Власть женщины сильней (гет)

Антонио ди Такко никак не мог уснуть. Долго ворочался на кровати в своей комнате, потом оделся и вышел на террасу, опоясывающую внутренний двор. Капитан пытался понять, откуда взялась растущая в груди тревога. Повариха, исполнявшая в доме кардинала еще и обязанности экономки, конюх и мальчишка-слуга давно спали. Хозяина и его камердинера не было с вечера. Монсеньор, уходя, сказал Антонио, что идет по делам и вернется только к утру.

Между тем послышался звук колокола, созывающий братию расположенного неподалеку монастыря на лауды. Капитан прислушался, вглядываясь в предутренний туман, окутавший небольшой сад, и вдруг сорвался с места, вбежал с террасы в комнату и помчался по анфиладе к выходу. Он как раз успел распахнуть двери перед Валлетто. Антонио заметил, что коротко стриженый волос надо лбом, брови и ресницы камердинера опалены, но удивиться этому не успел — все его внимание обратилось к двум мужчинам, несшим на плаще Бенвенуто ди Менголли. Капитан посторонился, давая им войти. Валлетто коротко распорядился:

— Несите монсеньора наверх, — и направился следом.

Антонио попытался остановить его:

— Что, черт возьми, произошло?!

— Простите, синьор ди Такко. После…

— Я разбужу Агату!

— Нет! Не нужно, синьор капитан. Идемте наверх.

Кардинала занесли в его личные покои, уложили на кровать. Принесших его мужчин Валлетто проводил обратно к выходу. Уже за дверью остановил их и сказал:

— Забудьте дорогу сюда. В гнездо пусть пока никто не возвращается. Идите.

— Мартин! — окликнул Валлетто. — Все еще получится. Верь в него.

Камердинер стоял на пороге, пока соратники не скрылись из виду. После Валлетто вновь поднялся в спальню монсеньора. Там он увидел, что ди Такко переставил стул и сидит рядом с постелью Менголли. Едва увидев камердинера, Антонио потребовал:

— А теперь расскажи, наконец, что с ним произошло. И почему у тебя обгорели волосы?

Валлетто провел руками по голове. На ладонях осталась оплавленная крошка, пахнуло паленым.

— Я не могу ничего сказать. Монсеньор сам все расскажет, когда очнется.

И Валлетто с улыбкой посмотрел на неподвижно лежащего Крылатого Дракона. Антонио с изумлением разглядел на лице и в глазах камердинера подлинное восхищение.

Сцены ритуала вспыхивали в бесконтрольном сознании Бенвенуто яркими картинками. Вот он входит в центр огненного круга. Он обнажен по пояс и бос. Рядом — семеро ближних, дальше — остальные — их почти два десятка. Специальное питье перед церемонией, низкий ритмичный рокот четырех барабанов, протяжное пение на смеси древнеиталийского наречия и латыни — все это погрузило членов общины в транс. И предводитель получил возможность черпать силу их воли, желаний, страстей, чтобы в Слиянии его человеческое сознание не растворилось в сознании Дракона. Пламя от горящего в желобе священного масла растет, превращаясь в стену, разделяющую его и общинников. Похожий образ был среди росписей на стенах грота в лесу. Огонь ласкает и обещает. Грудь наполняет едва сдерживаемое желание полета. Восторг окутывает алым с золотом одеянием. Сознание кристально чисто — никаких темных закоулков, никаких сомнений, никакой двойственности; стремления, помыслы, воля выплавляются в единую стрелу, дрожащую на натянутой тетиве, готовую взмыть вверх. Раны в виде двух полукружий на спине вновь открылись и кровоточат. На их месте обязательно будут крылья, иначе желание взлететь просто задушит. Наконец, из горла уже готов вырваться торжествующий рев...

Он прервал ритуал, когда алое с золотом свечение внезапно поглотила изумрудная вспышка, послышался переливчатый женский смех и нечеловечески-холодный голос: "Давай, мой мальчик! Из тебя выйдет отличный цепной зверь!" На шее возникло тяжкое ощущение тугого железного ошейника, а восторженное желание полета сменилось яростной жаждой убийства, готовой вырваться потоком пламени. Ощущение огромной бесконтрольной мощи пьянило, лишало разума. «Эта сила будет твоей. Ты сам будешь Силой! Только позволь мне взнуздать тебя». Он успел в последний миг — застежка металлически щелкнула, но в холостую. А желание смерти он выплюнул прямо в прекрасный, обрамленный огненно-рыжими локонами зеленоглазый лик. В ответ боль полоснула по сознанию острым клинком, и тело неестественно выгнулось в мучительной судороге. После окружающее пространство померкло.

Единственный из присутствующих, свободный от транса, Валлетто в священном благоговении наблюдал, как растет и окутывается пламенем фигура господина, как меняется форма теней вокруг него, как языки огня приобретают вид то когтистого навершия перепончатого крыла, то рогового окончания хвоста, то мощной чешуйчатой лапы. Лишь голова и сосредоточенное лицо с широко раскрытыми черными глазами оставались неизменными, принадлежащими только Бенвенуто Менголли. Но вдруг Валлетто заметил, как ало-золотой полог стал приобретать ядовитый зеленый оттенок. Яркая, режущая глаза вспышка заставила зажмуриться. А через миг своды рукотворной пещеры сотряс мощный удар, волнами покатился от ее центра палящий жар. На круге ближних задымились одежды. Валлетто покачнулся, но устоял и, как только смог открыть глаза, бросился к возвышению, на котором безвольной куклой лежал господин. Пламя в масляном желобе потухло. Камердинер с трудом перевернул напряженное, словно каменное тело Менголли на спину и замер, захваченный угасающим взглядом из черных провалов. Там в темноте тонуло искаженное страшной злобой лицо женщины с полыхающими яростью пронзительными зелеными глазами: "Ты пожалеешь". Через миг тело Менголли обмякло, а веки сомкнулись.

Община приходила в себя.

— Ритуал не завершен, — услышал за спиной Валлетто.

— Нет, Мартин, не завершен. Но наш предводитель истинный Крылатый Дракон. Просто его враг оказался сильнее, чем мы ожидали. Принеси плащ, надо доставить повелителя домой.

Осторожно пробираясь между обрушившимися фрагментами каменного свода, двое мужчин понесли на плаще бесчувственного Бенвенуто. Позади, глубоко задумавшись, шагал Валлетто.

* * *

На другом конце города в келье в Доме Ордена проснулся брат Иосиф. Точнее, он подумал, что проснулся, но скоро понял, что сон сменился видением. Вернулась Она — проклятие и соблазн Фернана Веласко. Сейчас изумрудный взгляд не манил и не очаровывал. "Ты будешь преследовать его, пока твои зубы не сомкнутся на горле чудовища. Это будет твое дело веры", — категорично, безжалостно прозвучал приказ, а затем образ поблек в сознании, растворившись в предрассветном сумраке. Только тогда Фернан, окончательно очнувшись, смог подняться с узкой жесткой постели. В комнате отчетливо пахнуло диким зверем. Утерев с лица липкую холодную испарину, брат Иосиф принюхался. Комком в горле встал тошнотворный ужас — шерстью и гоном пах он сам. Ослабевшие ноги подогнулись, и монах опустился на колени перед распятием в изголовье кровати.

В то же время в спальне палаццо Бельфор металась графиня, пребывая во власти тревожного сна. Юлии снилась женщина, очень похожая на нее. Или только желавшая казаться похожей? "Ты его родила, — окутывал обманчиво мягкий шепот, — с тобой ему не справиться. Я помогу тебе…"

* * *

Менголли очнулся к вечеру воскресного дня. Пока господин пребывал в беспамятстве, Валлетто несколько раз заходил менять толстые свечи в расставленных вокруг кровати тяжелых напольных шандалах. Антонио же весь день почти не отходил от постели. Когда монсеньор, едва открыв глаза, совершенно обычным голосом потребовал подать вина, капитан выдохнул с заметным облегчением, но тут же твердо возразил:

— Не раньше, чем вы объясните мне, что произошло.

Менголли нахмурился и попытался встать. Тело болело, как будто он перезанимался в фехтовальном зале после долгого перерыва. На уровне груди его обхватывала тугая повязка из льняного полотна. От слабости повело, но капитан удержал Бенвенуто от падения. Менголли посмотрел на ди Такко.

— Тонио, дай мне вина.

Капитан качнул головой:

— Объяснитесь, монсеньор.

— Это шантаж.

— Совершенно верно.

Менголли помолчал, опустив голову. Потом тихо проговорил:

— Ты же не хотел ничего знать про… средства.

Ди Такко, убедившись, что монсеньор прочно уселся на кровати, отошел к двери, выглянул и все же велел сидящему на пороге мальчику-слуге принести хозяину вина. Вернувшись, капитан прошелся перед кардиналом, остановился напротив и, стукнув кулаком по ладони, сказал:

— К дьяволу такие средства! Да они угробят тебя, монсеньор!

— У всего есть цена, Тонио, — серьезно ответил Бенвенуто.

— Зачем брать то, за что нужно слишком дорого платить?!

Менголли опустил глаза и вдруг улыбнулся:

— Этой ночью я как раз отказался от того, за что нужно было бы заплатить слишком высокую цену, — он помолчал и добавил, — неприемлемую для меня цену.

— Ну, знаете…

— Посмотри, что там у меня со спиной.

Выполнить просьбу Антонио не успел — в спальню вошел слуга с кувшином вина и кубками. Капитан дождался, пока он поставит все на сундук в изножье кровати и несильно, но твердо подтолкнул мальчика к двери:

— Ступай быстрее.

Но тот поднырнул под руку и выглянул из-за широкой фигуры капитана:

— Здорово, что вы очнулись, ваше преосвященство, — скороговоркой проговорил он и улыбнулся. Увернувшись от подзатыльника, мальчишка выскочил из спальни, успев крикнуть напоследок: "И Агатина будет рада, монсеньор!"

Антонио вернулся к постели и принялся разматывать полотно, служившее повязкой. Последние два слоя пришлось размачивать водой — ткань, пропитавшись кровью, присохла. Судя по количеству крови, капитан был готов увидеть страшные раны на спине Менголли. Но под повязкой обнаружились два странных, но вполне затянувшихся шрама.

— Ну? Что там? — нетерпеливо спросил Бенвенуто.

— Как сказать… — пожал плечами Антонио. — Почти ничего. Заросло все. Уже. Это тоже цена?

— Вроде того, — уклончиво ответил кардинал и пошевелил лопатками. Тело отозвалось не болью, но памятью о ней.

Тут дверь распахнулась, и на порог шагнул Валлетто:

— Мой господин, — начал было он обрадованно, но осекся, застигнутый врасплох тяжелым гневным взглядом. Менголли молча смотрел на камердинера. Антонио заметил, как губы кардинала сжались в тонкую линию, а пальцы — в кулаки. Капитан перевел взгляд на Валлетто. С тем творилось что-то нехорошее: лицо посерело, подбородок дрожал, трясущимися руками он пытался ослабить ворот куртки.

— Ты должен будешь мне кое-что разъяснить, Валлетто. А пока ступай вон. И ни слова о сегодняшней ночи, — Менголли прикрыл глаза.

Камердинер бессильно прислонился к косяку, глотая воздух. Наконец он смог прохрипеть:

— Слушаюсь, монсеньор, — и, нетвердо шагая, вышел.

Антонио, пораженный, смотрел на кардинала.

— А вот это… товар, Тонио, — медленно выговорил Менголли и выжидающе посмотрел на капитана.

Ди Такко не отвел глаз: смотрел в упор — как в детстве, на заднем дворе, в глаза старшему брату перед очередной дракой. И вдруг осклабился:

— Думаете, испугаюсь? Черта с два, монсеньор! Кто-то тут требовал вина. Ну, так у меня есть тост, — Антонио наполнил два кубка, один протянул Менголли: — За средства и за то, чтобы цена была приемлемой.

Они одновременно выпили.

— Теперь ложитесь-ка спать, ваше преосвященство, а то видок у вас… неживой какой-то.

— Хам ты, капитан, — проворчал Менголли, но послушно лег на подушки.

Ди Такко усмехнулся и вышел из спальни, не забыв прихватить недопитое вино.

* * *

Первым гостем в палаццо Бельфор после рождественских праздников стал брат Иосиф. Едва слуга доложил о визите, Юлию охватило странное предчувствие. Монах пришел с какой-то новостью. Иначе — зачем? Накануне графиня виделась с монсеньором Оттавиани. Встреча, как и все остальные после возвращения Юлии из Испании, была наполнена теплотой и нежной чувственностью. Но Марк никогда не говорил с ней о делах. Это время принадлежало любви, вкусной еде, сладкому вину, нередко книгам, а порой почти домашнему уюту. Кастильская тема не обсуждалась — кардинал оставил ее провинциалу Ордена — брату Иосифу.

Заменив приветствие легким наклоном головы, гость заговорил так, словно продолжил начатый уже однажды диалог:

— Слышал, ваше общение с Менголли снова не задалось, — в тоне брата Иосифа не было и намека на иронию, но сам он словно дышал ею.

— У вас хороший слух, святой отец, — усмехнулась Юлия. — Вы слышите даже то, о чем я никому не рассказывала.

Иезуит пожал плечами:

— Вы оба кричали достаточно громко, чтобы вас услышали даже в Ватикане.

На брате Иосифе теперь была добротная сутана из тонкой шерсти, туго перехваченная в талии епископским шелковым фиолетовым поясом.

Несмотря на то, что ей было совсем не весело, Юлия чуть улыбнулась:

— Думаю, что Ватикан не узнал ничего нового о наших взаимоотношениях. И вряд ли прислушивался к нашей беседе. Вас можно поздравить, монсеньор?

Он непонимающе качнул головой, потом окинул взглядом свой непривычный наряд:

— А, вы об этом... На самом деле, уже давно. Просто без этого было удобнее. Но у нового Генерала свои требования, — он, наконец-то, усмехнулся въяве.

— Тем не менее, — графиня чуть склонила голову, — примите мои поздравления, монсеньор. Ваши действия на благо Церкви оценены и, надеюсь, это лишь начало.

— На все воля Господа, Его Святейшества и начальника, — ответил монах.

— Как теперь к вам обращаться? — графиня и не пыталась скрыть лукавую насмешку.

— Обращайтесь, как привыкли, синьора. Быть членом Ордена я не перестал, — в тон ответил монах.

Юлия, чуть склонив голову набок, внимательно смотрела на мужчину — так, словно давно не видела. Новое одеяние изменило его, словно высветив тщательно скрываемую грозную силу. Юлия поймала себя на мысли, что брату Иосифу идет облачение епископа. Она не спешила, ждала, когда иезуит объяснит цель своего визита. А пока жестом пригласила сесть и отошла к столику с напитками.

— Синьора, на этот раз я к вам с нерадостной вестью, — он внимательно смотрел, как Юлия движется по комнате, наполняет бокалы. Сильные недлинные пальцы беззвучно отстукивали на резном подлокотнике кресла, куда он опустился, какой-то ритм, отчего на камне в епископском перстне то и дело вспыхивала аметистовая искорка.

Наполнив два бокала, Юлия вернулась к гостю. Один бокал с ароматным золотистым вином протянула мужчине, со вторым опустилась в кресло напротив. Пушистые длинные ресницы дрогнули, прикрывая глаза цвета горного меда.

— Странно… В тяжелые времена вы приносите хорошие новости, а когда мне начинает казаться, что все самое плохое позади, вы приносите нерадостные вести.

Иезуит оставил ее замечание без ответа.

— Святой престол ведет переговоры о вашем замужестве. У нас было несколько вариантов, и мы хотели предоставить окончательный выбор супруга вам. Но обстоятельства сложились так, что мы вынуждены принять один единственный — тот, на котором настаивает король Филипп.

— И в чем же... нерадостность этой вести?! — удивилась Юлия, заметно расслабившись. К мысли, что мужа ей выберут, и ее мнение отнюдь не будет решающим, она давно привыкла.

Брат Иосиф удовлетворенно кивнул, одновременно пальцы его, словно завершив аккорд, остановили свой беззвучный танец.

— Значит, я могу успокоить своего начальника — вас этот факт не расстроил. А то монсеньор очень переживал, как вы отнесетесь к отсутствию хотя бы иллюзии выбора.

— Я похожа на капризную юную девицу, которая не понимает, что это не она выходит замуж, а Святой престол венчается с Испанией? — красивые, тонко очерченные брови выгнулись дугой, Юлия усмехнулась уголком губ. — И кто же жених?

— Дон Альфонсо, сын дона Карлоса, племянник короля. До вашего визита в Мадрид Филипп хотел, чтобы вашим мужем стал сам дон Карлос. Но теперь передумал. У меня с собой есть миниатюра с портретом вашего жениха.

Брат Иосиф порылся в кошеле, закрепленном на поясе, и протянул Юлии медальон. Под серебряной крышкой скрывался небольшой портрет юного принца в коротком испанском плаще и берете с пером. Юлия некоторое время внимательно рассматривала портрет, потом подняла изумленный взгляд на брата Иосифа:

— А сколько ему лет?

— Весной будет одиннадцать. Так что с консуммацией⁽¹⁾ брака придется повременить.

На некоторое время Юлия потеряла дар речи, искренне не зная смеяться ей или плакать. Брат Иосиф на этот раз без тени улыбки наблюдал за ней.

Наконец, графиня вздохнула и произнесла:

— Надеюсь, у меня есть шансы дожить до этого момента.

Иезуит коротко улыбнулся в ответ, оценив шутку, и продолжил:

— Юридически все будет оформлено здесь, в Риме, в испанской церкви Девы Марии на площади Навона. Приедет представитель королевского дома. Церемонию проведет сам Его Святейшество. А непосредственно с мужем вас обвенчают в Мадриде.

— А почему планы его величества столь резко изменились?

— Вам лучше знать, синьора, — тут иезуит снисходительно, но как-то недобро усмехнулся.

— Мне?! — Юлия оторопела — и от ответа, и от его усмешки. — Чем я заслужила немилость католического короля, что он не счел меня достойной своего брата?

— Возможно, он счел вас достойной себя?

Догадка заставила порозоветь щеки женщины. Перспектива стать любовницей короля отнюдь не вскружила Юлии голову, скорее, представилась ненужной и опасной авантюрой. Помолчав, она подняла на брата Иосифа взгляд, в котором за серьезностью поблескивали искорки лукавства:

— А что по этому поводу думаете вы, монсеньор, советник герцогини Кастилии и человек, обещавший мне уроки правления?

— Я предпочел бы видеть короля вашим любовником, а не вас его любовницей. Вы же понимаете разницу?

— Разницу я понимаю, — искривились изящные губы, и женщина, гибко поднявшись, отошла к столику вновь наполнить бокал. На миг задумалась, вернулась к мужчине. Остановившись совсем близко, чуть протянула руку в сторону бокала в его руке: "Еще вина, синьор?" Мягкий вопрос в глазах, тонкий — только ее аромат — Юлия была очень хороша и такой — домашней, спокойной.

— Не уверена, что его величество согласится с такой перестановкой. И смогу ли я убедить его это сделать.

— Если до этого дойдет, это будет в ваших интересах... И в наших.

Льдистый пристальный взгляд все так же внимательно следил за движениями женщины. В ответ на безмолвное предложение долить вина он заглянул в свой нетронутый бокал и скупо качнул головой: "Нет".

Неторопливо графиня вернулась к столику, наполнила свой бокал. Покачивая его и наблюдая за игрой бликов в золотистом напитке, покивала своим мыслям и негромко поинтересовалась:

— А что по поводу выбора его величества думают Его Святейшество и монсеньор Оттавиани? Или их мнения дон Филипп не спрашивал?

— Дон Филипп в том же послании, в котором было сказано про племянника, заверил, что шансов сменить кандидатуру у Святого престола нет, — желваки совершенно отчетливо сыграли на скулах брата Иосифа, но пояснять озвученный факт он не стал.

— И Святой престол принял этот ультиматум?! Или были еще какие-то условия? — в золотистых глазах появился подлинный интерес.

Иезуит задумался, даже отвел взгляд ненадолго. Но, аккуратно пристроив бокал на высокую стойку с вазой, все же ответил:

— Благодарите за это своего сына, синьора.

— Бенвенуто? А причем здесь он? Как он смог повлиять на короля?

— Он передал испанской короне родовой перстень кастильских герцогов, служащий одновременно печатью. Получив его, король обрел возможность диктовать свои условия. Марк Оттавиани был в бешенстве, когда читал послание Филиппа Папе.

— Виктория, — зло изогнулись губы Юлии. — Это ее наследство. Что от этого выиграл сам Бенвенуто? Зачем он это сделал?

— Вы не догадываетесь?! — брат Иосиф изумленно поднял бровь. — Передав печатку Папе, он мог вернуть себе расположение Святого престола, но Менголли предпочел продолжить войну. Зато получил милость испанского монарха и симпатию его валидо, графа Оливареса. Причем симпатия эта была выражена вполне материально — двумя железными рудниками. Кроме того, он сорвал планы Святого Отца и Генерала. Но о последнем следствии ваш сын, похоже, не подумал. Впрочем, он никогда не умел до конца просчитать последствия своих поступков.

К концу фразы взгляд прозрачно-серых глаз стал жестким и неуютным. Лицо женщины закаменело, глаза, только что светящиеся искорками, потускнели.

— За это вы все так ополчились на него? — негромкий голос зазвенел от напряжения. — Как будто никто из вас не совершал ошибок. Как будто вы боитесь его! Он же совсем молодой. Иосиф, ты его учитель. Тебе Феличе доверил самое дорогое для себя... Почему ты позволил Бенвенуто пойти на поводу у Беллармина? Ты же все понимал! Или ты плохо учил его?

Иезуит встал:

— Вам, синьора, действительно хочется услышать напоминание о причинах характера наших отношений с Бенвенуто ди Менголли? Учитель? Да. Только вот за все годы я так и не понял, кого из нас Перетти мыслил псом, а кого — палкой. Но если вы дадите себе труд подумать, то увидите, что я не предпринял против Менголли ни единого действия. Меня вам обвинить не в чем.

Юлия остановилась перед ним, глядя снизу вверх:

— В чем же так провинился Бенвенуто ди Менголли, что первые люди Церкви не готовы простить ему всего лишь желание исполнить приказы начальника и готовы забыть его дела во благо Церкви? Или вы все, как и покойный инквизитор, хотите лишь использовать его как орудие? Он такой же, как вы все! Таким был Феличе, таков ты, таков Генерал! Вы сильны, умны, вы можете быть лицемерны и двуличны, можете быть щедры и искренни, и все вы служите Церкви! Он мало сделал для того, чтобы вы признали его равным?

— Я могу говорить лишь за себя. А за себя я уже все сказал, — спокойно ответил монсеньор.

Графиня прикусила губу, резко шагнула в сторону от мужчины, отворачиваясь, чтобы скрыть горячие слезы, навернувшиеся на глаза: от бессилия, от понимания того, что ни сын, ни брат Иосиф, ни кто-либо другой не готовы в этой борьбе идти на компромисс. А значит, исход противостояния предсказуем, если не случится чудо. Нервным, тревожным жестом Юлия обхватила себя за плечи руками, словно стремясь защититься от всего и всех, согреться, поддержать саму себя.

— Вы знаете, что он пытался взять синьорину Стефанию силой?

Голос иезуита раздался очень близко — прямо над ухом Юлии. Она напряглась еще больше, выше подняла голову, но лицом к иезуиту не повернулась:

— Знаю. Как и то, что он остановился! Вы сами дали мне понять, что Стефания ему небезразлична. Их история так же мало касается дел Церкви, как и... — Юлия запнулась, но продолжила, — наша с Феличе! Причем здесь отношения Бенвенуто и Стефании?!

— Девушка доверилась ему. Он предал ее доверие. Он отдал меня в руки заплечных мастеров трибунала, а после наслаждался видом результатов их работы. Мне рассказали, с каким удовольствием он гонялся за цыганами по городу, как убил ребенка. Он порочен.

Юлия резко развернулась к мужчине, оказавшись очень близко — так близко, что он мог ощутить ее запах, увидеть каждый волосок в прическе:

— Порочен?! Тогда покажи мне в Риме святых! Перетти разрешил тебе взять меня, и ты не возразил! И ты говоришь, что он порочен?!

— Я всего лишь подчинился приказу. Или это запоздалая претензия к монсеньору?

Он не двинулся с места, даже не вдохнул глубже, хотя отчетливо почуял терпкий сандаловый привкус окружающего женщину воздуха.

— Что злит вас больше, синьора: приказ Перетти или то, что он не дал мне его исполнить до конца?

Юлия молчала, и лишь яростный блеск глаз говорил о том, что она готова броситься на мужчину как на воплощение новой угрозы, предвестника новой потери.

— В чем вы обвиняете меня? — раздельно, выговаривая каждое слово, спросил брат Иосиф.

— Не обольщайся... Если бы ты сделал тогда хоть шаг дальше, ты был бы уже мертв. Считай, что мой обморок спас тебя от грехопадения и смерти.

Губы мужчины задрожали. Казалось, он сейчас оскалится как дикий зверь, но через мгновение комнату сотряс громкий смех.

Юлия несколько мгновений молча смотрела на него, чувствуя, как медленно отступает туман отчаянной, бессильной ярости, как скручивается тугим клубком внутри тревога, как замедляется дыхание и подступает обессиливающая пустота:

— Если мой сын порочен — таким его сделали вы, — она еще раз коротко глянула на иезуита и отошла к окну. И потому не видела, как на еще смеющемся лице в ответ на ее слова холодно и удовлетворенно сверкнули глаза. Отсмеявшись, иезуит пожал плечами и направился к выходу. Заслышав его шаги, Юлия обернулась, но не произнесла ни слова, глядя ему в спину.

В дверях брат Иосиф, епископ Фернан Веласко, остановился и даже чуть отступил назад. Навстречу ему шагнула Стефания делла Пьяцца.

— Синьорина, рад видеть вас.

— Монсеньор, — Стефания поприветствовала гостя поклоном, но все ее внимание было направлено на графиню.

— Простите, матушка, я не знала, что вы заняты.

— Ничего, дочка, святой отец уже уходит.

— А вы, похоже, и не узнали меня, синьорина Стефания, — иезуит скупо улыбнулся.

Только теперь девушка присмотрелась к мужчине в сутане, остановившемуся у дверей.

— Фра Иосиф?! Я действительно не узнала вас. Тогда... я ждала вас, чтобы поблагодарить. Но кардинал прислал своих людей и меня вернули к нему.

— Я знаю, — голос брата Иосифа едва слышно дрогнул. — Я не смог защитить вас. Мне помешали. Но это, безусловно, не может служить оправданием.

— Нет-нет! Вам не за что корить себя, святой отец. Те несколько дней в обители дали мне возможность отдохнуть и подумать.

Стефания улыбнулась. Брат Иосиф заглянул в ее глаза. Сапфировые озера, полные силы, доброты и понимания вновь потрясли его. Дрогнули запоры, которыми он давным-давно оградил от грешного мира своего ангела-хранителя в облике настоятельницы испанского монастыря. Брат Иосиф как-то сразу весь выпрямился, отстраняясь.

— Простите, синьорина, я должен идти. Благослови вас Господь.

Фернан Веласко обогнул Стефанию в дверном проеме, не задев девушку даже подолом сутаны, и поспешно вышел. Синьорина делла Пьяцца лишь проводила его удивленным взглядом, а после обернулась к графине.

Юлия с недоумением наблюдала за монахом. Уже не первый раз она замечала, как он меняется при виде Стефании. Но вот чем вызваны эти эмоциональные порывы обычно холодного и невозмутимого иезуита, графиня пока понять не могла.

— Что-то случилось, девочка моя? — глаза Юлии при взгляде на Стефанию потеплели.

— Нет. Я просто хотела посоветоваться, какие украшения выбрать на праздник.

— О, конечно! Идем, выберем вместе.

Заперев все тревожные мысли в дальнем уголке души, Юлия все внимание обратила на свою названную дочь.

1) Консуммация (лат. consummatio, «довершение») — термин, употребляемый для обозначения одной из составляющих брака, а именно первого осуществления брачных отношений (полового акта). Не путать с "консумация (лат. consumo, «потребляю») — стимулирование спроса на услуги посетителей ресторанов, ночных клубов и иных увеселительных заведений".

Вернуться к тексту