Неживая, Немертвый (гет)

Автор одной из прочтенных фон Кролоком лет десять назад книг утверждал, будто длительное пребывание в тишине способно вызвать у человека весьма правдоподобные слуховые галлюцинации, точно так же, как постоянная темнота способствует появлению галлюцинаций зрительных. В этой книге говорилось, что человеческий разум, находясь в абсолютной изоляции, отчаянно пытается «зацепиться» за любой внешний раздражитель, и в случае, если такового не находится, создает его самостоятельно.

Двести семьдесят восемь лет ежедневного пребывания в личном «ничего», с точки зрения графа, были сроком вполне достаточным для того, чтобы сознание начало шутить со своим хозяином подобного рода шутки. И сейчас, глядя на стоящую в паре шагов от него Нази Дарэм, граф не мог с точностью утверждать, что ее присутствие здесь не является прямым свидетельством настигшего его, наконец, безумия.

— Что же вы?… — робко сказала Нази, которую затяжное молчание и взгляд фон Кролока странным образом заставляли волноваться все сильнее. — Скажите что-нибудь... У нас не так много времени.

— Я не до конца убежден в твоей реальности, — наконец проговорил граф, своим замечанием вызвав у Дарэм изумление, веселье и восхищение одновременно.

— Нет, это просто потрясающе! — тряхнув головой, воскликнула она и, немного расслабившись, поинтересовалась: — Ваше Сиятельство, скажите, вас, в вашем родном веке, за мировоззренческую позицию, случаем, не били?

— Пока я был жив, бить меня, разумеется, пытались, однако такого повода для общественного недовольства я не припоминаю, — фон Кролок провел ладонью по невидимой преграде, отделяющей его от Нази. Ощущение было странным: пальцы словно увязали во внезапно уплотнившемся пространстве. — А ты полагаешь, стоило?

— Скажем так: я бы не удивилась, — дипломатично заметила Дарэм. — Никогда бы не подумала, что однажды повстречаю вампира, который, со своей-то природой, ухитрится быть настолько убежденным агностиком, да еще и скептиком в придачу! Даже сейчас, находясь почти в загробном мире и глядя прямо на меня, вы подвергаете сомнению все, включая мое присутствие.

— В моем положении, Нази, нет ничего опаснее иллюзий, — сказал фон Кролок, и добавил: — Разум — это, по сути, все, что сохраняет меня таким, каков я есть.

— Боитесь сойти с ума? — Дарэм невольно сделала еще полшага вперед, пытаясь лучше разобрать выражение на жемчужно-белом, чуть фосфоресцирующем лице графа, который за время их разговора так и не отвел столь нервирующего ее пристального взгляда, словно опасался, что Нази немедленно исчезнет, стоит ему хотя бы на секунду перестать на нее смотреть.

— Да, — немного помолчав, согласился фон Кролок. — Это одна из тех немногих вещей, которых я боюсь по-настоящему.

Кто бы ни наделил людей разумом, он создавал его для смертных, век которых был короток. И с каждым новым десятилетием, проведенным в осмысленном посмертии, граф все сильнее опасался, что его сознание не выдержит давления времени. Оно неизбежно и необратимо менялось с годами, и фон Кролоку очень хотелось верить, что он все еще способен уследить за этими изменениями, контролируя их. Контролируя себя.

— Понимаю, — Дарэм зябко передернула плечами. Холод Изнанки вгрызался в нее все глубже, вытягивая из души скудные остатки тепла. Вместе с жизнью. — Но здесь вам бояться нечего, Ваше Сиятельство. Ваш разум остался во внешнем мире, а душа не может сойти с ума, точно так же, как не способна она и на галлюцинации. Они — порождения вашего мозга, который сейчас находится в... хм… иной плоскости бытия.

— Допустим, — фон Кролок кивнул, признавая, что в доводах Нази присутствует вполне определенная логика, и решительно отгоняя от себя мысль о том, что он просто слишком хочет, чтобы эта логика там была. — Каким образом ты смогла меня найти? За все эти годы я…

— Никого здесь не встретили? — мягко закончила за него Дарэм. Впервые, пожалуй, она видела фон Кролока настолько взволнованным. До этого момента ей казалось, будто невозмутимое спокойствие графа не способны нарушить никакие обстоятельства, пускай даже и самые фантастические. Впрочем, самообладание также являлось порождением разума, а не души, так что, вероятно, удивляться подобному поведению Кролока совершенно не стоило. — Таковы правила, Ваше Сиятельство. По пути сюда я видела несколько сотен душ, которые, так же, как и вы, уверены, что они в полном одиночестве. Каждый тут существует в собственной бесконечности.

Нази попыталась представить себе, что такое веками находиться в месте, где нет ничего, кроме всеобъемлющей пустоты, тьмы, холода и звенящей в ушах тишины, однако даже от самой этой попытки веяло такой безысходной жутью, что женщина предпочла вновь сосредоточиться на собеседнике.

— Я же, благодаря своей, хм… профессии, теоретически могу найти здесь кого угодно, — продолжала она. — Выражаясь образно, я — зрячая в стране, населенной в основном слепцами. Впрочем, о цене таких возможностей я вам недавно рассказывала.

— Да, я помню, — торопливо согласился фон Кролок и, резко сменив тему, спросил: — Почему я не могу к тебе прикоснуться?

— Потому что я стою на тропе, — откликнулась Нази, отметившая про себя то, насколько требовательно прозвучал последний вопрос. — А еще — потому что я все еще жива. Если для вас это место — дом или, точнее сказать, тюрьма, то для меня это — бесчисленное множество дорог, по которым я, при желании, могу идти, куда мне вздумается. Вы же, в свою очередь, не можете ни увидеть этой дороги, ни, тем более, ступить на нее. По крайней мере, пока.

— Пока? — уточнил граф, прикладывая к барьеру и вторую руку тоже. Он точно знал, что эту незримую преграду ему не преодолеть, сколько бы он ни приложил усилий. Точно так же, как все эти годы знал, что ему никогда не достигнуть стен своей чересчур просторной одиночной камеры.

— Некоторые души рано или поздно могут сами найти путь в темноте и получить свой шанс отправиться в мир иной по-настоящему, — пояснила Дарэм. — Церковь учит нас, что такой шанс дается каждому, и что немаловажную роль здесь играет покаяние. Вот вы раскаиваетесь, Ваше Сиятельство?

На этот раз фон Кролок, прежде чем ответить, не колебался ни мгновения, и Нази не могла бы сказать, что сильно удивилась, когда он сказал:

— Нет, Нази. Уже нет. — по призрачным губам пробежала кривая, знакомая женщине по «внешнему миру» усмешка. — Когда-то я действительно сожалел о многих своих поступках и немало размышлял о том, какой была бы моя жизнь, прими я иные решения и сделай иной выбор. Однако сейчас, по-настоящему и искренне, я ни о чем не жалею и ни в чем не раскаиваюсь.

— Даже в том, что год за годом пьете из людей кровь, убивая их? — осведомилась Дарэм, стараясь не смотреть через правое плечо графа, за которым, посверкивая изжелта-алыми глазами, маячил давешний гелиофоб, присутствия которого фон Кролок по вполне понятным причинам совершенно не ощущал.

— Сожалеть можно лишь о собственном выборе, а вампиром я стал отнюдь не по своей воле. Все, в чем меня можно винить, так это в том, что я оказался в неудачном месте в не лучшее время. А значит, я не нахожу ни малейшего повода для раскаяния в том, что существую по законам, не мной определенным и не мной же выбранным.

— А если бы у вас был выбор — обратиться или умереть так, как умирают люди? Пусть не тогда, но теперь?

— Это сложный вопрос, Нази. Я не готов дать на него ответа, — фон Кролок отрицательно покачал головой. — Однако, как мы только что выяснили, для моей души шанс однажды найти тропу — ничтожно мал, а значит, и говорить об избавлении от «бремени» вампирского бытия бессмысленно, чего бы я на самом деле ни желал.

Он и в самом деле не знал, променял бы он века «неумирания» на свободу от собственного посмертия. Лет двести назад он, не раздумывая, сказал бы «да». Однако, чем больше проходило времени, тем крепче он привязывался к своему существованию. И, не имея привычки лгать самому себе, фон Кролок хорошо понимал, что причиной подобной привязанности являлся тривиальный человеческий страх перед неизвестностью.

Тогда, в свои тридцать восемь, прекрасно сознавая, что его жизнь может закончиться в любой день и в любую минуту, граф не боялся. Этот гадкий, низменный страх начал пускать ростки в его душе уже после того, как умерло его тело. Чем дольше длилась «жизнь», чем более предсказуемым и понятным становился мир вокруг, тем сильнее становился и подспудный ужас фон Кролока перед перспективой окончательной гибели, за порогом которой его ожидало нечто, о чем граф, со всем своим опытом, всей своей властью и всеми своими познаниями не имел ни малейшего представления.

— А ведь в твоих силах спасти эту заблудшую душу, верно, некромант? — голос у гелиофоба оказался вкрадчивый, мягкий, обволакивающий. — Почему бы тебе не сказать ему правду? О том, что барьер между вами существует только для мертвых, о том, что ты прямо сейчас можешь протянуть руку и вывести его на тропу, подарить ему свободу?

«Мимо, — подумала Дарэм, прекрасно зная, что ей не обязательно говорить вслух, чтобы быть услышанной. — Я здесь не потому, что хочу его спасти».

— Пускай шанс и мал, но он по-прежнему существует, — обращаясь к графу, сказала она.

— Неужели? — деланно удивился демон, неприятно растягивая безгубую, узкую щель рта в подобии усмешки. — Тогда почему ты здесь?

— Что ж, не стану спорить. Я слишком несведущ в настолько тонких материях, — почти одновременно с гелиофобом отозвался фон Кролок. — Однако я хотел бы задать тебе вопрос, Нази. Почему ты здесь?

«Я всего лишь хотела проверить свою теорию. И не больше", — с каждой секундой Нази все труднее становилось сосредотачиваться, дабы отделить голос графа от голоса стоящего за ним демона.

— Лжешь, — с видимым удовлетворением констатировал гелиофоб и, сыто потянувшись, подался чуть вперед, так что его острый подбородок теперь почти касался плеча фон Кролока. — Ты всерьез хочешь убедить меня, будто бы научный интерес привел тебя сюда из мира, где так ничтожно мало силы, способной питать твой дар? Что ты прошла по тропам столь долгий путь, и сейчас ведешь с ним этот разговор, добровольно отдавая часы, а может, и месяцы собственной жизни — ради знаний, передать которые другим ты, вполне вероятно, не успеешь? Брось. Признайся, этот проклятый совсем тебе не безразличен. Настолько, что я даже через барьер чувствую, как тебе не хочется оставлять его здесь. Однако ты почему-то не торопишься помочь... В чем же дело, некромант? Может быть, в том, что ты знаешь — тебе не хватит сил увести отсюда обе души, за которыми ты явилась? Или... или потому что он оказался единственным, с кем ты не чувствуешь себя одинокой, неспособной жить со своей потерей, и ты не хочешь, чтобы он освободился, бросив тебя, как бросил твой драгоценный муж?

— Нази? — в третий или четвертый раз окликнул женщину фон Кролок, жалея о том, что не имеет возможности коснуться своей собеседницы и как следует ее встряхнуть. Равно как и о том, что вообще задал вопрос, приведший к столь странным последствиям: в первые несколько секунд Дарэм просто замерла, глядя куда-то мимо него неподвижным взглядом, а затем лицо ее исказилось, словно от боли.

— Тебе не обязательно ничего говорить, в твоей душе я и так прекрасно вижу ответ. А ведь я мог бы помочь, — тем временем доверительно продолжал гелиофоб. — В моей власти дать тебе достаточно сил, я могу отыскать среди теней душу твоего мужа, могу вернуть его тебе, могу даже избавить этого вампира от вечной тьмы и вечной жажды... Я могу исполнить твои желания. Все, что мне нужно — немного жизни. Самую малость, не больше, чем ты потратила бы на один из своих ритуалов.

— Все свои проблемы я могу решить сама и исполнить свои желания тоже, — глухо проговорила Нази. — А даже если у меня не получится… лучше я потеряю его навсегда, чем приму твою помощь, тварь.

Облеченное в слова предложение привело к эффекту, ровно противоположному тому, на который, очевидно, рассчитывал гелиофоб. Никаких сделок за гранью. Ни с кем. Ни при каких обстоятельствах — этот постулат Винсент Дарэм с упорством, достойным лучшего применения, вколачивал в сознание тогда еще юной супруги на протяжении нескольких лет, подкрепляя свои слова богатыми на подробности примерами из собственной практики и практики своих знакомых.

И все эти примеры неумолимо доказывали лишь одно: твари, обитающие на Изнанке, способны извратить до неузнаваемости самые благие намерения и самые чистые помыслы. Черпая силы из человеческих страданий и боли, они стремились разрушить все, к чему прикасались, и в этом искусстве равных им не было, как не было равных и в той изобретательности, с которой они, выполняя условия сделки, превращали в кошмар самые светлые мечты и устремления. За годы своей работы в качестве некроманта Дарэм и сама не раз встречалась с глупцами, которых отчаяние, амбиции или непомерная самонадеянность толкнули на заключение договора, по условиям которого в выигрыше всегда оставалась лишь одна сторона.

— Пошел ты, — неистово злясь на себя за то, что слова какого-то паршивого демона смогли причинить ей столько боли, процедила женщина сквозь зубы. — Никакого договора не будет.

— Тем хуже для тебя, некромант. Ты еще горько пожалеешь об упущенной возможности, не сомневайся, — лицо гелиофоба, вопреки сказанному, исказилось от плохо скрываемого бешенства, и только в тот момент, когда его непропорционально вытянутая, тонкая фигура растворилась в вязкой темноте, Дарэм осознала, что последние фразы она произнесла вслух.

Граф фон Кролок смотрел прямо на нее с нескрываемым изумлением, и в его широко распахнутых серебристо-прозрачных глазах отчетливо читались недоумение и тревога.

— Простите, Ваше Сиятельство, — опустошенно пробормотала Нази. — Вам не следовало слышать всего этого. Я обращалась вовсе не к вам.

— Здесь есть кто-то еще? — после секундного молчания напряженно уточнил граф.

— Был, но уже ушел. Этот мир, к сожалению, населен не только душами, но и другими, куда более мерзкими существами. Такими, например, как гелиофобы — демоны, боящиеся любого света, но отчаянно стремящиеся получить силу от того, кто по неосторожности решит ею с ними поделиться. Для вас, впрочем, они никакой опасности не представляют, поскольку с вас им взять нечего, — Дарэм устало покачала головой и добавила: — О чем вы спрашивали, прежде чем я… отвлеклась?

— Что он предложил тебе, Нази? — вместо ответа настойчиво поинтересовался Кролок.

— Как и любому смертному, — болезненная, горькая улыбка скользнула по тонким, полупрозрачным губам Дарэм, и граф осознал, что с каждой минутой женщина, стоящая перед ним, становится все больше похожей на морок, готовый истаять в любое мгновение. — То, чего я желаю больше всего на свете. А подробности вам, поверьте, совсем ни к чему.

— Хорошо, как тебе будет угодно, — понимающе согласился Кролок. — Тогда скажи, то, что ты по мере нашей беседы делаешься прозрачной — естественно для подобного места?

— Ммм? — Дарэм медленно подняла руку на уровень глаз, в задумчивости ее рассматривая. Сквозь узкую ладонь фон Кролок отчетливо мог увидеть, как шевелятся ее губы. — Не беспокойтесь, Ваше Сиятельство, это всего лишь значит, что мое время заканчивается, и мне стоит поторопиться с возвращением в реальность. Мы продолжим этот разговор, когда вы проснетесь, даю вам слово.

Граф в ответ лишь коротко кивнул, сознавая — это единственное, что он может сделать, поскольку невероятно глупо было бы просить о том, чего он все равно не смог бы получить. И, тем не менее, фон Кролоку пришлось приложить немалые усилия, чтобы не произнести вслух позорное, свидетельствующее о его слабости «останься».

Одна часть его была искренне благодарна Дарэм за то, что, пускай всего на несколько десятков минут, но она все же прервала его бесконечное блуждание в темноте. А вторая так же люто ненавидела ее за вмешательство, после которого — он не сомневался — уже почти привычное одиночество станет куда более ощутимым, отбросив самого графа на пару столетий назад.

— Я вспомнила, — сказала Нази, уже чувствуя, как вибрирует тонкая нить, тянущаяся от нее к оставшимся во «внешнем мире» якорям. — Вы спрашивали, почему я здесь. Я собиралась вам солгать, но это было бы нечестно. Я здесь, потому что знаю — больше никто не может прийти к вам. Это, конечно, ничего не изменит и ничего не исправит... но мне очень хотелось сделать хоть что-то.

* * *

Массивная каменная крышка стукнулась об основание колонны, породив под сводами склепа гулкое эхо, и граф невольно поморщился от слишком резкого звука. Гроб, принадлежащий Герберту, разумеется, уже был пуст — наследнику фон Кролока, в силу его относительной «юности», вечерние подъемы давались куда легче, чем самому хозяину замка, которому с каждым десятилетием требовалось все больше времени на то, чтобы заставить собственное тело вернуться к жизни.

Пальцы графа, как и всегда, судорожно взметнулись к горлу прежде, чем он успел себя остановить. Бог свидетель, он бы многое отдал за то, чтобы именно эти воспоминания сгладились со временем, канули в ничто, перестав тревожить его каждый раз в первые секунды после пробуждения. Давно затянулась и бесследно исчезла та рваная рана, через которую кровь вырывалась конвульсивными толчками, алой волной заливая все вокруг: его одежду, пыльную, утоптанную до каменной твердости землю тракта, придорожную траву. И, тем не менее, несмотря на все прошедшие годы, приходя в себя после дневного сна, фон Кролок каждый раз первым делом машинально хватался за шею, словно наяву слыша тот отвратительный, булькающий хрип — свой собственный — и почти ожидая почувствовать, как сквозь пальцы, тщетно и глупо пытающиеся зажать разорванное горло, обжигающими ручейками утекает его жизнь.

Граф на секунду прикрыл глаза, пережидая этот ежевечерний всплеск воспоминаний, заодно чутко прислушиваясь к замку.

Слух вампира, как и у всякого хищника, обостренный до крайности, мгновенно отмел все привычные "безопасные" шумы, вроде гудения ветра в выстуженных каминных трубах и потрескивания рассыхающейся в верхних этажах мебели, зацепившись за торопливый, неровный перестук шагов Куколя где-то над головой.

— Э ау а, аер! А ыол, а оа э ыыт вое аэ! — напряженно бубнил горбун.

— Ни черта я не понимаю, что ты говоришь! — на тон выше, чем обычно, воскликнул в ответ Герберт, шаги которого звучали значительно ровнее и тише. — Куколь, ну почему ты не умеешь объясняться по-человечески?!

— Ыые, аер, — покаялся слуга, явно прикладывающий немалые усилия, чтобы не отставать от графского наследника.

— Ыые! — передразнил его чем-то не то раздосадованный, не то взволнованный Герберт. — Толку-то с твоих извинений! Дверь придержи лучше. Проклятье! Мало того, что отец притащил в дом смертную, так она, ко всему прочему, не то умалишенная, не то припадочная, а возможно, и то, и другое разом! И что нам с ней делать теперь?! Вот ты, дорогой мой Куколь, знаешь?

— Эт, — честно признался горбун.

— И я не знаю, — младший фон Кролок вздохнул и, после нескольких секунд тишины, с сомнением протянул: — Серая она какая-то… Ты вообще смотрел, дышит она? Ладно, я сам сейчас посмотрю. Может, мы зря утруждались, и вместо спальни ее стоило сразу отправить на задний двор, тихо предав земле, пока отец не проснулся?

— С этим своим намерением ты определенно опоздал, — «шагнув» прямо сквозь каменные этажные перекрытия, прокомментировал последнее заявление сына граф. — Поскольку, как видишь, я успел не только проснуться, но и крайне заинтересоваться происходящим под крышей моего собственного дома.

— От тебя вообще хоть что-нибудь скрыть можно? — младший фон Кролок покосился на отца, всем своим видом выражая крайнюю степень недовольства.

— А у тебя есть такое желание? — вопросом на вопрос ответил граф, обходя юношу так, чтобы в поле его зрения вместо бледного, недовольного лица Герберта, наконец, попала кровать. — Хм... Однако.

— Очень содержательно, — съязвил Герберт, и теперь, стоя в нескольких шагах от сына, фон Кролок с уверенностью мог сказать, что злится он именно от волнения. — Нам ожидать от тебя еще каких-нибудь столь же бесценных откровений, или ты сказал все, что хотел?

— Помолчи минуту, будь так любезен. Красотой твоего сарказма мы насладимся позднее, — фон Кролок отстранил юношу с дороги и, приблизившись к постели, склонился над лежащей поверх покрывала Нази Дарэм, одним отточенным движением прижав руку к ее шее. — Где вы ее нашли?

Ощутив под пальцами слабые удары пульса, граф поймал себя на том, что испытывает некое облегчение. Выглядела фрау Дарэм плохо, заострившимися чертами лица, синевой губ и восковой бледностью неприятно напоминая покойницу. К тому же при прикосновении фон Кролок практически не ощутил разницы температур между ними, что также нельзя было считать добрым знаком, учитывая тот факт, что как раз сам граф был давно и безнадежно мертв.

— Это тебе пускай Куколь расскажет, — тем временем откликнулся Герберт, тоже приближаясь к кровати. — Я его встретил в центральной галерее, когда он волок сие бренное тело в твою комнату. А поскольку рассказчик из нашего дорогого компаньона очень талантливый, я так и не понял, что именно случилось.

— Я тебя внимательно слушаю, — граф бросил вопросительный взгляд на слугу, который, торопливо кивнув, принялся за рассказ, время от времени укоризненно косясь в сторону Герберта, за все эти годы так и не научившегося понимать его речь, хотя, с точки зрения графа, ни малейшей сложности тут не было.

— Ну и? Мне, знаешь ли, тоже любопытно! — не выдержал младший фон Кролок, осознав, что отец, похоже, и не думает пересказывать ему содержание куколева монолога.

— Около четырех часов пополудни фрау Дарэм посетила заброшенную бывшую капеллу, что в западном крыле, — монотонно начал граф. — Она попросила у Куколя свечи и кинжал, сказав, что собирается провести некий «эксперимент». Куколь обеспокоился нашей с тобой сохранностью, поскольку имеющие туманную цель эксперименты охотника на нежить поблизости от спящих вампиров не могут не вызывать очевидных опасений, и счел разумным согласиться на предложение фрау запереть капеллу снаружи, с условием, что он вернется за ней с наступлением темноты. Некоторое время он пытался подслушивать под дверью, но ничего не услышал и потому ушел. Вернувшись спустя три часа и отперев дверь, он обнаружил, что в капелле практически нечем дышать, поскольку почти прогоревшие свечи, очевидно, сожгли в ней весь воздух. Кроме этого, он нашел в комнате окровавленный кинжал и нашу гостью в том состоянии, в котором она пребывает и поныне, лежащую в центре некоего исчерченного письменами круга, я полагаю — некой ритуальной фигуры. Испугавшись, будто он не предусмотрел возможности, что фрау Дарэм хотела навредить вовсе не нам, а себе, и теперь из-за его недогадливости — мертва, Куколь, не зная, что ему делать, решил, что стоит перенести фрау Дарэм в отведенные ей комнаты и дождаться нашего пробуждения, что он, собственно, и сделал. Я ничего не упустил?

— Эт, аэр! — согласился горбун, для верности несколько раз кивнув головой.

— Славно, — констатировал граф и, проигнорировав красноречивое закатывание глаз к потолку со стороны сына, снова в тягостной задумчивости посмотрел на Нази. — Боюсь, я не вполне уверен, что мы можем сделать. Не имею ни малейшего понятия, как действует эта… магия, и сомневаюсь, что лекарь в нынешних обстоятельствах будет хоть сколько-нибудь полезней меня.

— Подожди, отец, — Герберт осторожно положил руку на плечо графа, слегка стиснув пальцы, чтобы привлечь внимание глубоко ушедшего в свои мысли родителя. — Я по-прежнему ничего не понимаю! Что за ритуал, что за магия? Да, что, в конце концов, происходит!? Ты хотя бы сейчас можешь отбросить этот всезнающий тон, а заодно и свой загадочный вид, и объясниться по-человечески!?

— Я не человек, — голос фон Кролока на этот раз прозвучал настолько глухо и мрачно, что Герберт поспешил на всякий случай убрать руку и отступить на полшага. — И ты, смею напомнить, тоже. Однако, изволь: фрау Дарэм, как ты знаешь, именует себя «некромантом» и практикует некий сорт обрядовой магии, позволяющей ей, помимо прочего, поддерживать связь с определенной частью загробного мира. До сегодняшнего дня я не был убежден, что ее рассказы истинны, но сегодня имел возможность лично убедился в обратном. Во время дневного сна Нази нанесла мне… визит.

— Ты же сказал, что Куколь ее запер в капелле, — хмурясь, неуверенно уточнил Герберт. — И замок на склепе был не тронут.

— Она приходила не к моему гробу, — фон Кролок вскинул голову, снизу вверх глядя на сына внимательными серыми глазами. — Она посетила мой «сон».

— Но это невозможно! — после нескольких секунд молчания пораженно воскликнул юноша.

— Я тоже так полагал. И ошибся, как видишь. Я уже рассказывал тебе, что за подобные способности фрау Дарэм вынуждена платить. И, полагаю, сейчас мы имеем дело с последствиями оплаты ее визита ко мне. Дьявол.

— Отец, не паникуй, — Герберт вновь придвинулся вплотную, обеспокоенно кусая губу. Несмотря на все попытки старшего вампира сохранять дистанцию и в целом оставаться для своего наследника величиной непостижимой, за сотню с лишним лет обитания под одной крышей юноша прекрасно научился разбираться в малейших нюансах эмоций безупречно сдержанного и внешне равнодушного фон Кролока. — Она ведь все еще жива, значит, скорее всего, уже не умрет. Я имею в виду, сегодня.

— Я паникую? — медленно переспросил граф, и холода в его голосе было столько, что его вполне хватило бы, чтобы погрузить в вечную зиму какую-нибудь южную страну.

— Хорошо-хорошо, ты слегка обеспокоен сложившимся положением, — торопливо поправился Герберт. — Лично мне плевать, жива она или нет, будь она хоть трижды великой чародейкой. Но, учитывая это твое легкое беспокойство о ее судьбе, у меня назревает вопрос: мы станем что-то делать с твоим драгоценным некромантом или так и будем, держа за ручку, любоваться ее полутрупом?

Проследив за взглядом сына, фон Кролок опустил глаза на свои пальцы, сжимающие тонкое запястье Дарэм и все это время чутко отслеживающие едва уловимую пульсацию текущей по ее венам крови.

— Единственным доступным и, вероятнее всего, безопасным я полагаю решение ее согреть, — сказал он, подавив нелепое желание резко отдернуть руку. — Она слишком холодная для живого человека.

— Одеяла у нас, кажется, еще не перевелись, так что не вижу проблемы, — протянул Герберт.

— Боюсь, не выйдет, — фон Кролок отрицательно покачал головой. — Ткань не способна создавать тепло, она лишь сохраняет его, а собственного тепла у фрау Дарэм очень мало.

— А в нас с тобой его нет вовсе, — молодой человек потянул себя за выбившуюся из собранных в хвост волос золотистую прядь. — Знаю! Пускай Куколь ее обнимет! Он достаточно горячий.

— А?! — пораженно осведомился горбун, который явно не был готов к такому повороту событий и, похоже, не испытывал ни малейшего желания обниматься с едва живой гостьей своих хозяев.

— Ты, разумеется! Насколько я знаю, здесь нет больше никого по имени Куколь, — с нервным смешком подтвердил Герберт. — Ты обещал выполнять все наши распоряжения, так что изволь подчиняться!

— Весьма остроумно, — поморщившись, заметил граф. — Однако мы, пожалуй, обойдемся менее экстравагантными методами. Куколь, разожги как следует камин и наполни ванну горячей водой. У тебя полчаса. И начни с ванной, пожалуйста.

После отбытия слуги в комнате воцарилась глухая тишина: Герберт накручивал на тонкий бледный палец злосчастный локон, а граф равнодушно рассматривал затейливые узоры на толстом ковре возле кровати.

— И пришла же тебе охота с ней возиться, — спустя довольно долгое время заметил младший фон Кролок. — Если бы ты поинтересовался моим мнением, я бы сказал, что пользы от фрау Дарэм ровным счетом никакой, равно как и веселья. Зато проблем она доставляет просто неимоверное количество. Ответь мне откровенно: за каким чертом ты ее здесь держишь, да еще и так упорно пытаешься сохранить ей жизнь, в то время как она сама, похоже, делает все возможное, чтобы с ней распрощаться?

— Потому что мертвой она мне не нужна. По крайней мере, пока, — ответил граф. — Фрау Дарэм является носительницей довольно интересных знаний и, как мы сегодня убедились, умений тоже. Мне хотелось бы изучить все это с максимальной полнотой, что будет довольно проблематично в том случае, если она умрет. Только задумайся, какие возможности в ней скрыты: она способна осознанно путешествовать в пространстве нашего дневного сна и знает об этом месте гораздо больше, чем я успел понять за двести семьдесят девять лет. Зная все это, просто позволить ей умереть, забрав информацию с собой? Глупо и нецелесообразно, не находишь?

— У меня такое ощущение, отец, что ты опять отделываешься от меня полуправдой, — недовольно пробормотал Герберт. — Наступит тот день, когда ты станешь доверять мне больше?

— С твоего позволения, на этот риторический вопрос я отвечать не буду, — фон Кролок хмыкнул, но все же добавил: — Я доверяю тебе, Герберт. Ровно настолько, насколько считаю нужным. И я неоднократно просил не пытаться всеми силами вызывать меня на душевные откровения, когда я сам того не желаю. Все, что важно, и все, что имеет к тебе отношение, я всегда говорю тебе без всяких просьб, не так ли?

— Просто это не честно, — юноша капризно тряхнул головой. — Я делюсь с тобой всем, а в ответ… да я даже имени твоего до сих пор точно не знаю, а уже больше ста лет прошло!

— И почему тебя, спрашивается, так волнует мое имя? — в который раз посетовал фон Кролок, скептически глядя на сына. — Оно принадлежит человеку, который давно умер.

— Зато это был бы очень милый акт доверия с твоей стороны!

— Нет, не был бы.

— Хорошо, — судя по тону Герберта, можно было предполагать, что как раз он не видит в ответе графа ничего хорошего, однако прекрасно понимает, что большего ему все равно добиться не удастся. — Как хочешь! В таком случае, скажи, если уж эта твоя фрау Дарэм — носитель столь ценной информации, не думал ли ты ее обратить? Так, по крайней мере, можно было бы не волноваться, что она умрет раньше срока. А когда надобность в ней отпадет, убьем сами. Тебе, в конце концов, не привыкать!

— Думал, — фон Кролок согласно кивнул. — Но у меня нет гарантии, что после обращения она сохранит свои способности и не превратится в такого же заложника посмертия, как мы. Не хотелось бы, чтобы из-за моей небрежности она стала совершенно бесполезна.

— Вечно у тебя на уме, вместо человеческих чувств, одни только целесообразность, выгода и расчет! — фыркнул юноша. — Если бы я не знал тебя уже сотню лет, я искренне продолжал бы считать тебя крайне циничным, бездушным и жестоким существом!

— Во-первых, ты, оплот сострадательности и гуманности, только что сам предлагал ее обратить, а впоследствии убить за ненадобностью, — напомнил граф, усмехнувшись. — А во-вторых, именно таким существом я на самом деле и являюсь.

Герберт уже открыл было рот, чтобы что-то ответить, однако слова его так и остались не произнесенными, поскольку в дверях появился Куколь, жестами показывая, что первое распоряжение хозяина выполнено в точности.

Коротко кивнув в ответ, фон Кролок без труда подхватил бесчувственное тело Дарэм и отправился в ванную. Герберт, явно не желая остаться в стороне от происходящего, зашагал следом.

— Фи, папА, как это непристойно! — весело заявил он, наблюдая за тем, как граф, уложив свою ношу на низкую, широкую скамейку возле исходящей клубами пара ванной, принялся методично расстегивать крючки на ее платье. — Где же твои стыд и совесть?

— Ты имеешь в виду, что более пристойно будет бросить ее в воду в одежде, или намекаешь на то, что меня в мои годы отчего-то должен повергать в смятение вид обнаженной женщины? — не отрываясь от своего занятия, осведомился граф. — Впрочем, если тебе неловко, ты можешь уйти или отвернуться. Хотя я бы предпочел, чтобы ты мне помог. Рвать платье я не хочу, а снимать его в одиночку довольно затруднительно.

При посильной помощи Герберта, который, разумеется, и не подумал уходить, справиться с одеждой Нази удалось значительно быстрее, чем если бы граф действовал один, однако без комментариев со стороны юноши дело все равно не обошлось.

— Ничего себе! — уважительно протянул он, уставившись на Нази с любопытством и изумлением.

— Очевидно, некроманты ведут весьма насыщенный образ жизни. Впрочем, об этом можно было бы догадаться и без столь наглядных демонстраций, — констатировал фон Кролок, так же, как и сын, пробегая взглядом по неравномерной белесой сетке шрамов, отчетливо проступающей на теле фрау Дарэм, даже невзирая на ее нынешнюю бледность. Некоторые из них были настолько тонкими, что их едва можно было различить, зато некоторые отчетливо напоминали графу следы от рассекающих ударов клинка, коих и на его теле сохранилось предостаточно.

— Ты на спину лучше взгляни, — посоветовал Герберт. — Как думаешь, зачем это ей?

Фон Кролок повернул Дарэм лицом к Герберту, поймав себя на мысли, что оба они обращаются с ней, словно с тряпичной куклой или портняжным манекеном, и устремил взгляд на худую спину женщины, где сквозь кожу отчетливо можно было различить каждый позвонок.

Догадаться, что именно так заинтересовало графского наследника, оказалось нетрудно — всю спину Нази от лопаток до талии покрывала плотная вязь чего-то, похожего на кабалистические символы. Такие же белесые, как и прочие шрамы — они явно не были результатом случайной травмы. У фон Кролока не возникло ни малейших сомнений — кто-то вполне умышленно вырезал их на коже фрау Дарэм, преследуя некие, не вполне ясные графу, цели.

— Думаю, об этом тебе стоит спросить у нее самой, — сказал он, аккуратно опустив тело в ванну и, на всякий случай, придерживая голову женщины над водой. — Когда она очнется.

— Оооо… — мечтательно протянул Герберт и негромко рассмеялся. — Почему-то мне кажется, отец, что твоя заботливость придется ей сильно не по вкусу.

— Предпочитаю решать проблемы по мере их возникновения, — граф пожал плечами и спросил, обернувшись к маячащему в дверном проеме Куколю: — Что-то еще?

— Мэ иы? Ф аир? — смиренно уточнил горбун, и фон Кролок досадливо поморщился, мысленно сетуя на собственную забывчивость.

— Разумеется, иди, — сказал он. — Передай фройляйн Шагал мой подарок, и можешь возвращаться. Не жди ее, этим вопросом я займусь сам. Герберт, ты пока присмотришь за нашей гостьей, и, прошу, постарайся сделать так, чтобы она не утонула. Когда вода остынет, отнеси ее обратно в спальню.

— Я?! — поразился Герберт. — Отец, я не собираюсь…

— Если бы ты дал себе труд освоить тонкости зова, я бы, несомненно, поручил тебе проследить, чтобы юная Сара не заблудилась по дороге в замок. Однако, коль скоро взывать ты не можешь и жертвой для бала вновь пришлось заниматься мне, ты проследишь за фрау Дарэм. Потому что нам с Куколем будет не до того, — уже шагнув к двери, любезно пояснил своему наследнику граф. — Все имеет свои последствия, Герберт. Включая твою собственную лень. Увидимся позднее.

Виконт уже набрал в грудь воздуха, дабы высказать все, что он думает о подобных последствиях, но фон Кролок уже успел раствориться в пространстве, оставив юношу возмущенно хватать воздух приоткрытым ртом. Куколь, глядя на перекошенное лицо юноши, издал нечто напоминающее смешок и также поспешил убраться восвояси, бросая его наедине с бесчувственным телом, с этой минуты ставшим исключительно гербертовой проблемой.