Власть женщины сильней (гет)

Юлия вернулась домой днем. Пока хозяйки не было, в палаццо исчезли все следы пребывания в нем солдат. Уставшая от морского путешествия, от размытой осенними дождями Аврелиевой дороги, и, главное, от тревог и волнений последних недель, графиня позволила горничной лишь раздеть себя и без сил упала в глубокий сон. Проснувшись только к вечеру, Юлия сразу приказала готовить ванну и накрывать на стол. Пробуждение госпожи разбудило весь дом. Зажегся свет в окнах, повсюду послышались голоса. Погрузившись в теплую ароматную ванну, графиня думала, что ей делать дальше.

В темноте сада, примыкавшего к палаццо Бельфор с тыльной стороны, двигались две фигуры.

— А ты неплохо знаешь ее дом, брат мой.

— Приходилось выполнять кое-какие поручения, монсеньор, в том числе и ваши.

— Тише! Обойдемся без имен и титулов.

— На этой тропе никого не должно быть. Осторожно, здесь старый бордюр... Я же предупредил.

— Как ты видишь в этой темноте?!

— Эй, вы! А ну стойте, — окликнули незваных гостей из тени мраморной беседки. Послышался звук взводимого курка.

— Спокойнее, милейший, — вперед шагнул один из мужчин.

Брат Иосиф переступил так, чтобы оказаться в полосе лунного света, одновременно закрывая спиной своего спутника. Глубокий капюшон соскользнул с головы, открывая лицо.

— Я и мой друг лишь хотели поприветствовать вашу хозяйку.

— Синьор Шане разберется. Идите за мной.

Позади незваных визитеров из густых зарослей выступили еще двое охранников.

Марк Оттавиани подступил к брату Иосифу:

— Это, по-твоему, значит «тихо пройти»?

Младший иезуит лишь вздохнул в ответ, но вслух обратился к остановившим их людям:

— Мы подчиняемся, синьоры.

Ночных гостей проводили в небольшую комнату в крыле, где проживали слуги. Один из провожатых, войдя первым, обратился к мужчине за столом:

— Синьор Шане, они сказали, что хотят видеть госпожу.

Пьер поднял голову от бумаг и поднялся на ноги:

— Ступайте, Джованни, Рафаэль. Я скажу ее светлости, что вы хорошо несете службу.

Едва за слугами закрылась дверь, он склонился в поклоне:

— Монсеньор, святой отец, простите за такую встречу, но я беспокоюсь за безопасность ее светлости.

Тяжелые челюсти брата Иосифа шевельнулись, словно он едва сдержал ругательство. Но уже в следующий миг провинциал ордена казался совершенно спокойным:

— Надеюсь, эти люди умеют молчать?

— Да, святой отец, — спокойно ответил Пьер, не отводя взгляда.

Брату Иосифу показалось, что в серьезных серых глазах управляющего мелькнули усмешливые искорки.

— Мне сообщить ее светлости, что синьоры желают ее видеть?

— Проводите моего спутника к графине. Краткой дорогой.

Пьер согласно склонил голову, открыл дверь перед монсеньором, но в последний миг обернулся:

— Приказать проводить вас, святой отец, или вы будете дожидаться синьора?

Брат Иосиф молча посмотрел на кардинала.

— Ты свободен, — бросил Марк и направился следом за Пьером.

Марка Оттавиани провели в гостиную рядом со спальней графини. Пьер попросил разрешения предупредить ее светлость и, поклонившись, вышел. Через минуту к Юлии, нежившейся в ванне, вошла горничная:

— Госпожа, Пьер сказал, что вас ждет мужчина, которого привел брат Иосиф.

Несколько мгновений Юлии потребовалось, чтобы справиться с удивлением.

— Помоги мне, Женевьева.

Дверь гостиной, где ночной гость ожидал хозяйку дома, бесшумно отворилась. Легкие быстрые шаги босых ног, тонкий аромат духов — Юлия вошла в комнату. Она успела только подобрать влажные волосы лентой и надеть на еще горячее после купания тело тонкое домашнее платье.

Плащ и шляпа Марка уже давно лежали на столе. Сам он при звуке шагов отвернулся от окна. Некоторое время Оттавиани просто смотрел на нее. Потом на лице его появилась улыбка — Юлия стояла перед ним босая, в нелепой длинной тунике, делавшей ее похожей на девочку, раскрасневшаяся от горячей воды. Выражение на лице Марка постепенно сменилось. Он посерьезнел, в глазах зажглись жадные, голодные огоньки. Мужчина в несколько стремительных шагов преодолел разделявшее их расстояние и требовательно привлек женщину к себе.

— Как же я соскучился, — прошептал он в душистую влажную макушку после долгого поцелуя.

— Как хорошо, что ты пришел, мой римлянин, — Юлия подняла голову, глядя на него снизу вверх, обвив сильную шею нежными руками. Долгий поцелуй растопил странное леденящее чувство, охватившее ее на пороге комнаты, когда она замерла, узнав Марка, и в очередной раз — словно штормовой шквал накрыл ее — осознала: никогда больше, глубоким вечером или солнечным днем, ни на закате, ни на рассвете, ее не будет вот так ждать Феличе Перетти.

— Как хорошо, что ты пришел, — повторила она. — Мне так тебя не хватало.

Юлия прижалась лбом к груди Марка, вдыхая уже знакомый, но еще не ставший родным запах.

— У тебя замерзнут ноги, — он отстранился, но лишь для того, чтобы подхватить ее на руки. — Куда отнести тебя, богиня?

— А куда ты готов отнести меня, римлянин? — Юлия уткнулась носом в его шею, улыбаясь. — Спальня там, — легкое движение головы и лукавый взгляд обозначили направление.

Впервые за долгое время ей стало спокойно и легко. Легко, потому что не нужно принимать решения, бороться и бояться. Она прерывисто вздохнула и крепче обняла Марка.

Марк лежал, раскинувшись на простынях; тело, несмотря на осенний холод в комнате, блестело от пота. Когда ему удалось выровнять дыхание, он рассмеялся.

— Я не привык к столь долгому воздержанию. Прости, если был тороплив.

Услышав слова мужчины, Юлия приподнялась, опираясь на локти, и с интересом заглянула Марку в глаза:

— Это лучшее признание, которое я слышала от мужчины.

Подобрав волосы, она села на постели лицом к нему, откровенно любуясь сильным телом. Марк довольно усмехнулся.

— Но богине есть еще за что похвалить римлянина... Ты довольна результатом наших действий? Все обвинения сняты. Филипп испанский уже видит во сне, как его войска маршируют через земли Манфреди покорять протестантов. Путь на кастильский престол открыт для тебя.

— Я бесконечно благодарна тебе... вам, — взгляд женщины стал серьезен и даже отчасти грустен. — Но в Испании я поняла, что там не будет никого из тех, кто мне дорог здесь. Там не будет тебя. Я останусь одна.

Смягчая грусть слов, Юлия склонилась к его губам. Не прерывая поцелуя, Марк перекатился, укладывая Юлию на подушки, навис над ней, пристально глядя в глаза и сказал:

— Ты справишься.

— Твоя уверенность во мне иногда меня пугает, — улыбка Юлии стала чуть ироничной. — Ты же отправишь со мной человека, которому я смогу доверять и который будет моим советником? Раз уж сам ты не сможешь покинуть Вечный город.

— Конечно. И ты можешь угадать, кто это будет. Хотя, я с удовольствием оставил бы его при себе. В некоторых делах он незаменим.

— Брат Иосиф, — даже тени сомнения не было в голосе Юлии.

— Да. Правда, для этого придется сделать некоторые перестановки в Ордене. Но это вообще давно пора сделать.

Оттавиани вновь лег на спину и задумался. Юлия молча поднялась, дошла до столика, на котором стоял кувшин с вином. Наполнила два бокала и вернулась на постель. Так же молча протянула один из бокалов мужчине, второй поднесла к губам. Пригубив вино, осторожно, кончиками пальцев изящной ножки прикоснулась — щекоча и лаская — к боку мужчины.

— О чем ты задумался, римлянин?

Мысли Марка вернулись в спальню графини. Он сделал глоток вина и посмотрел на Юлию:

— О великих делах, которые будут твориться твоими руками.

— ...но по воле твоей и Папы, — спокойно закончила его фразу графиня. На мгновение прикусила губу, но все-таки решилась. — Дело о покушениях на Боргезе и Перетти закончено?

— С тебя все обвинения сняты.

— Ты уже говорил это, — улыбнулась женщина. — Нашли ли того, кто был их настоящим организатором?

— Папа приказал прекратить расследование.

— Новый Папа? — взгляд Юлии, устремленный на мужчину, был серьезен.

— Да.

Он не отвел глаз, лишь поднялся и сел на постели. Графиня отвернулась, опустила голову. Юлия ясно видела, что Генерал не хочет говорить с ней об этой истории. И все же она упрямо проговорила:

— Значит те, кто убил монсеньора Перетти и покушался на Боргезе, останутся безнаказанными и уверенными в своей правоте?

Марк долго молчал, после твердо произнес:

— Тот, кто более иных виновен в смерти кардинала Перетти, уже мертв, — Оттавиани предоставил Юлии возможность самой решить, о ком он сказал. — А Камилло Боргезе готов проявить христианское милосердие и простить покушавшегося на его жизнь. Если этот человек не проявит более себя подобным образом в Риме.

— Значит, это расследование не прекращено. Оно завершено. И каждому воздалось по его делам, — после короткого молчания негромко проговорила Юлия. — Я правильно услышала вас, монсеньор?

— Нет, синьора.

Он перекатился к краю кровати и поднялся. Поискал на полу свои штаны, надел их.

— Нет, синьора, — повторил Марк. — Завершены расследования смерти кардинала Перетти и... кардинала Беллармино. Расследование дела о покушении на Камилло Боргезе остановлено. И этот факт еще предстоит осознать одной небезызвестной вам синьоре и монсеньору Монтальто.

Оттавиани решил, что Юлии лучше будет знать все до конца. Поэтому его тон и взгляд стали жесткими. Юлия поднялась следом за ним, накинула легкий пеньюар и подошла к мужчине:

— Прости, если я задаю вопросы, которых мне задавать не следует, римлянин. Просто скажите об этом, и я запомню, монсеньор Генерал.

Спокойный, серьезный взгляд теплых золотистых глаз безмолвно договорил: "Ты можешь показать мне мое место. А я буду решать — мое ли оно".

— Ты хотела знать, — он коснулся ее лица, заставляя поднять голову. — Я постарался ответить честно.

Юлия не отстранилась, наоборот, потянулась к его губам:

— Спасибо, — в коротком слове была ее искренняя благодарность, нежность и что-то еще... Невероятная, пугающая надежда, что этот человек не причинит ей боли, что в его объятиях будет спокойно и надежно. Не так как было с тем, единственным, ставшим частью ее жизни. Иначе. Но будет.

Марк двинулся навстречу, заметно расслабившись. И он, и Камилло Боргезе, ныне Папа Павел, опасались, что освободившись от всех обвинений, графиня де Бельфор потребует четкого ответа — кто виновен в смерти кардинала Перетти.

Когда закончился этот поцелуй, наполненный нежностью, Юлия негромко спросила:

— Я могу задать еще один вопрос, монсеньор?

— Вопросы вы, синьора, можете задавать какие угодно и сколько пожелаете, — милостиво разрешил Генерал и улыбнулся.

Короткая лукавая и понимающая улыбка тронула губы графини:

— Но, надеюсь, буду и получать ответы.

Юлия стала серьезной:

— Что ждет моего сына, монсеньор Генерал?

— Он будет наказан.

— За что?! За то, что верно служил Церкви и своему начальнику, Великому инквизитору? — в голосе Юлии прозвучало отчаянье. — Разве Бенвенуто мало сделал для блага Церкви, что должен быть наказан за ошибку, причиной которой был не он?

— Вы мало знаете этого молодого человека, и оттого идеализируете его. Кто бы ни был причиной, ошибку монсеньор Монтальто совершил сам. И сам должен расплатиться за нее, — кардинал и сам не заметил, как перешел на официальный тон.

Марк с досадой закусил губу. Но чем она вызвана — оборотом, который принял разговор с Юлией, или обломившимся крючком застежки пурпуэна — было не ясно.

— Я не идеализирую его. Я отдаю себе отчет в том, что он боролся против вас, что желал поражения мне... Им движет что-то очень личное, что заставляет его ненавидеть меня, Марк. Ему противна даже мысль о том, что его мать — я. Но для меня он — мой сын, человек ради которого я когда-то была готова совершить грех. В нем течет кровь Феличе Перетти, вашего соратника и друга. Его учил брат Иосиф. Бенвенуто умен и талантлив. Он сможет многое сделать для Святого престола... вместе с вами. Вам нужно лишь один раз простить ему ошибку, Генерал.

Юлия говорила негромко, подбирая слова, не скрывая своих чувств, а перед глазами было бледное запрокинутое лицо Бенвенуто у нее на коленях в том же испанском монастыре, где когда-то она оплакивала разлуку с новорожденным сыном.

— Я прошу для него милосердия и защиты, монсеньор.

Оттавиани побледнел, в его глазах зажглись очень похожие на гнев огоньки, когда он услышал последние слова Юлии.

— Даже ради вас, синьора... Молодой кардинал должен накрепко усвоить урок. Кроме того, я могу простить ему все, что угодно. Но он не простит мне некой, выдуманной им же, обиды.

Юлия, всем существом ощущая, что подошла очень близко к запретной черте, прикусила губу и покачала головой, не соглашаясь. Перевела дыхание.

— Монсеньор, не ради меня. Ради него, ради памяти Перетти, ради того, что он сможет сделать для церкви. Он всего лишь юноша, оставшийся без старшего и опытного наставника. Смерть монсеньора Перетти стала для него потерей, понять глубину которой даже мне трудно. Для нас это слишком разные потери. Направьте его, дайте ему ощутить поддержку, и вы обретете помощника и союзника, чьи ум, упорство, преданность вере послужат для общих целей! — Юлия подняла голову и нашла взгляд кардинала.

Он отвернулся, не выдержав искренней мольбы в глазах женщины. Но это не заставило его смягчиться. Напротив, римский профиль, казалось, еще более заострился: "Перетти... Потеря... Ну, конечно..."

— Есть основания сомневаться в том, что кардинал Монтальто безраздельно предан вере и церкви.

— Нет, монсеньор, нет…

Голос Юлии ослаб от страха за сына. Если ошибку в политической игре ему, со временем, наверняка бы забыли, то обвинение в ереси грозило — почти наверняка — смертью. Графиня сделала шаг к мужчине:

— Это ошибка. Этого не может быть!

Взгляд Юлии скользнул в сторону, словно уходя за воспоминанием о сцене однажды напугавшей ее в соборе святого Антония, когда от могилы кардинала Перетти ушел, после долгих раздумий, инквизитор Менголли.

— Он на могиле отца поклялся служить делу веры.

— Довольно! — взорвался Марк Оттавиани. — Или это поссорит нас, синьора. И вот этого я точно не прощу Бенвенуто ди Менголли!

Юлия отступила от него, опустила голову, пряча отчаяние в потемневших от тягостного предчувствия глазах. Сникли плечи, словно под тяжестью неподъемной ноши.

— Скажите, Генерал, вы не хотите или не можете сделать то, о чем я попыталась просить вас? — голос Юлии был тихим, но вопрос прозвучал очень требовательно.

— Ничего ужасного не грозит вашему сыну, — раздраженно проговорил он, сожалея, что дал волю чувствам. — Хотя стоило бы устроить ему публичную порку.

Юлия несколько мгновений молчала, осмысливая услышанное, успокаивая тревожно бьющееся сердце. А потом шагнула к мужчине, вскинула голову, заглядывая в глаза кардинала:

— Обними меня, римлянин, — то ли просьба, то ли приказ. — Помоги поверить, что все страшное уже закончилось.

Марк чуть улыбнулся, еще ощущая сполохи недавней гневной вспышки, зарылся рукой во влажные, спутанные волосы женщины:

— Все страшное закончилось. Впереди только интересное.

— Я верю тебе, — Юлия прикрыла глаза, чуть повела головой, ласкаясь к сильной мужской руке. И уже ее пальцы запутались в волосах мужчины, скользнули по все еще жестко очерченным скулам, легли на широкие плечи, которые стали опорой для потянувшейся всем телом, всем существом к нему женщины.

— Какого мужа ты хочешь в Кастилии? — после примиряющего поцелуя спросил Марк.

— Не похожего на вас, монсеньор, — улыбнулась Юлия. — Ни в чем.

— Хм... Значит, преклонных лет, не красавца и дурака... Придется постараться найти того, в ком будут сочетаться эти качества.

— Именно такого, — согласно кивнула головой Юлия. — Но вы забыли еще об одном... Может быть самом главном...

Теплая, чуть лукавая улыбка засветилась в ее глазах.

— О чем? — он искренне заинтересовался.

— О нет, — Юлия отрицательно мотнула головой. — Догадайтесь сами, монсеньор!

Догадка осенила Марка, лицо его посветлело, и следующие слова он произнес очень серьезно:

— И главное, он не полюбит вас, Юлия де Ла Платьер.

— Да, Марк Оттавиани. А я никогда не смогу даже подумать о любви к нему.

Днем, уже в своем кабинете в доме Ордена кардинал Марк Оттавиани думал о том, что с мальчишкой надо кончать, или он так и будет мешаться тенью Перетти. Но в памяти тут же всплыли наполненные страхом и мольбой глаза женщины. "Ничего, — оборвал себя Генерал. — Пережила же она смерть его отца... Но не сразу. Не сейчас. Надо вынудить его дать повод".

Когда, в ранней предрассветной синеве, Марк ушел, Юлия свернулась под одеялом, пытаясь осознать и понять свои чувства — к нему, к себе. Даже в мыслях она не могла назвать свои чувства к этому мужчине любовью, потому что до этого знала другую любовь — всеохватную, всепоглощающую, когда ощущение цельности приходило лишь рядом с Феличе. Ее чувства к Марку были другими — в них не растворилась она сама, и он не поглощался ею. Оставаясь самой собой, она находила в нем то, что делало его интересным, желанным. И оба они оставались равными в этой игре, в этих отношениях. Была ли это любовь? Юлия не могла ответить на этот вопрос. Чувствовала лишь, что Марк Оттавиани вдруг занял особое место в ее жизни и мыслях. А еще она отчетливо понимала, что, вопреки правилам и привычкам своих собратьев, Генерал был с ней искренен. Может быть, лишь недоговаривал, отвечая на ее вопросы. Только в одном она не поверила ему — в словах о судьбе сына. Сейчас, лежа без сна в предрассветных сумерках, Юлия совершенно ясно осознала — Бенвенуто ди Менголли стал не нужен новым властителям Вечного города. А вкупе с его характером, его амбициями, его ненавистью к новому Папе и обидой на Генерала — это было почти гарантией гибели. "Феличе, что же мне сделать, чтобы защитить его?"

Графиня завернулась в шерстяное матине и вышла на балкон. Оперевшись на мраморные перила, она смотрела туда, где медленно и неуклонно светлело небо, словно надеялась, что встающее над Римом солнце принесет ей ответы.

* * *

Уже на следующий день после возвращения графиня дала поручение Пьеру найти синьорину делла Пьяцца. Вскоре Стефании в монастыре передали записку — синьора де Бельфор будет рада вновь видеть в своем доме приемную дочь. Синьорина ответила согласием и, сердечно поблагодарив сестер-урсулинок за приют, покинула Дом покаяния.

Двух вечеров Юлии и Стефании хватило, чтобы поговорить о многом. Старшая женщина знала все, что произошло с того дня, как Стефания оказалась в доме Бенвенуто ди Менголли. Младшая — только часть, общую канву приключений графини. Синьора де Бельфор велела Стефании сидеть в палаццо — восстанавливать силы и наверстывать упущенное в образовании. Сама графиня всерьез задумалась о том, что названную дочь необходимо выдать замуж.

Встретилась графиня и с Теодоро. Их разговор был кратким. Предводитель римских подонков сообщил результаты наблюдения за Марией Сантаре, подтвердив догадку Юлии о том, что баронесса была у Марка Оттавиани, — в его палаццо, поздним вечером, но очень и очень недолго; и вышла оттуда в слезах. Графиня, поблагодарив Теодоро за помощь увесистым кошелем и щедрыми подарками для его людей, попросила и дальше следить за синьорой Портиччи.

Теперь синьора де Бельфор готовилась к визитам подруг и знакомых, которые обязательно захотят узнать подробности произошедшего, особенно теперь, когда о снятии всех обвинений с некогда опальной графини было объявлено публично.

* * *

На обратном пути из испанского порта в Чивитавеккью кораблю, на котором плыл монсеньор Монтальто, снова не повезло. Шторм изрядно потрепал судно и задержал путника. Но Бенвенуто и не торопился возвращаться в Вечный город. Страх вернуться проигравшим, как он понял в самый отчаянный день морской бури, был сильнее страха погибнуть в пучине.

Продвигаясь по Аврелиевой дороге к Риму, Менголли размышлял о нескольких последних днях, проведенных в Мадриде. Правильно, что он не стал настаивать на сохранении за Марией Сантаре призрачного права стать наследницей кастильской короны. Ему удалось даже выменять у графа Оливареса его письменное обещание представить баронессу Портиччи королю как законную претендентку на пару железных рудников в Калабрии. Невыносимо было представить, как придется по возвращении склонить колени и припасть к перстню на руке Камилло Боргезе, руке, обагренной кровью отца. Как придется смотреть в глаза кардиналу Оттавиани и брату Иосифу и видеть в них торжество. И еще одно тревожило молодого кардинала — Мария Сантаре могла счесть его проигрыш предательством и в ответ предать сама.

Увидев хозяина впервые после возвращения, Валлетто едва не застонал от острого чувства, пронзившего его. Черные круги под глазами, багровые отсветы в глубине угольных глаз. Фигура все так же подтянута, но шаг тяжел. Тонкие губы сжаты так плотно, что почти не видны на белом лице. Камердинер понял — огонь, полыхающий в Драконе, сжирает его изнутри. Хозяин должен принять свою сущность и пройти обряд слияния! Или общине придется еще половину столетия ждать Крылатого Дракона. Но вот только он — Валлетто — уже вряд ли дождется.

Капитан, встретивший кардинала дружеским крепким рукопожатием, недовольно оглядел патрона:

— Паршиво выглядите, монсеньор.

— Устал, — равнодушно ответил Менголли. — Несколько дней шторма вымотали всю душу.

Антонио принял это объяснение и не стал предлагать пригласить врача для его высокопреосвященства.

На следующий день после прибытия в Рим монсеньор Монтальто прошел через ворота Ватикана. Ему предстоял отчет о выполнении миссии легата.

* * *

Это была не опала. Это было ничто. Изощренно, ловко его, не лишая должностей и сана, отстраняли от мало-мальски важных дел Ватикана. То, что ему приходилось делать, было сродни поручениям служке в сельском приходе. Менголли оставалось только сосредоточиться на делах своего почетного, но очень небольшого диоцеза. Лишь раз тот, кто имел теперь власть в Городе и мире, проявил себя открыто, на заседании коллегии. До сих пор в ушах Бенвенуто громом звучало: "Сядьте, кардинал Монтальто! Нас не интересует ваше мнение".

Не добавляло оптимизма и то, что во время народного разгула в дни безвластия в Риме пострадал первый этаж палаццо Перетти-Монтальто. Валлетто и капитану удалось отстоять имущество кардинала, но дворец был осквернен. И Бенвенуто не желал жить там, пока не будут устранены все последствия. На время он снял небольшой дом на окраине района Треви.

Антонио ди Такко постучал в двери комнаты, где кардинал Монтальто имел обыкновение вечерами писать проповеди.

— Да, входи. Твой стук сбил меня с мысли, синьор ди Такко.

— Прошу прощения, монсеньор.

— Что у тебя в руках?

— Странно, — капитан пожал плечами. — Мальчишка в хабите послушника остановил меня на улице и сказал, что это нужно передать вам.

Капитан подошел к столу, за которым сидел Бенвенуто, и положил перед кардиналом сверток. Несколькими резкими движениями Менголли развернул ткань. Колье. Жемчуг в серебре, с вкраплениями рубинов. Украшение показалось Бенвенуто знакомым. Вместе с ним лежала записка, написанная на клочке голубоватой бумаги. Менголли прочитал: "Известная вам синьора оставила это у меня, в спешке покидая мой дом. Ни она, ни эта безделушка не в моем вкусе. М.О."

— Что там? — обеспокоенно спросил Антонио, наблюдая, как Менголли сминает небольшой лист в кулаке.

— Ничего. Привет от… друга, — помертвевшим голосом ответил Бенвенуто, отбросил скомканный лист и, резко поднявшись из-за стола, прошелся по студиоло. Антонио заметил, что кардинал продолжает сжимать и разжимать кулаки.

— Капитан, составьте мне компанию. Разомнемся во дворе, — глядя куда-то за окно, проговорил Менголли.

Антонио нахмурился и шумно вздохнул:

— Нашли бы вы себе уже мальчика для битья, монсеньор.

— Ладно, — легко согласился кардинал. — Тогда вели принести вина.

Когда кувшин опустел наполовину, Антонио решился нарушить молчание:

— Интересные приветы шлют вам друзья, монсеньор.

Он повернулся, чтобы посмотреть на сидящего рядом в кресле Менголли. Бенвенуто промолчал. Он словно наяву видел, как в языках пламени камина, маленького и убогого по сравнению с камином в палаццо Перетти-Монтальто, танцует Мария Сантаре. "Зачем она ходила к Генералу? Хотела заполучить нового покровителя? Не вышло… Место уже занято, дорогая баронесса".

Антонио так и не дождался ответа на свое замечание. С досадой махнув рукой, он просто разлил остатки вина по бокалам и, вслед за Бенвенуто, уставился на огонь.

— Скажи, Антонио, по-твоему она красива?

Капитан едва не поперхнулся от неожиданности.

— Эм… О ком вы, монсеньор? — решил все же уточнить он после краткого раздумья.

— О донне Марии, синьоре Сантаре.

Антонио подавил вздох облегчения. Разговоры о Стефании делла Пьяцца капитан с некоторых пор очень не любил.

— Ну, она привлекательна. Худовата только, но волосы и глаза хороши.

— А ты согласился бы поиметь ее в своей постели? Если бы она сама пришла к тебе?

Антонио поставил опустевший бокал на стол и поднялся:

— Монсеньор, я не священник и не лекарь, чтобы так запросто говорить о женщинах.

— Прости, капитан. Меньше всего я хотел оскорбить тебя, — отрешенно проговорил Менголли. Бенвенуто так и не отвел взгляда от огня. В его воображении Мария танцевала в огне уже обнаженной, соблазнительной, страстной — какой была во время их последней встречи. Но теперь все это предназначалось другому мужчине. Его врагу. Бенвенуто не следил за лицом. И вставшему напротив него капитану был отлично виден застывший взгляд, отражающиеся в черноте изгибы языков пламени, искривленные то ли гневом, то ли презрением тонкие губы. Женское украшение, записка, вызвавшая явно приступ ярости, вопрос молодого мужчины — Антонио сделал свои выводы. Это заставило его вернуться в кресло и задумчиво проговорить:

— Есть в этой синьоре что-то хищное.

Капитан как наяву увидел пронзительно-холодный взгляд прекрасных голубых глаз баронессы и радостное удовлетворение, наполнившее его при виде убитого Луки Маринетти. Ди Такко тряхнул головой, прогоняя воспоминание:

— Я не любитель такого.

Менголли коротко посмеялся:

— Ты наблюдателен, Тонио. И честен. Почему же ты до сих пор не спросил меня, как я прошел через огонь в Форли?

В памяти ди Такко всплыла картинка: высокая худощавая фигура со шпагой в руке шагает прямо в огонь, и тот взвивается, заслоняя собой и фигуру и широкий церковный проем, чтобы через мгновение опасть, как поверженный противник к ногам победителя. Пожав плечами, Антонио уверенно ответил:

— Я не хочу этого знать, монсеньор. Вы тогда вытащили всех нас из западни. И мне все равно как. Когда дело касается жизни и смерти, я не задумываюсь о средствах.

Бенвенуто оторвался от лицезрения пламени в камине и повернулся к капитану. Широкие темные брови удивленно изогнулись, в глазах читалось одобрение. Менголли заинтересованно спросил:

— Откуда ты, синьор ди Такко? Кто твой отец?

— Клаудио ди Такко, барон Аверро. Это недалеко от Гроссето. Земли там мало, в основном болота и пастбища. Я пятый в семье. После меня были еще две девочки, но они умерли.

— И тебе ни земли, ни пастбищ уже не досталось… Либо церковь, либо армия.

— Отец решил — армия, когда увидел, как я дерусь с тремя братьями во дворе, — Антонио невесело, но самодовольно усмехнулся.

— Ты их побил, — без тени сомнения проговорил Менголли, окинув взглядом собеседника — высокий, широкоплечий, с сильными руками и копной непослушных темных волос.

— Сколько тебе было? — спросил он.

— Не знаю. Восемь или девять лет. На самом деле я рад, что убрался оттуда. Слышал, отец и старший брат умерли от лихорадки, — капитан равнодушно пожал плечами. — Болота…

Кардинал, легко выдохнув, откинулся на спинку кресла, но тут же пружинисто поднялся, будто и не пил вовсе.

— Ты научишь меня драться, — Менголли прошел обратно к столу.

— Монсеньор, мы же решили однажды, что кулачный бой не ваша стезя.

— Научишь, — упрямо повторил Бенвенуто, обернувшись.

— Хорошо. Воля ваша, — обреченно проговорил ди Такко и широко, многообещающе улыбнулся, обнажив зубы.

— Ступай отдыхать, капитан. Только скажи Валлетто, пусть приготовит лошадь. Я поеду к донне Марии.

Антонио хотел было что-то сказать, но жесткий холодный взгляд кардинала остановил его. Вздохнув, капитан направился к камердинеру. Уже почти за дверью его нагнал вопрос Менголли:

— А она все еще там?

Вот теперь у Антонио не было ни капли сомнения, о ком спрашивает его молодой патрон: столько едва сдерживаемой надежды и почти болезненного интереса было в голосе Менголли.

— Нет, монсеньор. Она уже в палаццо Бельфор. И говорят, графиня ее никуда не выпускает.

Сказав это, капитан поспешил прикрыть за собой двери.