Повелитель четырёх стихий  (джен)

Прошло ещё несколько месяцев, и День Летнего Солнцестояния, тот проклятый день, когда самый-самый из молодых навсегда покинет их остров, приближался неумолимо — всего двое суток осталось до этого страшного момента.

Уже завтра должны были прибыть люди огня.

Это нервировало всех, это заставляло всех юных магов быть агрессивными и резкими по отношению ко всем остальным, и это напряжение, повисшее в воздухе, не сулило ничего хорошего — эхо грядущей бури уже ощущалось отчётливо, и не стоило сомневаться в том, что грянет что-то ужасное.

Впрочем, само по себе ожидание неизбежного и годы страха были тем ещё наказанием — в этом злая шутка Магнуса Безжалостного, будь он трижды проклят, в теории оставившего Олуху свободу, а на практике уничтожившего её, оказалась особенно коварной и жестокой.

Жаль, что поняла это Забияка слишком поздно.

Поняла тогда, когда было уже невозможно то-то поменять, когда тот, кто увидел это первым, по её вине в том числе не услышанный, по её вине в том числе искалеченный…

Иккинг не показывал, насколько ему тяжело. Казалось, он вообще плевать хотел на тех, кто его окружал, да и правильно это, на самом деле — справедливое отношение к несправедливому миру, иначе не скажешь. В принципе, его можно было понять и оставить в покое, слишком уж несло от паренька всякой жутью, словно он Веа во плоти, но разве детишкам это объяснишь…?

Они, она и её близнец, положили начало увечью Иккинга, ведь именно после их глупой шутки, опасного и жестокого развлечения тот стал подслеповата щуриться.

…Именно после этого между его бровей залегли первые морщинки, делая его визуально намного старше…

Разве могли они, разбалованные собственной безнаказанностью дети, знать цену последствий собственных поступков? Могли ли они предполагать, что запущенная ими цепочка событий приведёт к тому, что они имели теперь?

Нет.

Но теперь они уже не были детьми, и за все свои решения приходилось нести ответственность.

Иккинг явно знал что-то такое, что могло бы их спасти.

Он был жутким, не похожим на других, и агрессия в его сторону со стороны остальных етей была не более, чем попыткой превентивного удара, своеобразной самообороной — что-то видели они в нём тогда.

Это не ушло, не исчезло, но почему-то ушло, спряталось на самом дне пронзительно-зелёных глаз.

А потом на Олухе появился Чужак, и жуть Иккинга словно бы была им обуздана, и паренёк тогда даже незаметно для себя, но сильно изменился, а посаженная на цепь жуть словно бы только стала мощнее. И угроза от Хеддока теперь шла вполне ощутимая, конкретная — даже не будучи магом, он был далеко не слаб.

Забияка знала, что её брат то же это видел. Это, казалось, вообще видели, но продолжали показательно не замечать, словно бы так можно было защититься от неизвестности.

Но теперь, казалось, что-то изменилось снова.

И дело было явно не в том, что Иккинг ослеп и все из этого последовавшее — его отречение от титула наследника и женитьба.

Нет, тут было что-то иное!

Иное.

Казалось, Астрид что-то знала — девушка в последнее время стала вести себя достаточно подозрительно, сильно тем напоминая Хеддока, и да любила она всласть потрепать пареньку нервы.

Она видела в нём что-то недоступное всем другим, и в её глазах была не уверенность, нет. Там был страх. Там была обречённость. Там — запретное знание. Там — его непомерная, слишком большая цена, которую Хофферсон пришлось заплатить.

Но пространная с ней беседа не успокоила Забияку — только больше сбила с толку, хотя она в долгу не осталась, тоже озадачив подругу.

(Она хотела верить, что могла так называть Хофферсон.)

Сморкала тоже сильно изменился за последние месяцы — даже будучи искалеченным, Иккинг сумел его раз и навсегда опустить с небес на землю, ткнув лицом в его пороки и ошибки.

На удивление, Йоргенсон урок воспринял практически с благодарностью, усиленно начав восполнять пробелы в своих знаниях, вызывая одобрительные взгляды Рыбьенога, который, ещё одна жертва их детской скуки, редко появлялся, всё время пропадая где-то.

Эх… Нет существ более жестоких, чем дети. Ведь дети — те же животные, лишённые понятия норм морали и жизненных принципов, они живут инстинктами и нельзя найти к ним подход, если смотреть на них, как на взрослых.

Иккинг, пожалуй, просто роился взрослым.

Он — исключение, подтверждающее правило.

Что же это такое… Куда бы не обратилась мысль Забияки, она так или иначе возвращалась к Хеддоку, выводя тем из душевного равновесия.

Радовало хоть то, что между Сморкалой и Иккингом больше не было конфликта — эти двое наконец поговорили, и хоть с этой стороны можно было не ждать беды.

Подслушанный разговор никак не желал покидать голову…

* * *

— Иккинг… — смущённо окликнул юношу Сморкала, подгадав момент, когда тот выходил из казавшегося бесконечным лабиринта олуховской библиотеки. — Я… хотел попросить у тебя прощения.

Забияка, оказавшаяся в нужное время в нужном месте, притаилась, вслушиваясь.

Осторожность в ней всегда уступала любопытству.

Ещё забавнее, что в библиотеке Хеддок находился с Астрид, которая, как оказалось, читала ему в слух. Может, она таким образом пыталась загладить собственную несуществующую вину перед ним?

Благо, Задирака, стерёгший другой выход из библиотеки, там же наткнулся на Хофферсон, о чём потом и рассказал сестре. Но всё это она, наблюдавшая доселе за милой сценой чтения, узнала потом, а пока ей был интереснее Иккинг, а не его добровольная нянька.

— Что, хочешь задобрить судьбу перед решающим моментом? — ехидно отозвался Хеддок, привычно ощетинившись, но сделав это как-то вяло, без огонька.

Устал, наверное.

— Нет, просто впервые смог увидеть, насколько слепы наши родители.

— Ты это мне про слепоту рассказываешь?

— Прости.

— Пустое.

Неловкий разговор, тем не менее показался девушке содержательным, но смысл был не в словах, а в том, как они были произнесены и в том, что они в принципе звучали.

Начало положено.

— Ты знал, что Принцесса Огня Алаи… — затронул Сморкала явно важную для него тему, ради которой, видимо, всё и затевалось.

— Наша прапрабабушка? — откликнулся Иккинг даже без раздражения. — Да, она мать нашего общего прадеда, Исседа Хеддока.

— Который отец моей бабушки Лауры.

— И моего деда Рауда.

Они только что вслух признали своё родство? Чудеса!

То, что она подслушивала разговор двух потомком Магнуса Безжалостного, она старалась не думать.

Потом.

— Ты знал, что твой отец со своим тоже не ладил? Вот ведь… вечный конфликт отцов и детей, — озвучил Йоргенсон очевидное. — Разные поколения — разные взгляды на мир.

— Ты что, Сморкала, впервые полез в семейные хроники и узнал о нашем родстве? — в словах Хеддока, казалось, звучали мысли самой Забияки.

— Я раньше не осознавал этого, — не обратил внимание на сарказм собеседника парень. — Не предавал этому значения. Но теперь я знаю, помимо прочего, что являюсь дальним родственником того чудовища, что сидит на троне Огненной Империи.

— Как и я.

— А может…?

Может что? Ну?!

— Нам ничего не светит, Йоргенсон. У потомков Алаи нет каких прав, кроме благословения Императора Магнуса, — оборвал юношу Иккинг к величайшей досаде Забияки, так ничего и не понявшей.

— И что за благословение?

— Узнаешь через пару дней.

Ну хоть что-то.

Хоть помирились…

* * *

Прошло пятнадцать лет с тех пор, когда по его приказу забрали Брайи Эвисона, юного мага воды, которого жрец (тоже по его указанию, естественно) признал сильнейшим магом молодого поколения Вольного Острова.

Жертва, спаситель, цена мира — все это было в имени Брайи для жителей Олуха.

А теперь — и Дара Ловеши, маг воздуха…

…К которым он теперь питал искреннюю неприязнь, трудно забыть, как они откупились от него своим собратом и перерождением его жены.

Магнус сам явился для исполнения условия договора, по которому Империя обязывалась не нападать на Олух. Он отчаянно ухватился за этот единственный шанс в последний раз (он знал это, чувствовал своим отеческим сердцем) увидеться с дочерью, пусть и принеся скорбь её народу. Но ведь Алаи сама говорила, что лучше страх живых, чем доблесть мёртвых.

Он не видел ее пятнадцать лет…

И больше не увидит.

Алаи оказалась права — он сам разочаровался в своем детище.

Она во всем была права, но Магнус не знал, что делать ему, как исправить эту чудовищную ошибку. Фурия молчал — дух тоже не знал, как. И именно поэтому мужчина рассказал все своим мысли по этому поводу дочери.

— Ты создал Империю Огня, отец, — устало озвучила общеизвестный факт Алаи. — И уничтожить её тиранию сможешь только ты.

Магнус с горечью смотрел на дочь, видя перед собой уже не ту маленькую серьёзную девочку или чересчур самостоятельную девушку, а властную и волевую женщину, видевшую в жизни немало побед и поражений, уставшую, но не сломленную, в чьих косах уже давно прослеживались ниточки седины.

Она же наверняка видела перед собой совершенно седого старика, с такой же как и у неё идеальной осанкой, но в его глазах уже не было той упрямой решительности, что раньше.

Лишь холодная злоба на своё окружение и тяжесть принятого решения.

Самого важного решения в его жизни.

— Как отучить от вседозволенности привыкших к власти людей, Алаи? — говорил он, но это было больше формальностью, он просто хотел услышать из уст дочери подтверждение своей последней идее, хотел, чтобы женщина считала её собственной. — Я был наивен, мерил всех по себе и думал, что мои солдаты и полководцы, как и я, будут эту власть видеть лишь инструментом для достижения Цели, но…

— Но ты ошибся, — кивнула Алаи, радуясь тому, что отец её понимал. — Так найди тех, кто по-настоящему верит тебя! В твои идеи. И пусть эти люди станут не сейчас, но спустя многие годы, а может и века — погибелью Империи.

Вот оно.

То, что он начал ещё почти двадцать лет назад.

То, что он хотел услышать от дочери, тем словно бы снимая этим с себя ответственность за принятое решение, заглушая вину перед погибшим делом всей его жизни.

От его же рук и погибшего.

— Создать орден тех, кто остался верен Идее? — уточнил он на всякий случай, пусть по сути это уже не требовалось Магнусу.

И Алаи не подвела его.

Как и всегда.

— Именно.

Они стояли на краю обрыва, откуда открывался просто изумительный вид. Магнус словно бы впервые увидел великолепие этого мира, его величие и необъятность, его красоту и непостижимую суть.

Да, он начал понимать, на что променяла полные фальши золотые залы дворца.

На свободу…

Ветер трепал распущенные волосы мужчины, и Магнус не сразу понял, откуда в этот холодный, промозглый, дождливый день он ощутил тепло.

А потом — понял.

Внезапно.

Дочка обнимала его, словно бы время обернулась вспять, словно бы не было всех этих ужасов, словно бы он был всё ещё молод и полон сил, а она — маленьким ребёнком, у которого всё ещё впереди. И было в этом жесте, в этом объятии, что-то щемящее, что-то надрывное.

Она тоже всё понимала.

Как и всегда.

— Откуда столько сентиментальности? Алаи?

— Чую — в последний раз мы видимся, папа, — прошептала, не доверяя голосу, женщина, но в словах её Магнус услышал слёзы. — Даже на твоих похоронах я не смогу присутствовать — братья не позволят.

Да, она всё понимала.

— Что же… дай тогда попрощаюсь с внуками, — усмехнулся мужчина, прижимая к себе дочь, словно бы стремясь защитить от всего мира.

Алаи улыбнулась.

— Ты понравился Исседу и Рине.

А в голосе её — больше не было слёз.

— Они мне тоже, — признался Магнус, полностью прогоняя печаль, понимая, что время для неё ещё придёт. — Жаль, что всё сложилось так… А ведь я мог родиться царевичем земли.

— Да? — совсем по-детски вскинулась она.

— Да, — добродушно отозвался мужчина. — Зато теперь мои внуки — правители Вольного Острова.

— Так что твоя кровь будет в скором времени править всем миром.

Хоть что-то светлое.

* * *

Весть о том, что быть ему скоро дедом, окрылила Стоика — он словно бы помолодел лет на десять. Правда, из-за этого он совсем перестал уделять внимание подготовке к визиту людей огня, вместо этого сосредоточившись на безопасности Лии.

Мужчина, седина в коме и бороде которого стала теперь не столь заметна, был готов носить на руках сноху, не понимая неприязнь, которую к девушке испытывал его сын.

Чем ему жена не угодила?

Умная, но не слишком, красивая, сильная и здоровая. Да ещё и носившая под сердцем его ребёнка!

Не ладилась семейная жизнь младшего Хеддока, что Стоика сильно расстраивало — с сыном он так и не нашёл общий язык, всё так же натыкаясь на глухую стену игнорирования и равнодушия, но это было всё же лучше, чем открытая неприязнь к приветливой и улыбчивой Лие! За что это всё ей?

…Может, сердце Иккинга кому-нибудь другому принадлежало…? Да нет, бред!

А Лия явно тосковала, страдая от недостатка внимания, трудностей своего положения.

Она искренне надеялась видимо, что хоть её беременность переменит к ней отношение юного супруга, но всё вышло с точностью наоборот…

Иккинг в ответ на весть скором своём отцовстве впал в ступор, а потом стал таинственным образом исчезать, всячески избегая молодую жену, тем сильно её обижая. О её чувствах он явно не заботился, но, хотя бы, злых слов в её сторону больше не было им произнесено.

Неприятие сменилось на холодность.

Вроде всё как Стоик и хотел, но…

Почему же тогда его так огорчало равнодушие сына? Почему так сильно беспокоило его то, что Иккинга стали замечать в компании Астрид Хофферсон, по отношению к которой тот стал вести себя чуть терпимее?

Почему?

* * *

Прошло ещё несколько лет, которые Магнус полностью потратил, готовя великую гадость своим обезумевшим от собственной жестокости потомков.

Фурия, который поклялся оберегать его последнее начинание и после смерти мужчины, стал символом новой тайной организации, получившей название Орден Чёрного Дракона.

Сделав ставку на магов, Первый Император ошибся. Может, пришла пора опереться на тех, кого раньше он обделял своим вниманием? Может, именно не-маги смогут остановить огненный террор? Этого он уже не увидит, но внутреннее удовлетворение скрашивало последние годы того, кого назвали ещё при жизни Великим.

А ещё грело душу прощение и принятие от дочери.

С Алаи он расстался мирно, пусть в глазах женщины плескалась жуткая тоска.

О, она тоже не станет свидетельницей развязки этой истории, но вот её потомки… Потомки юного Исседа, его далёкие правнуки… Они это увидят.

И помогут.

Несомненно!

Впрочем, но одно только это опираться было нельзя, и Орден тихо оплетал своими сетями всю Империю, тихо и неспешно готовясь к долгой работе. Разрушить что-то столь мощное, что-то столь крупное, как Империя, будет очень трудно…

Уйдут годы.

Но это будет стоить того.

Иначе — никак.

Последние свои дни Магнус проживал в тревожном ожидании, в окружении слуг и в незримом присутствии Фурии.

И именно он сказал мужчине, что — скоро.

Что он не переживёт этой ночи.

И тогда Магнус понял — пора.

И он отправился вместе с драконом в подземелья дворца, сопровождаемый своими самыми преданными воинами, чтобы дойти до камеры, ставшей домом на всю жизнь одному магу воздуха.

Несостоявшийся Аватар смотрел на него холодно, но с интересом. О, он тоже всё понимал.

— Что, уже? — спросил он слишком спокойно.

— Увы, — почти печально подтвердил Магнус, разглядывая своего пленника.

— Ну, давно пора, — философски заявил тот.

Император подошёл в мужчине, и, попросив того (за всю свою жизнь так и не получившего имени) закрыть глаза. И пленник подчинился. А что ему ещё оставалось?

Магнус тяжело вздохнул, протянул руку и с его пальцев сорвалась искра, устремившаяся к сердцу безымянного, остановившая его.

Просто и почти безболезненно… Наверное.

Что же, Магнус, молодец! Два Аватара за жизнь, настоящий рекорд!

Ночью же закончился длинный путь Первого Императора, Великого Магнуса Безжалостного, человека, ставшего ещё при жизни страшной легендой. Тихо, мирно, уснув, он больше не проснулся.

А где-то в мирах-зеркалах в тот же миг поприветствовал новую родину своим первых криком новорождённый младенец.

Черноволосый и зеленоглазый.

* * *

Всё закончилось совершенно не так, как ожидал Иккинг.

А Магнус оказался с сюрпризом!

— Значит, этот твой Орден был основан Императором Магнусом, — усмехнулся парень, встретив Мастера Армиса. — Не могу не признать — изящно.

— Откуда ты знаешь? — неподдельно удивился мужчина.

Ну, его можно понять…

— У меня свои источники, — улыбнулся Иккинг, вздохнув, осознавая, что теперь его странствие стало неизбежным — он был обязан обуздать свои силы, а здесь ему это было сделать невозможно.

Весть о беременности Лии — знак.

Знак, почти кричащий о том, что теперь он был ничего не должен Олуху и отцу.

— Ах да… — понятливо покивал Мастер Армис, тоже явно нервничавший из-за того, что должно было случиться завтра. — То есть то, что Аватар есть мост между миром живых и миром духов — правда?

Интересные выводы, однако.

— С определённой точки зрения. Аватар — смешение Великого Духа, его силы с человеческой оболочкой и сознанием.

— То есть вместо души у тебя…?

— Светлый дух Рава.

Послышался несколько нервный смешок, в ответ на который парень лишь скептически выгнул бровь, явно тем ещё больше выбив из колеи своего наставника.

— Прости, — сказал мужчина. — Просто… Я не ожидал, что ты подойдёшь ко мне с таким вопросом.

— Я тоже пару дней назад этого не ожидал, — почти снисходительно ответил Иккинг, прекрасно понимая его состояние. — Ну, хотя бы я теперь знаю, почему последовательно уничтожались сначала народ воды, а потом и народ земли. И понятно, почему сам народ огня зашевелился — боятся попасть под раздачу.

— А это откуда тебе известно?

— А с чего бы в противном случае к нам плыть самим Принцу и Принцессе?

* * *

— Давно Вольный Остров не принимал столь высоких гостей! Рады приветствовать вас на Олухе…

Слова вождя были насквозь фальшивы и это только раздражало Дагура — он всегда был сторонником горькой правды, несмотря на все обстоятельства. Правда — самое страшное оружие.

— Нет, не рады, — оборвал он мужчину. — Не надо распинаться и лгать.

— Мой принц, как грубо, — воскликнул один из сопровождавших принца жрецов.

— Как надо, Эйли, — отрезал Дагур, не желая слушать все эти нравоучения — не до них сейчас. — Не лезьте в не свои дела, сосредоточьтесь на собственной задаче. Ненавижу ложь.

Кажется, Вождь Вольного Острова, Стоик Хеддок его звали, вроде как, посмотрел на него со странной приязнью.

— Говорят, вы недавно женили сына? — воскликнула его умница-сестрёнка, так вовремя желая разбить повисшую опасную тишину, грозившую им всем ненужным сейчас, пустым и бессмысленным конфликтом.

— Верно, Леди Хедер, — отозвалась вместо своего свёкра девушка, по перстням и цветам одежды которой можно было судить, что это именно Лия Хеддок, и её комментарий показался Дагуру замечательно неискренним. — Однако, мой супруг не смог присутствовать сейчас…

Ещё одна…!

— Да, до нас доходили слухи о его увечии, — покивала принцесса.

— Это вовсе не слухи.

— Смотрю, вас можно поздравить с будущим внуком? — вмешался Дагур, пристально глядевший предыдущие несколько реплик на характерно округлившийся живот девушки.

— Последняя радость в жизни старика, — усмехнулся согласно Стоик.

Вождь и Принц, уже без сопровожденья отошли на достаточное расстояние ото всех под предлогом обсуждения важных вопросов, и только тогда парень решился.

— Если получится, завтрашнее имя станет последним в скорбном списке, — прошептал он.

— А если нет? — печально усмехнулся Стоик.

— Какая разница? Мёртвым нет дела до живых.

* * *

Встречать людей огня он не пошёл чисто из принципа.

Иккинг был занят в этот момент кое-чем гораздо более важным — он перепроверял то, что взял с собой для побега.

Вещей было немного, все они имели чисто практическое применение, так что заняло это совсем немного времени, но важно было сохранять тайну до самого конца — о его решении знали всего двое человек, Астрид, которая безуспешно пыталась его отговорить, но в итоге с мрачной решимостью поклялась молчать, и Мастер Армис, как единственный человек, которому Иккинг по-настоящему доверял.

Он ещё думал рассказать Плеваке, но в последнее время они отдалились друг от друга и, признаться, подойти к нему парень просто не решился, чтобы попрощаться лично.

Зато он оставил записку, написанную его наставником под диктовку (естественно, парень поставил свою подпись, всё же кузнец мог не поверить записям с чужим почерком, он слишком был умён), в которой искренне поблагодарил мужчину за всё, что он сделал для Иккинга.

Так или иначе, всё перепроверив, парень замер посреди комнаты, и именно в этот момент за его спиной появился незнакомый ему человек, чья энергия, впрочем, была отчётливо родственной.

Ну и кто это к нему явился?

* * *

Когда ему доложили, что Иккинг Хеддок, их с Хедер троюродный брат, был не так прост, как казался — за слепотой и отсутствием магии крылось что-то жуткое, опасное, он, признаться, не поверил.

Но теперь, познакомившись с ним лично, Дагур готов был признать — все странность не то что преувеличены — преуменьшены!

Что-то потустороннее было в этом юноше.

Казалось, искры играли на дне его зрачков, незрячих и невозможно узких, и было что-то ненормально в том, что слепые глаза, тем не меняя, следили за каждым движением Дагура.

О, Иккинг даже не удивился факту их родства.

И даже не того, далёкого, со стороны Династии и Магнуса Великого, а ближнего, делавшего их родителе кузенами.

И откуда только он знал?!

Впрочем, не отошедший до конца от длинного разговора со странным юношей, Дагур даже не заметил, как прошёл весь день, как миновала ночь, как настал великий день Летнего Солнцестояния, как он оказался стоящим практически плечом к плечу с этим юношей напротив всех молодых магов Олуха, собранных на площади.

Полдень был жарким для этих мест, но всё равно свежим и непривычно прохладным для выросшего в юге Принца.

Жрец колдовал с какими-то своими артефактами, свита за его спиной шушукалась, толпа, собравшаяся вокруг площади, гудела, словно пчелиный улей, а Дагур ощущал всё нараставшее раздражение.

Рядом с этим неприятным чувством возрастала и тревога.

Вот что-то…

Вот прямо сейчас…

Когда всё случилось, он даже не удивился.

* * *

Эйли совершенно не понимал, почему артефакт, древний, созданный ещё при Магнусе Великом, по его заказу и при его непосредственном участии, так откровенно сбоил.

Он всегда был настроен на юных магов, то есть на ребят в возрасте от пятнадцати лет и до двадцати пяти, а все они были перед жрецом, несколько сотен, почти тысяча тех, один из которых навсегда покинет свою родину, чтобы стать жертвой Духам Огня.

Но проклятая штуковина упорно кричала, что «счастливчик», самый сильный юный маг, стоял у него за спиной.

Но там были только Принц с Принцессой и напрочь лишённый магии сын Стоика (того самого, который сверлил несчастного Эйли ненавидящими взглядами, словно бы он был виноват, что его предшественник выбрал молодую жену вождя)!

Хеддок.

Сын Валки Хеддок.

Сын предыдущей «избранной»…

А если Стоик просто захотел спрятать сына ото всех, выдав его за не-мага? Обмануть тем их, представителей высшей власти Великой Огненной Империи!

Эйли решительно повернулся к мальчишке, направив на него засиявший артефакт.

Попались, лжецы!

* * *

— Он! — с непонятным злорадством указал жрец своим тонким узловатым пальцем на его сына.

Стоик обмер.

Нет…

Нет!

Не опять, не снова! Это какая-то ошибка, Иккинг же не маг, он не может…!

Сердце Стоика пропустило удар, и он, готовый совершить какую-угодно глупость, что-угодно страшное, чтобы только не отдавать этим чудовищам сына, совершенно не ожидал услышать тихий смех Иккинга.

Тишина казалась стеклянной, гудящей, и в ней были слышны и тихое потрескивание тысяч искорок, и тяжкий вздох юноши, и звон отточенной стали клинка, скользнувшего в руку сыну — и были видны жуткий свет на дне его незрячих глаз, и те самые искры, а воздух пах озоном, словно бы после грозы.

Но как это возможно?

* * *

Астрид видела всё так, словно бы время стало подобным желе — оно, вязкое и липкое, никуда не спешило, давая всё рассмотреть в мельчайших подробностях.

Никто не успел среагировать — свист клинка, стук упавших тела и отделённой от него головы, да тихий вскрик Принцессы ознаменовали смерть жреца, который только что, живой и невредимый стоял и глумливо глядел на Стоика и его сына.

А теперь из обезглавленного тела, в кромешной тишине, текла толчками тёплая, густая кровь, смешиваясь с пылью на камнях, заполняя своим медным, тяжёлым запахом всё вокруг.

Девушку замутило.

Кого-то, кажется, стошнило.

Как бы ни кичилась своими храбростью и силой Астрид, она никогда не видела, как умирали люди, и сама не убивала кого-то крупнее курицы в хозяйстве одной из многочисленных тётушек, и то на спор — обычно этим занимались слуги.

Конечно, она знала, что человек смертен, да и то, что человек внезапно смертен, прекрасно понимала, да и то, что Иккинг был невероятно опасен, она знала, но…

Но знать и видеть — разные понятия, да и не только это заставило её ощутить животный ужас.

Иккинг сделал это так легко…

Словно бы ему уже доводилось отнимать чужие жизни.

Человеческие жизни.

Так что же за монстр скрывался под маской всеобщего Спасителя, в образе которого он ей открылся?

Мир Астрид окончательно разбился на мириады осколков, и она оказалась распята на этих обломках, на осознании того, как сильно она привязалась к чему-то и кому-то настолько чудовищному, жестокому и, наверное, способному точно так же невозмутимо убить и её саму, одним неуловимым движением, даже не видя её, только слыша, стоило бы ей только по-настоящему сильно став его раздражать.

По какому же тонкому льду она ходила всё это время… Как же близко она побывала от края бездны, и бездной это и был Иккинг.

Когда промчалась странная тень, навевая суеверный страх и ужас, до боли знакомый, напомнивший ей тот день, где она стала хранительницей страшной тайны, когда на миг грозная, неожиданно откуда взявшаяся в небе туча закрыла солнце, и непонятный силуэт промчался мимо людей, устремляясь к юному Аватару, о сущности которого никто не догадывался, тайну которого она столь бережно хранила, она даже не успела вскрикнуть.

Да и вряд ли она смогла бы издать хоть какой-нибудь звук, кроме полузадушенного сипения — в горле словно бы комок застрял, а сердце билось так сильно, словно бы хотело выпорхнуть птицей из клетки её рёбер. Тошнило.

Когда эта самая тень (Веа, тот Не-Волк, Дух?) объяла собой Иккинга, когда на миг все ослепли, чтобы, открыв глаза, не обнаружив убийцу жреца, Астрид по-настоящему захотела расплакаться от этого всего.

От беспомощности и безысходности.

От непонимания.

Что же за сила спала все это время в Иккинге? И почему только в янтарных глазах Мастер Армиса не было ни страха, ни удивления.

Только странное, жутковатое благоговение.