Власть женщины сильней (гет)

Уже не первый день сестра была непривычно мила и обходительна с ним. За все время пока они росли вместе в Монтепульчано, Дарио не слышал от Марии и нескольких приветливых слов. Юная гордячка ко всем родственникам в доме относилась как к досадной неизбежности, не принимая от них ничего, кроме восхищения ее внешностью и поклонения вполне обычным девичьим талантам. Старший брат не был исключением. Его она воспринимала как человеческое воплощение тягловой силы или как еще одного конюха, по недоразумению имеющего право жить в хозяйских покоях и есть за одним столом с госпожой. В исполнении девочки-подростка это порой выглядело весьма забавно, и Дарио не упускал возможности отплатить иронией за пренебрежение. Однако когда стало известно о скандальных взаимоотношениях Марии и офицера гарнизона, синьор Дарио Сантаре на городской площади во всеуслышание пригрозил убить соблазнителя, оскорбившего честь девушки. И непременно исполнил бы угрозу, если бы не вмешались обстоятельства в лице Роберто Беллармина.

Получив от сестры слезное письмо, где она писала о том, как ей не хватает родственного участия и братской поддержки, Дарио удивился настолько, что поспешил в Рим на следующий же день.

Вечером, в день разрыва с кардиналом Монтальто, показавшаяся брату сперва спокойной, синьора Сантаре устроила настоящую истерику со слезами и потоком проклятий на головы всех кардиналов Рима. На другой день Дарио оказался окружен сестринским вниманием. Зная пристрастие брата к сладкому, Мария сама готовила ему десерты, за столом синьору Сантаре подавали самое изысканное вино, сдобренное пряностями, перед сном баронесса приносила душистый отвар из трав, приготовленный по ее рецепту. А главное — Мария разговаривала с ним без привычной снисходительности и высокомерия. Единственное, что казалось Дарио странным, да и то только поначалу, баронесса всячески ограждала его от выходов в город; уже через пару вечеров монтепульчанский синьор отказался от похода по злачным местам Рима, предпочтя общество сестры. Общение с Марией, ее забота приводили Дарио в трепет, погружали с состояние необъяснимой эйфории.

Синьор Сантаре сидел с полупустым бокалом в руке у камина и ожидал баронессу, которая обещала ему сыграть на виуэле и спеть. Войдя в комнату, Мария вновь принесла с собой дивный аромат духов.

— Брат мой, что же ты не пьешь?! Или сегодня вино тебе не нравится?

— Что ты, сестренка! Вино чудесное. Ты что-то добавляешь в него? Мне не хотелось пить в одиночестве. Я ждал тебя.

— Ты же знаешь, что я сейчас воздерживаюсь от крепких напитков. Но я налью себе сок, чтобы выпить с тобой.

Она села в кресло рядом.

— Дарио, а помнишь, как ты залез на дерево, прячась от меня?

Он рассмеялся:

— Я поставил тебе подножку, когда ты вышагивала по гостиной перед отцом, а потом ты гонялась за мной с длинной швейной иглой по всему двору. Помню, сестренка.

— Ты еще тогда сказал, сидя на ветке, что вот такая — растрепанная и раскрасневшаяся — я гораздо красивее и желаннее. А сейчас я красива?

Мария поднялась, поставила чашу с разбавленным соком на столик и подошла к креслу, в котором сидел брат. Встала за его спиной, положила руки ему на плечи и наклонилась к коротко стриженым кудрям. Почувствовав прикосновение, Дарио взволнованно вздохнул.

— Ты и девочкой была очень красива, а сейчас ты женщина, которая может свести с ума мужчину, — проговорил он.

— Значит, ты готов, мой брат?

— К чему?

— К тому, чтобы отомстить негодяям, что надругались над твоей маленькой сестренкой?

Дарио неловко поставил бокал на подлокотник кресла, отчего тот, не устояв, упал на пол, и порывисто поднялся навстречу синьоре Сантаре. Шагнув к ней, он сжал ее руки в своих:

— Только скажи, что я могу сделать для тебя! — глаза мужчины, обычно маленькие, невзрачные, горели неистовым огнем.

— Я скажу. Завтра. Утром.

Он поднес руки сестры к лицу и покрыл их поцелуями, потом, не сдержавшись, упал перед Марией на колени:

— Все, что угодно. Для тебя.

— Поднимись, мой брат. Ты должен пойти отдохнуть.

Мария покивала своим мыслям и довольно улыбнулась.

* * *

Дарио Сантаре шагал по улице мимо Венецианского посольства к площади Иль-Джезу. Он поднял голову и посмотрел на гвельфские прямоугольные зубцы, окружавшие здание палаццо по периметру — строго, значительно, как дело, порученное ему возлюбленной сестрой, — нет! — госпожой его недостойного сердца.

Рождественская горячка уже схлынула с улиц, даже с площади Навона убрались торговцы сластями и безделушками. Но от городских ворот в центр, к площади святого Петра, крестьяне из близлежащих деревень вели домашний скот, лошадей, ослов, чтобы получить благословение для своих животных в день святого Антония Великого. Мария сказала, что в толпе с ревущим и мычащим стадом ему будет легче скрыться после завершения дела. Она будет ждать своего возлюбленного брата в таверне "Пирамида Цестия" за воротами Сан-Паоло.

Под длинным утепленным плащом Дарио прятал кинжал, который ему дала баронесса. Три удара должны быть нанесены до того, как колокола церкви Святого имени Иисуса начнут созывать на обедню. Если он опоздает — все дело будет провалено. Госпожа не явит ему своей милости и тогда легче будет просто пойти и утопиться в Тибре. Вот только бы не болела так сильно, до тошноты, голова.

* * *

Чуждый всякого рода сельскохозяйственным идиллиям, Фернан Веласко никогда не любил праздник святого Антония Великого. В этот день город наводняли крестьяне со своим скотом, и все эти толпы и стада тянулись в центр. Улицы после нашествия двуногих и четвероногих жителей пригорода покрывали кучи навоза, быстро замерзающего на воздухе, но успевающего отравить и так не слишком здоровую атмосферу. Все это можно было пережить, если не выходить за стены Дома Ордена. По милости Генерального настоятеля Общества Иисуса монсеньора Оттавиани его преосвященство епископ Веласко был освобожден от участия в благословении стельных буренок и супоросных свиней на площади Иль-Джезу. Но от ослиного рева и овечьего блеяния не спасали даже окна из толстого стекла с решетчатым металлическим каркасом.

После утренней молитвы брат Иосиф из своей кельи поднялся в приемную Генерального настоятеля, чтобы разобрать почту. Он отобрал донесения, касающиеся подвластной ему провинции, рассортировал оставшееся по принципу срочности ответа и принялся изучать отчеты колледжей. За этим занятием провинциала застал новиций, принесший еще один конверт.

— Положи, — брат Иосиф махнул рукой, не отрываясь от написания письма, — и ступай.

— Простите, монсеньор, но тот, кто передал его, сказал, что это срочно.

Брат Иосиф поднял голову от бумаг и посмотрел на новиция. Пары мгновений юноше хватило, чтобы понять свою ошибку.

— Первое, чему учится, желающий встать в ряды воинства Христова? — задал вопрос провинциал и професс Ордена.

— Послушание, — опустившись на колени и склонив голову, ответил новиций.

— Положи и ступай, — повторил брат Иосиф.

— Да, монсеньор.

Когда за молодым кандидатом в сотоварищи Иисуса закрылась дверь, Фернан Веласко досадливо качнул головой и бросил взгляд на конверт из желтоватой бумаги. Надпись на конверте гласила, что послание адресовано монсеньору Веласко лично. В мелких буквах под своим именем брат Иосиф разобрал одно слово: "Чаккони". Не ожидая от такой приписки ничего хорошего, иезуит развернул бумагу и прочел:

"Уверена, фра Иосиф (или Вы предпочитаете теперь иное обращение, ваше преосвященство?), Вы не нуждаетесь в моем представлении. Еще только вскрывая конверт, Вы уже знали отправителя этого послания. Поэтому я не стала менять почерк или туманить оборотами мою принадлежность к слабому полу. Но главная причина моей открытости не в этом. Ваше преосвященство, я хочу сделать Вам подарок. Даже два. В залог нашего будущего. Нашего совместного будущего. Ибо пришло наше время — время людей, которые до сих пор играли на вторых ролях! Мой первый подарок расчистит для Вас поле деятельности и раздвинет его границы до горизонта. Ведь это очень несправедливо, что оставшийся один их троих (простите, но библиотекарь не в счет), причем самый слабый, все еще заслоняет Вас свей тщедушной, сластолюбивой тенью. Этот костыль Вам более не нужен. Я избавлю Вас от него. Конечно, не лично. Это сделает тот, кому я всецело доверяю. Тот же человек вручит Вам второй мой подарок. Завершив дело, он назовет того, чье имя Вы более всего захотите услышать в тот момент. Вам нужно будет только правильно спросить его — "Кто послал тебя". Необходимость в поиске меня вряд ли у Вас возникнет. Поторопитесь! Я все рассчитала. Времени на то, чтобы перечитать письмо, у Вас нет. До встречи, Ваше преосвященство. Или все же — фра Иосиф?"

Хотя иезуит никогда не видел почерка женщины, он понял, чья рука написала эти отдающие безумием строки. Брат Иосиф скорым шагом вышел в смежную комнату и скомандовал:

— Быстро. Мне лошадь. Потом собери людей из охраны и приведи к нашей церкви. Бегом!

Новиций подхватил подол хабита и припустил вниз, к конюшне. Фернан, тоже почти бегом, спустился в свою келью. В ящике письменного стола-кабинета взял небольшой пузырек с темной жидкостью, а вместо него, поглубже, засунул скомканный лист с посланием Марии Сантаре, баронессы Портиччи. Во дворе новиций держал под уздцы оседланную лошадь. Нижние крючки сутаны уже были расстегнуты, и монсеньор Веласко вскочил в седло. Сдерживая проклятия в адрес крестьян и их скота, иезуит помчался по извилистым улочкам к площади Иль-Джезу.

Вскоре своего професса нагнал новиций. Оказывается, он успел подготовить двух лошадей, а поручение старшего иезуита передал привратнику. Из узкой улочки они выехали друг за другом и дальше продвигались рядом, нога к ноге, приказывая крестьянам, наводнившим небольшую площадь, расступиться. По оживлению, царящему впереди, у самой церкви, брат Иосиф понял, что произошло нечто особенное. Холодная тревога охватила его, когда он расслышал причитания: "Убили! Кардинала убили!" Яростно рыкнув, Фернан поднял коня на дыбы:

— Прочь с дороги! Расступитесь, безмозглые скоты! Прочь!

Новиций вторил своему начальнику, помогая расчистить путь. Брату Иосифу показалось, что миновала вечность, пока они смогли пробиться к площадке перед церковными дверями. Карета монсеньора Оттавиани стояла неподалеку, дверцы были распахнуты. Спиной к высокому колесу, прислонившись и откинув назад голову, на земле сидел сам кардинал. Марк еще дышал, судорожно пытаясь зажать раны на груди. Дарио Сантаре, как и было велено его госпожой, нанес ровно три удара.

Сам убийца был тут же — катался по земле и уже не кричал, выл от боли. Вокруг его рта собралась кровавая пена; давно выронив кинжал, Дарио то обхватывал голову руками, то корчился, хватаясь за живот. Окружившие его люди в ужасе крестились и шептались: "Скоро его настигла кара Божья! Страсть какая…"

Веласко спрыгнул с седла и подбежал к Марку. С усилием отвел его руки от груди, чтобы лучше представить раны, вынул из-за пазухи подготовленный пузырек, зубами сдернул крышку и влил все содержимое в рот кардиналу. Оттавиани открыл мутные от боли глаза, неожиданно цепко схватил иезуита за руку и проговорил:

— Она станет герцогиней. Обещай мне.

— Нашел, о чем сейчас говорить, — зло бросил Веласко и отнял руку. Поднявшись, он осмотрелся.

— Чего встали? — заорал Фернан. — Несите монсеньора в церковь! А ты — быстро за врачом!

Раздав команды, брат Иосиф подошел к убийце, которого боль все еще корежила в грязи. Рядом, в толпе, мелькнули знакомые глаза. Иезуит присмотрелся — этого человека он видел в окружении короля нищих — Теодоро. Тот в ответ на немой вопрос покачал головой и громко сказал:

— Этот хотел бежать, но закричал и упал. Не иначе возмездие Господне настигло за убийство!

Фернан Веласко вспомнил строки письма. Если все так, как там описано, времени у него нет. Брат Иосиф склонился к преступнику, схватил его и развернул к себе:

— Кто ты? Как тебя зовут? Кто тебя послал?

Но Дарио, обезумев от боли, лишь вцепился в плечи епископа и хрипел, разбрызгивая кровь и то ли обильную слюну, то ли желчь. Монах несколько раз неистово встряхнул его:

— Кто тебя послал, скотина?

— Больно. Помоги. Умоляю, — уже почти беззвучно сипел Сантаре.

"…нужно только правильно спросить его", — снова всплыло в памяти, и брат Иосиф ровным громким голосом сказал:

— Кто послал тебя?

Дарио почувствовал боль еще на подходе к площади. Когда он пробирался к карете кардинала, она уже накатывала волнами, но его неумолимо вела потребность завершить дело. Исполнив приказ, он попытался бежать, но тут боль острыми когтями впилась в голову, словно изнутри хотело прорваться какое-то чудовище, и оно же вгрызалось клыками в его живот. Прозвучавший четко вопрос показался измученному сознанию яркой вспышкой, осветившей путь к спасению — надо ответить, и чудовище, наконец, прорвав бренную плоть, выйдет из него и прекратит терзать. Ведь он знает, что нужно ответить на этот вопрос. Госпожа подсказала ему правильный ответ — ответ, способный даровать освобождение. Глаза Сантаре широко распахнулись, застывший взгляд устремился куда-то за спину иезуиту. Брат Иосиф разглядел в расширенных зрачках такой ужас, словно там, куда они смотрели, разверзлись врата ада. С очередной волной крови и желчи Дарио выплеснул ответ:

— Монтальто!

Брат Иосиф, не веря, тряхнул головой и задал вопрос еще раз:

— Кто послал тебя?

— Монтальто! — еще громче выкрикнул Дарио и тут же обмяк в руках иезуита.

Возбужденные мальчишки пролезали между ног взрослых, чтобы рассмотреть всю сцену, женщины потрясенно всхлипывали и крестились, кто-то из мужчин отчетливо проговорил: "Колдовство, не иначе… Черное".

Оттолкнув от себя бездыханное тело убийцы, Фернан поднялся с колен, с омерзением оглядел изгаженную сутану и начал один за другим расстегивать крючки и пуговицы. Потом стянул с себя одежду и небрежно бросил ее поверх тела Сантаре. В рубахе, заправленной в штаны, и высоких ботинках он не чувствовал январского холода. Наоборот, по коротко стриженному виску скатилась капля пота.

— Монсеньор! — окликнули его.

Фернан оглянулся. Подоспел жандармский патруль, брат Иосиф узнал одного из капитанов стражи.

— Что произошло?

— Убийство, синьор капитан. Заберите этого… — иезуит кивнул в сторону тела Сантаре. — Перед смертью он назвал имя кардинала римской курии. Доложите своему начальству, и пусть пошлют весть в Ватикан. Убит Генеральный настоятель монсеньор Оттавиани.

— Господи, помилуй, — перекрестился жандарм и занялся делом.

Фернан Веласко направился к церкви.

Кардинала расположили в центральном проходе, на полу, настелив плащи и какую-то рогожку, пожертвованную крестьянином. Простолюдинов уже выдворили из храма, зато туда подоспели люди, посланные привратником из Дома Ордена. Здесь же находился и сопровождавший брата Иосифа новиций. Он подошел к профессу и протянул ему кинжал, клинок которого был обернут тканью.

— Это валялось рядом с тем человеком.

— Держи это при себе. Потом отдашь. За врачом послал?

— Его высокопреосвященству уже не поможет врач, — молодой человек бросил печальный взгляд на бледное лицо кардинала и перекрестился, прошептав короткую молитву. В следующий миг новиций испуганно вскинул взгляд и столкнулся с горящими гневом глазами професса. Брат Иосиф схватил юнца за грудки и ровным, а оттого еще более пугающим голосом сказал:

— Марш за врачом. За Давидом Лейзером!

Ученик попятился и поспешил к выходу. Веласко обвел взглядом оставшихся.

— Поднесите сюда свечи. Побольше. И оставьте меня. Все!

— Брат мой, — вперед вышел священник, кардинал-пресвитер церкви Святого имени Иисуса.

— Монсеньор, — склонил голову брат Иосиф, — прошу простить меня. На два слова. Это важно.

Кардинал двинул рукой, и возле тела Марка Оттавиани они остались вдвоем.

— Слушаю тебя.

— У меня есть основания подозревать, что кинжал, которым убили нашего настоятеля, был отравлен. Я хочу осмотреть раны. Следы воздействия яда могут исчезнуть до того, как появится врач.

— Хорошо, — медленно кивнул монсеньор. — Но я останусь рядом.

— Как вам угодно.

Из ножен, прикрепленных к голени, брат Иосиф вынул свой кинжал и склонился над телом Генерала. Быстрыми точными движениями он разрезал одежду и освободил грудь Марка. Кровь уже не текла. Один удар, предположил Фернан, пришелся рядом с сердцем и лишь случайно не убил Оттавиани сразу. Два других повредили легкие. У Марка не было ни единого шанса. После Фернан присмотрелся к лицу Генерала. Оно сохранило странное выражение, похожее на вымученную, насильственную улыбку.

— Oenánthe crocata…* — тихо проговорил иезуит.

— Что? — переспросил его пресвитер.

— Сардинский сельдерей, — Фернан поднялся, посмотрел на кардинала-священника и задумчиво добавил: — Яд. Но я не знал, что его можно так использовать. Обычно его добавляют в напитки.

— Обычно?! — вскричал монсеньор. — Да что ты такое говоришь, брат мой!

— Простите, ваше преосвященство, — раздраженно ответил брат Иосиф.

— Но кто решился на такое святотатство?

— Тот, чья рука держала отравленный кинжал, умер. А имя того, кто этот кинжал вложил в его руку, было названо на площади, монсеньор.

Пресвитер перекрестился:

— Помилуй, Господи, нас грешных. Я пойду в ризницу, брат мой.

— Идите, ваше преосвященство. Я дождусь мессера Лейзера.

Ночью, после того, как тело монсеньора Оттавиани было доставлено в Дом Ордена, а труп убийцы — в холодный подвал Священного Трибунала, после того, как монсеньор Веласко не пустил к Марку графиню де Бельфор, получив от неистовой в горе женщины пощечину и пожелания всяческих бед, после краткого совещания у Святейшего Отца, брат Иосиф сидел в своем студиоло. Перед ним на столе лежало орудие убийства, или, как могла бы его назвать безумная Мария Сантаре, орудие возмездия, а рядом — смятый, а после вновь расправленный, лист желтоватой бумаги. Холодный взгляд иезуита скользил по контуру послания. Через некоторое время уголка листа коснулось пламя свечи.

___________________________

*Оме́жник (лат. Oenánthe) — род травянистых растений семейства Зонтичные. Включает несколько видов, содержащих сильнейшие нейротоксины, а также виды, используемые в качестве пряностей. Химические вещества, которые содержит растение омежник водяной, заставляют лицевые мышцы, окружающие рот, сокращаться, что вызывает на лице странное выражение, получившее название «сардоническая улыбка». Впервые прилагательное «сардонический» использовал древнегреческий поэт Гомер, который знал, что пунийцы, в то время как раз обосновавшиеся на Сардинии, заставляли пить приговоренных к смерти и стариков настой из какого-то растения, вызывающего у умирающего человека что-то наподобие улыбки. Пунийцы считали, что смерть — это начало новой жизни, поэтому ее надо встречать с улыбкой. (Источник: http://www.vokrugsveta.ru/news/6596/)