Власть женщины сильней (гет)

Валлетто отослал конюха и сам встретил Менголли во дворе, передал господину повод лошади.

— Мне поехать с вами, монсеньор?

— Нет. Ступай в гнездо, собирай людей и начинайте готовить обряд слияния. Время пришло.

Глаза камердинера блеснули радостным торжеством в неровном свете факела.

— Слушаюсь, повелитель…

— Я велел тебе не называть меня так! — раздраженно оборвал его Менголли.

— Простите, монсеньор.

Устроившись, Бенвенуто подобрал повод и направил лошадь со двора.

Длинный плащ, частично накрывший круп животного, надежно скрывал Менголли. Бенвенуто неспешно продвигался по темнеющим улицам к вилле Портиччи. Сверток с жемчужным колье лежал камнем за пазухой. По пути Менголли обзавелся факелом, чтобы хоть немного разогнать сумерки. В проулке, зажатом между двух глухих стен, ему пришлось остановиться: поперек дороги спал нищий. Однако стоило лошади Бенвенуто замереть на месте, как нищий подскочил на ноги, а среди его лохмотьев тускло блеснул нож:

— Слазь, — сиплый голос сочился угрозой.

Но Менголли лишь молча двинул коня на разбойника и распахнул полы плаща так, чтобы стали видны рукоять пистолета и эфес шпаги. Разглядев в свете факела оружие, нищий пустился наутек. Бенвенуто невесело усмехнулся и пробормотал:

— Только бродяги тебя и боятся, кардинал Монтальто.

Дальнейшее путешествие прошло без приключений. Миновав подъездную аллею, Менголли спешился у дверей и постучал. Вскоре на пороге комнаты, куда слуга проводил гостя, появилась хозяйка виллы.

Мария Сантаре, одетая так, словно только что откуда-то вернулась или, напротив, куда-то собралась, остановилась, не дойдя нескольких шагов до Бенвенуто. Она пыталась угадать по выражению его лица — с чем он пожаловал, знает ли о том, что произошло между ней и Марком Оттавиани. Однако кардинал не собирался помогать ей в этом. Его лицо оставалось совершенно бесстрастным. Повисло молчание. Менголли вынул сверток и развернул его на столе. Багровыми искрами сверкнули рубины и отразились в переливах жемчужного перламутра. Этот блеск словно оживил Марию. Она вздохнула:

— Прости, я не знала, как обратиться… Я боялась, ты совсем не придешь.

— Объясни мне это, — Менголли протянул баронессе записку, написанную Марком Оттавиани.

Пережитый позор, унижение, страх ожили, стоило Марии прочесть несколько беспощадных строк. Слезы и гнев тугим комком подкатили к горлу.

— Негодяй… Бенвенуто, я очень виновата. Я просчиталась и поставила тебя под удар.

— Мария! — Менголли повысил голос. — Просто попытайся объяснить мне, как эта вещь попала к Генералу, и что дало ему повод написать подобную мерзость.

Она постаралась успокоиться.

— Когда новым Папой выбрали Боргезе, я испугалась. За тебя, Бенвенуто. Как только ты уехал из Рима, я почувствовала, что что-то случится. Так и произошло. Папа, поддерживавший тебя, умер. Вокруг никого. А твои и мои враги торжествуют. Я решила воспользоваться давним приглашением кардинала Оттавиани, чтобы напомнить ему про обещание помочь дочери друга. Я просила у него милости и защиты для тебя, Бенвенуто.

Менголли внимательно выслушал Марию. Черные глаза подозрительно сузились:

— Признайся, ты пыталась его соблазнить.

Лицо Марии залилось румянцем. Она отвернулась от Менголли; унимая дрожь, стиснула руки на груди.

— Я не могла угрожать Генералу...

— И ты решила его купить. Своим телом. А, может быть, все намного проще? Может быть, ты хотела заручиться поддержкой ближайшего соратника нового главы Святого престола? Воспользоваться отсутствием графини де Бельфор и тем, что меня рядом нет?

На смену лихорадочному румянцу пришла бледность. Мария повернулась к Бенвенуто. Отчаяние изломало линию губ, голубые глаза сверкали от сдерживаемых слез.

— Нет! Я думала, что смогу помочь тебе — моему любимому и отцу моего ребенка.

Он решил, что ослышался и переспросил:

— Кому?!

Она снова отвернулась.

— Отцу моего ребенка, монсеньор. Вам.

Менголли молчал. Комнату заполнила тишина. Наконец баронесса расслышала тихое бормотание:

— Но как…

Напряжение едва не прорвалось смехом, однако Мария сдержалась. Чуть повернувшись, спросила, сдерживая улыбку:

— Вы не знаете, как это бывает?!

Менголли с досадой глянул в ее сторону и воскликнул:

— Да знаю я, как это бывает!

Он прошелся широким шагом за спиной Марии, потом обратно. Большой палец скользил по губам, отражая глубокую задумчивость кардинала.

— Просто это так неожиданно и так не вовремя, — тихо произнес он и еще тише добавил, — или наоборот, слишком вовремя.

Мария услышала лишь первую часть фразы. Смех улетучился. Подбородок задрожал уже не от сдерживаемой улыбки, а от слез. Надежда медленно осыпалась осколками. Мария с горечью осознала, что подспудно, в душе всю последнюю неделю после того, как врач рассеял сомнения, лелеяла наивную мечту. Она глубоко вздохнула, глотая душный соленый ком, и развернулась лицом к Менголли:

— Вы не желаете, чтобы это дитя появилось на свет?

Ей казалось, что она спрашивает твердо, холодно, как ростовщик в конторе, но на самом деле вопрос прозвучал так тихо, что Бенвенуто пришлось вновь переспросить:

— Чего я желаю?

— Одно ваше слово, монсеньор, и это дитя не появится на свет.

До Бенвенуто дошел смысл слов. Лицо исказилось гневом. Он стремительно шагнул к Марии, встряхнул ее за плечи, заглянул в глаза:

— С ума сошла? Не смей и думать об этом!

— Но… Ты не рад, — теперь слезы туманили голубые глаза еще и от боли — до того сильно Бенвенуто сжал пальцы на ее плечах.

Менголли ослабил хватку, но не отпустил Марию, а наоборот, привлек ее к себе. Взгляд не стал теплее, но голос смягчился:

— Я рад. Правда. Когда ты узнала?

Еще не веря, что гроза миновала, Мария ответила осторожно:

— Чуть больше недели назад.

"Уже после визита к Оттавиани…" — отметил Бенвенуто.

— А если бы я, наслушавшись сплетен, получив эту посылку, так и не пришел?

— Я бы молчала. И ждала.

"Вот это вряд ли…" — усмехнулся он про себя. Менголли отстранился, поднял лицо Марии к своему, легкими поцелуями собрал влагу в уголках посветлевших глаз, спустился к губам, требуя раскрыться. Руки с плеч скользнули к талии и ниже, смяли платье, заставляя бедрами прижаться к чреслам. Мария всем телом подалась навстречу, приподнялась на носочки, чтобы единение губ стало крепче.

Бенвенуто отступил первым.

— Береги себя. И обещай мне, что больше не будешь помогать мне подобным образом.

— Ты не останешься?!

— Я не хочу навредить тебе и ребенку. А быть рядом и лишь смотреть на тебя, не смогу.

— Но… Мы столько не виделись.

— Прости. Мне еще нужно сделать кое-что этой ночью. Я теперь должен позаботиться о вашей безопасности. Завтра я договорюсь, чтобы тебя посмотрел Давид Лейзер. Он лучший врач в Риме.

— Я знаю его. Хорошо.

Мария растерянно смотрела, как Бенвенуто накинул плащ, надел перчатки и направился к выходу. У порога он обернулся, указал на стол, где осталось лежать жемчужное колье, и сказал:

— Продай его, а деньги раздай бедным. Или отдай кому-нибудь. Я подарю тебе другое.

Менголли легко сбежал по ступеням крыльца, отвязал от коновязи свою лошадь и вскочил в седло. На душе было просторно, свободно. Он вдохнул полной грудью и коротко рассмеялся. Ночной холодный воздух помог избавиться от навязчивого сладковатого аромата, заполнившего во время поцелуя не только ноздри, но и как будто всю голову. Поверил ли он Марии Сантаре? Все, что он знал об этой женщине, предостерегало от подобного. Удайся ее авантюра с Марком Оттавиани, и — Бенвенуто был уверен — у этого ребенка через месяц был бы иной отец. Но Генерал остался верен графине де Бельфор. В одном Менголли не сомневался — ребенок его. Пока длились их отношения, ни с кем иным Марии не позволил бы быть сам Роберто Беллармин. Жаль только, что зачат ребенок был до обряда слияния, и в этом Бенвенуто мог винить только себя. Но, когда придет время, он проследит, чтобы роды прошли в соответствии с ритуалом рождения дитя Крылатого Дракона.

Провожая Бенвенуто взглядом, Мария, сама того не замечая, положила руку на живот. Она опустилась на стул с прямой резной спинкой. Баронесса кончиками пальцев тронула колье, и это прикосновение оживило воспоминания. Ледяной, злой, полный презрения взгляд серо-голубых глаз и отдающий металлом голос: "Побыстрее, синьора!" Мария отдернула руку, словно обожглась. Чего она ждала от встречи с Менголли? Объяснения, прощения. А после признания в том, что носит под сердцем его ребенка? Ответного признания? В чувствах? Наивная провинциальная дурочка. Но он ведь обещал позаботиться. А как загорелись его глаза, когда она, проверяя, предложила избавиться от плода! Это из-за того, что все эти... делают с ним! Кардинал Монтальто должен вернуться в ряды победителей! Только тогда и она, Мария Сантаре, будет уверена в своем будущем и в будущем своего ребенка. У Менголли два главных противника. До Боргезе ей теперь не добраться, а вот Марк Оттавиани — вполне достижимая цель. Значит, пора написать в Монтепульчано, брату. А пока он добирается до Рима, можно попробовать использовать другой способ повлиять на врагов Бенвенуто. Ведь не сможет же… бабка остаться равнодушной к судьбе своего сына. Представив Юлию де Бельфор в роли бабушки с внуком, Мария расхохоталась. Успокоившись, баронесса приказала принести горячий травяной отвар с медом и письменные принадлежности.

* * *

После состоявшегося объяснения Бенвенуто бывал у Марии Сантаре регулярно, но оставался с ней очень недолго. Большую часть своего времени кардинал посвящал попыткам вернуть хоть толику того влияния, каким обладал при прежнем Папе и под крылом монсеньора Беллармино. Со своей женщиной он был предупредителен и нежен, но черная пустота взгляда все чаще пугала Марию. Хотя и сам взгляд ей удавалось перехватить не всегда — Бенвенуто почти не отводил его от живота женщины. Марии начало казаться, что и улыбки, и ласки предназначены больше не ей, а ребенку. После возвращения Менголли из Испании, они так и не были ни разу вместе в постели. Дальше глубоких, волнующих поцелуев Бенвенуто не заходил, объясняя свою сдержанность заботой о здоровье будущего малыша и его матери. А тело Марии уже томилось неудовлетворенностью и желанием. Не помогали особые духи, которыми баронесса воспользовалась во время визита к Марку Оттавиани — как и в день объяснения Бенвенуто оставался нечувствителен к соблазнительному аромату. Не помогло и снадобье, придуманное и приготовленное специально для него. Бенвенуто похвалил освежающий напиток, вскользь поинтересовался рецептом, крепко поцеловал баронессу, лишний раз огладил ее живот и попрощался. После таких визитов Марию все чаще охватывало раздражение, граничащее со злостью — на ребенка во чреве. Но все же не это больше всего беспокоило баронессу Портиччи. Больше прочего ее волновало то, что напряжение и гнев, которые клокотали в кардинале Монтальто, когда он заезжал на виллу прямо из Ватикана, стала сменять глухая апатия. Кроме того, были еще какие-то важные ночные дела, на которые Менголли изредка ссылался. От отчаяния баронесса даже наняла мальчишку проследить за кардиналом, но выяснить что это за дела так и не удалось.

Мария решила — пора что-нибудь предпринять. Брат уже должен был получить ее слезную просьбу о помощи. Теперь нужно расшевелить противников кардинала Монтальто, но не напрямую, а исподволь.

...Баронесса долго думала об этом, представляла, как это может пройти и чем закончиться. Но все равно, оказавшись у дверей палаццо Бельфор, поняла, что совершенно не чувствует присущей уверенности в себе. "Она должна узнать!" — отчаяние придало Марии сил. Своей рукой, не привлекая слугу, синьора Сантаре постучала в двери и попросила доложить:

— Баронесса Портиччи к ее светлости графине де Бельфор.

Юлия очень удивилась появлению именно этой гостьи на пороге своего дома. Однако правила приличия и женское любопытство сделали свое дело — она велела провести баронессу в студиоло.

— Добрый день, синьора графиня. Благодарю, что согласились принять меня, — Мария склонила голову в безупречно изящном поклоне.

— Добрый день, синьора, — Юлия приветствовала гостью легким наклоном головы и серьезным взглядом, жестом пригласив присесть. — Воды? Сока?

— Нет. Благодарю, — баронесса опустила взгляд и, не глядя на собеседницу, проговорила: — Донна Юлия, что вы хотите за жизнь кардинала Монтальто?

Глаза графини широко раскрылись от изумления:

— Кажется, я не поняла вас, синьора Мария.

— Не нужно лукавить, синьора, — Сантаре прямо взглянула на Юлию. — Ответьте, что я могу сделать, чтобы вы и ваши... друзья сохранили Бенвенуто ди Менголли жизнь?

— Жизни монсеньора Менголли что-то угрожает?!

Мария промолчала, ожидая ответа на свой вопрос.

— А почему вы уверены, что с этой просьбой вы пришли к нужному человеку? — голос Юлии помимо воли прозвучал холодно.

— Потому что... к другому нужному человеку я уже ходила.

В глазах графини мелькнул интерес, но тут же исчез, уступив место бесстрастному вниманию. Помолчав, она сказала:

— Судя по тому, что вы пришли ко мне — ваш визит не увенчался успехом.

Графиня не была уверена, что в интонации смогла совершенно скрыть удовлетворенную усмешку, потому что и без того строгое лицо Марии застыло и побледнело еще больше после этой фразы. Баронесса ответила коротко:

— Да.

— Почему вы решили, что я в состоянии повлиять на решение Ватикана? — заинтересованно спросила Юлия.

— Вы в состоянии повлиять на решения двух людей из Ватикана.

— Баронесса, вы не ответили на мой первый вопрос. Скажите, почему вы решили, что жизни Бенвенуто что-то угрожает?

— Они... сводят его с ума. Бездействием. Отстранением от всех дел.

— Что вы хотите, чтобы сделала я?

— Убедили же вы этих людей, что будете хорошей герцогиней, — голубые льдинки в глазах Марии сверкнули острыми гранями. — Убедите их, что кардинал Монтальто может вести дела не только своего диоцеза.

— Вы думаете, в Ватикане этого не знают без меня? — Юлии вдруг захотелось рассмеяться в лицо Марии. — Если кого-то в Ватикане и нужно в чем-то убеждать, так это в том, что кардинал Монтальто не последует по стопам некоторых святых отцов и не станет строить заговоры и устраивать покушения.

От тона, взятого хозяйкой, у Марии застыли руки. Справившись с вспыхнувшим гневом, Мария проговорила:

— Значит, вы не станете ничего делать ради... отца своего внука?

Юлии потребовалось несколько мгновений, чтобы осмыслить услышанное.

— Вы ждете его ребенка? — в голосе женщины впервые с начала разговора прозвучали теплые нотки.

— Да, синьора.

Графиня поднялась, отошла к окну, ощущая, как ее захватывает стремительный водоворот эмоций и мыслей — радость женщины, желание, чтобы и Перетти узнал эту новость, мучительное осознание того, что этому не суждено сбыться, тошнотворный страх за сына, мучивший ее уже много дней, и холодное понимание того, что ее слова и просьбы не властны ни над главой Святого престола, ни над Генералом, ни над Бенвенуто ди Менголли.

— Бенвенуто знает об этом? — Юлии удалось ухватить краешек ускользавшей мысли: "...может быть, это сделает его осторожнее".

— Знает, — коротко ответила Мария, надеясь, что Юлия не станет спрашивать подробнее.

— И как он отнесся к тому, что станет отцом? — графиня, повернувшись, посмотрела на молодую женщину. Но мысли ее вернулись в далекое прошлое — туда, где Юлия, совсем еще юная вдова графа Тулузы с безумной надеждой обращалась к епископу Феличе Перетти: "Это твой ребенок! Наш ребенок, любовь моя!"

— Вы узнаете. Если он захочет.

Юлия с искренним изумлением воззрилась на баронессу:

— Почему мне кажется, что вы пришли не просить моей помощи, а требовать ее у меня?

— Возможно и так. Разве я не имею на это права? Разве в этом была бы необходимость, если бы мой дядя был жив?

Юлия опустила взгляд, лишь для того, чтобы эта женщина — женщина, пытавшаяся отнять у нее мужчину, женщина, опекун которой сделал сына врагом для матери, женщина, на руках которой была настоящая кровь — не увидела гнева в янтарных глазах. Но голос вновь зазвучал холодно:

— Вы надеетесь, что теперь, когда нет монсеньоров Феличе и Роберто, вашим опекуном станет мой сын? Вы просите за него или за себя?

— За своего ребенка.

— Вашему ребенку ничего не угрожает, синьора, — покачала головой Юлия. — Даже в Риме... А тем более далеко от него.

— Вы предлагаете мне вернуться в Монтепульчано? — Марии едва удалось сдержать угрозу в голосе.

— Вы не любите свою родину, баронесса? — вопрос прозвучал тихо и вкрадчиво, но отголоски эмоций Марии старшая женщина услышала: "Так вот для чего тебе все они — Феличе, Бенвенуто, твой ребенок".

— Там хорошо... Если мечтаешь быть виноделом или командиром городского гарнизона.

— Ваши же мечты намного больше, — усмехнулась Юлия. — Баронесса, а почему бы вам не попросить, не уговорить Бенвенуто уехать из Рима с вами? Этим вы поможете себе, своему ребенку и спасете кардинала.

— Я теперь мечтаю не о своем будущем, ваше светлость. А о будущем моего сына. Хотя... Вам не понять.

Лишь на секунду губы Юлии напряглись, стремясь сжаться в жесткую линию. Но тут же изогнулись улыбкой:

— Возможно, вы и правы, баронесса. Но за своим сыном я пришла сама, через инквизицию и девять лет монастыря. Что же вы не уберегли своего первого ребенка? Или его отец мог предложить вам только Монтепульчано?

Мария резко встала:

— За сыном? — решила она не оставаться в долгу. — Или за любовником? Прощайте, синьора. Я более не побеспокою вас.

— Вы хорошо осведомлены о моей жизни, синьора, — усмехнулась Юлия. — Ступайте и помните: если из-за вашей тяги, видимо, доставшейся вам от дяди, к заговорам и покушениям, моему сыну будет грозить опасность, вы горько пожалеете. Имейте в виду, что вам лучше сидеть тихо и подальше от этого города. Так вы вернее поможете Бенвенуто.

— Я буду там, где будет отец моего ребенка, — красивое, почти безупречное в линиях лицо Марии исказилось от злости.

Баронесса, не сдержавшись, топнула ногой и направилась прочь.

Юлия лишь молча взглянула вслед молодой женщине и отвернулась: "Глупая девчонка... Твои амбиции и твой ребенок сейчас только помешают ему. Но разве тебя это остановит?!"

Пока носильщики доставляли Марию домой в портшезе, баронесса обдумывала прошедший разговор. Хотя разговором это сложно было назвать. И она, и графиня орудовали вопросами, как дуэлянты шпагами. Лишь раз защита Юлии де Бельфор дала слабину — когда графиня услышала про ребенка. А вот в безупречности своей партии Мария не была уверена вовсе. И когда только эта женщина сумела так хорошо ее изучить?! Удалось ли ей настолько задеть де Бельфор, чтобы та предприняла какие-либо шаги?

* * *

После встречи с Марией Сантаре, после нескольких ночей, проведенных без сна, после нескольких часов у могилы Феличе в безмолвной беседе с ним Юлия решила все-таки попытаться...

Явиться к сыну в дом графиня не рискнула, поэтому отправилась в его церковь Санта-Мария-ин-Домника, в надежде, что Бенвенуто не откажется от разговора.

В священнической одежде, еще не успев переодеться после обедни, монсеньор разговаривал с дьяконом о подготовке прихода к Рождеству. Прервавшись на полуслове, кардинал воззрился на тяжелые двери собора. Возле чаши со святой водой Менголли увидел новую прихожанку.

— Ступай, — бросил он помощнику, — после договорим.

Менголли развернулся лицом к проходу между двумя рядами скамеек. Лицом к графине де Бельфор, к матери.

Юлия опустила пальцы в святую воду, осенила себя крестным знамением и, увидев, что ее появление замечено, направилась к священнику. Плотно сжатые губы выдавали ее нервозность, но голова под темной мантильей была высоко поднята. Не дойдя нескольких шагов до молодого кардинала, она остановилась и склонилась в поклоне — следуя традиции и скрывая вспыхнувшую в глазах тревогу. Тревогу вызвал он, стоящий сейчас перед ней — сын, священник, противник.

— Служба уже окончена, синьора. Приходите завтра.

— Монсеньор, я прошу вас уделить мне немного времени, — графиня подняла глаза на кардинала.

Менголли пристально, чуть отстраненно смотрел на нее. "Страшнее всего для нее было представить, как она будет вынуждена склоняться к твоему перстню кардинала и принимать от тебя благословение..." — строки письма отца всплывали в памяти. Ну, что же... Он может организовать ей этот кошмар наяву.

Кардинал застыл, ожидая положенных знаков почтения.

— Благословите, святой отец, — женщина опустилась на колени.

Густые, почти сросшиеся брови предательски дрогнули, но Менголли быстро справился с удивлением.

— Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого...

Священник протянул руку знатной богомолке. Губы женщины коснулись крупного сапфира в перстне — спокойно, почтительно. Прикосновение словно обожгло его. Менголли резким движением отдернул руку. Помолчав, чтобы быть уверенным, что его не подведет голос, сказал:

— Слушаю.

Все это время графиня стояла, опустив голову перед молодым священником. Когда он заговорил, Юлия поднялась, взглянула в глаза сына:

— Я пришла предупредить вас, монсеньор, и просить о помощи.

— Говорите же, — поторопил он ее. — У меня много дел в приходе.

Юлия на миг отвела взгляд, переводя дыхание:

— Думаю, вы знаете о прекращении дел о смерти монсеньора Перетти и Беллармино, как и о том, что дело о покушении на монсеньора Боргезе лишь приостановлено. Но Папа не будет возвращаться к этому расследованию только в том случае, если... не усомнится в преданности того, кто заподозрен в причастности к покушению на него.

Лютой ненавистью зажглись черные глаза на спокойном за мгновение до этого лице. Менголли тихо спросил:

— Это всё?

— Бенвенуто, тебе угрожает опасность, — в голосе Юлии звучала искренняя тревога и боль. — Будь осторожен. Ты должен развеять сомнения в твоей преданности делу веры.

Его передернуло от обращения по имени из уст женщины напротив.

— Сомнения в чем?! — с угрозой переспросил он.

Она заметила его реакцию, и только невероятное усилие не позволило гримасе отчаянья исказить ее лицо. Юлия спокойно повторила:

— В вашей преданности делу веры.

— И что же подвигло к подобным сомнениям ваших... соратников?

— Мне это не известно, монсеньор. Я лишь прошу вас быть осторожнее, — Юлия не отводила взгляда от лица сына. Его холодность, его презрение на грани отвращения ранили словно острые лезвия. Услышит ли он ее? Прислушается ли?

— Я мало очистил душ в Форли? — откровенно зло прошипел он ей в лицо. — Пусть присмотрят друг за другом!

Юлия едва подавила порыв отшатнуться. Может, этот всплеск эмоций кардинала, а может, достигшее предела отчаянье от его нежелания слышать, стали причиной того, что слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела их остановить:

— Ты погубишь себя! Бенвенуто, прошу, я умоляю тебя — покажи им, что ты готов уступить! Отступи на время, наберись сил!

На миг ее накрыло странное чувство, похожее на видение: почти те же слова она говорила его отцу за несколько дней до смерти. Наваждение исчезло, покрыв бисеринками пота виски женщины.

Громом разнеслись ответные слова кардинала под сводами небольшого собора:

— Отступить?! Куда дальше-то?! — он раскинул руки, указывая на алтарь.

— Твоя гордыня погубит тебя, — тихо, почти беззвучно произнесла Юлия. — Ты можешь уехать из Рима. Пока не забудутся последние события. Ты должен жить, слышишь? Иначе в смерти Феличе не будет смысла. Он ошибся лишь раз в жизни, поручив тебя заботам не того человека.

Менголли покачал головой:

— Из скольких кормушек вы готовы питаться? Как вам самой не тошно от этого лицемерия?! Пришли разнюхать каково мне здесь? Кто вас подослал? Генерал? Или Веласко? Передайте им — да, мне тесно! Но я найду способ вырваться!

Менголли напоследок окинул графиню пылающим взглядом и развернулся уходить.

— Да услышьте же, монсеньор! — голос Юлии поднялся до крика. — Если ты не будешь готов хотя бы сейчас принять их условия — ты вырвешься отсюда только в могилу! Будь проклят Беллармин! Это он... Он предал твоего отца. Он покушался на Боргезе, чтобы обвинить меня или — если бы Феличе выжил — его. Он хотел, чтобы ты занял место отца, а его племянница — мое! Он предал тебя! А оставшиеся добьют тебя, если ты хоть на миг оступишься! Бенвенуто, ради отца, прошу тебя...

— Замолчите! — закричал он в ответ. — Вы не имеете права прикрываться его именем! Очень удобно говорить за мертвых! Ведь они не смогут ни подтвердить, ни опровергнуть!

Краска сошла с лица женщины, сделав его похожим на лицо статуи под темными кружевами мантильи.

— Твой отец больше, чем тебя, любил только Церковь. Он думал о тебе, умирая. Почему из всех его соратников ты выбрал именно Беллармина? Единственного предателя среди них?! Забирай Марию, уезжайте из Рима. Сделай хотя бы это. Прошу тебя.

— Уехать из Рима?! — Менголли вдруг успокоился, тонкие губы искривились в ядовитой усмешке. — Я уже уехал один раз из Рима.

— Господи, — взгляд Юлии беспомощно метнулся вокруг — на Распятие над алтарем, на лица святых в нишах и вновь вернулся к лицу молодого человека. — Поверь мне, я волнуюсь за тебя.

— Не поздновато ли, матушка?

— Что мне сделать, чтобы ты поверил мне? — с безысходной обреченностью сказала Юлия.

— Выпейте яду! — словно выплюнул он слова и зашагал к ризнице.

— Глупый мальчишка, — беззлобно и отчаянно прошептала графиня.

Юлия смотрела в спину Менголли и чувствовала страшную усталость.

Захлопнув за собой дверь, не дожидаясь помощи служки, кардинал срывал с себя священнические одежды. Злость бурлила в нем лавой в вулкане.

— Какого... черта! — выругался он.

Почему всякий раз разговор с этой женщиной грозит ему приступом? Ведь он давал себе слово держать себя в руках при ней. "Беллармино предатель? Возможно! Как будто вы, любезная синьора, лучше. Или эта свора ваша... Да, пришло время! Последнее воскресенье Адвента. Хороший день для обряда!"

Проводив сына взглядом, Юлия обессиленно побрела к выходу. Упав на подушки в карете, она приказала ехать к церкви Святого Антония.

...Холод мрамора у щеки. В глаза словно бросили горсть песка. И снова тяжкой ношей на плечах предчувствие беды и одиночество. "Феличе, помоги мне! Останови его. Вразуми их всех — Бенвенуто, Марка, Боргезе. Почему ты и это оставил мне? Феличе, почему ты молчишь, любимый?" Юлия обернулась, даже не услышав, а скорее почувствовав тихий шорох за спиной, но успела увидеть лишь скрывшуюся в дверях тень. Через мгновение под темными сводами церкви повисла звенящая тишина, прерванная вскоре дробным стуком крупных капель дождя.