь всё было теперь бессмысленно.

И только Фурия оставался предан ему, и только он не позволял скатиться в бесконечное сожаление, не давал зациклиться на своей печали по погибшей идее.

* * *

Стоик нервно ходил из угла в угол по небольшому помещению крохотного коридора домика Старейшины Готи, к которой принесли так и не пришедшую в себя Лию.

Плевака наблюдал за метаниями друга, кажется, переживавшего за сноху даже больше, чем за собственного сына, и ощущал странное чувство, словно бы всё это уже было — лет двадцать назад, может чуть меньше, но всё повторялось по новому кругу, но Стоик этого благополучно не замечал.

Хотя даже кузнец уже понял, что происходило с Лией, и что за недуг с ней приключился.

Все размышления прервала распахнувшаяся дверка комнаты, в которой доселе знахарка колдовала над девушкой, и сама старушка, сгорбленная, опиравшаяся на украшенный резьбой, перьями и бусами посох, вышла к мужчинам.

Она стала спокойно чертить посохом по рассыпанному по полу песку символы, которые, с усмешкой, Плевака посмешил прочитать вслух.

— Всё хорошо с вашей снохой, Стоик, — сказал он, даже не запнувшись. — Лия просто беременна.

* — давайте дружно согласимся с тем, что у магов огня и некоторых магов земли Олуха была традиция давать детские имена-прозвища, и в день совершеннолетия они брали имена уже взрослые. Я не могу воспринимать всерьёз взрослого человека по имени Сопливый. Так что и Сморкалу через некоторое время ждёт новое имя. Возможно, как и Рыбьенога. А вот Иккингу такое счастье не светит)

Прошло ещё несколько месяцев, и День Летнего Солнцестояния, тот проклятый день, когда самый-самый из молодых навсегда покинет их остров, приближался неумолимо — всего двое суток осталось до этого страшного момента.

Уже завтра должны были прибыть люди огня.

Это нервировало всех, это заставляло всех юных магов быть агрессивными и резкими по отношению ко всем остальным, и это напряжение, повисшее в воздухе, не сулило ничего хорошего — эхо грядущей бури уже ощущалось отчётливо, и не стоило сомневаться в том, что грянет что-то ужасное.

Впрочем, само по себе ожидание неизбежного и годы страха были тем ещё наказанием — в этом злая шутка Магнуса Безжалостного, будь он трижды проклят, в теории оставившего Олуху свободу, а на практике уничтожившего её, оказалась особенно коварной и жестокой.

Жаль, что поняла это Забияка слишком поздно.

Поняла тогда, когда было уже невозможно то-то поменять, когда тот, кто увидел это первым, по её вине в том числе не услышанный, по её вине в том числе искалеченный…

Иккинг не показывал, насколько ему тяжело. Казалось, он вообще плевать хотел на тех, кто его окружал, да и правильно это, на самом деле — справедливое отношение к несправедливому миру, иначе не скажешь. В принципе, его можно было понять и оставить в покое, слишком уж несло от паренька всякой жутью, словно он Веа во плоти, но разве детишкам это объяснишь…?

Они, она и её близнец, положили начало увечью Иккинга, ведь именно после их глупой шутки, опасного и жестокого развлечения тот стал подслеповата щуриться.

…Именно после этого между его бровей залегли первые морщинки, делая его визуально намного старше…

Разве могли они, разбалованные собственной безнаказанностью дети, знать цену последствий собственных поступков? Могли ли они предполагать, что запущенная ими цепочка событий приведёт к тому, что они имели теперь?

Нет.

Но теперь они уже не были детьми, и за все свои решения приходилось нести ответственность.

Иккинг явно знал что-то такое, что могло бы их спасти.

Он был жутким, не похожим на других, и агрессия в его сторону со стороны остальных етей была не более, чем попыткой превентивного удара, своеобразной самообороной — что-то видели они в нём тогда.

Это не ушло, не исчезло, но почему-то ушло, спряталось на самом дне пронзительно-зелёных глаз.

А потом на Олухе появился Чужак, и жуть Иккинга словно бы была им обуздана, и паренёк тогда даже незаметно для себя, но сильно изменился, а посаженная на цепь жуть словно бы только стала мощнее. И угроза от Хеддока теперь шла вполне ощутимая, конкретная — даже не будучи магом, он был далеко не слаб.

Забияка знала, что её брат то же это видел. Это, казалось, вообще видели, но продолжали показательно не замечать, словно бы так можно было защититься от неизвестности.

Но теперь, казалось, что-то изменилось снова.

И дело было явно не в том, что Иккинг ослеп и все из этого последовавшее — его отречение от титула наследника и женитьба.

Нет, тут было что-то иное!

Иное.

Казалось, Астрид что-то знала — девушка в последнее время стала вести себя достаточно подозрительно, сильно тем напоминая Хеддока, и да любила она всласть потрепать пареньку нервы.

Она видела в нём что-то недоступное всем другим, и в её глазах была не уверенность, нет. Там был страх. Там была обречённость. Там — запретное знание. Там — его непомерная, слишком большая цена, которую Хофферсон пришлось заплатить.

Но пространная с ней беседа не успокоила Забияку — только больше сбила с толку, хотя она в долгу не осталась, тоже озадачив подругу.

(Она хотела верить, что могла так называть Хофферсон.)

Сморкала тоже сильно изменился за последние месяцы — даже будучи искалеченным, Иккинг сумел его раз и навсегда опустить с небес на землю, ткнув лицом в его пороки и ошибки.

На удивление, Йоргенсон урок воспринял практически с благодарностью, усиленно начав восполнять пробелы в своих знаниях, вызывая одобрительные взгляды Рыбьенога, который, ещё одна жертва их детской скуки, редко появлялся, всё время пропадая где-то.

Эх… Нет существ более жестоких, чем дети. Ведь дети — те же животные, лишённые понятия норм морали и жизненных принципов, они живут инстинктами и нельзя найти к ним подход, если смотреть на них, как на взрослых.

Иккинг, пожалуй, просто роился взрослым.

Он — исключение, подтверждающее правило.

Что же это такое… Куда бы не обратилась мысль Забияки, она так или иначе возвращалась к Хеддоку, выводя тем из душевного равновесия.

Радовало хоть то, что между Сморкалой и Иккингом больше не было конфликта — эти двое наконец поговорили, и хоть с этой стороны можно было не ждать беды.

Подслушанный разговор никак не желал покидать голову…

* * *

— Иккинг… — смущённо окликнул юношу Сморкала, подгадав момент, когда тот выходил из казавшегося бесконечным лабиринта олуховской библиотеки. — Я… хотел попросить у тебя прощения.

Забияка, оказавшаяся в нужное время в нужном месте, притаилась, вслушиваясь.

Осторожность в ней всегда уступала любопытству.

Ещё забавнее, что в библиотеке Хеддок находился с Астрид, которая, как оказалось, читала ему в слух. Может, она таким образом пыталась загладить собственную несуществующую вину перед ним?

Благо, Задирака, стерёгший другой выход из библиотеки, там же наткнулся на Хофферсон, о чём потом и рассказал сестре. Но всё это она, наблюдавшая доселе за милой сценой чтения, узнала потом, а пока ей был интереснее Иккинг, а не его добровольная нянька.

— Что, хочешь задобрить судьбу перед решающим моментом? — ехидно отозвался Хеддок, привычно ощетинившись, но сделав это как-то вяло, без огонька.

Устал, наверное.

— Нет, просто впервые смог увидеть, насколько слепы наши родители.

— Ты это мне про слепоту рассказываешь?

— Прости.

— Пустое.

Неловкий разговор, тем не менее показался девушке содержательным, но смысл был не в словах, а в том, как они были произнесены и в том, что они в принципе звучали.

Начало положено.

— Ты знал, что Принцесса Огня Алаи… — затронул Сморкала явно важную для него тему, ради которой, видимо, всё и затевалось.

— Наша прапрабабушка? — откликнулся Иккинг даже без раздражения. — Да, она мать нашего общего прадеда, Исседа Хеддока.

— Который отец моей бабушки Лауры.

— И моего деда Рауда.

Они только что вслух признали своё родство? Чудеса!

То, что она подслушивала разговор двух потомком Магнуса Безжалостного, она старалась не думать.

Потом.

— Ты знал, что твой отец со своим тоже не ладил? Вот ведь… вечный конфликт отцов и детей, — озвучил Йоргенсон очевидное. — Разные поколения — разные взгляды на мир.

— Ты что, Сморкала, впервые полез в семейные хроники и узнал о нашем родстве? — в словах Хеддока, казалось, звучали мысли самой Забияки.

— Я раньше не осознавал этого, — не обратил внимание на сарказм собеседника парень. — Не предавал этому значения. Но теперь я знаю, помимо прочего, что являюсь дальним родственником того чудовища, что сидит на троне Огненной Империи.

— Как и я.

— А может…?

Может что? Ну?!

— Нам ничего не светит, Йоргенсон. У потомков Алаи нет каких прав, кроме благословения Императора Магнуса, — оборвал юношу Иккинг к величайшей досаде Забияки, так ничего и не понявшей.

— И что за благословение?

— Узнаешь через пару дней.

Ну хоть что-то.

Хоть помирились…

* * *

Прошло пятнадцать лет с тех пор, когда по его приказу забрали Брайи Эвисона, юного мага воды, которого жрец (тоже по его указанию, естественно) признал сильнейшим магом молодого поколения Вольного Острова.

Жертва, спаситель, цена мира — все это было в имени Брайи для жителей Олуха.

А теперь — и Дара Ловеши, маг воздуха…

…К которым он теперь питал искреннюю неприязнь, трудно забыть, как они откупились от него своим собратом и перерождением его жены.

Магнус сам явился для исполнения условия договора, по которому Империя обязывалась не нападать на Олух. Он отчаянно ухватился за этот единственный шанс в последний раз (он знал это, чувствовал своим отеческим сердцем) увидеться с дочерью, пусть и принеся скорбь её народу. Но ведь Алаи сама говорила, что лучше страх живых, чем доблесть мёртвых.

Он не видел ее пятнадцать лет…

И больше не увидит.

Алаи оказалась права — он сам разочаровался в своем детище.

Она во всем была права, но Магнус не знал, что делать ему, как исправить эту чудовищную ошибку. Фурия молчал — дух тоже не знал, как. И именно поэтому мужчина рассказал все своим мысли по этому поводу дочери.

— Ты создал Империю Огня, отец, — устало озвучила общеизвестный факт Алаи. — И уничтожить её тиранию сможешь только ты.

Магнус с горечью смотрел на дочь, видя перед собой уже не ту маленькую серьёзную девочку или чересчур самостоятельную девушку, а властную и волевую женщину, видевшую в жизни немало побед и поражений, уставшую, но не сломленную, в чьих косах уже давно прослеживались ниточки седины.

Она же наверняка видела перед собой совершенно седого старика, с такой же как и у неё идеальной осанкой, но в его глазах уже не было той упрямой решительности, что раньше.

Лишь холодная злоба на своё окружение и тяжесть принятого решения.

Самого важного решения в его жизни.

— Как отучить от вседозволенности привыкших к власти людей, Алаи? — говорил он, но это было больше формальностью, он просто хотел услышать из уст дочери подтверждение своей последней идее, хотел, чтобы женщина считала её собственной. — Я был наивен, мерил всех по себе и думал, что мои солдаты и полководцы, как и я, будут эту власть видеть лишь инструментом для достижения Цели, но…

— Но ты ошибся, — кивнула Алаи, радуясь тому, что отец её понимал. — Так найди тех, кто по-настоящему верит тебя! В твои идеи. И пусть эти люди станут не сейчас, но спустя многие годы, а может и века — погибелью Империи.

Вот оно.

То, что он начал ещё почти двадцать лет назад.

То, что он хотел услышать от дочери, тем словно бы снимая этим с себя ответственность за принятое решение, заглушая вину перед погибшим делом всей его жизни.

От его же рук и погибшего.

— Создать орден тех, кто остался верен Идее? — уточнил он на всякий случай, пусть по сути это уже не требовалось Магнусу.

И Алаи не подвела его.

Как и всегда.

— Именно.

Они стояли на краю обрыва, откуда открывался просто изумительный вид. Магнус словно бы впервые увидел великолепие этого мира, его величие и необъятность, его красоту и непостижимую суть.

Да, он начал понимать, на что променяла полные фальши золотые залы дворца.

На свободу…

Ветер трепал распущенные волосы мужчины, и Магнус не сразу понял, откуда в этот холодный, промозглый, дождливый день он ощутил тепло.

А потом — понял.

Внезапно.

Дочка обнимала его, словно бы время обернулась вспять, словно бы не было всех этих ужасов, словно бы он был всё ещё молод и полон сил, а она — маленьким ребёнком, у которого всё ещё впереди. И было в этом жесте, в этом объятии, что-то щемящее, что-то надрывное.

Она тоже всё понимала.

Как и всегда.

— Откуда столько сентиментальности? Алаи?

— Чую — в последний раз мы видимся, папа, — прошептала, не доверяя голосу, женщина, но в словах её Магнус услышал слёзы. — Даже на твоих похоронах я не смогу присутствовать — братья не позволят.

Да, она всё понимала.

— Что же… дай тогда попрощаюсь с внуками, — усмехнулся мужчина, прижимая к себе дочь, словно бы стремясь защитить от всего мира.

Алаи улыбнулась.

— Ты понравился Исседу и Рине.

А в голосе её — больше не было слёз.

— Они мне тоже, — признался Магнус, полностью прогоняя печаль, понимая, что время для неё ещё придёт. — Жаль, что всё сложилось так… А ведь я мог родиться царевичем земли.

— Да? — совсем по-детски вскинулась она.

— Да, — добродушно отозвался мужчина. — Зато теперь мои внуки — правители Вольного Острова.

— Так что твоя кровь будет в скором времени править всем миром.

Хоть что-то светлое.

* * *

Весть о том, что быть ему скоро дедом, окрылила Стоика — он словно бы помолодел лет на десять. Правда, из-за этого он совсем перестал уделять внимание подготовке к визиту людей огня, вместо этого сосредоточившись на безопасности Лии.

Мужчина, седина в коме и бороде которого стала теперь не столь заметна, был готов носить на руках сноху, не понимая неприязнь, которую к девушке испытывал его сын.

Чем ему жена не угодила?

Умная, но не слишком, красивая, сильная и здоровая. Да ещё и носившая под сердцем его ребёнка!

Не ладилась семейная жизнь младшего Хеддока, что Стоика сильно расстраивало — с сыном он так и не нашёл общий язык, всё так же натыкаясь на глухую стену игнорирования и равнодушия, но это было всё же лучше, чем открытая неприязнь к приветливой и улыбчивой Лие! За что это всё ей?

…Может, сердце Иккинга кому-нибудь другому принадлежало…? Да нет, бред!

А Лия явно тосковала, страдая от недостатка внимания, трудностей своего положения.

Она искренне надеялась видимо, что хоть её беременность переменит к ней отношение юного супруга, но всё вышло с точностью наоборот…

Иккинг в ответ на весть скором своём отцовстве впал в ступор, а потом стал таинственным образом исчезать, всячески избегая молодую жену, тем сильно её обижая. О её чувствах он явно не заботился, но, хотя бы, злых слов в её сторону больше не было им произнесено.

Неприятие сменилось на холодность.

Вроде всё как Стоик и хотел, но…

Почему же тогда его так огорчало равнодушие сына? Почему так сильно беспокоило его то, что Иккинга стали замечать в компании Астрид Хофферсон, по отношению к которой тот стал вести себя чуть терпимее?

Почему?

* * *

Прошло ещё несколько лет, которые Магнус полностью потратил, готовя великую гадость своим обезумевшим от собственной жестокости потомков.

Фурия, который поклялся оберегать его последнее начинание и после смерти мужчины, стал символом новой тайной организации, получившей название Орден Чёрного Дракона.

Сделав ставку на магов, Первый Император ошибся. Может, пришла пора опереться на тех, кого раньше он обделял своим вниманием? Может, именно не-маги смогут остановить огненный террор? Этого он уже не увидит, но внутреннее удовлетворение скрашивало последние годы того, кого назвали ещё при жизни Великим.

А ещё грело душу прощение и принятие от дочери.

С Алаи он расстался мирно, пусть в глазах женщины плескалась жуткая тоска.

О, она тоже не станет свидетельницей развязки этой истории, но вот её потомки… Потомки юного Исседа, его далёкие правнуки… Они это увидят.

И помогут.

Несомненно!

Впрочем, но одно только это опираться было нельзя, и Орден тихо оплетал своими сетями всю Империю, тихо и неспешно готовясь к долгой работе. Разрушить что-то столь мощное, что-то столь крупное, как Империя, будет очень трудно…

Уйдут годы.

Но это будет стоить того.

Иначе — никак.

Последние свои дни Магнус проживал в тревожном ожидании, в окружении слуг и в незримом присутствии Фурии.

И именно он сказал мужчине, что — скоро.

Что он не переживёт этой ночи.

И тогда Магнус понял — пора.

И он отправился вместе с драконом в подземелья дворца, сопровождаемый своими самыми преданными воинами, чтобы дойти до камеры, ставшей домом на всю жизнь одному магу воздуха.

Несостоявшийся Аватар смотрел на него холодно, но с интересом. О, он тоже всё понимал.

— Что, уже? — спросил он слишком спокойно.

— Увы, — почти печально подтвердил Магнус, разглядывая своего пленника.

— Ну, давно пора, — философски заявил тот.

Император подошёл в мужчине, и, попросив того (за всю свою жизнь так и не получившего имени) закрыть глаза. И пленник подчинился. А что ему ещё оставалось?

Магнус тяжело вздохнул, протянул руку и с его пальцев сорвалась искра, устремившаяся к сердцу безымянного, остановившая его.

Просто и почти безболезненно… Наверное.

Что же, Магнус, молодец! Два Аватара за жизнь, настоящий рекорд!

Ночью же закончился длинный путь Первого Императора, Великого Магнуса Безжалостного, человека, ставшего ещё при жизни страшной легендой. Тихо, мирно, уснув, он больше не проснулся.

А где-то в мирах-зеркалах в тот же миг поприветствовал новую родину своим первых криком новорождённый младенец.

Черноволосый и зеленоглазый.

* * *

Всё закончилось совершенно не так, как ожидал Иккинг.

А Магнус оказался с сюрпризом!

— Значит, этот твой Орден был основан Императором Магнусом, — усмехнулся парень, встретив Мастера Армиса. — Не могу не признать — изящно.

— Откуда ты знаешь? — неподдельно удивился мужчина.

Ну, его можно понять…

— У меня свои источники, — улыбнулся Иккинг, вздохнув, осознавая, что теперь его странствие стало неизбежным — он был обязан обуздать свои силы, а здесь ему это было сделать невозможно.

Весть о беременности Лии — знак.

Знак, почти кричащий о том, что теперь он был ничего не должен Олуху и отцу.

— Ах да… — понятливо покивал Мастер Армис, тоже явно нервничавший из-за того, что должно было случиться завтра. — То есть то, что Аватар есть мост между миром живых и миром духов — правда?

Интересные выводы, однако.

— С определённой точки зрения. Аватар — смешение Великого Духа, его силы с человеческой оболочкой и сознанием.

— То есть вместо души у тебя…?

— Светлый дух Рава.

Послышался несколько нервный смешок, в ответ на который парень лишь скептически выгнул бровь, явно тем ещё больше выбив из колеи своего наставника.

— Прости, — сказал мужчина. — Просто… Я не ожидал, что ты подойдёшь ко мне с таким вопросом.

— Я тоже пару дней назад этого не ожидал, — почти снисходительно ответил Иккинг, прекрасно понимая его состояние. — Ну, хотя бы я теперь знаю, почему последовательно уничтожались сначала народ воды, а потом и народ земли. И понятно, почему сам народ огня зашевелился — боятся попасть под раздачу.

— А это откуда тебе известно?

— А с чего бы в противном случае к нам плыть самим Принцу и Принцессе?

* * *

— Давно Вольный Остров не принимал столь высоких гостей! Рады приветствовать вас на Олухе…

Слова вождя были насквозь фальшивы и это только раздражало Дагура — он всегда был сторонником горькой правды, несмотря на все обстоятельства. Правда — самое страшное оружие.

— Нет, не рады, — оборвал он мужчину. — Не надо распинаться и лгать.

— Мой принц, как грубо, — воскликнул один из сопровождавших принца жрецов.

— Как надо, Эйли, — отрезал Дагур, не желая слушать все эти нравоучения — не до них сейчас. — Не лезьте в не свои дела, сосредоточьтесь на собственной задаче. Ненавижу ложь.

Кажется, Вождь Вольного Острова, Стоик Хеддок его звали, вроде как, посмотрел на него со странной приязнью.

— Говорят, вы недавно женили сына? — воскликнула его умница-сестрёнка, так вовремя желая разбить повисшую опасную тишину, грозившую им всем ненужным сейчас, пустым и бессмысленным конфликтом.

— Верно, Леди Хедер, — отозвалась вместо своего свёкра девушка, по перстням и цветам одежды которой можно было судить, что это именно Лия Хеддок, и её комментарий показался Дагуру замечательно неискренним. — Однако, мой супруг не смог присутствовать сейчас…

Ещё одна…!

— Да, до нас доходили слухи о его увечии, — покивала принцесса.

— Это вовсе не слухи.

— Смотрю, вас можно поздравить с будущим внуком? — вмешался Дагур, пристально глядевший предыдущие несколько реплик на характерно округлившийся живот девушки.

— Последняя радость в жизни старика, — усмехнулся согласно Стоик.

Вождь и Принц, уже без сопровожденья отошли на достаточное расстояние ото всех под предлогом обсуждения важных вопросов, и только тогда парень решился.

— Если получится, завтрашнее имя станет последним в скорбном списке, — прошептал он.

— А если нет? — печально усмехнулся Стоик.

— Какая разница? Мёртвым нет дела до живых.

* * *

Встречать людей огня он не пошёл чисто из принципа.

Иккинг был занят в этот момент кое-чем гораздо более важным — он перепроверял то, что взял с собой для побега.

Вещей было немного, все они имели чисто практическое применение, так что заняло это совсем немного времени, но важно было сохранять тайну до самого конца — о его решении знали всего двое человек, Астрид, которая безуспешно пыталась его отговорить, но в итоге с мрачной решимостью поклялась молчать, и Мастер Армис, как единственный человек, которому Иккинг по-настоящему доверял.

Он ещё думал рассказать Плеваке, но в последнее время они отдалились друг от друга и, признаться, подойти к нему парень просто не решился, чтобы попрощаться лично.

Зато он оставил записку, написанную его наставником под диктовку (естественно, парень поставил свою подпись, всё же кузнец мог не поверить записям с чужим почерком, он слишком был умён), в которой искренне поблагодарил мужчину за всё, что он сделал для Иккинга.

Так или иначе, всё перепроверив, парень замер посреди комнаты, и именно в этот момент за его спиной появился незнакомый ему человек, чья энергия, впрочем, была отчётливо родственной.

Ну и кто это к нему явился?

* * *

Когда ему доложили, что Иккинг Хеддок, их с Хедер троюродный брат, был не так прост, как казался — за слепотой и отсутствием магии крылось что-то жуткое, опасное, он, признаться, не поверил.

Но теперь, познакомившись с ним лично, Дагур готов был признать — все странность не то что преувеличены — преуменьшены!

Что-то потустороннее было в этом юноше.

Казалось, искры играли на дне его зрачков, незрячих и невозможно узких, и было что-то ненормально в том, что слепые глаза, тем не меняя, следили за каждым движением Дагура.

О, Иккинг даже не удивился факту их родства.

И даже не того, далёкого, со стороны Династии и Магнуса Великого, а ближнего, делавшего их родителе кузенами.

И откуда только он знал?!

Впрочем, не отошедший до конца от длинного разговора со странным юношей, Дагур даже не заметил, как прошёл весь день, как миновала ночь, как настал великий день Летнего Солнцестояния, как он оказался стоящим практически плечом к плечу с этим юношей напротив всех молодых магов Олуха, собранных на площади.

Полдень был жарким для этих мест, но всё равно свежим и непривычно прохладным для выросшего в юге Принца.

Жрец колдовал с какими-то своими артефактами, свита за его спиной шушукалась, толпа, собравшаяся вокруг площади, гудела, словно пчелиный улей, а Дагур ощущал всё нараставшее раздражение.

Рядом с этим неприятным чувством возрастала и тревога.

Вот что-то…

Вот прямо сейчас…

Когда всё случилось, он даже не удивился.

* * *

Эйли совершенно не понимал, почему артефакт, древний, созданный ещё при Магнусе Великом, по его заказу и при его непосредственном участии, так откровенно сбоил.

Он всегда был настроен на юных магов, то есть на ребят в возрасте от пятнадцати лет и до двадцати пяти, а все они были перед жрецом, несколько сотен, почти тысяча тех, один из которых навсегда покинет свою родину, чтобы стать жертвой Духам Огня.

Но проклятая штуковина упорно кричала, что «счастливчик», самый сильный юный маг, стоял у него за спиной.

Но там были только Принц с Принцессой и напрочь лишённый магии сын Стоика (того самого, который сверлил несчастного Эйли ненавидящими взглядами, словно бы он был виноват, что его предшественник выбрал молодую жену вождя)!

Хеддок.

Сын Валки Хеддок.

Сын предыдущей «избранной»…

А если Стоик просто захотел спрятать сына ото всех, выдав его за не-мага? Обмануть тем их, представителей высшей власти Великой Огненной Империи!

Эйли решительно повернулся к мальчишке, направив на него засиявший артефакт.

Попались, лжецы!

* * *

— Он! — с непонятным злорадством указал жрец своим тонким узловатым пальцем на его сына.

Стоик обмер.

Нет…

Нет!

Не опять, не снова! Это какая-то ошибка, Иккинг же не маг, он не может…!

Сердце Стоика пропустило удар, и он, готовый совершить какую-угодно глупость, что-угодно страшное, чтобы только не отдавать этим чудовищам сына, совершенно не ожидал услышать тихий смех Иккинга.

Тишина казалась стеклянной, гудящей, и в ней были слышны и тихое потрескивание тысяч искорок, и тяжкий вздох юноши, и звон отточенной стали клинка, скользнувшего в руку сыну — и были видны жуткий свет на дне его незрячих глаз, и те самые искры, а воздух пах озоном, словно бы после грозы.

Но как это возможно?

* * *

Астрид видела всё так, словно бы время стало подобным желе — оно, вязкое и липкое, никуда не спешило, давая всё рассмотреть в мельчайших подробностях.

Никто не успел среагировать — свист клинка, стук упавших тела и отделённой от него головы, да тихий вскрик Принцессы ознаменовали смерть жреца, который только что, живой и невредимый стоял и глумливо глядел на Стоика и его сына.

А теперь из обезглавленного тела, в кромешной тишине, текла толчками тёплая, густая кровь, смешиваясь с пылью на камнях, заполняя своим медным, тяжёлым запахом всё вокруг.

Девушку замутило.

Кого-то, кажется, стошнило.

Как бы ни кичилась своими храбростью и силой Астрид, она никогда не видела, как умирали люди, и сама не убивала кого-то крупнее курицы в хозяйстве одной из многочисленных тётушек, и то на спор — обычно этим занимались слуги.

Конечно, она знала, что человек смертен, да и то, что человек внезапно смертен, прекрасно понимала, да и то, что Иккинг был невероятно опасен, она знала, но…

Но знать и видеть — разные понятия, да и не только это заставило её ощутить животный ужас.

Иккинг сделал это так легко…

Словно бы ему уже доводилось отнимать чужие жизни.

Человеческие жизни.

Так что же за монстр скрывался под маской всеобщего Спасителя, в образе которого он ей открылся?

Мир Астрид окончательно разбился на мириады осколков, и она оказалась распята на этих обломках, на осознании того, как сильно она привязалась к чему-то и кому-то настолько чудовищному, жестокому и, наверное, способному точно так же невозмутимо убить и её саму, одним неуловимым движением, даже не видя её, только слыша, стоило бы ей только по-настоящему сильно став его раздражать.

По какому же тонкому льду она ходила всё это время… Как же близко она побывала от края бездны, и бездной это и был Иккинг.

Когда промчалась странная тень, навевая суеверный страх и ужас, до боли знакомый, напомнивший ей тот день, где она стала хранительницей страшной тайны, когда на миг грозная, неожиданно откуда взявшаяся в небе туча закрыла солнце, и непонятный силуэт промчался мимо людей, устремляясь к юному Аватару, о сущности которого никто не догадывался, тайну которого она столь бережно хранила, она даже не успела вскрикнуть.

Да и вряд ли она смогла бы издать хоть какой-нибудь звук, кроме полузадушенного сипения — в горле словно бы комок застрял, а сердце билось так сильно, словно бы хотело выпорхнуть птицей из клетки её рёбер. Тошнило.

Когда эта самая тень (Веа, тот Не-Волк, Дух?) объяла собой Иккинга, когда на миг все ослепли, чтобы, открыв глаза, не обнаружив убийцу жреца, Астрид по-настоящему захотела расплакаться от этого всего.

От беспомощности и безысходности.

От непонимания.

Что же за сила спала все это время в Иккинге? И почему только в янтарных глазах Мастер Армиса не было ни страха, ни удивления.

Только странное, жутковатое благоговение.

То, что шоу, в которое превратится побег, неизбежно, было ясно с самого начала, как и то, что артефакт, про который говорил Принц Дагур, выберет именно Иккинга — всё же это было творение Магнуса Великого, и оно не ошибалось, вряд ли оно упустило бы из виду носителя Духа Равы.

В общем, если не можешь предотвратить — возглавь.

С таким девизом Иккинг шёл по жизни последние несколько лет, так что и в этом случае все не сильно отличалось.

И раз он не мог без шума покинуть остров, значит сделать это стоило феерично, напугав до колик всех — и местных, и пришлых, и, в особенности, тех, кому он успел перейти дорогу.

В принципе, всё произошло примерно так, как он и планировал, правда, с поправкой на убийство жреца — это была неожиданная даже для него импровизация, но таким образом он хотя бы избавит отца от наказания, которое тому пришлось бы понести за убийство всё тоже же жреца.

В том, что Стоик своими руками придушил бы этого служителя Духов Огня, избравшего новой жертвой именно его сына, сомневаться не приходилось — слишком болезненным был этот вопрос, слишком долго не заживала эта рана на сердце Вождя Вольного Острова и слишком сильно окрасилась гневом и отчаяньем аура старшего Хеддока — нужно было срочно что-то предпринимать, и ничего лучше внезапной жестокости, которую от него точно нельзя было ожидать, он не придумал.

На самом деле, что-то подобное ему было просто необходимо выкинуть — чтобы отделить в сознании имперцев себя от олуховцев. Мастер Армис по этому поводу имел вполне чёткие указания, да и Дагур, оказавшийся личностью вполне вменяемой и очень даже интересной (и, судя по всему, в деятельность Ордена очень даже вовлечённого), точно прислушается к его наставнику по поводу этого вопроса и убедить Стоика сумеет.

Это лучший вариант — отречься от Родины, стать чудовищем в их глазах, чем-то страшным, жутким духом из сказки, ночным кошмаром и новой легендой.

Пока они боялись его — они были в безопасности.

Иккинг мог раздражаться глупости этих людей, их зашоренности и ограниченности, он мог бесконечно презирать их, но…

Это был народ его отца.

И теперь — его сына.

Его, Иккинга, пока не рождённого сына!

…Он оставил указания, как назвать его — Мари должен был поприветствовать мир своим первым криком только осенью, и увидеть его не представлялось теперь возможным.

Он мог не любить свою жену, навязанную ему отцом, но своего ребёнка, свою кровь, не любить он не мог. И если главным условием его безопасности было то, что Иккингу придётся стать преступником и изгнанником в глазах сына, то это была та цена, которую он был готов заплатить.

То, что от него наконец отрекутся, делая его в кои-то веки свободным, дарило некое успокоение.

Уже ничего нельзя было исправить.

Уже все сделано.

А, может, всё было проще, переживать не стоило?

В конце концов, всё было незатейливо — жрец был врагом, он служил Императору Драго, которой, по слухам, превзошёл в своём безумии даже Бранда Кровавого, а уж тот был мясником без моральных принципов каких поискать надо.

Отцеубийца и клятвопреступник.

Да и Драго не лучше…

Пожалуй, совершенно не удивительно, что в один прекрасный момент замучавшаяся с всеми этими переживаниями супруга Бранда, Леди Айен к Вату отравила его, и никто из Совета Лордов ей слова не сказал — все только вздохнули с облегчением и короновали Дани, сына покойного уже Императора.

И столь же показательно, что нынешний правитель Огненной Империи так и не женился, прекрасно помня, как окончился путь его деда — в те времена ему было уже пять лет и он наверняка всё понимал и помнил.

По крайней мере Иккинг в пять лет был уже вполне сознательной личностью, да и про Магнуса можно было сказать то же самое. И про Принцессу Алаи.

В общем, душевных терзаний по поводу смерти жреца Духов Огня Иккинг не испытывал, хотя и сторонником бессмысленной жестокости не был. Просто ситуация в тот момент не оставляла ему иного выхода, и он не стал тратить время на бессмысленные сомнения.

То, как легко вошла отточенная сталь в чужую шею, как не нашла она серьёзного препятствия ни в мышцах, ни в костях позвоночника, всё же печалило юного Аватара — он даже не понял сначала, что одним движением действительно закончил всё. Только резко ударивший в нас запах крови, и ощутимая для него вспышка чужой смерти подтвердили — всё так и было.

О, как великолепно замолчала в миг толпа!

О, как великолепно было ощущать на себе их взгляды, знать, что они наконец увидели его силу, пусть не всю, пусть только маленькую толику, но всё же…!

Наверное, была в нём жажда признания, спрятанная где-то глубоко внутри, похороненная за оскорблённым самолюбием и злобой на окружавший его равнодушный, суетливый мир.

В общем, шоу выдалось на славу.

Беззубик организовал великолепные декорации — оказывается, Фурии великолепно могли вызывать грозу, не хуже некоторых иных драконов из древних легенд, так что закрывшая солнцу туча были их творением. А поднявшийся ветер, потемневший воздух и разлившаяся по нему жуть — для антуража.

Когда дракон подхватил его и помчался прочь, стремительно исчезнув из вида толпы, наверняка, упал в обморок не один десяток несчастных — это точно было феерично.

Ради этого стоило ждать и стараться — красиво уйти, и не факт, что ему доведётся вернуться.

И дело было даже не в неприязни Иккинга к Вольному Острову, всё было намного прозаичнее — он просто не знал, как дальше сложится его жизнь, и будущее пока представляло собой громадную неопределённость, разобраться в которой пока не получалось.

— И что теперь? — озвучил свои мысли юноша, удобно сидя в ещё давно изготовленном седле и, доверившись Беззубику, мчась верхом на драконе в неизвестность. — Куда отправиться? Ты знаешь, в какую сторону нам нужно?

На самом деле этот вопрос несколько несвоевременный — в плане направления и дороги в принципе нужно было просто полностью положиться на Фурию, потому что Иккинг по понятным причинам в этом плане был совершенно ни на что не годен. Исключения составляли случаи, когда его звали к себе и вели Духи.

Но задача у юноши была иной, ведь не получить ответ на сказанное ему нужно было, а лишь разбить тишину и скрасить разговором наверняка долгое ожидание.

Тишина напрягала и заставляла погрузиться в нерадостные размышления, от которых сейчас стоило отвлечься — не время жалеть себя.

— Ну естественно, Иккинг!  — отозвался с доброй насмешкой дракон, но как-то вяленько. — Вспомни, наконец, мне больше века — я этот мир изучил вдоль и поперёк, пока исполнял последнюю волю Магнуса, так что, в отличие от некоторых, я прекрасно понимаю, куда нам нужно, — в голосе его звучала явная усталость, но он хотя бы не отмахивался от завязавшегося разговора — уже хорошо. — Другое дело — я не совсем представляю, каким образом ты в физическом своём теле туда пройдёшь, это уже по твоей части, но, надеюсь, сообразим что-то.

— Сообразить то сообразим, но теперь ты от меня не отделаешься, — злорадно пробормотал Иккинг, радуясь, что, действительно, теперь Беззубик уйти от этой беседы никуда не сможет, не с всадником на спине. — Почему ты не рассказывал о своей дружбе с Первым Императором?

Да, для него это уже давно не было ни открытием, ни чем-то шокирующим, но в первое время было по-настоящему страшно от осознания, что его Хранитель когда-то плечом к плечу (или что там у Фурий) с Магнусом Безжалостным строил Империю Огня, что именно он натолкнул тогда ещё просто Принца на его Идею, дал уверенности в своих силах.

И к чему это привело…

Нет, винить во всём произошедшем Беззубика, особенно зная теперь историю Магнуса полностью, не получалось — он просто был верен своему другу, и не видел в этом ничего плохого.

С этой точки зрения ничего предосудительного и не было.

Не придерёшься.

Но послушать мнение самого непосредственного участника тех событий было крайне интересно — что поделать, со своим любопытством Иккингу было трудно совладать, и это при всём воспитанном в нём им же самим терпении.

— А как бы ты на это тогда, в период начала нашего знакомства, отреагировал бы на это? — вполне справедливо заявил дракон, и Иккинг не мог его за это осудить, ведь всё было логично. — Ты ведь тогда был ребёнком, категоричным и жестоким, ты не принял бы помощь от соратника того, кто создал условие договора, лишившего тебя матери.

— А потом?

— Да как-то к слову не пришлось. Я хотел, чтобы ты до конца увидел все, что Мир хотел тебе показать — чтобы ты говорил обо всём, зная, что было на самом деле.

— Хотел моей объективности? — задумчиво протянул юноша, понимая, что, если так посмотреть, обижаться на друга было не за что. — Что же… Тебя можно понять, как и то, что ты берег мои нервы. Наверное — спасибо, однако…

Тем более, парень мог гордиться — имя Фурии дал не Магнус и не его наречённая спасительницей супруга, и именно он, Иккинг! Именно он связал дракона с собой особыми узами. Почти братскими…

Это уже больше, чем дружба.

Несмотря на всю эксцентричность Фурии, на все те кардинальные отличие его морали и мировоззрения от человеческих, он всё равно был самым близким для Иккинга существом, и юноша не мог представить никого, кто знал бы про него настолько много.

Кому юный Аватар смог бы открыть свою душу до конца.

Кому открыл её…

Беззубик был его половиной, его сутью… Его Хранителем.

— Что «однако»?  — вздохнул дракон.

— Одно понять не могу — как так оказалось, что Аватар Мие была уверена, что ты примешь её сторону, если ты был другом и товарищем её убийцы?

Ну не мог он это не спросить — хотелось до конца расставить все точки над «и», разобраться раз и навсегда и закрыть этот вопрос, тем более что это своё перерождение Иккинг откровенно не любил — эта женщина была ему неприятна.

Она оказалась слишком слаба и слепа, не сумела остановить Магнуса, когда он только начинал свой победный марш по миру, она была непростительно инфантильной и легковерной особой, ей нельзя было доверить мир, но в то же время невозможно ей было доказать ошибочность её вводом, если она сама пришла к ним.

В общем, Аватар Мие это ограниченная, но умная и крайне упрямая особа, которая вознамерилась нивелировать дурное влияние Фурии и крови Магнуса, правда сама она не знала — как.

Вот если бы она, вся такая светлая и добрая, пришла к нему, когда Иккингу было всего пять-шесть лет, если бы она тогда начала обрабатывать его, тогда может быть он бы и поверил в её слова, но… Он уже давно научился смотреть вне рамок привычного мировоззрения и без опоры на авторитеты, и поведение Мие его крайне раздражало.

Наверное, она помнила, насколько инфантильными, ей под стать, были её сыновья, и мерила Иккинга именно по ним.

Это вообще было оскорбительно!

Если уж на то пошло, он был больше похож именно на Магнуса, а не на избалованных Рига и Виена, глупцов, породивших того, кто стал потом Брандом Кровавым.

— Она рассчитывала на моё чувство вины, — хмыкнув, ответил Беззубик как-то горько. — Она не понимает, что единственное, о чём я жалею — что не уберёг сына Алаи.

Иккинг замер.

Это уже было для него принципиально новой информацией.

— Там тёмная история… — протянул он осторожно, надеясь на подробное объяснение, но опасаясь причинить своими словами боль Беззубику, ведь эта тема для него наверняка всё ещё была очень острой. — В семейных хрониках ни слова. Только байки да песни, историческая ценность которых весьма сомнительна. Что же там случилось?

Фурия ответил не сразу.

Видимо, собирался с мыслями и в принципе размышлял — надо оно ему или не очень.

— Бранд уничтожал любую угрозу своей власти — и кузен был именно таковой. Конечно, муж Принцессы не дал бы убить сына, а отречения Императору было недостаточно. Потому в один момент Алаи потеряла супруга и сына,  — произнёс дракон тихо и слишком спокойно. — Если бы она не догадалась спрятать беременную сноху, потеряла бы и внука, но здесь ей хитрости хватило. Тётю, кузину и малолетнюю племянницу, дочку Исседа он не тронут — в знак доброй воли. Тогда же к власти на Вольном Острове ли совершеннолетия Рауда пришли три главные женщины Олуха.

— Это период «Трёх»? Как в балладе? Когда три женщины растили одного сына.

Такой сюжет действительно был в одном из произведений олуховских поэтов, которое любили распевать барды при любом удобном случае — уж очень сюрреалистичным явлением всем казалось правление женщин на Олухе.

— Да. Именно. Я помогал Алаи как мог, но этого было мало. Она увядала, и внук стал смыслом её жизни.

— Именно она была регентом?

— Да, как самая опытная и мудрая. Но Бранда, кстати, она пережила — как раз спустя год после его смерти Рауд стал Вождём Олуха, а Алаи ушла на покой.

— Они дождались смерти Кровавого и только потом, зная, что его сыновья не столь опасны, позволили Рауду стать правителем Вольного Острова… — задумчиво пробормотал юноша, размышляя вслух и восхищаясь своей прародительницей. — Умно. А остальные?

— Рина же навсегда осталась старой девой, занимаясь защитой своего народа. Джейа стала основательницей местной школы лекарей и учила этому ремеслу юных магов воды.

— Получается… Правительница, Воительница и Целительница.

Точно — как в балладе.

— Джейа была родом из Северного Племени Воды, и поэтому талант к исцелению у неё был не удивителен — для этого погибшего народа это было в порядке вещей, — объяснил Беззубик, впрочем, весьма очевидный момент.

— А Рина просто внучка Магнуса Безжалостного…

— Именно,  — порадовался догадливости своего подопечного дракон. - Пираты тогда особенно расплодились в округе Олуха — Империя вытеснила их со своих территорий, и они стали агрессивными и наглыми.

— И Рина поставила их на место. Она была, в отличие от Исседа, магом огня, и её боялись не меньше, чем её знаменитого деда, — представлял Иккинг тётушку его собственного деда. — Но Бранд, кстати, зная об образе жизни кузины, не вмешивался.

— Она же наверняка была ещё одним символом силы Империи и крови Магнуса,  — подсказал Беззубик.

— И, соответственно, самого Бранда.

Да уж… Интересный вырисовывался образ, эта загадочная Рина Хеддок, дочь Алаи и Зейна.

— Впрочем, редкие проблески здравомыслия не делали его менее жестоким. И Кровавым его прозвали не просто так… — продолжил свою мысль про Бранда дракон.

— Чудная история моей семьи, — в заключение заявил Иккинг.

Так, пока закрывать эту тему.

Дорассуждаются ещё… До чего-нибудь!

— Знать историю важно — это поможет избежать многих ошибок, совершенных твоим предками.

Голос Фурии был отвратительно назидательным, как у назойливого и высокомерного учителя, делавшего вид, что он умнее всех своих учеников. Впрочем, это было наиграно, и явно специально — чтобы разбить серьёзность их разговора.

Умно, Беззубик.

— А Лаура стала вышла замуж за Йоргенсона и стала в итоге бабушкой Сморкалы, связав тем самым самую богатую и самую знатную семьи Олуха.

— Именно.

Ненадолго повисла тишина.

Иккинг вновь ушёл с головой в размышления об истории своей семьи и судьбе отдельных её представителей, и о том, как занимательно прошлое находило отражение в настоящем и наверняка играло слишком большую роль в будущем.

В том самом, неопределённом и туманном.

— Знаешь, если так посмотреть, ничего удивительного не было в том, что Рауд, потерявший отца из-за Бранда, стал в итоге очень авторитарным человеком, — изрёк внезапно юноша, желая поделиться свой догадкой. — В принципе, воспитанный дочерью Магнуса Безжалостного парень не может быть мягким и доброжелательным.

— Ищешь причины, по которым твой отец не ладил с твоим дедом?

Что-то слишком понятливый голос у Фурии.

Он что, жалел Иккинга?

Не надо! Не надо его жалеть! Жалели жалких, а юноша искренне верил, что не являлся таком.

Хотел в это верить.

— Наверное, — согласился, вопреки всему, неожиданно даже для самого себя Иккинг. — Рауд наверняка всячески защищал Алаи, а отец — её ненавидел. Она же маг огня и все такое, да и Лаура с Риной были такими же.

— Твой дед просто был человеком с очень тяжёлым нравом, а твой отец — не лучше, вот и столкнулись два характера,  — попытался всё объяснить Беззубик. — И ни один не захотел уступать. Стоик хотел перемен, хотел карательных походов и вопреки воле отца женился на чужеземке. А Рауд…

— Просто воспитанник Алаи.

— Да. Поэтому они и не могли ужиться. Но смерть Рауда для Стоика действительно стал ударом.

— Все мы понимаем всё слишком поздно. Наследственное, видимо.

— Кстати, мы долетели.

— Что?

— Говорю, пока шёл разговор, мы долетели до острова, на котором можно передохнуть.

— Серьёзно что ли? Что-то быстро. Даже с учётом твоих особых способностей.

— Я особеннее, чем ты думаешь.

— Итак, привал?

—  Ага.

* * *

Несколько дней так и прошли — длинные перелёты и короткие привалы, во время которых не получалось полноценно отдохнуть, только наспех поесть и урвать несколько часов сна.

Чем дальше они двигались на север, тем холоднее становилось, и это было бы проблемой, не грей их, дракона и мага огня, внутреннее пламя.

Вопрос еды стоял острее — Фурии приходилось ловить им рыбу в холодном море, ведь бесконечно питаться энергией не мог даже Беззубик, а он в принципе не совсем материальная форма жизни, вообще-то — в мир духов, другой слой реальности, он проникал без проблем из любой точки пространства, но таким же образом забрать с собой живого человека, даже Аватара, он не мог — физические объекты не могли пересекать черты двух миров.

Исключением были осеннее и весеннее равноденствия, когда грань между мирами стиралась, и сильный дух мог тянуть вслед за собой в свою привычную среду обитания сколько угодно людей — как пропитание (ну, а что, Веа единственные в своём роде что ли?) или просто ради развлечения.

С ними у многотысячелетних энергетических существ было не густо — разбивали они скуку как могли и, порою, с точки зрения человеческой морали делали они это чересчур жестоко.

Ещё можно было попасть в так называемый Мир Духов через один из порталов — каждый из них был на полюсах планеты, в точках, через которые протекала вся энергия обоих миров, соединяясь и переплетаясь во что-то невообразимое.

В общем, туда и лежал их путь.

На Северный Полюс.

И последний перелёт был сложнее всех предыдущих — он был самым долгим, самым изнурительным и самым сложным морально, ведь Иккинг уже не мог даже говорить с Беззубиком, вся концентрация уходила на то, чтобы держать вокруг них покров энергии, защищавший их от снежной бури.

Впрочем, это того стоило — конечной цели ведь они достигли, пусть и полностью вымотавшись.

Дичайший холод и злобный вой ветра царили здесь.

Северный Полюс их мира полнился отчаяньем и застарелой болью — здесь явно не один и н два человека погибли — это место стало братской могилой целого народа, и никто не знал, что же здесь произошло, а ведь больше полувека прошло!

Но стоило им, Иккингу и Беззубику, войти в круг энергии, толком не отдохнув, их закрутил вихрь энергии, заставляя потерять сознание.

Как бы не относился к Леди Меа (называть эту женщину Аватаром он не хотел принципиально) Иккинг, стоило отдать ей должное — она дала несколько дельных советов, в том числе и о том, что найти учителей ни среди живых, ни среди людей не получится — за этим следовало идти к духам, причём — к Первым.

Эта подсказка, на самом деле, была бесценной, ведь Мие почти прямым текстом ему сказала, что для дальнейшего развития своих способностей он должен был попасть в мир духов.

Конечно, можно было бы поиграть в самого умного и, состроив брезгливое выражение лица, заявить, что и сама мёртвая Леди имела бы на него здесь больше влияния, да вот только юноша умел думать, а не только делать вид — ни Рава внутри него, ни его Хранитель не позволят ни одному другому духу причинить своему подопечному вред, ибо не только Мие, но и Беззубик был сильнее по ту сторону реальности.

В общем, советом они благополучно воспользовались, и даже умудрились случайно, несколько раньше планируемого, открыть портал и практически упасть в него, но что ни делается — всё к лучшему, так что оставалось только окончательно прийти в себя, пережить шок от бесконечного количества разнообразной энергии вокруг и понять, что вопрос ориентации в пространстве временно решён, причём весьма оригинальным и неожиданным для юного Аватара способом, которым он уже пользовался, но не в таких масштабах.

Энергии в этом слое реальности действительно было словно бы в разы больше — здесь из неё всё состояло, она же витала в воздухе, пронизывала каждую пылинку, каждую капельку воды.

За почти год абсолютно тёмного мира, разбиваемого только ощущением присутствия чужой энергии, он совсем отвык от такого буйства красок — Иккингу не нужно было простое человеческое зрение, его собственная энергия улавливала и проецировала картинку мира в мозг, словно бы незрячие глаза своеобразно исцелились.

Это было слишком.

Слишком много, слишком пёстро, слишком неожиданное — происходящее заставило юношу почти задохнуться от бешено забившегося сердца.

Цвета были совершенно непривычными, трава — золотистой, небо и воздух — красноватыми, вода — ослепительно белой. Не было теней, не было ничего тёмного, не считая маячившего на краю сознания уголка.

Это было что-то совершенно новое, непривычное.

Что-то такое, что доступно из людей только ему, Иккингу, Веа знает какому по счету Аватару.

Это было не то зрение, которым воспринимал мир тот же Беззубик или любой человек — его Хранитель в этом случае примером был неудачным, ведь, в силу своей природы, именно таким вот образом видеть мир он точно мог.

Несколько минут понадобились юноше, чтобы прийти в себя, и дракон ему в этом не мешал, прекрасно понимая — подопечному нужно было переварить впечатления.

Окончательно справившись с нахлынувшем на него потоком Информации, успокоив бешённое своё сердце и вздохнув полной грудью, Иккинг огляделся, желая найти портал и закрыть его — от греха подальше, а то ещё кто-нибудь провалится случайно, было бы весьма неловко.

Портал оказался занимательной конструкцией — луч неведомой силы, уходивший в бесконечность, начинавшийся в постаменте, расположившемся посреди каменного круга, исчерченного непонятными, смутно знакомыми символами, расшифровывать которые ни сил, ни желания у юноши сейчас не было — нужно было отдохнуть и дальше отправиться в путь, ведь к конечной цели они только приблизились, а не достигли её.

Невесомым прикосновением руки Иккинг опять же неожиданно для себя закрыл портал (так мало ему надо?). Луч свернулся, сдался и спрятался за мерцавшей полусферой.

Только тогда Иккинг огляделся ещё раз.

…Невероятно!

Примерно в паре сотен метров от юноши и его Хранителя находился другой портал, очевидно, Южный. От него исходил голубой (в особом восприятии Иккинга, естественно) свет, но такая же полусфера энергетического купола показывала, что и тот портал закрыт.

(И слава Высшим, других гостей им здесь не надо! Своих проблем и забот хватало…!)

Сами эти порталы находились в материальном мире на разных полюсах, по разные стороны планеты… Кто бы мог подумать, что здесь они расположено так близко?

Сразу вспомнился древний символ «Инь и Ян», который напоминала бы сверху равнина, в которой и находились порталы. Роли «капель» светы и тьмы играли сами порталы.

На «нейтральной» территории, прямо между порталами росло огромное, могучее дерево, и именно оно было тем самым тёмным пятном — единственным пока что замеченным, и что-то страшное, жуткое исходило от этого места, что-то удушающее, вызывающее панику.

Что-то похожее на то, что исходило порою от Беззубика и от него самого…

Это же Дерево Времени!

По легенде в нём был заточен Вату…

Зная свою просто невероятную способность влипать в разнообразные истории, далеко не всегда тихо и мирно заканчивавшиеся, на пустом месте, Иккинг благоразумно решил к Владыке Хаоса не приближаться и благополучно отправиться на поиски первого из четвёрки нужных ему Духов.

Беззубик был на удивление неразговорчив — его насторожённость и постоянная бдительность были ясно ощутимы и вполне понятны, ведь что для Фурии привычная среда обитания, для человека — опаснейший край.

Разобравшись с происходящим и сориентировавшись, они отправились в ведомом одному только дракону направлении.

Впрочем, в этом плане юноша своему Хранителю доверял полностью.

Летели они не очень долго, даже удивительно. Впрочем, может быть, законы реальности здесь отличались и длинный путь они преодолевали стремительно, а короткий перелёт занимал бы многие сутки…

Впрочем, не об этом думал Иккинг — он наблюдал, смотрел по сторонам, наслаждаясь своей хоть и изменённой, исковерканной, но всё же возможностью видеть мир во всей полноте его красок, пусть таким он представал только ему.

Внизу проплывали реки, горы, бескрайние степи, леса… Они появлялись, маячили недолго и вновь скрывались за горизонтом — словно бы летели они невообразимо высоко и столь же невообразимо быстро.

На первый взгляд совсем и не отличишь этот мир от того, отведённого за спиной, материального, но если приглядеться, то отличия начинали бросаться в глаза — и дело было не только в особенностях полёта. Горы парили, вода в реках порою текла в обратном направлении — к истоку, а не от него, лес же рос у подножья гигантского дерева.

Поговаривали, впрочем, что на Большой Земле, в бывшем Царстве Земли, было подобное древо, и корнями своими она уходило, по легендам местных жителей тех краёв, именно сюда, в мир духов. Возможно, с гигантом оно и соединялось, или являлось его отражение в другом слое реальности.

Вслед за лесом, тоже оставшимся позади, им открылось бескрайнее на первый глаз море, населённое чем-то странным — вода была наполнена тягучей, густой, откровенно тёмной энергией, открыто говоря о чудовищах, скрывавшихся в тех глубинах. Впрочем, встречались и островки света в этом похожим на смолу месиве, и хотя бы поэтому хотелось надеяться на лучшее.

Но и море осталось где-то далеко, сутки словно бы сменяли друг друга, хотя по субъективному своему ощущению Иккинг не мог бы сказать, что прошло больше трёх часов, судя по солнцу — минуло три недели.

Само время, видимо, было здесь неоднородно, изменчиво и способно растягиваться или ускоряться.

Но это Иккинг понял уже после, а пока… Пока под ними расстилалась Роща Снов, о которой Беззубик рассказывал ещё на Олухе, который казался таким далёким, давним и совсем неважным, словно бы всё, что на нём происходило, вся жизнь юноши была неким видением, вымыслом, давно забытой фантазией.

Беззубик тогда, целую жизнь назад, казалось, рассказывал, что, зайдя в эту Рощу, можно было наткнуться на плоды собственного воображения, на своё подсознание. Встретить там воображаемого друга или потаённые страхи было там проще простого.

Сны в этом месте становились жуткой реальностью, а реальность — размытой мечтой, полузабытым кошмаром… Туда лучше не соваться, в общем. Не совсем полезно для рассудка.

Роща Снов опоясывала, защищала собой и отгораживала от остального мира Серые Горы, которые, по мнению Беззубика, были названы неправильно, ведь для обычного глаза они казались практически алыми, но Иккинг мысленно с ним не соглашался — именно по своей энергетике это место было Серым.

Именно так, с большой буквы.

Энергия сплеталась здесь в причудливый узор, и невозможно было разобрать её направленность — она просто была.

И именно Серые горы были обителью Эиреа — Владыки Воздуха, первого из духов, кто открыл в себе дар к магии этого элемента. Беззубик с ним был незнаком, и только слышал о нём, а потому не знал, чего ожидать.

Впрочем, всё обошлось.

* * *

— Мир тебе, Великий, — поклонился появившемуся перед ними хозяину этого края Иккинг, замечая подобный же жест в исполнении Беззубика — ощутить на себе немилость столь сильного создания, как Эиреа только из-за непочтительности не хотелось.

А Дух впечатлял — облик его сильно отличался от того, каким его представлял себе юноша. Впрочем, не исключено, что Владыка Воздуха выглядел так, как хотел и мог менять обличье по собственному желанию.

Но перед ними он предстал похожим на дракона созданием.

Крылья Эиреа были огромными, а перья на них, наверное, были в длину больше роста Иккинга. Его змеевидное, длинное тело тоже было покрыто мелкими, даже на вид жёсткими, похожими на чешую пёрышками, а хвост, оказавшийся раза в два длиннее туловища, наверняка был очень сильным, короткие, но мощные лапы украшали длинные когти.

Тело духа, по виду вполне материальное, но не более, чем Беззубик, пожалуй, было напитано всё той же, Серой, Нейтральной энергией, словно бы подчёркивавшей суть ей хозяина.

— Не часто ко мне приходят гости… И ещё реже эти гости являются в физических своих воплощениях,  — задумчиво протянул Эиреа, глядя на незваных гостей и явно размышляя, что же с ними делать. — Ты первый за семь тысяч лет, странник. Кто же ты?

— Имя моё — Иккинг… — растерявшись, пробормотал юноша, не зная, что ответить в этом случае, ведь слишком много слов нужно было подобрать, чтобы описать, кем он был, ни одного — простого, лаконичного, всё объяснявшего, кроме его собственного имени, которым он, собственно, и представился.

Впрочем, дальше мучиться ему не дали, благополучно перебив.

— Аватар, значит… — пророкотал дух. — Что же, Дитя Равы, тебя привело ко мне? Неужели забытые знания или, может быть, столь же преданные забвению истории?

О том, что Владыка Воздуха любил разнообразные легенды не меньше духа знаний ему тоже рассказал Беззубик, а потому он не удивился подобным словам.

— Признаться, и то, и другое, Тие* Эиреа, — осмелев, заявил Иккинг, прекрасно понимая, что и дальше робеть уже просто неприлично — если всё получится, ему с этим существом придётся взаимодействовать ещё долго, так что нужно привыкать держаться гордо и спокойно. — Не найти мне среди людей достойных учителей. И не услышать правдивой истории.

Правда — лучшее оружие, никакой лести не надо — только способность признать то, как всё обстояло на самом деле.

Работает, проверено.

— Я рад, что ты это понимаешь, юный Иккинг,  — в голосе духа явно слышалась одобрительная улыбка — он явно поощрял тягу к знаниям, и это радовало. — Ты просишь меня стать твоим наставником, открыть тебе тайны, скрытые здесь от человеческого взора? Дать тебе знания, которых твои сородичи оказались недостойны?

— Да.

— Что же… Да будет так, Сие*.

* * *

Никто не знал, когда и кем был создан этот мир — людские народы придумали множество сказаний и легенд по этому поводу, но ни одну из них нельзя воспринимать всерьёз — это не более, чем попытка объять необъятное, далёкая от реальности.

Даже Великие Духи, первые в своём роде, не знали этого. Хотя многие читали, что именно энергетическая жизнь появилась раньше, и что духи создали людей, это было не так — слишком много было доказательств того, что эти формы жизни развивались параллельно, никак не контактируя и не влияя друг на друга.

Впрочем, судить о тех эпохах, чьих свидетелей не осталось ныне совершенно глупо.

Можно было бы поразмыслить и наконец сказать, что этот мир, всё же, действительно был кем-то создан в незапамятные времена, а потом та же неведомая сила принесла в него жизнь из других, более древних миров, и не важно, людьми ли та самая жизнь была, зверьми ли или духами.

Скорее всего, так и было — ведь, кажется, духи и люди были в всегда, и слишком трудно представить, что же было до…

Наверное, это и не нужно.

Как вряд ли нужно знать о других мирах, существовавших где-то в иных реальностях, ведь сначала стоило до конца разобраться в своём, в его истории, ведь именно в ней крылись все ответы.

История этого мира, как и всё в природе, была циклична, и нельзя было это не принимать во внимание. В разные эпохи разные народы успели побывать на самой вершине, и люди огня далеко не первые, кто сумел захватить весь мир.

Другое дело — они первые, кому удалось удержать территории на протяжении целого века, а Империя их не оказалась пока разрушена в ходе постоянных междоусобиц и борьбы за власть разных представителей правящей Династии, как это обычно бывало у всех царских фамилий пришедших к мировому господству государств.

Впрочем, рано или поздно, такая участь может постичь и Огненную Империю — ничто не вечно, особенно если оно создано людьми.

Им, людям, дана в руки такая мощь… Магия! И как нерационально они использовали её, какие глупости с её помощью совершали… Именно в этом их проблема состояла — не в том, что представители рода человеческого слабы или не способны жить веками, все эти маленькие трудности при должном упорстве можно было преодолеть, но справиться с собственной природой было не по плечу.

Люди зачастую, далеко не всегда, но в большинстве случаев, были слабы именно в духовном, моральном плане, и именно это служило причиной гибели всех великих Идей.

Но люди никогда не задумывались, что магия были с ними не всегда, что когда-то они много тысяч лет жили и без неё, и прекрасно жили, надо сказать! Но для человеческого сознания непостижимо что-то настолько глобальное, что-то, занимающее собой больше нескольких поколений — а ведь магия у них была только треть их истории.

Тридцать тысяч лет насчитывала постоянно уничтожавшая сама себя и возрождавшаяся обратно цивилизация, оказавшаяся, впрочем, при всех своих недостатках, невероятно живучей — даже звери не могли похвастаться подобными умениями приспосабливаться и терпеть. А люди не просто сумели, но и показали, что даже если их останется всего пара тысяч, они всё равно были способны возродить свой вид, не позволить себе вымереть.

Итак — три части истории, три величайшие эпохи, делившиеся на более мелкие, уже не столь важные и значимые, хотя забывать об существовании не стоило.

В первую треть истории появилась человеческая цивилизация, как таковая, и в те времена их мир выглядел совершенно иначе — не было тогда ничего привычного взгляду нынешнего населения планеты, и животные, и растения выглядели по-другому, так, какими они и были принесены туда изначально.

Сам же мир тогда был чётко разделён на две половины, два не пересекавшихся слоя реальности, существовавших параллельно, но, тем не менее, никак не влиявших друг на друга — материальный и не-материальный.

Вся суть заключалась в том, что в ту эпоху создания, населявшие эти, по сути, параллельные миры, о существовании друг друге не знали, а потому и не подозревали о других слоях реальности.

О тех временах очень сложно судить — человеческая цивилизация тогда трижды достигла своего расцвета и трижды оказалась на грани вымирания, почти утеряв всё, что создали их предки, и потому, даже если некие письменные упоминания тех событий и дошли бы до современности, а этого, увы, не свершилось, они совершенно не поддаются расшифровке — даже сам язык за тысячелетия изменился до неузнаваемости*.

Впрочем, очевидно, ни одна бумага не могла пролежать столько времени, не истлев, а уровень культуры в те времена был явно намного выше глиняных табличек и разрисованных пещер — у современных людей не было и шанса узнать о тех эпохах, даже если бы они в принципе подозревали об их существовании, а не зацикливались на последних нескольких веках.

В общем, никто не знал, что было тогда.

Духи же не существовали тогда в той форме, какими они были теперь, и ни один из Древнейших не существовал теперь — их знания дошли до современности уже со вторых, а то и с третьих уст, с рассказов последующих поколений жителей энергетического слоя мира.

Но в переходный миг, на стыке двух эпох, появились два главных, два сильнейших духа этого Мира (а он всегда был один, одна планета, просто разные слои!), воплощение Хаоса и Равновесия.

Вату и Рава.

Брат и сестра, с отражение друг друга и полные противоположности, находившиеся в постоянной борьбе.

Именно их появлением ознаменовалось начало Второй Эпохи — что-то случилось в энергии их мира (может, именно борьба Первых Воплощений одних и важнейших понятий Вселенной), и два слоя реальности, по злому умыслу или по воле рока, перемешались, совместив несовместимое.

Духи, энергетическая жизнь, стали воплощениями тех или иных аспектов человеческого существования, тем самым оказавшись вроде как способными влиять на жизнь материальную, формально получив власть над людьми.

Именно духи тормозили, уже намеренно, активное развитие вновь оказавшейся на грани гибели и скатившейся до примитивных племён цивилизации.

И нельзя сказать, чтобы это было хорошо или плохо — противоречиво и неоднозначно только.

С одной стороны, чуждая им энергия и влияние духов до неузнаваемости исказила всех существовавших в ту эпоху зверей, изуродовала и навсегда изменила их, и это было одно из необратимых последствий Великого Слияния.

Изменившие свой облик звери стали причиной голода и бедности у людей — они не знали, как вести себя с этими существами, ведь не с ними они имели дело столько времени.

Именно тогда появились многие существовавшие ныне на грани миров существа, и драконы в том числе.

С другой стороны, духи принесли в мир людей то, чего доселе в нём не было никогда — Магию.

Ту самую энергию, без которой ныне ни один обладающий чувствительностью к ней человек не представлял себя и почему-то считал себя выше всех, кто этой способности был лишён.

Именно духи, вселяясь в людей, делали их магами.

Но так не могло продолжаться бесконечно — не могло существовать бесконечно равновесие, сохранявшееся в борьбе Вату и Равы, ставших началом и концом Второй Эпохи.

В конце концов нашёлся идиот, догадавшийся разорвать их связь, пусть он и не подозревал о последствиях — от ответственности его это не освобождало.

Вату, не сдерживаемый больше своей сестрой, отправился сеять то, чего воплощением он был — Хаос и Разрушение, стремительно набирая в начавшейся повсеместно вакханалии силы, делая Раву всё слабее и слабее, подводя её всё ближе к грани небытия.

И тогда воплощение Гармонии и Созидания нашла виновника этой ситуации и заставила его вместе с ней её исправлять.

Каждый дух, вселившись в человека, мог дать ему возможность управлять одним из элементов, но не более того — покидая людское тело, дух забирал с собой и силы.

Но Рава была существом иной категории.

Её сила, даже угасая, была намного ярче и мощнее то, которой обладали большинство заурядных мелких духов, и, вселившись в человека, она могла дать ему способность управлять всеми четырьмя стихиями, однако, ненадолго — ни один представитель рода людского не мог выдержать такого потока энергии, и, в итоге, он был просто обречён сгореть в чужой силе, раствориться, самому став частью мира.

Её сила способна была уничтожить не менее, чем та, коей обладал Вату, каждый из них, на самом деле был и Созиданием, и Разрушением, и потому они обязаны были находиться в вечной борьбе друг с другом — иначе гибель от одного из них ждала весь мир.

Однако, ослабленная Вату, Рава не смогла уничтожить собой случайно тело человека, взамен дав ему небывалую мощь, с помощью которой он сумел-таки одолеть воплощённый Хаос, заперев его в Древе Времени.

Перед этим, чтобы это в принципе стало возможно, Раве в теле человека пришлось пропустить через себя энергию всего мира (и Вату в том числе) и разделить снова два слоя реальности, пусть они и не походила на свои первоначальные версии.

Только так, лишив Воплощённый Хаос возможности подпитываться от гнева, страха и боли людей, они сумели ослабить Вату настолько, чтобы сделать его по-настоящему уязвимым.

Впрочем, эта победа была последним, что успел сделать человек, в чьё тело вселился Высший Дух — во время Великого Разделения людская душа слилась с самим существом Равы, с её сутью, тем самым сделав их неразделимыми, а существование Гармонии вне тела — невозможным, тем самым сохраняя равновесие, сдерживая разрушительную мощь одной из Двух, раз Вату больше на это, в силу своего заключения, был не способен.

Тот человек погиб, растворился в мироздании, завершая им же начатый процесс

Он умер, так и не узнав, что стал первым Аватаром.

Первым полностью физическим, людским воплощением Равы.

Первым в непрерывном ряде людей, способных обращаться со всеми четырьмя стихиями и чуть-чуть больше.

Первым из бесконечной цепочки перерождений.

Рава, стоило её носителю умереть, сама выбирала себе нового из родившихся в тот же миг юных магов другого народа, становясь его душой и сутью, источником его силы и, по мнению хитрых и завистливых людей, величайшей ответственности.

Чушь.

Миру что-то должна Рава.

Не Аватар.

Спасать мир от непонятной, но, несомненно, всегда присутствовавшей угрозы или нет — выбор каждого.

Это выбор обладателя силы — вмешаться или просто отойти в сторону, прекрасно зная, чем всё закончится. Здесь — вопрос чисто человеческой совести и морали.

Не более.

Все духи, оказавшиеся в момент Великого Разделения реальностей в телах людей, точно так же слились с их душами, полностью растворились в них, навсегда сделав своих носителей магами, даровав им не менее разрушительную и не менее созидательную силу.

Это послужило началом всех четырёх современных народов.

Так почему же маги не брали ответственность за свои действия на себя, сваливая всё на Аватара, имевшего с ними одну природу?

Может, от нехватки знаний?

Или, от нежелания знать…?

Гадать бессмысленно.

История не знала сослагательного наклонения.

Так или иначе, количество магов в мире всегда было практически неизменно — могла меняться только направленность этой магии. Именно поэтому казалось, что наделённых этим даром людей становилось всё меньше — количество простых людей постоянно росло и это сказывалось на статистике, по которой и судили.

Так было всегда, начиная с Великого Разделения.

Впрочем, надо сказать, с тех пор тоже многое изменилось — духи, знавшие теперь о существовании материального мира, могли проникать в него и даже в нём оставаться, создавая области, находившиеся на грани двух слоёв реальности.

Люди же, особенно некоторые маги, научились отделять своё астральное тело от физического и поникать в мир духов — это движение теперь было в обе стороны.

Многие души предпочитали после смерти физической оболочки остаться в мире духов, а не уйти на перерождение.

В принципе, любой человек мог стать магом, если смог бы заставить свои энергетические каналы развиться до нужной степени, а это было дело больших трудов, но вполне выполнимое — при должном старании и упорстве, при постоянной работе над собой и непрекращающемся движении к цели.

Были уже подобные прецеденты, и они весьма показательны.

Но важно ещё и то, что каждый из четырёх нардов за десять тысяч лет успел не раз побывать на самой вершине, опробовать себя в мировом господстве, и всё, что происходило теперь — не более, чем очередной виток бесконечной спирали.

Господство людей огня не бесконечно, и, даже если его свержение уничтожит большую часть населения мира, всю цивилизацию, всё в конце концов восстановится — так было всегда.

И так будет.

Самым же показательным доказательством постоянных взлётов и упадков человеческой цивилизации — темпы её развития.

Люди стремительно придумывали что-то новое, постоянно совершенствуя имеющееся, особенно простые, обделённые магией представители рода человеческого — у них, порою, разум работал намного эффективнее, чем у магов.

И как так могло случиться, если они постоянно развивались, они были ещё так далеки от наивысшего расцвета?

Значит, были упадки.

И будут.

Свет и Тьма, Гармония и Хаос, Созидание и Разрушение — есть части единой системы и одно без другого невозможно.

И не нужно.

-----

Тие — «Мастер», в моих мирах — вежливое обращение к тем, кто достиг определённого уровня мастерства. Это небольшая отсылка к остальному моему творчеству) Так же, как Веа, Аши и прочие термины.

Сие — «Ученик», в частности — тот, кто получает знания у Тие, Мастера одного из Орденов Одарённых, чаще всего — аналог ЗВшного «падаван»)

Думаю, будь у них компьютеры — расшифровали бы.