Повелитель четырёх стихий  (джен)

С момента, когда Иккинг осознал природу своих способностей (и проблем), прошло два года. Два сложных, насыщенных года, полных изнуряющих тренировок, чтения старых книг, изучения древних языков, на которых многие их тех книг были написаны, ещё большего отдаления от людей и постоянных ссор с отцом, который, казалось, считал, что если не упрекнёшь сына в чём-либо, то день прожит был зря.

Мальчик старался держать при себе свои мысли, но с каждым днём всё вокруг становилось запутаннее и безумнее.

Ведь одно дело — просто быть странным и сторонившимся людей мальчишкой, и совсем другое — быть им же, но хранить при этом страшную, крайне опасную тайну.

Никогда доселе одиночество не угнетало Иккинга настолько. Невозможность поделиться своими догадками хоть с кем-то была совершенно невыносима, но мальчик с присущим только ему упрямством продолжал молча сжимать зубы и идти вперёд, день за днём, месяц за месяцем. Продолжал учиться, познавать собственные силы и пытаться найти им применение.

Надо признаться, Иккинг совершенно перестал обращать внимание на всё больше и больше терявшее свою остроту зрение, всё чаще полагаясь на другое зрение.

Со временем он понял, что таинственная энергия была вообще во всём, что существовало в этом мире — и в камнях, и в деревьях, и в зверях. И он учился отличать её оттенки, различать людей и скалы, брёвна домов и грубую пыль дорог, кур и траву.

На это ушло много времени, но результат того стоил.

И им было даже не то, что Иккинг вполне мог ориентироваться в полнейшей темноте и с закрытыми глазами.

Нет, самым главным результатом было окончательное осознание того факта, что именно эта энергия была тем, что связывало весь мир воедино, что она была истоком и сутью магии из четырёх любого элементов. Из неё, этой энергии, были сотканы все духи, и это объясняло их могущество — ведь управлять собственной сутью, этой силой духам было просто.

А люди энергию не чувствовали.

Совсем.

Они знали о ней, рассказывали о ней своим ученикам, успешно практиковали магию, и всё равно не ощущали энергию так, как её ощущал он!

А ведь если бы люди могли понимать и чувствовать её, то каждый мог бы, подобно давней сказке-Аватару использовать магию любой стихии, вне зависимости от того, кем были их родители.

Развивать мысль о том, кем же тогда был он, Иккинг, не хотелось.

Было страшно.

А потом, в первую свою зиму со своей тайной мальчик вновь подошёл к грани жизни и смерти, и неопределённость своего будущего заставляла его бороться за своё существование с необычайной силой… Если можно так сказать про метавшегося в лихорадке мальчишку, на много дней провалившегося в беспамятство.

Столько всего ужасного с Иккингом происходило за всю его короткую жизнь, но эта зима, пожалуй, была самой-самой в списке событий, едва не строивших ему жизни. И в отличие от всех остальных подобных случаев, он впервые понял, что на него действительно всем плевать…

Та зима стала поворотной в его жизни, одним из важнейших переломных моментов, той самой точкой невозврата, которую, казалось, он минул уже достаточно давно, а на деле… На деле — только достиг её.

И только-только оставил её позади, словно безмолвно крича всему миру: «я презираю вас!».

За глупость, за слепоту и совершенно бессмысленную жестокость.

За всё…!

Конечно, существовали на свете люди, способные его понять и принять, и, конечно, было на свете не мало тех, кто жил мирно, не травя окружающих, не похожих на остальных, не слетаясь стаей воронов на оступившихся своих собратьев.

Но где они были, Иккинг не знал.

Да и не думал он о том, ослабленный своей долгой болезнью, успешной, но тяжёлой борьбой с ней…

…А началось все как всегда — с мелочи.

С глупой проказы легкомысленных детишек, решивших, что украсть и спрятать тёплую меховую жилетку Иккинга, пока он, сняв её и отложив в сторону, привычно помогал кузнецу с его работой, хорошая идея.

Конечно, мальчик опять увлёкся и не замёл этого. Конечно, у него не было с собой ничего вместо неё с собой, кроме тонкого плаща, лишь от чужих глаз неплохо защищавшего, бесполезного даже летом простив сильного ветра и непогоды в принципе.

Конечно, он обнаружил исчезновение своей верхней одежды лишь когда остался один в кузне.

И конечно, он не стал унижаться и просить вернуть украденное, а, закутавшись в тот самый плащ, огибая поселение пошёл домой — по снегопаду! По бурану, дрожа и шипя сквозь зубы самые разнообразные ругательства, он всё же добрался до дома.

А на следующий день проснулся совершенно разбитым. Горло не болело, не горели от кашля лёгкие, как это обычно бывало, но и без того слабое зрение стало совсем мутным, сознание плыло, и всё было белым-белым… Так продолжалось несколько дней. Нет бы, заметив первые признаки недуга, отлежаться дома, от греха подальше!

Но нет!

Он же самостоятельный и сильный!

Ему же всё нипочём!

Так что те несколько дней, прелюдия к дальнейшему аду, он, слишком быстро даже для себя утомлялся и совершенно не мог ни на чём сосредоточиться. Он переносил болезнь на ногах, упрямо продолжая отрицать очевидное.

Пока в одно утро просто не смог встать с постели. И собственный озноб уже нельзя было объяснить морозом за стенами дома. И не было сил даже на то, чтобы пошевелиться.

А что было дальше — неизвестно. Он просто провалился в чёрное и вязкое ничто. Воспалённое сознание рисовало сюрреалистичные картины, сменявшие друг друга слишком стремительно, чтобы даже попытаться хоть что-то запомнить, звуки становились осязаемыми, цвет можно было попробовать на вкус, и вся эта красочная круговерть продолжалась до тех пор, пока он не собрался с силами, чтобы приказать ей прекратиться.

Как ни странно — это помогло.

Он внезапно вновь оказался в тёмном густом ничто, и Иккинг мог почувствовать невидимые потоки той самой энергии, которые окружали его и уходили в бесконечность.

Сил всё так же было преступно мало, и с ужасом мальчик осознавал, что его тело угасало. Отчаявшись, он, преодолевая сопротивление темноты, ринулся к потокам силы, хватаясь за них, как утопающий за соломинку. С удивлением он видел тогда, как задуманное у него получалось — энергия напитывала его тело, восстанавливая и даже в меру исцеляя.

И когда её стало слишком много, когда она уже невыносимо стала слепить глаза, он, наконец, очнулся.

Вкус мощи, с которой он таки совладал, не желал покидать его разум, и почему-то Иккинг, несмотря на истощение, чувствовал себя странно-цельным.

Как потом он узнал, в бреду он провёл трое суток, за которые его успела посетить и Готи, старейшина их поселения, целительница и просто женщина со странностями. И после её слов о том, что на этот раз не выкарабкается — на него просто махнули рукой.

А он взял — и очнулся.

Слишком худой (а от того словно бы и более высокий, более взрослый), слишком бледный, он многим напоминал мертвеца своим потрёпанным видом, но уверенно шёл на поправку, пусть вкус целительных травяных чаёв и мерзких снадобий ему потом точно будут сниться в кошмарах. Но это того стоило!

Люди после того стали коситься на него даже с долей вины, но при этом — подозрительно и как-то недовольно.

Иккинг пропускал мимо своего сознания всё, что могло его отвлекать, погрузившись с головой в поиски знаний. Благо усиленное внимание к его персоне продолжалось всего несколько недель, которые он благополучно провёл дома, восстанавливаюсь и, заодно, совершенно не пересекаясь с отцом, до этого простая детская обида на которого медленно превращалась в обычное непонимание напополам с презрением.

Ненависти к нему, с удивлением, мальчик не находил.

Как и к людям.

Презрение, отвращение, больше похожее на брезгливость, были, но ненависть… Они остались в том, разбитом болезнью мире обиженного на всех вокруг мальчика.

Ненавидеть можно было только равных. После осознания собственных способностей и открытий, с приходом понимания того, что их не было больше ни у кого, Иккинг мог с уверенностью сказать, что был выше их всех на порядок, пусть он и не собирался это афишировать.

Прежний он, наверное, упивался бы своим превосходством, в сласть напридумывала различных планов мести всем своим обидчикам, ни одного из которых он не забыл. И уж точно не забудет…

Нынешнему же Иккингу было просто всё равно.

О, это великолепное равнодушие!

(Того, что он найдёт виновников своей болезни, это не отменяло. А что с ними станется… Жизнь покажет. И его настроение в тот миг!)

Теперь мальчик с восторгом на досуге придумывал пути своей дальнейшей жизни. Ведь он (как оказалось, неплохой кузнец — по крайней мере Плевака вполне искренне хвалил его), юный маг огня, умный и хитрый, вполне мог найти себя в этом мире. И ведь совсем не обязательно ему было оставаться на Олухе — все дороги были перед ним.

И это было самым прекрасным стимулом для учёбы.

* * *

Время летело стремительно и неумолимо, и Плевака с удивлением глядел, порою, на мальчишку, которого помнил совсем ещё карапузом, младенцем, и который теперь не хуже него самого выковывал мечи и наконечники стрел, разнообразные нужные в хозяйстве детали механизмов.

Как быстро росли чужие дети…

И Иккинг не был исключением — он заметно подрос за последние пару лет, вытянулся, и стал как-то… спокойнее.

Теперь он уже не находил сына своего друга злым и заплаканным, больше не замечал на нём разбитых в кровь коленок или свежих ссадин — детвора в кои то веки отстала от ставшего совершенно равнодушным к ним мальчишки, предпочитая дразнить и мучить тех, у кого можно было вызвать хоть какую-то реакцию.

В то, что характер мальчика просто со временем стал таким вот флегматичным, Плевака совершенно не верил, молча поражаясь неожиданного приобретённому самообладанию Иккинга. При его-то вспыльчивости сохранять постоянную холодность было настоящим подвигом, который не сумел остаться незамеченным для внимательных глаз кузнеца и некоторых других людей.

Плеваку гораздо больше Иккинга, порою, беспокоил сам Стоик, погрузившийся в проблемы своего народа, несколько отгородившийся от друга, только порою за кружкой чего-то крепкого откровенничавший о том, как ему было тяжело, и совершенно не занимавшийся воспитанием сына, который, подобно какому-нибудь сорняку на ухоженных грядках, рос сам по себе и, наконец, решил сам же заняться своим образованием.

И если сломанный людьми мальчик оказался гибкой тростинкой, упрямо продолжавшей вопреки всем тянуться к небу, то его отец всегда был дубом. Но дуб сломался, и это Плевака видел отчётливо.

Больше не было гордого Стоика Хеддока, смелого и весёлого.

Все эти черты погребены под злостью на обстоятельства, повседневными проблемами заботы о поселении и постоянными воспоминаниями о прошлом.

Стоик жил там, в минувших днях.

А там, в его юности, сына не было… Потому, наверное, не было для него места и здесь.

Ну, Иккинг вроде научился справляться… Да и кузнец немало ему в том старался помочь — в меру своих сил и даже сверх их, порою. Желание оберегать сына Валки крепло с каждым годом, как и гордость за его успехи, пусть и не замеченные большинством.

А пламя всё так же тянулось к мальчику, но теперь не было глухой пустоты в его глазах — то же пламя, казалось, ревело и танцевало в его глазах.

Мальчик больше не боялся огня.

И это однажды почти заставило Плеваку решиться на откровенный разговор с мальчиком, ведь о его тайне он уже догадался (не зря же малец таскал книги десятками из библиотеки), а ведь он мог помочь хоть как-то. Знаниями, советом, собственным опытом.

«Иккинг, » — обратился бы он тогда к мальчишке, вглядываясь в то жутковатое пламя его глаз, — «не хочешь мне ничего рассказать?»

Наверняка мальчик смутился бы, оглушённо и недоумевающе глядя на кузнеца, пытаясь понять, не послышалось ли ему, судорожно соображая, то же сказать в ответ, чтобы не выдать себя ненароком. (Ведь он, казалось, всегда теперь обдумывал и взвешивал каждое своё слово, прежде чем произнести его. Он говорил аккуратно и сдержанно, импульсивность ему теперь не была присуща.)

«Смотря что…» — ответил бы, наконец, чуть нахмурившись Иккинг.

Он всегда хмурился, когда его заставали врасплох. Совсем не детская складка, наконец, залегла бы между бровей, делая в не ярком свете кузни слишком взрослым, слишком серьёзным.

«У меня много секретов!» — дерзко ответил бы он после.

Иккинг всегда в таких ситуациях, когда его сбивали с толку или загоняли в угол, атаковал противника, если так можно выразиться, походя тем и на оскалившегося хищника, и на загнанного в угол зверя — опасного, потому что отчаявшегося.

Это пугало в мальчике, но это было его неотъемлемой частью, а потому Плевака принимал и эту сторону сына Валки.

«Ну, например, то, ты когда-нибудь собирался рассказать хоть кому-то о том, что являешься магом огня?» — сказал бы мужчина нарочито легко и непринуждённо, пытаясь разрядить обстановку.

Естественно, наверняка безуспешно.

Повисла бы густая, душная, напряжённая тишина, и мальчик ещё больше стал бы похож на загнанного в угол зверя, свершившегося в колючий комок ежа, яростно защищавшего свои секреты от тех, кто был, в его понимании, их недостоин.

«Верный ответ — никогда, правда?» — на эти хищные повадки и сам себе ответил бы мужчина устало.

«Откуда ты знаешь?» — прошептал бы мальчик, недоверчиво глядя.

«Воины должны быть наблюдательными. А я за тобой присматривал сам знаешь сколько. Пламя тянется к тебе, а ты больше не шарахаешь от него, как напуганный зверь.» — ответил бы честно Плевака, внутренне морщась от очередного это сравнения.

«Ты кому-нибудь…?» — вздохнул бы обречённо Иккинг, но договорить бы ему не дали.

«Нет! Нет, и не собирался, ведь это не моя тайна. Сплетни я люблю, конечно, но до тех пор, пока они безобидны… Есть идеи, почему так вышло?» — сказал мужчина, и на этом его фантазия заканчивалась, ведь, как бы хорошо не знал он мальчишку, в этом случае имели место быть факты, мужчине, увы, неизвестные.

И на том моменте он очнулся тогда, сгоняя с себя, словно морок, те размышления.

Не было разговора.

Не было откровений и взгляда, постепенно расслабившегося, доверившегося, потеплевшего, и тем самым дарившего душевное спокойствие Плеваке, наконец сложившего с себя обязанность молчать и тихо наблюдать.

Ведь кузнец так и не решился задать мальчишке вопрос.

* * *

Исследовать духов, а вернее пытаться понять, что же они такое было очень интересно. Ведь (теперь он это видео отчётливо) они, на самом деле, были повсюду!

А ведь люди их не замечали…

Что, кстати, было странно — многие духи очень походили на людей по своему «вкусу», только искры жизни в них не было.

Различать различные категории Иккинг учился на практике, исследуя лес и его обитателей, живых и тех, кого можно было бы назвать энергетической формой жизни, ведь все эти сущности тоже тихо, почти незаметно, но развивались, менялись, то есть — жили. Просто не так, как люди или звери.

Понять и принять это оказалось на удивление легко, да и в принципе проблем в подобных ситуациях у Иккинга никогда не возникало — трудно верить в то, что этого быть не может, если ты не знаешь об этой самой невозможности.

Старших Духов, и уж тем более Великих он не видел, но всё равно верил… и знал, что они были где-то в этом мире.

Он ещё просто не успел встретить их.

У каждого достаточно крупного и старого леса, поселения или, к примеру, монастыря был свой Хранитель, всесильный на своей территории дух — это знали все, это (вслух!) не поддавалось сомнению.

Конечно же, у Олуха тоже была такая вот воплощённая душа, но о ней лишь ходили легенды да сказки, которыми, как и историями о Веа, пугали детей и дураков.

Но в отличие от выдуманных намеренно персонажей, некий Дух (с фантазией тут у его народа было, видимо, совсем туго…) был интересной сущностью, в существовании которой Иккинг совершенно не сомневался и, надо полагать, именно его внимание ощущал на себе мальчик постоянно, особенно когда рядом не было людей, своим присутствием, своей энергией несколько оглушавших его.

В разных вариантах легенд Дух представлялся то, живым деревом, то оленем с рогами из живых ветвей, то громадной призрачной птицей, то и вовсе похожей на туман, но более густой дымкой.

Реальность оказалась намного прозаичнее.

Это произошло как раз тогда, когда Иккинг открыл для себя медитацию как способ упорядочить потоки энергии внутри него, и когда он, уже не такой нервный, как раньше, стал, помимо прочего, замечать излишнее на его счёт внимание Плеваки.

Долгие задумчивый и какие-то сравнивающие взгляды в его сторону мальчишке не нравились, и он стал больше времени проводить в лесу, наслаждаясь тишиной и тишиной. Тем особым состоянием, когда вокруг не было людей, забивавших собой «эфир» и отвлекавших — у чувствительности к всемирной энергии были две стороны медали, как и постепенного освоения управления ей.

Иккинг шёл тогда, наслаждаясь покоем, сам не замечая того, как вновь впал в транс, подобно той давней, в похожей на сон ночью.

Голоса не было на этот раз, но было особенно острое ощущение чужого взгляда, следившего за каждым его шагом, направлявшего в неизвестную сторону.

И сопротивляться этому мальчик не мог.

(Потом он злился на себя за это, но в тот миг перечить чужой воле, приказавшей двигаться в нужном ей направлении не хотелось совершенно.)

А очнулся он на уже знакомой ему поляне, в самом сердце острова, где много месяцев назад в полнолуние перед ним носились духи воды. Здесь ничего не изменилось, и словно бы бездонное озерце, и пещера, и густые травы, и стены деревьев, и гора — всё было прежним.

Только вышедший из-за этих самых деревьев гость (или, вернее — хозяин) был незнаком Иккингу.

Но что-то подсказывало ему — ненадолго.

Громадный, словно бы сотканный из веток и листвы, с горящими золотом глазами, дракон смотрел на него спокойно, гордо и с насмешливым любопытством.

Душа их острова, его Хранитель, решил показаться странному, одинокому мальчишке.

(А когда он потом анализировал ту встречу, то больше по привычке пришёл в ужас и к в очередной раз перевернувшим его мир выводам, но к такому он, можно сказать, привык… Почти. Если к подобному вообще можно было привыкнуть.)

Имя Старшего Духа само сорвалось с губ.

— Лес…?

В тот раз притаившуюся чернокрылую, такую чужую и всё же знакомую тень он таки заметил.

* * *

Астрид в свои двенадцать лет была настоящей гордостью своей семьи, считали люди. И даже на фоне своих многочисленных родственников она выгодно отличалась, благо сравнивать было не трудно — они все как на подбор были талантливыми магами воды.

Всем так же на Олухе было известно, что Хофферсоны к вопросу магии своего рода подходили очень ответственно и трепетно. Мужчины этого рода женились не просто только на девушках с таким же даром — у невесты должны были быть магами воды и родители, чтобы никоим образом чужая кровь не сумела перебить их собственную породу.

Такой подход был вполне оправдан тем, что магов водной стихии в принципе было катастрофически мало, и отдавать свою драгоценную кровь другому элементу вместо сохранения собственного было по-настоящему преступно.

А Хофферсоны, потомки последних жителей уничтоженного Северного Племени Воды, свой дар ценили.

В общем, сильная и красивая девочка, подруга детей видных деятелей их народа, она должна была купаться в любви и гордости своих родителей, и все были уверены — так и было.

Никто даже и в страшном сне не мог предположить, что бойкая племянница известного всем героя Финна Бесстрашного (погибшего в бою с разбойниками, защищая свой народ) каждым своим движением, каждой победой, каждым успехом пыталась обратить на себя внимание родителей, заработать их одобрение.

Но она натыкалась в ответ лишь на раздражение и бесконечные упрёки: «почему твой кузен Итис оказался лучше тебя», «почему дочь твоей тётушки Верид быстрее тебя освоила этот приём», «почему…?»

Бесконечные недовольства, бесконечные обвинения в то, что она недостаточно старается, ленится, и вообще — сплошное разочарование.

Можно ли удивляться, что талантливая девочка росла озлобленной и агрессивной, но, в отличие от того же Хеддока, она всё ещё пыталась кому-то что-то доказать, показать, что именно она — самая лучшая, самая сильная, самая-самая.

А сын Стоика сдался.

По крайней мере, именно в этом была уверена Астрид, и именно поэтому испытывала презрение к мальчишке, который мог бы быть лучшим, но просто… отказался даже от самого шанса.

Просто… отошёл в сторону, скрылся от любых глаз, занимаясь своими непонятными многим делами.

Этого она не понимала — как при таком уме отказаться от любых амбиций.

И Веа с ним, с отсутствием магии, ведь оружием Иккинга всегда были (или могли бы быть) его разум и понимание человеческой сути, чужих душ. И ведь да, он прекрасно умел манипулировать людьми! Подтверждение этому Астрид видела не раз, ведь, пусть своими мыслями она ни с кем не делилась, это не отменяло того, что она была очень наблюдательна.

Он мог бы уже сейчас быть лидером среди детворы, будущего их народа, он мог бы направлять их мысли и амбиции в нужную ему строну и завладеть их обожанием или хотя бы уважением. Но он престо решил не связываться с их поколением, да и людьми в общем.

Именно поэтому она и не заступалась за него перед остальными — Иккинг, по её мнению, перестал быть равным ей как раз в тот миг, когда перестал пытаться.

Впрочем, сам младший Хеддок, похоже, так не считал — было в его взгляде, ловимом девочкой порою, скрытое за безразличием странное превосходство, словно он знал что-то им недоступное, словно было у него что-то, что делало его выше всех остальных.

Он не демонстрировал этого ни в выражении вечно спокойного и скучающего лица, ни в речи своей, ни в движениях, ни в манере держаться, но глаза…

Глаза не зря называли зеркалом души.

Его душа была полна чего-то непонятного и страшного, чего-то загадочного и очень жуткого.

В его глазах словно в абсолютной тьме плясали языки пламени, и пламя то было карой всему их в чём-то согрешившему миру.

Теперь, когда Иккинг вроде как выбыл из игры, да и пока неофициально, по слухам, лишён в будущем будет статуса Наследника, Астрид уже никого из своих сверстников не воспринимала всерьёз.

Им бы лишь шутки да веселье.

(И не важно, что не было на свете более жестоких, лишённых шелухи морали существ, чем дети…)

И несмотря на всё это, не шли из головы Астрид слова Иккинга, произнесённые им после того, как близнецы Торстон в последний раз решили подшутить над ним. И сами больше испугались, когда он, окровавленный и абсолютно равнодушный, ушёл. Ушёл, отмахнувшись от чужих слов, как взрослый отмахивается от болтовни надоедливых детей.

А они и были тогда, два года назад, этими самыми детьми.

Глупыми, не знавшими пощады и границ дозволенного, позволившими шутке зайти слишком далеко. Позволившими по их вине пострадать другому человеку.

(Иногда, в моменты странной меланхолии, Астрид радовалась, что Иккингу было совершенно плевать на них. Потому что месть его была бы слишком страшной. И цена их глупого веселья была бы непомерной. Девочка прекрасно помнит, как куда-то пропали те мальчишки, что последними досадили сыну Стоика.)

Действительно, бесполезно было что-то говорить тем, у кого головы пустые…

Но Астрид — умная.

И выводить Иккинга из его сонного безразличия не станет.

* * *

Встреча с Лесом, Хранителем Олуха, дала ему много пищи для размышлений, и, на самом деле, Иккинг мог и дальше не обращать внимание на отдельные признаки и детали, однако если глянуть на картину в целом, то много объяснить можно было лишь одним.

И ему было просто страшно в это поверить.

Способность видеть всех духов, чувствительность к странной, пронизывающей и связующей весь мир энергии, которая была основой любой магии, внезапно проснувшаяся в нём магия огня, постоянное внимание со стороны Старших Духов и, на фоне всего этого, факт того, что он являлся родственником нынешнего Огненного Императора.

Так или иначе, Иккинг решил не строить невозможных теорий, а вместо этого — сначала на практике проверить одну свою догадку.

Для этого он ушёл подальше в лес, к одному из крохотных озёр Олуха, расположившегося в глубоком овраге за Вороньим Мысом, краем глаза следя за следовавшей за ним вроде как незаметной тенью.

Впрочем, о ней он скоро забыл.

Эта тень, как он теперь, вспоминая многие факты, мог с уверенностью сказать, уже много лет оберегала его от разных напастей, сопровождая малька почти на каждом его шагу, особенно когда людей рядом не было. (Быть может, среди его соплеменников тень было бессильна…?)

Оказавшись рядом с поверхностью воды, Иккинг стал вспоминать все виденные им упреждения магов воды… В том числе и те, которые он вычитал чисто из праздного любопытства и скуки в найденных им книгах библиотеки острова.

Только один человек на всей планете мог подчинить себе все четыре стихии, и это знали все.

Но последний в истории их мира Аватар был убит ещё в начале правления Магнуса Безжалостного, на самой заре Империи Огня, почти сотню лет назад. И это при том, что всем было известно — в миг смерти предыдущего своего воплощения, душа повелителя четырёх стихий рождалась с младенцем другого народа (и элемента).

Даже если его догадка была верна, то где блуждала его душа ещё восемь десятилетий…?

Может быть, имперцы специально искали ребёнка с даром всех четырёх стихий и убивали его? А потом — всё сначала? И опять, и опять, и опять…

Это многое бы объяснило, особенно учитывая, что принадлежность к какому-либо народу для Иккинга сомнительна — он, так сказать, был полукровкой, сыном мага земли и мага воды.

Тогда и ясно, откуда — огонь.

А поверхность озера оставалась недвижима, практически зеркально гладка и абсолютна равнодушна к любым подкреплённым волей мысленным приказам Иккинга и к его протянутой руке.

Странное разочарование окутало мальчика в тот миг, когда он ощутил вкус поражения.

Ошибся.

Досада на самого себя была столь сильной, что мальчик не заметил, как энергия мира вокруг забурлила, начав двигаться намного быстрее, штиль стал медленно обращаться в шторм, и это было прекрасное в своём разрушительном воздействие зрелище для тех, кто мог это созерцать.

Сила мира бесновалась, подчиняясь его настроению, и пусть это оставалось незаметно для простого человеческого глаза. Напряжение росло, и всё живое медленно отползало подальше, не на пустом месте опасаясь за себя.

Даже духи старались оказаться в тот миг подальше от мальчишки, полного злости на себя и свою наивность, не могли они там оставаться.

Однако, видимо, его Тень — могла.

— Смотри на воду.

Знакомый шелестящий голос нежно окутал сознание, отвлекая от тёмных мыслей, даря спокойствие, и Иккинг даже не удивился, уже давно догадавшись, кому этот самый голос принадлежал.

Он последовал совету, помня — это существо, кем или чем бы оно не было, своеобразно заботилось о нём, но почему-то, правда, струясь сделать своё присутствие для мальчика тайной. Наверное, чтобы не напугать, всё же ситуация сия точно не подходит под понятие нормального.

А вода была полна энергии не меньше, чем хоть что-то иное в этом мире, и она растекалась, подобно самой стихии.

Она сияла и пела, манила, и возникал закономерный вопрос — почему он раньше не заметил этого великолепия. Неужели, он настолько увлёкся собственными мыслыми?

— Видишь силу в ней? Видишь эту Аши…?

— Вижу, — так же шелестяще прошептал Иккинг в ответ, зачарованно глядя на открывшееся ему чудо.

— Потяни её к себе. Энергию, а не воду.

Иккинг так и сделал.

Вода лесного озера подалась ему на встречу, робко окутывая ладонь, давая понять, что ему не показалось.

* * *

Всё было хорошо, всё шло как обычно, по сложившемуся распорядку, и никто не отвлекал мальчика доселе от его повседневных занятий, но… В один прекрасный (изначально он точно таким был) день он был оторван одной из служанок от чтения очередного интереснейшего древнего фолианта, и всё пошло наперекосяк.

— Принц Магнус, Лорд Эйтис звал Вас к себе, — сказала она без заминок, спокойно и доброжелательно, словно не уничтожили её слова его мир.

И мальчик, разозлённый и раздосадованный, поплёлся в кабинет отца, гадая, что же такое ему придумал родитель, ведь в последний раз от присылал за ним слуг примерно никогда.

Кто бы мог подумать, что этот насупившийся растрёпанный мальчишка, быстрым шагом мчавшийся по коридору, спустя годы пройдётся по ним уже в совершенно новом статусе… И некоторые стражи и слуги, которым доведётся пережить чистку, даже увидят это.

Спустя годы он точно будет хозяином этих стен, этого проклятого дворца, в саду которого покоились кости его матери, и он принесёт голову отца ей на могилу.

Просто как благодарность за то, что она дала ему жизнь.

И вместе с жизнью — шанс.

Шанс на то, что у него всё получится, что ему удастся однажды воплотит в жизнь свои мечты. Шанс на лучшую жизнь для всех. Шанс на месть…

И он не упустит этот его!

Погрузившийся в свои мысли, мальчик не замечал, как по стенам цвета венозной крови (крови тех, кто пролил её, строя главную резиденцию Династии, и тех, кто был ею убит!) за ним следовала странная тень.

Лорд Эйтис был на удивление в благодушном настроении, что уже само по себе не могло не напрягать — он был слишком подлым человеком, чтобы радоваться чему-то светлому, доброму, вечному. Магнус приготовился к чему-то страшному, или, по крайней мере, очень неприятному.

Впрочем, сразу же переведя взгляд с лица отца, и заметив отсутствие старших братьев, только рядом с которыми доселе он появлялся в этой комнате, принц сразу же заметил совершенно чужую и лишнюю здесь деталь.

Ну как, деталь…

— Магнус, — чуть гадко улыбаясь сказал Эйтис, — это Мие Ин, дочь министра Ин. Знакомьтесь.

После этих слов Лорд Огня, прямо-таки светясь довольством, жестом указал на замершую рядом со своим отцом, каким-то там высокопоставленным чиновником, девочку.

Всё внутри мальчика оборвалось.

Нет…

— Мы с министром Ин договорились о вашей помолвке, — всё так же ухмыляясь, заявил мальчику его отец, подтверждая его худшие опасения.

Ну вот и всё.

Вот оно, наказание всех сыновей и дочерей Династии, от которого ещё никому не довелось отвертеться — всё могли принцы, кроме как расторгнуть договор о помолвке с какой-либо дочерью аристократа.

В этом их законы были непреложны… Брак или обещание будущего брака закреплялось пред ликом Духов Огня, и нарушать эту клятву было нельзя — за такое даже Лорда Огня можно было казнить без зазрения совести. (Чем пользовались иные хитрецы — находили доказательства нарушения такой вот Клятвы, и…)

Впрочем, всё было не так плохо.

Если Эйтис думал, что Меа была дурочкой, то он очень ошибся — девочка, ровесница Магнуса, была умна, начитана, и неплохо владела магией огня.

А ещё у неё была великолепная родословная, а её отец был ближайшим сторонником Лорда Огня. Это, наверное, и объясняло такой выбор его будущей супруги.

У них было почти три года, ведь, опять же, по законам, обручиться они могли не раньше, чем обоим исполнится пятнадцать лет.

Запас времени — это хорошо…

Это возможность познакомиться, узнать друг друга поближе и даже, чем не шутят духи — подружиться.

Ведь с этим человеком ему придётся всю оставшуюся жизнь делить свой путь, а следовать поговорке о том, чтобы держать врагов даже ближе, чем друзей, не хотелось.

(Как, спустя четыре года, хохотал Магнус, чувствуя своё торжество, когда девочке объявили о том, что она являлась Аватаром.)

---

Примечания:

Лес выглядит примерно так.... (нарисовать его у меня возможности не было, так что я просто нашла картинки):

https://i.pinimg.com/736x/ed/7d/a3/ed7da33c1e73684047c2b271c088fbe2 — mythological-creatures-cool-pictures.jpg

https://99px.ru/sstorage/56/2018/10/image_561810180722103255508.jpg

https://cs11.pikabu.ru/post_img/2020/08/29/10/og_og_1598717946211295263.jpg

А вот и новая глава! Глава сегодня, а не в субботу, как могла бы быть, ибо в субботу у моего товарища день рождения со всеми вытекающими...