Власть женщины сильней (гет)

Рассвет еще только-только занимался, а Валлетто уже разбудил Антонио и передал распоряжение монсеньора собираться. Когда первые солнечные лучи поползли по терракотовым стенам домов на вершине холма Джаниколо в Трастевере, двое всадников — оба в широкополых шляпах и длинных плащах — остановились у ворот палаццо Бельфор. Менголли остался на улице, а капитан заехал во двор, чтобы вызвать синьора де Шане.

Пьер зашел к графине уже со шпагой и в плаще. Вновь, спустя много лет, к Юлии вернулось прошлое — перед ней стоял не слуга, а защитник, влюбленный в девушку улиц Парижа. Человек, чьего происхождения не знал никто, но который носил шпагу. — Я ухожу, синьора.

— С кардиналом?

— Да.

— Пьер… — Юлия закусила губы. — Он хороший фехтовальщик. Отец многому научил его.

— Я знаю, синьора.

— Он будет стремиться убить тебя.

Пьер промолчал.

Юлия, не в силах справиться с волнением, прошлась по комнате. Полы широкого распашного халата скользили за ней по меховому ковру, босые ступни выглядывали из под подола длинной, до пят, сорочки. Графиня остановилась напротив друга и зябко обняла себя руками в попытке унять нервную дрожь.

— Я не могу, Пьер. Я не могу сказать тебе: "Убей его". Я не могу потерять тебя. Ты слишком долго был рядом, и я многим обязана тебе. Но он мой сын!

— Я не убью его.

— Пьер! Не надо, откажись.

— Синьора, теперь я вам скажу — я не могу и не стану отказываться. Простите, ваша светлость.

Лицо Юлии исказилось болью, но она не проронила больше ни слова.

— Прощайте, графиня, — Пьер поклонился и направился к двери.

Она догнала его, обняла и поцеловала — просто, с благодарностью, словно прося прощения. Когда дверь закрылась за синьором де Шане, Юлия топнула ногой и воскликнула:

— Ох, кардинал! Это уже нечестно! Женевьева! Одеваться!

Пьер сбежал по лестницам палаццо и вышел во двор. Кивнув капитану, он взял повод своей лошади из рук мальчика-слуги. Уже сидя в седле, спросил:

— Где ждет его преосвященство?

— За воротами. Захватите с собой друга, синьор управляющий. Для меня, — улыбка тронула губы ли Такко.

— Увы, вам придется остаться лишь наблюдателем, — без тени сожаления ответил Пьер.

Антонио вздохнул и направил возвращенного ему недавно Авангарда к воротам.

Бенвенуто ожидал их чуть в стороне, отъехав в тень небольшой часовни как раз напротив палаццо Бельфор. Лошадь под ним, ощущая нетерпение хозяина, переступала с ноги на ногу. Увидев капитана и Пьера, кардинал приподнял шляпу, приветствуя второго, но тут же вновь надвинул ее на лоб.

— Долго же ты отвозил синьорину домой, сын мой. Даже моего христианского терпения не хватило дождаться тебя.

— Мне казалось, у священника в дни рождественских праздников хватает забот.

— Благодаря дружкам твоей госпожи у меня много свободного времени, — в тени, из-под широких полей шляпы глаза Бенвенуто опасно блестели, а по губам, словно блики света на воде, плескалась усмешка — насмешливая и даже презрительная.

— У меня, монсеньор, напротив — множество дел. Поспешим.

Это заявление вызвало у капитана смех:

— Надо было позаботиться о замене, синьор управляющий.

— Едем, — коротко бросил Менголли и первым подал пример. Втроем всадники легкой рысью двинулись по светлеющим улицам города.

По дороге Пьер пытался определить какое место выберет кардинал для поединка.

— Вас устроит этот пейзаж, синьор де Шане?

Менголли остановил лошадь там, где когда-то последний раз вздохнул Жерар Манфреди. Пьер осмотрелся. Он не был суеверен, но неприятный холодок все же пробежал по его спине.

— Вполне подходящее место для начала пути к Господу, — ответил Пьер кардиналу, спешиваясь.

Менголли, удивленный ответом, серьезно глянул на него и тоже спрыгнул с седла.

— Обещаю, без отпущения грехов я вас не оставлю.

Капитан подошел к ним, предварительно привязав своего дестриэра к дереву неподалеку, забрал лошадей и отвел туда же. Свой плащ и шляпу Менголли так же передал капитану.

Ночь накануне выдалась необычно холодная. На траве в утреннем свете кое-где поблескивал иней. Промерзшая земля была твердой, местами подошвы сапог скользили по тонкой наледи.

Пьер отбросил в сторону плащ и ножны, оставшись в черном пурпуэне простого покроя. Длинный клинок сверкнул в лучах поднявшегося солнца, рукоять удобно легла в руку. Синьор де Шане почувствовал, как растет в нем желание драки, уверенность в своих силах. Но перед мысленным взором встало лицо графини. Наполненные спокойной решимостью серые глаза Пьера остановились на фигуре кардинала. Менголли проследил, как удаляется на почтительное расстояние капитан, и повернулся к де Шане:

— Графиня просила вас не убивать ее, якобы, нежно любимого сына. Я прав?

— Нет. Она ни о чем не просила.

— В таком случае, синьор де Шане, дайте слово, что убьете меня, если моя шпага позволит вам это.

— Так ли вы жаждете умереть, кардинал? — просто, без вызова спросил Пьер.

— Можете не верить, но мне не доставит удовольствия просто зарезать вас.

— Это не так просто, поверьте мне, — Пьер усмехнулся.

Бенвенуто нетерпеливо качнул головой:

— Всего лишь вопрос времени. Итак? Вы дадите слово? Не тревожьтесь. Вас не подвергнут отлучению за дуэль, подозреваю — могут даже отблагодарить.

В глазах де Шане полыхнула молния и тут же, подчинившись воле, угасла. И снова перед ним встало лицо Юлии Везен, искаженное мукой выбора и сомнений.

— Но кто отпустит грехи вам, монсеньор?

На лице Менголли расцвела радостная, но холодная улыбка:

— А я уж было подумал, что мы лишим друг друга развлечения.

Только теперь Бенвенуто вынул из ножен тяжелую шпагу с витой гардой, почти целиком укрывшей кисть руки в перчатке из толстой кожи. Он внимательно присмотрелся к оружию Пьера, чтобы понять какую манеру боя предпочтет противник. Пьер церемонно склонил голову и встал в боевую позицию. Когда Менголли увидел, как уверенно он держит оружие в прямой руке, его тонкие губы скривила усмешка: "Рапира... Не любите подпускать врага слишком близко, синьор управляющий?"

Оба дуэлянта понимали, что при первой встрече выбор оружия был случаен. Сейчас каждый держал в руке свой любимый клинок: Пьер — более легкий, но быстрый и непредсказуемый для противника; Бенвенуто — тяжелый, со смещенным к острию центром тяжести, способный не только колоть, но и рубить.

Клинки скрестились, и пространство сузилось для двоих до небольшой поляны, с одной стороны ограниченной старыми развалинами, с другой — плавно перетекавшей в дорогу, ведущую вниз с холма.

Не мускулистое, а скорее жилистое тело, тренированное занятиями с длинным кнутом, позволяло Бенвенуто всецело использовать преимущества шпаги, не теряя в скорости. Главной своей задачей он счел не оставить Пьеру с его быстрым и точным оружием возможности для маневра. Выпады чередовались с рубящими ударами, для которых Менголли сближался с противником, подчас рискуя нарваться на ответный укол. Пьер, уже при первых столкновениях клинков ощутивший всю тяжесть оружия и руки Менголли, больше оборонялся, уходил от прямых ударов и выжидал удобного момента.

Очередная попытка поймать противника встречным движением окончилась для Бенвенуто пропущенным ударом. Клинок рапиры Пьера вошел чуть ниже левого плеча, почти в точности повторив ранение, полученное Стефанией в новогоднюю ночь. Де Шане отступил, опустив оружие, ожидая действий кардинала.

Менголли тряхнул головой в попытке очистить сознание от боли и мрачно проговорил:

— К бою.

Клинки вновь сошлись. В черных глазах Пьер с удивлением разглядел неприкрытую ненависть и желание убить. Ему показалось, что рана невероятным образом лишь добавила сил Менголли — его атаки стали еще опаснее, хотя левая рука теперь больше покоилась за спиной.

Шпага с размаха опустилась на лезвие рапиры почти у самой гарды. Запястье взорвалось болью, а следом рубящий удар вспорол ткань пурпуэна на Пьере. Мгновенный холод на груди сменился волной жара и влаги.

От резкого стремительного рывка у Бенвенуто помутилось в глазах, но разглядев, что враг упал на колени, Менголли зло улыбнулся. Смазав с лица пот, налипшие пряди волос и кровь — Пьеру удалось ударом эфеса рассечь скулу, — кардинал подошел к де Шане. Тот попытался встать, ожидая, что Менголли сейчас добьет его. Но монсеньор не торопился. Тяжело опираясь на свой клинок, он остановился над поверженным противником. Заставив взгляд стать осмысленным, Пьер посмотрел на кардинала, задавая немой вопрос.

— Есть ли у тебя, сын мой, грехи в коих ты хотел бы исповедаться? — прерывисто дыша, хрипло вопросил монсеньор.

Пьер сплюнул в сторону кровавую слюну и ответил:

— Их слишком много, святой отец. Нам не успеть, — на губах де Шане мелькнула усмешка, перешедшая в гримасу боли.

Тут Бенвенуто пришлось обернуться — до его слуха донесся крик капитана:

— Если хотите закончить, то поспешите!

Антонио махнул рукой. По дороге, ведущей к лужайке на холме, где они находились, быстро двигалась карета и пара всадников.

Кардинал отступил, давая Пьеру подняться.

— Едет ваша хозяйка, господин управляющий, — с ненавистью выплюнул Менголли.

Де Шане пошатнулся, но устоял, провел рукой по лбу, собираясь с мыслями.

— Тогда давайте кончать, монсеньор.

— Договорим, — согласно кивнул Бенвенуто.

Они одновременно подняли оружие.

…Лошади неслись галопом, карета стремительно приближалась. Менголли словно ощущал колебание земли под копытами и колесами. Он тверже перехватил рукоять шпаги, легко отвел рукой клинок рапиры, посланный ему в грудь Пьером в последнем отчаянном выпаде. Описав в воздухе полукруг, шпага Бенвенуто обрушилась на ключицу де Шане, скользнула по кости и дальше — по шее, чудом не задев артерию. На губах Пьера выступила кровавая пена, и он, захрипев, рухнул к ногам монсеньора. С трудом подняв голову, Менголли перевел взгляд на остановившуюся карету и бегущих от нее людей, не глядя поискал рукой в воздухе. Подоспевший капитан подставил свое плечо. Вместе они направились к дереву, где были привязаны лошади. Подойдя к своему Авангарду, Антонио потянул из чехла, закрепленного на седле, пистолет. Его остановил голос Менголли:

— Не нужно.

Ди Такко обернулся:

— Но он еще…

Бенвенуто мотнул головой:

— Нет, капитан. Лучше помоги мне сесть в седло.

— Как скажете, монсеньор.

К лежащему ничком Пьеру спешила Юлия, один из ее слуг и Давид Лейзер. Мужчины опередили ее. Графиня остановилась, провожая взглядом Менголли, и окликнула его:

— Монсеньор! Здесь, — ее голос сорвался, — есть врач. Вам нужна помощь!

Не желая тратить силы, Бенвенуто не обернулся, но смог крикнуть:

— Идите к черту, синьора! Вместе со своим врачом!

Юлия шагнула вслед за ним, но остановилась и гневно поджала губы. Вздохнув, отвернулась и сосредоточила внимание на Пьере — синьора де Шане осматривал Лейзер.

— Как он? — осторожно спросила графиня.

Врач покачал головой:

— Он на краю могилы, синьора.

В глазах женщины отразилось такое отчаяние, что дрогнуло бы и каменное сердце.

— Рана серьезная. Синьор де Шане должен очень захотеть выжить.

— Дайте ему такую возможность, мессер. Помогите устроить Пьера в карете и поезжайте следом.

Тем временем Антонио помог кардиналу взобраться в седло и старался ехать как можно ближе к нему, чтобы удержать в случае падения.

Дома графиня приказала приготовить комнату для врача рядом с комнатами Пьера. Потом, подумав, отправила посыльного к двум людям, в присутствии которых внезапно и неожиданно для себя ощутила настоятельную потребность — монсеньорам Оттавиани и Веласко.

Брат Иосиф, как привыкла о нем думать Юлия, и Генерал прибыли в палаццо Бельфор к вечеру, одновременно. Она встретила их в гостиной.

— Добрый вечер, монсеньоры, — Юлия устало улыбнулась, предложила гостям сесть. — Полагаю, у вас нет секретов друг от друга?

Святые отцы переглянулись и пожали плечами. Оттавиани ответил за двоих:

— Что случилось, донна Юлия?

В памяти брата Иосифа еще были свежи воспоминания о последнем разговоре с хозяйкой палаццо. Поэтому, проявив интерес к столь неожиданному приглашению, он, тем не менее, держался отстраненно. Но после следующих слов графини провинциал ордена иезуитов взглянул на Юлию более пристально, отметив, что под глазами графини залегли темные круги.

— Это касается кардинала Монтальто, — обратилась Юлия к Генералу, решив, что второй гость предпочел остаться безучастным.

Она поведала события дня с того момента, как Пьер пришел попрощаться с ней.

— Он не позволил Давиду себя осмотреть, но мне показалось, что Бенвенуто тоже серьезно ранен. А Пьер… Он без сознания. И врач говорит, что надежды мало.

Юлия опустила голову, глядя на иезуитов сквозь упавшие на лоб волосы. Коротко рассмеявшись, Марк повернулся, чтобы глянуть на стоящего поодаль собрата:

— И этот бретер внушил тебе такие опасения?!

— Разве не от него вы ждете нож в спину?! — серьезно парировал Фернан Веласко.

Юлия всмотрелась в лицо Марка, ее охватило беспокойство:

— Монсеньор! Менголли умеет держать нож и ждать пока к нему повернутся спиной. Он просто не знал, что Пьер не только прекрасный слуга, но и великолепный фехтовальщик. Для него это был только повод! Способ лишить меня хорошего, надежного друга! Поверьте мне, синьор Оттавиани, кардинал Менголли опасен, как раненый зверь. Вы загнали его в тесную нору, и он мстит, как может. Вам нужно его остерегаться! Я боюсь не за себя…

Голос Юлии звучал глухо и тревожно. Всякий намек на веселье слетел и с лица Марка. Брат Иосиф помрачнел, но при желании в его глазах можно было разглядеть выражение злого удовлетворения: "А ведь я предупреждал". Марк серьезно посмотрел на женщину и горячо проговорил:

— Одно ваше слово и все станет гораздо проще.

Юлия молча поднялась, прошлась по комнате, неосознанно стараясь держаться подальше от брата Иосифа. Потом развернулась лицом к Оттавиани и произнесла:

— Монсеньор, я в вашей власти, но не требуйте от меня большего.

— Синьор Веласко, а ты почему молчишь?! — вновь обернулся Марк.

— Я уже сказал свое слово, Генерал.

— Какое?

Епископ прямо посмотрел на Юлию. Марк перевел взгляд на нее:

— Донна Юлия, какое слово он вам сказал?

— Он, так же как и вы, ждет моего решения. Ведь так, святой отец?

— Вы знаете, что это не так, синьора, — холодно ответил младший иезуит.

Подбородок Юлии задрожал, графиня закрыла лицо руками.

— Я ничего не хочу знать, ничего, ничего… — словно пьяная, она побрела к двери, покачиваясь, задевая мебель, но не замечая этого.

Марк поднялся и шагнул к брату Иосифу:

— Что это значит, епископ?

— Это значит, что я принимаюсь за мальчишку всерьез. Мне надоели его игры.

— Но графиня…

— Она должна свыкнуться с этой мыслью. Перед синьорой де Бельфор стоят иные, куда более серьезные задачи. Через месяц здесь будет посланник испанского двора, а там и свадьба. Чем раньше мы решим эту проблему, тем лучше.

Марка поразился ставшему вдруг жестким тону и холодному взгляду соратника. Святых отцов прервал звук открывшейся двери. В гостиную в поисках хозяйки палаццо заглянул Давид Лейзер.

— Простите, монсеньоры, — низко склонил голову врач.

— Ищете графиню, мастер? Она вышла, — брат Иосиф кивнул на другую дверь, а после быстро спросил: — Как себя чувствует синьорина Стефания?

— Уже лучше. Она набирается сил.

Юлию Лейзер нашел в соседней комнате, у камина. Графиня смотрела на огонь. Хрупкие плечи вздрагивали от рыданий, сжавших горло, но глаза оставались сухими. Шагов лекаря она не слышала.

— Ваша светлость…

Женщина вздрогнула и обернулась:

— Да?

— Мне нужно послать кого-нибудь к моему помощнику со списком лекарств для синьора Шане.

— Да, конечно, мессер. Спросите Женевьеву.

Врач развернулся уходить, но задержался, вновь обратился к Юлии:

— Ваша светлость, вам нельзя так волноваться. Позвольте мне…

— Не сейчас, Давид! Простите, мессер. Идите. Вы нужны Пьеру. Ступайте же!

Старый еврей покачал головой, что-то пробормотал и вышел.

…Небытие сменилось темнотой и болью. Пошевелившись, Пьер застонал. Лейзер обработал рану, стянул края шелковыми нитками, пока пациент был без сознания, и наложил повязку с отваром белладонны. Главные опасения были связаны с повреждениями в районе шеи. От сокрушительного удара кость ключицы треснула, пришлось доставать волокна ткани из раны. Долго не удавалось остановить кровотечение, в какой-то момент Давид даже потерял надежду и все твердил шепотом вперемешку христианские и свои, иудейские, молитвы. Когда его усилия увенчались успехом, Давид возблагодарил Всевышнего и вновь напоил ненадолго пришедшего в себя Пьера снотворным. Постепенно дыхание синьора де Шане стало глубже и ровнее…

В гостиной монсеньоры обсуждали дальнейшую судьбу Бенвенуто ди Менголли. Спор вышел настолько жарким, что оба вышли из состояния привычного спокойствия. Шум их беседы привел Юлию в чувство. Графиня подошла к двери и встала в проеме. Женщина внимательно слушала, что говорят двое мужчин о ее сыне и своем враге.

— Мы не можем обвинить его в участии в дуэли.

— Почему?

— Потому что тогда нужно будет судить и синьора Шане!

— Если он выживет.

— Сейчас он жив. И он дорог графине!

— Значит, мы инициируем иное обвинение.

— Это бросит тень на всю церковь!

— Смотря как повести следствие и процесс. У меня достаточно оснований передать его в руки трибунала. Я видел все сам. У меня есть свидетель, наконец.

— Тот безумец в лесу на его вилле, который все твердит о восставшем чудовище?

— Не только. Один из слуг Менголли мой человек. У парня очень интересные наблюдения.

— Ты понимаешь, что мы потеряем донну Юлию, если ее сын умрет на костре?!

— Мы в этом не виновны. Это дело Священного трибунала.

Монсеньоры обернулись к двери, заслышав тихий, звенящий льдинками, смех. Во взгляде Юлии, направленном на святых отцов, застыла обреченность.

— Уходите оба! Брат Иосиф, вам нужно было мое доверие? Марк… Монсеньор, я поверила вам и ошиблась. Ищите себе новую герцогиню! Забудьте о том, что я существую, о моих и своих чувствах! Но не смейте трогать моего сына!

Графиня шагнула в комнату. Она посмотрела сначала на брата Иосифа:

— Лучше бы вы помогли мне умереть вместе с Феличе… — потом перевела взгляд на Оттавиани: — Если бы я не пришла к вам…

Юлия качнула головой и снова резко и властно повторила:

— Уходите! Прочь! Оба!

Епископ Веласко широким шагом сорвался с места. Проходя мимо Юлии приостановился. Блеск в ледяных глазах отдавал сталью:

— Я уйду. Но это ничего не изменит.

Марк Оттавиани последовал за собратом.

Графиня догнала их уже на парадной лестнице, у выхода.

— Марк! Иосиф! Стойте!

Отчаяние в голосе женщины сбило Оттавиани с шага, ему пришлось крепче ухватиться за мраморную балюстраду, чтобы не упасть. Марк обернулся.

— Постойте… Фра Иосиф, я прошу вас!

Фернан Веласко остановился и повернулся — уже совершенно спокойный на вид, лишь чуть бледнее обычного.

— Простите меня.

Юлия спустилась к Оттавиани, заглянула кардиналу в глаза:

— Только сохраните ему жизнь.

— Я… — голос Генерала дрогнул. Оттавиани оглянулся на брата Иосифа, но тут же вновь посмотрел в наполненные ожиданием глаза графини: — Обещаю вам это.

— Брат Иосиф, — Юлия вышла из-за спины Марка, спустилась еще на несколько ступеней, — обещайте мне…

Увидев, что от ее слов лицо Веласко вновь дрогнуло, тронутое досадой, Юлия быстро покачала головой:

— Нет, не так… Прошу вас, берегите себя.

Досада иезуитом была разыграна для того, чтобы отпугнуть женщину, не позволить ей вновь, как это стало уже привычным, свести разговор к обмену колкостями. Но изумление, вызванное ее последними словами, стало совершенно искренним. Юлия слабо улыбнулась в ответ на приподнявшиеся в удивлении брови, на растерянность, которая слишком явно читалась на лице провинциала. Ей хотелось сказать, что он — брат Иосиф — единственный, кто напоминает о прошлом, о счастливом прошлом. Особенно теперь, когда Пьер на грани между жизнью и смертью. Фернан Веласко внимательно, снизу вверх, всматривался в глаза Юлии де Бельфор. На миг изумление сменило подозрение — не новая ли это игра, призванная усыпить его бдительность. Но в широко распахнутых, влажных глазах цвета горного меда он не увидел ничего, кроме отчаянной надежды.

Марк заметил, как смягчилось выражение лица брата Иосифа, угас блеск стали в глазах, и чуть улыбнулся.

— На все воля Божья, синьора, — проговорил брат Иосиф. И, помолчав, добавил: — До встречи, донна Юлия. Храни вас Господь.

Графиня посмотрела на Марка, словно спрашивая, останется ли он или уйдет с епископом. Оттавиани стоял в нерешительности, поглядывая на собрата. Веласко почувствовал неловкость, нахмурился и, одарив своего Генерала укоряющим взглядом, спустился к выходу.

Когда слуга закрыл за ним двери, Марк вздохнул, не скрывая облегчения:

— Я в твоем распоряжении, моя богиня, — улыбнулся он.

— Мне нужно за это поблагодарить брата Иосифа, мой римлянин?

Юлия почувствовала, как отступает напряжение. Нет, беспокойство за сына, Стефанию и Пьера никуда не ушло, но словно подернулось дымкой. Она мягко взяла кардинала за руку, уводя в комнаты. Уже в своих покоях Юлия обвила руками шею мужчины, пряча лицо у него на груди. Она еще не была готова к страсти, а скорее нуждалась в нежности и утешении. И Марк понял это сейчас, как понимал женщин всегда. Его прикосновения, слова были одновременно ободряющими и успокаивающими.

Тихий, но требовательный стук в дверь заставил Юлию отстраниться от Марка, освободиться от таких уютных, ласкающих объятий.

— Войдите, — обреченно выдохнула графиня.

Возникший на пороге слуга поклонился:

— Госпожа, пришел Теодоро и хочет видеть вас.

— Я сейчас, — Юлия, извиняясь, улыбнулась Марку и прошептала: — Прости, это ненадолго.

В кухне, где госпожу ожидал предводитель римских подонков, кроме хозяйки и ее гостя никого не было.

— Я слушаю, Тео, — с тревогой сказала Юлия.

— В Рим приехал некий синьор и остановился на вилле Портиччи. Мои ребята поспрашивали. Это брат синьоры баронессы — Дарио Сантаре. Вчера у нее был монсеньор Монтальто. Недолго. Вышел очень раздраженным. А сегодня мой человек сказал, что, похоже, синьора баронесса собирается уезжать.

— Интересно… Зачем сюда приехал ее брат?! За Марией Сантаре следить, куда бы она ни собралась. И еще. Тео, скажи своим людям, пусть охраняют кардинала Оттавиани и брата Иосифа. Обо всем… необычном, происходящем вокруг них, я должна знать. Но они не должны заметить вас. Ясно?

— Да, ваша светлость.

— Я разрешаю тебе приходить ко мне в любое время. До встречи. И спасибо, Тео. Женевьева соберет для твоих людей подарки.

Графиня вышла из кухни. Ее лицо вновь стало хмурым и тревожным. Еще днем, когда она нашла Пьера и Бенвенуто на месте, где погиб Жерар Манфреди, в ее душе зародилось чувство приближающейся беды. И связано оно было вовсе не с Пьером. Подобное ощущение преследовало ее накануне смерти Феличе.

Графиня поднялась наверх, бесшумно открыла двери своих покоев и замерла на пороге. Монсеньор Оттавиани стоял спиной и листал книгу, взятую со столика у постели хозяйки. Пока Юлия смотрела на него, предчувствие превратилось в уверенность — опасность угрожает Марку.

Он обернулся, как-то неловко закрыл книгу и улыбнулся:

— Ты уже освободилась?

— Спешишь?! — Юлия прошла вглубь комнаты, взяла из его рук томик стихов Феличе Перетти.

— С тобой ночи бывают слишком коротки, — откровенно ответил Марк, наблюдая, как она бережно убирает книгу в ящик стола.

— Монсеньор, я задам один вопрос, но ответить прошу честно.

Оттавиани удивленно посмотрел на нее:

— Слушаю.

— Что бы ты сделал, если бы против тебя были Папа, глава влиятельного ордена, твой бывший наставник и часть курии, их сторонники?

— Принял бы это как проявление воли Всевышнего и наказание за гордыню.

— Прекрати! — она усмехнулась. — Я же просила честно.

— Попытался бы ослабить этот союз.

— Как?

— Юлия! Я понимаю, к чему ты клонишь! Это смешно! Он же мальчишка, всю жизнь сидевший за спинами сильных — отца, Беллармина. Он ничего не представляет собой! Прости.

Марк подавил смех и, раскрыв объятия, шагнул к графине. Но она ускользнула.

— Может быть и смешно. Вам не по сану верить в предчувствия, но мне это позволено. А они редко обманывают меня, — Юлия погрустнела. — И сейчас мне кажется, что все это может кончиться совсем не смешно. Для тебя и для меня.

Марк еще попытался за веселостью скрыть раздражение:

— Оставь! Я умею защищаться.

Графиня на миг отвела взгляд.

— Перетти тоже умел. Я просто расскажу тебе то, что знаю. А после — решай сам. К Марии приехал ее брат из Монтепульчано. А вчера у нее был Бенвенуто, но недолго и вышел раздраженным. И сегодня прошел слух, что баронесса собирается уезжать.

— Как это все касается меня?!

— Этот самый брат, по слухам, собирался или даже пытался убить одного офицера, соблазнившего девицу Сантаре. Не вышло только потому, что того, благодаря Роберто Беллармину, взяли под стражу и судили. Марк, ее брат опасен! А ты… унизил Марию отказом. Зачем она позвала сюда брата и сразу собралась уезжать? Не для того же, чтобы он помог ей собрать вещи!

— Он мог приехать в Рим, почуяв, что сестрица в фаворе, и надеясь поживиться за ее счет. Но опоздал, — Марк недобро усмехнулся. — Ну, а Менголли-то тут причем?

Юлия помолчала, перевела дух и уже спокойнее проговорила:

— Ты же сам сказал, ослабить союз. А поссориться они могли для вида, чтобы кардинала не подозревали… в участии.

Марк некоторое время восхищенно смотрел на Юлию, потом коротко рассмеялся:

— С таким воображением вам, синьора, надо бы писать что-то подобное "Гептамерону" Маргариты Наваррской.

Графиня не поддержала веселый настрой монсеньора. Она подошла ближе к Оттавиани, со странной смесью лукавства и мольбы заглянула в его глаза:

— Позволь мне помочь тебе. Кое-что я могу.

Оттавиани притворно вздохнул, потом решительно кивнул головой:

— Мне будет приятна твоя забота.

Юлия отошла к своему туалетному столику и вернулась с маленькой коробочкой в руках, протянула ее кардиналу:

— Это противоядие. Оно не универсально, но большинство ядов побороть может. Лучше будет, если ты станешь принимать его каждый раз за обедом. Прошу тебя, не забывай об этом. А от пуль и кинжалов тебя защитят слуги.

— Обещаю выполнить твои инструкции, моя богиня.

Юлия улыбнулась как человек, закончивший все дела и собирающийся отдохнуть — с лица исчезли следы усталости и тревоги. Марк привлек ее к себе и зашептал на ухо, сдувая тугие завитки медных волос:

— Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви⁽¹⁾. Как же долго мне пришлось ждать…

Густые ресницы прикрыли заблестевшие золотистыми искорками глаза, она откинула голову, давая мужчине больше свободы:

— Мне тоже, мой римлянин.

В покоях графини, тихо потрескивая, горели свечи, и висел аромат духов Юлии. Ответив коротким поцелуем в уголок губ, она мягко отстранилась и повернулась спиной к мужчине, предлагая ослабить шнуровку и помочь снять верхнее платье. Вскоре тяжелая ткань легла у ее ног. Юлия, переступив через нее, направилась к столику с зеркалом. Решение оставаться в сутане или раздеться, она предоставила Марку. Графиня присела у столика, вынимая шпильки из высокой прически и распуская волосы. При этом она пристально наблюдала за отражением кардинала в зеркале.

Марк провел рукой по своим волосам и отбросил на стол снятый пилеолус. Расстегнуть и скинуть сутану было делом привычным и в подобной ситуации приятным. Одетый по зимнему холоду, Марк остался в длинной рубахе и шерстяных облегающих кальцони. Он подошел к Юлии, встал за ее спиной, перебирая золотисто-медные локоны, тоже глядя в зеркало. Перехватил в отражении взгляд и продолжил:

— О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные. Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами, — плавным речитативом полилась речь кардинала.

— Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня, — и одна ладонь Марка легла на стройную шею Юлии, лаская границу волос, а вторая скользнула в вырез нижнего платья, в ложбинку между грудями, очерчивая округлости каждой поочередно.

Юлия глубоко вздохнула, забыв о неразобранной прическе, прикрыла глаза и подалась назад.

— О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Волосы твои — как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя — как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем — все щиты сильных; два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями, — он опустился на колени и нараспев шептал заветные слова, дыханием шевеля тонкие волоски за ушком женщины.

Мягкий мужской баритон обволакивал сознание Юлии, лаская слух, чувства, порождая жаркую волну, которая поднималась из самых глубин существа. Голосу вторили руки, следуя тексту древней Песни — легкими касаниями кончики пальцев очертили раскрывшиеся влажные губы, поднялись по зардевшимся щекам, пригладили шелк бровей и сбежали вновь к вырезу платья и ниже, к проступившим сквозь легкую ткань соскам, сжали их, перекатывая как драгоценные жемчужины. От этой ласки Юлия едва сдержала уже рвущийся из груди стон. До боли закусила губы в попытке притушить растущее в естестве пламя.

— Вся ты прекрасна, возлюбленная моя… Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих! О, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями…

Марк приподнялся, встал на одно колено, чтобы удобнее обнять Юлию. И вот уже горячие ладони медленно спускаются от груди на гладкий округлый живот, скользят по бедрам, пальцы сжимаются, тормозя скольжение, встречаются у родовой впадинки, один утопает в ней, чуть надавливая, другая рука ласкает все, что доступно у судорожно скрещенных ног. Всё — не касаясь кожи, через ткань. Но она настолько тонкая, что Юлия чувствует прикосновения так, словно обнажена. Или это голос ласкает ее изнутри? Пульсирующее напряжение качает ее на волнах, под закрытыми веками они переливаются бликами янтаря. Запрокинув голову, Юлия вытянулась в дрожащую струну и тонко вскрикнула: "Марк..." Легко поднявшись, Оттавиани склонился к распахнутым в жарком дыхании губам, языком проник в рот и сам застонал от жадного нетерпения. Это свидетельство мужской слабины помогло Юлии на краткий миг вернуть себе сознание. Вырвавшись из томительного тумана, она резко встала со стула и развернулась к Марку. Но ослабевшие вдруг ноги подвели ее, и женщине пришлось искать опору. Оттавиани вовремя сумел подхватить ее за талию.

Оба замерли, прерывисто дыша, глядя друг на друга. Юлия облизнула губы, чувствуя слабый травяной привкус поцелуя Марка.

— Ты знаешь ее всю наизусть? — голос женщины звучал с низкими грудными переливами.

— Тебя это удивляет? — в потемневших серых глазах, сквозь пелену откровенного желания отразилась усмешка.

— Вы едва не свели меня с ума.

— Мы?!

— Ты и Соломон.

— Болтовней надеешься спастись?

Марк вдруг тесно прижал живот Юлии к своим затвердевшим чреслам и тихо, нараспев, вновь заговорил:

— Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный.

Произнося слова, он ритмично покачивался вместе с женщиной, то вдавливаясь в ее мягкий живот, то чуть отступая. К концу стиха Юлия уже не в силах была стоять. Она отчаянно держалась за его плечи, а Марк любовался самым прекрасным выражением лица женщины — выражением бушующей в теле страсти. Юлия вновь разомкнула губы и выдохнула:

— Прошу тебя… Возьми… Сейчас…

Он подхватил ее на руки и в несколько шагов донес до постели.

— Пришел я в сад мой…

______________________________________

1) Здесь и далее курсивом — цитаты из "Песни Песней" Соломона (Библия. Ветхий завет).

Вернуться к тексту