Власть женщины сильней (гет)

Фернан Веласко дал знак остановиться и спешиться, не доезжая до дома, где сейчас находились кардинал Монтальто и синьорина делла Пьяцца.

— Синьор Шане, вон то крыльцо, — он указал на двери, с обеих сторон от которых горели светильники. — Входите в дом, а я осмотрюсь вокруг и во внутреннем дворе.

Брат Иосиф понаблюдал, как один из людей графини де Бельфор возится с замком, и направился к стоящей неподалеку карете с золотой башней на дверцах. Чутье его не подвело. В карете, накрывшись меховым одеялом, дремал капитан. Антонио поздно заметил угрозу — резкий точный удар рукоятью кинжала погрузил сознание капитана в темноту. Позже та же участь постигла обнаруженного в пристройке для слуг конюха.

Тем временем Пьер поднимался на второй этаж дома, ориентируясь по зажженным светильникам.

* * *

— Нет, монсеньор, — в тон Менголли ответила Стефания, — за похотливого монаха!

Если бы синьорина делла Пьяцца до конца осознавала происходящее, она сама удивилась бы, насколько ее задело откровенное признание Бенвенуто в том, что другая женщина станет матерью его ребенка.

— Кто из нас запасной вариант для вас? Мария из-за моего отказа? Или я из-за беременности синьоры Сантаре? — гордо расправив плечи, Стефания смерила кардинала взглядом, сочившимся презрением.

Бледное от гнева лицо Менголли стало еще белее. Не четко представляя себе — зачем, он шагнул к Стефании.

— Если бы ты была мужчиной…

Она испуганно отшатнулась, запнувшись о собственные туфли, но ответила так же дерзко:

— То что? И где ваш кнут, монсеньор? Или вы действуете им только, чтобы потешить синьору баронессу?

Менголли глубоко вдохнул и прорычал:

— Гусыня!⁽¹⁾

Сильный удар едва не снес дверь с петель. Мгновением позже через порог шагнул управляющий графини де Бельфор. Один. Без оружия. Пьер собрался было пройти дальше в комнату, но заметил в руках кардинала ножны со шпагой.

— Мы еще поговорим, сестра, — многообещающе прошипел Менголли Стефании, а после обратил все внимание на вошедшего. — Какое бесцеремонное вторжение, синьор управляющий. И, подозреваю, уже не в первый раз.

Пьер внимательно осмотрелся. Ругательство Менголли, заставившее его выбить двери, свидетельствовало о том, что встреча молодых людей была далеко не мирной. Кроме того, Пьер заметил ссадину на лице кардинала и валяющиеся на полу туфельки синьорины. Взгляд серых глаз потемнел, но внешне синьор Шане оставался совершенно спокойным. Не отвечая на реплику хозяина дома, он обратился к Стефании:

— Синьорина, ее светлость волнуется. Я провожу вас домой.

— Да, синьор Шане, я сейчас же последую с вами, — голос делла Пьяцца еще дрожал от гнева, но она смогла слабо улыбнуться родственнику.

Подобного пренебрежения Бенвенуто стерпеть не мог. Длинные цепкие пальцы сомкнулись на запястье девушки. Он развернул ее к себе и зло сказал:

— Я еще не отпускал тебя.

Ощущение темной силы — той, что помогла ей несколькими минутами ранее усмирить Менголли, вновь поднялось в груди Стефании, встало заслоном на пути взгляда кардинала.

— Мы обязательно договорим, брат.

Пьер, заметив движение Менголли, сделал шаг к нему и девушке.

— Монсеньор, я прошу вас, отпустите синьорину.

— А иначе что? — с откровенной угрозой в голосе спросил Бенвенуто. Напряжение сказалось на его хватке — Менголли сильнее сжал руку Стефании.

— Кардинал! Мне больно!

Пьер шагнул еще ближе:

— Ваше преосвященство, я получил приказ привезти синьорину делла Пьяцца домой и выполню его любой ценой. Прошу вас, отпустите Стефанию.

— Я отпущу ее тогда, когда сам сочту необходимым!

Боль в руке и страх вновь увидеть алые сполохи в черных глазах кардинала придали пленнице сил. Она вспомнила слова, что однажды уже привели его в чувство. Стараясь казаться спокойной, Стефания проговорила:

— Монсеньор, я обещаю вам, мы еще увидимся. Я встречусь с вами. Но сейчас позвольте мне уйти.

Пьер, отступив к открытой двери, коротко кивнул головой. В комнату вошли трое мужчин в сине-желтых плащах дома Бельфоров. Они, в отличие от Пьера, были вооружены.

— Ваше преосвященство! Бенвенуто, я прошу тебя! — быстро, взволнованно проговорила Стефания.

— Становится все интереснее… — пробормотал Менголли и, неожиданно подхватив Стефанию, шагнул с ней к неприметной двери — из-за которой вышел с вином в начале вечера — ногой распахнул ее и втолкнул девушку в смежную комнату. Потом, прислонившись спиной, защелкнул замок и обнажил шпагу.

— Ну же, месье де Шане, — с издевкой, на французский манер обратился он к Пьеру, — хватит строить из себя прислугу! Беритесь-ка за оружие. Ведь там, за дверью, ваша племянница.

Один из слуг графини в ответ на требовательный жест предводителя протянул ему клинок. Пьер прислушался к тому, как Стефани изнутри колотит в дверь.

Де Шане напал первым, вынуждая кардинала отступить. Клинки со звоном сошлись и высекли первые искры. Чередой атак Пьер постарался оттеснить Менголли от двери, несколькими приемами — обезоружить его. Но тщетно. И кардинал, и мнимый слуга, не ожидая того, встретили друг в друге достойного противника.

Обманным движением, уходя от удара, Пьер встал так, чтобы создать угрозу сбоку и заставил кардинала развернуться. Люди, пришедшие с ним, обходили дерущихся и продвигались к входу в смежную комнату.

Бенвенуто с досадой оглянулся, за что едва не поплатился ранением. Подход к двери оказался свободен. Но зато теперь Стефания вряд ли сболтнет что-то лишнее. И Бенвенуто решил полностью отдаться схватке — Пьер ощутил это в усилившемся натиске и частоте атак. Отступая, он уводил кардинала все дальше от двери.

Треск дерева и щелчок, который Бенвенуто расслышал среди звона шпаг, сказали ему, что Стефания свободна. Его левый рукав уже потяжелел от крови, но и пурпуэн Пьера был прорван в двух местах, а сам синьор де Шане двигался теперь не так быстро.

Брат Иосиф, потеряв надежду дождаться Пьера и синьорину делла Пьяцца возле дома, вошел внутрь, и, заслышав шум, поднялся вверх по лестнице. Поединок был в самом разгаре. Тут его внимание привлек женский крик:

— Пьер! Кардинал! Нет!

Едва увидев дерущихся мужчин, Стефания вырвалась из рук слуг графини и бросилась к сражающимся. Де Шане отвлекся на движение. Девушка оттолкнула Пьера, и удар, предназначенный ему, настиг Стефанию.

Побелевшую от боли синьорину успел подхватить де Шане, бросивший оружие.

— Как же так… — прошептала она, теряя сознание. По светлому шелку платья чуть ниже левого плеча расползалось алое пятно.

Монсеньор Веласко быстро прошел в комнату. Оценив обстановку, обернулся к кардиналу:

— Где кровать?

Менголли стоял, тяжело опираясь на каминную полку. На вопрос иезуита он молча кивнул головой в сторону смежной комнаты.

— Пьер, отнесите синьорину туда.

Брат Иосиф направился следом. Проходя мимо Менголли, он приостановился и посмотрел ему в лицо. Бенвенуто показалось, что монах его ударит, но тот двинулся дальше. После монсеньора Веласко в комнату, где Пьер устроил Стефанию на постели, вошел кардинал. Он остановился на пороге, всматриваясь в бледное, даже по сравнению с белыми подушками, лицо девушки. Потом перевел взгляд на монаха.

При виде безжизненной маски в обрамлении черных волос, разметавшихся по подушкам, крови, проступившей сквозь ткань платья, брат Иосиф утратил невозмутимость. Всего на несколько мгновений. Но и этого хватило, чтобы Бенвенуто заметил тревогу в ледяных бесцветных глазах Фернана Веласко — страх и боль за близкого, дорогого сердцу человека. Понимание природы этого взгляда раскаленной иглой пронзило все существо Менголли. Он с трудом подавил желание то ли взреветь диким зверем, то ли заскулить побитым щенком.

Пьер смочил лицо девушки водой, и Стефания пришла в себя. Она не видела никого, кроме стоящего у постели иезуита. Бесцветные губы исказились в попытке сдержать стон и слезы, а посветлевший взгляд устремился на брата Иосифа:

— Святой отец, мне больно…

Стефания попыталась протянуть к нему руку, но без сил уронила ее на постель. Это движение было так по-детски доверчиво, что иезуиту пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать ругательство.

— Выйдите все, — сухо прозвучал приказ.

Пьер быстрым шагом направился прочь из спальни. В дверях дорогу ему заступил Бенвенуто:

— Я с тобой еще не закончил, — тихо, приблизив лицо и глядя в глаза де Шане, проговорил он.

— Я к вашим услугам, монсеньор. Но только когда синьорина Стефания будет дома.

Пьер аккуратно обогнул кардинала и вышел.

— Тебя это тоже касается, кардинал, — бросил брат Иосиф, осторожно отвязывая рукав платья Стефании, чтобы осмотреть рану.

Менголли не двинулся с места.

— Ты не слышишь? — иезуит чуть повернул голову и искоса глянул на монсеньора.

Бенвенуто перехватил его взгляд:

— Иди к черту, Иосиф. Я не оставлю тебя с ней наедине.

Иезуит не стал спорить, лишь с усмешкой двинул бровью, отвернулся и продолжил заниматься своим делом.

— Мне нужна горячая вода и чистая простынь. И принеси самого крепкого вина.

Бенвенуто от досады закусил губы, но пошел выполнять требование монаха. В гостиной уже никого не было — Пьер со своими людьми вышел во двор.

Пока Менголли спускался на кухню за жестяным чайником и грел воду в камине, брат Иосиф осмотрел рану. Она оказалась не глубокой — шпага, к счастью, достала плечо девушки уже на излете. Вернувшийся монсеньор по облегчению на лице монаха понял, что серьезной опасности для Стефании нет. Дождавшись, пока брат Иосиф обработает рану, он подошел к постели и встал с другой стороны, напротив. Монах как раз заканчивал перевязку.

— Ты, как всегда, вовремя, — с глухим ожесточением проговорил Менголли.

Иезуит закрепил конец полотна, бережно поправил корсаж платья девушки и неторопливо выпрямился. Пренебрежительно глянув на кардинала, он сказал:

— Синьорину можно перевезти в палаццо Бельфор. Ее жизни пока ничто не угрожает.

— Пока?! О чем ты?

— Сегодня тебе не удалось убить ее. Но чем закончится ваша встреча в следующий раз? Оставь эту девушку в покое, кардинал. Тебе мало Марии?! Или не она, а Стефания соблазнила тебя? Я предупреждал — женщины мудрее нас в этом деле.

Фернан Веласко отошел к столу, где кардинал оставил вино, плеснул немного напитка в бокал, потом порылся в складках сутаны, нащупывая карман, из которого извлек небольшой флакон с темной жидкостью. Несколько капель упали в бокал с вином. С питьем брат Иосиф вернулся к Стефании, тронул влажные от пота виски, коснулся стройной шеи в нескольких местах и, когда девушка открыла глаза, осторожно приподнял ее голову и дал выпить целебный раствор.

Бенвенуто, как завороженный, следил за движениями монаха. Каждое прикосновение его рук к Стефании отзывалось волной бешенства, поднимающейся из груди и рвущейся к горлу. Борьба с собой, с яростным желанием оттолкнуть чужого от того, кто должен принадлежать лишь ему, отнимала все силы Менголли. Он не заметил, что брат Иосиф уже некоторое время пристально смотрит на него.

— Я что-то сделал не так, монсеньор? Что разгневало вас настолько, что вы готовы броситься на меня? — предельно вежливые слова и все та же, сводящая с ума, ирония в голосе иезуита.

— Ничего, — Менголли пришлось сделать усилие, чтобы протолкнуть первое слово через тугой комок в горле, — ничего… Кроме того, что предал!

Брат Иосиф криво усмехнулся:

— Я все думал, когда ты снова заговоришь об этом. Что же, давай повторим урок, ученик, — он вздохнул. — Кого я, по-твоему, предал?

Бенвенуто молчал. Вместо него говорило тело — напряженное, готовое к прыжку, сжатые добела кулаки и частое сбивчивое дыхание. И черные глаза, горящие чистой ненавистью.

— Смею предположить, ваше преосвященство, что вы говорите о себе.

Брат Иосиф расслабленно сложил руки на животе, склонил голову чуть на бок и с интересом наблюдал за бывшим подопечным.

— Нет, монах. Я говорю о том, кто спас твою жалкую жизнь. Ты ел с его рук, лизал его сапоги, а теперь делаешь то же с его убийцами. Ты хороший политик, брат Иосиф.

— Но плохой учитель. Впрочем, безмерной гордыней ты похож на отца. Она и погубит тебя так же, как погубила его.

— Отца погубили лживые лицемерные друзья!

— Надеюсь, Беллармина ты включил в этот список? Или он вне подозрений потому, что пригрел несчастного сироту и превратил его в своего цепного пса? — иезуит лениво повел бровью, губы брезгливо изогнулись.

Менголли шагнул вперед, но наткнулся на край постели. Ненависть заливала мозг плавленым металлом. Понимая, что теряет последние остатки самоконтроля, Бенвенуто прикрыл глаза, постарался глубже вздохнуть. Брат Иосиф не мешал. Он всегда позволял противнику немного прийти в себя перед следующим ударом. Дождавшись, когда кардинал сможет поднять голову и посмотреть прямо, иезуит вновь заговорил:

— Оставь в покое эту девушку, Менголли. Тебе не удастся втянуть ее во тьму и заставить служить сатане.

Прозрачные, острые как осколки стекла, глаза Фернана Веласко перехватили взгляд кардинала и словно вонзились в резко расширившиеся зрачки, окруженные чернотой. От этого проникновения и от слов иезуита Бенвенуто пошатнулся.

— Отдаешь ли ты себе отчет, бросая такое обвинение, игнатианин?

— Отдаешь ли ты себе отчет, играя в такие игры, кардинал?

Брат Иосиф заметил, как изменилось состояние Менголли. От едва сдерживаемого прежде желания напасть вдруг не осталось и следа. Кардинал как-то весь выпрямился, поднял голову и скрестил руки на груди. "Готов защищаться, ученик?" — усмехнулся про себя Веласко.

— Что ты называешь играми? Мою службу в трибунале или в диоцезе? Потому что ничем иным, благодаря вашей компании предателей, я не занят.

— О, прости. Я ошибся. Конечно, это давно уже не игра. Твое пристрастие к огню... То, как ты вышел из церкви в Форли... Да, мне рассказали. Очень подробно. А где тот бенанданти, Паоло Гаспаругги, которого ты украл у следствия в Чивидале? Зачем он понадобился тебе? Не потому ли, что обладает некими способностями?

По мере того, как говорил брат Иосиф, лицо Менголли каменело, а пальцы все сильнее сжимались на локтях.

— Какую службу ты отправлял в своей церкви, или может быть в трибунале недавно ночью, после чего тебя принесли домой на руках, и ты целый день провалялся в постели без чувств?

"В доме предатель. Кто? Мальчишка…" — забились в такт крови тревожные мысли в голове Менголли.

— "Боль прочищает разум" — этим ты оправдывался, когда бил Стефанию кнутом?

Лишь с последними словами выражение презрения на лице брата Иосифа сменилось откровенным гневом, и этот гнев ударил по сознанию Бенвенуто. Эта боль не прочищала разум, она его разрушала. Бенвенуто хотел, но не мог закрыть глаза, отвести взгляд. Фернан Веласко облизнул губы и почувствовал металлический солоноватый привкус — кровь врага. Он ощущал страх и растерянность бывшего ученика, приторно-сладкий запах его паники и боли. Это было восхитительно! Он гнал добычу по темным туннелям сознания, и ему не нужен был свет. Он сам был светом — холодным, режущим. Увлекшись погоней, не сразу заметил, что призрачное пространство меняется: черные стены вокруг наливаются алым свечением. Скоро стало нестерпимо жарко — так, что серебристо-пепельная шерсть задымилась, запахло паленым. По сходящимся все теснее переходам прокатился дробный рокот, он сотряс воздух — раскаленный, уже почти не пригодный для дыхания. И навстречу покатилась волна пламени.

Они одновременно отшатнулись от постели и друг от друга. Оба тяжело дышали, у обоих взмокшая от пота одежда прилипла к спине. Бледное лицо Менголли искривилось в злой, торжествующей улыбке. Брат Иосиф с напряженным вниманием осмотрел комнату. В плотном, густом воздухе висел запах горелой шерсти, а пространство, разделявшее их с кардиналом, подрагивало как от жара над костром. Иезуит перевел взгляд на Менголли:

— Ты не ответил ни на один вопрос, ученик, — голос оказался хриплым, сорванным.

— А это разве допрос и ты инквизитор? — чтобы ответить, Бенвенуто тоже пришлось прочистить горло.

— Допрашивать тебя буду не я, а братья-доминиканцы. Берегись, кардинал.

Бенвенуто сумел издевательски ухмыльнуться:

— Уж не тебя ли мне бояться?

— Не будь столь самоуверен, ученик, — широкие скулы острее проступили на лице иезуита. — И я предупредил тебя — оставь в покое Стефанию.

Менголли всмотрелся в лицо напротив и медленно покачал головой:

— Ты ее не получишь. Лучше… — он с трудом сглотнул, — лучше я убью ее сейчас.

Не отрывая взгляда от Менголли, на щеках которого теперь выделялись лихорадочные алые пятна, брат Иосиф наклонился, приподнял подол сутаны и вынул из ножен на голени кинжал. Выпрямившись, протянул оружие рукоятью вперед:

— Сделай это. Избавь ее от мучений, от своих домогательств, от своих амбиций. Сейчас и навсегда.

Бенвенуто осторожно обошел кровать, приблизился к монаху и взял клинок из его рук. Брат Иосиф тут же отступил к стене, в тень. Внешне спокойный, он молча наблюдал за действиями кардинала, и только в льдистых глазах впервые за много лет засветилось сомнение.

Менголли повернулся к Стефании, опустился на колено рядом с кроватью. В этот момент синьорина открыла глаза; они оживили блестящими огоньками ее мраморно-бледное лицо. Слабая улыбка стала печальной, когда она увидела в руке Бенвенуто клинок. Ее дыхание осталось спокойным, жилка в основании тонкой, гибкой и сейчас такой беззащитной шеи билась ровно.

— Спасибо, кардинал, — тихо, словно всегда знала, что все закончится так, сказала Стефания.

— Прости, — неслышно выдохнул Бенвенуто.

Иезуита охватила тревога. Пот холодными струйками стекал по лбу и спине брата Иосифа. От невыносимого напряжения все мышцы стали тверды как камень. Но даже дыхание не выдавало волнение монаха. Из-за спины кардинала ему не видны были детали происходящего, и он изготовился к броску, чтобы остановить сумасшедшего. А Менголли тем временем незаметно освобождал свое левое запястье от манжета. После он действовал стремительно — его пальцы переплелись с пальцами Стефании, а клинок, скользнув между их руками, одновременно вскрыл кожу и вены. Судорожно сжались руки от боли, потекла, смешиваясь, алая влага, закапала на льняное белье.

— Вместе. Отныне и навсегда связаны кровью и пламенем, — сбиваясь на высокие ноты, четко проговорил Бенвенуто и закусил губы, чтобы не закричать. Там, где раны соприкасались, рождался дикий незримый огонь, за единение он брал дань болью. Иной, болью, что прочищает разум и делает сильнее.

Если бы Стефания ожидала чего-то подобного, она смогла бы перетерпеть разрастающееся, поднимающееся по венам жжение, потому что вместе с ним ее наполняло необъяснимое чувство легкости и восторга — как будто это страдание возносило к небесам. Но, до того ожидавшая только смерти, Стефания оказалась к нему не готова — она дернулась, пытаясь уйти от соприкосновения с кардиналом. Неловкое движение отозвалось в раненом плече, и слезы прорвались вместе с отчаянным вскриком.

Фернан Веласко тут же сорвался с места. Сильным ударом опрокинул кардинала, отбросил его от кровати. Навис сверху и, удерживая Менголли за грудки, несколько раз ударил по лицу.

— Что ты сделал? Мерзавец! Что ты с ней сделал? — в бешенстве кричал он.

Сквозь разбитые губы и нос, с брызгами крови и безумным смехом до брата Иосифа донеслось:

— Мы сделали! Мы с тобой вместе это сделали! Ты — свидетель и соучастник, брат.

Менголли не сопротивлялся, только хохотал, давясь обильно текущей по лицу кровью. Иезуит с омерзением швырнул его на пол, поднялся на ноги.

— Ты заплатишь за это, сучёнок.

Широким носком ботинка брат Иосиф в бессильной злости ударил Менголли в бок. И еще раз. Тот заскулил сквозь истерический хохот. Желание сдавить горло кардинала так, чтобы он навсегда прекратил смеяться, накрыло сознание Фернана душным пологом, но сквозь пелену пробился звонкий крик:

— Нет! Остановитесь, прошу!

Брат Иосиф обернулся. Стефания, преодолев боль и слабость, сидела на постели и зажимала кровоточащую руку.

— Помогите мне, святой отец, — проговорила она.

Несколько мгновений Фернан Веласко смотрел на нее. Сознание медленно освобождалось от плены ярости, прояснялся взгляд. Он шагнул к Стефании:

— Покажи мне руку, девочка.

— Уже почти не больно.

— Сейчас. Потерпи.

Брат Иосиф поспешил за вином, по пути перешагнул через неловко подогнутые ноги Менголли. Остатками вина с териаком монах залил глубокий порез на запястье девушки и тут же перетянул его обрывком полотна, оставшимся от перевязки плеча. После легко подхватил Стефанию на руки и широко зашагал прочь.

— Тебе пора домой, девочка.

— А кардинал? — осторожно спросила Стефания.

— Жить будет, — зло, не пытаясь скрыть сожаление, ответил Фернан, а про себя добавил: "Но недолго, обещаю тебе".

Спустившись во двор, брат Иосиф устроил Стефанию в карете — капитана оттуда люди Пьера уже перенесли в конюшню — и приказал немедля ехать в палаццо Бельфор. Синьору де Шане он пообещал, что заедет к Давиду Лейзеру и направит его к графине. После иезуит вскочил в седло и направился в Дом Ордена. Все свое отчаяние, гнев, потерянность он выплескивал, подгоняя лошадь. Впервые Фернан Веласко раскаивался в своем поступке — по его вине, из-за его самолюбия был причинен вред девушке с невозможно синими, чистыми глазами; существу, рядом с которым оттаивала та часть души, которая была еще способна на свет и надежду; той, в ком воплотился образ из прошлого. Менголли… Фернан скрипнул зубами. Что произошло там, у постели Стефании делла Пьяцца? Сначала эта странная, отдающая мистикой и дьявольщиной, схватка, потом чудовищный обряд. В том, что Менголли провел какой-то ритуал, иезуит не сомневался. Но в описаниях церемоний той секты, название корой так ловко удалось в свое время подбросить юному магистру, ничего подобного не было. И снова на Фернана накатило непривычное, а потому сокрушительное чувство вины. То, что по его задумке должно было привести неуравновешенного, впечатлительного юнца со странной тягой к огню и интересом к сильным и слабым сторонам врага человеческого на суд инквизиции, стало причиной страдания Стефании. "…Связаны кровью и пламенем", — вспомнил он слова, сказанные Менголли. И отчаяние в наглых за миг до того глазах: "Ты ее не получишь…" Брат Иосиф резко натянул повод. Лошадь жалобно заржала и поднялась на дыбы. С трудом справившись с животным, иезуит замер в седле. Мысли, воспоминания, наблюдения как кусочки мозаики складывались в единое полотно, и на нем прорисовывался прекрасный лик, обрамленный огненно-рыжими волосами, с пронзительными изумрудными глазами. " Это будет твое дело веры", — всплыли в памяти слова приговора. Брат Иосиф утер мгновенно взмокший лоб, судорожно обернулся в поисках воняющего пса. Никого не увидев в темноте, поднес влажную руку к лицу и едва не взвыл. Диким псом, волком несло от него самого: "…пока твои зубы не сомкнутся на горле чудовища".

Карета остановилась у палаццо Бельфор. Юлия встретила Пьера, державшего на руках Стефанию, в холле.

— Отнеси ее в спальню. Где фра Иосиф?

— Поехал к Лейзеру.

— Стефания?

— Спит.

Синьорину уложили в постель. Женевьева помогла госпоже переодеть ее в легкую батистовую сорочку. Потом графиня приказала позвать синьора де Шане.

— Что там произошло? — строго и даже холодно поинтересовалась Юлия.

Пьер рассказал ей только то, что знал, добавив, что, когда он уходил, на руке Стефании не было повязки, и о том, в связи с чем она появилась, могут поведать только брат Иосиф и кардинал Монтальто.

— А дуэль?

— Я встречусь с монсеньором.

Юлия опустила голову, отвернулась. Пьер увидел, как поникли плечи женщины.

— Я не убью его, синьора.

— Это решит случай, мой друг. Спасибо тебе.

Пьер почтительно поклонился и ушел. Юлия вернулась в спальню Стефании и опустилась на край постели. Глядя на спящую девушку, она тихо проговорила:

— Дочка, прости меня. Мой сын знает, как причинить мне боль. Он ответит за то, что использовал сегодня тебя для этого. Рано или поздно. Обещаю.

* * *

Капитан выбрался из вороха сена в углу стойла, где обычно отдыхал его Авангард и, пошатываясь, вышел во двор. Желание было одно — добраться до колодца с водой. Но мысль, внезапно озарившая гудящую, словно колокол, голову, изменила его планы и погнала в дом. Антонио взбежал на второй этаж. Двери в каминную были распахнуты. В комнате он увидел явные следы борьбы — кресло опрокинуто, свечи из шандала раскатились по полу и догорели, возле камина валяются дамские туфли с ошметками подсохшей грязи на подошвах. Осматриваясь, капитан заметил, что дверь в смежную спальню тоже открыта и бросился туда.

— О, нет… Монсеньор! Бенвенуто!

В спальне он увидел смятую постель со следами крови на подушках и простыне, но того, кого звал, там не было.

— Что, черт возьми, здесь творилось?!

Антонио уже шагнул прочь, чтобы продолжить поиски Менголли в доме, но неясное ощущение заставило его вернуться и пройти вглубь комнаты. Там, за кроватью, у стены он и нашел своего патрона. Менголли лежал на спине, неловко подогнув ноги. Лицо его было разбито, вокруг левой руки растеклась небольшая лужица крови, но рана на запястье уже покрылась запекшейся коркой. В другой руке кардинал сжимал кинжал. Антонио опустился на колени возле неподвижного тела, лизнул внешнюю сторону своей ладони и поднес ее к приоткрытому рту Бенвенуто. Потянуло холодком. Антонио с облегчением вздохнул — жив! — и выругался.

Когда капитан укладывал Менголли на постель, тот очнулся и застонал. Потерянный, пустой взгляд скользнул по лицу Антонио:

— Он забрал ее?

— Кто?! — капитан повертел в руках окровавленную подушку, перевернул ее стороной, что была почище, и сунул под голову Менголли.

— Иосиф…

— И монах был?! Не знаю, кто тут кого забрал, но синьорины в доме нет. Вы потеряли много крови, монсеньор. Лежите.

— Не только я, — Менголли попробовал улыбнуться. Рана на губе разошлась и вновь закровила.

Вдруг лицо кардинала исказилось, он резко развернулся к краю кровати и свесился вниз. Его вырвало.

— Наглотались из разбитого носа… Вот, выпейте немного, — Антонио изучил жидкость в неполном бокале, стоявшем на столике у изголовья, и протянул его кардиналу.

Бенвенуто сделал несколько глотков и упал обратно на подушки. Глаза его закрывались. Уже сквозь сон он пробормотал:

— Простынь… сохрани.

1) "Sei proprio un'oca!" — ит., букв. "Ты просто гусь (утка)!", идиоматическое выражение означающее "дура дурой или дура набитая".

Вернуться к тексту