Неживая, Немертвый (гет)

— Да оставьте же вы меня, наконец! Сколько можно? Ей-богу, в этот раз вашей жене расскажу, пустите же! — сдавленно шептала девица.

— Расскажешь, так она тебя за косу оттягает и на черную работу определит, знаешь ведь, нрав у нее крутой, — пыхтя, возразил хозяин трактира. — Не ломайся, милая! А я тебе с ярмарки новые бусы, а? И расшивной платок… такая красивая и такая упрямая. Ну же, Магда!

— Не надо мне ни бус, ни платков, ни милостей ваших, — отрезала девушка, и в разговоре наступило кратковременное затишье, прерываемое звуками возни и натужным сопением. Похоже, противостояние перешло в активную фазу.

Укрывшийся от лунного света и любопытных глаз в тени клена граф фон Кролок перевел взгляд на окна этажом ниже, привычно отрешаясь от лишнего шума: итоги беседы похотливого трактирщика с несговорчивой служанкой ему были безынтересны.

В комнатах справа грузно ворочалась с боку на бок немолодая хозяйка заведения, а в комнате слева что-то мелодично напевала себе под нос ее юная дочь, которая вызывала у графа чуть больше любопытства. Судя по описаниям Куколя, девушка была молода, здорова и красива, что вполне соответствовало целям фон Кролока. Впрочем, Магда тоже могла бы пригодиться.

Граф коротко втянул носом воздух, но, разумеется, кроме чесночного духа, которым от трактира разило за милю, ничего не почувствовал. Местные свято верили, что въедливый аромат этого овоща отпугивает носферату, и граф, пожалуй, мог с этим согласиться — провести здесь ночь он определенно отказался бы. Причем даже будучи живым. А уж для чуткого вампирского обоняния такое количество подгнивающего чеснока было и вовсе невыносимо. Стоя во дворе, Кролок больше всего напоминал себе поклонника, ночи напролет проводящего под окнами объекта своей страсти. Вот только пыл этого «поклонника» давно остыл, равно как и его бодрый с виду труп.

Ему необходимо было взглянуть на обеих девушек: только так он мог безошибочно «зацепить» жертву, не выходя из замка, и до поры не вызывая лишней паники среди селян, часть которых прекрасно знала о ежегодной графской традиции и потому с самого начала декабря чутко присматривалась к домочадцам и соседям. Разумеется, каждый своекорыстно надеялся, что в этом году не повезет кому-то другому.

Вновь сосредоточившись на комнатах хозяев, Кролок услышал глухую брань. Очевидно, трактирщик вернулся к своей благоверной несолоно хлебавши. Что ж, отлично.

«Магда, — вкрадчиво позвал граф, устремив взгляд на окно под крышей, — этот дом пропах гнилью и чесноком, как и его хозяин. Его отвратительный запах пропитал твою комнату насквозь. Избавься же от него. Открой окно, впусти освежающий ночной холод, который принесет тебе успокоение».

Знание имени для вампира — уже неплохое средство контроля над слабым разумом смертного, особенно если этот смертный так близко, и его одолевает тревога. Граф не настаивал — его мысли текли плавно и мягко, стремясь не навязать свою волю, а, скорее, слегка подтолкнуть намерения служанки, направив их в нужное русло.

Хлопнули створки, и на мгновение в окне показалось круглое лицо белокурой Магды: служанка и впрямь оказалась вполне хорошенькой, розовощекой, так и пышущей здоровьем. Недаром трактирщик скакал вокруг нее потным сатиром.

Граф задумался, не надавить ли на сознание девушки сильнее, вынудив сообщить имя хозяйской дочери — это могло бы упростить дело. С другой стороны, открывать перед ней свое присутствие до того, как связь окончательно окрепнет, было не слишком удачной идеей, а впрочем…

— Добрый вечер, господин, могу ли я вам помочь?

Местные жители, вне зависимости от их веры или неверия в существование вампиров, из домов после захода солнца старались не выходить, а если уж нужда выгоняла их на улицу, то передвигались они весьма забавно — короткими перебежками и постоянно оглядываясь. Как будто от вампира, если уж ты ему и впрямь понадобился, можно убежать.

И, разумеется, ни о каких беседах с незнакомцами ночью, посреди пустынной улицы не могло быть и речи.

Слегка удивленный не то храбростью, не то феноменальной глупостью неизвестной, граф оглянулся: высокий, глуховатый и как будто чуть скрипучий голос принадлежал женщине из числа тех, чей возраст определить всегда непросто. Может быть, двадцать, может, тридцать, а может, и сорок лет от роду. В руках женщина держала ведро.

— А, понимаю, — внимательнее вглядевшись в лицо Кролока, глубокомысленно произнесла она, — вы так долго здесь стояли, что я решила, будто вы раздумываете, не снять ли комнату на ночь. Теперь вижу, что вам она вряд ли нужна, так что прошу прощения за беспокойство.

— Отчего же? — слегка приподняв брови, осведомился граф. — Может статься, вы совершенно правы, и мне действительно нужен ночлег.

— В такое время? Если уж на то пошло, я очень сомневаюсь, что вы вообще можете хотеть спать, — женщина покачала головой. — Да и перспектива замерзнуть вам тоже не угрожает. К тому же брать на себя ответственность за приглашение вас внутрь я не стану.

Входить в трактир сегодня нужды и вправду не было, но обзавестись такой возможностью на будущее граф бы не отказался. Однако сейчас куда больше его занимало спокойствие, с которым женщина давала понять: она прекрасно осведомлена как о его сущности, так и о том, что переступить порог человеческого жилища без приглашения он не может.

— Не страшно? — решив, что притворяться не имеет смысла, напрямую поинтересовался фон Кролок. — Должен заметить, путь до порога не столь короток, как тебе кажется.

Вместо того, чтобы шарахнуться в сторону, женщина, устав держать свою ношу, поставила ведро в снег и, еще на шаг приблизившись к графу, запрокинула голову, сосредоточенно воззрившись на него снизу вверх.

— В целом, нет, — призналась она. — Хотели бы убить — уже убили бы, а раз стоите здесь битый час — значит, явились за кем-то, кто сейчас в доме, и моя пропажа заставит людей забеспокоиться, став осторожнее. К тому же вкус вам не понравится, уверена, и количество в нашем случае качества не заменит.

Последнее замечание женщины заставило графа вновь принюхаться и признать, что она права. От смертных, что он забирал на ежегодное торжество, пахло по-разному — то сладко и тонко, то насыщенно и терпко, но всегда вполне аппетитно. От женщины перед ним отчетливо пахло горечью — кровь в этой низкорослой и худой особе текла вялая и холодная, как речная вода по осени.

— Твоя пропажа обеспокоит людей куда меньше, чем твои рассказы об увиденном, — резонно возразил граф, прислушиваясь к беспокойному сердцебиению своей собеседницы. Стук был неровный, заполошный: она совершенно точно была встревожена куда больше, чем хотела показать, и Кролок позволил себе искривить посиневшие губы в усмешке.

— А зачем мне рассказывать кому-то о том, что у нас под окнами по ночам вампир вздыхает? — женщина пожала плечами. — Вы пришли не за мной, а остальное — вообще не мое дело.

— Вот как? — задумчиво протянул фон Кролок. — Надо полагать, тебе совершенно не жаль людей, с которыми ты живешь под одной крышей, делишь стол и беседу?

Его нежданная визави, наконец, сообразив, что в стремлении получше изучить лицо графа подошла почти вплотную, отступила и рывком выдернула из сугроба ведро.

— Хищники ловят добычу, добыча старается убежать от хищника. Все это меня не касается, и вмешиваться я не стану, — резко сказала она, непочтительно и абсолютно недальновидно поворачиваясь к вампиру спиной с явным намерением уйти. — Даже если бы и хотела. А я, к тому же, еще и не хочу.

С этими словами она зашагала к крыльцу, а фон Кролок задумчиво провел кончиком языка по чуть заострившимся клыкам, размышляя, не стоит ли все же свернуть ей шею? Пожалуй, так все же было бы безопасней.

— Как твое имя?

Уже взявшаяся за ручку двери женщина оглянулась на продолжавшего стоять в тени вампира.

— Хорошая попытка, — тихо сказала она, явно не сомневаясь, что фон Кролок ее прекрасно услышит. — Доброй ночи.

Стукнула дверь, и до графа донесся звук осторожных шагов и звон ведра.

— Господи, Нази, ты почему так долго? — прошептала дочка трактирщика. — Я уже начала думать, что с тобой что-то стряслось!

— Дьявол, Сара, ты не могла бы… — досадливо зашипела женщина и, осекшись на полуфразе, еще раз с чувством повторила: — Вот дьявол!

Продолжавший с интересом прислушиваться Кролок едва слышно хмыкнул, когда штора в окне шевельнулась, и на графа уставилось перекошенное от досады лицо давешней его собеседницы.

— Хорошая попытка, — заметил он, зная, что человеческий глаз не сумеет различить в темноте ничего, кроме его силуэта под кленом.

* * *

— Повезло еще, что мама не заметила, как ты выходила! — тем временем продолжала шептать взволнованная Сара. — Ты ведь знаешь, что после заката никому нельзя покидать дом! Волки, говорят, рыскают прямо под стенами.

— Да, волки — это серьезно… — рассеянно согласилась Нази, все еще мысленно проклиная девушку за неуемную болтливость, а еще больше — себя за потерю бдительности. От местного блаженного она, конечно, слышала рассказы о бессмертных упырях, свивших гнездо в замке где-то на горе, но встреча далеко не с упырем, а с самым настоящим высшим вампиром буквально у собственного порога выбила ее из колеи, заставив порядком понервничать. Разумеется, кровь некроманта, отравленная длительным пребыванием на Изнанке, для таких существ — угощение сомнительной ценности, но ведь он мог ее и просто убить. Так, на всякий случай.

Впрочем, там, во дворе, у Нази откуда-то взялась стойкая, абсолютно ничем не подкрепленная уверенность — этот ухоженный кровопийца ее не тронет. И это было особенно скверно — по всему выходило, что вампир не только высший, но еще и старый. Он даже не пытался воздействовать на ее разум, разглядывая с высоты своего огромного роста с чуть снисходительным любопытством, с каким взрослые обычно смотрят на выходки чужих детей — и этого уже было достаточно. Силен, черт, ничего не скажешь.

— Нази!

— А? — оказалось, Сара уже некоторое время дергала ее за рукав в попытке добиться ответа на вопрос, который женщина, разумеется, пропустила мимо ушей.

— Я спрашиваю, это последнее ведро?

— Да, последнее, — женщина выдавила из себя слабое подобие улыбки. — Все уже почти нагрелось, через полчаса будет готово. И охота тебе по ночам плескаться!

— Днем папа не разрешает, — Сара вздохнула, жалобно глядя на Нази и беспокойно теребя кончик рыжей косы. — Ванная-то гостевая, вдруг кто из постояльцев увидит, а он… ну ты же знаешь, он не разрешает на глаза никому показываться. Особенно мужчинам! Иногда мне кажется, что я так и просижу взаперти до самой старости. А так хочется приключений! Новые места, новые люди… и никакого чеснока!

Сара обвела комнату полным мечтательной тоски взглядом, словно там, сразу за стенами трактира, ее дожидались те самые приключения, к которым она никак не могла выйти навстречу.

Впрочем, они, похоже, и впрямь ее дожидались. Вот только Нази Дарэм, уже месяц как застрявшая в этом заваленном со всех сторон снегами и забытом Богом поселке, в ожидании улучшения дорог работавшая за ночлег и еду, сильно сомневалась, что подобного рода приключения юной Саре Шагал придутся по вкусу.

* * *

— Вы не представляете, какой мне сегодня приснился сон… — протянула Сара, не глядя бросив очищенную луковицу в котел. — Будто бы я лечу над ночным лесом, и луна в небе такая яркая, такая близкая, что я могу ее рукой достать. И нет ничего этого: ни дома, ни забот, ни запертых дверей...

Сухо хмыкнув, Нази выловила огромную луковицу из воды и, шлепнув ее на разделочную доску, принялась резать.

— А мне снилось, что я уже скопила достаточно денег, чтобы выйти замуж и, наконец, отсюда уехать, — так же мечтательно поддакнула Магда, рассеянно постукивая ножом рядом с целым и невредимым капустным вилком. — И не надо каждую ночь дверь стулом подпирать… Господи, счастье-то какое!

— А зачем ты на ночь дверь стулом подпираешь? — удивилась Сара, глядя на служанку с живейшим любопытством.

— Да так… — неопределенно отозвалась опомнившаяся Магда, — страшно тут в горах по ночам. Со стулом оно как-то спокойнее.

— Смешная ты, дома-то кого бояться? — Сара хихикнула и, покосившись на мрачную, часто моргающую покрасневшими в пылу битвы с луковицей глазами Дарэм, спросила: — А тебе что снилось, Нази?

— Кошмар мне снился, — сообщила та, нетерпеливо отбирая у Магды капусту. — Будто я посреди беспокойного кладбища печать упокоения никак вспомнить не могу.

— Чего вспомнить не можешь? — недоуменно нахмурилась юная Шагал.

— Забудь, — Нази налегла на нож, и тот с плотоядным хрустом вонзился в кочан по самую рукоять. — Я что, сегодня одна работать буду? Вот, например, ты, Сара, если перестанешь мечтательно разглядывать этот чертов чеснок под потолком и спустишься на грешную землю, увидишь перед собой морковь. Которую неплохо бы нарезать. Посетителей и так кот наплакал, а если мы их еще и кормить перестанем, они уйдут от нас прямо по сугробам. Магда, а на тебя картошка укоризненно смотрит. Хватит уже грезить, милые фройляйн, обед сам себя не приготовит.

Обе девушки, словно очнувшись, молча взялись за работу, периодически коротко вздыхая, каждая о своем. И винить их в рассеянности Нази не могла — будешь тут не в себе, если на тебя положил глаз высший вампир.

Сама Дарэм под зов не попадала, но ей не раз доводилось видеть, как ведут себя люди в таком состоянии. Мечтательность, заманчивые сны, притупленное чувство тревоги — все это только первые ласточки. Когда жертва достаточно «созревала», приходил и голос, зовущий, неотвратимо притягательный, за которым человек согласен был идти куда угодно. Опытный кровопийца без особого труда находил самые сокровенные желания своей жертвы и сулил ей исполнение всех фантазий, даже тех, в существовании которых добыча не признавалась себе сама. И встреченный ею на прошлой неделе вампир, без сомнения, обладал нужным опытом — уже на сновидческой стадии одной девушке он обещал желанную свободу, а другой — тривиальные деньги, достаточные для того, чтобы зажить собственной жизнью вдали от осточертевшего трактирщика.

Нази с жалостью взглянула на обеих девиц. Тогда, во дворе, под пристальным взглядом нежити категории «А», она солгала: она хотела бы вмешаться. Вот только не могла. Сбросить петлю зова было возможно, лишь уничтожив его источник — самого охотника, а справиться с подобным существом в одиночку у Нази попросту не было шансов.

Женщина задумалась, вновь воскрешая в памяти облик вампира: высокий, но не худой, бледный, густые тени под глазами, губы синюшные, как у замерзшего в сугробе покойника, но трупных пятен нет, как и запаха разложения. Да и поведение вполне человеческое, включая мимику и интонации, из чего можно сделать неутешительный вывод — эта конкретная особь прекрасно владеет собой. И все эти признаки напрямую свидетельствовали о силе: более слабые представители его вида, как правило, могли держать под контролем что-то одно. Либо рефлексы в ущерб телесной оболочке, которая со временем истончалась, чахла и все сильнее напоминала мумифицированный труп, либо тело, которое сохраняло первозданный вид, но сам вампир становился при этом абсолютно неуравновешенным и вел себя так, что спутать его с человеком было невозможно.

Нази же под кленом имела вполне мирную беседу с вежливым, импозантным мертвым мужчиной, поддерживающим себя в прекрасной форме. Даже клыки не выдавались — Дарем специально присматривалась. А значит, бесполезно и пробовать, все равно успехом попытки Нази не увенчаются. Разве только этот господин по доброте душевной сам любезно позволит ей совершить над ним ритуал огненного погребения или отпилить ему голову, на что рассчитывать, разумеется, не приходилось.

Только огонь или сталь — все остальные средства желаемого результата не дадут, как ни старайся. Предметы культа, конечно, доставляют кровопийцам сильные неудобства, но не убивают, чеснок раздражает их резким запахом, но вместо него смело можно пользоваться любым другим сильно пахнущим веществом вроде аммиака или коричного масла. Ну, а вколачивание кольев в и без того не бьющееся сердце лишь испортит высшему вампиру настроение на ближайшие пару часов.

Защитить жертву от зова в одностороннем порядке тоже не получится. Связь, установившаяся между охотником и добычей такова, что расстояние ей не преграда, увещевать бесполезно, запирать несчастных — тоже. Та же Сара или Магда, прекрасно зная об опасности, сами будут снимать с шеи кресты, избавляться от чеснока и отпирать запертые двери. Если понадобится, они и из окна выпрыгнут.

Вот и выходило, что Нази оставалось лишь одно — наблюдать. Наблюдать, и настойчиво напоминать себе, что она здесь всего лишь гостья, волей случая вынужденная стать бессильной свидетельницей вампирской охоты. И все, что должно ее волновать — наступление момента, когда заваленные снегом дороги окончательно расчистятся, и она сможет выбраться из этой глуши, отправившись на поиски если не коллег по профессии, о существовании которых в крошечном поселке, похоже, никто и слыхом не слыхивал, то, по крайней мере, подходящего места силы для проведения повторного ритуала. Заодно неплохо было бы все-таки разобраться, почему вместо того, чтобы вытащить из-за грани Винсента, она сама провалилась сквозь Изнанку в занесенный снегом трансильванский лес. Повезло еще, что, будучи одетой в одно только платье, она сумела набрести на селение прежде, чем успела замерзнуть до смерти в каком-нибудь сугробе.

— Нази-и… — Сара аккуратно похлопала женщину по плечу и, в ответ на ее хмурый взгляд, подбородком указала на разделочную доску, капуста на которой давно уже превратилась в гору мелко порубленных ошметков. — Ну и кто из нас после этого витает в облаках?

Дарэм в ответ только поморщилась. Если мечты Сары Шагал парили в небе, то ее размышления, скорее, плавно опускались все глубже в мертвенный подземный холод.

* * *

Все шло даже лучше, чем граф предполагал: обе девушки оказались податливы, словно мягкая глина под пальцами опытного гончара. Магда, как и все люди, крепко стоящие ногами на земле, была чуть «сложнее» — ее желания, мысли и стремления касались простых, материальных потребностей, таких, как деньги, собственное хозяйство, выгодное замужество. Разумеется, для опытного вампира даже столь упорядоченный разум особенной проблемы не представлял — вот только был ли смысл возиться, если рядом обитала настолько прекрасная во всех отношениях девица, как фройляйн Шагал?

Сара, с точки зрения фон Кролока, представляла собой настоящее сокровище — запертая в четырех стенах, неопытная и неискушенная, она всеми силами стремилась вырваться из-под родительской опеки, а отсутствие элементарного образования и развлечений, отличных от ночных купаний в ванне, приучили ее мечтать, чтобы хоть как-то разнообразить свое затворничество. Достопочтенный Йони вряд ли догадывался, насколько легкую добычу он взрастил из дочери своей неуемной заботой о ее благочестии.

Ощущая через установившуюся связь трепещущие зыбкие мысли девушки, фон Кролок пришел к выводу, что в случае с ней не требуется даже обладать особыми силами и талантами: несколько ласковых слов, обещание увезти куда подальше — и девочка без оглядки пойдет за первым встречным. Живым или, как в данном случае, немертвым.

— Ничего я не чувствую! — раздраженно сообщил графу Герберт, так старательно кутающийся в меховой плащ, словно на ветру он мерз сильнее, чем под крышей замка.

С другой стороны, некоторые человеческие привычки отпустить было действительно трудно. Чтобы видеть в темноте, Кролоку не нужен был свет, но он все равно приказывал Куколю каждый вечер зажигать свечи. Он не способен был испытывать холод, но продолжал носить тяжелый зимний плащ. Весь день он проводил в склепе, но в замке у него, как и у сына, была собственная комната, за которой ухаживал все тот же Куколь. Оба они неосознанно цеплялись за те крупицы повадок, что продолжали хоть как-то роднить их со смертными, несмотря на то, что в этом, по большому счету, не было ни малейшей физической необходимости. Зато переоценить психологическую важность подобных усилий и впрямь было бы затруднительно.

— Прислушайся еще, — в который раз за минувшие годы, терпеливо велел фон Кролок. — Сосредоточься, потянись разумом, неужели ты действительно не чувствуешь?

Нити ментальной связи, в воображении графа похожие на тонкие струны, от его прикосновения слегка завибрировали. Мысли Сары Шагал радостно подались навстречу графу, теплые, мягкие, доверчивые. Сознание Магды отозвалось робкой надеждой, словно все еще раздумывая, вложить ли руку в протянутую ладонь незнакомца. Из праздного любопытства Кролок перехватил третью нить, тянущуюся от него к Нази — и «струна» отозвалась низким гулом, будто граф ткнул пальцем в шмелиное гнездо.

— Не чувствую! — немного помолчав, упрямо повторил Герберт и недовольно сдвинул брови. Разве что ногой не топнул. Он вообще терпеть не мог натыкаться на дело, которое у него не получалось с первого раза. А эта попытка была далеко не первой, не десятой и даже, пожалуй, не тысячной. — Можешь, наконец, объяснить толком, как ты вообще это делаешь? Здесь мили четыре, если не больше.

— Тебе прекрасно известно, что расстояние не имеет значения вовсе, — граф криво усмехнулся. Разговоры в подобном ключе они с сыном вели регулярно и, к великой досаде Кролока — безрезультатно. — Ни время, ни пространство не имеют власти над нами, так что старайся не думать о них. Твоя жертва может стоять перед тобой, может находиться на ином континенте, зов неизбежно настигнет ее. Однако, коль скоро твой дар смущают эти четыре мили… Пойдем.

— Зачем мне вообще это уметь? — поинтересовался Герберт, тем не менее, послушно хватая отца за руку. — Ты хозяин замка, и организация бала — твоя обязанность!

— Нам стоит быть готовыми ко всему, — возразил граф. — Вполне вероятно, я не всегда буду рядом, и однажды ты останешься один. Так что, как мой наследник, ты обязан уметь исполнить долг хозяина.

— Отец, ты… — взволнованно начал Герберт, которого затронутая графом тема неизменно заставляла нервничать, однако Кролок, сосредоточившись, уже шагнул вперед, оторвав ногу от каменной кладки пола замковой башни и в следующее мгновение опустив ее на утоптанный снег во дворе трактира. — Неужели так трудно было предупредить?!

— Я же сказал — «пойдем», — заметил фон Кролок, отпуская руку сына. — И когда только ты станешь, наконец, серьезнее? Когда мне минула сотня, мне не требовалась помощь для подготовки к балу.

— Ты так говоришь только потому, что тебе уже двести семьдесят девять лет, как тридцать восемь, — буркнул Герберт. — А мне, если не забыл, всего лишь сто двенадцать лет, как девятнадцать!

Граф в ответ только покачал головой, в который раз подумав, что в свое время ему категорически не стоило поддаваться на уговоры и обращать молодого человека в вампира, поискав для своих целей кого-нибудь постарше. Герберт, казалось, навечно застрял в юношеском возрасте, будто молодое тело решительно отказывалось позволить ему взрослеть. И упорное нежелание молодого человека принимать на себя ответственность, его страх перед самой перспективой остаться без общества отца, капризы, жалобы на скуку и удовлетворение собственной похоти в компании молоденьких смертных были прямым тому подтверждением. Однако в одном граф не ошибся — невзирая на все трудности, связанные с его непростым, взбалмошным характером, Герберт и впрямь обладал достаточной силой для того, чтобы, как и он, оставаться неспящим. К тому же юноша действительно скрашивал его одиночество, дарил иллюзию стабильности. Было что-то успокоительное в этом знании: все изменится, смертные у подножия гор будут рождать себе подобных и умирать, уходя в землю, а Герберт останется подле него до конца.

— Теперь они рядом, — сказал фон Кролок, кивая на спящий трактир. — Быть может, так тебе проще будет сосредоточиться. А теперь попытайся почувствовать фройляйн Шагал, с ней легче всего. Она уже сейчас почти готова.

Герберт с едва слышным недовольным стоном прикрыл глаза, честно пробуя повторить отцовский зов, и чутко наблюдающий за его стараниями Кролок нахмурился, несильно сжав плечо сына холодными пальцами.

— Ну, что опять? — прошептал Герберт.

— Что вообще ты, по-твоему, делаешь? Ты же не дичь на охоте загоняешь, смею напомнить, — Кролок укоризненно посмотрел на юношу. — Зов не терпит грубости, не терпит фальши. Смотри и слушай.

С этими словами граф устремил взгляд на окно Сары, поднимая из глубины души не эмоции, но воспоминания о них: уверенность, нежность, страсть, томительное волнение от встречи с возлюбленной.

«Не бойся, дитя. Я так долго скитался в холодной тьме в ожидании тебя, ты — единственная моя отрада, единственная моя надежда. Знаю, ты тоже чувствуешь этот сладостный трепет, связавший нас воедино. Доверься мне, и я уведу тебя из этого постылого места, туда, где ты, наконец, обретешь свободу и вечное счастье. Скоро, мой ангел, совсем скоро...»

В своей маленькой девичьей спальне Сара прерывисто вздохнула во сне, вслушиваясь в нежный голос, суливший избавление ото всех ее смешных, детских горестей.

Граф плавно отпустил дрожащую нить связи и повернулся к сыну.

— И что ты сделал неверно, как ты полагаешь? — осведомился он, в ответ получив от юноши лишь неопределенное пожатие плечами. — Чтобы убедить жертву, ты должен верить сам, Герберт. В это мгновение ты сам должен желать, любить, страдать.

— А вы, папА, оказывается, способны любить? — притворно изумился Герберт.

— Когда-то умел, — хладнокровно поправил его граф. — Мне не обязательно испытывать любовь к этой девочке, достаточно лишь вспомнить само чувство, окунуться в него. И совершенно не имеет значения, к кому и когда я его испытывал. Я ведь говорил тебе, что, по большому счету, умение обмануть себя — главный залог успешного воззвания.

— Говорил… у меня от этого «разговора» уже сотню лет как зубы сводит! — Герберт скривился, всем своим видом давая отцу понять, как тот со своими поучениями успел ему опостылеть, и не желая признаваться, что многие его проблемы с воззванием как раз и вызваны нежеланием раз за разом воскрешать в памяти искренние чувства, возврата к которым для него уже не было. Вместо этого молодой человек нарочито шумно вздохнул и капризно заметил: — Ну почему вечно девицы? Они меня нисколько не вдохновляют, ты ведь знаешь!

— Юноши, девушки… — Кролок нетерпеливо взмахнул рукой. — Это не должно тебе мешать. Пробуй вместе со мной. Сосредоточься на фройляйн Шагал, а я позову остальных. Не можешь воспроизвести свои чувства, так попробуй повторить мои.

Оба вампира замерли, настраиваясь. Кролок — на оставшихся в доме девушек, Герберт — на отца. Девица в спальне во втором этаже его действительно нисколько не интересовала, но огорчать графа еще сильнее юноше не хотелось, так что он старательно попытался с точностью воспроизвести те ощущения, которые исходили от Кролока. На мгновение ему даже почудилось, что у него начало получаться, но в эту секунду входная дверь рывком распахнулась, сбивая весь его настрой.

Холода Нази не чувствовала, несмотря на то, что на ней была одна лишь ночная сорочка — даже теплый платок прихватить из спальни она, на волне эмоций, не удосужилась.

— А, так вас уже двое, — сердито заключила она, широкими шагами приближаясь к графу. — Какого черта, достопочтенный?

Граф в ответ лишь слегка склонил голову в ироничном приветствии и сделал Герберту знак удалиться. Молодой человек, впрочем, уходить и не подумал, с любопытством разглядывая взъерошенную женщину, макушкой едва ли достающую его отцу до плеча.

— Доброй ночи, — невозмутимо поздоровался граф. — Это, разумеется, не мое дело, но мне кажется, будто вы одеты несколько не по погоде, фройляйн…

Мужчина выжидательно взглянул на свою собеседницу, безмолвно предлагая назвать свою фамилию, без которой подобное обращение было бы попросту бессмысленным и даже, отчасти, грубым. Однако правила хорошего тона Нази нынче волновали в последнюю очередь.

— А мне кажется, что какой-то вампир только что очень бесцеремонно влез в мой сон, — парировала она, все еще ощущая, как от смеси страха, злости и недавней восторженности у нее мелко подрагивают руки.

— Герберт, я разве не достаточно ясно дал понять, что наш урок окончен? — бросив короткий взгляд в сторону сына, осведомился фон Кролок, с венгерского вновь переходя на немецкий. — Возвращайся в замок.

Молодой человек хотел было возразить, но тон отца ясно давал понять, что дальнейшие пререкания ни к чему хорошему не приведут, поэтому он, фыркнув, просто развернулся на каблуках и «шагнул». В отличие от зова, это он делать умел. В каком-то смысле даже лучше, чем граф.

Кролок же снова посмотрел на женщину перед собой. Сердце ее колотилось так часто, что удары были почти неразличимы, сливаясь в тревожный гул, а серые с прозеленью глаза в темноте казались почти черными от расползшихся во всю радужку зрачков.

— Во-первых, не «фройляйн», а «фрау», — с изумлением осознав, что попавшийся ей в самом сердце венгерской части империи носферату в совершенстве изъясняется на чистейшем австрийском диалекте, поправила графа Нази, также переходя на родной для себя язык. — А во-вторых, не соблаговолите ли пояснить, почему вы меня зовете?

— Исключительно в обучающих целях, — ответил граф, едва заметно дернув уголком рта. — Прошу простить, фрау…

— Дарэм, — решив не игнорировать приличия во второй раз, коротко сказала Нази.

— …Фрау Дарэм, за причиненные неудобства.

Неудобства! Если бы этим словом можно было охарактеризовать острую, щемящую тоску, которая выбросила Нази из тяжелого, по обыкновению, сна! На несколько коротких мгновений ей показалось, будто Винсент где-то рядом, и она снова ощущает неизменно исходившую от него волну спокойной уверенности, которая последнее десятилетие позволяла ей спать без еженощных кошмаров. Толком даже не осознавая, что она, собственно, делает, Нази рванулась из своей комнаты навстречу этому ощущению… Чтобы в итоге наткнуться на своего более чем старого знакомого, который немыслимым образом отталкивал ее самой своей сущностью и, словно магнит, притягивал мучительным и необъяснимым сходством с покойным мужем. Тот же высокий рост, то же пристрастие к могильно-черному цвету, та же манера выражать свои мысли — словно чертова злая, омерзительная шутка кого-то из тех, кого люди привыкли именовать «высшими силами».

Чтобы окончательно избавиться от морока, Нази вгляделась в глаза своего собеседника, снова убеждаясь в том, что они вовсе не черные, а светло-серые, прозрачные, серебристые, как два лунных диска.

— Скажите что-нибудь, — поддавшись внезапному порыву, попросила она.

В ответ граф чуть заметно приподнял брови, удивленный такой странной просьбой.

— Эта ночная сорочка вам весьма к лицу, фрау Дарэм, — наконец, галантно сообщил он.

Тенор. Мелодичный, прекрасно поставленный, с богатыми обертонами. Ничего общего с низким и тяжелым баритональным басом Винсента Дарэма.

— Спасибо, — искренне поблагодарила женщина. — И, на будущее — если не трудно, натаскивайте своего протеже на ком-нибудь другом, иначе в следующий раз я выйду с распятием.

Она развернулась, намереваясь вернуться обратно в служащий ей домом трактир, однако в этот момент окно в комнате Сары негромко стукнуло, распахиваясь, и Нази, мигом передумав, проворно нырнула за спину фон Кролока, укрываясь от взгляда юной Шагал за его широким плащом.

— Пошлите ее спать, — едва слышно прошипела она, прекрасно понимая, что видеть ее во дворе, тем более, в обществе нежити Саре точно не стоит.

— Как угодно, — равнодушно согласился фон Кролок, даже сквозь слои одежды чувствуя лихорадочное тепло смертного тела за своей спиной. Беспечность фрау Дарэм, равно как и ее пренебрежение банальными правилами собственной безопасности, были воистину беспредельны. — Однако всему свое время.

Будет взывать — поняла Нази и, выждав несколько секунд, тихонько отступила под прикрытие деревьев. Стараясь не выходить на открытую местность, она проскользнула в трактир с черного хода и, лишь попав в тепло, поняла, что все это время провела на снегу босой. Коротко и зло ругнувшись сквозь зубы, Нази отправилась на темную кухню — греть ноги, последними словами проклиная пресловутое «вампирское обаяние».

Когда фон Кролок вошел в гостиную, небрежно стряхивая с плаща налипшие на черный бархат снежинки, Герберт нарочито медленно оторвал взгляд от книги и с интересом воззрился на отца.

— Интересно, сколько раз я еще должен повторить, чтобы ты сидел, как подобает? — осведомился граф, бросив выразительный взгляд на юношу, который лежал поперек дивана, забросив стройные ноги на обитую гобеленовой тканью спинку. Длинные золотистые волосы Герберта — предмет его особенной гордости — водопадом струились вниз, самыми кончиками прядей касаясь дорогого ковра.

— Это и мой дом тоже, — беспечно заявил юноша. — Так что я имею полное право сидеть, стоять и лежать здесь так, как мне хочется.

— Ожидать ли мне, в таком случае, что еще через пятьдесят лет ты, оправдывая народные байки, начнешь висеть на потолочных балках вниз головой, завернувшись в плащ, подобно летучим мышам? — проходя мимо дивана, граф неуловимо быстрым движением схватил сына за щиколотку и дернул, заставив Герберта с коротким возмущенным воплем свалиться на ковер. Фон Кролок без труда подхватил выскользнувший из рук сына том. — Вижу, тебя занимают труды этого кенигсбергского чудака? Рекомендую тебе почитать сочинения Кальме ⁽¹⁾. В его измышлениях куда больше смысла.

— И меньше веселья, — энергично запротестовал Герберт, поднимаясь с пола и поправляя растрепавшиеся локоны. Выказывать отцу недовольство он, немного подумав, не стал, ибо это было занятием заведомо бесполезным. Старший вампир в ответ на все его претензии, как и всегда, ответит, что он, дескать, изначально просил сына сесть, как полагается, а коль скоро Герберт не пожелал к его пожеланию прислушаться, пенять ему следует исключительно на себя. — Твой Кальме попросту скучен до зевоты, а Абронзиус, с его одержимостью, хотя бы забавный! Как думаешь, он встречал хоть одного вампира по-настоящему?

— Высшего, полагаю, ни разу. А низших, определенно, встречал, — фон Кролок задумчиво провел пальцем по корешку книги и аккуратно водрузил ее на низкий столик около дивана.

Расположившись поближе к пылающему камину, граф протянул руки к огню. Пламя никогда не согревало по-настоящему, но даже иллюзорное тепло было приятным. Как всегда после воззвания, заставлявшего Кролока раз за разом воскрешать призраки давно отгоревших чувств, связывающих его с теми, чей прах давно уже истлел, внутри появлялось тянущее желание вновь ощутить себя живым. Чтобы отогнать это неприятное в своей несбыточности стремление, граф внимательно посмотрел на свои руки: длинные серовато-бледные пальцы, унизанные дорогими перстнями, заострившиеся ногти, больше напоминающие когти зверя, и трупная чернота под ними. Такие руки не могли принадлежать живому человеку. Да и сам граф давно уже не жив, что бы ни нашептывали ему собственные, откликающиеся на зов эмоции.

— Что-то ты даже для себя сегодня слишком мрачный, — Герберт присел на корточки возле отцовского кресла и накрыл его ладонь своей, заглядывая в глаза. — И холодный. Я думал, после трапезы ты будешь повеселее! Вообще, мог бы и поделиться, вместо того, чтобы меня отсылать.

— А кто тебе сказал, что я ел? — осведомился фон Кролок.

— А что, нет?! — от искреннего изумления Герберт даже глазами захлопал, слегка приоткрыв рот, в котором сверкнули чуть удлиненные клыки. — Я был уверен, что ты давно уже выпил эту глупую смертную, которая в прямом смысле слова прибежала к тебе сама. Отец, честно скажу, во-первых, я тебя в который раз не понимаю… И, во-вторых, в нынешней ситуации это меня пугает. Надеюсь, ты не собираешься тащить это костлявое чудище на бал?

— Не думаю, что наши гости оценили бы угощение подобного сорта, — Кролок перевел взгляд на лицо сына, на котором любопытство, негодование и удивление причудливо слились воедино, образуя крайне забавную, с его точки зрения, гримасу. — Если уж на то пошло, не думаю, что его оценил бы я сам. Фрау Дарэм, некоторым образом… малосъедобна.

Граф поймал себя на том, что очень медленно и тщательно подбирает слова, пытаясь самому себе объяснить, что же с этой конкретной смертной было не в порядке. А «не в порядке» было многое. Во-первых, к пряному, терпкому запаху ее крови примешивалась горькая нотка тлена. Весьма похоже после сытной трапезы пах Герберт, по мертвым жилам которого бежала горячая, живая кровь. Вот только Нази Дарэм, в отличие от него, вампиром совершенно точно не была. Во-вторых, ее реакция на зов откровенно озадачивала — казалось, вместо положенного успокоения и туманящего разум удовольствия он вызывал у женщины странную злость и ощутимую душевную боль. И, наконец, в-третьих, во время обеих их недолгих встреч, фрау Дарэм вела себя откровенно противоречиво. Она с первых секунд безошибочно узнала в фон Кролоке вампира, но, казалось, ее это открытие не слишком напугало. Скорее уж, раздосадовало и взволновало. Более того, в общении с ним женщина позволяла себе слова и действия, по своей опрометчивости граничащие с сумасшествием. Близко подходить к постоянно жаждущему человеческой крови немертвому, обладающему недоступной смертным скоростью и силой, поворачиваться к нему спиной, в конце концов, бесцеремонно хватать его за плащ, без раздумий прячась за ним от посторонних взглядов… И даже на обывательское невежество все это списать было невозможно. В итоге у графа сложилось стойкое ощущение, что фрау Дарэм на факт его принадлежности к вампирам попросту наплевать.

А еще его не покидала уверенность, будто она что-то ищет. Всякий раз, когда Нази подходила на опасно близкое расстояние, она впивалась в его лицо пристальным, почти немигающим взглядом, словно силилась разглядеть что-то, о существовании чего сам фон Кролок понятия не имел. Он даже не мог сказать, развлекает его сложившаяся ситуация или, напротив, раздражает — Дарэм была обеспокоена, но не испугана; неосторожна, но не «очарована»; жива, но явственно пахла смертью. И все это отбивало у Кролока аппетит, словно некое туземное блюдо, приготовленное из совершенно незнакомых, а потому не вызывающих доверия ингредиентов.

— Что, еще малосъедобнее, чем прошлогодний крестьянин?! — фальшиво ужаснулся Герберт. — Разве подобное вообще возможно?!

Граф ответил сыну тяжелым, недовольным взглядом. С крестьянином действительно получилось не слишком хорошо, однако в прошлом декабре в деревне, как назло, из-за снегопадов застряло около десятка послушников одного из католических орденов во главе с приором, и спускаться в поселок стало решительно невыносимо. Обилие священнослужителей и их песнопений вызывало у фон Кролока давно, казалось бы, забытую мигрень даже на расстоянии в несколько миль, так что особенно выбирать не приходилось. И пускай жертва была не из лучших, а самому Кролоку довелось испытать в процессе охоты массу неприятных ощущений, жители поселка наглядно убедились, что даже толпа церковников неспособна изменить заведенный порядок и помешать графу забрать кого-то из местных.

— Я, кажется, просил не напоминать мне об этом, — ровным голосом заметил он.

— Я бы и рад, да как такое забыть?! — юноша явно желал взять реванш за позорное изгнание с дивана. — Клянусь, в этом бородатом плебее спирта было больше, чем крови! Некоторые из гостей к концу бала едва стояли на ногах и…

— Герберт, — единственное оброненное Кролоком слово прозвучало настолько холодно, что продолжать юноша не рискнул, «позабыв», впрочем, стереть с лица ехидную усмешку.

— Умолкаю, умолкаю! Думаю, я еще успею до рассвета навестить ближайший городок, — сказал он, проворно поднимаясь с ковра и поправляя полы щегольского серебристого камзола.

— Ты был там лишь в прошлом месяце, — неодобрительно заметил граф. — И ты прекрасно осведомлен о своем графике: не больше трех смертных за полгода. Так что изволь потерпеть. До бала осталось десять дней. К тому же светать начнет всего через полтора часа.

— Прошлый месяц считать нельзя! — Герберт капризно поджал губы, став еще более похожим на того подростка, коим он перестал быть более века назад. — Потому что тогда я вовсе не ел, а был занят удовлетворением иных потребностей. В отличие от тебя, меня все еще интересуют не только интеллектуальные, но и чувственные удовольствия.

О «чувственных удовольствиях» сына фон Кролок был осведомлен даже лучше, чем ему бы того хотелось. Еще при жизни отдававший предпочтение представителям своего пола, Герберт время от времени уходил развлекаться с каким-нибудь очередным смазливым юношей в ближайший крупный город. И граф не имел бы ничего против, если бы абсолютно не умеющий держать себя в руках виконт время от времени в пылу любовной страсти не впивался клыками в шеи своих любовников. Отлавливать и уничтожать новообращенных вампиров приходилось Кролоку, поскольку сам Герберт, прекрасно зная об опасности, которую они представляли для ведущего закрытую жизнь вампирского сообщества, так и не способен был заставить себя сделать это. Отлично приучившись пить кровь, виконт испытывал перед процедурой обезглавливания тел некий иррациональный ужас, который он тщательно пытался замаскировать под легкомыслие и капризность нрава, не желая признавать собственную слабость даже перед отцом.

— Я сказал, нет, — никак не отреагировав на требовательный тон сына, все так же спокойно ответил граф. — Лучшее, что ты сегодня можешь сделать — это привести себя в порядок и отправиться в склеп. А о твоих развлечениях и их последствиях мы еще побеседуем, можешь не сомневаться.

Прошипев себе под нос ругательство, абсолютно недостойное графского сына, Герберт фон Кролок обиженно покинул гостиную, оставив хозяина замка в одиночестве любоваться причудливой игрой пламени в жерле камина.

* * *

Три дня спустя, стоя у окна замковой башни, граф фон Кролок сосредоточился, осторожно снимая зов с нити, связывающей его сознание с разумом Магды. Нить эта успела окрепнуть достаточно, чтобы продержаться еще пару лет — в этом году девица ему не понадобится, зато, когда придет время нового бала, он сумеет найти потенциальную жертву, даже если она внезапно решит покинуть поселок, что, впрочем, было очень маловероятно. Частый перестук сердца Магды, еще секунду назад отчетливый настолько, словно она стояла прямо перед ним, постепенно затих, отдаляясь. Пару недель девушка будет немного не в себе, помучается от головной боли и приступов дурного настроения, но это, в сущности, смехотворная цена за целый год жизни, который только что подарил ей граф. Он сам когда-то был готов отдать куда больше за еще несколько ударов живого сердца, за лишний час, проведенный под дневным небом. Вот только Кролоку подобного рода сделок никто и никогда не предлагал.

Граф потянулся к следующей не нужной ему нынче нити и от неожиданности отшатнулся назад, инстинктивно вскинув руку в защитном жесте, дабы прикрыть лицо. Помедлив немного, Кролок нахмурился и вновь аккуратно коснулся связи между ним и фрау Дарэм в попытке понять, чему именно он стал свидетелем минуту назад.

И снова то же ощущение, будто он очутился в самом центре бушующего пожара — графу показалось, что он даже чувствует на губах привкус сухого, горького пепла. Ненастоящее, но почти ощутимое пламя закручивалось вокруг него, грозя спалить дотла и заставляя нить ментальной связи отвратительно пульсировать. Ничего нельзя было различить в этом раскаленном хаосе — кругом был лишь огонь, обжигающий его собственный разум.

И если могла быть в этих ощущениях еще большая странность, заключалась она в том, что в ответ на вторжение, навстречу графу пришел явственный отклик, словно… Словно Нази Дарэм, вопреки всем законам здравого смысла, сама пыталась воззвать к графу фон Кролоку. Это становилось и впрямь занятно.

Так и не разобравшись в том, что, собственно, происходит, но ощущая твердое намерение прояснить для себя этот вопрос, резко переменивший первоначальные свои планы фон Кролок хмыкнул и, так и не сняв зова, шагнул.

* * *

Горячая вода не помогла, как не помогло выцыганенное у скупердяя Йони красное вино с пряностями. И даже чертов чеснок, который, по мнению местных, был универсальным лекарством, как от вампиров, так и от болезней, оказался бессилен.

К исходу первого дня после столь неудачной прогулки на свежем воздухе ощутив недвусмысленные признаки недомогания, Нази, на чем свет стоит проклиная нежить, выгнавшую ее босой и раздетой на мороз, еще надеялась, что дело обойдется тривиальной простудой. Однако к вечеру второго дня все надежды окончательно пошли прахом — похоже, ее организм, здоровье которого и без того было подорвано ритуалом, так и не оправился до конца за полтора месяца мирной деревенской жизни, восприняв серьезное переохлаждение как сигнал к полному самоуничтожению. Так что на третьи сутки Дарэм едва сумела подняться с постели и, кое-как одевшись, поплелась на кухню, старательно пытаясь убедить себя в том, что ей вовсе не настолько паршиво, как кажется. А уже к обеду Ребекка в приказном порядке отправила постукивающую зубами от озноба женщину обратно в ее комнату, пообещав заварить некие «целебные травы» и прислать с ними Сару. Однако то ли травы на поверку оказались не такими уж целебными, то ли случай Нази был серьезнее, чем их лекарственные возможности.

Толкового врача в «деревне», состоящей, по сути, из нескольких дворов да трактира, разумеется, не было, так что для исцеления от болезней, масштабами своими превосходящих границы «полномочий» чеснока и шалфея, нужно было отправляться либо в лежащий за семь миль к востоку Черк, либо в Мерисел, расположившийся на девять миль западней. Однако на ночь глядя никто из местных подряжаться на такое не соглашался даже за большие деньги, в то время как у Дарэм денег не было вообще. И она прекрасно понимала, что в подобных условиях рассчитывать на чье-либо добросердечие не имело смысла. У большинства семьи: жены, дети, престарелые родители. Да и тем, у кого никакой семьи нет, жить охота ничуть не меньше. Кто потащит ее по темноте через охотничьи угодья вампиров? А даже если кто-то из сельчан в вампиров вовсе не верил — рыскающие в предгорьях волки, время от времени коротко рявкающие из подлеска совсем рядом с человеческим жильем, представляли собой едва ли не большую угрозу, чем культурная с виду нежить.

К полуночи лихорадочный озноб, сотрясавший тело Нази и заставлявший женщину сворачиваться тугим клубком под наброшенными на нее тремя одеялами, сменился невыносимым жаром: сердце грохотало кузнечным молотом, натужно и, кажется, слишком медленно, разгоняло жидкий, отравленный огонь по телу, свинцовой плитой давило на грудь, заставляя жадно хватать воздух пересохшим ртом. Дыши сколько угодно, а только все равно мало… так безнадежно мало воздуха, мгновенно выгорающего в легких, не отдающего ни капли живительного кислорода вскипающей в венах крови.

Бревенчатые, плотно законопаченные мхом стены тесной комнаты, казалось, зыбились, оплывали, как подтаявший воск, густые тени наползали из углов, и огонек свечи жался к почерневшему фитилю, сужая весь мир до невыносимо яркой огненной точки. От этой яркости глаза начали слезиться, и Нази обессиленно закрыла их, содрогаясь от очередного приступа надсадного, сухого кашля, пришедшего вместе с жаром. Каждый новый вздох давался все с большим трудом, колкой болью отзываясь где-то в глубине тела, и Дарэм опасалась худшего.

Хорошо еще, днем ей хватило сил, чтобы запереть дверь в комнату и запретить обеспокоенным Саре и Магде, равно как и всем остальным, даже близко подходить к ее нынешнему пристанищу — не хватало только заразить скрутившей ее дрянью весь трактир поголовно. Темнота под смеженными веками тошнотворно медленно вращалась, расцветая тускло-красными, похожими на сгустки запекшейся крови пятнами. Она манила, тащила на дно, терпеливо дожидаясь, когда Нази устанет бороться. И она действительно устала, сдалась, перестала цепляться за реальность, позволяя себе с головой погрузиться в топкую глубину, в самом сердце которой ее ожидал ставший за эти месяцы привычным кошмар.

В этом кошмаре над головой всегда висит ополовиненная, умирающая луна, медным тусклым светом заливающая площадь перед храмом Мучеников. Истертые сотнями ног камни блестят, как после дождя там, где кровь растеклась по ним черными, глянцевыми лужами. Светлая женская туфелька с щегольской пряжкой, лежащая в одной из таких луж, с одного бока тоже кажется черной. Нази привычно не вглядывается, что там еще у нее под ногами — химера не питается своими жертвами, всего лишь разрывает на куски.

Призванная с Изнанки нежить оказалась куда сильнее, чем они ожидали — графитово-серая, почти сливающаяся с темнотой. Лишь трупными, болотисто-зелеными огоньками отливают шесть пар глаз, да угольными сгустками зияют пятна слипшейся от крови шерсти на мордах и боках. Особенно плохи прорезающиеся за спиной твари крылья. Пускай слишком маленькие, обтянутые пергаментно-тонкой, покрытой пигментными пятнами кожей, недостаточные для полета. Но само их наличие говорит о том, что у них с Винсентом серьезные проблемы. Сам «хозяин» химеры изломанной куклой лежит возле фонтана. Уцелело только лицо, все, что ниже — сплошная каша из крови, изодранной в клочья плоти и выпирающих из нее обломков костей.

Очередная печать упокоения второго уровня бесполезными искрами рассыпается по шкуре твари, не причиняя ей особого вреда, но выше второй ступени Нази не может: нет сил, не хватает способностей. То, чего достаточно для превращения младшей нежити в горстку пепла, лишь злит химеру, заставляя с беззвучным, вибрирующим на инфразвуке рыком сделать рывок в сторону женщины. Это не страшно. Пускай Нази не может уничтожить, зато она все еще способна отвлечь, дать Винсенту отчаянно необходимые мгновения, чтобы сплести по-настоящему действенную, сложную печать, которая отправит это отродье обратно на тропы. Все, что ему нужно — немного времени.

Рванувшись в сторону, чтобы уйти из-под удара, Нази оскальзывается в кровавой луже и начинает падать вперед, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, но уже понимая, что это невозможно. Падает, расшибая ладони, и вскакивает снова, не видя, но спиной чувствуя, как химера делает очередной рывок. Оглядываться нельзя, но бежать поздно, и все, что ей остается — развернуться к твари лицом, щепотью отводя назад руку с трепещущей на кончиках пальцев сложенной печатью… Резкий удар длинной, утяжеленной серебряным набалдашником трости отбрасывает ее в сторону, и раскрытая пасть химеры с лязгом смыкается на пустоте. Нази ударяется спиной о борт злополучного фонтана рядом с телом идиота, притащившего эту тварь с Изнанки и наивно предположившего, будто он сумеет ее контролировать — голова запрокинута вверх, неестественно вывернутая на сломанной шее, восково-бледное лицо застыло, и в широко распахнутых, обращенных к небу глазах плавают два тусклых лунных отражения. Совсем молодой. Гораздо моложе Нази.

Грудь разрывается от острой, всепоглощающей боли… и не только потому, что спасший ей жизнь удар сломал пару ребер с правой стороны — здесь, в кошмаре, она точно знает, что будет дальше.

Винсент Дарэм — высокая, черная фигура на фоне тускло-серой стены храма. Рука повелительно вскинута вверх, кончики пальцев уже налились синеватым свечением. Даже сейчас он не кажется ни испуганным, ни взволнованным. Плавный, отточенный пасс — и печать раскрывается тонкой, мерцающей сетью: он все же успел. И химера — тоже. Все происходит слишком быстро и в то же время мучительно медленно — матрица печати алчно вспыхивает, коснувшись всклокоченной шкуры, распластавшаяся в прыжке химера захлебывается истошным визгом, но начатое секунду назад движение уже не остановить. Бритвенно-острые когти с плотоядным хрустом на несколько дюймов входят в грудь Винсента, сминая ребра, добираясь до сердца и рассыпаясь прахом, мощным ударом силы загнанные назад в ничто.

Ее муж еще несколько мгновений стоит неподвижно, молча, сквозь темноту глядя ей в лицо черными глазами. Они все еще кажутся живыми, но оба точно знают, что Винсент уже мертв, и каждую ночь Нази раз за разом умирает вместе с ним на залитых кровью камнях площади перед храмом Мучеников.

Что-то обжигающе прохладное коснулось ее лба в тот момент, когда она судорожно вздохнула от боли, и среди сжигающего ее пламени это прикосновение было похоже на глоток свежего живительного воздуха. Боясь лишиться этой спасительной прохлады, Нази отчаянно рванулась прочь из собственного сна, с глухим стоном подняв тяжелые, ставшие неподъемными веки.

Темные стены, низкий потолок, свеча в плошке то ли догорела, то ли погасла от ветра, залетающего в приоткрытое окно. Странно, она-то была точно уверена, что закрывала его на ночь. Серебристый свет зимней луны не столько освещал комнату, сколько тусклыми штрихами очерчивал силуэт каждого находящегося в ней предмета, и в этом ломком свете Нази отчетливо разглядела склонившегося над ней мужчину. Бледное лицо, темные складки плаща, черные провалы чуть мерцающих в темноте глаз… и болезненно знакомое ощущение ровной, холодной силы, заполняющей собой, казалось, все пространство крошечной комнаты.

* * *

Делая шаг прямо в верхний этаж трактира, фон Кролок и сам затруднялся сказать, что именно ожидает там увидеть, однако, кроме понятного любопытства, в этот момент он испытывал нечто, напоминающее злорадство — противореча собственным утверждениям, фрау Дарэм только что сама в буквальном смысле пригласила графа переступить порог ее жилища. Пускай это приглашение не было озвучено, важно было намерение, а вовсе не слова, и граф невольно задавался вопросом, насколько беспечной или безумной нужно быть, чтобы сознательно пригласить к себе домой вампира, доподлинно зная о его сущности.

Однако по прибытии выяснилось, что беспечность, равно как и умственное здоровье фрау Дарэм не имели к случившемуся ни малейшего отношения: если там, в замке, Кролоку казалось, будто он на мгновение окунулся в марево клубящегося, обжигавшего даже на расстоянии четырех миль пожара, то сейчас, стоя рядом с постелью Нази, он готов был признать те ощущения лишь мимолетным согревающим дуновением.

Женщина либо спала, либо, что вернее, пребывала в своего рода забытьи, свойственном всем тяжело больным людям. И без того худое лицо ее с момента последней встречи, казалось, еще сильнее осунулось, влажные от пота темные волосы прилипли ко лбу, потрескавшиеся, иссушенные губы были чуть приоткрыты, и для тонкого вампирского слуха тяжелый, натужный звук человеческого дыхания казался просто оглушительным. Остановившись в изножье грубо сколоченной кровати, фон Кролок задумчиво сцепил пальцы в замок, рассматривая разметавшуюся на простынях женщину. Даже не прикасаясь больше к ее ощущениям, он с точностью мог сказать — фрау Дарэм умирала. Еще не сейчас — может быть, через несколько часов, или даже дней, но исход был абсолютно предсказуем. Болезнь медленно выжигала ее изнутри, так, что тело Нази уже теперь казалось странно хрупким, истончившимся, немощным. Смертным. Что ж, если вдуматься — не самый редкий финал для людей, поселившихся в этих глухих краях, среди холодов и пронизывающего, спускающегося с гор ветра.

И, тем не менее, смерть Дарэм казалась Кролоку неправильной и довольно-таки досадной, поскольку совершенно не являлась частью его планов. Все знакомства в нынешней жизни графа так или иначе были конечны — счастливое исключение из правил составлял разве что точно такой же бессмертный Герберт — и в большинстве случаев фон Кролок обрывал эти знакомства сам, вместе с жизнью очередной жертвы. Однако за века, что граф пробыл вампиром и негласным владельцем земель, которые он давно уже считал своей территорией, Кролок настолько привык держать все под контролем, что смерть, без приглашения явившаяся за человеком, которого он знал лично, вызывала в нем глухое раздражение.

Бесшумно обойдя постель, граф чуть склонился над спящей женщиной.

— Жизнь есть ночь, проводимая в глубоком сне, часто переходящем в кошмар… ⁽²⁾ — тихо побормотал он, изучая исказившиеся от непонятной ему муки черты лица Нази Дарэм. Женщина не то застонала, не то всхлипнула, не просыпаясь, и граф, повинуясь смутному чувству сострадания, коснулся прохладной рукой ее пылающего лба.

Реакция последовала незамедлительно — вздрогнув всем телом, Нази глухо вскрикнула и распахнула глаза. Некоторое время ее затуманенный горячкой взгляд бесцельно блуждал по комнате, пока, наконец, не остановился на графе. А потом случилось это: тягостное недоумение на лице фрау Дарэм сменилось выражением такой отчаянной надежды, что фон Кролоку, невзирая на века бессмертной жизни, стало слегка не по себе.

Тонкие, искусанные губы неуверенно шевельнулись.

— Винсент? — тихо проговорила женщина и улыбнулась графу дрожащей, исполненной неподдельной нежности и неподдельной же горечи улыбкой.

1) Фон Кролок предлагает сыну прочесть "Трактат о Явлениях Ангелов, Демонов и Духов, а также о Привидениях и Вампирах в Венгрии, Моравии, Богемии и Силезии" за авторством Огюстена Кальме, аббата-бенедектинца, жившего в 17-18 веке и занимавшегося, по преимуществу, экзегеническими и историческими исследованиями.

Вернуться к тексту

2) Их Сиятельство цитирует Артура Шопэнгауэра. Почему? Вероятно, потому что может себе это позволить.

Вернуться к тексту

Темная фигура у изголовья ее кровати шевельнулась — зашуршали складки тяжелого плаща — и отступила на полшага.

— Вы обознались, фрау Дарэм, — после недолгого молчания каким-то странным, напряженным тоном ответил мужчина, и его мелодичный голос вдребезги разбил ту нелепую, порожденную лихорадкой надежду, которая на мгновение ее почти ослепила, затмив собой и память, и голос здравого смысла.

— Обозналась, — эхом прошелестела приподнявшаяся было Нази, снова откидываясь на подушку. Если бы у нее еще оставались силы, она сейчас собрала бы их все и вложила во всепоглощающую ненависть к этому существу. Хотя бы за то, что даже теперь, в момент, когда она так нуждалась в утешительной иллюзии, он не позволил ей обмануться. — Что вам нужно сегодня?

Холодная рука исчезла с ее лба, и Нази едва не попросила вернуть ее обратно, лишь в последний момент сдержав рвущийся с губ полный сожаления вздох.

— Ничего, — Кролок покачал головой и добавил, в очередной раз резко меняя форму обращения: — Ты сама звала меня. Точнее, пыталась это сделать, и я откликнулся. Видишь ли, смертные довольно редко взывают к вампирам. Я бы даже сказал, «исчезающе редко», так что не явиться, в некотором смысле, было выше моих сил.

За прошлые встречи проследить закономерность «выканий» и «тыканий» в речи мужчины Нази так и не удалось, а сейчас, ко всему прочему, размышлять об этом ей совершенно не хотелось: в конце концов, истинный возраст его наверняка был так велик, что он вполне имел право на эту снисходительную фамильярность. Однако подобное обращение формально снимало с Дарэм всякие встречные обязательства.

— Врешь, я не… — конец фразы потонул в надсадном кашле, после которого Дарэм еще несколько секунд безуспешно пыталась отдышаться. — Я тебя не звала.

— И, тем не менее, каким-то образом я беспрепятственно смог войти в твою комнату, хотя и не получал приглашения ни от кого из живущих здесь людей. Ни от кого, кроме тебя, — резонно заметил фон Кролок и, подав своей собеседнице стоявшую на столе кружку, в которой плескался какой-то горько пахнущий отвар из трав, вкрадчиво повторил: — Ты звала меня, Нази. И мне действительно любопытно узнать, зачем.

— Я бредила, — откликнулась Дарэм, залпом проглотив приготовленное Ребеккой снадобье, но так и не почувствовав его вкуса. Дышать по-прежнему было трудно, а поддерживать разговор и того труднее, поэтому женщина, судорожно сглотнув, снова закрыла глаза. Сумеречное зрение играло с ней в игру, которая была слишком неприятна, чтобы ее продолжать. — Только так могу объяснить… эту дичь.

— Фрау Дарэм, своим заявлением вы могли бы разбить мне сердце…

— …Если бы оно у тебя вообще билось, — пробормотала Нази, чувствуя, как, несмотря на присутствие рядом весьма опасного хищника, снова начинает проваливаться в жаркое забытье.

— Именно, — Дарэм готова была поклясться, что вампир улыбается. Точнее, усмехается, как обычно. Однако открывать глаза, чтобы проверить свои подозрения, она не стала.

Мысль о том, что теперь, из-за странных причуд ее горячечного бреда, немертвому открылась свободная дорога в трактир, в который он так явно стремился, скользнула по краю уплывающего сознания и снова канула в ничто. Какая разница? С приглашением или без него, вампир такого уровня свою жертву все равно достанет. Проведет ту же Сару, как ее саму, босой, раздетой, полной надежд и предвкушения прямо до своего логова где-то на горе. Всего и разницы: Нази знала, что объятия этого лощеного убийцы сулят не вечное блаженство, а неминуемую гибель, а Сара — нет. Может, и к лучшему… О таких вещах лучше не знать. Особенно, если шансов на спасение у тебя все равно нет.

Холодные пальцы невесомым, исследующим прикосновением прошлись по ее волосам и вновь коснулись лба. Если бы Дарэм не видела собственными глазами, она ни за что не сказала бы, что эти руки заканчиваются устрашающего вида «когтями», которыми вампир способен с непринужденной легкостью вспороть противнику горло.

Слабая, благодарная полуулыбка скользнула по губам женщины, и она с видимым удовольствием слегка подалась навстречу его движению. От ладони, касающейся влажной кожи, по телу разливался жар, которого сам граф был лишен. В нем давно нечему было гореть.

— Ты ведь понимаешь, что, скорее всего, умрешь? — спросил он.

— М-м, — с потрясающим равнодушием нечленораздельно согласилась женщина. — Это не так страшно, как кажется… хотя тебе не понять. Ты не умирал.

— Как и ты.

— Такие, как я, всегда немного мертвы, — Нази тяжело, с присвистом, вздохнула. — Ты и сам наверняка это чувствуешь… Каждый раз на тропах мы оставляем часть себя. Чем чаще ходим, тем мертвее становимся. Однажды жизни становится так мало, что делить уже нечего, и тогда мы остаемся навсегда. Редко кто ухитряется протянуть долго… Раз уж ты здесь стоишь, руку смени, пожалуйста. Эта нагрелась.

Выслушав сей бессвязный бред, граф пришел к выводу, что, скорее всего, счет для Дарэм шел отнюдь не на дни, а все-таки на часы. Правая ладонь действительно успела нагреться, и Кролок, не видя особых причин отказать умирающей, положил ей на лоб левую. В сущности, делать ему здесь было нечего, поскольку стало совершенно очевидно — удовлетворить его любопытство только что, кажется, провалившаяся обратно в болезненный сон женщина не способна, и будить ее бессмысленно: бодрствующая, но бредящая Нази была едва ли более информативна, нежели спящая. Фон Кролок прикинул, не заглянуть ли ему, пользуясь оказией, еще и к фройляйн Шагал — через пару-другую ночей им все равно придется встретиться, а девушка уже теперь вполне созрела для беседы. С другой стороны, куда надежнее было бы немного выждать, закрепляя манок как следует. Размышляя над наилучшим планом действий, граф убрал руку со лба фрау Дарэм и в задумчивости обхватил подбородок ладонью. Это простое движение заставило его вздрогнуть: прикосновение к коже собственных пальцев, впитавших в себя живое тепло человеческого тела, на краткий миг отшвырнуло его через почти двести восемьдесят лет, в те времена, когда руки его еще были горячи сами по себе. Иллюзия мгновенно улетучилась, а вот неприятное ощущение, весьма похожее на сожаление, осталось.

Граф вновь перевел взгляд на Нази. Если задуматься, чего ему это будет стоить, за исключением пары часов времени, которого у немертвых и так всегда слишком много, да горсти монет, которые ему, по большому счету, не на что тратить?

— А знаете, почтенная фрау Дарэм, я, пожалуй, не считаю результат нашей беседы удовлетворительным. Очевидно, придется вам попытаться снова, и на сей раз быть несколько более… хм, членораздельной в своих откровениях, — придя, наконец, к некоему окончательному решению, сообщил граф бессознательному телу Нази, без труда подхватывая его на руки и оборачивая длинной полой плаща.

Ощущение у графа при этом было такое, словно он прижался к разогретой пламенем мраморной облицовке камина в собственном замке. Женщина от его действий, кажется, даже не проснулась, и фон Кролок мрачно подумал, что это одно из самых абсурдных, нелепых и невразумительных его действий с тех пор, как он обратил юного Герберта в вампира. И что куда проще было бы одним движением руки переломить тонкую шею фрау Дарэм, избавив ее от мучений, а себя от чувства, будто он на двести семьдесят девятом году «нежизни» неожиданно уподобился сыну, который временами вытворял странные, а порой, с точки зрения фон Кролока, откровенно безумные вещи, не достойные вампира.

Хотя, пожалуй, вполне достойные человека. Поудобнее перехватив субтильную жертву краткого приступа собственного альтруизма, фон Кролок сделал шаг прямо в успевшую начаться за окнами метель. До рассвета оставалось еще около пары часов, и графу этого времени, предположительно, должно было хватить.

«Такие, как я, всегда немного мертвы».

В посмертии фон Кролока за без малого триста лет накопилось довольно много моментов, в которые он мог бы сказать о себе почти то же самое. Разве что слова в его случае были бы несколько иными.

«Такие, как я, всегда немного живы».

* * *

Работа у Магнуса Шеффера всегда была достаточно нервной, поскольку пациенты ему попадались разные. Были среди них и такие, которые отказывались принимать тот факт, что медицина не всесильна и существуют на свете болезни, вылечить которые Шеффер не в состоянии. Так что Магнусу нередко приходилось выслушивать разного рода обвинения — то в отсутствии профессионализма, то в желании нажиться на беде ближнего своего, а то и вовсе в лени. Да и здоровые люди со своей стороны тоже доставляли ему немало хлопот: особенно дамы из местной, провинциальной элиты, искренне уверенные, что болезненность — это модно, а посему на регулярной основе недомогающие по самым разнообразным поводам.

Тем не менее, за визиты Магнуса мнимые больные расплачивались отнюдь не мнимыми деньгами, так что Шеффер исправно добирался к ним, порой на другой конец Аюда, позвякивая саквояжем с нюхательными солями и всякого рода притираниями. С приходом зимы, впрочем, заботы о фантомных хворях все чаще уступали место хлопотам о настоящих болезнях, и часы приема Магнуса плавно растягивались, захватывая даже поздний вечер. Но быть разбуженным глухой морозной ночью требовательным стуком в дверь? Такое в практике Магнуса случалось нечасто. Да и хвала Господу!

Охая и ворча себе под нос, Шеффер кое-как набросил поверх ночной сорочки стеганый халат и отправился открывать. В последний момент поймав свое отражение в мутном зеркале, он торопливо стащил с головы ночной колпак и затолкал его в карман, распахивая дверь, в которую порыв морозного ветра тут же зашвырнул пригоршню снежинок.

— Входите быстрее! — сердито велел он, щурясь сквозь разыгравшуюся непогоду на маячивший у крыльца силуэт.

— Благодарю за позволение, герр Шеффер, — прозвучало в ответ, и незваный посетитель шагнул в переднюю, едва не зацепив головой верхушку дверного проема.

Когда мужчина прошел мимо, от его длинного, словно сошедшего с гравюр позапрошлого века, плаща на Магнуса повеяло таким пробирающим до самых костей холодом, что лекарь невольно передернулся и поспешил захлопнуть входную дверь. Рассмотрев в неярком свете зажженной лампы лицо своего ночного гостя, Магнус вынужден был признать, что этот человек разбудил его среди ночи, очевидно, по очень веской причине: давненько ему не доводилось видеть людей настолько болезненного вида.

— Чем могу… — начал было он, однако мужчина не дал ему договорить.

— Прошу прощения за поздний визит, герр Шеффер, однако дело не терпит отлагательств. Я хочу, чтобы вы осмотрели эту женщину. Ваш труд, разумеется, будет оплачен соответствующим образом, как и причиненные неудобства, — бесстрастно проговорил он, и только тут Шеффер понял, что странный посетитель пришел не один. Впрочем, сетовать на плохое зрение не приходилось: стоя в скудно освещенной передней, мужчина в своем странном черном одеянии почти сливался с тенями, так что более или менее отчетливо Магнус видел только его бледное лицо, в то время как закутанный в полу плаща силуэт женщины на руках незнакомца скорее угадывался, нежели был действительно заметен.

Сказать, что у Шеффера были вопросы, означало не сказать и вовсе ничего. Однако при виде явно бессознательной пациентки окончательно проснувшийся профессионал в нем без труда взял верх над полусонным обывателем: праздные вопросы вполне могли и подождать.

— Сюда, — указал он рукой на дверь в помещение, служившее ему смотровой. — Подождите буквально пару минут, я должен привести себя в надлежащий вид.

— Разумеется, — согласился мужчина, проходя в комнату и аккуратно помещая свою ношу на низкую кушетку.

— Вы что же, так и везли ее в одной сорочке?! — присмотревшись внимательнее, ужаснулся Магнус.

— Не совсем, — коротко отозвался его собеседник, причем слова были произнесены таким тоном, что у Шеффера мгновенно отпало всякое желание задавать дальнейшие вопросы в попытке выяснить подробности.

Как только Магнус коснулся пальцами запястья женщины, проверяя пульс, та вяло зашевелилась и, щурясь от света, уставилась на Шеффера мутными серо-зелеными глазами.

— Вы кто? — хрипло поинтересовалась она.

— Лежите спокойно, все в порядке, я врач, меня зовут Магнус Шеффер. Ваш… — лекарь в затруднении покосился на незнакомца, но тот его взгляда либо не заметил, либо предпочел не заметить, с вежливым интересом разглядывая развешанные по стенам гравюры. На взволнованного родственника, друга или любовника этот господин был определенно не похож. — Вас доставили ко мне, и я хотел бы оценить ваше состояние. Если позволите, хм…

— Анастази. Анастази Дарэм. Да, пожалуйста, оценивайте.

Деловито кивнув, Магнус продолжил осмотр, попутно задавая женщине уточняющие вопросы, на которые та отвечала настолько кратко и толково, что Шеффер в какой-то момент начал подозревать в ней свою коллегу. Женщина — врач? Придет же в голову, на ночь глядя, подобный абсурд!

Все время, пока длился осмотр, а затем и прием лекарств, мужчина, принесший госпожу Дарэм, неподвижно стоял в стороне, время от времени посматривая на висящие на стене часы. Казалось, будто он глубоко погружен в собственные мысли, и происходящее вокруг нисколько его не занимает, однако, стоило Шефферу оставить вконец обессилевшую пациентку и жестом попросить незнакомца следовать за ним, тот, все так же молча, выполнил его просьбу.

— Что ж, налицо сильная горячка, вызванная, очевидно, переохлаждением. Я выписал все необходимые лекарства, однако…

— Однако? — переспросил мужчина, и Магнус поймал себя на мысли, что, разговаривая с этим человеком, он испытывает странное, неодолимое желание втянуть голову в плечи и вообще сделаться как можно меньше и незаметнее.

— Есть ряд симптомов, которые вселяют больше поводов для тревоги, — помявшись, сообщил Шеффер. — Организм госпожи Дарэм явно истощен, к тому же кашель, боли в груди, затруднения с дыханием, учащенный пульс… все это похоже на признаки развивающейся чахотки. Я не возьмусь сказать с уверенностью, однако, если подозрения подтвердятся, улучшение от лекарств может стать лишь отсрочкой неизбежного. И все, что в таком случае я могу посоветовать, это больше свежего, желательно, горного или морского воздуха, а также…

— Герр Шеффер, не могли бы вы записать свои рекомендации? Я думаю, это будет куда лучшей тратой нашего общего времени, — вновь бросив взгляд на часы, вежливо попросил мужчина, и Магнус торопливо закивал, направившись обратно в смотровую, где стоял письменный стол.

Больная снова заснула, но даже во сне ее продолжали сотрясать так не нравящиеся Шефферу приступы судорожного кашля.

— Вот, — сообщил он, дуя на подсыхающие чернила. — Ну и, разумеется, покой, небольшой круг общения…

— Благодарю вас за оказанную услугу, герр Шеффер, — мужчина склонил голову, принимая у лекаря рецепт, и Магнус судорожно втянул носом воздух, впервые разглядев руки своего гостя.

— Господи Иисусе… — пробормотал он и, вскинув голову, встретился взглядом с холодными светло-серыми глазами, наконец, отмечая про себя неестественную даже для весьма худо чувствующего себя человека бледность мужчины.

— Мне кажется, герр Шеффер, что вы очень устали, — стоящий прямо перед ним, совершенно очевидный покойник чуть заметно улыбнулся тонкими, синеватыми губами. — Столь почетная, но столь хлопотная работа способна отнять силы даже у молодого и крепкого человека, а в вашем почтенном возрасте и вовсе не следует пренебрегать своевременным отдыхом, как вы полагаете?

Лекарь в ответ вяло кивнул головой, подавив зевок, и, не произнеся больше ни слова, ссутулившись, покорно поплелся к лестнице, ведущей во второй этаж.

— Провожать не стоит, — в спину ему заметил граф, бросив на стол тихо звякнувший мешочек. Можно было бы обойтись и без денег вовсе, однако фон Кролок полагал, что любой труд должен быть оплачен. Даже если ты наутро не сумеешь припомнить, кто и за что именно тебе заплатил.

Голова болела так, что эта боль просочилась даже в тот смутный, тяжкий сон, подробностей которого Нази не могла припомнить, как ни старалась. В одном она была абсолютно уверена — ей снова снились кошмары. Впрочем, подобные сны за прошедшие месяцы стали чем-то совершенно обыденным и привычным. Точнее, неизбежным. Если ей не снилась ночь на городской площади, ей снились покосившиеся надгробия, запах разрытой кладбищенской земли, кишащие стрыгами жальники, эхо голосов, гуляющих под сводами ритуальных залов или пробирающий, мертвенный холодок, который ощущал живой человек, ступая на тропы. Согреться после таких «походов» всегда было чертовски сложно, и некромантам оставалось лишь покориться неизбежному, приняв, как данность, тот факт, что еще несколько дней после визита за грань пропитавший тело знобкий нутряной холод будет преследовать их повсюду, что бы они ни делали. Именно по этой причине все члены Ордена даже в самые жаркие летние дни были облачены в плотные, многослойные костюмы, в силу традиции — черные или графитово-серые.

Нази со вздохом открыла глаза, надеясь, что реальность, какой бы неказистой она ни была, окажется лучше ее болезненных кошмаров, и в какой-то степени, так оно и было. Разумеется, если полностью отключить мозги и не цепляться к мелочам, вроде той, что место, в котором она проснулась, было ей абсолютно незнакомо. Некоторое время Дарэм задумчиво рассматривала нависающие над ней бархатные своды балдахина: бархат был темно-синий, кое-где явно траченный молью, зато щедро украшенный бахромой по краям. Кровать, на которой она лежала, отличалась воистину королевскими размерами, и, пожалуй, ее хватило бы, чтобы устроить на ночлег четверых таких, как она. Или даже шестерых, если укладывать поперек. Кроме непосредственно балдахина, в поле зрения Нази больше ничего не попадало, поэтому она решительно выбралась из-под тяжелого одеяла и выглянула наружу.

Просторная комната, явно старая, но дорогая мебель, толстый ковер на полу, камин, дрова в котором уже успели прогореть, но угли все еще слабо мерцали и тихонько потрескивали, остывая. И ничего, позволяющего определить ее местонахождение.

Прислушавшись к собственным ощущениям, Нази с удивлением поняла, что ей, пожалуй, лучше. Голова все еще кружилась, и тело казалось непомерно тяжелым, словно отлитые из свинца доспехи, в которые был закован ее слабо трепыхающийся дух, но всепожирающий жар отступил куда-то в глубину, оставив после себя только приступы кашля, наждачной бумагой царапающего горло, да лихорадочный озноб. А она-то была уверена, что без нормальной медицинской помощи и лекарств не дотянет даже до рассвета!

Что-то смутное шевельнулось в памяти, и Дарэм, ухватившись за это ускользающее воспоминание, некоторое время сидела на краю постели, сосредоточенно уставившись прямо перед собой, а затем хрипло и с чувством выматерилась. Всю цепочку событий прошлой — а прошлой ли? — ночи восстановить так и не удалось, но и того, что она смогла припомнить, было достаточно для понимания: радоваться ей категорически рано.

Широкая ладонь, спасительной прохладой ложащаяся на горящий огнем лоб.

«Ты ведь понимаешь, что, скорее всего, умрешь?»

Вампир с легкостью поднимает ее на руки, и прямо перед глазами она ясно видит тускло мерцающую серебром вышивку на черном шелке его камзола. Нази окутывает холодом, и сознание окончательно уплывает, оставляя ее в кромешной тьме. Такая всепоглощающая, стылая, но умиротворяющая темнота окружала ее в детстве, когда Нази плавала в озере: вода на поверхности была теплой, но стоило нырнуть поглубже — туда, где со дна били природные ключи — и тело медленно погружалось в ледяной кокон. Сердце пропускало несколько ударов, и Нази раскидывала руки, на некоторое время неподвижно замирая в толще холодной воды, запрокинув голову и глядя из черно-зеленой непроницаемой мглы вверх, туда, где по-прежнему светило солнце.

На поверхность она выныривает в ярко освещенной комнате. Над ней склоняется седой растрепанный старик.

«…Все в порядке, я врач, меня зовут Магнус Шеффер».

Снова темнота. Звонкий юношеский голос звучит совсем близко, и в нем явственно слышна паника.

«Черт бы тебя побрал, отец! Если ты решил меня напугать, поздравляю, в кои-то веки у тебя это отлично получилось! Уже почти рассвело! Исчез без предупреждения, на призывы не отвечаешь… Что я должен был, по-твоему, подумать, что?! А это еще кто?!»

И странно глухой, надтреснутый голос ее старого знакомого в ответ.

«В склеп, живо! Поговорим вечером, — руки, держащие ее, судорожно сжимаются, причиняя боль, длинные „когти“ впиваются в кожу, и какой-то частью сознания, той самой, что отвечает за профессиональные навыки, Нази понимает, что вампир с огромным трудом удерживается в сознании. Когда он снова открывает рот, его слова звучат резко и отрывисто. — Куколь! Ее — ко мне в комнату, это — тоже. Исполняй!»

Дарэм встряхивают, словно тряпичную куклу, и все окончательно погружается во мрак.

Выкарабкавшись из воспоминаний, Нази коротко вздохнула и невольно посмотрела на свою правую ногу — ткань сорочки в районе бедра оказалась разодрана и расцвечена бурыми пятнами. Приподняв подол, женщина убедилась, что на коже остались довольно глубокие, уже переставшие кровить царапины — следы вампирских когтей. Точно такие же обнаружились и на ее правом плече.

Щупать шею на предмет укусов Дарэм не стала — через тяжелые портьеры в комнату лился тусклый дневной свет, который, как известно, непереносим для всех категорий нежити, за исключением поднятых умертвий, так что о своей принадлежности к людям Нази могла не волноваться. По крайней мере, пока. А вот царапины неплохо было бы тщательно промыть. Впрочем, обвинять вампира в неаккуратности у Нази язык бы не повернулся — тело полностью подчиненных световому циклу немертвых категорически не было приспособлено для дневного существования, и, как правило, они находили себе укрытие за пару часов до восхода солнца. В то время как принесший ее вампир, похоже, всерьез задержался, ввалившись в замок наперегонки с рассветом. Стоило ли удивляться, что он, в попытке не уронить Дарэм прямо на землю, слишком сильно стиснул уже начавшие отниматься руки? Нази зябко передернула плечами и неуклюже потянула на себя край одеяла. Напрасно она обвинила своего знакомца в том, что он никогда не умирал: как раз он проходил через этот процесс каждое утро. Если смотреть на вопрос в целом, с наступлением дня тело его превращалось в самый обыкновенный труп, и Нази оставалось лишь гадать, насколько «приятными» были эти ощущения.

Поднявшись с кровати, женщина подошла к окну — одеяло, точно мантия, волочилось за ней по полу, но сил с ним расстаться Нази в себе так и не нашла. Вид отсюда открывался воистину величественный: судя по всему, замок располагался довольно высоко на склоне горы, и всюду, куда хватало взгляда, Дарэм видела перед собой заснеженные горные хребты, густо поросшие лесом. Все это великолепие освещалось бледными, словно полинявшими лучами солнца. Прижавшись лбом к ледяному стеклу, Нази сумела разглядеть далеко внизу замковый двор и массивные ворота. Без сомнения, запертые.

Несколько утешало то, что до наступления темноты встречи с хозяевами, ей можно было не опасаться, сколько бы их тут ни обитало. Сама Дарэм точно знала

о двоих: смазливом белокуром Герберте, которого она мельком успела увидеть во дворе трактира Йони, и… Тут Нази негромко рассмеялась, правда, почти мгновенно раскашлявшись. Только сейчас, стоя посреди шикарной, пусть и нещадно потрепанной временем, спальни в самом сердце вампирского логова, она, наконец, осознала, что понятия не имеет, как зовут второго. Повода спросить у нее за это время не нашлось, а самого ее знакомого, похоже, подобное положение дел вполне устраивало, так что разрушать свое инкогнито он не торопился.

И это при том, что сей представитель высшей нежити фактически спас ей жизнь, хотя, сколько бы ни размышляла Нази, понять, зачем он это сделал, ей так и не удалось. Во многом потому, что, когда речь заходила о немертвых, единственным правдоподобным вариантом был вариант гастрономического характера, а в пищу Дарэм годилась весьма условно. Во всяком случае, при выборе из целого поселка, ее кандидатура по своим «вкусовым качествам» точно плелась где-то в хвосте списка. Мысль о том, что вампир внезапно проникся к ней состраданием, Нази решительно отмела в сторону, как абсолютно несостоятельную.

Впрочем, особой нужды теряться в догадках не было: очевидно, ей в самое ближайшее время предстояло узнать ответ на свой вопрос. Если, конечно, пользуясь светом дня, она не сбежит отсюда как можно дальше и как можно быстрее.

Дарэм побарабанила пальцами по холодному подоконнику, еще раз выглянула в окно, обошла комнату, внимательно рассматривая окружающую обстановку, и понуро опустилась в кресло возле камина, откинув голову на обитую темно-синим плюшем спинку. Любая мысль о побеге в ее случае не могла рассматриваться иначе, как дурацкая шутка. На ней висела удавка вампирского зова, потянув за которую, немертвый, при желании, способен был без труда притащить ее обратно в замок откуда угодно. И это еще если не вспоминать, что Нази была слаба, по-прежнему больна, и из всей одежды у нее имелась лишь местами порванная ночная сорочка. А обуви не было вовсе. Так что, даже если бы Дарэм каким-то чудом отыскала незапертый выход из замка, даже если бы ворота его оказались гостеприимно распахнуты, далеко бы она попросту не ушла. Нази Дарэм почти всю свою жизнь была достойным членом Ордена, однако излишним, опасным для профессии некроманта, фанатизмом не страдала никогда — планы вампиров ей покуда были не ясны, в то время как попытка уйти из замка означала для нее гарантированную и довольно глупую смерть, торопиться навстречу которой Нази раньше времени не хотелось.

Существовала, конечно, и иная возможность — поискать что-нибудь достаточно острое и отправиться на поиски «лежки», пользуясь тем, что спящие вампиры абсолютно беззащитны. Собственно, этот вариант был лучшим из всех, какие имелись в распоряжении Дарэм, и, не чувствуй она себя настолько измотанной и разбитой, она непременно бы остановилась именно на нем. Однако, едва держась на ногах, обшаривать огромный, совершенно незнакомый замок Нази точно была не в состоянии. Она и сидела-то с ощутимым трудом.

Дарэм бросила задумчивый взгляд на столик, на котором в ряд были выставлены пузырьки темного стекла и кувшин с водой. Взяв прилагающуюся к пузырькам записку, женщина внимательно изучила ее, про себя в очередной раз порадовавшись отсутствию языкового барьера. Занеси ее, скажем, в местную Англию, Испанию или в Новый Свет, проблем было бы куда как больше. Похоже, единственное, что она могла сделать сейчас — последовав рецепту, принять лекарства и постараться заснуть, а уже вечером, наконец, попробовать выяснить собственные перспективы.

Единственное, в чем Нази была твердо уверена, так это в том, что она, пожалуй, согласна даже на то, чтобы ее здесь убили. При условии, что действительно убьют.

* * *

В следующий раз она проснулась, когда за окнами уже занялись серовато-синие ранние сумерки. Угли окончательно остыли, и в комнате стало откровенно холодно. Видимо, именно это обстоятельство и привело к ней неучтенного посетителя — возле каминной решетки, кряхтя и вздыхая, суетилось сгорбленное, длиннорукое существо, в котором Нази спросонок не сразу опознала представителя рода человеческого.

— Добрый вечер, — решив, что вежливость в любом случае лишней не бывает, поздоровалась Дарэм, садясь на кровати. Горбун при звуках ее голоса с грохотом уронил каминные щипцы и, кажется, сдавленно выругался по этому поводу, а затем выдал фразу, настолько малоразборчивую, что Нази не смогла понять ни единого слова. Впрочем, подкреплявший импровизированную речь мужчины приветственный жест позволял догадаться, что с ней поздоровались в ответ. Немного поразмыслив, женщина предположила: — Вы, должно быть, Куколь?

Мужчина утвердительно кивнул. Странное, несколько карикатурное, больше похожее на прозвище, имя удивительно ему шло.

— Я так понимаю, вы вполне живы. Еще люди в замке есть, или только вампиры? — судя по отрицательному жесту, Куколь дни напролет развлекал себя исключительно самостоятельно. — Что ж, ясно… Могу я уйти отсюда?

Горбун пожал плечами и принялся зажигать расставленные по комнате свечи. Припомнив обрывок разговора хозяина со своим слугой, Нази догадалась, что касательно ее хождений по замку, равно как и возможности этот самый замок покинуть, особых распоряжений не поступало.

— Раз так, я, если можно, хотела бы посетить уборную и ванную, однако я понятия не имею, где они находятся. Это во-первых. А еще у меня есть проблема — и это уже во-вторых. Вы не могли бы одолжить мне что-нибудь из одежды, а главное, из обуви? Потому что, боюсь, все, что у меня есть, сейчас на мне.

Некоторое время Куколь внимательно рассматривал вставшую перед ним в полный рост босую, растрепанную, полураздетую женщину и, возможно, про себя дивился ее неслыханной и непомерной наглости. Нази же, пользуясь тем, что комната теперь была неплохо освещена, рассматривала своего нового знакомого. Пожалуй, он был не так уж и стар, как показалось ей сначала, но природа определенно его не пощадила, в придачу к искривленному позвоночнику и деформированным конечностям наделив на редкость устрашающей физиономией. И серьезным нарушением речи, конечно. Впрочем, Дарэм в своей жизни сталкивалась с существами куда более уродливыми и неприятными. Куколь же, несмотря на свой грозный вид, был всего лишь человеком.

Очевидно, приняв, наконец, какое-то решение, горбун жестом велел ей подождать и исчез за дверью. Вернулся он минут через двадцать, словно вьючный мул, нагруженный ворохом разномастных платьев и башмаков, которые с гордостью вывалил к ногам ошарашенной таким изобилием Нази.

— Какой богатый выбор, — перебирая предложенную одежду, заметила она. Здесь были богато расшитые бисером и кружевами парадные платья, и совсем скромные наряды, и изящные одеяния, похожие на те, что в ее мире носили жены зажиточных купцов и средней руки чиновников. Вся одежда была чистой, однако в происхождении ее Дарэм нисколько не сомневалась. — С трупов снимали?

Куколь энергично замотал было головой, однако под действием скептического взгляда Нази, в конце концов неопределенно пожал плечами и все-таки кивнул.

— Бросьте, — вытащив из груды нарядов более или менее подходящее по размеру платье, Нази приступила к выбору обуви. — Как раз это меня не смущает. И потом, вы их за покойниками все равно стираете, так что не вижу проблем.

Единственные подошедшие ей туфли оказались слегка тесноваты, но они, в любом случае, представлялись Дарэм лучшей альтернативой хождению по каменному полу и вовсе босиком. Подхватив с кровати отложенное платье, она попросила своего невольного провожатого показать ей дорогу, истово надеясь, что в столь старой постройке все же есть водопровод, и она сумеет хоть как-то вымыться. Обходиться для подобных целей холодной водой Нази было не привыкать.

Вода для нее действительно нашлась, и даже была горячей, однако процесс приведения себя даже в относительный порядок отнял у Дарэм больше сил, чем она рассчитывала. Так что, возвращаясь в свою комнату, Нази испытывала лишь одно искреннее желание — упасть обратно на кровать и нецензурно посылать к чертям всех, кто попытается в ближайшие пару часов чего-либо от нее добиться. Живых и не слишком. Однако, по возвращении в отведенные ей покои, Дарэм мгновенно поняла, что сбыться ее планам не суждено — именно на это весьма недвусмысленно намекал сидящий прямо на ее постели вампир, который, скрестив ноги по-турецки и подперев подбородок бледной, когтистой ладонью, изучал выписанный лекарем рецепт. При появлении Дарэм он бросил свое занятие и ровно с той же степенью любопытства воззрился на нее необычайно яркими голубыми глазами.

— Добрый вечер, Герберт, — покоряясь неизбежному, с тихим вздохом поздоровалась Нази, аккуратно прикрывая дверь за своей спиной, и, повинуясь привычке, выработавшейся у нее за полтора месяца работы в трактире, осведомилась: — Могу я вам чем-нибудь помочь?

* * *

— Здравствуй! Пока еще не решил, но, уверен, мы быстро это выясним, — одним легким движением соскочив с кровати, юноша чуть склонил голову, разглядывая Дарэм с уже ничем не прикрытым интересом, который в приличном обществе смело мог быть засчитан за слишком откровенный. — Вижу, ты меня узнала, несмотря на мимолетность прошлой встречи. Впрочем, ничуть не удивительно! Я решительно на всех произвожу неизгладимое впечатление. Но, коль скоро ты знаешь меня, самое время представиться и тебе. Отец, кажется, называл твое имя, но я не запомнил.

Герберт пожал плечами, безо всякого смущения давая Нази понять, что ему лень тратить время на запоминание такой лишней, малозначительной информации, как имена каких-то там смертных, однако сердиться на него странным образом не хотелось. Настолько, что Дарэм даже прислушалась к себе, пытаясь понять, не пустил ли он в ход свойственное вампирам очарование, однако пришла к выводу, что на разум ее воздействовать никто не пытается. Скорее уж дело было в очаровании природном, вероятнее всего, присущем Герберту еще в те времена, когда он был жив.

— Нази Дарэм, — назвалась она, и молодой человек широко улыбнулся, слегка обнажив белые, идеально ровные зубы, доказывающие, что этот тип контролирует собственную немертвую сущность ничуть не хуже собрата.

— Восхитительно, — одобрил он. — Разумеется, по законам гостеприимства я должен сказать, что безмерно рад принимать тебя под крышей нашего замка…

— Однако, ты не рад? — уточнила Дарэм, которую от усталости даже подташнивало, так что она обошла Герберта и уселась в кресло возле камина, жестом предложив ему сделать то же самое.

— Ну, отчего же? — в кресло юноша садиться не стал, примостившись на широком подлокотнике вполоборота к Нази. — Ты даже не представляешь, как тут порой бывает скучно! Так что я искренне радуюсь всякой живой душе, с которой, в отличие от Куколя, можно внятно поговорить.

— И как долго душа, забредшая под эти гостеприимные своды, обычно остается живой, прежде, чем вы съедаете собеседника? — вкрадчиво поинтересовалась Дарэм, заставив молодого человека бросить на нее еще один смешливый взгляд.

— По-разному, — отозвался он так беспечно, словно женщина спросила его вовсе не об убийствах, а о том, какой сорт винограда лучше: с косточками или без. — Как правило, пару дней. Смотрю, ты прекрасно знаешь, кто мы, а значит должна бы догадаться, что по своей воле сюда приходят редко, ну, а те, кого приводит отец, обычно нужны для вполне определенной цели. Именно поэтому мне и любопытно, что здесь делаешь ты. Неужели героически предложила себя в жертву во имя спасения дочки трактирщика?

— Насколько я помню, ничего подобного я никому не предлагала, — Дарэм была уверена, что даже в бреду о подобном не заикалась. — И, если уж на то пошло, я сама пока не имею ни малейшего понятия, зачем твой… отец притащил меня сюда. Конечно, если я правильно все поняла, и под отцом ты подразумеваешь темноволосого высшего вампира около шести футов роста, возрастом от тридцати пяти до сорока лет на момент инициации.

— Ему тридцать восемь, — рассеянно уточнил Герберт, после чего, хмыкнув, подтвердил: — Вполне точное описание. Особенно если к нему добавить: «ужасно скрытный», «удручающе педантичный» и «решительно невыносимо занудный». Последнее, впрочем, лишь временами.

— Ну, в такие тонкости я не посвящена, — сказала Нази и, припомнив недавнюю свою дилемму, поинтересовалась: — Как, кстати, его зовут?

— Ты и этого не знаешь?! — искренне не то возмутился, не то восхитился юноша. — Да все местные хоть раз в жизни слышали о графе фон Кролоке! Хотя бы в детской страшилке про то, как темными, холодными ночами тенью бродит он по поселку и там, где ступит его нога, вода замерзает в колодцах. И, если вместо того, чтобы лечь спать, в полночь смотреть в окно, можно увидеть его черный силуэт... А как только ты увидишь его — он увидит тебя, и с этого мига ты уже не жилец. Право, как будто отцу больше заняться нечем! Впрочем, эту историю когда-то я сам и придумал, в шутку рассказав тогдашнему нашему слуге, а тот — трактирщику. Не Бог весть что, разумеется, но все же лучше, чем предыдущая версия, будто из-за папА куры мрут и молоко у коз пропадает!

— Мое детство прошло далеко отсюда, — подавив рвущийся с губ смешок, сообщила Дарэм. — Так что, приношу свои извинения твоему почтенному батюшке, что сразу не опознала в нем того, из-за кого на прошлой неделе лед в колодце пришлось ломом колоть. Значит, граф фон Кролок… Допустим. А имя-то у него есть?

— Вот про имя ты у него сама спрашивай, — посоветовал Герберт. — Вдруг ответит. Но я бы на твоем месте не слишком рассчитывал: лично мне он его так и не назвал за все годы, что мы знакомы, хотя я чего только ни пробовал, чтобы докопаться до истины! А я, знаешь ли, умею быть очень и очень настойчивым, когда захочу. Даже углубиться в его родовое древо не поленился, можешь себе представить? И знаешь что? Подходящих по возрасту и времени смерти Кролоков в тот период было целых пять штук, а отец, жестокосердное существо, не желает сознаваться, который из них — он! Усмехается только. Сомневаюсь, что вообще есть кто-либо живой или не слишком живой, кто знал бы, как его зовут. После превращения в вампира я сначала так и обращался к нему по титулу, ну а потом, со временем, привык называть «отцом».

— Следовательно, ты — приемный виконт фон Кролок. И давно тебя "усыновили"? — полюбопытствовала Нази, которая на глаз способна была определить лишь возраст Герберта на момент его инициации. И даже по самым смелым прикидкам она не могла бы дать сидящему перед ней юноше больше двадцати. Алебастрово-бледная кожа, золотистые локоны, длинные ресницы, голубые глаза — молодой человек обладал внешностью, за которую, не задумываясь, отдали бы что угодно тысячи молодых людей его возраста. Вот только эта холодная, навсегда застывшая на пике цветения красота была не более, чем обманом зрения. Причем благодаря живости манер, словоохотливости и подвижности самого Герберта, эта иллюзия юности была настолько полной, что Нази невольно приходилось напоминать себе: сидящее на подлокотнике кресла, непринужденно болтающее существо запросто может быть старше нее раз эдак в пять, если не больше.

— Ах, и почему это принято считать, что лишь у дамы неприлично справляться о возрасте? — Герберт слегка выпятил нижнюю губу и заправил за ухо длинную светлую прядь. — Восемь месяцев назад мне исполнилось девятнадцать, и в честь этого события мои родители устроили великолепнейший прием в нашем венском особняке. Сотни свечей, фейерверки, море шампанского, весь цвет общества. Рассвет двадцатого года моей жизни я встретил в объятиях прекрасного виконта Лафери, только что вернувшегося из путешествия по Франции, — молодой человек мечтательно вздохнул и твердо, уже без малейшей нотки напускной обиды, добавил: — И все остальные сто двенадцать лет, восемь месяцев и три дня не имеют никакой власти над этим обстоятельством! Самой-то тебе сколько?

— Двадцать семь, — с легкостью «созналась» Нази, которая, в отличие от младшего Кролока, не испытывала по поводу своего возраста ни малейших терзаний, и, заметив, как пренебрежительно фыркнул Герберт, уточнила: — Старовата? Вы тут дело только с юными девами имеете?

— Как придется, — уклончиво отозвался "приемный виконт". — Чем моложе кровь, тем больше в ней жизненной силы, так что, да, предпочтительнее, конечно, юные девы. Хотя юные мужи тоже, бывает, навещают эту скромную обитель, дабы скрасить наше одиночество. Однако бывают и исключения из возрастного ценза. Ты, должен заметить, тому прямое подтверждение.

Дарэм не могла сказать, в какой именно момент тело вампира пришло в движение. Только что он сидел в паре метров от нее, и между ними располагался низкий полированный столик на гнутых ножках, а в следующее мгновение он уже стоял рядом, так что, несмотря на все годы практики, Нази почувствовала, как по спине у нее пробежала неприятная стайка мурашек. Если бы Герберт был живым, она ощутила бы его дыхание, почувствовала тепло его тела и не услышала, но угадала бы в тишине стук его сердца. Однако ничего этого не было и в помине: только легкое возмущение прохладного воздуха. И вполне материальный, но абсолютно неживой юноша, стоящий слишком близко.

— Ты, я вижу, очень желаешь казаться храброй, Нази Дарэм, — констатировал Герберт, коротко потянув носом возле самого ее уха, и не успела напряженная до предела женщина даже дернуться, как он снова занял свое прежнее место на подлокотнике кресла. — Кажется, нынче это принято звать модным словечком «эмансипе». А сердце у тебя от страха колотится, как у самой обычной девки.

Герберт насмешливо улыбнулся, а Нази подумала, что в младшем Кролоке пропал великий психолог и манипулятор. Впрочем, как раз наоборот, он и не думал никуда пропадать — с очаровательной непринужденностью молодой человек поочередно дергал за ниточки ее эмоций, виртуозно меняя тон с легкомысленного на доверительный, с доверительного на пренебрежительный, с пренебрежительного на угрожающий — и обратно. А затем с живейшим интересом наблюдал за ее реакциями.

— Не боятся только дураки, — сказала Нази, знобко передернув плечами. — Я же просто стараюсь быть своему страху хозяйкой, а не наоборот.

— И получается? — Герберт вопросительно приподнял бровь, всем своим видом выражая недоверие к ее успехам.

— Примерно так же, как у тебя с выяснением отцовского имени. Вроде бы да, а вроде бы и нет, — видимо, Дарэм удалось довольно точно скопировать выражение лица юноши, поскольку тот досадливо скривился, после чего совершенно неожиданно разразился заливистым, мелодичным смехом.

— А ты и вправду забавная, — отсмеявшись, с непонятным Нази удовлетворением, констатировал он.

— Наверное, твой батюшка притащил меня сюда, чтобы я вас обоих развлекала вместо придворного комедианта, — попыталась съязвить Дарэм, которую резкие смены настроений юноши сбивали с толку абсолютной своей непредсказуемостью и нелогичностью. — Или его все же замучила совесть: в конце концов, именно из-за ваших охотничьих экспериментов я едва не отправилась на тот свет. Да и сейчас чувствую себя неважно.

— Совесть, — задумчиво протянул Герберт. — Ты знаешь, это слово мне кажется смутно знакомым… что-то такое я определенно слышал прежде, но, вот беда, все никак не припомню, по какому случаю и где… Кстати, на твоем месте я бы не рассчитывал, что значение этого странного понятия знакомо моему отцу. Право, Нази, ты действительно понимаешь, с кем именно говоришь, или только делаешь вид, что хоть что-то о нас знаешь? — он сокрушенно покачал головой и, запрокинув голову к потолку, торжественно воскликнул: — Подумать только! Совесть! Милая, наивная фрау Дарэм, да будет тебе доподлинно известно, что совесть — это то, с чем ни я, ни мой отец, ни любой иной вампир давно и сознательно дела не имеем. По крайней мере, когда речь идет о людях. Вы — наша пища, а иногда — наша забава, способ разнообразить досуг. Я, например, предпочитаю постельные утехи, отец — игры ума, но все вы для нас — ничто. Не важно, насколько ты красива — хотя, прости, тут мне и впрямь нечем тебя утешить — не важно, насколько умна, амбициозна, талантлива, богата. Вы — не более чем ряженные в яркие тряпки актеры-однодневки, дающие представление на сцене, на которую такие, как я и мой отец, смотрим из темного зрительного зала. Ваша игра порой восхитительна, порой вызывает раздражение, а чаще всего заставляет заскучать с самого начала номера. Но жалеть вас, беспокоиться, испытывать что-то большее, чем сиюминутная жажда обладания? Не питай иллюзий!

Виконт пренебрежительно повел плечом и, поднявшись с подлокотника, упал, наконец, в кресло, живописно откинув голову чуть назад и вытянув безупречно стройные ноги в сторону каминной решетки.

— Стихи пишешь или прозу? — внимательно выслушав проникновенный монолог младшего фон Кролока, поинтересовалась Дарэм.

— Стихи, — после нескольких секунд молчания неохотно признался Герберт, и Нази мысленно поздравила себя с верной догадкой. — Послушай, ты и впрямь чертовски странно пахнешь. Меня это нервирует! Похоже на ту дрянь, что пил мой последний любовник… зеленая, отвратительная субстанция, как же ее… «абсент», кажется, или что-то подобное. Даже с виду порядочная отрава. И куда, спрашивается, катится ваш род?!

— А ты, разумеется, предпочел бы, чтобы наш род вместо «полынной водки» пил вино, — предположила женщина. — Красное. Как известно, крайне полезный для кровообращения напиток. Что до меня… твое сравнение я приму, пожалуй, за комплимент. Хотя на самом деле так пахнет то, что у меня на родине называют «пустой кровью», и этот запах, как правило, нежити, даже такой прекрасной во всех отношениях, как ты, не нравится. Впрочем, не уверена, что хочу объяснять, а тебе вообще стоит знать об этом. Предлагаю сойтись на том, что я просто плоха на вкус, и закрыть тему.

Последнее заявление Нази, кажется, нешуточно Герберта оскорбило: он, очевидно, относился к тому невыносимому для окружающих сорту личностей, которые искренне полагали, что как раз они имеют право на все, чего бы ни пожелали. Особенно, если им что-то запретить. Молодой человек уже открыл рот с явным намерением немедленно потребовать от Дарэм подробного изложения если не всей ее биографии, то хотя бы основных постулатов Ордена, но неожиданно передумал и приветственно улыбнулся, глядя на что-то за ее левым плечом.

Нази уже не раз за время своего пребывания здесь замечала, что все вампиры души не чаяли в театральщине. Особенно, когда им требовалось эффектно появиться.

Оборачиваться не было никакой необходимости — Дарэм готова была поставить на кон собственную голову, что столь бесшумно за ее спиной Куколь возникнуть никак не мог — но она все-таки обернулась. Точнее, запрокинула голову, чтобы посмотреть в серебристо-серые, спокойные глаза стоящего за спинкой ее кресла графа фон Кролока.

— Если моему сыну не обязательно знать подробностей, то, как ты изволила выразиться, «столь прекрасная во всех отношениях нежить, как я» вполне готова столкнуться с истиной лицом к лицу, какой бы ужасной она ни была, — заметил граф, искривив губы в усмешке, которую Дарэм уже смело могла называть «хорошо знакомой». — Ты, я вижу, хорошо разбираешься в вампирах, Анастази. Что ж, твоя, уверен, крайне любопытная история сейчас была бы как нельзя кстати. Хотя бы в порядке честной игры.

Едва сбросив с себя мертвенное оцепенение дневного сна и обнаружив отсутствие сына, граф точно понял, где именно он найдет своего непоседливого наследника. И не ошибся — Герберт действительно уже вовсю забавлялся с новой «игрушкой», как обычно, примеряя на себя то роль капризного ребенка, то личину израненного поэта, то маску эстетствующего циника. Фон Кролок был уверен — юноша порой и сам теряется в образах, которых в его арсенале было около десятка, и которые он под настроение демонстрировал новым знакомым с энтузиазмом ребенка, хвастающегося своими нехитрыми детскими «сокровищами».

— Добрый вечер, Ваше Сиятельство, — поздоровалась женщина. — Если вас не затруднит, лучше обращайтесь ко мне "Нази". Я слишком привыкла к этому сокращению. И, разумеется, я прошу прощения за былую непочтительность, которую может лишь в малой степени извинить тот факт, что я только теперь узнала об истинном благородстве вашего происхождения.

Герберт звонко хмыкнул, очевидно, оценив красоту и витиеватость формулировки. Фон Кролок предположил, что за великосветским тоном Дарэм должен был скрываться саркастический подтекст, однако голос женщины звучал настолько утомленно и тускло, что становилось ясно — на сарказм сил ей уже не хватало.

— Добрый вечер, фрау Дарэм, — в тон ей отозвался граф, наградив свою собеседницу церемонным наклоном головы. — Позвольте осведомиться о вашем здоровье и выразить надежду, что вы чувствуете себя лучше.

— Я чувствую себя просто превосходно, — хладнокровно сообщила Нази и тут же, опровергая собственное утверждение, судорожно закашлялась, прикрыв рот узкой ладонью. — А вы?

Фон Кролок смерил ее абсолютно нечитаемым взглядом, от которого женщина мгновенно почувствовала себя ничтожной плебейкой, посмевшей без разрешения обратиться с речью к истинному аристократу, после чего ровно заметил:

— Довольно-таки неплохо, благодарю. Правда, в последнее время все никак не могу нащупать у себя пульс и, увы, начинаю подозревать худшее.

Кажется, этим замечанием ему впервые удалось до глубины души поразить фрау Дарэм, которая воззрилась на него круглыми, немигающими глазами, в мгновение ока растеряв весь свой «взрослый» вид. Герберт, впрочем, тоже повел себя не лучшим образом, устремив на отца не менее потрясенный, ошарашенный взгляд, в ответ на который фон Кролок лишь вопросительно приподнял брови.

— Воистину, Нази, сегодня великий день, — очевидно, наконец подобрав подходящие слова, проговорил Герберт, после чего с неверием и ужасом в голосе добавил: — Отец, ты что, только что опустился до шутки?!

— Увы, тебе показалось, — возразил фон Кролок. — Это была не более чем верхняя грань допустимой иронии. Однако, не кажется ли тебе, что столь оживленная беседа утомила нашу гостью, которая все еще не оправилась от болезни и нуждается в покое?

— Ну уж нет! — протестующе воскликнул юноша. — Никуда я не уйду, даже не надейся! Я тоже хочу послушать, где ты нашел настолько несъедобную женщину! К тому же мы с Нази уже успели стать друзьями, и она точно не захочет, чтобы я покинул ее в столь трудный час, оставляя наедине с опасным, голодным вампиром, верно?

Произнося эти слова, Герберт обратил на Нази взгляд, полный столь искренней мольбы и почти братской нежности, что та лишь в последний момент удержалась от утвердительного кивка, заменив его на неопределенное пожатие плечами, безмолвно предлагающее «опасным и голодным вампирам» разбираться между собой самостоятельно.

— Надо понимать, что сам ты олицетворяешь вампира исключительно сытого и миролюбивого, — сцепив пальцы в замок, граф внимательно посмотрел на сына сверху вниз. — Впрочем, изволь, я готов удовлетворить твое любопытство и дать ответ на так мучающий тебя вопрос. Фрау Дарэм я нашел в небезызвестном тебе трактире Шагала, что расположен ниже по склону горы. И, поскольку главная интрига раскрыта, я не смею тебя больше задерживать.

— Отец! — вскочив с кресла, драматически возопил младший фон Кролок, гневно упирая руки в бока. — Это уже переходит всякие границы! В конце концов, я имею право знать…

Он еще продолжал что-то запальчиво говорить, подкрепляя свою речь энергичной жестикуляцией, однако Нази по большей части смотрела не на него, а на графа, который молча слушал сына, сохраняя при этом абсолютно каменное выражение лица.

— Ну, и катитесь тогда к черту, — неожиданно оборвав себя на полуслове, мрачно заявил Герберт. — Я ухожу в город, и делай здесь, что хочешь. Ну, а ты, Нази, запомни, что только я мог тебя спасти, но ты сама не пожелала схватиться за щедро протянутую тебе руку помощи!

С этими словами молодой человек резко развернулся на каблуках и… исчез, бесследно растворившись в воздухе. Нази только цыкнула восхищенно.

— Не доводилось видеть, как вампир шагает в тень? — в наступившей тишине поинтересовался граф, и Дарэм в ответ покачала головой.

— Доводилось, и не раз, но при таком хорошем освещении и с такого близкого расстояния — никогда, — задумчиво откликнулась она.

— Отрадно знать, что мы все еще способны чем-то удивить столь сведущего специалиста.

Фон Кролок, внимательнее присмотрелся к зябко съежившейся в кресле женщине. Вид у Нази по-прежнему был очень нездоровый, и темно-серое платье — очевидно, одно из тех, что хранилось в замковой гардеробной — только подчеркивало залегшие под глазами глубокие тени. Сейчас она и сама походила на вампира, что для графа было лучшим показателем ее дурного состояния. Живые люди так выглядеть не должны.

— Полагаю, тебе и впрямь лучше лечь, — сказал он. — Вижу, лечение уже дает определенные плоды, однако обманываться улучшениями рано, и тебе явно все еще не стоит надолго покидать постель.

Возражать Нази не стала — она действительно была бы не против исполнить свой изначальный план и вернуться в кровать, поскольку лежать ей было гораздо проще, чем сидеть. Некоторое время женщина размышляла, стоит ли лезть под одеяло прямо в платье, а затем негромко сказала:

— Ваше Сиятельство, я понимаю, просить вас еще об одном одолжении, после всего, что вы для меня сделали — откровенная наглость... но, может быть, среди ваших запасов найдется сорочка? Моя, мало того, что не слишком чистая, так вы ее еще и порвали.

— Как мило с твоей стороны и поблагодарить, и обвинить меня в одной и той же фразе, — отметил фон Кролок, и негромко произнес в пространство: — Куколь!

Горбун явился на зов так проворно, что Дарэм заподозрила — дежурил под дверью в ожидании указаний хозяина.

— Куколь, принеси фрау Дарэм чистую ночную сорочку, — распорядился граф с таким видом, словно отдавать подобные приказы для него было делом вполне обычным.

Впрочем, подробности его повседневной «жизни» Нази были неизвестны, и может статься, так оно и было. В ответ на прозвучавшую просьбу слуга лишь коротко кивнул и исчез со скоростью и грацией, которой никак нельзя было ожидать от настолько неуклюжего с виду существа. Отсутствовал он всего пару минут, по возвращении торжественно вручив Нази нечто тонкое, батистовое, щедро расшитое кружевами.

— Спасибо, — поблагодарила Дарэм и, когда горбун, повинуясь едва заметному жесту, скрылся, выжидательно посмотрела на графа, который так и продолжал стоять, облокотившись о спинку кресла.

Удалиться, дабы оставить ее в одиночестве, он, как видно, не собирался, и Дарэм обреченно вздохнула — похоже, ее надежды на то, что спор — если это вообще можно было назвать таковым — с Гербертом и светский обмен любезностями неплохо Кролока отвлекли, себя не оправдали, и от изначальной темы беседы уйти не получится. Будучи в настолько уязвимом и беспомощном положении, признаваться высшему вампиру в том, что большую часть своей сознательной жизни она посвятила выслеживанию и уничтожению, в том числе, и его собратьев по виду, Нази почитала весомой претензией на самоубийство. Впрочем, если фон Кролок не глуп, что-то подобное он наверняка уже заподозрил и без ее полного признания, опираясь исключительно на проскальзывающие в речи оговорки. В очередной раз напомнив себе, что это нежить, перед которой ее учили не отступать, Нази упрямо вскинула острый подбородок и принялась расстегивать платье. Мысли о вампирской природе графа помогали плохо — Дарэм никак не могла заставить себя поверить, что этот мужчина, затянутый в чудовищно устаревший, но безукоризненно элегантный черный камзол, поверх которого был наброшен длинный плащ, на самом деле не человек, и ему, вероятно, уже столько лет, что удивить его чем-либо Нази не удалось бы, даже возникни у нее подобное нездоровое желание. То ли прочитав ее мысли, то ли просто догадавшись о снедающих Дарэм терзаниях, фон Кролок едва слышно хмыкнул и нарочито медленно повернулся к ней спиной, заставив Нази на секунду крепко зажмуриться и тряхнуть головой, отгоняя от себя ощущение, что вся эта ситуация кажется ей чудовищно знакомой.

Ее подвенечное платье не было дорогим и пышным, но плотный ряд мелких перламутровых пуговиц все же заставил новопровозглашенную фрау Дарэм помучиться. Процесс разоблачения усложнялся еще и тем, что руки у нее тряслись не то от волнения, не то от страха. В свои неполные семнадцать Нази знала о взаимоотношениях полов достаточно, но при одном только взгляде на человека, за которого она несколько часов назад вышла замуж, при одной только мысли о том, что ей предстоит лечь с ним в постель, по спине у нее пробегали мурашки, вызванные отнюдь не чувственным предвкушением.

Винсент Дарэм — некромант четвертой категории допуска, а теперь, к тому же, ее законный муж. Человек, про которого она не знала на тот момент практически ничего. Он молча смотрел, как она, сгорая от стыда, сражается с собственным подвенечным платьем, и его красивое бледное лицо не выражало ровным счетом ничего.

«Помочь?» — только и спросил он, и когда Нази отчаянно замотала головой, усмехнулся самыми уголками губ, точно так же повернувшись к ней спиной, словно выпуская на свободу из капкана, в который девушка попадала всякий раз, стоило Винсенту устремить на нее изучающий, внимательный взгляд непроницаемо-черных глаз.

— Быть может, тебе помочь? — за спиной у нее осведомился фон Кролок.

— Нет! — значительно громче и испуганнее, чем стоило, воскликнула Нази, для которой этот вопрос стал своеобразным гвоздем, вбитым в крышку и без того намертво заколоченного гроба.

— Как угодно, — судя по тихому шелесту ткани, вампир пожал плечами.

Яростно стащив с себя жалобно затрещавшее платье, Дарэм, не глядя, натянула сорочку. Как тут же выяснилось — задом наперед. Справившись, наконец, с несговорчивой одеждой, она одернула подол и скептически осмотрела получившийся результат — рубашка оказалась несколько больше, чем требовалось, к тому же тонкая, явно дорогая ткань была призвана не столько целомудренно прикрыть тело хозяйки, сколько внести легкую интригу в ее наготу. С другой стороны, не существовало на свете причины, по которой Нази должно было быть не все равно.

— Вы вполне можете повернуться, — сообщила она, как только убедилась, что плотное одеяло в достаточной степени закрывает все, что нужно, оставив на виду лишь ее плечи и руки. Дарэм было даже любопытно, на чей вкус при выборе опирался Куколь — свой или хозяйский. Если, разумеется, в загадочных «закромах» у графа вообще было из чего выбирать.

Оглянувшись, фон Кролок окинул Дарэм насмешливым, каким-то оскорбительно-понимающим взглядом и заметил:

— Столь насыщенный румянец, пожалуй, идет тебе больше, чем мертвенная бледность. Однако я хотел бы продолжить прерванную беседу. Разумеется, если ты чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы ее поддерживать.

— На разговор меня хватит, — заверила его Нази и, вздохнув поглубже, решила, что инициативу лучше взять на себя. — Я так толком и не поблагодарила вас, Ваше Сиятельство, за ту неоценимую услугу, которую вы мне оказали. Думаю, если бы не ваше вмешательство, утром везти меня к лекарю было бы уже бессмысленно.

— Вероятнее всего, — не прилагая ни малейших видимых усилий, фон Кролок одной рукой развернул массивное кресло в сторону постели и опустился в него, небрежным жестом перекинув плащ через подлокотник, так, что бархатные складки ткани черным озером растеклись по ковру возле его ног.

— Я только одного не понимаю, — продолжала Нази, хмурясь. — Вам-то что за корысть? До вашего прихода Герберт очень ярко и доходчиво расписал мне отношение вампиров к людям, и все, что я знаю, полностью подтверждает его правоту. Так что, если у вас на меня есть какие-то планы, а они, если я хоть что-то понимаю, у вас действительно есть, лучше огласите их сразу. Не люблю неопределенности.

— Я слышал вдохновенную речь моего сына, — обхватив подбородок ладонью, фон Кролок в некой задумчивости принялся постукивать пальцем по щеке: украшенный рубинами тяжелый перстень хищно поблескивал при каждом его движении, и Нази поймала себя на том, что бездумно наблюдает за этими отблесками, не в силах отвести взгляда. — С твоей позиции, полагаю, все это прозвучало излишне жестоко. Задай ты вопрос о наших взаимоотношениях со смертными не ему, а мне, я бы сформулировал несколько иначе. Герберт же, как всегда, категоричен и склонен к поэтической драматизации, однако это не значит, будто в его словах и впрямь не кроется истина. Если угодно, так мы защищаем собственный разум, учимся не привязываться к вам, не видеть в вас ни индивидуальности, ни личности. Лишь еду или развлечение, — он немного помолчал, глядя куда-то мимо своей собеседницы, а затем, посмотрев Дарэм прямо в глаза, добавил: — Видишь ли, в чем беда, Нази… Вы, в отличие от нас, умираете. Раньше или позже, от наших ли рук или от старости, но умираете. А мы приучаем себя не относиться к вам, как к себе подобным, и у нас, как ты понимаешь, достаточно времени, чтобы развить в себе этот навык. Что же касается моих планов на тебя, то, признаться, я сам еще раздумываю над ними. Так что придется тебе пока принять за истину следующий ответ: я хочу удовлетворить свое любопытство, а твоя смерть помешала бы мне узнать ответы на мои вопросы. Тем более, что твое спасение ровным счетом ничего мне не стоило.

— И что же случится после того, как вы получите эти ответы? — не став ходить вокруг да около, прямо спросила Дарэм.

В словах графа по поводу смертных, увы, была своя нелицеприятная правда. Вампиры не могли существовать без человеческой крови и, вне зависимости от своих желаний и склонностей, должны были убивать, чтобы поддерживать в себе жизнь. Низшие вампиры убивали, как правило, хаотично и много, полностью отдаваясь во власть инстинктов, высшие действовали более обдуманно. Но убивали все. И тут существовало лишь два варианта: вампир становился либо безумцем, получающим искреннее удовольствие от мучений и смерти очередной жертвы, либо начинал воспринимать людей подобием животных, которые чаще всего отправлялись на бойню, а в редких случаях на короткий срок возводились в ранг домашних питомцев. Нази представила, как бы лично она чувствовала себя, если бы считала то, что она ест, равноценной себе личностью, и зябко передернулась. Даже навскидку картина вырисовывалась крайне неприятная.

— Не знаю, любезная Фрау Дарэм, не знаю, — тем временем откликнулся граф. — Здесь может быть масса вариантов.

— Вы что же, даже честного вампирского слова, что отпустите меня на все четыре стороны, не дадите? — Нази нашла в себе силы усмехнуться.

— А ты мне поверишь? — граф ответил ей симметричной усмешкой. — Если я скажу, что, когда твое общество перестанет меня занимать, ворота замка откроются для тебя, и ты вольна будешь уйти отсюда, куда пожелаешь? Со всем, что ты видела, со всем, что уже знаешь и, возможно, еще успеешь узнать?

— То есть, скорее всего, я здесь умру? — деловито уточнила Дарэм, которая и без лишних пояснений догадывалась, что такая перспектива — самая вероятная из всех. — Но тогда какой резон мне вообще говорить вам хоть что-то, хотя я пока понятия не имею, о чем вы хотите знать?

— Во-первых, я не отрицаю возможности тебя отпустить, — любезно пояснил фон Кролок. — В конце концов, ты уже доказала, что способна не вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. А во-вторых, у тебя всегда есть выбор: ты можешь умереть либо быстро и безболезненно, либо остаться здесь и умереть медленно. От старости. Не забывай, в отличие от тебя, у меня в запасе очень много времени.

Последнее заявление женщину не взволновало, а, скорее, странным образом развеселило.

— Я практически вижу, как, прожив еще лет сорок на полном пансионе, я сойду в могилу старой каргой, на смертном одре торжественно послав вас к черту. А вы, все такой же молодой и прекрасный, станете хоронить меня за свой счет, — она негромко рассмеялась, заставив Кролока невольно улыбнуться. — Но ведь правда в том, что никакого выбора на самом деле нет, верно?

— Верно, — невозмутимо кивнул граф. — В этом замке выбор есть только у меня. И, немного, у Герберта.

— Что ж, тогда я предлагаю вам сделку, Ваше Сиятельство, — Дарэм села на постели, не обращая внимания на то, что одеяло, о правильном расположении которого она еще недавно так заботилась, сползло куда-то в район ее талии. В обращенном на него взгляде фон Кролок не видел страха — лишь какой-то необъяснимый отчаянный азарт. — Я расскажу вам то, что посчитаю важным и отвечу на ваши вопросы, а вы ответите на мои. Все мои познания о высших вампирах почерпнуты только из личного опыта, книг и рассказов коллег, но ни с одним немертвым я до сих пор так толком и не разговаривала.

— А что же ты с ними в таком случае делала, позволь спросить? — Кролок склонил голову к плечу, догадываясь, впрочем, в какой плоскости будет лежать предполагаемый ответ. Посему неожиданностью следующая фраза Дарэм для него так и не стала.

— Я их уничтожала, — все-таки "призналась" Нази и, подавшись вперед, протянула графу тонкую, худую руку. — Сделка, Ваше Сиятельство?

Кролок неторопливо поднялся из кресла, и Нази показалось, что он сейчас либо уйдет, либо убьет ее, не дожидаясь никаких ответов. Однако, несколько мучительно долгих мгновений спустя, вампир шагнул к постели, и она ощутила крепкую, но аккуратную хватку ледяных пальцев, ловко развернувших ее ладонь тыльной стороной вверх.

— Что ж. Пускай будет сделка, фрау Дарэм, — согласился фон Кролок и, склонившись ниже, на мгновение невесомо коснулся ее запястья холодными губами.

Нази ожидала, что граф, после заключения между ними своеобразного договора, немедленно пожелает выслушать объяснения, касательно богатой истории ее взаимоотношений с немертвыми, однако Кролок в очередной раз Дарэм удивил, заявив, что дает ей время подумать над своим рассказом до следующей ночи — что, в целом, было довольно любезно и очень предусмотрительно с его стороны. Нази слабо представляла, с чего именно ей стоит начать, к тому же существовала серьезная опасность, что она попросту заснет на середине фразы.

— Я намерен навестить юную фройляйн Шагал, дабы слегка разнообразить ее уединение, — сообщил Кролок и, не успела Нази задуматься, зачем, по мнению вампира, ей стоило об этом знать, добавил: — В трактире остались вещи, которые ты хотела бы получить?

— На полке в комнате лежат мои амулеты, — немного подумав, вспомнила Дарэм. — Если, конечно, вы сумеете взять их в руки, в чем лично я не уверена. Однако, если все-таки сможете захватить их на обратном пути, буду вам очень благодарна. А еще обувь. Все ваши прошлые жертвы, похоже, были либо пехотинцами, либо Золушками, — мысль о том, что граф фон Кролок своей вежливостью загнал себя в некий нравственный тупик и теперь вынужден приносить ей туфли, показалась Нази забавной и жуткой одновременно. — Знаете сказку про Золушку, Ваше Сиятельство?

— Лучше, чем тебе кажется. История про несчастную работящую девушку, которая всем сердцем верила в добро и отправилась на бал в богатый замок, в поисках лучшей доли… — по лицу графа скользнула едва заметная улыбка. — Здесь, под крышей нашего дома мы с успехом ставим этот спектакль ежегодно. И, хотя порой Золушек в нашей постановке играют мужчины, суть истории от этого нисколько не меняется.

— И что же, финал вы тоже воспроизводите в оригинальном виде? — Нази сильно сомневалась, что Золушкам обоих полов, приходящим в замок графа, столь сказочно везет.

— А вот финал у нас альтернативный, любезная фрау Дарэм, — не обманул ее ожиданий фон Кролок.

— Дайте угадаю, — женщина вздохнула. — В конце Золушка достается прекрасному принцу на ужин?

— Именно, — нисколько не смутившись, подтвердил граф. — И не только принцу. Впрочем, не будем вдаваться в детали. У тебя еще будет редкая возможность увидеть это действо собственными глазами. Разумеется, если сама захочешь. Осталось менее недели.

— И что случится через неделю? — уточнила Нази.

— Советую все же отдохнуть, — вместо ответа сказал Кролок и, поймав взгляд женщины, пояснил: — У нас еще будет время поговорить об этом, не сомневайся, а сон в твоем состоянии не менее целителен, нежели лекарства. Будешь голодна — обратись к Куколю, хотя за качество его стряпни поручиться, разумеется, не могу. Однако, полагаю, что если он способен есть то, что приготовил, тебе вреда от его кухни тоже не будет. До встречи, фрау Дарэм, желаю вам приятного дня.

— До… — начала было Нази, однако Кролок уже исчез или, как он сам называл этот процесс, «шагнул в тень», оставив женщину наедине с собственными невеселыми мыслями.

Положение свое Дарэм оценивала как «почти безнадежное», хотя и была в нем какая-то мрачная ирония. Нази толком не могла понять, гостья она в этом замке или все же пленница. С одной стороны, обращались с ней именно как с гостем, волей случая забредшим на огонек к вежливым хозяевам. Ей отвели комнату, дали новую одежду, в конце концов, граф лично отнес ее на осмотр к врачу, что смело можно было считать знаком высшего расположения. Нази почти сожалела, что в тот момент находилась в забытьи, поскольку была уверена: смертных, которым довелось «шагнуть» через пространство вместе с вампиром и при этом ухитрившихся оставаться в живых достаточно долго, чтобы кому-нибудь об этом рассказать, можно было пересчитать по пальцам одной руки даже в ее мире. Однако, к величайшему сожалению Дарэм, жизнь была устроена таким образом, что у всех положений, у которых имелась одна сторона, непременно была и другая. И любезность фон Кролока пугала Нази гораздо сильнее, чем любое свойственное нежити равнодушие к смертным — за исключением тех случаев, разумеется, когда смертный мешался под ногами или был предназначен в пищу. Учтиво-благодушное отношение графа для Дарэм было ясным свидетельством того, что живой ее никто отсюда не выпустит, и что она, вероятно, доживает свои последние дни в качестве бесплатного развлечения для скучающего вампира. Сколько у нее осталось этих дней, было неизвестно, но, очевидно, конец всему наступит в тот момент, когда фон Кролоку надоест. Или, как выразился он сам, как только общество Нази перестанет его занимать. В безмятежно-спокойных глазах графа Дарэм отчетливо видела отражение своего будущего, и от будущего этого веяло могильным тленом.

Нази поплотнее закуталась в одеяло и, подтянув колени к груди, закрыла глаза. Учитывая обе стороны положения, в котором она оказалась, ей в любом случае стоило выспаться, дабы днем не свалиться с ног от усталости.

* * *

В обществе юной Сары графу приходилось действительно нелегко: ее сладковато-пряный, насыщенный запах перебивал даже вездесущий аромат чеснока, заполняя собой тесную ванную комнату вместе с клубами поднимающегося к потолку пара. Только многовековой опыт воздержания и серьезное напряжение воли не давали фон Кролоку сорваться и вонзить клыки в тонкую, изящную шею фройляйн Шагал.

Когда он питался в последний раз? Прошло так много времени с момента, как он ощущал на губах солоноватый вкус крови, и сейчас, когда лишь жалкая пара шагов отделяла Кролока от добычи, жажда была почти нестерпима.

Люди, пожалуй, никогда не смогли бы понять настоящую цену бессмертия: Кролоку доводилось встречать немало тех, кто согласен был отдать все за возможность жить вечно, и этот сорт смертных он презирал особенно остро, в свое время сделав лишь несколько исключений для таких «искателей», из которых существование свое продолжил один только Герберт. У них было то, что самому графу приходилось отбирать силой, оставляя за собой тянущийся через века шлейф из трупов. И они добровольно готовы были расстаться с самой большой ценностью для любого из немертвых.

К чему на самом деле стремятся бессмертные, наделенные безграничной силой и возможностями вампиры?

Фон Кролок давно уже нашел ответ на этот вопрос. Все вампиры отчаянно хотят одного — жить. Именно жизнь была единственным, чего они, в отличие от людей, были лишены, обреченные вечно гнаться за недостижимым. И всегда терпеть неудачу.

— Ты и сама знаешь, что все это — не для тебя, — мягко проговорил граф, пристально глядя в доверчиво распахнутые синие глаза фройляйн Шагал. — Что ждет тебя здесь? Какое будущее сулит тебе этот трактир? Тесную, холодную клетку, запертую на крепкий засов? — он пренебрежительно усмехнулся, проводя кончиками пальцев по наглухо заколоченной двери, отделявшей комнаты Сары от ванной. — Решайся, дитя, поверь, такой шанс выпадает лишь избранным, и лишь один раз. Доверься мне, и я открою тебе мир, где ты будешь свободна и обретешь вечное счастье. Я предназначен тебе судьбой, как предназначена мне судьбой ты сама, так отбрось же все сомнения и страхи.

Он бережно коснулся кончиками пальцев раскрасневшейся щеки Сары, и та прерывисто вздохнула. Зов графа окутывал ее сознание полностью, так что фройляйн Шагал не испытывала беспокойства, ни от того, что в ее ванной находится взявшийся буквально из ниоткуда посторонний мужчина, ни от того, что руки этого мужчины холодны, а намерения в своей сомнительности не выдерживают ни малейшей критики. Все, что сейчас чувствовала девушка — радость от его визита и желание безоговорочно верить каждому его слову. Кролок сулил ей исполнение всех ее самых сокровенных желаний, и остальное фройляйн Шагал нынче нисколько не волновало.

— Этот бал станет часом нашего единения, часом нашего триумфа, — пообещал граф, протягивая девушке руку, за которую та несмело ухватилась тонкой ладошкой. Кролок поймал себя на том, что пальцы его слегка подрагивают. С точки зрения Сары — от страсти, с его точки зрения — от тяжести внутренней борьбы с собственным голодом. — Так что же? Ты согласна освободиться от своих оков и пойти со мной?

Он слегка потянул Сару на себя, и она покорно поднялась из ванной, с восхищением и восторгом глядя ему в лицо, ничуть не стесняясь собственной наготы. Впрочем, стесняться юной фройляйн Шагал было определенно нечего: прекрасное, стройное тело способно было бы ввести во искушение кого угодно.

— Да… — коротко выдохнула она, доверчиво потянувшись фон Кролоку навстречу, так, что он, инстинктивно склонившись к ней, явственно различил, как часто и беспокойно бьется ее сердце, разгоняя по венам молодую, обжигающе горячую кровь. Перед глазами у графа поплыло, и он понял — именно сейчас риск того, что вся тщательная подготовка к балу может пойти прахом, велик как никогда.

— Профессор! Профессор, он здесь!

Истошный вопль из-за двери подействовал на Кролока, словно хорошая пощечина. Резко отпрянув от шеи обнаженной Сары, граф развернулся на каблуках, прямо из ванной шагнув в комнату, еще недавно принадлежавшую фрау Дарэм. Ему даже не требовалось напрягать слух, чтобы через два этажа прекрасно различать доносящиеся снизу крики и топот. Фальцетом вопил Йони Шагал, визжала его дочь, басом голосила жена, что-то громко орал спугнувший графа юноша, голосу которого вторил дребезжащий, надтреснутый старческий тенорок. И в целом Кролок мог описать результаты их с Сарой приватной беседы как полнейшую вакханалию.

— Не укусил, слава Богу! — воскликнул юноша.

— Соблазнить хочет, вот мерзавец! — откликнулся старик, заставив графа негромко хмыкнуть.

Кем бы ни был молодой человек там, внизу, он только что, сам того не подозревая, оказал Кролоку неоценимую услугу, но граф на сей раз был откровенно недоволен собой. Последняя трапеза его состоялась в июле, и по мере приближения бала сдерживаться в присутствии смертных Кролоку становилось все сложнее, однако оправданием подобное служить не могло. Он был лишь в шаге от того, чтобы сорваться, позволив жажде взять верх над всеми его планами и расчетами, а это совершенно никуда не годилось. К тому же его присутствие заметили остальные обитатели трактира, подняв тревогу раньше срока. Впрочем, их осведомленность на исход дела повлиять уже не могла — сила зова достигла своего пика, и теперь Сару не удержат ни крики, ни угрозы, ни замки на дверях ее спальни.

Отбросив досаду на самого себя, фон Кролок, наконец, осмотрелся внимательней — жилище фрау Дарэм выглядело ровно так же, как в его последний визит. Разве что окно было плотно закрыто, а постель застелена темным покрывалом. Разумеется, искать женщину никому и в голову не пришло: местные слишком хорошо понимали, что означает пропажа человека из запертой изнутри комнаты. Зная обычай графа, жители поселка после пропажи Нази наверняка устроили шумную и радостную попойку, посчитав, что ежегодная жертва благополучно выбрана. Однако только что Кролоку пришлось их всерьез разочаровать.

Вещей было на удивление мало. Настолько мало, что это бросалось в глаза: кровать, стул, грубо сколоченная тумбочка, полка, прибитая к стене. На спинке стула висело платье, такое же серое, как то, что Нази выбрала из вороха куда более интересных с виду нарядов. Черные остроносые ботинки на шнуровке сиротливо стояли возле кровати, на тумбочке валялся простенький деревянный гребень… и все. Прочие вещи, которых всегда много было у женщин, очевидно, разобрали обитатели трактира, уверенные, что хозяйка за ними не вернется. Впрочем, шагнув к полке, на которой должны были лежать некие, дорогие сердцу фрау Дарэм амулеты, Кролок обнаружил, что ошибся — еще одна вещь в комнате все же была.

Граф замер, вглядываясь в спокойное, умиротворенное лицо Богородицы, смотревшей на него с висящей в углу иконы. Лак потемнел от времени, краска местами осыпалась, обнажая полированное дерево, но взгляд Пресвятой Девы оставался все таким же ясным, мягким и полным светлой, смиренной печали.

— Нечасто же, как видно, здесь приходили к тебе за утешением, — тихо сказал граф. Он действительно почти не ощущал исходящую от иконы силу. Изображение было старо и, очевидно, повидало немало грязи, творящейся под крышей этого трактира. Пыльная, никому не нужная, икона истощала себя год за годом, угасая в дальнем углу.

Фон Кролок сделал один шаг, другой, не отводя взгляда и чувствуя, как растекается по телу болезненное жжение. Сделать третий он не осмелился. Богородица смотрела ему в глаза, а казалось, будто в самую душу, коей у него давно уже не было. И этот понимающий, спокойный, всевидящий взгляд заставил графа потупиться и отступить. Пускай забытая всеми, пускай изъеденная временем, она все еще оставалась той, к кому он обращал свои молитвы при жизни. И той, в милости которой ему было отказано после смерти. Решительно отвернувшись, граф по широкой дуге обогнул запретный для него угол и подошел к полке с другой стороны.

Амулеты — горсть каких-то металлических подвесок на тонких кожаных шнурках — казались абсолютно безобидными украшениями, но стоило Кролоку попытаться прикоснуться к ним, как пальцы свело судорогой, и рука до самого локтя будто онемела. Недовольно поморщившись, граф обернул ладонь полой плаща и стряхнул в темную ткань все безделушки разом. Короткий рывок сквозь ночь — и вот он уже стоит посреди собственной комнаты, тускло освещенной лишь мерцанием догорающего в камине пламени.

Нынешняя обитательница графских покоев крепко спала, свернувшись под одеялом в тугой клубок, словно пыталась защититься — не то от холода, не то от кошмаров, не то непосредственно от обитателей замка.

— Грозная убийца вампиров, — едва слышно констатировал граф и, бросив негромко зазвеневшие амулеты на стол, а туфли — на ковер возле кровати, бесшумно вышел, торопясь вниз. Рассвет уже начинал зарождаться где-то за горизонтом, а это значило, что Кролоку пора было спускаться туда, где в абсолютной темноте склепа, лежа на обитых шелком подушках, он мог закрыть глаза и попытаться убедить себя, что его медленно умирающее тело всего лишь погружается в глубокий, спокойный сон.

* * *

Утро для чувствующей себя значительно бодрее, чем накануне, Нази Дарэм началось с приема лекарств, чудовищно выглядевшей овсяной каши, и не менее подозрительных кусочков поджаренного хлеба, приготовленных Куколем. Которого женщина, тем не менее, исправно поблагодарила, тем самым явно подняв горбуну настроение. Нази даже не могла припомнить, когда именно ела в последний раз, так что выбирать, чем именно питаться, ей не приходилось, однако на поверку все оказалось отнюдь не так страшно — овсянка была вполне съедобной, горячей и, разве что, излишне сдобренной сахаром, а хлеб — свежим и, быть может, чуточку подгоревшим. В целом женщина сделала вывод, что стряпня Куколя, очевидно, во всем повторяла своего автора — кошмарная с виду, при ближайшем рассмотрении она оказывалась вполне безобидной.

Обнаружив в комнате амулеты, равно как и свои ботинки, Нази мысленно выругалась. Во-первых, потому, что ее теория о том, что заряженные на отпугивание нежити артефакты не дадутся в руки высшему вампиру, с треском провалилась. И во-вторых, потому, что она явно растеряла последние остатки профессиональных навыков. Кролок был здесь, пока Нази спала, а она даже не проснулась, хотя обычно сон ее был весьма чуток. Она лежала в кровати, абсолютно беззащитная, уязвимая, и он, если бы захотел, вполне мог напасть.

«Как будто, если бы ты бодрствовала, ты могла бы усложнить ему задачу!» — морщась, язвительно подумала Дарэм, обращаясь к себе самой. Заниматься самообманом было совершенно бессмысленно — если Кролоку придет охота ее убить, ей не останется ничего, кроме как принять свою судьбу. Разве что, для чистоты совести, в процессе поедания слегка попортив высшему вампиру его мгновенно регенерирующую шкуру.

С облегчением натянув на ноги родные, пошитые из тонкой, мягкой кожи ботинки и прихватив с собой зажженную свечу, Нази осторожно выглянула в коридор, прислушиваясь. Тишина. Мертвая, как спящие где-то в своем убежище хозяева замка. Куколя тоже слышно не было, так что Дарэм сочла обстановку благоприятной для небольшого путешествия.

Побродив некоторое время по пыльным, неухоженным галереям, Нази, наконец, нашла то, что искала — развешанное по стенам оружие. Тусклое от времени, но, похоже, боевое. В последние годы в мире Нази началась повальная мода на выставочное оружие, которое, благодаря богатой отделке и инкрустации драгоценными камнями, прекрасно смотрелось на стенах, но обладало убийственной силой полена, поскольку блестящих стальных граней щегольских клинков никогда не касался ни точильный круг, ни оселок.

Сразу же отмахнувшись от монументальных двуручников и секир, которые она могла бы разве что, обливаясь потом, героически волочить за собой по полу, Нази, встав на цыпочки, осторожно потрогала пальцем режущую кромку небольшого боевого топорика, который оказался не таким острым, как ей хотелось бы — но все-таки был гораздо лучше, чем вообще ничего. Теперь, получив в свое распоряжение оружие, которым, при определенной настойчивости и отсутствии брезгливости можно было отрубить голову, Нази ощущала себя вполне готовой отправиться на поиски дневной лежки вампиров. Исходя из логики и требований к условиям захоронения, Дарэм пришла к выводу, что, скорее всего, розыски ей следовало начинать с нижних этажей, а точнее, с подвала. И только если там она ничего не обнаружит — стоило заняться изучением остальных помещений.

Ступая по возможности тихо и бесшумно, Дарэм беспрепятственно добралась до первого этажа и остановилась посреди холла. Кажется, именно сюда ее принес фон Кролок… а потом велел Герберту отправляться в склеп, и Нази успела различить стук шагов, когда виконт сбегал по лестнице. Осталось только понять — по какой из трех, уходящих из просторного холла куда-то вниз, под землю. Впрочем, времени у Нази было достаточно, чтобы проверить их все, и главным было, чтобы за этим неблаговидным занятием ее не застукал Куколь.

Крайняя от входа лестница оказалась неглубокой и привела Дарэм в винный погреб. Покрытые многолетней пылью бутылки мирно покоились в гнездах деревянных стеллажей, и Нази не сомневалась, что местные обитатели не часто совершали набеги на эти запасы. Сделав себе зарубку на будущее, Дарэм отправилась дальше и почти сразу поняла, что второй путь приведет ее к цели.

Склеп у графа оказался величественным, просторным и уходил под землю на несколько ярусов. Пройдя по верхней галерее, женщина спустилась ниже, заглядывая в его темные глубины — свеча прогорела почти наполовину, и ее света не хватало, чтобы рассмотреть, что находилось внизу, а посему Нази продолжила спуск, пока не очутилась на краю невысокой резной колоннады. У ее подножия стояли каменные, богато украшенные гробы, обладавшие такими размерами, что в каждом из них можно было бы похоронить человек пять, а то и больше. Вот только лестницы нигде видно не было, сколько бы Дарэм ни всматривалась.

Горячий воск капнул ей на руку, и женщина, зашипев от боли, перехватила свечу поудобнее, отметив, что времени у нее остается все меньше: скоро ее источник света погаснет, и она останется здесь в полной темноте, в которой, учитывая размеры склепа, запросто сможет бродить до самых сумерек. Точнее, до того момента, как проснувшиеся вампиры учтиво поинтересуются целями ее визита.

Решившись, Нази бросила вниз гулко зазвеневший топор и, подобрав подол платья, перекинула ногу через ограждение колоннады. Осторожно спускаясь вниз, женщина невольно задавалась вопросом, действительно ли граф и его сын тоже совершают перед сном такие акробатические этюды, или здесь все же был нормальный, человеческий путь. Представив себе степенного фон Кролока, карабкающегося по колоннам, Дарэм улыбнулась — она не сомневалась, что даже такое нелепое действие Их Сиятельство способен был проделывать все с той же странной для существа его роста грацией, сохраняя на лице выражение, исполненное невозмутимого достоинства.

Лишь чудом не сорвавшись вниз, Нази, наконец, спрыгнула на пол, пристроила свечу на ближайший выступ и, обойдя выбранный ею наугад левый саркофаг кругом, что есть сил налегла на тяжелую каменную крышку. Разумеется, у самих вампиров с их нечеловеческой силой никаких проблем с открыванием гробов не было, а вот Нази пришлось изрядно попотеть, прежде чем ей удалось, пыхтя, хоть немного сдвинуть резную плиту с места, образовав щель в пару ладоней шириной. На большее ее возможностей попросту не хватило, так что женщина, отдуваясь, на мгновение прижалась вспотевшим лбом к холодному камню. Похоже, ей предстояло подняться наверх и, в дополнение к топору, отыскать что-то, что она могла бы использовать в качестве рычага — в противном случае на всех ее планах смело можно было ставить крест.

Свет свечи выхватил из темноты сначала шелк обивки, а когда Дарэм склонилась ниже — бледное лицо старшего фон Кролока.

Если бы Нази точно не знала, что граф сейчас мертв еще больше обычного, она бы могла сказать, что он просто спит — настолько умиротворенным и безмятежным выглядело его лицо: длинные черные волосы разметались по алым подушкам, тонкие губы плотно сомкнуты… не хватало только звука дыхания. Облокотившись о край гроба, Нази Дарэм с какой-то бессильной тоской смотрела на существо, которое, вероятно, вскоре намеревалось ее убить и которое, согласно всем правилам Ордена и ради общего блага, следовало убить ей самой. Существо, которое по непонятной своей прихоти спасло ей жизнь. Существо, которое этой ночью могло расправиться с ней, пока она спала, но вместо этого лишь оставило на столе единственные личные вещи, которые у нее были.

«Либо я его, либо он меня, — напомнила себе Нази. — Третьего не дано».

Она представила, как, прихватив искомый "рычаг", снова спустится сюда минут через сорок.

— Да чтоб тебя! — с болью в голосе простонала Дарэм и, обойдя гроб с другой стороны, всем своим весом навалилась на неподъемную крышку, возвращая ее на место.

— Так значит, я имею честь принимать у себя борца с вампирами? — протянул граф, рассматривая мрачно сверлящую взглядом пламя в камине Нази с интересом энтомолога, неожиданно обнаружившего прямо у себя под носом редкое насекомое. — Что ж, полагаю, во избежание неприятных недоразумений мне стоит повесить на двери склепа замок. Разумеется, если сегодня ты рассмотрела все, что хотела. — Столкнувшись с вопросительным взглядом женщины, Кролок пояснил: — Ты закапала воском мой камзол.

— Должно быть, старею, — криво усмехнувшись, Дарэм покачала головой. — Теряю былую хватку. Прошу прощения за испорченный наряд, Ваше Сиятельство.

Сказать, что Нази в этот момент была собой недовольна, означало бы сильно преуменьшить действительность. И ладно бы она являлась начинающим некромантом, из тех, кому еще простительна подобная неаккуратность, но у Дарэм с ее почти десятилетним стажем не было права допускать такие грубые, вульгарные ошибки. Уходя за грань, Винсент, кажется, унес с собой часть ее разума — ту самую, что отвечала за трезвый расчет и скрупулезное внимание к малейшим деталям.

— Что ж, будем считать это реваншем за твою испорченную сорочку, — великодушно принял ее извинения граф, и добавил тоном, мягкая вкрадчивость которого Нази совершенно не понравилась: — Надеюсь, зрелище стоило затраченных усилий?

Как ответить на этот вопрос, Дарэм понятия не имела, поэтому только покрепче стиснула подлокотники кресла и пожала плечами. Поднявшись, вампир сделал плавный шаг по направлению к ней, и Нази, которая за годы в Ордене приучилась чуять даже хорошо замаскированную опасность, поспешила вскочить, не желая смотреть на него снизу вверх. Впрочем, учитывая более чем внушительный рост графа, положение от ее действий практически не изменилось.

Напряжение, мгновенно сгустившееся в воздухе, было настолько велико, что, казалось, еще немного — и Нази наяву услышит его сухое потрескивание. Ледяные, жесткие пальцы сжали ее плечо, и Дарэм едва не поморщилась от боли.

— Чем обязан приятности нашего дневного свидания, Нази? — негромко, но отчетливо поинтересовался граф. — И лгать я тебе не советую. Впрочем, судя по тому, как колотится твое сердце, ты едва ли заходила пожелать мне доброго дня.

— Ваш «сон» слишком крепок, чтобы вы могли расслышать мои пожелания, — так спокойно, как только могла в сложившейся ситуации, ответила Дарэм. — Потому и приходила.

— Намереваешься меня убить? — подчеркнуто мягко осведомился фон Кролок. Вид у него был все такой же заинтересованно-учтивый, однако у Дарэм внутри все похолодело от какого-то иррационального, животного ужаса, которому она усилием воли не позволила отразиться на лице. По крайней мере, попыталась.

— А вы меня? — в последний момент Нази все-таки смалодушничала и прикрыла глаза. Цепкий взгляд графа проникал, кажется, в самые дальние уголки подсознания, пробуждая дремлющие там тени, взывая к сохранившимся в каждом человеке с древних времен инстинктам. Инстинктам, которые заставляли людей ночами прятаться под сводами глубоких пещер или бежать что есть духу, заслышав в кустах тихие, крадущиеся шаги изготовившегося к броску хищника.

— Туше, — возле самого ее уха произнес граф, и пальцы на плече Дарэм разжались, а затем она ощутила их мягкое, почти невесомое прикосновение на собственном горле. — Что ж, в конечном счете, это моя оплошность тоже, и я немедленно ее исправлю, дабы впредь уберечь тебя от искушений. Не тревожься, Нази, в склеп тебе больше не попасть. Если ты собиралась что-то предпринять, стоило делать это сразу, а теперь уж не обессудь.

Граф задумчиво провел подушечкой пальца по часто бьющейся жилке на шее женщины. Голод, мучительно обострившийся после визита к фройляйн Шагал, делал запах, исходящий от Дарэм, куда более привлекательным. То, что раньше казалось Кролоку отталкивающей горечью, теперь представлялось терпкостью, подобной той, которой обладает старый, долго настаивавшийся на травах вермут.

Женщина рядом с ним замерла, стараясь, кажется, даже не дышать.

— И, поскольку этот вопрос я полагаю исчерпанным, вернемся к изначальной теме нашей беседы, — как ни в чем не бывало проговорил граф, отступая назад и занимая свое прежнее место в кресле. — Не сочти за оскорбление, но ваша профессия с годами явно измельчала. В былые годы охотой на вампиров занимались физически крепкие, хорошо обученные мужчины, благословленные церковью.

Нази некоторое время молчала, потирая плечо и разглядывая расположившегося напротив нее вампира: на губах светская полуулыбка, украшенные перстнями пальцы сложены «шпилем», край плаща, как всегда, небрежно переброшен через подлокотник. Секунду назад Дарэм отчетливо дали понять, что, как бы далеко ни простирались границы любезности графа, каким бы интересным и отчасти даже обаятельным собеседником он ни казался, забываться Нази не следовало — она была жива лишь до тех пор, пока не представляла для фон Кролока опасности. Граф выжидательно приподнял брови, и Дарэм поняла, что тянет с ответом до неприличия долго.

— Наверное, потому, что у вас люди так до сих пор и не поняли, что для нашей профессии важна не столько физическая сила, сколько скорость реакции и доскональное знание противника, — собравшись с мыслями, сказала Нази, и Кролок вынужден был признать, что в ее словах крылась некая доля истины.

За то время, что он знал фрау Дарэм, он имел несколько возможностей неплохо ее рассмотреть — невысокий рост женщины дополнялся худобой, так что, беря Нази на руки, граф в буквальном смысле не ощущал ее веса, однако изнеженной или хрупкой Дарэм странным образом не казалась. Скорее, своим телосложением она напоминала графу борзую, способную гнать дичь часами, мчась по лесу впереди всадников.

— Так или иначе, я не охотник на вампиров, — тем временем продолжала Нази. — Я некромант, а наша специальность предполагает многие умения. Мы боремся с разного рода нежитью, в число которой, естественно, попадают и носферату. Но, кроме этого, мы связываемся с умершими, изгоняем духов, спасаем жизни людей в тех случаях, когда лекари умывают руки, создаем артефакты и защитные амулеты. Ну и охотимся на своих же «коллег», в случаях, когда те начинают пользоваться своей силой и умениями в неблагих целях — такое периодически случается.

— Насколько мне известно, фрау Дарэм, некромантия — это нечто вроде сорта гаданий, во время которых взывают к мертвым. Эффективность и действенность этого метода лично у меня всегда вызывала сомнения, равно как и у любого трезвомыслящего существа, — в сознании Кролока слово «некромант» вызывало стойкие ассоциации с мрачными шарлатанами, утверждающими, будто они могут слышать голоса с того света и наводить порчу.

— Кто же тогда на вас охотится? — спросила Нази.

— Как я уже говорил, либо ставленники церкви, либо отдельные фанатики-энтузиасты, — пояснил граф. — Должен признаться, как первые, так и вторые в этом веке попадаются все реже, поскольку прогресс лучше всяких внушений борется с тем, что ныне называют «предрассудками». Говоря иначе, сегодня все меньше людей верят в существование вампиров, что, без сомнения, крайне удобно.

— Забавно, — Нази невесело усмехнулась. — В вашем мире есть вампиры, но нет нормальных, обученных некромантов… Что ж, Ваше Сиятельство, вас можно только поздравить: по большому счету, вы находитесь на самой вершине пищевой цепи.

— В нашем мире? — мгновенно выхватив из речи собеседницы самую спорную и самую важную часть, переспросил фон Кролок, по многолетней привычке откладывая в сторону не нужные ему в данный момент детали. — Надо полагать, ваш мир, фрау Дарэм, чем-то существенно отличается от мира, в котором существуют все остальные?

— Да, и весьма сильно, хотя на первый взгляд этот мир очень похож на тот, из которого пришла я. Насколько мне удалось узнать за те полтора месяца, что я здесь торчу, у нас примерно общая география, хронология и языковая система. А, раз уж вы знаете историю о Золушке, то, получается, фольклор тоже, если не совпадает, то, по меньшей мере, пересекается. Однако дьявол, как обычно, кроется в мелочах. В вашем мире почти нет… силы, энергии, магии — называть можно по-разному, но суть от этого не изменится. Там, откуда я родом, концентрация силы в пространстве такова, что обученные люди могут ей пользоваться. При развитых способностях ее можно зачерпнуть буквально из воздуха, ну, или аккумулировать при помощи артефактов, чтобы в нужный момент пустить в ход. А тут… Нет, разумеется, некое поле присутствует — что и объясняет существование вас, как нежити высшего порядка. Однако, кроме слухов о вампирах, мне за целый месяц не довелось услышать ничего о восставших мертвецах, активности стрыг или хотя бы о блуждающих огнях, которых по зиме, тем более в лесу, обычно хватает. Ваше Сиятельство, скажите, вы вообще хоть раз сталкивались с нежитью не вашего вида?

Если поначалу Нази с трудом подбирала слова, то к концу своей речи она успела так увлечься, что совершенно позабыла о внимательно слушающем ее фон Кролоке, расхаживая перед камином из стороны в сторону.

— Во-первых, нет, мне не доводилось встречать ни призраков, ни стрыг, ни оборотней, ни прочих… существ, отличных от людей. И, поскольку я повидал довольно многое, я с большой долей вероятности предполагаю, что, кроме вампиров, высших и обычных, никого иного не существует, — отозвался граф и, чуть поморщившись, добавил: — А во-вторых, я хотел бы попросить тебя оказать мне любезность и не называть «нежитью высшего порядка», хотя бы в лицо. В противном случае я стану обращаться к тебе «жалкая смертная».

Было в направленном на Нази взгляде что-то такое, что заставило ее почувствовать себя крайне неловко. Мужчина перед ней, может статься, и не был живым, но он по-прежнему способен был удивляться, впадать в ярость, улыбаться, а, следовательно, ощущать обиду — тоже.

— Простите, Ваше Сиятельство, — в отличие от прошлого раза, вполне искренне извинилась Дарэм. — Вчера вы сказали, что стараетесь не привязываться к смертным. А нас, в свою очередь, учат не думать о вас, как о людях, чтобы…

— …чтобы не так тяжело было убивать, — спокойно закончил за нее граф. — Не испытывать жалости, не вглядываться слишком внимательно, не позволять себе мыслей о том, что чувствует твой враг. Не думать о том, что у него, как и у тебя, наверняка есть возлюбленная или возлюбленный, дети, дом. О том, что он такой же, как ты. Так учат солдат на войне, Нази, и учат, поверь, абсолютно верно. Ты, разумеется, не совсем солдат, но, в сущности, такое ли имеет значение, о поле битвы идет речь или о борьбе с отдельным противником? Однако, если я не ошибаюсь, с попыткой применить эту нравственную позицию ко мне ты опоздала, не так ли?

На этот вопрос Дарэм предпочла не отвечать, да Кролоку, похоже, ее ответ и не требовался. Ей не раз приходилось видеть, как погибали молодые, еще только начинающие свой путь некроманты: какой бы суровой ни была моральная подготовка, сколько бы ни прикладывали усилий наставники, на практике все оказывалось совершенно иначе. Уничтожать то, что внешне едва ли напоминало человека — относительно просто. А вот направить удар на прекрасную испуганную девушку-вампира, отчаянно молящую о пощаде, обратить во прах еще не тронутого тлением, поднятого из могилы восьмилетнего ребенка, вонзить ритуальный кинжал в грудь всхлипывающего в центре круга одержимого юноши… Некоторые переступали через эту незримую черту и шли дальше, но многие, очень многие «ломались», как правило, тут же становясь добычей того, к кому проявили сострадание.

Скорее всего, та же глупая, позорная участь ожидала и саму Нази: сколько бы раз Дарэм ни напоминала себе, что имеет дело с хладнокровной, расчетливой нежитью, требующей соответствующего к ней отношения, глядя на графа фон Кролока, она отчетливо видела перед собой человека. Пускай весьма своеобразного, опасного, циничного даже по меркам некромантов, цинизм которых за годы практики развивался до невиданных высот — но все же человека.

— В утешение тебе могу сказать, что в вопросах уместного и неуместного отношения мы находимся в равно невыгодной позиции, — очевидно, догадавшись, о чем думает его собеседница, усмехнулся граф. — В противном случае мы не вели бы с тобой столь занимательной беседы. Впрочем, я, признаться, не уверен, стоит ли принимать за правду то, о чем ты говоришь. Иные миры, магия, некромантия... — он плавно повел ладонью. — Звучит слишком фантастически. К тому же — бездоказательно.

— И это говорите мне вы? — мигом забыв о своих терзаниях, рассмеялась Нази, обводя своего собеседника весьма красноречивым взглядом. — Следуя вашей логике, дальше вы должны заявить, будто истории о вампирах — всего лишь сказки. Ваше Сиятельство, вы ведь и сами — яркое воплощение «магии» мира, в котором существуете. И при этом ставите под сомнение саму возможность, что я говорю правду! Не знаю, как по-вашему, а по-моему, это даже забавно. Впрочем, воля ваша, иной правды, которая устроит вас больше, у меня нет: я действительно родилась в другом измерении, в котором вполне реальны как призраки с упырями, так и некроманты. Скажите лучше, у вас не возникло проблем с моими амулетами?

— Непреодолимых не возникло, однако определенные неудобства от прикосновения к ним я ощутил, — вынужден был признать граф, размышляя, является ли все-таки Нази Дарэм умалишенной, всецело верящей в собственные иллюзии, или ему в очередной раз придется пересматривать известные ему истины.

С одной стороны, россказни Нази не вызывали ни малейшего доверия, а с другой — когда-то люди искренне верили в то, что центром вселенной является земной диск, что человек способен видеть, потому что внутри его глаз есть собственный источник света, а все на Земле когда-то было создано из воды. За века посмертия фон Кролоку уже не раз доводилось менять свой взгляд на активно познаваемую человечеством действительность, и, вполне возможно, история Дарэм была всего лишь еще одной переломной точкой, означающей, что в полностью сложившейся картине мира для графа появилось нечто новое. А если и было в существовании фон Кролока что-то более мучительное, чем неутолимый, вечный голод, то это была смертельная, всепоглощающая скука.

— Ну, вот вам первое, пусть и косвенное, но подтверждение моих слов, — сказала Нази. — Что же касается второго… Говоря откровенно, Ваше Сиятельство, много ли в вас желания меня укусить?

— Порой, фрау Дарэм, его даже слишком много, — с изрядной долей иронии "признался" Кролок. — Однако это желание никак не связано с чувством голода. Скорее, оно вызвано стремлением избавиться от лишних хлопот, но, поскольку решение пригласить вас погостить в замке было исключительно моей инициативой, я вынужден сдерживать себя. По крайней мере, пока.

— Как изящно вы именуете похищение «приглашением», — саркастично отметила Дарэм, боком присаживаясь на подлокотник собственного кресла.

— Как благодарно вы именуете оказанную вам услугу и спасение жизни «похищением», — не остался в долгу граф, насмешливо глядя на Нази поверх переплетенных пальцев. — Тебе не кажется, что в эту игру мы можем играть сколь угодно долго, и победителя в ней не будет? Ситуация слишком двояка, а посему, думаю, лучше нам обратить внимание на более существенные темы. Твоя кровь действительно обладает странными свойствами, и ее аромат мне печально знаком: обычно так пахнут сами вампиры.

— Нет, — поправила его женщина. — Так пахнет, прошу прощения, нежить, каждый из видов которой объединяет одно общее качество: вся она, до некоторой степени, мертва и, соответственно, пахнет она смертью.

— Однако, ты — живой человек, — для порядка все же уточнил фон Кролок.

— И да, и нет, — Нази нахмурилась, явно размышляя о том, как лучше объяснить. Молчание затягивалось, и граф, которому откровенно наскучило ждать, протянул своей собеседнице руку помощи.

— В ту ночь, когда ты пыталась воззвать ко мне, ты сказала, что «такие, как ты» всегда немного мертвы. Также ты говорила о неких тропах, на которых каждый раз оставляешь часть своей жизни.

— Да? — поразилась Дарэм. — Не помню. Впрочем, ничего удивительного.

Тропы. Именно так в негласно утвержденной терминологии некромантов называлось место, лежащее по ту сторону привычной людям реальности: двери в него неумолимо распахивались сразу за последним судорожным вздохом, последним ударом сердца, последним проблеском в стекленеющем взгляде. Пройти через эти двери могло любое живое существо, но только некромант был способен вернуться обратно. Он делал шаг в преддверие загробного мира, замирая на зыбкой грани между тем светом и этим, вступая в пределы того, что смело можно было называть «долиной смертной тени».

У этого бесконечно огромного, погруженного в непроницаемую мглу, выстуженного могильным холодом пространства не было определенных границ, и тот, в ком осталось хоть немного жизни, никогда не смог бы дойти до его края и увидеть то, что предназначалось только для взгляда умерших.

Души людей, отошедших в мир иной, совершали свое обязательное паломничество, оставляя на тропах свои зыбкие, едва различимые следы, и Нази, как и прочие, не знала, куда они попадают потом: некроманты не могли проследовать дальше плотной завесы, погрузившей проложенные мертвецами пути в непроглядную, вечную ночь.

И в этой ночи скрывалось немало чудовищ — кроме тех, кто без остановки проходил по тропам, спеша навстречу загробной жизни, во мгле нашли свой приют химеры, демоны низшего порядка, мороки и падальщики. Вечно голодные, вечно ищущие, они не могли покинуть пределов Изнанки самостоятельно, так что главным их стремлением было найти того, кто проведет их в мир живых, отдаст им свою силу, позволит им воплотиться, чтобы начать убивать. Раньше или позже те, кто в обмен на силу, власть, богатство или иные блага соглашался открыть им дорогу, находились, и тогда некроманты начинали свою охоту, возвращая порождения Изнанки обратно.

Однако своя цена была у всего: за возможность войти в этот зыбкий мир, пользоваться его силой и возвращаться назад некромант расплачивался собой. И, если обычные люди рассчитывались с долгами единожды и навсегда, то такие, как Нази, выплачивали их частями, отдавая свою жизнь по кусочкам, с каждым визитом на тропы становясь все более похожими на тех, кого должны были истреблять.

— Именно поэтому практикующие некроманты не живут долго, Ваше Сиятельство, — подытоживая свой рассказ, сказала Дарэм. — Мы начинаем в восемнадцать и, при нашем образе жизни, к тридцати полностью истощаемся. Все зависит от природного уровня силы: у кого ее много, тот держится дольше, доживая до сорока, у кого ее мало, может вычерпать себя к двадцати пяти. И вся пикантность в том, что никто с точностью не знает, когда за возвращение к жизни платить станет нечем. Так что мы выходим на тропы каждый раз, как последний.

— Звучит весьма занятно и, в некоторой степени, драматично, — констатировал граф, задумчиво постукивая пальцами по подлокотнику кресла. — Должен сказать, то, что ты называешь «тропами», по описанию удивительно точно совпадает с состоянием нашего дневного сна.

— Вы что-то видите, когда «спите»? — искренне изумилась Нази, глядя на графа с неприкрытым любопытством. — Честно говоря, я всегда думала, что в этот момент вы просто не существуете, однако…

— Полагаю, такой детали, как прекращение собственного существования я бы не пропустил, — с бархатистым смешком отозвался граф. — Однако ничего подобного со мной не происходит. В такие моменты я пребываю в темноте, но продолжаю прекрасно сознавать себя. Пожалуй, более всего это похоже на слепое блуждание в пространстве, границ которого я за все эти годы так и не сумел обнаружить, а я, поверь мне, пытался. Особенно в первые пару десятилетий.

— Ваше Сиятельство, могу я узнать, сколько вам лет? — задала Дарэм вопрос, который не давал ей покоя вот уже некоторое время.

— Учитывая и жизнь тоже? — фон Кролок вопросительно приподнял брови и, дождавшись короткого кивка женщины, ответил: — Что ж, изволь. Я родился в тысяча пятьсот семьдесят пятом, умер в тысяча шестьсот тринадцатом, нынче же декабрь тысяча восемьсот девяносто второго года, из чего можно сделать вывод, что сейчас мне триста семнадцать полных лет.

В ответ на это заявление Нази весьма забавно, с точки зрения Кролока, приоткрыла рот, мгновенно став похожей на впервые выведенную в свет провинциальную девицу, и неловко, боком, рухнула в кресло, продолжая взирать на графа с каким-то странным выражением, больше всего похожим на благоговейный трепет.

— Триста семнадцать… — хрипло повторила Дарэм и, заметив насмешливую улыбку на губах графа, торопливо прокашлялась. Однако взгляда от его лица так и не отвела. — Черт возьми… нет, я, конечно, и раньше подозревала, что ваш возраст весьма внушителен, но, чтобы настолько… Невероятно! Самый старый вампир, о котором слышали в моем мире, едва разменял вторую сотню.

— Счастлив, что мне удалось столь эффектно поразить твое воображение, — фон Кролок равнодушно пожал плечами. — Однако, если принимать все твои истории за истину, то не логично ли предположить, что виной высокой смертности среди вампиров твоего мира являешься ты и тебе подобные? Как ты вполне справедливо заметила, в последнюю сотню лет мы — вершина пищевой цепи, а количество врагов, способных пресечь наше существование, крайне невелико.

— Да-да… — рассеянно откликнулась Нази, явно размышляя о чем-то своем. — Это и правда логично… триста семнадцать… граф, сила вашей души просто потрясает! И даже, отчасти, пугает.

— У вампиров нет души, любезная фрау Дарэм, уж вам-то это должно быть прекрасно известно, — Кролок попытался сохранить нейтральный тон, однако голос его все равно прозвучал глухо и мрачно.

— Какой дурак сказал вам эту чушь!? — с удивившим Кролока жаром воскликнула женщина, которая по непонятной причине оскорбилась так, будто граф обвинил в отсутствии души ее саму. — Души нет только у исконной нежити и поднятых умертвий! У первых, потому что они сразу формируются, как нежить, и живыми никогда не были, у вторых — потому что ими движет воля заклинателя, в то время, как дух, прежде занимавший тело, давно уже обрел покой за гранью. Ваша душа по-прежнему остается при вас и, более того, именно она, ее сила и энергия определяют состояние вашего тела! Могу я вас попросить…

— Попросить ты определенно можешь, — покладисто согласился фон Кролок, которого немало забавлял внезапно проснувшийся в Нази энтузиазм. Огонек, зажегшийся в тусклых глазах фрау Дарэм, странным образом преображал весь ее бесцветный облик, делая женщину ярче и, пожалуй, приятней, так что граф наблюдал за происходящими метаморфозами с не меньшим любопытством, чем сама Нази смотрела на него. — Вопрос лишь в том, стану ли я эту просьбу выполнять.

— Снимите плащ, пожалуйста, — выпалила женщина, и Кролок вынужден был признать, что желание Дарэм оказалось еще более неожиданным, чем он рассчитывал.

— Как тебе будет угодно, — тем не менее, сказал он и, поднявшись, неторопливо принялся расстегивать украшенную мелкими рубинами застежку, не сводя с собеседницы пристального взгляда серых глаз. Ничего предосудительного ни в просьбе Нази, ни в действиях графа не было, однако этот насмешливо-внимательный взгляд все портил, придавая ситуации некое двойное дно. И прекрасно понимавшая, что Их Сиятельство развлекается со скуки, Дарэм все-таки смешалась и поспешила отвести глаза в сторону.

Из пучины неловкости ее вывел мелодичный голос фон Кролока:

— Фрау некромант желает, чтобы я снял что-нибудь еще?

— Нет! — торопливо отказалась от столь щедрого предложения Нази и укоризненно посмотрела на графа, который в спорном своеобразии своего чувства юмора раскаиваться был явно не намерен. — Плаща более чем достаточно, спасибо.

— Не стоит благодарности, — Кролок небрежно повел плечами, ожидая дальнейших действий со стороны Нази.

Та же, в свою очередь, приблизившись, окинула его внимательным взглядом: дорогой просторный плащ скрывал очертания графской фигуры более чем успешно, так что ей еще ни разу не удавалось толком разглядеть своего «противника» и оценить, в какой форме тот находился. А форма эта, пожалуй, впечатляла, поскольку не только при отдаленном, но и при ближайшем рассмотрении фон Кролок выглядел поразительно… обычным. Широкие плечи, поджарое, но отнюдь не худощавое тело и ни малейшего намека на атрофию — если бы не трупная бледность, да «когти», которыми заканчивались его пальцы, Нази не отличила бы графа от обычного, вполне живого мужчины. И это в триста семнадцать лет, притом, что с возрастом душа вампира, пускай и не покидала тела владельца, но существенно слабела, ради экономии энергии запуская процесс физического истощения.

Дарэм задумчиво обхватила ладонью затянутое в черный шелк предплечье Кролока и попыталась сжать руку. Наблюдавший за всеми ее манипуляциями с неподдельным, пускай и снисходительным, интересом граф пошевелил пальцами, и Нази почувствовала, как двигаются, перетекая под кожей, его мышцы.

— И что же, намерена брать или нет? — со смешком осведомился он.

— А? — Дарэм вскинула на него расфокусированный, непонимающий взгляд и нахмурилась.

— Ты весьма похожа на человека, выбирающего лошадь на торжище, — пояснил свой вопрос фон Кролок. — Следующим логичным шагом с твоей стороны будет оценить состояние моих зубов.

Синевато-бледные губы разомкнулись в полуулыбке, так что стали отчетливо видны острые, белоснежные кончики слегка удлиненных клыков.

— Считать вампиру зубы? — Нази нервно рассмеялась. — Нет уж, увольте, Ваше Сиятельство, даже у моей наглости есть свои пределы.

— Отрадно слышать, — "одобрил" фон Кролок. — Так каков же твой приговор?

— Для человека, мертвого чуть менее, чем три сотни лет, состояние у вас великолепное, — честно признала Дарэм. — Скажу больше — вы в прекрасной физической форме даже для живого.

— О, — граф чуть склонил голову к плечу. — Комплимент? Учитывая, что я даже не пользуюсь своими возможностями… Я польщен.

— Какими возможностями? — немедленно ухватившись за оговорку Кролока, поинтересовалась Дарэм.

— Закрой глаза, — велел граф и, верно оценив скептическое выражение, появившееся на лице Дарэм, добавил: — Ты всерьез полагаешь, что все это время от вероломного укуса меня удерживал лишь твой пристальный взгляд?

Возразить на это Нази было решительно нечего, поэтому она, покорившись неизбежному и уповая на собственную везучесть, зажмурилась. Впрочем, долго созерцать темноту под собственными сомкнутыми веками ей не пришлось.

— Теперь можешь взглянуть, — прозвучало над ее головой. — Это умение, как и многие прочие, приходит к вампирам лишь с опытом, и мне любопытно, приходилось ли тебе сталкиваться с подобным применением наших ментальных возможностей в твоем мире.

— Вот дьявол… — выдохнула Нази, глядя на графа во все глаза и решительно отказываясь верить в то, что видит. — Вы и на такое способны!? Как?

— Не так давно в Ирландии появилась довольно занятная писательница, знакомство с одним из романов которой, пожалуй, доставило мне удовольствие, — сообщил фон Кролок, который сейчас, вопреки всему, что было известно Дарэм о вампирах, выглядел на сто процентов живым. — В частности, из-под ее пера вышла прекрасная и абсолютно точная фраза: «Красота в глазах смотрящего». ⁽¹⁾

1) Граф имеет в виду роман "Молли Бон" 1878 года, написанный Маргарет Вольф Хангерфорд. Вопреки расхожему заблуждению о том, что данное высказывание принадлежит Оскару Уайльду, настоящим его автором является именно она.

Вернуться к тексту

— Занятно, — отойдя от первого приступа изумления, Дарэм нахмурилась, прислушиваясь к себе. — Я совершенно не чувствую вмешательства. Как будто вы и правда облик изменили.

— У меня есть множество различных "талантов", однако на свою внешность повлиять я не в силах, — отказался от щедро приписанных ему способностей граф. — Но прямо сейчас я влияю на то, как именно ты меня видишь. Мое присутствие в твоем разуме незаметно, поскольку воздействие слишком поверхностно и незначительно. Что, в сущности, отличает мой истинный облик от внешности человека, которым я когда-то был? Мелочи, подобные свойственному смертным цвету лица. Твой разум сам помогает мне, Нази, достраивая детали, которых не существует в действительности. К тому же, пускай и недолго, но ты побывала под влиянием моего зова, так что связь между нами существенно облегчает мне задачу.

Фон Кролок поправил спадающую на щеку длинную темную прядь, и Дарэм с интересом проследила за его движением. Встреть она графа на улице, ни за что бы не сказала, что перед ней вампир: лицо его приобрело здоровый цвет с легким налетом характерного для жителей горной местности загара, трупная синева губ исчезла, сменившись нормальным розоватым оттенком, от когтей на руках не осталось даже следа, и в целом его, пожалуй, легко можно было принять за абсолютно обычного мужчину, который в свои тридцать восемь выглядел весьма неплохо.

— Еще одно оружие в вашем арсенале? — Дарэм потерла подбородок, все еще пытаясь обнаружить в своем разуме признаки воздействия чужой воли.

— Скорее, маскировка, — поправил ее граф. — Мой настоящий вид, как правило, порождает в людях либо излишнее любопытство, либо излишнее беспокойство. Ни в первом, ни во втором я не нуждаюсь, так что предпочитаю либо поддерживать иллюзию жизни, либо, как в случае с осматривавшим тебя лекарем, заставить человека забыть обо мне сразу по окончании беседы.

— Это имеет смысл, — согласилась Нази. Похоже, высшие вампиры ее мира, благодаря усилиям некромантов, не проживали достаточно, чтобы полностью раскрыть свой потенциал, в то время как граф явно успел шагнуть на новую ступень собственной посмертной эволюции. — А более серьезные изменения вы в свой вид внести можете?

— Существенные перемены даются труднее и требуют приложения больших усилий, однако, при желании — могу.

Фон Кролок поймал себя на мысли, что такой жгучий, лишенный страха, интерес Дарэм странным образом ему импонирует. Женщина прекрасно знала, что именно он из себя представляет и нисколько на сей счет не обманывалась, однако это абсолютно не мешало ей вести себя так, словно граф был человеком, наделенным феноменальными способностями, часть которых едва ли не приводила ее в восторг. Было в этом нечто почти лестное, невесомо касающееся самолюбия, о существовании которого граф за несколько веков уже успел позабыть.

По-настоящему испугалась Нази лишь однажды — в тот момент, когда Кролок сознательно заставил ее бояться, для верности надавив на разум еще и ментально.

— А вы не могли бы... — на самом деле Нази даже не было нужды что-либо говорить, поскольку просьба, читающаяся в ее взгляде, и без того была слишком красноречива.

— Признаться, не вижу причин для отказа.

На этот раз Дарэм почувствовала, как ее сознания касается нечто чуждое, плавное и холодное, похожее на медленно свивающуюся в кольца змею. И теперь, в отличие от случая с вампирским зовом, Нази даже не пыталась сопротивляться, расслабившись и позволив чужой воле принять решение вместо нее. Черты графа на мгновение словно подернулись рябью, а затем начали плавно изменяться.

— Весьма… впечатляюще, Ваше Сиятельство, — признала Дарэм, завороженно наблюдая за тем, как исчезает горбинка на носу фон Кролока, как приобретают насыщенный синий цвет его глаза и светлеют волосы. — Вот теперь и правда можно поверить, будто Герберт — ваш родной сын.

— К слову, этот сын вот уже минут двадцать подслушивает нашу беседу, — сообщил граф и, не повышая голоса, добавил: — Мне крайне любопытно, какие именно бесценные сведения ты рассчитываешь получить?

— Нечестно! — распахнув дверь, заявил Герберт. — Из-за этой проклятой связи я все время у тебя на виду, тогда как ты можешь делать все, что тебе вздумается, ни перед кем не отчитываясь! Ну и где справедливость, хотел бы я знать? Здравствуй, Нази.

— Доброй ночи, Герберт. О какой связи речь? — при виде раздосадованного лица младшего фон Кролока Дарэм не смогла сдержать улыбки.

— Можно подумать, что из-за этой связи ты себе хоть в чем-то отказываешь, — почти одновременно с Нази сказал граф. — К тому же твои попытки за мной шпионить практически никогда не имеют смысла, потому что все самое интересное я в любом случае доведу до твоего сведения и так.

— Отец, как обративший меня, всегда может почувствовать, где я и в каком состоянии, — пояснил Герберт и, с невинной улыбкой повернувшись к отцу, добавил: — У нас слишком разные понятия об интересном. Уверен, о том, как ты заигрываешь с охотником на нечисть, ты бы мне ни за что не рассказал!

— Ваше Сиятельство, вы со мной заигрываете? — вскинув брови, весело осведомилась Дарэм, тоже посмотрев на графа, успевшего к этому моменту «погасить» иллюзию, вернув себе привычный облик.

— Разумеется, — бесстрастно подтвердил фон Кролок. — Ты разве не заметила?

— Простите, — виновато развела руками Нази. — Не знала, куда надо было смотреть.

— Это говорит лишь о том, что ты крайне ненаблюдательная особа, — граф смерил женщину взглядом, в котором разочарование мешалось с неодобрением. — Даже Герберт сумел догадаться о моем, без сомнений, коварном замысле.

— Что значит — даже!? — прерывая отца, возмущенно вклинился в диалог младший фон Кролок. — Разве для того я подслушивал под дверью, чтобы меня здесь оскорбляли?! Даже! Нази, верь мне, я знаю его сто двенадцать лет…

— И очень хочешь посмотреть, как поведет себя фрау Дарэм в ответ на провокацию. А заодно отомстить мне за то, что я выдал ей твое присутствие, испортив веселье, — закончил за него граф. Нази полагала, что спор вспыхнет с новой силой, однако Кролок подкрепил свое заявление улыбкой настолько мягкой и искренней, что Дарэм захотелось протереть глаза, дабы убедиться, что зрение вновь не шутит с ней шуток. Однако Герберт явно видел эту улыбку так же отчетливо, как и Нази — ничем иным невозможно было объяснить тот факт, что юноша, мигом растеряв весь свой боевой пыл, радостно улыбнулся в ответ.

— Разумеется, хочу! — согласился он, и в его обращенном к графу взгляде Нази на мгновение заметила нечто, подозрительно похожее на обожание. — Ты слишком безжалостно лишаешь меня иллюзий, папа. А мог бы тактично сделать вид, что не подозреваешь о моем присутствии!

— Ты достаточно зрел, чтобы не тешить себя пустыми мечтами, — возразил граф. — Однако, если Нази не против, ты вполне можешь присоединиться к нашей беседе.

— Не могу, — с видимым сожалением признался Герберт. — У меня сегодня встреча с портным: не появляться же на балу в этом старье. И вообще-то я вовсе не подслушивал, а искал тебя, чтобы узнать, не хочешь ли ты тоже обновить гардероб. Просто не хотел прерывать вашу увлекательную беседу!

— Благодарю за заботу, но нет, — решительно отказался фон Кролок, по лицу которого было абсолютно ясно, насколько правдоподобным ему кажется последнее заявление юноши. — У меня уже есть парадный камзол.

— О да, я видел, — Герберт недовольно скривился. — Опять черный! А я каждый год тщетно надеюсь, что ты обратишь внимание на моду… Ты знаешь хотя бы, что вся Европа в этом сезоне просто боготворит лавандовые оттенки?

— Крайне за нее счастлив, — скучливо откликнулся граф. — Однако мнение Европы занимает меня не настолько, чтобы я изменил свой выбор.

— И напрасно! Тебе было бы очень к лицу! — запальчиво возразил Герберт, так что Нази поспешно прикрыла рот ладонью, пытаясь замаскировать смех кашлем. Это получилось у нее даже успешнее, чем хотелось бы, и женщина вынуждена была отвернуться, на несколько секунд выпадая из беседы. — А впрочем, как знаешь. Кстати, Нази тоже приглашена?

— Фрау Дарэм в этом году будет почетным гостем на нашем празднике, если, разумеется, сама того пожелает, — Кролок кивнул, заставив Нази озадаченно нахмуриться.

Бал. Она уже слышала косвенные оговорки графа о некоем празднике, но до сих пор понятия не имела, что, собственно говоря, за торжество ей предлагают посетить. И похоже, что сейчас настало подходящее время, чтобы уточнить детали.

Дарэм уже успела заметить эту черту графского характера: он никогда и ничего не рассказывал до тех пор, пока ему не задавали прямого вопроса. Однако все то недолгое время, что они были знакомы, фон Кролок, если уж его спрашивали, отвечал с максимально возможной честностью, даже в тех случаях, когда гораздо выгоднее было бы солгать. А если вопросы ему не нравились, он прямо заявлял, что не намерен их обсуждать, и это тоже, в некотором смысле, можно было считать честным ответом.

В этой хладнокровной, безжалостной прямоте, как и в самом графе, виделось Нази нечто притягательное, и вместе с тем чертовски жуткое. Последнее, во многом, потому, что подобная честность — как и благодушие — буквально вопили: кем бы ни была Дарэм в своем мире, какими бы познаниями и навыками она ни обладала, перед лицом трехсотлетнего высшего вампира она беспомощна, как любой другой человек. И жива лишь потому, что ей пока еще позволяют оставаться таковой.

— Я бы могла сказать точнее, если бы представляла, о чем вообще речь, — отвечая на вопросительный взгляд Герберта, сказала она.

— Отец до сих пор не рассказал тебе о бале?! — юноша в изумлении округлил глаза и, неодобрительно покосившись на графа, заметил: — Это уже граничит с откровенным хамством, папА! А меня учите манерам!

— У нас с Нази до этого момента были несколько иные темы для беседы, — нисколько не смутившись, пояснил фон Кролок. — Я намерен был обсудить этот вопрос чуть позже, но, кажется, ты сгораешь от желания просветить нашу гостью самостоятельно. Не смею тебе мешать.

— Да уж, я определенно расскажу лучше, чем ты, — немедленно согласился Герберт и, обращаясь к Дарэм, начал: — Во время самой долгой ночи мы даем великолепный бал! Музыка, танцы до рассвета, свечи, гости… если говорить откровенно, то это вообще единственное событие, которое происходит в замке, за весь год, так что ты можешь вообразить, как я его жду! Конечно, приемы у смертных куда веселее, признаем честно, да и отец с гостями никак не желают признать, что менуэты, полонезы и каскарды давно не в моде — пора переходить на вальсы. Но зато размах торжества у нас не хуже! На твоем месте я бы, прежде чем соглашаться, долго не раздумывал. Ты — первая на моей памяти живая, кого отец приглашает как гостя, а не как закуску!

— Вот как? — Дарэм хмыкнула и перевела красноречивый взгляд на графа, который стоял, скрестив руки на груди, и тоже, казалось, внимательно слушал эмоциональный рассказ собственного наследника. — Я, право, теряюсь. Чем же я заслужила подобную честь?

— Вижу, ты и впрямь не так уж проницательна. Разумеется, все это в рамках заигрывания, — с усмешкой откликнулся тот и уже абсолютно серьезно добавил: — Я не приглашаю тебя, Нази, я лишь не запрещаю тебе явиться, и согласись, между этими понятиями есть разница. Один, пускай даже весьма талантливый борец с нежитью едва ли сумеет причинить неудобства трем десяткам вампиров, и именно поэтому ты вольна присоединиться к нам, однако что-то подсказывает мне, что для тебя сия "честь" будет весьма сомнительной.

— Это верно, — пробормотала Дарэм, зябко передернувшись при мысли о тридцати вампирах, в обществе которых ей только что предложили весело провести время. Подобное мероприятие вполне способно было претендовать на звание худшего кошмара некроманта. — Благодарю за оказанное доверие, но я, честно признаться, не уверена, что хочу участвовать. К тому же я все еще не слишком здорова.

В ответ граф лишь понимающе кивнул — ничего иного он и не ждал. Винить охотника на нечисть за нежелание в одиночку очутиться среди толпы этой самой нечисти, равно как и за нежелание становиться свидетелем вампирской трапезы, было бы по меньшей мере абсурдно.

— А зря! Уверен, это было бы чертовски весело, — Герберт нетерпеливо взмахнул рукой, как бы отметая все возможные возражения Нази.

— Вопрос лишь в том, кому, — заметила Дарэм, подозревавшая, что именно ее веселье заботит виконта в последнюю очередь.

— Мне! — не обманув ее ожиданий, торжественно провозгласил младший фон Кролок и, широко улыбнувшись, добавил: — А остальные пусть сами о себе пекутся. Подумай, Нази, такой возможности у тебя не будет никогда в жизни, разве это не волнующе?

— Очень, — призналась женщина. — Я бы даже сказала — слишком. Как бы не переволноваться вконец.

— Так же скучна, как отец, — разочарованно констатировал Герберт, изящным движением головы откидывая за спину сияющие длинные локоны. — И если ему, в силу возраста, это еще можно простить, то от тебя я такого не ожидал! Но пока еще не поздно передумать, и лично я рассчитываю, что ты изменишь свое мнение. Только представь себе лица гостей... Нази, лишить меня такого удовольствия с твоей стороны будет просто преступлением! Если решишься заказать платье, я, так и быть, готов помочь, у меня есть проверенный портной, согласный за дополнительную плату работать по ночам. Мастер, разумеется, не венского уровня, однако вполне сносен. И именно его я намерен сейчас навестить, коль скоро вы оба оказались настолько безынтересными собеседниками.

— Сто двенадцать лет… — задумчиво протянула Дарэм, когда юноша невесомой тенью упорхнул за дверь. — И все эти годы он ведет себя так?

— Отнюдь. Поверь, сейчас Герберт стал куда более сносен, — фон Кролок набросил на плечи плащ и негромко щелкнул застежкой. — Полагаю, экспериментов на сегодня довольно, однако, если желаешь, можешь присоединиться ко мне в прогулке по замку. Или вернуться в постель.

— Где вы вообще его нашли? — Нази некоторое время в сомнении смотрела на предложенную графом руку, а затем, решив, что отказываться, с учетом всех обстоятельств, попросту глупо, решительно оперлась на нее, позволяя вампиру провести себя по воистину огромному своему обиталищу. Свечи в коридорах, разумеется, не горели, и, если бы не фон Кролок, которому свет был абсолютно ни к чему, Дарэм мгновенно заблудилась бы в непроглядной темноте, лишь кое-где прорезанной падающим из окон тусклым лунным сиянием.

— Куда точнее было бы сказать, что это он нашел меня, — шаги графа были настолько мягки и бесшумны, что лишь шелест ткани да твердая рука под ладонью не давали Нази окончательно увериться, что рядом с ней никого нет. — Барон Герберт фон Этингер был весьма жизнелюбивым, энергичным юношей, отпрыском одного из весьма почтенных австрийских родов. Со своими капиталами и весьма яркой внешностью, он привык ко всеобщему вниманию и определенной вседозволенности. Он был бы любимцем женщин, коль скоро сам не тяготел бы к мужчинам, и, полагаю, его ждало вполне беспечное и блестящее будущее.

— Но? — вклинившись в затянувшуюся паузу, уточнила Дарэм.

— Скоротечная чахотка, — коротко пояснил граф. — Болезнь, которую не способна исцелить даже современная медицина, не говоря уже о медицине века ушедшего. Любое лечение в подобных случаях является не более чем отсрочкой неизбежного. И хотя, формально, это путешествие призвано было способствовать его выздоровлению, поскольку горный воздух весьма полезен для пораженных болезнью легких, в Карпаты Герберт, по большому счету, приехал умирать. К слову, милейший герр Шеффер заподозрил, что ты также страдаешь этим недугом.

— Обыкновенный катар в легкой стадии, — на пробу прокашлявшись, возразила Дарэм, когда они с графом вошли в галерею, где стены в несколько ярусов были увешаны потемневшими от времени картинами, заключенными в массивные позолоченные рамы. Здесь, в отличие от коридоров, горели свечи, и в теплом их сиянии можно было отчетливо различить изображенных на этих картинах людей. — Отвар шалфея, неделя относительного покоя — и все пройдет. Если, разумеется, вы щедро предоставите мне эту неделю. Все ваши родственники?

Проследив за жестом Дарэм, фон Кролок тоже посмотрел на портреты: растрескавшаяся краска, потускневшие цвета, бессовестно приукрашенные кистью живописца лица, отрешенно глядящие сквозь густой полумрак.

— Нет, — сказал он. — Это предыдущие обитатели замка. Вся моя родня, а точнее, та ее часть, с которой я некогда был знаком лично, умерла и, надеюсь, в отличие от меня, покоится с миром.

— А я полагала, что этот замок — ваше родовое гнездо, — насколько Нази знала, вампиры после обращения предпочитали придерживаться именно тех мест, к которым привыкли, еще будучи людьми, и лишь крайне серьезные обстоятельства способны были заставить немертвого отправиться на поиски нового пристанища.

— Значит, твоя догадка была не верна, — коротко отозвался фон Кролок. — Здесь и до моего появления обитали вампиры. Если угодно, этот замок я принял у них в наследство.

— И что, хозяева не возражали? — осторожно поинтересовалась Дарэм, чувствуя, как ее спутник, и без того крайне холодный, при упоминании о прежних владельцах словно покрывается тонкой ледяной изморозью.

После этого вопроса в галерее на некоторое время наступила тишина, разбавляемая лишь сухим потрескиванием пламени на кончиках свечных фитилей. Граф разглядывал портреты, переводя взгляд с одного лица на другое, и вид у него при этом был настолько отрешенно-равнодушный, что Нази несколько раз успела пожалеть о своем вопросе.

— Отчего же? Они, разумеется, весьма возражали, — кривая усмешка на мгновение обозначилась на губах фон Кролока. Отвернувшись от портретов, он внимательно посмотрел на Дарэм сверху вниз и повлек ее к выходу из галереи. — Однако, с прискорбием вынужден сознаться, что их позиция по данному вопросу меня не заинтересовала. И довольно об этом. Вернемся лучше к Герберту. Как я уже сказал, этот весьма экзальтированный молодой человек стремительно приближался к порогу смерти, что в его возрасте всегда воспринимается настоящей трагедией и вопиющей несправедливостью судьбы. В те времена в существование вампиров еще верили, пускай и не очень многие. А Герберт, к тому же, еще при жизни увлекался разного рода мистицизмом, что в кругу венской молодежи того века было весьма модно. Так что, когда до юного наследника барона Этингейра дошли слухи, будто где-то в районе Белиша, якобы, обитают немертвые, он немедленно отправился в путь, намеренный во что бы то ни стало отыскать одного из них и уговорить обратить его.

— Нашел? — полувопросительно, полуутвердительно сказала Дарэм, которая за время короткого знакомства с Гербертом успела убедиться, что энергии в этом юноше даже теперь было достаточно, чтобы ради своей прихоти перебрать все Карпатские горы по камешку.

— Спустя месяц после бегства из родительского поместья этот безумец уже колотил ногой в ворота моего замка, — подтвердил ее догадки фон Кролок. — Признаюсь, разговор с ним дался мне крайне нелегко, поскольку истощенный поисками и болезнью, доживающий последние свои дни юноша отплевывался кровью прямо во время беседы, и мне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не выпить его, не дослушав. Он просил, почти требовал, чтобы я обратил его, даже сулил мне золото, словно торговался с лекарем.

— Таких идиотов довольно и в моем мире, — скривилась Нази. — В любом из миров, уверена, их хватает.

— Не сомневаюсь, — они вступили на длинный, полукругом огибающий огромный зал балкон, и граф остановился, позволяя Дарэм опереться руками об ограждение. — Однако винить Герберта в его желании я не мог еще тогда. Юноша, не обделенный ни любовью, ни красотой, ни деньгами. Перед ним были распахнуты все двери, его ожидало прекрасное будущее. И вот из-за стечения обстоятельств все это осыпается прахом, а впереди лишь удушье, агония и в конце — холодная могила вместо жарких объятий очередного любовника. Девятнадцать лет. В сущности, Нази, это так мало, не правда ли? Даже более зрелые люди, как правило, цепляются за жизнь до последнего. Герберт так отчаянно хотел задержаться на этом свете, что согласен был заплатить любую цену, пускай даже речь шла и не о полноценной жизни. В нашем существовании, фрау Дарэм, нет ни тепла, ни света, но мы все еще остаемся способными чувствовать, желать и созерцать. В некоторой степени мы ощущаем мир даже острее, чем смертные, поскольку ощущения — то немногое, что мы сохраняем после того, как тело наше умирает — становятся якорем для разума и — коль скоро ты настаиваешь на своем — души. Я не намерен был помогать Герберту, планируя лишь утолить собственный голод, однако он был так настойчив в своих просьбах, что в конце концов я пришел к выводу: несмотря на свой юный возраст, он достаточно силен духом и целеустремлен, чтобы выдержать тот образ существования, который веду я сам. Я не утаил от него, на что именно он собирается себя обречь, однако не сомневаюсь, тогда он не воспринял мои слова всерьез. Равно как и я не рассматривал всерьез перспективы обзаводиться наследником. Оба мы полагали, что, как только Герберт окончит свое обучение и становление, он покинет замок, отправившись наслаждаться своим бессмертием в другом месте. Однако, как видишь, и мои, и его ожидания оказались в итоге обмануты.

— Учитывая характер вашего сына, мне интересно, часто ли вам приходится сожалеть о том, что вы его тогда не съели? — Нази попыталась рассмотреть выражение лица графа, но смогла увидеть лишь темный силуэт на фоне падающего из картинной галереи света.

— Ежедневно, — со стороны фон Кролока послышался тихий смешок. — Герберт фон Этингейр давно умер — это, к сожалению, или к счастью, было неизбежно. Ну а Герберт фон Кролок, боюсь, навсегда останется юношей взбалмошным и капризным, крайне себялюбивым, не привыкшим отказывать себе в чем бы то ни было и жаждущим вечных развлечений и праздника. Однако сожаления эти, поверь, весьма поверхностны и мимолетны. Он весьма чувствителен и, отчасти, даже добр, неглуп, начитан и по-своему очень сильно привязан ко мне. Настолько, что со временем действительно привык считать меня отцом, и общение с ним часто доставляет мне удовольствие. К тому же без него мое существование было бы слишком однообразным. Поверь, никто лучше Гебрерта не способен привнести в монотонный порядок ноту неконтролируемого хаоса. И, что немаловажно, мои прогнозы на его счет полностью оправдались — жизненной силы и духа в нем вполне достаточно, чтобы, подобно мне, бодрствовать на протяжении года, храня этот замок вместе с его обитателями.

Сам фон Кролок со временем начал испытывать абсолютно взаимную привязанность к единственному в своем окружении существу, способному полностью понять все особенности вампирского существования и скрасить его одиночество. В некотором смысле Герберту приходилось в его посмертии гораздо труднее, нежели самому графу, поскольку существование в виде вампира юноше, с его образованием, светскими навыками и безграничной любовью ко всеобщему вниманию, подходило мало. Тем более странным когда-то показалось Кролоку намерение Герберта остаться с ним, сделав выбор в пользу образа "жизни", который даже по меркам вампиров можно было назвать довольно замкнутым. И тем, пожалуй, ценнее это решение было для графа теперь.

Немертвые не должны были привлекать к себе излишнего внимания, а это, в свою очередь, означало отсутствие балов, развлечений, участия в жизни общества и постоянных близких знакомств. И если граф, в силу своего облика, еще мог на протяжении семи-десяти лет, не вызывая подозрений, иметь дела с одними и теми же смертными, то Герберт был лишен и этого.

Его внешность, благодаря укусу фон Кролока, навсегда замерла на той неуловимо зыбкой грани, что отделяла ребенка от мужчины. И грань эта, без сомнения, была прекрасна, вот только живые юноши задерживались на ней не более, чем на пару лет, после чего черты их начинали стремительно изменяться. В то время как Герберт оставался прежним, что не могло не вызывать у окружающих его людей недоумения и подспудного беспокойства.

— Кроме вас, здесь есть еще вампиры? — вывел фон Кролока из задумчивости вопрос Нази. Темнота, которая давно уже не являлась для графа помехой, не могла скрыть от его взгляда ни беспокойного блеска в глазах женщины, ни того, как напряженно вцепились в перила ее тонкие пальцы.

— Не считая меня и Герберта, еще двадцать семь, — ответил граф. — Но тебе не стоит слишком волноваться: все они мирно спят в своих могилах на замковом кладбище и пробудятся к жизни незадолго до бала. Только тогда ты, если все же решишься, сможешь взглянуть на них.

— Высшие или низшие? — деловито уточнила Дарэм, на лице которой теперь проступило выражение крайней сосредоточенности.

— Высшие, Нази.

— Вот б… прошу прощения. И что, они весь год проводят под землей?! — поразилась женщина, которая по-прежнему способна была различить лишь силуэт своего собеседника. Однако у нее не вызывало ни малейшего сомнения, что граф в ответ на ее вопрос коротко кивнул. — Но в чем смысл?

— Этот край лишь недавно обрел подобие покоя под крылом Австро-Венгерской монархии, драгоценная моя фрау Дарэм, — фон Кролок изящно облокотился о перила рядом с Нази, задумчиво глядя вниз, туда, где лунные блики, просачиваясь сквозь стрельчатые витражные окна, рисовали затейливые узоры на полу бальной залы. — До середины века власть здесь изменялась стремительно и неконтролируемо, однако влияние Католической Церкви и ордена Иезуитов всегда было велико. Особенно остро ощущалось оно в шестнадцатом и семнадцатом веках. Скажи, в этом твоем загадочном, населенном нежитью мире существовало понятие «Инквизиции»?

— Церковный институт, призванный бороться с ересью? — уточнила Дарэм. — Да, существовало и существует, выполняет функции цензора религиозной литературы, периодически затевает свары с очередными ответвлениями от официальной церкви, самопальными пророками и «братствами», считающими, что они гораздо лучше знают, как стоит трактовать Священное Писание.

— И как же ваше общество некромантов сосуществует с этой организацией? — полюбопытствовал граф.

— Примерно, как два кота в одном доме, — со смешком призналась Нази. — Только мы не общество, Ваше Сиятельство, мы — Орден. Ну а религия... Религия крайне отрицательно относится к колдовству любого сорта, не приветствуя насильственного вмешательства в Божий промысел, однако молитвы, увы, малоэффективное средство против нежити. Способны причинить неудобства, разумеется, и в случае с низшими проявлениями даже серьезно навредить, но окончательно упокоить того же шатающегося в окрестностях кладбища гуля святой крест и молебен не в состоянии. Да и чернокнижника, ступившего на кривой путь обретения величия, распятием можно убить лишь в том случае, если это распятие достаточно велико, а у святого отца довольно сил, чтобы бить им заблудшую овцу по хребту. В то же время некромантией невозможно освятить неспокойное место после зачистки, зарядить божественной силой воду или эффективно защитить жилище от вторжения нежити. Так что они тактично делают вид, что нас не существует, а мы, в свою очередь, вежливо стараемся не попадаться им лишний раз на глаза.

— Ну, а в нашем мире, Нази, церковь совмещает в себе задачу борьбы за спасение человеческой души с искоренением всех проявлений тьмы, — фон Кролок едва слышно хмыкнул. — Так что еще пару столетий назад в Европе бушевала очистительная война. С ересью, с ведьмами и, разумеется, с вампирами, которые слишком пренебрежительно отнеслись к зарождению и становлению Святой Инквизиции. Опомнились они лишь тогда, когда началось массовое уничтожение. Вампиры гораздо сильнее и проворнее людей, однако отнюдь не всесильны, ты, как никто, хорошо это понимаешь. При свете дня мы и вовсе становимся беспомощны и беззащитны, вынужденные скрываться в убежищах, обнаружить которые при должной сноровке ставленникам церкви не составляло особого труда. Сейчас мы действительно находимся в выигрышном положении, но лишь потому, что люди начали забывать о нашем существовании. Мы стали осторожнее и умнее, не привлекая к себе внимания и не беря больше, чем необходимо.

Представь себе постоянно бодрствующую общину из тридцати высших вампиров, Нази, и скажи мне, что первым приходит тебе в голову?

— Массовая резня, — немного помолчав, ответила Дарэм, и фон Кролок удовлетворенно кивнул.

— Именно поэтому лишь я и Герберт охраняем покой этого места, защищая его. В нас обоих довольно сил, чтобы выходить на охоту раз в несколько месяцев, не поднимая лишнего шума и не допуская запустения в окрестностях. Впрочем, Герберт порой бывает небрежен во время своих любовных похождений, и тогда мне приходится уничтожать новообращенных любовников этого мальчишки, однако с годами подобное происходит все реже. А остальные погружены в глубокий сон, — фон Кролок плавным жестом указал Нази на тонущий во мраке зал. — Чтобы на балу восстановить угасающие силы кровью единственной жертвы и вновь уйти под землю. Возраст мой таков, что я вполне мог бы присоединиться к ним, но это означало бы, что все поступит в полное распоряжение Герберта, а меня, признаться, приводит в ужас сама мысль о том, во что он превратит замок.

— Опасаетесь, что он будет не слишком заботливым хозяином? — уточнила Дарэм.

— Опасаюсь, пробудившись в день бала, обнаружить здесь, по меньшей мере, бордель, — поправил ее граф. — А посему, пока я не буду уверен, что могу достаточно ему доверять, я буду вести дела сам. Как ты, наверное, догадываешься, на плечах хозяина замка лежит большая ответственность. Сколь бы иронично это ни звучало, в том числе и за жизни людей в округе.

Дарэм в ответ лишь кивнула. С подобной концепцией она в своей практике столкнулась, пожалуй, впервые, поразившись той аккуратности, с которой действовали местные носферату. Выходило, что за год вампиры убивали трех-четырех человек, что, с точки зрения Нази, звучало откровенно фантастически. Как правило, счет жертв одного высшего вампира за подобный промежуток времени шел на десятки, а никак не на единицы.

Женщина передернулась, представив себе, какой силы жажда сейчас должна была терзать стоящего в полуметре от нее графа. И насколько хорошо он умел ее сдерживать.

— Я по-прежнему не могу понять лишь одного, Ваше Сиятельство, — сказала она. — В чем смысл такого существования для оставшихся вампиров? Что заставило их пойти на это?

— О, — Дарэм голову могла дать на отсечение, что фон Кролок усмехается в темноте. — Здесь все гораздо проще, чем тебе могло бы показаться, Нази: они ждут.

— Чего? — почему-то шепотом спросила женщина.

— Когда мир изменится, милая фрау Дарэм. Когда темнота для человечества перестанет столь разительно отличаться от света, и оно, подобно нам, откроет для себя прелести ночной жизни. Когда мы станем сказкой, если угодно, жутковатой, но интригующей легендой, когда люди забудут, кто такие вампиры на самом деле, и наш образ вместо ужаса станет вызывать интерес, возможно, даже восхищение. Есть что-то безмерно притягательное во тьме, Нази, не так ли? Таинственное, влекущее. И, судя по тому, что я вижу, глядя на этот век, подобные времена наступят совсем скоро: быть может, через столетие, возможно, даже раньше. А мы, поверь, умеем быть терпеливыми, — голос графа звучал мягко, но уверенно, отчего сама суть его речи казалась Дарэм особенно жуткой. Однако, прежде чем женщина успела в деталях вообразить себе описанные перспективы, фон Кролок добавил: — Не советую тебе беспокоиться об этом. Учитывая твою человеческую природу, ты в любом случае не доживешь до того дня, когда мир будет готов к нашему возвращению. В круг твоих увлечений, помимо погонь за нежитью, входит чтение?

— А? — Дарэм усилием воли заставила себя снова сосредоточиться на словах графа. — Да, разумеется.

— В таком случае, вместо того, чтобы размышлять о будущем, тебе стоит увидеть библиотеку, — порекомендовал граф.

— И насколько обширны ваши фонды? — вяло поинтересовалась Нази, отчетливо понимая, что развивать предыдущую тему дальше Кролок не намерен.

Терпеливо дождавшись, пока женщина вновь нетвердо обопрется о его руку, граф шагнул к ведущей вниз лестнице, на ходу пообещав:

— Уверяю, ты будешь впечатлена.

Тишина была настолько плотной, что даже звук шагов в ней умирал, не успев возникнуть. Беспокойная, давящая на уши, она рождалась не из отсутствия всякого шума, а из бесчисленного переплетения звуков настолько мимолетных, что даже обостренный слух вампира не способен был различить их в полной мере.

Где-то там, в реальном мире, в котором осталось лежать на обтянутых шелком подушках гроба его тело, уже рассвело, однако для графа наступление дня означало лишь погружение в еще более глубокую, непроницаемую тьму. За несколько веков фон Кролок так и не сумел привыкнуть ни к царящему в «вампирском сне» безмолвию, ни к абсолютному мраку, в котором не за что было зацепиться блуждающему взгляду.

Это даже нельзя было назвать «чернотой» — цвет здесь попросту отсутствовал, и если бы граф закрыл глаза, в темноте под его сомкнутыми веками было бы больше красок, чем в этом зияющем «ничто». Однако Кролок никогда не позволял себе зажмуриться, по возможности бесстрастно глядя в пустоту, путь через которую он прокладывал год за годом.

Он знал — у этого пути нет конца, равно как нет и смысла. Он никогда не смог бы достичь пределов окружившего его мрака, даже если бы эти пределы вообще существовали. Знал, и все равно шел, потому что остановиться — означало бы сдаться, позволить темноте наполнить себя окончательно, превратив все то, что еще осталось в нем от человека, в собственное подобие.

Отступать граф фон Кролок не привык. Ни на полях сражений, где, равнодушно уткнувшись лицами в жесткую и пыльную, пропитанную кровью землю, остались многие из тех, кого он когда-то знал. Ни при дворе эрцгерцога Карла, где под прикрытием роскоши велись поединки умов и коварства, зачастую куда более жестокие, чем самая кровопролитная бойня.

Когда-то он думал, что только смерть сумеет положить конец его борьбе за то, чтобы его наследники могли по праву гордиться родовым именем Кролоков, однако, как показало время, смерть всего лишь изменила цели его «боя». На этот раз граф сражался не за репутацию, не за влияние, не за будущее и даже не за жизнь, угасшую в его теле двести восемьдесят лет назад, а за жалкие крупицы прежнего себя, которые время, жажда и смертельный холод так и норовили уничтожить.

Где-то в темноте за границами мира граф фон Кролок сделал шаг, за ним еще один, а за ним еще и еще, двигаясь вперед, как делал это каждый день, ни на секунду не поддаваясь искушению просто замереть на месте и признать всю обреченную тщетность своих действий. Давно уже прошло то время, когда он метался в этой пустоте, сначала в поисках выхода, затем — в попытках хотя бы определить границы своей «тюрьмы». Именно здесь Кролок последовательно проходил через все чувства, которые свойственны людям: страх, гнев, отчаяние, уныние, надежда — все это щедро выплескивалось в окружающее его ничто и, поглощенное им, бесследно исчезало до тех пор, пока графу не стало нечего отдавать. До тех пор, пока в нем не осталось ничего, кроме несгибаемого упрямства, которое, благозвучия ради, некоторые именовали «силой воли».

Возможно, именно оно было причиной того, что Кролоку хватало сил бодрствовать, и, может статься, именно оно не давало ему прекратить сопротивление, каждый вечер заставляя его открывать глаза ради того, чтобы с наступлением рассвета умирать и снова продолжать свой упорный путь в никуда.

— Я же говорила, что ваша душа по-прежнему остается при вас.

На фоне всеобъемлющей, вечной тишины донесшийся откуда-то сбоку голос показался фон Кролоку настолько оглушительным, что у него тонко зазвенело в ушах, точно после слишком близкого пушечного залпа.

Хотя, вероятнее всего, виной тому была вовсе не громкость звука, а то, что здесь он был абсолютно невозможен.

Все еще не веря в происходящее и при этом больше всего боясь убедиться, что это — лишь игра его окончательно повредившегося сознания, граф фон Кролок сделал то, чего ни разу не делал за все годы своего посмертия — остановился.

* * *

Хозяйская гостья безропотно съела предложенный завтрак, как обычно, поблагодарив Куколя за труды, что всякий раз вызывало у него явственно ощутимое удовольствие. Живые люди в замке появлялись редко, как правило, лишь за несколько дней до бала, и общаться с вампирским слугой не стремились. Одурманенные зовом графа, они пребывали в неизменно восторженном состоянии, лишь изредка обращая внимание на присутствие Куколя, полностью захваченные предвкушением праздника, на котором им была уготована роль главного блюда. В деревне же, куда он время от времени выбирался за покупками, народ и вовсе шарахался от уродливого, в три погибели согнутого человека, облаченного в криво сидящий на нем овчинный тулуп.

Фрау Дарэм тоже нельзя было назвать слишком уж общительной, однако эта женщина относилась к нему так, как если бы Куколь был, как все — нормальным человеком, с которым можно обменяться ничего не значащими замечаниями относительно погоды, прояснить интересующий ее вопрос или, как в случае с завтраком, показать, что она ценит его кулинарные усилия. Однажды она даже попыталась присоединиться к его хлопотам по уходу за замком, однако Куколь ясно дал понять, что помощь ему не нужна — от него, как от слуги, и так требовали слишком мало, чтобы он позволил кому-то взять на себя хотя бы часть его дел.

Дарэм восприняла этот протест с полным пониманием и о помощи по хозяйству речи больше не заводила: тихо бродила по замку или спала, восстанавливая силы после ночных бдений с Его Сиятельством.

До появления в замке живой гостьи граф по ночам обычно либо отправлялся по своим делам, либо проводил время в библиотеке или гостиной за чтением или долгими разговорами с сыном, а порой и просто глядя на пылающий в камине огонь неподвижным, отрешенным взглядом, который всегда вызывал в Куколе подспудное беспокойство. С приближением ежегодного бала забот у фон Кролока прибавлялось, и он становился куда более собран и деятелен — охота за новой жертвой, насколько знал Куколь, была делом весьма тонким и изощренным, требующим от его хозяина терпения и изобретательности.

Однако, стоило Их Сиятельству принести в замок неясно для чего подобранную им в поселке больную служанку трактирщика, как в привычном порядке наметились некоторые изменения.

Странно было то, что фрау Дарэм явно не была одурманена — уж что-что, а последствия вампирского очарования горбун ни с чем бы не перепутал — однако общество вампиров она воспринимала с тем же непонятным спокойствием, с каким реагировала на внешность Куколя. И вместо того, чтобы затаиться в щедро выделенных ей для проживания покоях, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания хозяев, эта особа по ночам вела с хозяином замка долгие беседы.

Вот, скажем, вчера: битый час бродили по коридорам, переговаривались негромко, а затем почти до рассвета засели в библиотеке. И разговоры все сплошь странные — Куколь из любопытства послушал немного. О каких-то тропах, инквизиции, материях с энергиями, о ритуалах и демонах, о религии, да о книгах. Вампирский слуга отчаялся что-либо понять и оставил свои попытки разобраться в происходящем в тот момент, когда Их Сиятельство сказал, что где-то здесь на полках стоит какой-то «Лемегетон»⁽¹⁾, на поиски которого они с фрау Дарэм тут же и отправились в глубину библиотеки.

Если горбун что и осознал с ясностью, так это то, что для трактирной "девки на побегушках" фрау Дарэм знает слишком уж много мудреных и заковыристых слов — достаточно, чтобы не только речи Кролока разобрать, но и ответить ему в том же духе. По всему видно — образованная. Вот только, зачем образованной женщине устраиваться на грязную работу к Шагалу в их захолустье, Куколь понять никак не мог, равно как и того, зачем она его хозяину понадобилась. Однако долго ломать голову над этим вопросом горбун не стал, придя к разумному выводу: черт его, графа, разберет, что за новое развлечение он себе завел. Главное, чтобы доволен был, а остальное — не его, Куколя, забота.

Однако сегодня странностей в поведении хозяйской гостьи обнаружилось столько, что не обращать на них внимание стало выше его сил — расправившись с завтраком, женщина принялась бродить по замку, изредка что-то бормоча себе под нос. Подметая подолом своего серого платья каменные плиты пола, она обошла сначала восточное крыло, а потом с раздосадованным видом отправилась в западное. На одни комнаты она бросала лишь беглый взгляд, в других останавливалась, закрывая глаза, и на некоторое время замирала в неподвижности.

Заинтересованный и настороженный этими блужданиями Куколь старался не выпускать женщину из виду, один раз даже спросив, что именно она ищет, однако фрау Дарэм отделалась лишь коротким: «Найду — скажу», и горбун посчитал за лучшее просто понаблюдать со стороны.

Эти непонятные поиски завершились в дальней части западного крыла замка, в зале со сводчатым потолком и узкими витражными окнами, из которых на мраморный пол падали расцвеченные лазоревым и алым лучи бледного зимнего солнца. Окинув взглядом затянутые паутиной углы, начисто содранную со стен штукатурку и пустую, некогда украшенную позолотой нишу у восточной стены, она шумно потянула носом и сказала:

— Великолепно. Куколь, это ведь — бывшая капелла, я права? — видя озадаченный взгляд собеседника, Дарэм пояснила: — Замковая церковь, место для частных богослужений.

Куколь в ответ только и мог, что плечами пожать, поскольку о былом предназначении этого зала он понятия не имел, так что и ответить на вопрос никак не мог.

— Определенно она… — тем временем протянула женщина, трогая рукой шершавую, выщербленную стену. — Могу представить, как новые хозяева с ней намучились. И напрыгались, заодно, недаром тут словно ураган прошелся. Икон нет, алтарь разнесли, даже фрески со стен сбили… Поди, людей засылали, сами бы не сунулись… поработали на славу, а все равно что-то здесь еще осталось... Послушайте, Куколь, мне нужно двенадцать свечей. Можете принести?

— Э? — удивился горбун, не сразу сообразив, что явно беседующая сама с собой Дарэм обращается именно к нему. — Аэм?

— Нужно, — коротко откликнулась женщина, но, очевидно, поняв, что этот ответ горбуна совершенно не устраивает, добавила: — Я хочу провести один эксперимент. Для меня и для того, чем я занимаюсь, очень важный. Даю слово, что вашим хозяевам он ничем не угрожает, я в любом случае не покину пределов этой комнаты. Можете лично запереть дверь снаружи, главное, к вечеру вернуться не забудьте. Ну, так что, мы пришли к соглашению?

Куколь еще немного поколебался, а затем все же кивнул, решив для себя, что дверь он обязательно запрет. Мало ли, что у этой особы на уме — недаром же фон Кролок велел на день закрывать склеп на замок, чего прежде не водилось.

— И нож какой-нибудь тоже принесите, пожалуйста. Желательно, поострее.

Уже почти скрывшийся за дверью Куколь неторопливо оглянулся, пытаясь изобразить на лице все те сомнения, которые у него вызывали такие вот невинные просьбы, однако фрау Дарэм осталась абсолютно невозмутима, глядя на горбуна все так же выжидательно. То ли с мимикой у него было неладно, то ли женщина очень плохо понимала даже очень недвусмысленные намеки.

— Если бы я хотела вам как-то навредить, я бы уже давно стащила какой-нибудь кинжал из оружейной. А уж в вампиров ножом тыкать — вообще занятие глупое и бессмысленное, — показав, что с умением выражать эмоции у Куколя все в порядке, наконец, миролюбиво заметила она, заставив Куколя признать, что утверждение это вполне разумно.

— Ыте, — хмуро сказал он, направляясь обратно в сторону центрального крыла и размышляя о том, что, кажется, перед балом ему придется докупать в трактире Шагала так расточительно используемые свечи.

* * *

Несмотря на то, что в мире Нази религия безапелляционно утверждала, будто «всякая тварь, из чрева смерти рожденная, суть оскорбление промысла Божия, духа не имеющая, бессмысленно существующая и лишь пороком, гладом и жаждою осквернить все, чего коснется, одержимая», некроманты доподлинно знали — у некоторых видов нежити душа все-таки есть. Впрочем, относительно всех остальных перечисленных церковниками качеств возражений у них, как правило, не возникало.

Собственно, определенные категории нежити и вовсе представляли собой одну только душу — изломанную, неприкаянную, полную ярости, но, тем не менее, душу. Многочисленные подвиды призраков являлись тому прямым и неоспоримым доказательством.

Имелась душа и у вампиров.

Как сама Дарэм накануне заявила графу — именно душа поддерживала в немертвых подобие жизни, именно ее силами и возможностями определялась стойкость и облик их телесной оболочки. И пускай в теории вампиры были абсолютно бессмертны, на практике слабые, не наделенные достаточной энергией души истощали себя с годами, сначала повергая вампира в подобие затяжного сна, а затем и вовсе теряя связь с мертвым телом, оставляя его тихо разлагаться и уходя за грань уже навсегда. Поэтому-то некромантов и учили определять силу немертвого, опираясь на его внешний вид: чем меньше отличий от человека, тем сильнее противник. Сильнее и опасней.

До вчерашнего дня Дарэм была твердо уверена, что душа пребывает в теле вампира неотлучно, в дневное время попросту «гася» сознание, не нужное оцепеневшему телу. Да и в специализированных трактатах, посвященных нежити в целом и вампирам в частности, Нази никогда не попадалось информации, касающейся того, что именно происходит с немертвыми, покуда они «спят» в своих гробах или иных, по преимуществу темных и хорошо скрытых от праздного взгляда местах. По зрелом размышлении, отсутствие подобной информации не вызывало у Дарэм ни малейшего изумления — едва ли в ее мире существовало много вампиров, готовых поделиться со смертными какими бы то ни было данными на сей счет.

«...То, что ты называешь тропами, по описанию удивительно точно совпадает с состоянием нашего дневного сна» — эта фраза, вскользь брошенная графом во время их недавней беседы, решительно не шла у Нази из головы, и она никак не могла отделаться от ощущения, что в ней есть некая изощренная и, в то же время, неумолимая логика.

Изнанка сама по себе была «родиной» огромного количества разнообразной «бездуховной» нежити, так что, вполне вероятно, что и нежить, душой наделенная, имела с ней связь куда более крепкую, нежели оговаривалось в сводах теоретических знаний. Наверняка, Дарэм даже не была первым некромантом, собравшимся проверить подобную теорию, однако никаких свидетельств об исследованиях этой темы «предшественниками» история ее мира не сохранила.

Получив от Куколя все необходимое, Нази плотно закрыла за собой дверь, почти тут же услышав снаружи лязг засова. Дарэм против подобных мер предосторожности не возражала — горбун, со своей стороны, был абсолютно прав: поводов для доверия у него не было — и женщина лишь надеялась, что фразу касательно того, что к вечеру ее неплохо было бы выпустить, Куколь не пропустил мимо ушей.

Отложив свечи и кинжал в сторону, Нази мысленно прикинула площадь необходимой ритуальной фигуры и, опустившись на колени посреди заброшенной много веков назад капеллы, аккуратно расправила лист бумаги, в который еще утром завернула несколько особенно прочных и крупных углей из камина.

Как всегда, не лучшее время, и уж точно не лучшее место для подобных экспериментов: в ее мире Дарэм не потребовались бы ни свечи, ни круг. В особенно удачные, безлунные ночи грань между реальностью и Изнанкой размывалась настолько, что, подойдя к любой двери, Нази могла сосредоточиться, толкнуть ее и шагнуть на тропы. В такие ночи приходилось, скорее, следить за тем, чтобы открывать именно материальные двери. В такие ночи Дарэм старалась не приближаться к зеркалам, не желая видеть в глади отполированного стекла то, что отражалось там, помимо нее самой.

День, даже в ее реальности, не был временем некромантов, живущих и ведущих свои дела в темноте, точно так же, как их основные противники. Поэтому Нази и влилась в "режим" обитателей замка с такой непринужденной легкостью — ей почти не пришлось приспосабливаться, ибо полутора месяцев, проведенных под крышей трактира, было недостаточно, чтобы изменить сформировавшуюся за десятилетие привычку спать при свете солнца и бодрствовать по ночам.

С «местом» выходило и того хуже: у Дарэм не было ни малейшей гарантии, что даже формирование точки фокуса, затеянное ради обыкновенного выхода на тропы, даст свои плоды, однако она все равно намерена была попробовать. И дело было не только в желании подтвердить или же опровергнуть внезапно возникшую догадку, но и в том, что от ее успеха зависело, сумеет ли она осилить куда более серьезный и энергоемкий ритуал, призванный провести ее по тропам обратно в мир, который она так неожиданно и странно покинула. Разумеется, если она каким-то чудом ухитрится выбраться из замка живой.

Очертив углем по возможности ровную окружность таких размеров, чтобы даже в случае падения на пол ни одна часть ее тела не оказалась за его границами, Дарэм начала выводить по внутреннему контуру цепочку идеограмм. За годы практики этот ряд знаков стал для Нази настолько привычным, что ей давно уже не требовалось напрягать память — нужные символы сами ложились в строку. Женщина негромко вздохнула, отчетливо вспомнив, с каким непроницаемым выражением лица Винсент наблюдал за тем, как его супруга медленно, через каждые два символа сверяясь с трактатом, вычерчивала свои первые ритуальные фигуры. И какой идиоткой она чувствовала себя, когда муж, сверху вниз глядя на плоды ее упорной и кропотливой работы, произносил:

«Весьма посредственно. Начинай снова».

И она начинала снова. И снова. И снова. До тех пор, пока судорогой не сводило пальцы. Лишь тогда Винсент позволял ей остановиться — до следующего раза.

Тогда это казалось изощренной пыткой, и только начав настоящую практику, она в полной мере поняла, чего добивался от нее супруг: Нази Дарэм способна была безошибочно начертить и разметить любую из десяти базовых фигур за считанные минуты. В кромешной темноте, под вопли умирающих, с беснующейся нежитью за спиной.

Решительно отогнав от себя воспоминания, Дарэм расставила свечи, порадовавшись тому, что Куколь не пожалел для нее новых — белого воска с неоплавленными фитилями. Спичек у Нази не было, да они ей и не требовались. Если все пойдет так, как должно, свечи вспыхнут сами, становясь ее «якорями» в этой реальности — как только они догорят, ее выбросит с троп обратно, что бы там ни произошло.

Фанатики от религии, коих в ее мире всегда было полно, назвали бы ее действия осквернением дома Божьего — приравнивать некромантов к сатанистам всегда было чрезвычайно модно. К счастью, официальная церковь подобных воззрений не поддерживала, поскольку точно знала — среди людей, не принадлежащих к институту церкви, не сыщется, пожалуй, никого более верующего, чем официально вошедший в Орден некромант. Впрочем, это нельзя было в полной мере называть «верой» — здесь куда более уместным было слово «уверенность».

Бог дарил свет, созидал, порождал жизнь, однако смерть также была проявлением его воли, и все они — и церковники, и некроманты — так или иначе взывали к ней. Разница всегда заключалась только в выборе этих самых проявлений. Именно поэтому Дарэм для проведения ритуала и выбрала место, где когда-то совершались религиозные обряды, надеясь, что сила отзовется на ее призыв.

И сила действительно отозвалась — Нази ощущала ее, все еще витающую здесь эхом давно умолкших молитв, тонким, затерявшимся в пыльной паутине запахом ладана и свечного воска. Она отвечала слабо, похоже на едва ощутимую вибрацию, но все же отвечала.

Дарэм привычным жестом обхватила рукой лезвие кинжала и резко дернула рукоять: теплая кровь собралась в сложенной «чашечкой» ладони, тихой дробью застучали по полу срывающиеся вниз тяжелые алые капли. Пульсация силы прирастала, превращаясь сначала в отдаленный гул, а затем в тягучий, ритмичный грохот.

Не торопясь, но не позволяя себе ни секунды промедления, Дарэм обмакнула палец в кровь и начертила поверх выписанной углем формулы еще несколько дополнительных знаков, машинально бросив взгляд на собственное запястье, туда, где кожу с внутренней стороны пересекали тонкие белесые нити шрамов, по которым в ее мире безошибочно можно было узнать практикующего некроманта. Или крайне неудачливого самоубийцу.

Двенадцать на левой руке, семнадцать на правой — получалось, что нынешний обряд можно было считать ее маленьким юбилеем.

«Дверь» Нази почувствовала мгновенно: она всегда была там, на границе между сном и явью, однако, если раньше Дарэм хватало легкого толчка, открывающего дорогу в выстуженный мир изнаночной стороны бытия, то сегодня ей пришлось потратить немало усилий — даже с учетом круга и ритуала, ощущение у Нази было такое, словно она вручную пытается провернуть тяжелый мельничный жернов. Пульс стучал в висках, лоб покрылся испариной, и в какой-то момент Дарэм подумала, что в этой битве она потерпит позорное поражение, однако реальность, пускай медленно, пускай через колоссальное сопротивление, но все же поддавалась. Внешние звуки отдалились, отошли на второй план, и теперь Нази не слышала ничего, кроме натужного стука собственного сердца.

Стук этот становился все глуше, все медленнее, словно увязая в накрывшем капеллу плотном, глухом коконе. Дохнуло в лицо не существующим в этой реальности, лишенным всякого запаха и вкуса ветерком, потянуло холодом, выстудило замершее на полу тело, подобралось к самому сердцу. Откуда-то издалека до слуха Дарэм донеслось несколько тихих хлопков, с которыми вспыхнуло на кончиках фитилей живое пламя — ее ориентир, призрачная гарантия возвращения.

Последний, кажется, на целую вечность растянувшийся удар сердца — и, наконец, гулкая, всеобъемлющая тишина. Нази открыла глаза, глядя в простирающуюся перед ней бесконечную темноту.

* * *

Тропа легла под ноги мгновенно, словно только и дожидалась, пока Дарэм сделает шаг. Блеклым сизым дымком вилась она в темноте, отчетливо различимая лишь до той поры, пока на нее смотришь — стоило отвести взгляд, и дорога развеивалась бесследно, оставляя вместо себя десятки новых, ветвящихся путей, похожих на переплетение кровеносных сосудов. А там, в промежутках, разделяющих тропы, был только густой, непроницаемый мрак, и Нази доподлинно знала, что каждый такой «зазор», каким бы тонким и незначительным он ни казался, скрывает в себе еще одну бесконечность.

Дарэм присмотрелась и уверенно выбрала одну из узких, едва заметных тропинок — у Изнанки не было географии, не было карт, которые можно было бы нарисовать, не было указателей и вешек. Только воля и направление, которое с годами некроманты учились определять почти мгновенно и безошибочно.

И снова, как и всякий раз, ощущение, что темнота смотрит на нее миллионами невидимых глаз, перешептывается за спиной эхом чужих голосов, наваливалось на Дарэм — давно уже не пугающее, но все еще смутно тревожное и тоскливое.

Немного в стороне от выбранной ею тропинки медленно дрейфовал, слегка мерцая, туманник — старый, уже потерявший обличие, похожий на подгоняемый ветерком клок дыма. На появление Дарэм он отреагировал вяло: качнулся было в ее сторону, выпустив несколько сероватых «щупалец», и снова затих, уныло колыхаясь. Сейчас уже невозможно было определить, кто это: неприкаянная душа, так и не нашедшая пути в темноте, очередной незадачливый самоубийца, решивший избавить себя от земных проблем и навсегда застрявший здесь, никому не нужный и никем не услышанный, или то, что осталось от одержимого, тело которого отошло в собственность очередной твари. Сознание его давно уже угасло, оставив вместо себя лишь простенький набор рефлексов.

Однако туманник был всего лишь первым.

Они стекались к тропе беззвучно и плавно, проступая из темноты, как проступают начертанные симпатическими чернилами рисунки на плотном листе бумаги. Некоторые — утратившие форму, некоторые — плотные, почти осязаемые, почти похожие на людей. Души, заблудившиеся, проклятые, получившие отказ в упокоении за гранью. От Нази, сколь бы мало в ней теперь ни осталось жизни, во все стороны расходилась волна силы, которая для местных обитателей была подобна теплу огня посреди лютой и бесконечной зимы.

Бражниками, бессильно бьющимися в стекло, за которым сияет зажженная лампа, они обступали тропу, бескровные рты шевелились, быть может, в мольбе, а может, в вечном проклятии ей, живой, равнодушно проходящей мимо. И только Нази знала, какой выдержки требовало это равнодушие, эта прямая спина и твердый, размеренный шаг.

«Искушение состраданием, — словно наяву прозвучал у нее в голове голос мужа. — Существует и такое. Никогда не забывай — каждый, оставшийся на тропах, остался там по веской причине, и не тебе решать, кто и когда снова найдет свою дорогу. Не жалей мертвых, это удел Бога. Жалей живых, которых ты действительно можешь спасти».

Бледные лица поворачивались ей вслед, силуэты накладывались друг на друга, сливаясь, образуя почти непроницаемую дымку — бессильные ступить на тропу без посторонней помощи, не видящие друг друга и не подозревающие о существовании себе подобных. Каждая душа, потерявшая тропу, пребывала здесь в одиночестве.

В стороне вынырнул из тьмы и замер в отдалении высокий силуэт, безошибочно узнаваемый даже с такого расстояния, и Нази прошипела сквозь зубы нецензурное ругательство. Дух сделал манящий жест рукой, однако женщина, не сбиваясь с шага, прошла мимо, заставив себя не всматриваться в до боли знакомые черты собственного мужа. Точнее, в то, что пыталось им казаться.

Почти каждый из них за свою жизнь успевал кого-то потерять: родителей, сестер и братьев, жен, мужей или — совсем уж редко — детей. И здесь, на тропах, обитало то, что, без труда проникая в сознание, вытаскивало на поверхность и являло каждому тот образ, который он в глубине души отчаянно жаждал увидеть. Это существо не относилось ни к духам, ни к нежити, ни к демонам, оно никогда не показывалось на глаза, скрываясь за густой пеленой темноты, и сами некроманты именовали его «последним соблазном».

Дрогнешь, поддашься ему, сделаешь шаг со спасительной тропы навстречу зовущему тебя мороку — и навсегда останешься блуждать во мраке, как сотни и тысячи до тебя.

До первого своего визита за грань Дарэм считала, что во всем этом нет ровным счетом ничего сложного: всего-то и надо, что не поддаваться на провокации. Однако, на деле оказалось, что не поддаваться на них гораздо труднее, чем она могла себе представить. Раньше ее личной «ловушкой» был отец, по которому Нази отчаянно скучала все те восемь лет, что прошли с момента его смерти. Теперь же место отца безраздельно занял Винсент, и пускай одна ее часть твердо знала, что это лишь фантом, порожденный ее собственной тоской по мужу, другая часть отчаянно рвалась к нему, сдерживаемая лишь усилием воли самой Дарэм.

Именно сейчас она в полной мере осознала, как "попался" Фридрих — ее ровесник, так же, как и сама Нази, проходивший обучение у своего наставника. Он выдержал все испытания, не раз выходил на тропы и проводил ритуалы, он прекрасно знал о «последнем соблазне», успешно преодолевая его раз за разом.

Спустя месяц после смерти скончавшейся от холеры жены он шагнул с тропы, так и не вернувшись в мир живых. Должно быть, он и сейчас был где-то здесь. Возможно даже, среди тех, мимо кого Дарэм только что прошла.

Что-то в темноте содрогнулось, словно там, за границами видимости, плеснула плавниками, закручивая вокруг себя потоки пространства, гигантская глубоководная тварь — морок распался, и Нази, пожалуй, вздохнула бы с облегчением. Если бы здесь вообще существовало такое понятие, как «дыхание».

Искать пришлось долго. Настолько долго, что Дарэм уже успела подумать, будто все ее предположения были всего лишь очередной несостоятельной претензией на «великое открытие», однако некое шестое, если не сказать, десятое чувство гнало ее все дальше по выбранному пути — случая зайти так далеко, как сейчас, ей не выпадало еще ни разу.

Духи остались где-то позади, зато туманники стали попадаться все чаще, однако это Нази не беспокоило. Куда больше беспокоил ее гелиофоб девятого чина⁽²⁾, который пока держался поодаль, едва различимый во мраке, но следующий за ней вот уже довольно продолжительное время. Сунуться на тропу он, разумеется, не мог, но Дарэм прекрасно ощущала его пристальный, немигающий взгляд и не сомневалась, что раньше или позже он попытается вступить в переговоры. Однако все эти размышления мгновенно вылетели из ее головы, стоило ей, наконец, отыскать графа. Дарэм некоторое время удовлетворенно рассматривала душу Их Сиятельства, которая сама по себе являлась доказательством верности ее теорий, после чего заметила:

— Я же говорила, что ваша душа по-прежнему остается при вас.

Дух фон Кролока на мгновение замер, а затем медленно повернул к ней бледное лицо — Дарэм отчетливо видела, как сужаются, фокусируясь, черные провалы зрачков в его слепо распахнутых глазах. Что поразило женщину больше всего, так это то, насколько ясными и определенными были все черты его облика. И это спустя триста лет скитаний по Изнанке! Нази завороженно рассматривала его, в очередной раз дивясь тому, сколько же в графе на самом деле было заложено сил — даже сейчас, спустя века, можно было сказать, что душа фон Кролока видом своим почти в точности совпадала с его оставленным в реальном мире телом. Разве что выглядела, в некотором роде, еще хуже: в отличие от трупа, дух графа казался более изможденным и при этом странным образом более молодым и худощавым, пускай и все таким же высоким. "Одет" он был странно — в плотный дублет с глухим воротом, еще более устаревший, нежели привычный Нази камзол, и сапоги, явно предназначенные для верховой езды. Похоже, именно таким Кролок "запомнил" человеческую версию самого себя, поскольку облик души всегда зависел исключительно от ее собственного представления о себе.

— Дарэм... — очевидно, наконец справившись с изумлением, едва слышно и поразительно неуверенно произнес граф. Нази в ответ не нашла ничего лучше, чем пожать нематериальными плечами, поскольку фон Кролок, с ее точки зрения, констатировал очевидное.

— Рада, что вы меня узнали, — немного помолчав, все-таки откликнулась она, слегка удивленная тем, насколько вяло фон Кролок отреагировал на ее неожиданное появление там, где он вот уже много лет пребывал в одиночестве. Однако последующие действия графа наглядно показали, что ее визит произвел на него куда более сильное впечатление, чем Нази сперва показалось.

— Дарэм, — уже гораздо тверже и отчетливее повторил фон Кролок, в пару стремительных шагов преодолевая расстояние, отделявшее его от тропы, на которой стояла женщина, и… остановился, врезавшись в незримую преграду. Бледная его ладонь осторожно легла на защитный барьер, и Нази в последний момент удержала собственную руку, уже поднявшуюся было, чтобы коснуться этих длинных, вполне человеческих, пальцев в ответ.

Фон Кролок смотрел на нее так, как не смотрел еще, пожалуй, никто: пристально, жадно, с сомнением и надеждой, словно на нечто, в существование чего он отчаянно желал, но все еще не решался поверить. Так, будто здесь и сейчас не существовало никого, кто был бы нужен ему сильнее, чем Нази Дарэм.

— Думаю, вы, Ваше Сиятельство, согласитесь, что наша встреча — лучшее доказательство того, что я говорила вам правду? — совершенно растерявшись под этим пронизывающим, сокрушительным по своей силе взглядом, тихо спросила она.

1) Лемегетон, он же "Малый ключ царя Соломона" — гримуар по христианской демонологии и гоетии (читай, магии)

Вернуться к тексту

2) гелиофоб девятого чина — демон не выносящий света (по классификации Гаваццо (1603 г.) девятый чин присваивается демонам отвечающим за соблазн и искушение

Вернуться к тексту

Автор одной из прочтенных фон Кролоком лет десять назад книг утверждал, будто длительное пребывание в тишине способно вызвать у человека весьма правдоподобные слуховые галлюцинации, точно так же, как постоянная темнота способствует появлению галлюцинаций зрительных. В этой книге говорилось, что человеческий разум, находясь в абсолютной изоляции, отчаянно пытается «зацепиться» за любой внешний раздражитель, и в случае, если такового не находится, создает его самостоятельно.

Двести семьдесят восемь лет ежедневного пребывания в личном «ничего», с точки зрения графа, были сроком вполне достаточным для того, чтобы сознание начало шутить со своим хозяином подобного рода шутки. И сейчас, глядя на стоящую в паре шагов от него Нази Дарэм, граф не мог с точностью утверждать, что ее присутствие здесь не является прямым свидетельством настигшего его, наконец, безумия.

— Что же вы?… — робко сказала Нази, которую затяжное молчание и взгляд фон Кролока странным образом заставляли волноваться все сильнее. — Скажите что-нибудь... У нас не так много времени.

— Я не до конца убежден в твоей реальности, — наконец проговорил граф, своим замечанием вызвав у Дарэм изумление, веселье и восхищение одновременно.

— Нет, это просто потрясающе! — тряхнув головой, воскликнула она и, немного расслабившись, поинтересовалась: — Ваше Сиятельство, скажите, вас, в вашем родном веке, за мировоззренческую позицию, случаем, не били?

— Пока я был жив, бить меня, разумеется, пытались, однако такого повода для общественного недовольства я не припоминаю, — фон Кролок провел ладонью по невидимой преграде, отделяющей его от Нази. Ощущение было странным: пальцы словно увязали во внезапно уплотнившемся пространстве. — А ты полагаешь, стоило?

— Скажем так: я бы не удивилась, — дипломатично заметила Дарэм. — Никогда бы не подумала, что однажды повстречаю вампира, который, со своей-то природой, ухитрится быть настолько убежденным агностиком, да еще и скептиком в придачу! Даже сейчас, находясь почти в загробном мире и глядя прямо на меня, вы подвергаете сомнению все, включая мое присутствие.

— В моем положении, Нази, нет ничего опаснее иллюзий, — сказал фон Кролок, и добавил: — Разум — это, по сути, все, что сохраняет меня таким, каков я есть.

— Боитесь сойти с ума? — Дарэм невольно сделала еще полшага вперед, пытаясь лучше разобрать выражение на жемчужно-белом, чуть фосфоресцирующем лице графа, который за время их разговора так и не отвел столь нервирующего ее пристального взгляда, словно опасался, что Нази немедленно исчезнет, стоит ему хотя бы на секунду перестать на нее смотреть.

— Да, — немного помолчав, согласился фон Кролок. — Это одна из тех немногих вещей, которых я боюсь по-настоящему.

Кто бы ни наделил людей разумом, он создавал его для смертных, век которых был короток. И с каждым новым десятилетием, проведенным в осмысленном посмертии, граф все сильнее опасался, что его сознание не выдержит давления времени. Оно неизбежно и необратимо менялось с годами, и фон Кролоку очень хотелось верить, что он все еще способен уследить за этими изменениями, контролируя их. Контролируя себя.

— Понимаю, — Дарэм зябко передернула плечами. Холод Изнанки вгрызался в нее все глубже, вытягивая из души скудные остатки тепла. Вместе с жизнью. — Но здесь вам бояться нечего, Ваше Сиятельство. Ваш разум остался во внешнем мире, а душа не может сойти с ума, точно так же, как не способна она и на галлюцинации. Они — порождения вашего мозга, который сейчас находится в... хм… иной плоскости бытия.

— Допустим, — фон Кролок кивнул, признавая, что в доводах Нази присутствует вполне определенная логика, и решительно отгоняя от себя мысль о том, что он просто слишком хочет, чтобы эта логика там была. — Каким образом ты смогла меня найти? За все эти годы я…

— Никого здесь не встретили? — мягко закончила за него Дарэм. Впервые, пожалуй, она видела фон Кролока настолько взволнованным. До этого момента ей казалось, будто невозмутимое спокойствие графа не способны нарушить никакие обстоятельства, пускай даже и самые фантастические. Впрочем, самообладание также являлось порождением разума, а не души, так что, вероятно, удивляться подобному поведению Кролока совершенно не стоило. — Таковы правила, Ваше Сиятельство. По пути сюда я видела несколько сотен душ, которые, так же, как и вы, уверены, что они в полном одиночестве. Каждый тут существует в собственной бесконечности.

Нази попыталась представить себе, что такое веками находиться в месте, где нет ничего, кроме всеобъемлющей пустоты, тьмы, холода и звенящей в ушах тишины, однако даже от самой этой попытки веяло такой безысходной жутью, что женщина предпочла вновь сосредоточиться на собеседнике.

— Я же, благодаря своей, хм… профессии, теоретически могу найти здесь кого угодно, — продолжала она. — Выражаясь образно, я — зрячая в стране, населенной в основном слепцами. Впрочем, о цене таких возможностей я вам недавно рассказывала.

— Да, я помню, — торопливо согласился фон Кролок и, резко сменив тему, спросил: — Почему я не могу к тебе прикоснуться?

— Потому что я стою на тропе, — откликнулась Нази, отметившая про себя то, насколько требовательно прозвучал последний вопрос. — А еще — потому что я все еще жива. Если для вас это место — дом или, точнее сказать, тюрьма, то для меня это — бесчисленное множество дорог, по которым я, при желании, могу идти, куда мне вздумается. Вы же, в свою очередь, не можете ни увидеть этой дороги, ни, тем более, ступить на нее. По крайней мере, пока.

— Пока? — уточнил граф, прикладывая к барьеру и вторую руку тоже. Он точно знал, что эту незримую преграду ему не преодолеть, сколько бы он ни приложил усилий. Точно так же, как все эти годы знал, что ему никогда не достигнуть стен своей чересчур просторной одиночной камеры.

— Некоторые души рано или поздно могут сами найти путь в темноте и получить свой шанс отправиться в мир иной по-настоящему, — пояснила Дарэм. — Церковь учит нас, что такой шанс дается каждому, и что немаловажную роль здесь играет покаяние. Вот вы раскаиваетесь, Ваше Сиятельство?

На этот раз фон Кролок, прежде чем ответить, не колебался ни мгновения, и Нази не могла бы сказать, что сильно удивилась, когда он сказал:

— Нет, Нази. Уже нет. — по призрачным губам пробежала кривая, знакомая женщине по «внешнему миру» усмешка. — Когда-то я действительно сожалел о многих своих поступках и немало размышлял о том, какой была бы моя жизнь, прими я иные решения и сделай иной выбор. Однако сейчас, по-настоящему и искренне, я ни о чем не жалею и ни в чем не раскаиваюсь.

— Даже в том, что год за годом пьете из людей кровь, убивая их? — осведомилась Дарэм, стараясь не смотреть через правое плечо графа, за которым, посверкивая изжелта-алыми глазами, маячил давешний гелиофоб, присутствия которого фон Кролок по вполне понятным причинам совершенно не ощущал.

— Сожалеть можно лишь о собственном выборе, а вампиром я стал отнюдь не по своей воле. Все, в чем меня можно винить, так это в том, что я оказался в неудачном месте в не лучшее время. А значит, я не нахожу ни малейшего повода для раскаяния в том, что существую по законам, не мной определенным и не мной же выбранным.

— А если бы у вас был выбор — обратиться или умереть так, как умирают люди? Пусть не тогда, но теперь?

— Это сложный вопрос, Нази. Я не готов дать на него ответа, — фон Кролок отрицательно покачал головой. — Однако, как мы только что выяснили, для моей души шанс однажды найти тропу — ничтожно мал, а значит, и говорить об избавлении от «бремени» вампирского бытия бессмысленно, чего бы я на самом деле ни желал.

Он и в самом деле не знал, променял бы он века «неумирания» на свободу от собственного посмертия. Лет двести назад он, не раздумывая, сказал бы «да». Однако, чем больше проходило времени, тем крепче он привязывался к своему существованию. И, не имея привычки лгать самому себе, фон Кролок хорошо понимал, что причиной подобной привязанности являлся тривиальный человеческий страх перед неизвестностью.

Тогда, в свои тридцать восемь, прекрасно сознавая, что его жизнь может закончиться в любой день и в любую минуту, граф не боялся. Этот гадкий, низменный страх начал пускать ростки в его душе уже после того, как умерло его тело. Чем дольше длилась «жизнь», чем более предсказуемым и понятным становился мир вокруг, тем сильнее становился и подспудный ужас фон Кролока перед перспективой окончательной гибели, за порогом которой его ожидало нечто, о чем граф, со всем своим опытом, всей своей властью и всеми своими познаниями не имел ни малейшего представления.

— А ведь в твоих силах спасти эту заблудшую душу, верно, некромант? — голос у гелиофоба оказался вкрадчивый, мягкий, обволакивающий. — Почему бы тебе не сказать ему правду? О том, что барьер между вами существует только для мертвых, о том, что ты прямо сейчас можешь протянуть руку и вывести его на тропу, подарить ему свободу?

«Мимо, — подумала Дарэм, прекрасно зная, что ей не обязательно говорить вслух, чтобы быть услышанной. — Я здесь не потому, что хочу его спасти».

— Пускай шанс и мал, но он по-прежнему существует, — обращаясь к графу, сказала она.

— Неужели? — деланно удивился демон, неприятно растягивая безгубую, узкую щель рта в подобии усмешки. — Тогда почему ты здесь?

— Что ж, не стану спорить. Я слишком несведущ в настолько тонких материях, — почти одновременно с гелиофобом отозвался фон Кролок. — Однако я хотел бы задать тебе вопрос, Нази. Почему ты здесь?

«Я всего лишь хотела проверить свою теорию. И не больше", — с каждой секундой Нази все труднее становилось сосредотачиваться, дабы отделить голос графа от голоса стоящего за ним демона.

— Лжешь, — с видимым удовлетворением констатировал гелиофоб и, сыто потянувшись, подался чуть вперед, так что его острый подбородок теперь почти касался плеча фон Кролока. — Ты всерьез хочешь убедить меня, будто бы научный интерес привел тебя сюда из мира, где так ничтожно мало силы, способной питать твой дар? Что ты прошла по тропам столь долгий путь, и сейчас ведешь с ним этот разговор, добровольно отдавая часы, а может, и месяцы собственной жизни — ради знаний, передать которые другим ты, вполне вероятно, не успеешь? Брось. Признайся, этот проклятый совсем тебе не безразличен. Настолько, что я даже через барьер чувствую, как тебе не хочется оставлять его здесь. Однако ты почему-то не торопишься помочь... В чем же дело, некромант? Может быть, в том, что ты знаешь — тебе не хватит сил увести отсюда обе души, за которыми ты явилась? Или... или потому что он оказался единственным, с кем ты не чувствуешь себя одинокой, неспособной жить со своей потерей, и ты не хочешь, чтобы он освободился, бросив тебя, как бросил твой драгоценный муж?

— Нази? — в третий или четвертый раз окликнул женщину фон Кролок, жалея о том, что не имеет возможности коснуться своей собеседницы и как следует ее встряхнуть. Равно как и о том, что вообще задал вопрос, приведший к столь странным последствиям: в первые несколько секунд Дарэм просто замерла, глядя куда-то мимо него неподвижным взглядом, а затем лицо ее исказилось, словно от боли.

— Тебе не обязательно ничего говорить, в твоей душе я и так прекрасно вижу ответ. А ведь я мог бы помочь, — тем временем доверительно продолжал гелиофоб. — В моей власти дать тебе достаточно сил, я могу отыскать среди теней душу твоего мужа, могу вернуть его тебе, могу даже избавить этого вампира от вечной тьмы и вечной жажды... Я могу исполнить твои желания. Все, что мне нужно — немного жизни. Самую малость, не больше, чем ты потратила бы на один из своих ритуалов.

— Все свои проблемы я могу решить сама и исполнить свои желания тоже, — глухо проговорила Нази. — А даже если у меня не получится… лучше я потеряю его навсегда, чем приму твою помощь, тварь.

Облеченное в слова предложение привело к эффекту, ровно противоположному тому, на который, очевидно, рассчитывал гелиофоб. Никаких сделок за гранью. Ни с кем. Ни при каких обстоятельствах — этот постулат Винсент Дарэм с упорством, достойным лучшего применения, вколачивал в сознание тогда еще юной супруги на протяжении нескольких лет, подкрепляя свои слова богатыми на подробности примерами из собственной практики и практики своих знакомых.

И все эти примеры неумолимо доказывали лишь одно: твари, обитающие на Изнанке, способны извратить до неузнаваемости самые благие намерения и самые чистые помыслы. Черпая силы из человеческих страданий и боли, они стремились разрушить все, к чему прикасались, и в этом искусстве равных им не было, как не было равных и в той изобретательности, с которой они, выполняя условия сделки, превращали в кошмар самые светлые мечты и устремления. За годы своей работы в качестве некроманта Дарэм и сама не раз встречалась с глупцами, которых отчаяние, амбиции или непомерная самонадеянность толкнули на заключение договора, по условиям которого в выигрыше всегда оставалась лишь одна сторона.

— Пошел ты, — неистово злясь на себя за то, что слова какого-то паршивого демона смогли причинить ей столько боли, процедила женщина сквозь зубы. — Никакого договора не будет.

— Тем хуже для тебя, некромант. Ты еще горько пожалеешь об упущенной возможности, не сомневайся, — лицо гелиофоба, вопреки сказанному, исказилось от плохо скрываемого бешенства, и только в тот момент, когда его непропорционально вытянутая, тонкая фигура растворилась в вязкой темноте, Дарэм осознала, что последние фразы она произнесла вслух.

Граф фон Кролок смотрел прямо на нее с нескрываемым изумлением, и в его широко распахнутых серебристо-прозрачных глазах отчетливо читались недоумение и тревога.

— Простите, Ваше Сиятельство, — опустошенно пробормотала Нази. — Вам не следовало слышать всего этого. Я обращалась вовсе не к вам.

— Здесь есть кто-то еще? — после секундного молчания напряженно уточнил граф.

— Был, но уже ушел. Этот мир, к сожалению, населен не только душами, но и другими, куда более мерзкими существами. Такими, например, как гелиофобы — демоны, боящиеся любого света, но отчаянно стремящиеся получить силу от того, кто по неосторожности решит ею с ними поделиться. Для вас, впрочем, они никакой опасности не представляют, поскольку с вас им взять нечего, — Дарэм устало покачала головой и добавила: — О чем вы спрашивали, прежде чем я… отвлеклась?

— Что он предложил тебе, Нази? — вместо ответа настойчиво поинтересовался Кролок.

— Как и любому смертному, — болезненная, горькая улыбка скользнула по тонким, полупрозрачным губам Дарэм, и граф осознал, что с каждой минутой женщина, стоящая перед ним, становится все больше похожей на морок, готовый истаять в любое мгновение. — То, чего я желаю больше всего на свете. А подробности вам, поверьте, совсем ни к чему.

— Хорошо, как тебе будет угодно, — понимающе согласился Кролок. — Тогда скажи, то, что ты по мере нашей беседы делаешься прозрачной — естественно для подобного места?

— Ммм? — Дарэм медленно подняла руку на уровень глаз, в задумчивости ее рассматривая. Сквозь узкую ладонь фон Кролок отчетливо мог увидеть, как шевелятся ее губы. — Не беспокойтесь, Ваше Сиятельство, это всего лишь значит, что мое время заканчивается, и мне стоит поторопиться с возвращением в реальность. Мы продолжим этот разговор, когда вы проснетесь, даю вам слово.

Граф в ответ лишь коротко кивнул, сознавая — это единственное, что он может сделать, поскольку невероятно глупо было бы просить о том, чего он все равно не смог бы получить. И, тем не менее, фон Кролоку пришлось приложить немалые усилия, чтобы не произнести вслух позорное, свидетельствующее о его слабости «останься».

Одна часть его была искренне благодарна Дарэм за то, что, пускай всего на несколько десятков минут, но она все же прервала его бесконечное блуждание в темноте. А вторая так же люто ненавидела ее за вмешательство, после которого — он не сомневался — уже почти привычное одиночество станет куда более ощутимым, отбросив самого графа на пару столетий назад.

— Я вспомнила, — сказала Нази, уже чувствуя, как вибрирует тонкая нить, тянущаяся от нее к оставшимся во «внешнем мире» якорям. — Вы спрашивали, почему я здесь. Я собиралась вам солгать, но это было бы нечестно. Я здесь, потому что знаю — больше никто не может прийти к вам. Это, конечно, ничего не изменит и ничего не исправит... но мне очень хотелось сделать хоть что-то.

* * *

Массивная каменная крышка стукнулась об основание колонны, породив под сводами склепа гулкое эхо, и граф невольно поморщился от слишком резкого звука. Гроб, принадлежащий Герберту, разумеется, уже был пуст — наследнику фон Кролока, в силу его относительной «юности», вечерние подъемы давались куда легче, чем самому хозяину замка, которому с каждым десятилетием требовалось все больше времени на то, чтобы заставить собственное тело вернуться к жизни.

Пальцы графа, как и всегда, судорожно взметнулись к горлу прежде, чем он успел себя остановить. Бог свидетель, он бы многое отдал за то, чтобы именно эти воспоминания сгладились со временем, канули в ничто, перестав тревожить его каждый раз в первые секунды после пробуждения. Давно затянулась и бесследно исчезла та рваная рана, через которую кровь вырывалась конвульсивными толчками, алой волной заливая все вокруг: его одежду, пыльную, утоптанную до каменной твердости землю тракта, придорожную траву. И, тем не менее, несмотря на все прошедшие годы, приходя в себя после дневного сна, фон Кролок каждый раз первым делом машинально хватался за шею, словно наяву слыша тот отвратительный, булькающий хрип — свой собственный — и почти ожидая почувствовать, как сквозь пальцы, тщетно и глупо пытающиеся зажать разорванное горло, обжигающими ручейками утекает его жизнь.

Граф на секунду прикрыл глаза, пережидая этот ежевечерний всплеск воспоминаний, заодно чутко прислушиваясь к замку.

Слух вампира, как и у всякого хищника, обостренный до крайности, мгновенно отмел все привычные "безопасные" шумы, вроде гудения ветра в выстуженных каминных трубах и потрескивания рассыхающейся в верхних этажах мебели, зацепившись за торопливый, неровный перестук шагов Куколя где-то над головой.

— Э ау а, аер! А ыол, а оа э ыыт вое аэ! — напряженно бубнил горбун.

— Ни черта я не понимаю, что ты говоришь! — на тон выше, чем обычно, воскликнул в ответ Герберт, шаги которого звучали значительно ровнее и тише. — Куколь, ну почему ты не умеешь объясняться по-человечески?!

— Ыые, аер, — покаялся слуга, явно прикладывающий немалые усилия, чтобы не отставать от графского наследника.

— Ыые! — передразнил его чем-то не то раздосадованный, не то взволнованный Герберт. — Толку-то с твоих извинений! Дверь придержи лучше. Проклятье! Мало того, что отец притащил в дом смертную, так она, ко всему прочему, не то умалишенная, не то припадочная, а возможно, и то, и другое разом! И что нам с ней делать теперь?! Вот ты, дорогой мой Куколь, знаешь?

— Эт, — честно признался горбун.

— И я не знаю, — младший фон Кролок вздохнул и, после нескольких секунд тишины, с сомнением протянул: — Серая она какая-то… Ты вообще смотрел, дышит она? Ладно, я сам сейчас посмотрю. Может, мы зря утруждались, и вместо спальни ее стоило сразу отправить на задний двор, тихо предав земле, пока отец не проснулся?

— С этим своим намерением ты определенно опоздал, — «шагнув» прямо сквозь каменные этажные перекрытия, прокомментировал последнее заявление сына граф. — Поскольку, как видишь, я успел не только проснуться, но и крайне заинтересоваться происходящим под крышей моего собственного дома.

— От тебя вообще хоть что-нибудь скрыть можно? — младший фон Кролок покосился на отца, всем своим видом выражая крайнюю степень недовольства.

— А у тебя есть такое желание? — вопросом на вопрос ответил граф, обходя юношу так, чтобы в поле его зрения вместо бледного, недовольного лица Герберта, наконец, попала кровать. — Хм... Однако.

— Очень содержательно, — съязвил Герберт, и теперь, стоя в нескольких шагах от сына, фон Кролок с уверенностью мог сказать, что злится он именно от волнения. — Нам ожидать от тебя еще каких-нибудь столь же бесценных откровений, или ты сказал все, что хотел?

— Помолчи минуту, будь так любезен. Красотой твоего сарказма мы насладимся позднее, — фон Кролок отстранил юношу с дороги и, приблизившись к постели, склонился над лежащей поверх покрывала Нази Дарэм, одним отточенным движением прижав руку к ее шее. — Где вы ее нашли?

Ощутив под пальцами слабые удары пульса, граф поймал себя на том, что испытывает некое облегчение. Выглядела фрау Дарэм плохо, заострившимися чертами лица, синевой губ и восковой бледностью неприятно напоминая покойницу. К тому же при прикосновении фон Кролок практически не ощутил разницы температур между ними, что также нельзя было считать добрым знаком, учитывая тот факт, что как раз сам граф был давно и безнадежно мертв.

— Это тебе пускай Куколь расскажет, — тем временем откликнулся Герберт, тоже приближаясь к кровати. — Я его встретил в центральной галерее, когда он волок сие бренное тело в твою комнату. А поскольку рассказчик из нашего дорогого компаньона очень талантливый, я так и не понял, что именно случилось.

— Я тебя внимательно слушаю, — граф бросил вопросительный взгляд на слугу, который, торопливо кивнув, принялся за рассказ, время от времени укоризненно косясь в сторону Герберта, за все эти годы так и не научившегося понимать его речь, хотя, с точки зрения графа, ни малейшей сложности тут не было.

— Ну и? Мне, знаешь ли, тоже любопытно! — не выдержал младший фон Кролок, осознав, что отец, похоже, и не думает пересказывать ему содержание куколева монолога.

— Около четырех часов пополудни фрау Дарэм посетила заброшенную бывшую капеллу, что в западном крыле, — монотонно начал граф. — Она попросила у Куколя свечи и кинжал, сказав, что собирается провести некий «эксперимент». Куколь обеспокоился нашей с тобой сохранностью, поскольку имеющие туманную цель эксперименты охотника на нежить поблизости от спящих вампиров не могут не вызывать очевидных опасений, и счел разумным согласиться на предложение фрау запереть капеллу снаружи, с условием, что он вернется за ней с наступлением темноты. Некоторое время он пытался подслушивать под дверью, но ничего не услышал и потому ушел. Вернувшись спустя три часа и отперев дверь, он обнаружил, что в капелле практически нечем дышать, поскольку почти прогоревшие свечи, очевидно, сожгли в ней весь воздух. Кроме этого, он нашел в комнате окровавленный кинжал и нашу гостью в том состоянии, в котором она пребывает и поныне, лежащую в центре некоего исчерченного письменами круга, я полагаю — некой ритуальной фигуры. Испугавшись, будто он не предусмотрел возможности, что фрау Дарэм хотела навредить вовсе не нам, а себе, и теперь из-за его недогадливости — мертва, Куколь, не зная, что ему делать, решил, что стоит перенести фрау Дарэм в отведенные ей комнаты и дождаться нашего пробуждения, что он, собственно, и сделал. Я ничего не упустил?

— Эт, аэр! — согласился горбун, для верности несколько раз кивнув головой.

— Славно, — констатировал граф и, проигнорировав красноречивое закатывание глаз к потолку со стороны сына, снова в тягостной задумчивости посмотрел на Нази. — Боюсь, я не вполне уверен, что мы можем сделать. Не имею ни малейшего понятия, как действует эта… магия, и сомневаюсь, что лекарь в нынешних обстоятельствах будет хоть сколько-нибудь полезней меня.

— Подожди, отец, — Герберт осторожно положил руку на плечо графа, слегка стиснув пальцы, чтобы привлечь внимание глубоко ушедшего в свои мысли родителя. — Я по-прежнему ничего не понимаю! Что за ритуал, что за магия? Да, что, в конце концов, происходит!? Ты хотя бы сейчас можешь отбросить этот всезнающий тон, а заодно и свой загадочный вид, и объясниться по-человечески!?

— Я не человек, — голос фон Кролока на этот раз прозвучал настолько глухо и мрачно, что Герберт поспешил на всякий случай убрать руку и отступить на полшага. — И ты, смею напомнить, тоже. Однако, изволь: фрау Дарэм, как ты знаешь, именует себя «некромантом» и практикует некий сорт обрядовой магии, позволяющей ей, помимо прочего, поддерживать связь с определенной частью загробного мира. До сегодняшнего дня я не был убежден, что ее рассказы истинны, но сегодня имел возможность лично убедился в обратном. Во время дневного сна Нази нанесла мне… визит.

— Ты же сказал, что Куколь ее запер в капелле, — хмурясь, неуверенно уточнил Герберт. — И замок на склепе был не тронут.

— Она приходила не к моему гробу, — фон Кролок вскинул голову, снизу вверх глядя на сына внимательными серыми глазами. — Она посетила мой «сон».

— Но это невозможно! — после нескольких секунд молчания пораженно воскликнул юноша.

— Я тоже так полагал. И ошибся, как видишь. Я уже рассказывал тебе, что за подобные способности фрау Дарэм вынуждена платить. И, полагаю, сейчас мы имеем дело с последствиями оплаты ее визита ко мне. Дьявол.

— Отец, не паникуй, — Герберт вновь придвинулся вплотную, обеспокоенно кусая губу. Несмотря на все попытки старшего вампира сохранять дистанцию и в целом оставаться для своего наследника величиной непостижимой, за сотню с лишним лет обитания под одной крышей юноша прекрасно научился разбираться в малейших нюансах эмоций безупречно сдержанного и внешне равнодушного фон Кролока. — Она ведь все еще жива, значит, скорее всего, уже не умрет. Я имею в виду, сегодня.

— Я паникую? — медленно переспросил граф, и холода в его голосе было столько, что его вполне хватило бы, чтобы погрузить в вечную зиму какую-нибудь южную страну.

— Хорошо-хорошо, ты слегка обеспокоен сложившимся положением, — торопливо поправился Герберт. — Лично мне плевать, жива она или нет, будь она хоть трижды великой чародейкой. Но, учитывая это твое легкое беспокойство о ее судьбе, у меня назревает вопрос: мы станем что-то делать с твоим драгоценным некромантом или так и будем, держа за ручку, любоваться ее полутрупом?

Проследив за взглядом сына, фон Кролок опустил глаза на свои пальцы, сжимающие тонкое запястье Дарэм и все это время чутко отслеживающие едва уловимую пульсацию текущей по ее венам крови.

— Единственным доступным и, вероятнее всего, безопасным я полагаю решение ее согреть, — сказал он, подавив нелепое желание резко отдернуть руку. — Она слишком холодная для живого человека.

— Одеяла у нас, кажется, еще не перевелись, так что не вижу проблемы, — протянул Герберт.

— Боюсь, не выйдет, — фон Кролок отрицательно покачал головой. — Ткань не способна создавать тепло, она лишь сохраняет его, а собственного тепла у фрау Дарэм очень мало.

— А в нас с тобой его нет вовсе, — молодой человек потянул себя за выбившуюся из собранных в хвост волос золотистую прядь. — Знаю! Пускай Куколь ее обнимет! Он достаточно горячий.

— А?! — пораженно осведомился горбун, который явно не был готов к такому повороту событий и, похоже, не испытывал ни малейшего желания обниматься с едва живой гостьей своих хозяев.

— Ты, разумеется! Насколько я знаю, здесь нет больше никого по имени Куколь, — с нервным смешком подтвердил Герберт. — Ты обещал выполнять все наши распоряжения, так что изволь подчиняться!

— Весьма остроумно, — поморщившись, заметил граф. — Однако мы, пожалуй, обойдемся менее экстравагантными методами. Куколь, разожги как следует камин и наполни ванну горячей водой. У тебя полчаса. И начни с ванной, пожалуйста.

После отбытия слуги в комнате воцарилась глухая тишина: Герберт накручивал на тонкий бледный палец злосчастный локон, а граф равнодушно рассматривал затейливые узоры на толстом ковре возле кровати.

— И пришла же тебе охота с ней возиться, — спустя довольно долгое время заметил младший фон Кролок. — Если бы ты поинтересовался моим мнением, я бы сказал, что пользы от фрау Дарэм ровным счетом никакой, равно как и веселья. Зато проблем она доставляет просто неимоверное количество. Ответь мне откровенно: за каким чертом ты ее здесь держишь, да еще и так упорно пытаешься сохранить ей жизнь, в то время как она сама, похоже, делает все возможное, чтобы с ней распрощаться?

— Потому что мертвой она мне не нужна. По крайней мере, пока, — ответил граф. — Фрау Дарэм является носительницей довольно интересных знаний и, как мы сегодня убедились, умений тоже. Мне хотелось бы изучить все это с максимальной полнотой, что будет довольно проблематично в том случае, если она умрет. Только задумайся, какие возможности в ней скрыты: она способна осознанно путешествовать в пространстве нашего дневного сна и знает об этом месте гораздо больше, чем я успел понять за двести семьдесят девять лет. Зная все это, просто позволить ей умереть, забрав информацию с собой? Глупо и нецелесообразно, не находишь?

— У меня такое ощущение, отец, что ты опять отделываешься от меня полуправдой, — недовольно пробормотал Герберт. — Наступит тот день, когда ты станешь доверять мне больше?

— С твоего позволения, на этот риторический вопрос я отвечать не буду, — фон Кролок хмыкнул, но все же добавил: — Я доверяю тебе, Герберт. Ровно настолько, насколько считаю нужным. И я неоднократно просил не пытаться всеми силами вызывать меня на душевные откровения, когда я сам того не желаю. Все, что важно, и все, что имеет к тебе отношение, я всегда говорю тебе без всяких просьб, не так ли?

— Просто это не честно, — юноша капризно тряхнул головой. — Я делюсь с тобой всем, а в ответ… да я даже имени твоего до сих пор точно не знаю, а уже больше ста лет прошло!

— И почему тебя, спрашивается, так волнует мое имя? — в который раз посетовал фон Кролок, скептически глядя на сына. — Оно принадлежит человеку, который давно умер.

— Зато это был бы очень милый акт доверия с твоей стороны!

— Нет, не был бы.

— Хорошо, — судя по тону Герберта, можно было предполагать, что как раз он не видит в ответе графа ничего хорошего, однако прекрасно понимает, что большего ему все равно добиться не удастся. — Как хочешь! В таком случае, скажи, если уж эта твоя фрау Дарэм — носитель столь ценной информации, не думал ли ты ее обратить? Так, по крайней мере, можно было бы не волноваться, что она умрет раньше срока. А когда надобность в ней отпадет, убьем сами. Тебе, в конце концов, не привыкать!

— Думал, — фон Кролок согласно кивнул. — Но у меня нет гарантии, что после обращения она сохранит свои способности и не превратится в такого же заложника посмертия, как мы. Не хотелось бы, чтобы из-за моей небрежности она стала совершенно бесполезна.

— Вечно у тебя на уме, вместо человеческих чувств, одни только целесообразность, выгода и расчет! — фыркнул юноша. — Если бы я не знал тебя уже сотню лет, я искренне продолжал бы считать тебя крайне циничным, бездушным и жестоким существом!

— Во-первых, ты, оплот сострадательности и гуманности, только что сам предлагал ее обратить, а впоследствии убить за ненадобностью, — напомнил граф, усмехнувшись. — А во-вторых, именно таким существом я на самом деле и являюсь.

Герберт уже открыл было рот, чтобы что-то ответить, однако слова его так и остались не произнесенными, поскольку в дверях появился Куколь, жестами показывая, что первое распоряжение хозяина выполнено в точности.

Коротко кивнув в ответ, фон Кролок без труда подхватил бесчувственное тело Дарэм и отправился в ванную. Герберт, явно не желая остаться в стороне от происходящего, зашагал следом.

— Фи, папА, как это непристойно! — весело заявил он, наблюдая за тем, как граф, уложив свою ношу на низкую, широкую скамейку возле исходящей клубами пара ванной, принялся методично расстегивать крючки на ее платье. — Где же твои стыд и совесть?

— Ты имеешь в виду, что более пристойно будет бросить ее в воду в одежде, или намекаешь на то, что меня в мои годы отчего-то должен повергать в смятение вид обнаженной женщины? — не отрываясь от своего занятия, осведомился граф. — Впрочем, если тебе неловко, ты можешь уйти или отвернуться. Хотя я бы предпочел, чтобы ты мне помог. Рвать платье я не хочу, а снимать его в одиночку довольно затруднительно.

При посильной помощи Герберта, который, разумеется, и не подумал уходить, справиться с одеждой Нази удалось значительно быстрее, чем если бы граф действовал один, однако без комментариев со стороны юноши дело все равно не обошлось.

— Ничего себе! — уважительно протянул он, уставившись на Нази с любопытством и изумлением.

— Очевидно, некроманты ведут весьма насыщенный образ жизни. Впрочем, об этом можно было бы догадаться и без столь наглядных демонстраций, — констатировал фон Кролок, так же, как и сын, пробегая взглядом по неравномерной белесой сетке шрамов, отчетливо проступающей на теле фрау Дарэм, даже невзирая на ее нынешнюю бледность. Некоторые из них были настолько тонкими, что их едва можно было различить, зато некоторые отчетливо напоминали графу следы от рассекающих ударов клинка, коих и на его теле сохранилось предостаточно.

— Ты на спину лучше взгляни, — посоветовал Герберт. — Как думаешь, зачем это ей?

Фон Кролок повернул Дарэм лицом к Герберту, поймав себя на мысли, что оба они обращаются с ней, словно с тряпичной куклой или портняжным манекеном, и устремил взгляд на худую спину женщины, где сквозь кожу отчетливо можно было различить каждый позвонок.

Догадаться, что именно так заинтересовало графского наследника, оказалось нетрудно — всю спину Нази от лопаток до талии покрывала плотная вязь чего-то, похожего на кабалистические символы. Такие же белесые, как и прочие шрамы — они явно не были результатом случайной травмы. У фон Кролока не возникло ни малейших сомнений — кто-то вполне умышленно вырезал их на коже фрау Дарэм, преследуя некие, не вполне ясные графу, цели.

— Думаю, об этом тебе стоит спросить у нее самой, — сказал он, аккуратно опустив тело в ванну и, на всякий случай, придерживая голову женщины над водой. — Когда она очнется.

— Оооо… — мечтательно протянул Герберт и негромко рассмеялся. — Почему-то мне кажется, отец, что твоя заботливость придется ей сильно не по вкусу.

— Предпочитаю решать проблемы по мере их возникновения, — граф пожал плечами и спросил, обернувшись к маячащему в дверном проеме Куколю: — Что-то еще?

— Мэ иы? Ф аир? — смиренно уточнил горбун, и фон Кролок досадливо поморщился, мысленно сетуя на собственную забывчивость.

— Разумеется, иди, — сказал он. — Передай фройляйн Шагал мой подарок, и можешь возвращаться. Не жди ее, этим вопросом я займусь сам. Герберт, ты пока присмотришь за нашей гостьей, и, прошу, постарайся сделать так, чтобы она не утонула. Когда вода остынет, отнеси ее обратно в спальню.

— Я?! — поразился Герберт. — Отец, я не собираюсь…

— Если бы ты дал себе труд освоить тонкости зова, я бы, несомненно, поручил тебе проследить, чтобы юная Сара не заблудилась по дороге в замок. Однако, коль скоро взывать ты не можешь и жертвой для бала вновь пришлось заниматься мне, ты проследишь за фрау Дарэм. Потому что нам с Куколем будет не до того, — уже шагнув к двери, любезно пояснил своему наследнику граф. — Все имеет свои последствия, Герберт. Включая твою собственную лень. Увидимся позднее.

Виконт уже набрал в грудь воздуха, дабы высказать все, что он думает о подобных последствиях, но фон Кролок уже успел раствориться в пространстве, оставив юношу возмущенно хватать воздух приоткрытым ртом. Куколь, глядя на перекошенное лицо юноши, издал нечто напоминающее смешок и также поспешил убраться восвояси, бросая его наедине с бесчувственным телом, с этой минуты ставшим исключительно гербертовой проблемой.

— Я люблю тебя! — страстным шепотом воскликнул юноша, заставив Сару коротко, почти раздраженно вздохнуть.

— Господи, ну что за человек, — с тоской пробормотала она, обращаясь, кажется, не к своему собеседнику, а к сияющим на небосводе звездам. — Ты слушаешь, что я говорю, или нет? Нас могут увидеть! И тогда все — всему конец! Папа запрет меня на все замки, и я буду сидеть у себя в комнате до тех пор, пока вы не уедете. Ты этого хочешь?

— Это ты совсем меня не слушаешь, — все той же горячечной скороговоркой возразил молодой человек и для верности схватил фройляйн Шагал за руку, крепко стиснув тонкие, холодные пальцы возлюбленной. — А мне казалось, будто мои чувства не безответны! Ну, услышь же меня, наконец: мне никто, кроме тебя, не нужен, с самой первой нашей встречи я понял, что это судьба!

Стоя в плотной тени деревьев на опушке леса, почти вплотную подобравшегося к стенам трактира, граф только и мог, что покачать головой — судьба. Кто бы мог подумать.

Впрочем, оценив внешность пылкого воздыхателя прелестной дочери трактирщика, Кролок пришел к выводу, что лет тому было едва ли больше, чем Герберту в ту ночь, когда он постучал в ворота его замка. А, вероятно, и того меньше. Так что особенно удивляться было нечему — в столь нежном возрасте кровь у людей всегда кипела особенно бурно, а значит, все чувства были исключительно «серьезными», и всякая влюбленность — непременно «до гроба».

— Я увезу тебя с собой, мы отправимся в Кенигсберг, а потом — куда захочешь! — тем временем продолжал юноша. — Да, я совсем не богат, но скоро я окончу университет, профессор даст мне рекомендации, и мы будем свободны, Сара, будем жить так, как захотим!

Даже несмотря на оплетающую сознание фройляйн Шагал сеть зова, что-то внутри нее отчетливо отзывалось на заманчивые обещания молодого человека, и граф подумал, что у этого студента, пожалуй, были бы все шансы на успех, не вмешайся фон Кролок столь грубо в их пастораль — приди юноша тремя неделями раньше, и зов графа уже не застал бы Сару в ее тесной девичьей спальне.

— Альфред… — девушка снова покосилась в сторону леса. — Послушай, твое признание… оно очень многое для меня значит, поверь! Разговоры о любви, мечты о будущем… все это прекрасно, особенно долгими зимними вечерами, когда так хочется оказаться где-нибудь подальше отсюда! Но все это только слова, а на самом деле…

— Это не только слова! — уверенно перебил Альфред, беря Сару и за вторую руку тоже. — Все так и будет, обещаю. Только скажи, что согласна уехать со мной, и ничто нас не остановит, даже твой отец!

— Если бы ты только знал, как мне душно здесь, — вырвав пальцы из хватки юноши, фройляйн Шагал отвернулась от него, почти молитвенным жестом прижав ладони к груди, — как мне хочется освободиться… Знаешь, какая у меня жизнь? Каждый день — точно такой же, как был вчера, и я знаю, что завтра тоже ничего не изменится. Работа по дому, шитье, вязание, постоянная слежка отца, так что даже и не поговорить толком с гостями! Да и гости-то у нас редкость, все больше вечно пьяные охотники и дровосеки. Чеснок еще этот, которым мы все тут насквозь пропахли! И знаешь, что самое страшное, чего я боюсь больше всего на свете? Что так будет всю мою жизнь, что я состарюсь, так же, как мама, не увидев в жизни ничего, кроме своей деревни, на которую мне уже сейчас смотреть надоело! И, если повезет — мужа. Такого же пьяного лесоруба!

Альфред что-то возражал в ответ, робко приобнимая фройляйн Шагал за плечи и, охваченный собственными переживаниями, по-прежнему не замечал, что слова Сары были обращены вовсе не к нему. Фон Кролок знал, что девушка не может видеть его в такой темноте, зато прекрасно способна почувствовать его присутствие. И, произнося свою речь, она повернула голову так, что теперь с тоской и надеждой смотрела прямо ему в лицо.

«Я знаю, дитя, — мягко согласился граф, — лишь зрелости, у которой все шторма позади, мила предсказуемость. Домашний очаг и длинная вереница одинаковых дней хороши тогда, когда они наполнены воспоминаниями о долгом, полном открытий путешествии в десятилетия длиной. И час для твоего путешествия настал: пойдем, Сара, нам пора. Я не стану ждать тебя долго, поэтому либо ты решишься сейчас, либо уже никогда».

— Мне пора, Альфред, — торопливо проговорила фройляйн Шагал, вновь поворачиваясь к своему обожателю. — Я приглашена на встречу, и меня уже ждут! Мне никак нельзя опаздывать, от этого слишком многое зависит.

— Встреча? В такое время?! — поразился юноша, озадаченно хмуря брови, а затем, очевидно, приняв некое решение, заявил: — Тогда я провожу тебя! Ночью здесь совсем не безопасно.

«Нет, — распорядился фон Кролок. — Об этом не может быть и речи».

— Нет, — послушно повторила Сара. — Об этом и речи быть не может! Я ужасно спешу!

— Скажи хотя бы, куда ты идешь? — не отставал Альфред, на всякий случай снова хватая девушку за руку.

— Я не знаю дороги, — улыбаясь в темноту радостной улыбкой, беспечно призналась та. — Но это не страшно.

— Ночью? В лес? Не зная толком, куда идти?! — молодой человек с каждой секундой волновался все сильнее. — Нет, Сара, что бы от этой встречи ни зависело, так нельзя. Это слишком рискованно! В конце концов, здесь волков полно!

— На все воля Божья, — Сара попробовала освободиться, но не тут-то было. — Да пусти же меня! Ты ничегошеньки не понимаешь! Это моя единственная возможность… Мне пора!

— Прости меня, Сара, ты вполне можешь на меня обижаться, но никуда я тебя не отпущу, — упрямо наклонив голову и с отчаянной решимостью глядя на фройляйн Шагал исподлобья, заявил Альфред. — Пойдем в дом, пожалуйста. Или я прямо сейчас разбужу твоего отца и скажу ему, что ты куда-то уходишь!

«Солги ему», — посоветовал граф, которому эта опереточная драма начала уже порядком надоедать.

— Не надо будить папу. Тебе ведь тоже попадет, как и мне, — умоляюще заглядывая Альфреду в глаза, прошептала девушка и, точно решившись, добавила: — Хорошо, хорошо, я согласна, чтобы ты меня проводил, и по дороге все тебе расскажу. Пойдем… Нет, стой! Я забыла дома мою губку! Принеси мне ее, Альфред! Пожалуйста!

— Губка-то тебе зачем?! — крайне удивленный Альфред даже рот слегка приоткрыл от неожиданности, и Кролок вынужден был признать, что просьба, порожденная фантазией юной Сары, звучала весьма нетривиально и с его точки зрения тоже. Хотя бы потому, что граф затруднялся сходу придумать безобидную версию того, какого сорта приглашения требовали от невинной девушки, отправляясь на встречу, непременно захватить с собой губку для мытья. Увы, на ум Кролоку приходили лишь приглашения не вполне пристойного характера. Причем полученные от крайне бедного, или невероятно скупого мужчины. На месте Альфреда после такого заявления он бы тем более настоял, чтобы фройляйн Шагал незамедлительно вернулась в дом, до выяснения всех обстоятельств предполагаемого визита. Однако, к счастью, юноша, в отличие от графа, вероятно, был слишком неопытен и, в некоторой степени, наивен, чтобы мысли его сходу принимали подобное направление.

— Я все объясню, но нужно торопиться, — нетерпеливо притопнула ногой девушка. — Скорее! Время уходит!

— Ну… хорошо, — неуверенно согласился молодой человек, нехотя выпуская руку фроляйн Шагал и делая шаг к двери трактира. — Клянешься, что с места не сойдешь, пока я не вернусь?

— Клянусь, — Сара для убедительности несколько раз кивнула. Дождавшись, когда Альфред скроется в доме, она развернула переданный Куколем сверток и проворно натянула на ноги щегольские алые сапожки на невысоком каблуке. — Буду я ждать, как же… Все мне указывают, как жить. Надоело! В конце концов, я ведь ничего плохого не делаю, верно? Немного веселья еще никому не мешало…

«Прислушайся к зову своего сердца, оно не солжет тебе, — фон Кролок усмехнулся. Увы, вся его давно уже канувшая в небытие жизнь была свидетельством того, что сердце — весьма скверный советчик в действительно важных вопросах. — И никогда ни о чем не сожалей, и не оглядывайся назад. Перемены не случаются с теми, кто боится рискнуть и сделать первый шаг им навстречу».

— Папа, конечно, разозлится ужасно, но потом остынет, я его знаю, — весело сказала фройляйн Шагал, немного потопав по снегу, чтобы привыкнуть к новой обуви. — А там — будь что будет!

— Поторопись, — фон Кролок сделал шаг вперед, так, чтобы лунный свет выхватил, наконец, из темноты его фигуру, и протянул руку к Саре, на лице которой при виде него расцвела счастливая, восхищенная улыбка. — Твой воздыхатель почти у порога. Еще секунда, и ты останешься дома.

Дважды повторять фон Кролоку не пришлось — девушка с легкостью и грацией вспугнутой охотниками лани сорвалась с места, практически влетев в распахнутые объятия графа ровно в тот момент, когда дверь трактира открылась настежь.

— Сара? — еще успел услышать фон Кролок, прежде чем сделать шаг в тень, оставляя деревню и растерянного Альфреда далеко позади.

* * *

— Твою мать… — мрачно констатировала Нази Дарэм, рассматривая пыльные складки балдахина у себя над головой.

Второй раз за последнее время она приходила в себя в этой постели с весьма смутным представлением о событиях, происходивших за несколько часов до ее пробуждения, и эта закономерность ей решительно не нравилась.

Собственное тело казалось Нази чужим, словно за то время, что она путешествовала по Изнанке, кто-то подменил его, подсунув Дарэм грубо скроенную подделку. Впрочем, как раз в этом чувстве не было ничего нового или удивительного — всякий раз, возвращаясь в мир живых, Нази вынуждена была заново привыкать к тому, что у нее вообще есть хоть какое-то тело — тяжелое, неповоротливое, вынужденное дышать и способное чувствовать. Причем, сразу после ритуалов оно чаще всего чувствовало себя откровенно паршиво, как будто тоже было не слишком довольно возвращением хозяйки.

Дарэм вяло забарахталась под теплым одеялом, пытаясь подняться. Усталость, чувство опустошенности, холод, «захваченный» с изнанки и надежно угнездившийся где-то внутри — все это не являлось оправданием. Так учил ее муж.

Нази невесело усмехнулась, поймав себя на том, что за все годы, проведенные в браке, она не думала о Винсенте столько, сколько теперь, когда он умер. Десять лет уверенности в том, что они так и остались, в сущности, чужими друг другу людьми — и все ради того, чтобы осознать, что никого ближе, чем он, у нее никогда не было.

«Встать, Нази, — словно наяву услышала Дарэм низкий голос Винсента. — Ты должна встать».

И она встала, с трудом, цепляясь непослушными пальцами за поддерживающую балдахин колонну, постояла немного, дыша приоткрытым ртом и безуспешно пытаясь унять отвратительную мелкую дрожь в коленях.

«И насколько ты уверена в том, что делаешь?»

От неожиданности Нази разжала мертвой хваткой стискивавшие полированное дерево руки и боком неловко рухнула обратно на кровать. Воспоминания о Винсенте, несмотря на всю их яркость и живость, оставались всего лишь эхом когда-то произнесенных им слов, в то время как бархатистый тенор Его Сиятельства графа фон Кролока, только что прозвучавший прямо внутри ее головы, явно имел абсолютно иную природу.

«Вы что, так и не оборвали связь?» — осознав, наконец, что происходит, мысленно поинтересовалась Дарэм.

«Вынужден признаться, что за всеми этими событиями я о ней успел позабыть, — ментальное вторжение было исполнено на таком уровне, что Нази фактически не ощущала присутствия чужого разума в своем собственном. — Поскольку мы находимся рядом, она не требует сил на ее поддержание и не доставляет неудобств, так что я практически перестал обращать на нее внимание. Если угодно, я могу тебя „отпустить“, однако тебе известны последствия. Ты действительно хочешь столкнуться с ними именно сейчас?»

«Действительно не хочу, — представив себе предполагаемую „отдачу“ после разрыва почти двухнедельной связи и то, как эта отдача скажется на ее и без того не радужном самочувствии, честно призналась Нази, предпринимая новую попытку подняться. — Предлагаю вернуться к этому через пару дней, вы не против?»

«Ничуть. Однако я вынужден повторить свой вопрос: насколько ты уверена в том, что делаешь? Когда мы виделись в последний раз, ты столь естественно выглядела в роли покойной, что белые лилии у твоего изголовья пришлись бы весьма к месту. Не стану лгать, будто в последние века я бывал чем-то болен, но, если я все верно помню, врачи в таких случаях рекомендуют полный покой».

«Мне ли не знать, что именно стоит делать в таких случаях? — Дарэм, наконец, сумела принять относительно устойчивое вертикальное положение и сделала несколько пробных шагов вдоль кровати. — Но ваше беспокойство обо мне очень трогательно, спасибо».

«Если даме угодно считать трогательным мое нежелание тратить время на захоронение ее трупа, кто я такой, чтобы спорить? — Нази была уверена, что это замечание должно было сопровождаться едва заметным пожатием плечами. — Впрочем, после бала я буду куда свободней, так что предлагаю вернуться к этому через пару дней, ты не против?»

В ответ на это любезное предложение Нази, не выдержав, расхохоталась, хотя и понимала, что у нормального, здорового человека подобные заявления из уст вампира, убившего за свою долгую «жизнь» не одну сотню людей, должны были вызывать панический ужас, а вовсе не бурное веселье.

«Туше, — возвращая Кролоку его собственную фразу, подумала она. — И исчезните, пожалуйста, из моей головы. Вас такое общение, возможно, и не утомляет, зато из меня силы тянет вполне ощутимо. Хотите поговорить — извольте задать работу ногам».

«Как пожелаешь. Возможно, я нанесу тебе визит позднее», — согласился граф, и в сознании Нази воцарилась тишина.

Женщина только покачала головой, поражаясь тому, насколько широкое применение на самом деле имела одна из ключевых способностей, свойственных вампирам. Как теория, так и практика показывали, что менталистика широко применялась носферату для одурманивания жертвы, внушения ей ложного чувства безопасности и даже чего-то, похожего на любовь по отношению к охотнику. Слепое подчинение и безусловное обожание…

Нази отчетливо вспомнила, с каким остервенением и яростью бросались на некромантов Ордена жители крошечного поселка под Вальтерсдорфом, защищая обосновавшегося там вампира, который оказался достаточно силен, чтобы удерживать под своей властью без малого три десятка человек. Мужчины, женщины, подростки — они до последнего прикрывали подступы к «лежке», пытаясь выиграть для своего спящего хозяина оставшееся до заката время. В их глазах не было страха или сомнений — только абсолютная, фанатичная преданность и готовность без раздумий убивать и умирать за существо, которое представлялось им почти богом.

Однако об использовании связи между хищником и его жертвой не только в качестве средства контроля, но и в качестве инструмента вполне осмысленного телепатического общения Дарэм слышать еще не приходилось. Впрочем, ментальные воздействия и телепатию можно было считать явлениями схожего порядка, так что исключать подобную возможность, пожалуй, и впрямь не стоило.

Кое-как добравшись до угла комнаты, Дарэм коснулась рукой тусклой поверхности старинного ростового зеркала, в котором весьма смутно можно было различить ее собственное отражение, изъеденное возрастными дефектами амальгамы так, что даже пышущий здоровьем человек в нем выглядел бы, как восставший из могилы разлагающийся покойник. За исключением, разумеется, самого хозяина комнаты, который в зеркалах не отражался вовсе: еще одно «сказочное» свойство, в народе приписываемое вампирам и для разнообразия являвшееся чистой правдой — из-за алхимических свойств ртути в составе амальгамы зеркала находящуюся поблизости нежить попросту «не замечали».

В каждой байке об этих существах присутствовала крошечная частичка истины, но ни одна из них не отражала реальной картины, точно так же, как ни один из прочитанных Дарэм трактатов не дал ей столько информации, сколько дала неделя проживания бок о бок с самими вампирами. И Нази не была уверена, что действительно хотела быть обладательницей этих уникальных знаний, делающих все в десятки раз сложнее.

Преодолевая усталость, которую в самом прямом смысле можно было бы назвать «смертельной», Дарэм описывала круги по комнате, прикасаясь ко всему, что только попадалось ей на глаза, вынуждая тело «вспоминать» фактуру тканей, холод металла, глянец полированного дерева и исходящий от камина жар.

Когда-то она по-настоящему ненавидела Винсента. За то, что после походов на Изнанку он безжалостно заставлял ее подниматься с пола, никогда не подавая руки, чтобы помочь, вне зависимости от того, с какой попытки Нази все-таки удавалось встать: со второй, с седьмой или с пятнадцатой. За то, что, когда она все же поднималась, не позволял ей лечь в постель или хотя бы сесть, требуя, чтобы она еще минимум пару часов находилась в постоянном движении. За то, что вынуждал ее в таком состоянии разбирать вещи на каминной полке или на письменном столе, в то время, как ей невыносимо хотелось только одного — немного отдохнуть. За то, что намеренно раздражал и злил ее, заставляя до боли стискивать зубы от желания его ударить.

Когда-то она была уверена, что он точно так же искренне ненавидит ее в ответ.

Пропала эта уверенность в тот день, когда она собственными глазами увидела, как Винсент после почти десятичасового отсутствия в мире живых, пергаментно-серый и едва способный шевелиться, точно так же старается подняться из ритуального круга, срезанной с нитей марионеткой оседая на пол и пытаясь снова, и снова, и снова…

Обнаружив присутствие молодой супруги, которой строго было велено не появляться в комнате ни под каким предлогом, Винсент только на секунду молча прикрыл глаза, словно от боли, и сейчас, глядя с позиции прожитых лет, Нази с точностью могла сказать — став свидетелем его слабости и немощности, она действительно причинила боль его гордости.

«Оставь, — глухо сказал он, когда Дарэм сделала движение, собираясь помочь ему подняться. — Я должен сам. Лучшее, что ты можешь сделать для меня — уйти».

Но уходить тогдашняя восемнадцатилетняя, еще не развившая в себе особой проницательности Нази, разумеется, даже не подумала, из угла наблюдая за тем, как несгибаемый Винсент Дарэм старческой, нетвердой походкой бродит по комнате, словно незрячий, ощупывая руками стены.

Каждый из них входил во владения смерти и, возвращаясь, уносил ее частицу с собой. В себе. И, если поддаться, пойти на поводу у не желающего полноценно возвращаться к жизни тела — эта частица начинала разрастаться, множиться, словно попавший в кровь вирус, так что, двигаясь, прикасаясь к окружающему их материальному миру, перебарывая себя в первые часы после ритуалов, некроманты серьезно сокращали сроки своей «болезни», вместо недель отделываясь днями, а вместо месяцев — неделями непроходящего озноба, апатии и слабости.

Нигде Нази не испытывала такого желания жить, как на тропах, и никогда ей настолько не хотелось умереть, как в первые пару дней после возвращения.

Впрочем, в этот раз ощущения оказались особенно насыщенными, и Дарэм едва ли могла припомнить, когда еще ей приходилось настолько туго — визит на Изнанку мало того, что продлился довольно долго, так еще и потребовал от нее усилий в разы больших, чем обычно. Этот мир почти не питал ее, заставляя отдавать собственные силы, и Нази решительно отказывалась задаваться самым очевидным вопросом из всех возможных — стоило ли оно того?

Не отдала ли она больше, чем могла себе позволить до тех пор, пока не выполнила то, ради чего, собственно, и затевался двухмесячной давности ритуал, начавшийся в ее родном мире и так странно завершившийся в заснеженных горах мира чужого? Впрочем, Дарэм твердо верила, что ее жизни будет достаточно, чтобы повторить попытку снова, а об остальном она предпочла не думать, поскольку это «остальное» всерьез порочило ее профессиональную честь.

Побродив еще некоторое время по комнате, Дарэм, наконец, сообразила, что из одежды на ней лишь уже ставшая привычной ночная сорочка, и в поисках платья осмотрела свои временные владения внимательнее.

Вопрос о том, кто из троих обитающих в замке мужчин — живых и немертвых — переодевал ее, покуда она лежала без сознания, Нази благоразумно отправила в категорию «остального» и предпочла сосредоточиться на более насущных в данный момент проблемах.

* * *

Фройляйн Шагал восхищало, кажется, абсолютно все: высокие каменные своды потолка в холле, тускло мерцающие в свете свечей витражные окна, массивные, украшенные искусной резьбой рамы картин на стенах, ажурное плетение лестничных перил. Юность, наивность и волшебство мгновенного путешествия сквозь пространство оказали на неискушенный разум Сары воздействие настолько сильное, что Кролоку практически не приходилось прикладывать усилий, дабы создать у девушки нужное — разумеется, исключительно благоприятное — впечатление, как о себе самом, так и о замке в целом.

— Как красиво, — выдохнула фройляйн Шагал, окидывая взглядом портретную галерею.

Граф, державшийся чуть позади своей спутницы, поверх ее головы тоже посмотрел на открывающийся ему вид, отметив, что позолота на рамах давно растрескалась и облетела, что некогда баснословно дорогая и красивая ковровая дорожка определенно нуждается в чистке, а если уж быть до конца откровенным — то место ей на ближайшей свалке, и что украшенные кистями портьеры из бордового плюша, очевидно, являются колыбелью, а заодно и последним пристанищем не одного поколения замковой моли. При всех своих старательности и трудолюбии Куколь попросту не мог поддерживать ветшающее здание в должном порядке.

— Счастлив, что тебе здесь нравится, — тем не менее, сказал фон Кролок.

Запах фройляйн Шагал будил в нем желания, время для исполнения которых еще не настало, поэтому граф сделал над собой усилие и перестал дышать вовсе, что далось ему с некоторым трудом. Постоянно поддерживаемое дыхание было одной из тех человеческих и, в сущности, абсолютно ненужных привычек, которые граф пронес через века посмертия, так что всякий раз, когда от него приходилось отказываться, Кролок испытывал подспудное неприятное чувство тревоги. Он точно знал, что задохнуться неспособен, однако нечто, лежащее куда глубже, чем его разум, упорно продолжало верить в обратное.

— И вы живете здесь совсем один? — Сара оглянулась, вскинув на фон Кролока доверчивый взгляд.

— Не совсем. Со мной живет мой сын — юноша немногим старше тебя, который, впрочем, редко сидит дома, и наш слуга. С ним ты уже знакома.

— Он меня немного пугает, — полушепотом призналась фройляйн Шагал, еще больше округлив и без того огромные синие глаза. — У него вид прямо как у злого лесного духа из сказок!

— О, поверь, Куколь — милейший человек, абсолютно безобидный и даже некоторым образом добродушный, — развеял ее опасения фон Кролок, чуть заметно улыбаясь девушке с высоты собственного роста. Если юной Саре и стоило здесь кого-то бояться, то этот «кто-то» сейчас стоял в шаге от нее. — Разумеется, он не может похвастаться привлекательностью своего облика, однако однажды ты и сама убедишься, что внешность зачастую бывает обманчива и скрывает под собой совершенно не то, чего ты ожидала, опираясь на первое впечатление. Пойдем, я провожу тебя в твои комнаты.

— И все-таки, разве вам не бывает тут одиноко? — негромко спросила фроляйн Шагал, послушно поднимаясь по лестнице следом за графом. — Если вашего сына все время нет дома, то, получается, вам здесь совсем не с кем разговаривать.

— Разговоры — далеко не единственное, от чего можно получать удовольствие. У меня обширная коллекция книг, и свободное время я, как правило, посвящаю им, — уклончиво отозвался фон Кролок, которому категорически не нравился тот излишне личный оборот, который принимала их беседа.

— Я плохо умею читать, но разве книга может заменить настоящего, живого собеседника? — порозовев от смущения, заметила Сара и, покосившись на графа из-под ресниц, негромко добавила: — Я думала, будто это у меня жизнь одинокая и скучная, но теперь понимаю — вам куда хуже. У меня, по крайней мере, рядом всегда были мама, и Магда, и даже отец, с которыми можно поболтать долгими вечерами. А у вас — почти совсем никого.

Фон Кролок коротко вздохнул и тут же пожалел об этом, чувствуя, как начинают вытягиваться, удлиняясь, верхние клыки. Быстро взяв под контроль охотничьи инстинкты, он заставил себя посмотреть девушке в лицо, упорно не давая взгляду соскользнуть к стройной шее своей гостьи. В глазах Сары плескалось вполне искреннее сострадание и понимание, словно она только что обнаружила между собой и графом нечто общее.

— Теперь, когда я, наконец, нашел тебя, я не страшусь ни одиночества, ни тоски, Сара, — проникновенно проговорил фон Кролок, усиливая ментальный натиск на разум стоящей перед ним девушки. Зрачки фройляйн Шагал расширились, и на губах ее появилась счастливая, беспечная улыбка. — Не тревожься об этом. Ты пришла сюда, чтобы обрести вечное счастье и вечное блаженство. Оставь все печали, вместе с воспоминаниями о прошлом, за порогом этого замка.

— Хорошо, — согласилась Сара. — Когда вы рядом, мне совсем не хочется думать о прошлой жизни. Мне до сих пор не верится, что я здесь, и мне все равно, что будет после. С вами я ничего не боюсь.

— Вот и прекрасно, — фон Кролок улыбнулся в ответ на это по-детски наивное признание, распахивая перед девушкой двери в «гостевую» комнату, самую чистую и богато обставленную из всех.

Подобные беседы, как раз, были ему привычны: в тех или иных вариациях он вел их с каждой из приходящих сюда девиц. За исключением, разве что, фрау Дарэм, с которой у него, как выяснилось, есть масса более занимательных тем для разговора, нежели пустые взаимные заверения, и в обществе которой ему не приходилось ежесекундно бороться с мучительным чувством голода. Он решительно не хотел знать о Саре ничего лишнего и не нуждался в ее сострадании или, Боже упаси, попытках понять его самого. Как можно меньше информации, как можно меньше личности — таково было неписаное правило при обращении фон Кролока со всеми его будущими жертвами.

— Эти комнаты и все, что в них есть, теперь твое, — сообщил он восторженно замершей на пороге фройляйн Шагал, которая, очевидно, за всю свою почти восемнадцатилетнюю жизнь не видела настолько богато обставленных помещений, не говоря уж о владении чем-то подобным. Владении временном, но безраздельном. — Уже поздно, так что я советую тебе отдохнуть. Ты вольна ходить везде, где тебе вздумается, и делать все, что только пожелаешь, нет ничего, что было бы тебе запрещено. Куколь выполнит любую твою просьбу или распоряжение, а приятную компанию тебе может составить фрау Дарэм. Насколько мне известно, вы с ней хорошо знакомы.

— Нази здесь?! — изумленно воскликнула Сара. — Мама сказала, что она уехала, и это было так странно! Я имею в виду, что она уехала очень неожиданно, посреди ночи, хотя была совсем больна. И даже не зашла попрощаться ни со мной, ни с Магдой. Получается, что она уехала к вам? ЧуднО, а она говорила, что никого здесь не знает.

— Она была неплохо знакома с моей… родней, однако тот факт, что я живу неподалеку, стал для нее своеобразным открытием, — скупо пояснил фон Кролок. — Узнав о том, в каком бедственном положении она пребывает, я помог ей совершить поездку к лекарю, а затем пригласил воспользоваться моим гостеприимством, дабы оправиться и восстановить силы.

Сара уже открыла было рот, чтобы засыпать своего новообретенного «возлюбленного» следующей порцией вполне закономерных вопросов, однако после еще одного ментального усилия со стороны графа просто улыбнулась и сказала:

— Вы так добры… и, как я вижу, не только ко мне. Я знала, что сердце подсказало мне верный путь!

— Хочешь ли ты попросить меня о чем-либо прежде, чем я уйду? — спросил фон Кролок, который предпочел заявление девушки относительно собственных высоких душевных качеств оставить без комментариев. Добрым его даже при жизни считали очень немногие, и на то имелись вполне веские основания.

— Вы… не останетесь? — отчаянно заливаясь багрянцем, робко спросила фройляйн Шагал, теребя кончик наброшенной на плечи шали и, когда граф отрицательно покачал головой, прошептала: — Тогда хотя бы… поцелуйте меня…

Собрав всю свою выдержку, фон Кролок приблизился к Саре и, наклонившись, мягко поцеловал. В лоб.

— Предвкушение является значимой частью удовольствия, — вкрадчиво сказал он, отвечая на недоумевающий и явственно разочарованный взгляд фройляйн Шагал. — Я хочу, чтобы именно бал стал часом нашего полного единения, пока же насладимся сполна ожиданием этого момента.

Покидая комнаты юной Сары, граф испытывал ни с чем не сравнимое облегчение. Несмотря на всю внешнюю и, вполне вероятно, внутреннюю привлекательность фройляйн Шагал, переносить ее общество фон Кролоку удавалось с трудом.

«И почему ты никогда не пользуешься моментом? — неоднократно интересовался у отца Герберт. — Среди них попадаются вполне хорошенькие экземпляры. Я бы на твоем месте не упускал случая, тем более, что они сами готовы тебя чуть ли не на коленях умолять о взаимности».

«Какая жалость, что ты не на моем месте, не так ли? — обычно скучливо отвечал граф, добавляя: — А на месте юных дев не присутствуют юные мужи. Уверен, ты бы ни в чем себе не отказывал. Я же, в свою очередь, не намерен спать с тем, что впоследствии собираюсь есть».

Как и большинство людей, родившихся и выросших в его веке, фон Кролок относился к постельным утехам без излишнего трепета, считая их вполне естественным средством удовлетворения физических потребностей и одним из источников удовольствия. Однако было, с его точки зрения, нечто откровенно предосудительное и неприятное в стирании границ между любовницей и ужином. Ко всему прочему, даже куртизанки, с которыми граф при жизни не раз проводил время, ложились с ним в постель вполне осознанно, не говоря уже о любовницах — некоторые испытывали к нему определенные чувства, некоторые даже были влюблены, а некоторые преследовали собственные выгоды, в то время, как жертвы зова своим чувствам и разуму хозяйками не были. И фон Кролок доподлинно знал, что весьма откровенная просьба той же фройляйн Шагал — не более, чем следствие ментального воздействия.

Зов не способен был пробудить в человеке любовь, зато вполне успешно подменял это чувство зависимостью, страстью и влечением, силы которых было вполне достаточно, чтобы превратить в бесстыжую девку даже послушницу монастыря. И, год за годом сталкиваясь с проявлениями этой наносной похоти, граф неизменно испытывал к ней острое отторжение. Сама мысль о том, чтобы предаться плотским удовольствиям в обществе одной из одурманенных девушек, была для Кролока равносильна серьезным размышлениям об изнасиловании, поскольку добровольное согласие жертвы, в его случае, являлось не более чем иллюзией.

Поразмыслив над перспективой визита к фрау Дарэм, граф пришел к выводу, что, пожалуй, начал излишне привыкать к их еженощным беседам, и что в данный момент общество еще одной живой, пускай и куда менее съедобной женщины выдерживать ему будет слишком трудно.

Герберта в замке не было — очевидно, вернув Нази обратно в ее комнаты, наследник и возможный преемник графа предпочел отправиться на прогулку. Это, в свою очередь, означало, что у Кролока в распоряжении оказалась пара часов тишины и относительного покоя, вполне подходящих для того, чтобы, наконец, разобраться с бумагами, вот уже который день дожидающимися внимания графа в его кабинете.

Теперь, когда количество людей в замке временно начало превышать количество вампиров, Кролоку настоятельно требовалось не только разобраться с текущей своей корреспонденцией и написать несколько деловых писем, но и несколько пересмотреть траты на такие статьи расходов, как еда, дрова, свечи и прочие бытовые мелочи, необходимые живым и абсолютно не обязательные для немертвых.

* * *

Герберт вернулся лишь перед самым рассветом, когда граф уже начал с беспокойством поглядывать на светлеющее с востока небо. Молодой человек попытался сразу же проскользнуть в склеп, очевидно, надеясь, что фон Кролок не почувствует весьма характерных перемен в состоянии сына, однако граф его надежды безжалостно разрушил.

— Ну и кто, позволь узнать, это был на сей раз? — поинтересовался он, недовольно рассматривая посвежевшее лицо юноши.

— Клянусь, отец, я не специально! — вместо ответа воскликнул Герберт. — Он был даже не очень вкусный! А уж как от него чесноком несло, я тебе не могу даже передать. Это был акт защиты, и не более. Я возвращался с последней подгонки камзола, и решил часть пути пройти пешком… ты же знаешь…

— Знаю, — фон Кролок понимающе кивнул. — Продолжай.

Перед тем, как спуститься вниз, под землю, он тоже временами любил постоять на крыше замковой башни или прогуляться по окрестностям. Оба они — и граф, и его сын — тосковали по недоступному немертвым дневному свету, и последние предрассветные минуты были единственным временем между ночным мраком и темнотой склепа, когда вампиры могли увидеть хрупкие отблески солнечных лучей. Издали и ненадолго.

— Он выскочил на меня прямо из-за поворота дороги и тоже, кажется, спешил к замку… Я не до конца уверен, но, кажется, это был батюшка фройляйн Шагал. Впрочем, может, и нет… Но явно кто-то из местных! Когда он меня заметил, то, вместо того, чтобы убежать, заорал что-то и кинулся! — крайне эмоционально продолжил свой рассказ Герберт. — Мне кажется, он от страха совсем обезумел. В общем, все так неожиданно случилось, что я не успел даже понять толком, что происходит, и укусил его. Ну, а потом… не пропадать же добру, верно? Все равно он был уже не жилец. Говорю же, акт защиты!

— Ну, разумеется, — холодно согласился фон Кролок. — А то, не ровен час, он бы тебя до смерти избил. Ты вполне мог шагнуть или, на худой конец, просто убить, но нет… это для тебя всегда было слишком простым и скучным решением. Надеюсь, по окончании трапезы ты не позабыл его обезглавить?

— Хм… — неопределенно промычал Герберт, и граф, потирая пальцем висок, мученически прикрыл глаза.

— Ты бросил его просто так, — констатировал он то, что и так было совершенно очевидным. — Есть что-то, что ты мог бы сказать в свое оправдание, Герберт?

— Конечно! — тут же заверил отца молодой человек. — Во-первых, сам знаешь, как после еды мутится сознание, и ты чувствуешь себя, словно пьяный. А во-вторых, рассвет уже тогда был слишком близко. Я очень спешил!

— Пары секунд на то, чтобы просто оторвать ему голову, у тебя, разумеется, не нашлось, — сказал граф, ощущая, как медленно начинает наливаться ледяным свинцом его собственное тело, и это означало, что у фон Кролока уже совсем не оставалось шансов исправить ошибку сына прямо сейчас.

— А отмываться после этого я когда, по-твоему, должен был? — возмущенно возразил молодой человек. — Или, хочешь сказать, это приемлемо — завалиться спать заляпанным кровью?! Еще чего!

— Настанет день, Герберт, когда я все-таки пересмотрю то, давнее свое решение и оторву твою собственную, очевидно, пустую голову, благоразумия в которой меньше, чем воды в пересохшем колодце. Тем самым избавив себя и этот мир от множества проблем. Марш в склеп сейчас же, видеть тебя не желаю.

— Какое противоречивое распоряжение, папА! Особенно, если учесть, что ты, не желая меня видеть, идешь туда же, куда отсылаешь и меня… — протянул Герберт, однако, заметив, как судорожно дернулась верхняя губа отца, приоткрывая взгляду заметно удлинившиеся клыки, почел за лучшее шагнуть в вышеозначенный склеп прямо из холла, не утруждая себя спуском по лестнице.

Спать Нази легла, когда за окном уже отчетливо начал заниматься рассвет, перед этим заставив себя принять ванну, немного побродить по замку, навести порядок в отведенных ей "покоях" и посидеть у камина с захваченным третьего дня в библиотеке томиком некоего Генри Чарльза Ли, повествующим об истории местного варианта Святой Инквизиции. Книга оказалась весьма захватывающей, поскольку роль вышеупомянутого религиозного института в этом мире всерьез отличалась от привычной для самой Дарэм, однако сосредоточиться и вникнуть в вопрос как следует ей мешала чудовищная слабость — вполне ожидаемая, но оттого не делавшаяся более приятной. Впрочем сдаваться Нази не собиралась, раз за разом перечитывая текст и попутно делая заметки в любезно переданном в ее пользование фон Кролоком молескине⁽¹⁾.

Сам хозяин замка нынешней ночью, очевидно, предпочел заняться собственными делами. В иное время это обстоятельство не вызвало бы у Дарэм никаких нареканий, однако сегодня оно оказалось на редкость некстати — интересный собеседник был еще одним хорошим средством побыстрее прийти в себя. Герберт тоже мог бы стать для Нази неплохой компанией, поскольку его энергичность в сочетании с абсолютно несвойственным вампирам жизнелюбием способны были «расшевелить» кого угодно, но, как назло, именно этой ночью обоих фон Кролоков словно ветром сдуло, а отправляться на их поиски Нази не рискнула. Отчасти из опасения, что приступ слабости настигнет ее где-нибудь в коридоре или, хуже того, на лестнице, отчасти — потому что бродить по огромному плохо освещенному замку в поисках вампиров, способных в одно мгновение перемещаться из одного крыла в другое, даже в нормальном состоянии было занятием бессмысленным.

Дарэм провозилась с книгой до утра, пытаясь убедить себя, что полностью поглощена чтением, и с тоской сознавая, что история Инквизиции — не более, чем оправдание. Она до последнего ждала графа — вот в чем была настоящая причина ее упорных бдений. Ждала и одновременно боялась, что он действительно явится, потому что чертов гелиофоб, при всей лживости своей натуры, кое в чем был абсолютно прав.

Говорят, время лечит боль утраты, однако Нази, день за днем напоминавшая себе, что несколько месяцев — ничтожно малый срок для "исцеления", все равно не могла поверить, что даже годы, в ее случае, способны хоть что-то изменить. Продолжая дышать, думать и разговаривать, вдова Винсента Дарэма неизменно ощущала себя так, как, должно быть, ощущали себя калеки, в одно мгновение лишившиеся рук и ног разом — сломанной, неполноценной, изувеченной. И сколько же злой иронии виделось ей в том, что это чувство моральной искалеченности оказался способным приглушить трехсотлетний вампир — существо, которое, с точки зрения некромантов, не заслуживало ничего, кроме незамедлительного уничтожения.

Нази очень хотелось верить, будто причина крылась в пресловутых «чарах», сплетенных настолько тонко, что она попросту не способна оказалась распознать их разрушительного влияния на собственный разум, однако в самой глубине ее души прочно угнездилась уверенность — вампирская менталистика абсолютно ни при чем. Старшему фон Кролоку совершенно не требовалось "корректировать" сознание Дарэм, чтобы в его обществе она ощущала себя на удивление комфортно и при этом заинтересованно — на это ему вполне хватало личных качеств.

Будучи обладателем весьма острого ума и богатого опыта, граф, ко всему прочему, оказался носителем кардинально иного мировоззрения, знакомство с которым приоткрывало перед Нази мир, лежащий по ту сторону баррикад, давно и надежно возведенных между настоящими и бывшими людьми. И в этой вывернутой наизнанку картине мира Дарэм, к вящему изумлению, находила весьма своеобразную, но неумолимую логику.

Фон Кролок не пытался отрицать того, кем на самом деле является, не оправдывал совершаемых им поступков, не приукрашивал всей извращенной неприглядности того существования, которое вел. Словно за века недожизни сумел полностью принять собственную природу, досконально изучить ее, упорядочить, установив некие границы и — что больше всего поражало Дарэм — некое подобие моральных норм. Зло, полностью признавшее себя злом — это не могло вызывать ничего, кроме отвращения, однако, сколь ни парадоксально, чем больше узнавала о нем Нази, тем большее уважение испытывала. Возможно, потому, что в мире, где вампиры и вправду находились на вершине пищевой цепи, фон Кролок волен был плевать на любые неугодные ему условности — но вместо этого предпочитал абсолютной вседозволенности весьма жесткие и неудобные рамки, проявляя такую силу духа, что Дарэм, помимо уважения, невольно проникалась к нему еще и неким подобием восхищения.

Мучительная жажда крови была постоянным спутником каждого вампира — ее можно было лишь на время приглушить, но не утолить до конца. Так что носферату, будучи заложниками этой гремучей смеси из жизненной потребности и пагубной зависимости, убивали регулярно и помногу, предпочитая скорее сменить территорию охоты, нежели умерить аппетиты. Граф фон Кролок, если верить его же словам, терпел эту жажду месяцами, и у Дарэм, по мере их бесед, складывалось все более стойкое ощущение, что граф, обладая способностями, многократно превосходящими возможности живущих вокруг него смертных, упрямо пытался оставаться человеком, намеренно усложняя собственное и без того непростое существование.

Подобное упорное нежелание считаться даже с законами реальности Нази было прекрасно знакомо: к тому же странному сорту личностей относился и герр Дарэм, для которого «невозможно» было понятием, применимым к кому угодно, только не к нему самому. Это не должно было работать, но каким-то немыслимым образом все равно срабатывало. Непрошибаемая уверенность и феноменальное наплевательство на все, кроме собственных убеждений, свойственные людям, подобным Винсенту или все тому же фон Кролоку, будто создавали вокруг них некое силовое поле, при столкновении с которым, казалось, начинала изменяться, прогибаясь, объективная действительность.

Вот только Винсент был некромантом — человеком, в каком-то смысле, добровольно отдающим по кускам свою жизнь ради того, чтобы жили другие. Граф, в свою очередь, был вампиром — существом, которое, пускай весьма выборочно, все же отбирало чужую жизнь ради того, чтобы "жил" он сам. И всякий раз обнаруживая некое безусловное, глубинное сходство между ними, казалось бы, находившимися на строго противоположных чашах весов, всякий раз ловя себя на том, сколь легка и отчасти даже приятна была ей компания Кролока, Нази ощущала себя предателем. Как в профессиональном, так и в общечеловеческом смысле.

С этими невеселыми мыслями Дарэм и провалилась на рассвете в тяжелый, беспокойный сон, чтобы спустя несколько часов быть разбуженной переливами звонкого голоска фройляйн Шагал.

— Нази! — увидев, что ее усилия увенчались успехом, и Дарэм все-таки проснулась, Сара расплылась в счастливой улыбке. — Прости, что разбудила, но уже почти полдень… а мне ужасно хотелось с тобой увидеться. Я так волновалась, когда ты пропала, да еще и не попрощавшись. И Магда волновалась тоже! Могла бы предупредить, что уезжаешь…

— Почти полдень, — простонала Нази, путем нехитрых подсчетов определив, что проспать ей удалось никак не больше четырех часов, после чего, наконец, сфокусировала взгляд на стоящей в изножье кровати девушке. — И тебе здравствуй. Честно говоря, я сама понятия не имела, что куда-то собираюсь, так что свои упреки прибереги для Их Сиятельства, который меня сюда притащил.

— Притащил? — искренне изумилась Сара. — Граф сказал, что тебе нужна была помощь…

— Вот он и помог, — не стала отпираться Дарэм, потирая лицо руками, чтобы скорее прогнать сонливость. — Он, знаешь ли, известный филантроп… если копнуть поглубже.

— А кто такой филантроп? — девушка с нарастающим беспокойством вгляделась в лицо своей собеседницы. — Как ты себя чувствуешь? У тебя очень больной вид… наверное, не стоило тебя будить, но я не знала, что тебе все еще так нездоровится.

— Не бери в голову. Здоровье мне может уже не пригодиться… — пробормотала Нази, и без того безрадостное настроение которой от вида Шагал начало портиться еще сильнее. Значит, все-таки не Магда. Все-таки — Сара. И то, что Дарэм с самого начала прекрасно знала, к чему все идет, дела нисколько не улучшало. — Филантроп — это тот, кто безвозмездно помогает нуждающимся. Ты ночью пришла?

— Да. Только я не пришла, я… — Сара сделала витиеватый жест рукой и, хихикнув, призналась: — Ты будешь смеяться, Нази, но я понятия не имею, как сюда попала. В один миг я стояла около дома, а потом граф обнял меня, и вот я уже здесь! Удивительно, правда?

— И тебя это не беспокоит? — Дарэм не сомневалась, что Сару Шагал сейчас всерьез не взволновала бы и весть о немедленном наступлении конца света, не говоря уже о более мелких неприятностях. Даже хмурясь, она каким-то загадочным образом ухитрялась сиять от счастья, и эти "симптомы" в поведении одурманенных были Дарэм печально знакомы. — Да ты присаживайся. Хочешь — в кресло, а хочешь — прямо на кровать.

— Почему меня это должно беспокоить? — Сара опустилась на край постели, бережно расправив складки ярко-синего, украшенного кружевом платья, об участи предыдущей хозяйки которого Дарэм предпочла не думать. — Это ведь так чудесно, Нази — настоящее волшебство, как в сказках. Я столько лет мечтала об этом… о том, что появится, наконец, кто-то, кто заберет меня из дома, и тогда жизнь начнется уже по-настоящему! И он пришел за мной, так что теперь все будет просто прекрасно. Иначе и быть не может! Мне даже кажется… нет, я уверена, что именно таким я его все эти годы себе и представляла… — взгляд девушки подернулся мечтательной пеленой, и она прерывисто вздохнула. — Знаешь, я ведь сразу поняла, что это он.

— Да уж точно, что не «она», — кисло согласилась Дарэм, у которой от этих откровений гадко делалось на душе. — Перепутать действительно трудно.

— Я имею в виду, что именно он — моя судьба, — нисколько не смущенная сарказмом собеседницы Сара раскинула руки в стороны и упала спиной на кровать. Благо размеры занимаемого Нази «ложа» позволяли подобные бурные проявления охватившей Шагал эйфории. — До сих пор даже немного не верится. Вот скажи, разве на свете бывают настолько прекрасные люди?

Дарем подтянула колени к груди и, положив на них подбородок, окинула девушку мрачным, задумчивым взглядом. Они были знакомы чуть больше месяца, но этого времени Нази вполне хватило, чтобы составить представление о том, что представляет собой Сара Шагал.

Единственная дочь горячо — пожалуй, даже излишне горячо — любящих родителей. Опекаемая ими со всех сторон, она почти не сталкивалась с миром, в котором так или иначе жили взрослые, вынужденные принимать по-настоящему серьезные решения люди, так что в свои неполные восемнадцать все еще оставалась добрым, непоседливым и энергичным ребенком. Сара, пожалуй, была умна, но ум этот не способен был заменить того, что приходило лишь с опытом. Сара была любознательна, но, сидя в деревне, могла похвастаться разве что обширными познаниями в области сказок, сплетен, да похабных анекдотов, украдкой подслушанных у пьяных завсегдатаев заведения. Ну и, разумеется, в ведении хозяйства, в тонкостях которого она уже сейчас разбиралась гораздо лучше, чем ведущая слишком насыщенный образ жизни Нази когда бы то ни было. Сара умела и не ленилась работать, вовсю участвуя в повседневной жизни трактира даже тогда, когда ее помощь, в сущности, и не требовалась. Сара мечтала о том, что однажды за ней обязательно приедет даже не принц — странник, много повидавший и многое знающий, который возьмет ее с собой в «настоящую» жизнь.

Вот только через пару дней у Сары Шагал не станет никакой жизни вовсе — ни настоящей, ни той, от которой она так страстно мечтала убежать на край света.

«Ты не можешь ее спасти, — напомнила себе Дарэм. — Не в этом чертовом мире и не с твоими возможностями».

— Очень сомневаюсь. Вот только к графу это все равно не относится, потому что он вообще не человек, — сказала она.

Кажется, ее словам все же удалось пробиться сквозь ту радужную дымку, которой было окутано сознание Сары, поскольку девушка перестала мечтательно созерцать полог балдахина и, приподнявшись на локтях, уставилась на Нази своими огромными глазищами.

— Ты о чем? — немного помолчав, все-таки уточнила она.

— Граф фон Кролок, Сара, уже триста лет как мертвец, — Дарэм в упор посмотрела на ничего не понимающую Шагал и пояснила: — Вернее сказать, не просто мертвец. Он вампир.

— Господи, ну и шутки же у тебя, — спустя несколько секунд тяжкого молчания звонко расхохоталась девушка. — И это меня еще попрекают любовью выдумывать!

— А с чего это ты взяла, будто я шучу? — Дарэм вздохнула, обеими руками заправляя за уши лезущие в глаза волосы.

Ни на какой ощутимый эффект она, разумеется, не рассчитывала — Шагал могла бы сейчас прослушать целую развернутую лекцию по нежитеведению, содержащую неопровержимые доказательства вампирской сущности ее «возлюбленного», и все равно не поверила бы ни единому слову. Однако отягощать свою и без того давно переставшую быть чистой совесть еще и ложью Дарэм не собиралась.

— Вот уж не думала, что ты станешь всерьез воспринимать байки нашего дурачка Бертока! — поняв, что женщина действительно не торопится засмеяться следом за ней, Сара покачала головой. — Не бывает никаких вампиров, Нази! Это все страшные байки — хороши, только чтобы детей пугать. Ужасные мертвецы, пьющие из людей кровь! Ну, сама подумай, разве такое может быть взаправду?

Дарэм, которая как раз точно знала, что вампиры — это еще далеко не самые поганые существа из длинного списка тех, которые бывают «взаправду», в ответ на последний вопрос утвердительно кивнула:

— Увы, может. Что хуже всего, оно не просто может, оно действительно существует, и Их Сиятельство тому живое подтверждение. Точнее сказать, не окончательно мертвое.

— Ты бредишь! Видно, у тебя от болезни в голове помутилось! — бурно оскорбилась за своего предполагаемого суженого Шагал, и Дарэм, не удержавшись, хмыкнула. В отличие от пылко негодующей Сары, сам фон Кролок к тому факту, что тело его мертво, относился с безмятежным спокойствием, ухитряясь по этому поводу еще и иронизировать. — Да граф нисколько не похож на вампира! Он такой красивый…

Пожалуй, с этим заявлением Нази поспорить не могла. Их Сиятельство действительно обладал весьма примечательной внешностью, и, хотя «красота» была понятием слишком уж условным, Кролок, даже несмотря на тяжелый подбородок, горбинку на носу и немного хищный разлет бровей, вполне заслуживал подобной аттестации. Со скидкой на трупную бледность и черные тени вокруг глаз, которые, как известно, не красят никого.

— Как будто одно другому мешает, — откликнулась Дарэм. — Красивый вампир, Сара, отличается от некрасивого лишь тем, что от первого взгляду приятней. Несколько секунд, перед тем, как он тебя прикончит. Ты же ничего о нем не знаешь. Вы разговаривали, стоя лицом к лицу, всего два раза в жизни, я права? И ты понятия не имеешь, что он из себя представляет. Ладно, в вампиризм его ты верить не хочешь, черт с ним, но ведь он запросто может лгать, может быть злобным тираном или убийцей, который таких наивных и доверчивых девушек, как ты, уже сотни извел!

Как раз последнее утверждение Нази было печальной правдой, которой Дарэм при всем своем желании ничего не могла противопоставить, а оттого злилась все отчетливей. И даже понимание того, что Сара сейчас не может отвечать за свои чувства и мысли, не слишком-то помогало.

— А в любви и не нужно знать, — тем временем с истовой убежденностью в голосе откликнулась Шагал. — Настоящие чувства — они всегда от сердца, и порой одного взгляда хватит, чтобы понять — именно с этим человеком ты будешь счастлива! Вместо того, чтобы говорить все эти гадости, могла бы и получше отзываться о том, кто так помог, когда тебе было совсем худо! Граф столько для тебя сделал! А ты… — девушка проворно вскочила с кровати и, глядя на Дарэм сверху вниз, заявила: — Знаешь, даже если бы ты говорила правду, и он действительно был бы вампиром, ничего не изменилось бы! Я совсем не глупа, Нази. И не слепа. Мою маму отец если когда-то любил, то давно уже забыл об этом, и к другим ходит, сколько я себя помню. Ни одной юбки мимо не пропустит! Иногда они ругаются по ночам, дерутся даже, а потом мама плачет, когда ей кажется, что никто не слышит, потому что она-то отца любит по-прежнему. Вот только ему плевать. И знаешь что? Они оба считают это нормальным, мол, так и должно быть. Все как у всех! Такую же жизнь они готовят для меня. Я не могу толком читать, да и писать тоже почти не умею, потому что мама и папа думают, будто мне это ни к чему. Мне нужно знать, как вино водой разбавлять и как вчерашний суп за свежий выдать! Что меня там ждет? Либо останусь в девках, потому что отец, покуда жив, никого ко мне не подпустит, либо выйду замуж за одного из местных и уже сама стану ему обеды готовить и рожать без остановки. А он, как отец, когда красивой я быть перестану — а перестану я с такой жизнью быстро — начнет мне изменять и изредка поколачивать. Я очень люблю своих родителей, Нази, но жить так, как они, я не хочу. Ей-Богу, я лучше с вампиром сбегу, и пусть он меня съест!

С этими словами Сара резко развернулась на каблуках и, не дожидаясь ответа, выбежала из комнаты, шурша шелковым подолом платья. Дарэм проводила ее мрачным, полным горечи взглядом и с коротким стоном повалилась обратно на подушки. Похоже, ей и вправду удалось задеть Шагал за живое. Вот только пользы от этого решительно никакой не было, да и облегчения говорившая чистую правду Нази не испытала. Скорее уж ровно наоборот — бессмысленно испортив настроение Сары, она заодно окончательно испортила и свое.

* * *

— Мне крайне любопытно, чего ты пыталась достичь, доводя несчастную девочку до истерики, Нази?

Дарэм в ответ промолчала, даже не подумав оторвать пристального взгляда от книги, так что непринужденно облокотившийся о спинку стоящего напротив нее кресла граф продолжал:

— Мне пришлось потратить немало усилий, чтобы ее успокоить. Ты ведь сама знаешь, насколько тщетны твои старания. Влияния зова в любом случае не преодолеть, если я сам не сниму его. Неужели тебе так хочется испортить фройляйн Шагал ее последние дни на этом свете? Не предполагал, что тебе настолько чуждо милосердие.

— Не припомню, чтобы я когда-то давала обещание лгать в вашу пользу, — раздраженно захлопнув книгу, Дарэм снизу вверх зло уставилась на фон Кролока покрасневшими то ли от усталости, то ли от дурного самочувствия глазами. — Да, я знаю, что апеллировать к ее разуму бесполезно, но и делать вид, будто я за нее рада, не собираюсь. А что касается милосердия… вам ли, Ваше Сиятельство, о нем говорить?

— Вынужден тебя огорчить, но именно мне, — граф обогнул кресло и устроился в нем, привычно сцепив пальцы в замок. Слегка склонив голову набок, он окинул до предела напряженную Дарэм внимательным взглядом и спокойно добавил: — В первую нашу встречу ты, помнится, уверяла, что тебе совершенно безразлична судьба живущих в трактире людей, и тебе их совершенно не жаль. Однако, вижу, на словах ты куда хладнокровнее, чем на деле. С твоей стороны это несколько непрофессионально, не находишь?

— Если кому-то Сару и не жаль, так это вам, — сквозь зубы процедила Нази, поскольку крыть ей было и вправду нечем. Фон Кролок был абсолютно прав, разве что причина одолевающей ее злости была далеко не только в жалости к Шагал, но и в осознании собственного бессилия. А еще, приходилось признать, в том, что речь шла не об абстрактном вампире, а о графе, и само существование именно этой причины было наихудшим из всего, что с Дарэм могло произойти.

— О, — фон Кролок едва заметно усмехнулся, — коль скоро ты пытаешься воззвать к разуму Сары, ждать ли мне, что ты, заодно, попытаешься воззвать и к моей совести? Если так, то советую не сотрясать воздух понапрасну. Я знаю, что ты могла бы сказать: она так молода и наивна, она толком еще не видела мира, ей бы жить еще много лет, но тут вмешался я, намеренный безжалостно и хладнокровно оборвать эту юную жизнь. Едва ли не заходясь в злодейском хохоте, надо полагать. — Мужчина коротко вздохнул. — Что ж, Нази, все это почти правда, с той лишь разницей, что я не испытываю ни малейшего удовольствия от ее смерти. Это необходимость. И чем, позволь спросить, жизнь фройляйн Шагал принципиально отличается от жизни любого другого человека, который мог бы оказаться на ее месте? Не тем ли, драгоценная моя фрау Дарэм, что с Сарой вы знакомы лично? Там, под землей, двадцать семь высших вампиров, Нази, и они остаются там лишь до тех пор, пока соблюдаются условия договора. Знаешь ли ты, что случится, если в означенное время они не получат обещанную им жертву?

— И что же? — мрачно спросила Нази, которая, к своему величайшему сожалению, догадывалась, каким будет ответ.

— Они сочтут себя свободными от прошлой договоренности и вольны будут отправиться на поиски пищи самостоятельно, — оправдывая самые неприятные подозрения женщины, любезно просветил ее Кролок. — Я, в свое время, вовсе не для того потратил столько усилий, чтобы разрушать заведенный порядок, ставя под угрозу свою безопасность и безопасность Герберта, из сострадания к одной смертной, коих по земле ходят миллионы. Однако, полагаю, этот довод покажется тебе чересчур своекорыстным, так что могу предложить иной, который тебе, как защитнику людей, будет ближе. В ночь зимнего солнцестояния умрет либо фройляйн Шагал, либо весь поселок внизу, поскольку расположен он ближе всего к замку и, вероятно, именно туда первым делом отправятся пробудившиеся ото сна вампиры. Что же касается жалости… в данном случае я проявляю ее куда больше, нежели ты.

— Тем, что лжете, притворяясь, будто ее с вами и правда ждет счастливое будущее? — Нази, вздохнув, сгорбилась в своем кресле, чувствуя, как злость уступает место тоскливой опустошенности.

— Именно так, — фон Кролок кивнул. — Она счастлива, Нази. Безмятежно и абсолютно. И пускай счастье это не более, чем обман... Об этом знаем я и ты, в то время как для Сары оно вполне подлинно. Ее ничто не тревожит и ничто не пугает, она получила в свое распоряжение целый замок со всем, что в нем есть, получила веру в то, что ее ждет долгая, интересная жизнь. И эта вера не будет омрачена разоблачением до самого последнего ее вздоха. А ведь я мог бы поступить иначе, верно? Мне ничего не стоило бы выкрасть ее из трактира, запереть в подвале и в нужный час просто швырнуть в толпу. Более того, лично для меня это было бы куда более простым решением, поскольку не потребовало бы и четверти усилий, что я прилагаю сейчас.

— Что чувствует жертва вампира, пока умирает? — не желая комментировать последнее заявление, задала Дарэм вопрос, ответ на который интересовал ее вот уже не первый год.

— Зависит от вампира, — с легкостью оставив предыдущую тему, откликнулся фон Кролок. — И от его желаний. Это может быть легко… Юная фройляйн Шагал даже не поймет, что обречена на гибель. Она сама будет желать этого и почувствует лишь удовольствие, приняв смерть, как долгожданное освобождение от всех горестей и забот. Она умрет счастливой, но именно потому, что таков мой выбор. Если угодно — это единственный по-настоящему ценный подарок, который я могу ей сделать в сложившихся обстоятельствах. Однако в случае, если вампир не умеет или не хочет утруждать себя ментальным воздействием на жертву, все происходит иначе. И тогда человек чувствует, как клыки пробивают плоть, причиняя боль, успевает увидеть оскаленное лицо своего убийцы, в эти минуты имеющее мало общего с человеческим. И ощутить, как он выпивает из него жизнь — тоже. В сущности, умирать от зубов вампира — все равно, что быть загрызенным диким животным. С поправкой лишь на не оправдавшуюся уверенность, будто перед тобой был такой же, как ты сам, человек.

Фон Кролок говорил все так же спокойно, задумчиво разглядывая потрескивающее в камине пламя, но Дарэм почему-то ни на секунду не усомнилась в том, что скрывается за этим безмятежным, расслабленным спокойствием.

— И вам в свое время попался вампир второго типа? — почти утвердительно проговорила она, заставив графа посмотреть ей в лицо.

— Вынужден взять назад прежние слова о степени твоей проницательности, — констатировал он.

— Расскажете? — немного помявшись, несмело спросила Нази, удостоившись от фон Кролока еще одного долгого, холодного взгляда, под прицелом которого ей тут же сделалось откровенно неуютно.

— О чем именно ты хочешь знать? — сухо поинтересовался граф, когда женщина уже окончательно успела увериться в том, что ответа не последует.

— О том, кем был граф фон Кролок до того, как превратился в вампира. О том, как он умер. И о том, как именно был заключен договор, о котором вы упоминали, — откликнулась Дарэм, понимая, что второй возможности спросить у нее уже никогда не будет, и граф дает ей одну-единственную попытку. Вспомнив о своем разговоре с Гербертом в первую ночь пребывания под замковой крышей, Нази усмехнулась и полушутя, полусерьезно добавила: — Ну и, разумеется, о том, как все-таки звали того графа. Я уже поняла, что как раз это и есть самая страшная тайна всего вашего существования.

— Это довольно смелые, и, к тому же, довольно личные вопросы, фрау Дарэм, — фон Кролок откинул голову на спинку кресла и осведомился: — А теперь попытайтесь назвать мне хоть одну вескую причину, по которой я должен на них отвечать.

— А вы и не должны, — Нази в ответ пожала плечами. — Но вы можете. В конце концов, почему бы и нет? Это равносильно откровенности со случайным попутчиком, Ваше Сиятельство — к чему бы мы ни пришли в итоге, наше знакомство все равно долго не продлится. Я либо умру, либо покину ваш мир, уйдя по тропам туда, где мне место, так что эти знания я унесу с собой в мир иной в любом случае.

— В этом есть некий смысл, — усмехнувшись, граф кивнул и, задумчиво постучав пальцем по щеке, резюмировал: — Итак, ты задала мне четыре вопроса, и я дам на них ответы в той степени, в которой посчитаю нужным, однако тебе придется предложить мне равную оплату. Расскажите же мне, фрау Дарэм, как и ради чего вы оказались в моем мире, что вам известно о возможностях души путешествовать по тропам, и каково все-таки происхождение столь оригинальных шрамов на вашей спине.

— Рассмотрели во всех подробностях? — недовольно буркнула Нази, понимая, что мгновение назад узнала, кто именно раздевал ее перед тем, как она оказалась в постели.

— Ты пребывала в весьма плачевном состоянии, и я пришел к выводу, что тебе не помешает горячая вода, — развел руками граф. — Принимать ванну в одежде не слишком хорошая идея, так что не вижу повода извиняться. Однако, если это оскорбляет твою женскую честь…

— Нисколько не оскорбляет, — перебила его Дарэм. — Я не женщина, Ваше Сиятельство, я некромант, а нас учат не придавать сакрального значения различиям полов. Наше тело — не более, чем инструмент нашей деятельности.

Фон Кролок в ответ на это тонко усмехнулся, и Нази предпочла перевести взгляд на лежащую у нее на коленях книгу. Их и правда этому учили — Дарэм не раз приходилось представать обнаженной и перед орденскими медиками, и перед своими же коллегами в случаях, когда разодранная в клочья толпой умертвий одежда едва ли могла прикрыть хоть что-то, или когда спешно приходилось смывать с себя тошнотворно воняющую трупную слизь в ближайшем озере наравне с работающими в сцепке некромантами-мужчинами. Вот только в случае с графом ее убеждения отчего-то начинали давать странные, не слишком понятные самой Нази сбои.

— Неужели? — иронично переспросил фон Кролок, с интересом разглядывая упрямо прячущую глаза Дарэм. — Что ж, в таком случае, позволь заметить, что инструмент лично твоей деятельности не только функционален, но и эстетически приятен глазу.

— Вы задали мне всего три вопроса, — резче, чем ей того хотелось, напомнила Нази. — Четвертого не будет?

— Отчего же? Ответ за ответ. Четвертый вопрос, как и в твоем случае, касается имени. Кто такой Винсент, Нази? В горячке бреда ты назвала меня этим именем, и я хотел бы знать, о ком идет речь. Ответишь на мои вопросы — и я даю слово, что отвечу на твои. Если же нет, я, в свою очередь, тоже воздержусь от откровений. Полагаю, нам обоим в равной степени не хочется вдаваться в лишние детали, и тебе придется решить, так ли на самом деле сильно твое любопытство.

Имя покойного мужа Нази граф выговорил как-то странно, словно ему по какой-то причине было неприятно его произносить, однако в данную секунду Дарэм куда больше занимала сама суть выставленных графом условий. Фон Кролок молчал, давая ей время как следует подумать и с умеренным любопытством наблюдая за ходом отражающейся на худом лице женщины внутренней борьбы.

— Хорошо, — наконец, решительно сказала Дарэм, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в угол книги. — Ваша цена справедлива, пожалуй, и я согласна ее заплатить. Однако, сначала я жду вашего рассказа, Ваше Сиятельство.

— Полагаешь, будто я, получив свое, не сдержу обещания? — граф слегка приподнял брови и, дождавшись короткого кивка, заметил: — Что ж, не мне тебя винить. Извольте, фрау Дарэм, но учтите, что ответ будет довольно длинным и речь пойдет о времени, далеком от дня сегодняшнего. Однако, прежде чем мы перейдем к делу, я должен уточнить — ты уверена относительно последнего вопроса? Поверь, куда лучше нам обоим было бы ограничиться тремя.

— Позвольте мне самой решить, Ваше Сиятельство, что именно я хочу знать, — нахмурившись, возразила Дарэм, для которой это было скорее делом принципа, нежели такого уж жгучего любопытства. В конечном счете, в самом начале знакомства она великолепно обходилась без каких бы то ни было обращений вовсе.

— Как угодно, фрау Дарэм, как угодно. Также я рассчитываю на то, что вы проявите благоразумие и не станете меня перебивать. Итак. В сентябре одна тысяча пятьсот семьдесят пятого года в семействе графа Леопольда фон Кролока после четырех неудачных попыток его супруги благополучно разрешиться от бремени, наконец, появился сын. Поначалу младенца приняли за мертворожденного, поскольку тот при появлении на свет не испустил положенного крика, однако, благодаря усилиям лекаря, прочистившего его легкие от крови, мальчик все же начал дышать. Родители, посчитав, что их сын сумел побороть смерть, окрестили его «Победоносным» ⁽²⁾, что во многом и определило его дальнейшую судьбу…

— Как-как они его окрестили? — округлив глаза, переспросила Дарэм и предательски дрогнувшим голосом добавила: — Ваше Сиятельство, я очень надеюсь, что вы шутите. И, поверьте, очень зло.

— Я предупреждал, Нази, но ты не изволила прислушаться к доброму совету, — фон Кролок искривил губы в усмешке и добавил: — Помнится, я просил тебя не перебивать. Впоследствии Господь подарил графу еще двоих сыновей и трех дочерей, не все из которых прожили на свете достаточно, чтобы оставить после себя потомство. Однако, насколько мне известно, несколько линий фон Кролоков существуют и поныне, а еще несколько родов несут через века следы их крови по женской линии. Впрочем, это уже не имеет никакого отношения к делу. Леопольд занимал не последний чин при Карле Втором из династии Габсбургов, в те времена правящем Внутренней Австрией, так что его наследник, имеющий так называемый «титул учтивости» виконта, в довольно раннем возрасте был представлен ко двору. После смерти Карла в одна тысяча пятьсот девяностом он продолжил свое становление уже при дворе эрцгерцога Рудольфа Второго Габсбурга, впоследствии застав и восхождение на престол его наследника Маттиаса, пережив, таким образом, трех правителей Австрии и несколько крупных военных кампаний. Карьера его не всегда складывалась легко. Он считался человеком весьма жестким и, порой, жестоким, а также расчетливым и излишне хладнокровным, что крайне огорчало тех, кому он закрывал дорогу к вершинам. Чтобы понять, насколько велика была степень их огорчения, довольно сказать, что он пережил около полутора десятков покушений на свою жизнь, пять из которых едва не увенчались успехом. Однако, несмотря на все старания общества, к моменту своей смерти он сумел добиться того, что род фон Кролоков занял не последнее место в дюжине самых влиятельных австрийских фамилий, — в голосе графа на долю секунды отчетливо проскользнула гордость. — Каким он был? Что ж, можно сказать, что это был полностью человек своей эпохи, привыкший как к придворным интригам, так и к кровопролитным сражениям на поле брани. В возрасте двадцати неполных лет он благополучно женился на дочери графа Герберштайна Марии, подарившей ему четверых детей — троих сыновей и дочь.

— И что же, по любви женился? — уточнила немного пришедшая в себя Дарэм, решив затолкать как можно глубже ответ графа на вопрос о его имени и не вспоминать о нем, по возможности, никогда.

— Любви? — фон Кролок с коротким смешком покачал головой. — Разумеется, нет, любезная фрау Дарэм. Последнее, на что обращали внимание при заключении брака в те времена — любовь. Она могла сопровождать семейные союзы, а могла так никогда и не возникнуть между супругами, но определяющим всегда был вопрос предполагаемой материальной или стратегической выгоды. И, насколько мне известно, по крайней мере, в нашем мире положение вещей с тех пор не сильно переменилось. В частности, наследник Леопольда свою жену не любил никогда, и она отвечала ему взаимностью, однако они, пожалуй, прекрасно понимали друг друга, и в целом это был весьма прочный союз. Он временами изменял ей, она — ему, но общество тогда смотрело на подобное с пониманием, если только интрижки супругов не становились достоянием гласности. Любовь, настоящая и, как ни иронично, первая за всю жизнь, пришла к нему примерно за год до гибели, в лице девятнадцатилетней дочери виконта Клемена, которую он повстречал на одном из балов в Вене. Эти странные, в чем-то весьма болезненные отношения не могли иметь никакого логического продолжения — он был для нее слишком стар, хотя Элиза и не желала этого признавать, у него за плечами была семья, ее же, в свою очередь, ожидал выгодный брак. Их роман продлился одиннадцать месяцев. Июльской ночью тысяча шестьсот тринадцатого года граф умер милях в тридцати от этих мест, на тракте, ведущем из Салонты в Аюд, в окрестностях которого жила его возлюбленная.

— Надо полагать, повстречался с вампиром? — осторожно спросила Нази, когда фон Кролок надолго замолчал, постукивая пальцами по подлокотнику кресла, явно углубившись в какие-то свои, одному ему ведомые размышления.

— Именно, — граф бросил на Нази короткий взгляд и каким-то странно неловким движением потрогал собственную обернутую шелковым платком шею. — Впрочем, в его глазах это был вовсе не вампир, а молодая, одетая в дорогое платье женщина, бредущая вдоль обочины и едва не кинувшаяся под копыта его коня, громко умоляя о помощи. Ему пришлось остановиться хотя бы для того, чтобы не затоптать несчастную, что и стало последней в его жизни ошибкой. Легкость, с которой хрупкая с виду женщина опрокинула на землю мужчину вдвое крупнее себя, была поразительна. А затем… что ж, затем она вцепилась ему в горло, разорвав клыками гортань и, утолив жажду, бросила все там же, на обочине. Умирал он скверно и, по его ощущениям, довольно долго... хотя, полагаю, эти несколько минут просто растянулись в его восприятии на несколько часов. Мне сложно судить. Очнулся он незадолго до полуночи, абсолютно целый, разве что залитый собственной кровью, и отправился дальше, поскольку единственное, что он точно помнил, так это то, что должен непременно успеть в Аюд, где его ждали и, увы, дождались, — фон Кролок сумрачно усмехнулся. — Элиза умерла быстро. Быстрее, чем он успел осознать, что произошло. Ему отчаянно хотелось тепла, фрау Дарэм, но по рукам его текла одна только кровь. И ее оказалось недостаточно. Впрочем, ее никогда не бывает достаточно.

— А что случилось потом? — Нази слегка подалась вперед, вглядываясь в застывшее, точно посмертная маска, лицо своего собеседника и больше всего опасаясь, что граф сейчас окончательно замкнется в себе, так и не рассказав историю до конца.

— Потом?... — рассеянно и отчужденно переспросил граф. — Потом он обезглавил убитую им Элизу, поскольку в его времена вампиры были отнюдь не сказкой, и даже селяне знали, что стоит делать с их жертвой в первую очередь, дабы жертва эта не обратилась в еще одного охотника. Подобной участи единственной женщине, которая подарила ему несколько месяцев настоящего счастья, он не желал. Незадолго до рассвета он оставил ее оскверненное тело неподалеку от поместья Клеменов, дабы Элизу могли отпеть и похоронить на освященной земле, уберегая тем самым хотя бы ее душу. Затем он вернулся в охотничий домик, в котором было назначено их свидание, и укрылся от дневного света в земляном подполе, чтобы потом отправиться на поиски той, что его обратила. Пешком он вернулся почти на пятнадцать миль назад, начав искать с места, где повстречал вампиршу, и спустя несколько недель поиски привели его к замку, в котором мы сейчас находимся. Разумеется, его появление не осталось незамеченным. Оценив упорство и хитрость графа, который, толком еще не сознавая своих способностей, за время скитаний сумел не погибнуть от рук церковников и не пасть от зубов защищающих свою территорию сородичей, его приняли как еще одного члена общины. В замке обитало семеро немертвых, еще около пяти десятков были рассеяны по окрестностям. Наследник Леопольда «прожил» здесь несколько лет, обучаясь управлять доставшимися ему возможностями и выжидая подходящего момента… Вампиры были стары, уверены в себе и в своих силах. Годы в их обществе давались нелегко, но он умел ждать. Зимой одна тысяча шестьсот двадцать первого года, когда его окончательно «приняли в семью», он убил всех семерых, начав с обратившей его Кристины. В те годы священная война против немертвых уже набрала воистину угрожающие масштабы. Стало очевидно, что еще каких-то пять лет — и она докатится до этих глухих лесов, так что граф предложил оставшимся в округе вампирам сделку, условия которой тебе прекрасно известны.

— С трудом верится, что они так просто согласились на подобное, — с сомнением протянула Дарэм, вызвав у графа еще одну холодную, жутковатую полуулыбку.

— Они действительно не согласились, — он покачал головой и, отвлекшись, наконец, от обезличенного повествования, на протяжении которого рассказывал о себе так, словно речь шла о ком-то постороннем, бесстрастно заметил: — Однако я способен быть убедительным. А еще я потратил много усилий, чтобы изучить их привычки и повадки, в то время, как они сами не слишком-то интересовались моим существованием. Когда община за год сократилась на четверть, я сделал им предложение снова. А когда, спустя еще полгода, из сорока девяти вампиров в окрестностях осталось лишь двадцать пять — еще раз.

— То есть, вы убивали своих сородичей? — уточнила женщина, которая такого поворота событий никак не ожидала.

— Люди ведь убивают других людей, не так ли? — откликнулся фон Кролок. — Почему же ты отказываешь вампирам в возможности убивать других вампиров? Они, разумеется, пытались прервать мое существование, однако способность к объединению усилий свойственна немногим из нас, полагаю, ты это прекрасно знаешь. Все мы до последнего заботимся лишь о себе, так что, при должной сноровке, мне не составляло особого труда избавляться от них поодиночке. А уж жалости при этом я испытывал, поверь, гораздо меньше, чем к той же фройляйн Шагал. Я не намерен был окончить свои дни в руках ставленников Инквизиции, так что почел за лучшее предпринять некие меры для обеспечения собственного благополучия.

— И вы никогда не хотели… просто умереть? — вполне искренне спросила Дарэм, передернув плечами. Почему-то ей пугающе легко оказалось представить фон Кролока, месяц за месяцем методично отрывающего головы собственным «соплеменникам». До тех пор, пока они не сделали то, чего он от них хотел.

— В мое время вампиры считались существами, которых ждет геенна огненная, так что я, став одним из них, отнюдь не торопился столкнуться с собственным посмертием. И теперь, благодаря тебе окончательно убедившись, что моя более поздняя теория верна, и после окончательной смерти душа моя навеки останется скитаться между тропами в абсолютном одиночестве, я не могу сказать, какой из исходов хуже. К тому же я привык во всем идти до конца, а что есть самоубийство, как не попытка избежать возникших перед тобой трудностей? — фон Кролок неторопливо поднялся со своего места и принялся расхаживать по комнате у женщины за спиной, так что теперь Нази не видела его и лишь слышала шорох тяжелых складок его плаща. — Так что же, драгоценная моя фрау Дарэм, вы удовлетворены моими ответами или желаете знать что-то еще?

— А ваша семья? Что стало с ней? — спросила Нази, понимая, что ей потребуется немалое количество времени, чтобы переварить и как-то уложить в голове всю информацию, которую столь щедро выплеснул на нее граф.

— Насколько мне известно, Мария скончалась спустя десятилетие после моей смерти, дети наши выросли, и каждый прожил вполне неплохую жизнь, оставив после себя потомков. Фон Кролоки в австрийской части империи и поныне вполне почитаемы, но ко мне это уже не имеет ровным счетом никакого отношения. Пока не прошло первой сотни лет, я не возвращался в места, где меня знали. Мертвецам среди живых, по моему мнению, не место. Даже если мертвец этот прекрасно себя осознает и, можно сказать, сносно себя чувствует. Я с самого начала предпочитал, чтобы моя родня считала меня полноценно умершим человеком, а не... как это ты выразилась? Ах да, «нежитью высшего порядка».

— Это мне вполне понятно, — Нази кивнула. — Если и есть что-то, чего я так и не смогла из вашего рассказа уловить, Ваше Сиятельство, так это, каким образом вы вообще сумели контролировать собственный голод. Я всегда была убеждена, что это невозможно.

— Здесь все куда проще, чем тебе представляется, Нази, — начал фон Кролок, но был бесцеремонно прерван появлением в комнате еще более, чем обычно, взъерошенного и явно чем-то взволнованного Куколя.

— Ыые, аер! — с порога заявил он, после чего, обернувшись к Дарэм, добавил: — Афуе, фау.

— И тебе доброй ночи, — Нази, уже приучившаяся интуитивно разбираться в невнятном наречии горбуна, кивнула.

— Аер, ам эол Аал, — снова обратился к своему хозяину Куколь и, слегка разведя руками, добавил: — Оый.

— Что-что? — переспросила Дарэм, оглядываясь на графа, на бледном лице которого обозначилось столь болезненное выражение, словно у Их Сиятельства разом заныли все его вампирские зубы.

— Куколь говорит, что нас почтил своим присутствием достопочтенный Йони Шагал, — «перевел» фон Кролок. — Достопочтенный и мертвый. Кто бы сомневался, что именно этим все и закончится.

— Мертвый в том смысле, в каком я подумала? — уточнила женщина и, не дожидаясь ответа, спросила: — Вы или Герберт?

— Если бы это было моих рук делом, милая моя Нази, герр Шагал не в состоянии был бы нанести нам этот визит вежливости, — граф раздраженно взмахнул рукой. — Прости, но я вынужден тебя покинуть. Таких гостей не стоит долго держать в приемной.

С этими словами фон Кролок шагнул, очевидно, прямиком в холл собственного замка, оставив ошарашенную Дарэм наедине с Куколем и собственными невеселыми мыслями.

1) Молескин — с 19 века производящаяся во Франции и высоко "котирующаяся" во всем мире записная книжка с обложкой из так называемой "кротовой шкуры" т.е. высокопрочной эластичной ткани

Вернуться к тексту

2) на латыни "победоносный" или "упорный в борьбе" звучит как "vincens". Не удивительно, что фрау Дарэм такому ответу совсем не обрадовалась.

Вернуться к тексту

От «достопочтенного» Йони Шагала настолько отчетливо разило кровью, чесноком и овчиной, что графу оставалось лишь гадать, как сам новоиспеченный вампир ухитряется переносить это амбрэ.

Покойный трактирщик переминался с ноги на ногу посреди холла, зыркая глазами по сторонам так, словно уже прикидывал, кому и за какие деньги он сумеет продать графское имущество. Если, конечно, успеет вовремя убежать с ворованными канделябрами.

— Герр Шагал, — слова фон Кролока прозвучали не столько приветствием, сколько констатацией присутствия Йони в одном с ним помещении. — Не припоминаю, чтобы мы договаривались о встрече. Тем не менее, я действительно рад вашему визиту.

В радости своей граф, пожалуй, был абсолютно искренен, посольку появление трактирщика избавляло его от необходимости разыскивать беглого вампира самостоятельно.

— Ваше Сиятельство, — Йони торопливо сдернул с головы засаленный картуз и одарил графа нервной улыбкой, обнажающей удлиненные, едва помещающиеся во рту клыки. — Доброго здоровья и процветания вам и вашему дому!

Фон Кролок продолжал смотреть на Шагала все с тем же выражением холодной вежливости на лице, и трактирщик, сообразив, что сморозил некую глупость, стушевался еще больше, втянув голову в плечи. На фоне высокого, опрятно и с известным шиком одетого фон Кролока Йони казался особенно маленьким и испуганным — о вампирской природе хозяина замка ему было известно еще при жизни, и «перерождение» самого герра Шагала так и не смогло избавить его от безотчетного ужаса перед графом.

— Благодарю, — выдержав паузу, достаточную для того, чтобы заставить своего собеседника разнервничаться всерьез, откликнулся фон Кролок. — Однако, хотелось бы знать, что привело вас ко мне?

— А куда же мне еще идти, Ваше Сиятельство?! — Йони развел руками. — Вы же меня, извольте видеть, в упыря превратили, стало быть, у вас мне теперь и жить, поскольку в родном доме мне делать нечего. Днем не выйдешь, в спальне звезда Давида на стенке. Чеснок, опять же! Хороший такой, качественный, сам выбирал на ярмарке по осени. Аж на слезу пробивает. Да и потом, опасно там. Чуть колом мне сердце не пробили твареборцы поганые, насилу отмахался!

— Твареборцы? — граф вопросительно приподнял брови.

— Приехали тут недавно двое — иностранный профессор, с фамилией такой, что мне и не выговорить сходу, не то Амброзиус, не то Аброзиус, и с ним ученик его, Альфред. Все про замок выспрашивали. Я так понял, вас ищут. Упырей то есть.

— Я, милейший, не, как вы изволите выражаться, «упырь», — оборвал сбивчивую речь трактирщика фон Кролок, — Я вампир. За вас, впрочем, поручиться не могу. Значит, говорите, профессор со сложной фамилией… Абронзиус?

— Точно! — воскликнул Йони, обрадованный тем, что граф не стал дальше развивать столь скользкую тему, не сулящую выбравшему неверное слово Шагалу ровным счетом ничего хорошего. — Говорю же, сперва все вынюхивал, да никто ему в деревне ничего не рассказал! Берток пытался было, но ему мы быстро рот заткнули. Известное дело, что с дурака взять. А как я превратился, профессор с учеником меня в угол загнали и кол к сердцу приставили. Еще бы немного — и конец мне… Так что обратно мне никак нельзя, Ваше Сиятельство!

Некоторое время граф молчал, обдумывая, беспокоит ли его появление поблизости от замка охотников на вампиров, и пришел к выводу, что, пожалуй, если и беспокоит, то не слишком. Пылкий воздыхатель фройляйн Шагал ничего интересного и, уж тем более, опасного собой не представлял — обычный юнец, куда больше увлеченный хорошенькими девушками и построением планов на будущее, нежели охотой на нежить. Его наставник, судя по содержанию научных работ, о высших вампирах, их повадках и способностях представление имел самое что ни на есть смутное, за время своих исследований успев повстречаться лишь с низшими — теми самыми «упырями», к которым только что попытался причислить графа Йони Шагал. А самое главное — оба они находились за несколько миль отсюда и не знали точного места расположения замка.

— Все это крайне занятно, — наконец, произнес фон Кролок, заставив трактирщика отчетливо вздрогнуть от неожиданности. — Однако в вампира вас обращал не я, а мой сын. Замок же находится именно в моем владении, так что лишь мне решать, кого принимать под своей крышей...

— Да как же так?! — бесцеремонно перебил фон Кролока Йони, очевидно, от возмущения позабыв даже про собственный недавний страх. — Обездолили, вампиром богомерзким обернули, дочку мою единственную, ненаглядную со двора свели, а теперь, значит — ступай, Шагал, куда вздумается?! Хотя бы денег заплатите!

Искренне позабавленный этой обличительной тирадой, граф позволил себе негромко рассмеяться. Воистину, даже смерть не способна была «исцелить» некоторых людей от свойственного им при жизни образа мыслей.

— Зачем вам деньги, герр Шагал? — все еще продолжая усмехаться, спросил граф. — Вы, напомню, мертвы, куда вы станете их тратить? На продажных женщин? Впрочем, это абсолютно не мое дело, да и планов советую не строить. Денег я платить не стану, но не волнуйтесь, они вам действительно не понадобятся. Выпускать вас отсюда, коль скоро вы были столь любезны и явились сами, я не намерен.

— К чему это вы клоните? — нутром почуяв неладное, настороженно осведомился Йони, на всякий случай отступая от графа еще на несколько шагов.

— Перед вами стоит весьма простой выбор, — стерев с лица усмешку, сказал фон Кролок, пристально глядя трактирщику в глаза. — Там, на заднем дворе замка располагается кладбище, на котором еще есть несколько свободных могил. Можете занять одну из них, с условием, что покидать свой гроб вы будете один раз в год, в ночь зимнего солнцестояния. Вам гарантируются полная безопасность и возможность во время бодрствования подкрепить свои силы кровью. Вас призовут, как только условия мира станут более благоприятными, и вампиры вновь смогут вернуться из вынужденного изгнания.

— А если я откажусь? — спросил Йони, которого, судя по выражению лица, подобное предложение категорически не устраивало.

— Если откажетесь, герр Шагал, вам придется проститься даже с тем подобием жизни, которое вы имеете сейчас, — спокойно просветил его граф и, заметив тень непонимания на бородатом лице трактирщика, уточнил: — Я вас обезглавлю. О, прошу, не перебивайте меня, это не в ваших интересах. Сбежать вам не удастся, поверьте, я гораздо лучше умею обращаться со своими способностями. К тому же, мне не впервые вести охоту на новообращенных. Вашу попытку покинуть эти стены я буду расценивать, как выбор в пользу второго из предложенных вариантов. Так что же? Желаете упокоиться временно и с перспективой однажды вернуться к «жизни», или упокоиться окончательно, с перспективой узнать, наконец, что же ждет вас после смерти? Мне, в сущности, безразлично, что именно вы предпочтете.

— А вы таки умеете делать серьезные предложения, граф, — выслушав фон Кролока, тоскливо вздохнул Йони. — Не скажу, что мне так уж хочется на это ваше кладбище, но умирать мне хочется еще меньше, так что согласен, пускай будет могила. Долго ждать придется?

— Кто знает, герр Шагал, — граф сделал витиеватый жест рукой. — Возможно, еще век, возможно, больше... Я не пророк.

— Сколько?! — потрясенно взвыл трактирщик, глядя на фон Кролока округлившимися карими глазами. — Помилуйте, Ваше Сиятельство…

— Оставьте эти драматические причитания для иного случая и иного слушателя, — посоветовал граф. — Вам теперь некуда торопиться, герр Шагал, поверьте. Итак, коль скоро мы пришли к соглашению, поговорим о деле. Кого вы уже успели укусить?

— Да с чего вы взяли, что я успел? — тут же попытался отречься от содеянного Йони, в котором отчетливо ощущалось движение живой крови. Однако, поймав на себе пристальный взгляд графа, почел за лучшее сознаться: — Магду, служанку. Да я так, всего лишь глоточек и пригубил, очень уж она девка аппетитная. И не только в смысле крови…

— Где уж тут устоять? — иронично согласился Кролок, не слишком-то желая слушать откровения трактирщика относительно прочих аспектов «аппетитности» Магды. — Рекомендую вам немедленно отправиться в склеп. Куколь вас проводит. По замку не бродите, и дочери своей на глаза не показывайтесь — пускай лучше запомнит вас живым. На кладбище переселитесь после бала, на который я вас, уж простите великодушно, в этом году не приглашаю. Ваша душевная симпатия вскоре к вам присоединится. И запомните как следует, Шагал: попытаетесь бежать — лишитесь головы. Я дважды подобных предложений не делаю. Все ли вам понятно?

— Все, Ваше Сиятельство, — Йони уныло покивал головой, так что закачались свисающие по бокам лица неряшливо закрученные пейсы. — Все сделаю, как уговорились.

— Вот и прекрасно, — граф удовлетворенно хмыкнул и, чуть повысив голос, позвал: — Куколь! Проводи герра Шагала в склеп и найди ему подходящий гроб. Кстати, последний вопрос, пока мы не попрощались окончательно: как, говорите, вы сумели избежать удара колом в сердце?

— Да наврал с три короба, Ваше Сиятельство, понаобещал всякого… вот в замок их, например, проводить клялся, а они и поверили. Только я на полпути бросил их посередь леса, авось замерзнут до смерти. Будут знать, как кольями в честных вампиров тыкать. Ученые! — Йони нервно хихикнул и поспешил следом за ожидающим его Куколем, очевидно, опасаясь, как бы фон Кролок не передумал насчет сделки и не привел в исполнение свое обещание касательно головы незамедлительно.

— Что ж, будем надеяться, что они и правда заблудятся, — пробормотал граф, которому еще предстояло наведаться в покинутый своим хозяином трактир.

* * *

За прошедшие сутки сидение в графских покоях успело Нази окончательно осточертеть, так что она, оценив свое состояние как вполне сносное, решилась на вылазку в библиотеку за новой порцией книг. Литературные фонды у графа были воистину обширные и, судя по присутствию на полках изданий последних лет — еще и регулярно обновляемые. Кролок, как уже успела убедиться Дарэм, вообще старался не терять связи с эпохой, постоянно расширяя круг своих знаний об окружающем мире, и женщина всерьез сомневалась, что даже в ее реальности нашлось бы существо, настолько же убежденное в том, что смерть — отнюдь не повод прекращать саморазвитие, а посему выбор у Нази был воистину королевский. К тому же с книгой в руках ей всегда думалось легче, а обдумать предстояло действительно многое.

История, рассказанная фон Кролоком, произвела на Дарэм весьма глубокое и невероятно тягостное впечатление, однако, вместе с тем, она еще более резко очертила особенности графской личности, которая, насколько сумела понять Нази, за минувшие века не претерпела существенных изменений. Разве что некоторые присущие Кролоку при жизни качества, подобные непередаваемому цинизму, силе духа и расчетливости, с годами лишь многократно усилились, кристаллизуясь в некое подобие отдельной философии. Впрочем, учитывая, что граф повидал за свою жизнь и через что успел пройти после смерти, как раз последнее обстоятельство изумления не вызывало.

Оказавшись в галерее, Нази бросила еще один пытливый взгляд на портреты тех, кого в прошлый раз ошибочно посчитала родственниками Кролока, на сей раз уделив особое внимание подписям. Кристина Борос оказалась совсем еще молодой женщиной со жгучими черными глазами и ярко-алыми губами, которые при ее бледности смотрелись бы вульгарно, если бы не надменное, исполненное достоинства и аристократической пресыщенности выражение лица. Кроваво-красное платье, в котором неизвестный художник запечатлел фрау Борос, органично дополняло образ хрестоматийной вампирицы, возводя его в абсолют, и Дарэм в очередной раз задалась вопросом — вампиры своим видом повлияли на народные представления о себе, или же народные представления обусловили немного гротескный, зачастую отдающий опереточным пафосом, облик очень многих вампиров?

Задумчиво рассматривая прекрасное и высокомерное лицо Кристины, Нази твердо пообещала себе прояснить этот вопрос у графа, который, пускай и питал пристрастие к длинным плащам и траурно-черному цвету, странным образом ухитрялся не перегибать палку в отношении «каноничности». Миновав галерею, она принялась спускаться по лестнице, ведущей на этаж с библиотекой, однако достигнуть цели не успела — резкий порыв зимнего ветра дохнул Дарэм в лицо из настежь распахнутой двери, ведущей, по всей видимости, на одну из нижних смотровых площадок замка, мгновенно пробрав женщину до костей. Передернувшись, Нази потянулась, чтобы захлопнуть тяжелые створки, пока гуляющий по коридорам сквозняк не выстудил и без того холодный замок окончательно, однако перед этим все-таки выглянула наружу.

Проход, как оказалось, действительно вел на небольшой балкон, на котором Нази, к своему немалому изумлению, обнаружила хозяина замка. Граф фон Кролок стоял, положив руки на массивные каменные перила, и смотрел вниз, не обращая ровным счетом никакого внимания на ветер, колыхающий его плащ и пряди собранных на затылке в низкий хвост волос.

— Подумываете сброситься? — не удержавшись, вежливо осведомилась у графской спины Дарэм.

— Во-первых, это бессмысленно. Разве что переломанный позвоночник доставит мне массу неудобств на пару ближайших дней, — не оборачиваясь, откликнулся фон Кролок и добавил: — А во-вторых, советую даже не надеяться.

Немного помявшись, Нази все-таки шагнула на площадку и, приблизившись к перилам, тоже поглядела вниз. Небо было ясное, и свет убывающей луны, отражаясь от девственно-белого снега, неплохо освещал окрестности, однако ничего особенно интересного в этом пейзаже, с точки зрения Дарэм, не было.

— Весьма умно с твоей стороны — выйти на улицу в одном лишь платье. Надо полагать, ты безмерно скучаешь по своему едва унявшемуся «катару в легкой стадии», — прокомментировал действия женщины фон Кролок.

Нази уже открыла было рот, чтобы ответить, однако прежде, чем она успела это сделать, граф аккуратно, но безапелляционно взял Дарэм за плечи и с легкостью "переставил" так, чтобы Нази оказалась прямо перед ним. Тяжелые полы зимнего плаща сомкнулись вокруг женщины с обеих сторон, надежно прикрывая от ветра.

— Спасибо, — отказавшись от изначальной версии ответа, просто поблагодарила Дарэм, придерживая бархатную ткань возле подбородка, дабы иметь возможность по-прежнему видеть происходящее.

— Стоило ли прилагать столько усилий, чтобы тебя вылечить, если ты совершенно не ценишь моего великодушия? — прямо у нее над головой сказал граф, подкрепив свое заявление долгим, подчеркнуто сокрушенным вздохом.

Нази буквально кожей ощущала его близкое присутствие прямо за своей спиной, однако сей факт нисколько ее не беспокоил — скорее, наоборот. Дарэм давно уже заметила эту странную, отчасти даже пугающую закономерность — все ее страхи, сомнения и тревожные мысли рядом с фон Кролоком не то, чтобы вовсе исчезали… они переставали иметь прежнее значение, временно отступая куда-то на задворки сознания.

— Полноте, Ваше Сиятельство, я бы никогда не посмела недооценивать вашего участия в моей судьбе, — насмешливо не согласилась Нази, и спросила: — Что вы сделали с Шагалом?

— В виде исключения предложил ему сделку, — отозвался Кролок. — Как пострадавшей стороне. Вообразите, фрау Дарэм, он желал получить от меня денежную компенсацию за свой вампиризм. Доводилось ли вам слышать нечто подобное?

— Ни разу, — женщина негромко рассмеялась. — Хотя, если бы вы хоть месяц пожили с ним под одной крышей, вы бы поняли, что Йони Шагал — человек, может, и недалекий, но по-своему невероятно оборотистый. Если существует хоть малейшая возможность получить с кого-нибудь денег, он непременно придумает, как ее использовать.

— Упаси меня Боже делить с ним кров, — кажется, вполне искренне ужаснулся граф. — Собственно, именно эту во всех отношениях «приятную» перспективу и предложил мне сам герр Шагал, однако я вынужден был отказать. И сделал это, признаться, не без удовольствия. Довольно и того, что я разрешил ему переселиться на кладбище. Обычно от новообращенных я попросту избавляюсь. Слишком большая община мне ни к чему, и колебаться ее численность должна в погрешности от двадцати пяти до тридцати вампиров.

— То есть, теперь их двадцать восемь? — устав стоять и решив, что, коль скоро она уже взялась дергать тигра за усы, стоит быть последовательной, Дарэм слегка отклонилась назад, опираясь о графа спиной. Подобная фамильярность, без сомнений, была недопустимой дерзостью и могла быть истолкована превратно, зато так стало на порядок удобнее. А стесняться Их Сиятельства Нази категорически себе запрещала, поскольку смущение перед лицом немертвого автоматически переводило последнего в ранг человека, чему Дарэм отчаянно сопротивлялась. В глубине души понимая, что безнадежно проигрывает.

Фон Кролок в легком недоумении опустил взгляд на макушку фрау Дарэм, однако от комментариев, равно как и от возражений, воздержался — от Нази волнами исходило тепло, которое, благодаря плащу, не выветривалось в мгновение ока и позволяло хотя бы отчасти согреваться ему самому. Мелочь не такая уж необходимая, но приятная. Как и то обстоятельство, что Дарэм, в отличие от его жертв, не питала никаких иллюзий и, если уж делала что-либо, то исключительно по собственному почину.

— Двадцать девять, — невозмутимо поправил он и, почувствовав, как Нази вопросительно качнула головой, пояснил: — Наш дорогой герр Шагал не справился с искушением и успел утолить свою жажду кровью Магды. Как после подобного не поверить в злой рок?

— Что вы имеете в виду? — запрокинув голову, Нази слегка нахмурилась, глядя на мрачно усмехающегося графа снизу вверх.

— Она могла бы сейчас оказаться на месте фройляйн Шагал. Зов я держал на них обеих, однако в итоге пришел к выводу, что с Сарой будет проще... хм… договориться, так что не имеет смысла слишком уж усердствовать. Я «отпустил» Магду в ту ночь, когда ты столь опрометчиво дала мне право войти в трактир, и полагал, что дарю ей еще год полноценной жизни. Однако, как видишь, благодаря безалаберности Герберта, судьба распорядилась иначе. К счастью, я успел найти ее до того, как обращение завершилось, так что новых жертв не последует. Однако самой Магде, так же, как и герру Шагалу, придется после бала либо добровольно погрузиться в сон, либо не вполне добровольно упокоиться.

— Она, надо думать, была в восторге от открывшихся перспектив, — вздохнув, тихо пробормотала Нази. Мысль о том, что скромная, работящая и решительная Магда пала от клыков существа, которое не давало ей покоя еще при жизни, вызывала в Дарэм тоскливую горечь. Будто мало было одной Сары Шагал, которой следующим вечером также предстояло погибнуть. В отличие от Магды — безвозвратно. И Нази с точностью могла сказать, что юной Шагал повезло гораздо больше.

— Выбор у нее невелик, но, по крайней мере, он был. Хотя, разумеется, Магду он не обрадовал ровно в той же степени, в какой не обрадовал он и обратившего ее Шагала, — граф, судя по проскользнувшим в его голосе интонациям, досадливо поморщился. — Едва переродившись, этот господин успел стать причиной массы неудобств, и я, пожалуй, напрасно взял на себя труд возиться с ним. Стоило велеть Герберту заняться заботами о его собственном детище самостоятельно, однако я, каюсь, побоялся, что он, в попытке исправить содеянное, натворит еще больших глупостей. А у меня совершенно нет на них времени.

— Хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам? — уточнила Нази.

— Именно. Хотя в данным момент меня занимают не столько герр Шагал и его компаньонка, сколько те двое, что уже четверть часа крутятся возле ворот.

Дарэм наклонилась вперед, почти свесившись через перила в попытках разглядеть тех, о ком говорил фон Кролок. Ночная мгла и довольно большое расстояние были серьезной помехой для человеческого зрения, однако теперь, зная, куда именно стоит смотреть, Нази и вправду заметила какие-то движущиеся возле ворот смутные тени.

— Мне казалось, гости в замке — нечастое явление, — озадаченно сказала она. — А у вас тут, оказывается, жизнь бьет ключом.

— Это, драгоценная моя фрау Дарэм, вовсе не гости, — поспешил разочаровать женщину граф тоном, который Нази не могла назвать иначе как «раздраженная любезность». — Это, извольте видеть, профессор Абронзиус и его юный ассистент. Можно сказать, ваши коллеги по нелегкому ремеслу истребления нежити. А счастью их лицезреть мы с тобой обязаны все тому же герру Шагалу, который в обмен на сохранение своего малоосмысленного существования пообещал им показать дорогу к замку. По его собственным заверениям, он бросил их в лесу на середине пути, однако это, как видишь, не помешало сим господам отыскать дорогу и без его помощи. Полагаю, даже необразованному селянину достало бы ума пройти по оставленным Шагалом следам.

— И что вы теперь собираетесь делать? — весть о прибытии местной разновидности некромантов Нази весьма воодушевила. Она, пожалуй, не отказалась бы свести столь полезное знакомство и, возможно, почерпнуть из него некую новую для себя информацию о традициях и способах борьбы с нежитью в этом мире. К тому же, что греха таить, она рассчитывала получить хоть какой-то совет касательно своего нынешнего, весьма плачевного положения.

— Ровным счетом ничего, — откликнулся граф и с интересом осведомился: — А что, ты полагаешь, мне следует что-нибудь предпринять?

— То есть, ни убивать, ни впускать их внутрь вы не намерены?

— Ни в коем случае. Зачем бы мне это делать? Скоро они замерзнут окончательно и, если в них осталась еще хоть капля благоразумия, уйдут сами.

— Весьма циничный подход, Ваше Сиятельство, но спорить не буду, в этом есть смысл. — признала Нази и спросила: — А если они отправятся за подмогой? В конце концов, они, похоже, твердо убеждены, что вы здесь, и сделать вид, будто бы вас нет дома, а сам замок — необитаем, не выйдет.

— С подмогой, если они таковую и отыщут, эти господа вернутся, пожалуй, недели через две, не раньше. Никто из местных не отважится даже приблизиться к замковым стенам… — хмыкнул граф, после чего, оборвав себя на полуслове, неожиданно заявил: — А впрочем, упорство этих господ несколько осложняет дело: прямо сейчас они рассматривают перспективу перелезть через стену. Если говорить точнее, перелезать будет юноша, а затем, оказавшись во дворе, откроет ворота своему престарелому наставнику. Довольно-таки смелая авантюра, не находишь?

— Весьма смелая, — прикинув высоту замковой стены, согласилась Дарэм. — Вы полагаете, у них есть шансы на успех?

— В случае, если они догадаются пройти немного влево и обнаружат частично обрушившуюся кладку, вид на которую от тебя сейчас закрывает западное крыло, то вполне вероятно. При должной ловкости и сноровке молодой человек, пожалуй, и впрямь сумеет там перебраться, — задумчиво отозвался Кролок. — В противном случае, полагаю, он просто переломает себе руки и ноги.

— Ни дать ни взять, османская осада, — Дарэм усмехнулась, поплотнее кутаясь в полу графского плаща.

— Не так выглядят османы, Нази, — сказал граф. — И не так выглядят осады.

— Доводилось принимать участие? — припомнив, что фон Кролок в своем рассказе действительно упоминал некие «военные кампании», Дарэм попыталась прикинуть, какие именно войны он мог застать на своем веку.

— Неоднократно. И речь, должен заметить, как раз о затяжной войне Австрии с Османской империей. Впрочем, не будем вдаваться в подробности, — граф нахмурился, прислушиваясь к происходящему перед воротами. — Похоже, ты оказалась права, и все же придется впустить их внутрь. Меня абсолютно не устраивает обсуждаемый ими вариант, при котором они намерены вернуться сюда в дневное время. Куколь, каким бы исполнительным слугой он ни был, довольно неповоротлив для того, чтобы прогнать незваных гостей. К тому же всегда существует вероятность, что они наткнутся на фройляйн Шагал.

— Могу я поприсутствовать на торжественной встрече? — быстро спросила Дарэм, абсолютно не желая упустить ничего из того, что будет происходить в замке этой ночью — крайне, надо заметить, беспокойной. Вновь запрокинув голову, она посмотрела в лицо возвышающемуся над ней графу, и тот, окинув свою собеседницу долгим, оценивающим взглядом, хмыкнул настолько тихо, что этот смешок Нази уловила лишь по тому, как коротко вздрогнула его грудная клетка.

— Что ж, не вижу причин, по которым мне стоило бы отказать, — наконец, сказал он. — Однако, прошу тебя воздержаться в разговоре с гостями от прямых указаний на мою сущность. Я не вынуждаю тебя лгать, а лишь прошу не говорить всей правды. Если такие условия неприемлемы, я вынужден буду ограничить твои передвижения по замку, чтобы свести к минимуму возможность твоей беседы с профессором. И дабы у вас, любезная фрау Дарэм, не возникало лишнего искушения, я приведу аргумент, который вы, полагаю, сумеете воспринять верно: я не намереваюсь убивать этих людей, но если они доподлинно узнают о моей природе, я вынужден буду это сделать. И, как вы можете понять, для меня это не составит большого труда, как с физиологической точки зрения, так и с нравственной. Итак?

Нази вздохнула, в очередной раз отмечая про себя, насколько неумолимо жутковатой, но при этом стройной и упорядоченной, была логика стоящего рядом с ней мужчины. Он не угрожал и явно не пытался запугать свою собеседницу — он всего лишь спокойно и даже отчасти миролюбиво излагал, какими будут последствия ее выбора. И Дарэм ни на секунду не усомнилась, что при необходимости граф в точности выполнит все, о чем говорил. Он вообще не имел обыкновения разбрасываться пустыми заявлениями.

— Хорошо, Ваше Сиятельство, — Нази кивнула. — Я обещаю, что не стану впрямую им сообщать о том, что вы вампир, но и отрицать такой вероятности не стану, согласны?

— Вполне, фрау Дарэм. Я попросил Куколя вынести для вас плащ.

— То есть как «попросили»? — Нази озадаченно посмотрела на графа, не слишком-то понимая, что именно он имеет в виду.

— Точно так же, как недавно «беседовал» с тобой, — фон Кролок пожал плечами.

— Так вот почему он всегда вас слышит и появляется всегда в нужном месте замка! — Дарэм едва не рассмеялась, настолько простой и очевидной оказалась разгадка куколевой «вездесущести». — Вы общаетесь с ним ментально!

— Разумеется. Учитывая размеры моего дома, это крайне удобный вариант, — холодные ладони графа легли Нази на плечи. — В противном случае бедняге пришлось бы постоянно ходить за мной по пятам, не имея возможности заняться собственными делами. Сейчас он уже на пути во двор, мы же отправимся прямо отсюда.

— Что от меня требуется? — Нази уже доводилось путешествовать через пространство в компании вампира, вот только она, к вящему своему сожалению, в тот момент пребывала в беспамятстве.

— Ты вполне можешь закрыть глаза, — посоветовал Кролок. — Первое время хождение через тень может вызывать головокружение. А впрочем, решай сама.

В ответ на это предложение фрау Дарэм лишь упрямо поджала тонкие губы, и граф, убедившись, что женщина, очевидно, решила насладиться впечатлениями сполна, шагнул вниз, к воротам.

На долю секунды Дарэм показалось, что граф просто столкнул ее с башни, решив таким образом раз и навсегда избавить себя, а заодно и свой мир от ее присутствия — в животе неприятно екнуло, спазмом стиснуло горло, запирая в нем рвущийся из груди вопль, убывающая луна размазалась в мутно фосфоресцирующий росчерк посреди разом сгустившейся черноты. Однако, прежде чем Нази успела как следует прочувствовать всю сомнительную прелесть происходящего, ее ноги мягко коснулись твердой земли. Женщина пошатнулась от неожиданности и, пожалуй, растянулась бы прямо на крыльце замка, если бы фон Кролок ее не поймал — за шкирку, точно нашкодившую кошку.

— Это вы называете головокружением? — судорожно втянув воздух приоткрытым ртом, по возможности едко уточнила Дарэм.

— А что, разве голова у тебя не кружится? — граф разжал пальцы, выпуская ворот ее платья, и изобразил на лице нечто похожее на легкое удивление.

— Кружится, — признала Нази и, поморщившись, добавила: — Не могу сказать, что вы солгали. Но, право, граф, ваша способность мастерски недоговаривать достойна всяческих похвал. Или отборной брани, я пока затрудняюсь с выбором.

В ответ на это граф только руками развел, безмолвно демонстрируя своей собеседнице, что со своими талантами поделать ничего не может. Или — что, пожалуй, вернее — не хочет, поскольку его такое положение дел полностью устраивает.

Куколь действительно появился всего через пару минут, таща в руках плотную зимнюю накидку — подобные одеяния в мире Нази были в моде лет десять назад. Особенно, почему-то, среди дочерей зажиточных торговцев. Набросив ее на плечи, Дарэм вздохнула с облегчением — пускай от меховой подкладки и пахло пылью, но она была чистой, мягкой, а главное, грела значительно лучше, чем приобретающий на свежем воздухе едва ли не нулевую температуру тела вампир. Пусть бы даже и в плаще.

— Прошу тебя не вмешиваться до тех пор, пока я не побеседую с нашими незваными гостями, — на ходу бросил через плечо фон Кролок, пока они с Дарэм пересекали замковый двор. — Когда придет время, я сам тебя представлю. Надеюсь, напоминать о данном тобой слове не нужно?

— Нет, я совершенно не жалуюсь на память, — коротко откликнулась Нази, останавливаясь возле высокой каменной стены рядом с массивными воротами, запертыми на впечатляющих габаритов засов. В верхней части воротной арки Дарэм без труда различила заостренные пики поднятой решетки, закрепленной таким образом, чтобы при падении наглухо перекрыть как вход в замок, так и выход из него.

Только сейчас осознав, что за все время своего пребывания в замке она так ни разу и не видела его снаружи, Нази, запрокинув голову, оглянулась. Со стороны обиталище вампиров выглядело даже массивнее и больше, чем было изнутри. И вид его действительно внушал трепет — готика всегда производила определенное впечатление своей заостренной, строгой и вместе с тем неуловимо хищной выверенностью. Более подходящего места для носферату и представить себе было невозможно — выстроенный фактически на выступе горного склона, с трех сторон окруженный каменными уступами, замок нависал над окрестностями, так же, как его хозяин над большинством людей. Такой же черный, молчаливый и не сулящий ровным счетом ничего хорошего тому, кто рискнет к нему приблизиться.

Дарэм была почти уверена, что фон Кролок станет сдвигать тот самый засов, который без помощи специального подъемного механизма вряд ли сумели бы извлечь из пазов даже двое физически крепких мужчин, однако граф, как всегда, ее ожиданий не оправдал, вместо этого просто отперев незамеченную Дарэм ранее дверцу, прорезанную в одной из створок, и шагнул в образовавшийся проем. Нази тихонько прошмыгнула следом, остановившись в тени ворот, так, чтобы отчетливо видеть происходящее, оставаясь при этом практически незаметной для постороннего взгляда.

Незваные гости при виде графа явно стушевались и изо всех сил попытались сделать вид, что буквально десять минут назад вовсе не они рассматривали перспективу перелезать через стену, таким образом преступно вторгаясь в частные владения. Впрочем, едва ли у их планов были хоть сколько-нибудь серьезные шансы на успех — при ближайшем рассмотрении выглядели местные борцы с нечистью на удивление безобидно. Настолько, что Нази всерьез засомневалась в их профессиональной пригодности. С высоты своего опыта Дарэм могла сказать, что, если одетый в короткую куртку на меху юноша еще мог бы сойти за новичка в профессии, то стоящий рядом с ним старик, из-под съехавшей на затылок шляпы которого в разные стороны торчали седые пряди, уж точно не способен был представлять для бодрствующего вампира какую-то угрозу. Профессор Абронзиус куда уместнее смотрелся бы за широким письменным столом в окружении старинных трактатов по демонологии, нежели здесь, в неласковых к путникам Карпатских горах, занятый поисками и истреблением нежити.

Однако недоумение Нази быстро уступило место еще большему изумлению, поскольку с выражением лица фон Кролока при виде гостей начали происходить еще более интригующие изменения.

— Доброй ночи, господа, — сказал он, и на губах его обозначилась улыбка столь радушная, что, если бы не разговор на балконе замка, Дарэм заподозрила бы, будто граф только и ждал, когда кто-нибудь нанесет ему визит. — Прошу простить за промедление, увы, замковый колокол давно утерян, и о вашем присутствии я узнал отнюдь не сразу. К тому же, я совершенно не ожидал, что в такую пору у меня могут быть гости — уже много лет в эти глухие места не забредали случайные путники. Однако, невзирая на внезапность визита, я бесконечно рад приветствовать вас в своих владениях. Граф фон Кролок к вашим услугам. Надеюсь, ожидание тянулось не слишком долго?

Граф отточенным, до миллиметра выверенным жестом склонил голову в приветствии, и Дарэм едва сдержалась, чтобы не хмыкнуть. Оба гостя, в свою очередь, поспешили обнажить головы и учтиво раскланялись в ответ.

— Вовсе нет, Ваше Сиятельство, — надтреснутым, чуть дребезжащим голосом откликнулся профессор, несмотря на то, что иней, посеребривший роскошные усы, равно как и покрасневший на морозе нос выдавали его с потрохами. Профессорский ученик в это время предпринимал героические попытки стоять ровно, не переминаясь с ноги на ногу в попытках согреться. — Мы просто случайно проходили мимо и решили одним глазком взглянуть на ваше роскошное жилище! Конец тринадцатого века, если я не ошибаюсь?

Профессор, его ученик, да и сама Нази после этих слов невольно подняли головы, рассматривая замок. Граф же в это время боролся с желанием осведомиться у незваных гостей, куда именно они «проходили мимо», если учесть, что единственное подобие дороги, местами заметенное снегом на треть человеческого роста, упиралось в глухую монолитную скалу, на которой стояло его «роскошное жилище». А заодно и с искушением сообщить профессору, что для человека, так отчаянно пытающегося проникнуть на территорию предполагаемого вампирского логова, он мог бы подготовиться тщательнее и заблаговременно озаботиться изобретением хоть сколько-нибудь правдоподобной причины своего визита. Хотя бы для того, чтобы с первой секунды не оскорблять хозяев подозрениями в отсутствии мозгов.

— О! — вместо этого сказал он с ноткой уважения в голосе. — Я вижу, вы разбираетесь в архитектуре? Вы совершенно правы, это последняя четверть тринадцатого века, классический стиль высокого средневековья. Впрочем, позвольте осведомиться, с кем имею честь?

— Прошу прощения, — спохватился профессор и, порывшись во внутреннем кармане своего видавшего виды пальто, протянул фон Кролоку визитную карточку. — Профессор Абронзиус из Кенигсберга!

— Вы?! Тот самый профессор Абронзиус?! — впервые, пожалуй, Дарэм слышала в исполнении графа столько эмоций разом. Недоверие, интерес, удивление и граничащая с восхищением радость сложились на лице Кролока в столь несвойственное ему выражение, что Нази оставалось только тихо покачать головой. Их Сиятельство лицедействовал с полной самоотдачей, и Дарэм, наблюдая за этим театром одного вампира, вынуждена была вести отчаянную борьбу с разбиравшим ее смехом.

Гости, впрочем, тоже казались потрясенными реакцией графа — юноша даже попятился немного, отгораживаясь от эксцентричного хозяина замка собственным наставником. Он, как заметила Нази, вообще выглядел куда более взволнованным, нежели профессор.

— Вы… слышали обо мне?.. — со странным трепетом в голосе уточнил тем временем Абронзиус, вглядываясь в лицо фон Кролока, а Дарэм, припомнив просьбу графа, всерьез задумалась, как именно он планирует скрывать от гостей свою сущность.

С ее точки зрения, перепутать фон Кролока с нормальным человеком не представлялось возможным — если его бледность еще можно было списать на слабое здоровье, то все прочие, недвусмысленно указывающие на его видовую принадлежность признаки, вроде той же трупной синюшности губ или венчающих длинные пальцы «когтей», не оставляли никакого места для сомнений. Особенно у человека, хоть раз встречавшегося с немертвыми лицом к лицу. Впрочем, довольно быстро Нази вспомнила о той самой, наглядно продемонстрированной ей лично Их Сиятельством «красоте в глазах смотрящего» и пришла к выводу, что почтенный профессор, равно как и его ученик, сейчас видят перед собой вполне живую «версию» графа. Именно это предположение прекрасно объясняло поведение визитеров, которые казались не напуганными, а лишь слегка настороженными.

— Разумеется! — с неслыханным воодушевлением откликнулся фон Кролок, аккуратно, дабы не коснуться рук Абронсиуза, принимая у профессора визитку и одаривая его еще одной улыбкой. — Ваша работа «О летучей мыши» произвела на меня неизгладимое впечатление. Прекрасно написанное произведение, к тому же, признаюсь, я крайне увлекаюсь всяческим мистицизмом. Уединенность и атмосфера этих мест как ничто другое способствуют размышлениям о метафизике и причудах бытия. Счастлив познакомиться с вами лично, профессор.

— Это, право, лестно, — довольно заметил Абронзиус и с ноткой уязвленной гордости в голосе добавил: — На родине труд, в который я вложил столько усилий, не получил известности. Никого нынче, видите ли, не интересуют достоверно подкрепленные фактами исследования о вампирах. Физика, механика, инженерное дело… эта гонка за прогрессом окончательно вытеснила из человеческих умов одну простую истину — эти опаснейшие и мало изученные хищники обитают среди нас, ежедневно угрожая нашему существованию! Однако в то время, как всяческие шарлатаны от науки получают гранты, обзаводясь десятками учеников и последователей, мне приходится вести исследования на свои собственные средства, заручившись поддержкой моего юного спутника, который, единственный из всех, проявил интерес к моим изысканиям! Вампиры — это, видите ли, нынче не модно!

— Какая жесточайшая несправедливость, — сочувственно «поддакнул» граф, и Дарэм, все-таки не выдержав, сдавленно фыркнула, удостоившись от фон Кролока короткого предупреждающего взгляда. — Ваши исследования определенно достойны большего внимания и уважения! Надеюсь, я могу рассчитывать на ваш автограф?

— Разумеется, — вконец польщенный профессор с достоинством кивнул. — Рад, что в мире еще остались люди, ценящие истинную науку, Ваше Сиятельство!

— Господа, я непозволительно увлекся и не представил вас моей спутнице, — «спохватился» граф и, обернувшись к Нази, проговорил: — Фрау Дарэм, позвольте рекомендовать вам многоуважаемого профессора Абронсиуза из Кенигсберга, славного своими исследованиями о вампирах и методах борьбы с ними, а также его юного ученика…

— …Альфред, мой ассистент. Весьма способный и толковый юноша, сопровождающий меня в этом путешествии, — подсказал профессор, явно не знакомый с правилом, настоятельно не советующим сообщать подозреваемым в вампиризме свое имя, равно как и имена своих близких. Разумеется, если в планах у тебя не значится исполненное максимально изощренным способом избавление от лишней родни.

— Господа, представляю вам фрау Дарэм, гостью моего замка и весьма неординарную женщину, чей ум и способности заслуживают всяческого уважения.

— Рада знакомству, — Нази улыбнулась, вежливо кивнув обоим мужчинам. — Счастлива буду, профессор, если у вас найдется время для беседы. Меня тоже крайне интересует тематика ваших исследований.

— Вы, должно быть, устали и замерзли после такой прогулки, — заметил фон Кролок, когда с церемониями было покончено. — Время уже позднее, а путь до ближайшей деревни долог и опасен, так что позвольте мне просить вас быть почетными гостями в моем замке.

При этих словах Альфред, прежде несмело топтавшийся за спиной наставника, весьма отчетливо принялся дергать профессора за рукав, явно предпочитая пройти еще несколько миль по ночному лесу, нежели соглашаться на щедрое предложение графа, который, похоже, не вызывал у него ни малейшего доверия.

— С радостью воспользуемся вашим приглашением! — отмахнувшись от юноши, отозвался Абронзиус. Заметив, как хитро и удовлетворенно блеснули его глаза, граф пришел к выводу, что профессор тоже не слишком-то обманывается любезностью оказанного приема, однако не желает упускать случая проникнуть в замок на абсолютно законных основаниях. Оба они в той или иной степени вели собственную игру, где каждая из сторон делала вид, что верит. Абронсиуз — в графское радушие, фон Кролок — в случайность профессорского визита. И, разумеется, оба — в невинность взаимных намерений. Не успел граф решить, что это, пожалуй, становится занятным, как по тянущейся от него к Герберту связи ощутил, что на сцене стало одним действующим лицом больше.

— Ах, вот и мой сын, Герберт, — без особого энтузиазма протянул граф и, обращаясь непосредственно к профессорскому помощнику, добавил: — Полагаю, Альфред, вы, в силу юного возраста, сумеете найти с ним общий язык. Герберт…

— Я все прекрасно слышал, отец! — поняв, что дальше подслушивать бессмысленно, младший фон Кролок выпорхнул из ворот, в своем светлом плаще и облаке золотистых локонов похожий больше на прекрасного эльфа из легенд, нежели на почтенного возраста нежить. — Профессор, счастлив нашему знакомству! Ваша книга — это нечто невероятное, читается на одном дыхании, будто приключенческий роман! Альфред, позволишь сразу называть тебя на «ты»? Великолепно, я так и знал! Пойдем, я покажу тебе замок, здесь действительно есть на что полюбоваться!

Не успел ошарашенный обрушившейся на него волной обаяния Альфред вымолвить и слова, как Герберт покровительственно обхватил его рукой за плечи, будто давнего друга, и увлек за собой во двор.

— Какой… эксцентричный юноша, — проходя через ворота следом за ними, заметил профессор.

— Весьма эксцентричный, — согласился граф, делая приглашающий жест в сторону кутающейся в свою накидку Нази. — Но, надеюсь, вы простите его за это пренебрежение хорошими манерами. Здесь, в глуши, моему сыну невыносимо скучно. Стоит ли удивляться, что он так рад новому знакомству?

— Да-да, разумеется, — согласился Абронзиус, не по-стариковски цепким и ясным взором окидывая открывшийся перед ним просторный двор.

— Куколь! — негромко окликнул граф, подзывая заблаговременно предупрежденного слугу, держащего в поднятой руке зажженный фонарь. — Приготовь комнаты для наших гостей и позаботься о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Следуйте за Куколем, господа, он покажет вам ваши апартаменты. Увы, если вы голодны, придется немного подождать, поскольку ужин минул уже давно.

— Ах, простите, Ваше Сиятельство, я совсем забыл! Уже слишком поздно! — воскликнул профессор и невинно заметил: — Вероятно, вы устали?

— Едва ли сильнее, чем вы, поскольку не совершал ночных прогулок, — оценив попытку по достоинству, улыбнулся фон Кролок. — Мне не впервые засиживаться с книгой почти до рассвета.

— Отец, ну сколько можно держать гостей на улице? — укоризненно сказал Герберт, «забывший» убрать руку с плеча Альфреда, весь вид которого буквально вопил о том, что подобное нарушение личного пространства его всерьез тревожит. Наследник графа обернулся к своему спутнику и широко улыбнулся ему, продемонстрировав ряд безукоризненно ровных, жемчужно-белых зубов, глядя на которые, Дарэм в очередной раз отметила, насколько хорошо оба высших вампира умели держать себя в руках. — Давай, я сам тебя провожу?

— Нет-нет, спасибо! — Альфред, тем не менее, шарахнулся от этой улыбки так, словно клыками в челюсти Герберта были все зубы без исключения, выронив при этом саквояж, из которого на плиты двора посыпались какие-то вещи. Среди прочего — прекрасно заметный в свете фонаря заостренный с одной стороны кол.

Все присутствующие на секунду замерли, разглядывая это грозное оружие. Люди — напряженно, высшие вампиры — с любопытством.

— Всегда готовы к встрече с противником, я вижу? — иронично поинтересовался граф, вопрос которого послужил своеобразным сигналом для Альфреда, бросившегося запихивать содержимое саквояжа обратно. — Похвально.

Профессор это заявление, очевидно, предпочел никак не комментировать, устремившись следом за подзывающим гостей Куколем. Его примеру последовали и остальные обитатели замка — фон Кролок еще отчетливо успел услышать, как Нази Дарэм договаривается о встрече с Абронзиусом в дневное время в библиотеке.

Замешкавшийся с вещами Альфред уже рванулся следом за своим наставником, не желая оставаться посреди двора в одиночестве, когда граф окликнул его:

— Альфред, полагаю, вы кое-что потеряли, — сказал он, протягивая юноше откатившуюся при падении саквояжа к самым его ногам губку, от которой весьма остро и отчетливо исходил запах фройляйн Шагал. Должно быть, ту самую, без которой Сара, по ее собственным уверениям, никак не могла отправиться в ночное свое путешествие.

Разглядев, что именно держит в руках фон Кролок, юный ученик профессора, позабыв о былой настороженности, рванулся к графу так, словно важнее этого предмета банной утвари на свете не существовало ровным счетом ничего, и, схватив свое простенькое сокровище, порывисто прижал его к груди.

— Должен сказать, молодой человек, я крайне изумлен, — вглядываясь в серые, широко распахнутые глаза Альфреда, сказал фон Кролок. — Несмотря на юные годы, во взгляде вашем я вижу отпечаток весьма живого, деятельного разума и невольно задаюсь вопросом: неужели лучшим применением своих сил и способностей вы находите скитания по лесам в попытке отыскать вампиров? Довольно странное решение и весьма, с моей точки зрения, спорное.

Сознание Альфреда оказалось предсказуемо податливым, однако фон Кролок не ошибся в своей оценке — разум юноши действительно был прекрасно развит. Настолько, что он даже сейчас на подсознательном уровне пытался сопротивляться воздействию графа. Слабо, неуверенно, но все же пытался. Равно как пытался он сопротивляться и Герберту, который, без сомнений, уже опробовал на хорошеньком юноше силу своих «чар».

Пожалуй, далеко пойдет — решил фон Кролок. Если, разумеется, выживет.

— Но вы ведь сами сказали, что исследования профессора кажутся вам весьма интересными, — возразил Альфред.

— Интересными, — задумчиво согласился Кролок, чутко следя за тем, чтобы манящий запах крови не начал туманить его разум. — Как я упоминал ранее, я увлекаюсь разного рода мистицизмом, однако увлечение это носит характер умозрительный. Всерьез верить в подобные исследования мне затруднительно. Впрочем… — он тонко улыбнулся, — полагаю, вы, в отличие от меня, не раз встречали на своем пути вампиров.

— Только одного, — признался постепенно сдающий свои ментальные позиции Альфред, которого все сильнее одолевало желание пообщаться. — Зато не далее как сегодня ночью. Хозяин трактира, как и утверждал профессор, обратился почти у нас на глазах, и я прекрасно смог рассмотреть его. Более того, нам удалось допросить его и заставить дать слово…

Тут молодой человек резко осекся, слегка нахмурившись, и бросил на фон Кролока настороженный взгляд.

— И что же ценного он вам пообещал? — чуть усилив давление на разум Альфреда, поинтересовался граф.

— Что он проводит нас в замок, где вампиры держат Сару… — неуверенно пробормотал юноша.

— Хм, мне кажется, словам подобных существ доверять ни в коем случае не стоит, — скептически откликнулся Кролок. — Вы действительно в замке, это верно, однако… скажите мне откровенно, Альфред, я похож на вампира?

— Не похожи, Ваше Сиятельство, — окинув внимательным взглядом стоящего перед ним в полный рост трехсотлетнего носферату, честно признал Альфред.

— Вот видите, — с мягкой укоризной констатировал граф. — Что же касается юной фройляйн Шагал, то она действительно здесь. Я лично пригласил ее на намечающееся торжество, однако, уверяю вас, никто не удерживает ее силой, и она вольна уйти в любой момент. Да, я прекрасно сознаю, что пребывание столь юной особы в доме, где есть мужчины, без сопровождения — несколько неприлично, но фройляйн Шагал так хотела попасть на настоящий бал, что я счел возможным переступить через условности. К тому же, как за себя, так и за своего сына я могу поручиться: ни один из нас не посягнет на честь Сары. По крайней мере, не подкрепив эти посягательства некими матримониальными обязательствами. Впрочем, обо всем этом вы вполне можете спросить у нее самой, когда она проснется. Ступайте в дом, Альфред, здесь действительно неуютно, и я опасаюсь за ваше здоровье. Вы — весьма неординарный молодой человек, и, признаюсь, я был бы рад в дальнейшем беседовать с вами.

— Благодарю, граф, — вконец смутившись, заметил Альфред, которому, совершенно очевидно, не часто выдавалось выслушивать похвалы, и, развернувшись, направился к дверям замка.

Глядя в торопливо удаляющуюся спину молодого человека, фон Кролок судорожно выдохнул, стараясь изгнать из легких последние крупицы запаха Альфреда. Столь тесные контакты с живыми в последние дни перед балом давались ему несказанно трудно, и граф поддерживал свою решимость лишь тем, что скоро все это должно было закончиться. Так или иначе.

— Талантливое представление, Ваше Сиятельство. Сразу и не скажешь, что в вас, оказывается, великий актер погибает.

Нази Дарэм, как всегда, сидела в кресле, забравшись в него с ногами, и граф поймал себя на мысли, что вид этой освещенной пламенем комнаты, равно как и вид сидящего перед камином с очередной книгой некроманта, стал казаться привычным. Это место и эта женщина означали долгие разговоры, не всегда приятные, но всегда осмысленные, порождающие больше вопросов, нежели дающие ответов, и граф прекрасно отдавал себе отчет в том, что стремится к этим беседам даже больше, чем ему бы того хотелось.

— Скорее, дипломат, — поправил он, занимая свое место напротив Нази: она в правом кресле, он в левом, и никогда наоборот. — Театр не входил в сферу моих интересов еще в те времена, когда я был человеком — но, в конечном счете, что есть светская жизнь, как не один, годами тянущийся спектакль?

— И какому же амплуа вы отдавали предпочтение — злодеев или героев? — насмешливо поинтересовалась Нази.

— Зависело от обстоятельств, — спокойно отозвался фон Кролок. — Тем более, эти роли, как показывает практика, мало отличаются друг от друга. В подобных постановках главное, драгоценная моя фрау Дарэм, не угодить в статисты.

— Тонко подмечено, — оценила Нази и, не желая дальше развивать тему искусства, спросила: — Что вы намерены делать с профессором и его подмастерьем? Поразительно, насколько они не похожи на охотников за нежитью. Альфред еще куда ни шло, он молод, а вот профессора суровый климат, давление и сердце рискуют убить вернее, чем вампиры.

— Теоретики, — граф хмыкнул. — Справиться с бодрствующим вампиром у этих господ нет никаких шансов. Тем не менее, подобные специалисты могут быть весьма эффективны, если распорядиться ими с умом. Профессор, если принять во внимание его исследования, неплохо знаком с повадками упырей и, полагаю, вполне способен вычислить предполагаемое место их дневного сна. Дайте ему в помощники пару мужчин покрепче, способных выполнять физическую работу, сопряженную со вскрытием склепов и тасканием могильных плит, и он станет прекрасным лидером охотничьей группы. Довольно примечательно, что он, пускай и интуитивно, выбрал себе прекрасного компаньона. Хотя, насколько я могу судить, скорее, юный Альфред прекрасно выбрал себе увлечение. Молодой человек весьма крепок разумом и плохо поддается внушению. Обратила ли ты внимание, как неуютно, в отличие от наставника, он ощущал себя в нашем с Гербертом обществе?

— Вы оба явно не вызвали у него должной симпатии, — согласилась Дарэм. — Особенно ваш сын.

— Зато мой сын от него в полном восторге, — со вздохом заверил свою собеседницу Кролок. — Новая игрушка, к тому же весьма миловидная... Герберт всегда был падок на красоту, так что не удивлюсь, если Альфреду придется столкнуться с теми из его поползновений, которые не имеют отношения к гастрономии. Однако суть не в этом. Суть в том, что юноша на подсознательном уровне ощущает воздействие на собственный разум. Он не способен понять, в чем именно кроется подвох, однако чувствует его и оттого беспокоится лишь сильнее.

— Потенциальный менталист… — уважительно протянула Нази. — В нашем мире его бы уже обхаживало несколько наставников Ордена, строя друг другу козни, дабы заманить такого перспективного ученика. Люди, способные сопротивляться воздействию нежити, настолько же ценны в нашей профессии, насколько и редки. Жаль, что здесь у вас нет подходящих учителей, и он не раскроет свой дар. А, скорее всего, никогда не узнает, что этот дар у него вообще есть. Однако вы так и не ответили, Ваше Сиятельство — что дальше?

— Дальше? Это будет зависеть от поведения наших незваных гостей, — так, будто речь шла не о человеческих жизнях, а о чем-то малосущественном, пожал плечами граф. Впрочем, как раз для него это и правда был вопрос незначительный. — Кажется, мне удалось пошатнуть уверенность юного Альфреда в том, что он и профессор действительно имеют дело с вампирами, а не стали жертвами обмана герра Шагала, который таким образом попытался избавиться от них, заманив в лес и бросив на произвол судьбы. Уверен, с наступлением утра молодой человек побеседует с Сарой, которая подтвердит, что находится здесь по собственной воле, лишь подкрепив его сомнения. С Абронзиусом, разумеется, положение чуть сложнее — он не откажется от своих подозрений так легко и до последнего будет пытаться вывести нас на чистую воду, однако я позабочусь о том, чтобы успеха он не достиг. Склеп надежно заперт, а без визита туда профессор не получит ни единого веского доказательства. Ну что, скажи на милость, он может мне «предъявить»? Жизнь анахоретом? То, что в замке нет икон? Наше с Гербертом отсутствие дома в светлое время? Это все, право, несостоятельно. Я рассчитываю, что завтрашнего дня и вечера нашим гостям будет довольно, чтобы попытаться проверить свои подозрения. После этого я попрошу их покинуть замок, на прощание спутав воспоминания о самом месте его расположения — будет весьма некстати, если они явятся снова, когда поймут, что фройляйн Шагал не вернулась домой. Впрочем, существует вероятность, что добровольно они не уйдут. Видишь ли, молодой человек питает к Саре весьма нежную страсть, так что, пренебрегая всеми законами приличий, может отказаться покидать замок без нее даже по просьбе хозяина.

— И что случится тогда? — Дарэм нисколько не сомневалась, что и этот вариант развития событий фон Кролок успел обдумать, придя для себя к некоему выводу.

— Тогда мне либо придется набросить на них зов, что в такой спешке может привести к печальным последствиям, либо грубо вышвырнуть за ворота, либо убить, — откликнулся граф. — Двоих иностранцев в этих местах искать решительно некому, так что последний вариант вполне приемлем. И, пожалуй, наиболее удобен, поскольку не предполагает лишней возни.

— Если вы намереваетесь их убить, тем самым нарушая свое же слово, я тоже нарушу свое и все им расскажу, — мрачно пообещала Нази. Именно такого ответа она и опасалась, хотя нельзя сказать, будто совершенно его не ждала.

— Если ты намереваешься все им рассказать, я запру тебя в этой комнате, — насмешливо откликнулся граф.

— Если вы запрете меня в комнате, и я в назначенный час не явлюсь в библиотеку, профессор и Альфред отправятся меня искать. Двери здесь не настолько толстые, чтобы они не услышали моего рассказа. — Нази, сама того не заметив, подалась вперед, вцепившись руками в подлокотники кресла и яростно уставившись на невозмутимо спокойного фон Кролока исподлобья. — И, поскольку они точно будут знать, что вы собой представляете и где вас искать, я не сомневаюсь, они сумеют вскрыть ваш не такой уж неприступный склеп и отрубят вам голову.

— Если они отрубят мне голову, — точно так же наклоняясь в сторону собеседницы, сказал граф, — в следующую ночь двадцать девять высших вампиров превратят поселение внизу в деревню-призрак, при этом более чем вдвое увеличив свое количество.

— Чтоб вы сдохли, Ваше Сиятельство, — искренне пожелала Нази.

— Уже, фрау Дарэм, — хладнокровно откликнулся фон Кролок, и в комнате на некоторое время повисло тягостное молчание.

— Почитаю за лучшее вернуться к разговору, который столь неудачно прервало появление герра Шагала, — наконец, как ни в чем не бывало сказал граф и, поймав на себе тяжелый взгляд Нази, примирительно добавил: — Если я найду разумный способ избавиться от наших гостей иначе, я им воспользуюсь, обещаю. Ты, помнится, спрашивала, как я контролирую собственный голод. Все действительно проще и вместе с тем сложнее, чем кажется. Еще при жизни, получив довольно скверное ранение, я, усилиями хлопотавших надо мной врачей, приобрел весьма пагубную зависимость от опия. Зависимость, в мои планы, как ты понимаешь, совершенно не входившую. Именно тогда, пожалуй, я понял, насколько недооценивают значимость силы воли. Поверьте, фрау Дарэм, любые потребности, кроме самых насущных, человек способен некоторое время оставлять неудовлетворенными. Даже потребность в дыхании, что уж говорить о потребности в опиатах. Или крови. Разумеется, вовсе без еды обойтись вампир не в состоянии, так же, как и обычный человек, но вот терпеть — вполне может. Что я по возможности и делал, переложив свой прижизненный опыт на опыт посмертный. Попытка эта может показаться довольно глупой, поскольку потребность немертвых в крови не вполне идентична наркотической зависимости, однако, как выяснилось позднее, мое невежество сыграло мне на руку — поначалу я не знал, что подобное считается невозможным, а когда узнал, уже успел твердо увериться в обратном. Видишь ли, глядя на остальных моих «собратьев», я пришел к выводу, что не желаю, подобно многим из них, утратить контроль над самим собой. Поначалу перерывы между приемами пищи были невелики, но с каждым разом предел моего терпения становился лишь прочнее, так что на сегодняшний день я вполне могу обходиться без еды около пяти месяцев, восполняя запасы сил относительно небольшим количеством крови. Не скрою, это весьма неприятно, но вполне переносимо. Довольно любопытно, что, согласно моим наблюдениям, чем чаще вампир потакает своей жажде, тем короче делаются промежутки между его трапезами, тем больше крови ему необходимо, чтобы насытиться, и, странным образом, тем слабее он становится, когда голоден.

— Хм… на этот счет у меня есть теория, — немного подумав, сказала Нази, которую ответ фон Кролока, пожалуй, впечатлил едва ли не сильнее, чем вся остальная часть его рассказа в целом. Впрочем, слова графа лишь подтверждали то, что она о нем уже знала, и то, о чем догадывалась. — Есть вероятность, что вампиры, обильно питающиеся кровью, таким образом полностью перекладывают на нее весь свой энергообмен и, следовательно, становятся слабее, теряя возможность черпать силы из других, побочных, источников.

— Весьма внушительная речь, Нази, — фон Кролок усмехнулся самыми уголками губ и добавил: — А теперь потрудись объяснить свою теорию так, чтобы суть ее стала ясна не только некромантам, но и неискушенному слушателю.

Некоторое время Дарэм задумчиво хмурилась, соображая, как именно стоит переформулировать только что возникшую гипотезу. Довольно смелую, но, тем не менее, подозрительно правдоподобную. Если бы только у Нази была возможность обсудить ее с кем-то из аналитиков Ордена... Однако в распоряжении Дарэм был лишь терпеливо дожидающийся ее ответа вампир.

— Хорошо, — найдя, наконец, подходящее объяснение, начала она. — Воспользуемся аналогиями: человек со слабым зрением обращается к лекарю, и тот предписывает ему носить очки, линзы которых определенным образом фокусируют поток света, тем самым помогая человеку лучше видеть. Однако, чем дольше он носит очки, тем хуже видит без них, поскольку его глаза, привыкнув к помощи извне, постепенно перестраиваются и отказываются работать самостоятельно. Точно так же, вполне вероятно, вампиры, начиная питаться по первому своему желанию, утрачивают способность черпать жизненную силу из чего-то иного. Точнее, не так… — она нетерпеливо пощелкала пальцами в попытках поймать за хвост ускользающую мысль. — Они перестают эту силу самостоятельно вырабатывать. Как я уже говорила, мощь вашей души является определяющей и для состояния вашего тела. Соответственно, в то время, когда вы не пьете кровь, вы должны откуда-то брать энергию, чтобы существовать и при этом бодрствовать. Получается, вы черпаете силу из своего духа и используете ее в тех же целях, что и кровь. Однако резерв должен восполняться, иначе за три сотни лет он бы истощился полностью, поэтому совершенно без пищи вы все равно погибнете. По-моему, вполне состоятельная версия... как думаете?

— Звучит логично, — согласился фон Кролок, иронично добавив: — Однако я, с твоего позволения, воздержусь от предложения проверить эту теорию опытным путем.

— А как, кстати, добился подобного результата Герберт? — поинтересовалась Дарэм. — Он не похож на существо, способное долго терпеть, превозмогая себя, в то время, как можно просто получить желаемое.

— Довольно скверно он терпел, однако это было одним из условий нашей с ним сделки. И пускай он, из-за некоторых своих особенностей, никогда не будет хорош в этом так же, как я сам, он, поверь, за минувшие годы добился многого. Честно признаться, даже большего, чем я рассчитывал. Впрочем, надеюсь, о последнем ты моего сына извещать не станешь. Ну а в первое время мне приходилось пристально следить, чтобы он не "позабыл" о нашем уговоре. — Граф поморщился от воспоминаний и, заметив вопросительный взгляд женщины, сухо пояснил: — Я вынужден был время от времени запирать его в подземелье. Там есть казематы с дверями такой толщины, что даже вампир не сможет справиться с подобной преградой. Я не рассказывал ему, как шагать в тень, намереваясь начать этот, последний, этап обучения лишь тогда, когда буду уверен — насильно ограничивать его свободу больше нет необходимости. И не стоит так смотреть на меня, Нази, уверяю, я тоже не получал от этого ни малейшего удовольствия, однако это нужно было сделать. В первую очередь, ради него самого. И, если ты не против, давай сменим тему. Например, я так и не услышал ответов на свои вопросы, коих, напомню, было четыре. Я свою часть соглашения выполнил и вправе ожидать, что ты выполнишь свою.

— Разумеется, — Нази тяжело вздохнула. — Я начну с возможностей вашей души путешествовать по тропам, поскольку все остальные вопросы слишком тесно связаны между собой, и ответ на них будет длинным. Итак, по своей сути вы являетесь узником изнаночной части мира и не можете ни вернуться к жизни в полной мере, ни в полной мере погибнуть, навсегда застряв где-то посередине. Место дневного вашего пребывания лежит между тропами, по которым проходят души умерших. Или некроманты. Это ваша персональная бесконечность, в которую никто не способен проникнуть, так что, даже если две души окажутся в шаге друг от друга, каждая из них будет в полном одиночестве.

— И ты — исключение из этого правила, — не столько спросил, сколько констатировал очевидное фон Кролок.

— Пока жива — да, — Дарэм согласно кивнула. — Я могу идти, куда вздумается, и видеть любую застрявшую на Изнанке душу или обитающее там существо. Идти столько, насколько во мне хватит жизни. Условие только одно — не сходить с тропы.

— И что же случится, если ты нарушишь это условие? — полюбопытствовал фон Кролок.

— Я умру. Точнее сказать, я не просто умру, умрет мое тело, а вот душа так и останется на Изнанке, потеряв шанс на человеческое посмертие, — пояснила Нази. — Проще говоря, я попаду ровно в такое же положение, в какое попали и вы после обращения. Знаете, Изнанка и ее обитатели умеют путать и заманивать людей не хуже, чем болотные огни в ночном лесу, так что за гранью подобным образом неприкаянно бродят многие мои коллеги. Предчувствуя следующий ваш вопрос, скажу, что существует два известных способа разорвать этот замкнутый круг: подробности первого мне неизвестны. Иногда души просто выкарабкиваются сами. Церковь говорит, что дело в покаянии, смирении и прощении Божьем, но сказать с определенностью, правда ли это, некому. Подобное может случиться быстро, может случиться спустя десятки или даже сотни лет, а может не случиться никогда. Второй способ… — Дарэм ненадолго замолчала, поджав тонкие губы, а затем, собравшись с духом, решительно продолжала: — Второй способ заключается в том, что некромант может сам «втащить» душу на тропу, если у него достаточно сил. Барьера для нас не существует — его действие распространяется только на тех, кто находится по ту сторону.

— Верно ли я понял?... — постукивая пальцем по щеке, протянул фон Кролок. — Ты имеешь в виду, что в тот свой визит вполне могла взять меня за руку и помочь оказаться на тропе, тем самым освободив мою душу?

— Теоретически, могла, — согласилась Дарэм, чувствуя себя под внимательным взглядом графа до ужаса неловко.

— И именно эта возможность побудила тебя задать вопрос, какой именно выбор я сделал бы, если бы мне представился подобный шанс? — все тем же размеренным, смущающим Нази тоном продолжал граф.

— Да, — еще более уныло подтвердила Дарэм, а затем, тряхнув головой, проговорила: — Но я не могу, Ваше Сиятельство, уж не взыщите. Разумеется, никто из нас не знает, сколько осталось сил, возможностей, времени, которое еще можно будет потратить, но все мы чувствуем, когда предел становится близок. И мой наступит скоро. Может быть, еще полтора десятка прогулок по тропам, пара сотен печатей упокоения, пять ритуалов… или один человек, которому я смогу оплатить свободу. Если я вытащу вашу душу, я просто не смогу сделать то, зачем пришла. И я не вправе послать к черту то дело, в которое вложила все, что у меня есть, и готова расплачиваться даже тем, чего у меня, вполне возможно, уже нет.

По мере того, как Дарэм говорила, в голосе ее все отчетливей проступало некое страстное ожесточение, словно она спорила с кем-то невидимым, пытаясь доказать ему оправданность собственных решений. Граф склонил голову к плечу, внимательно вглядываясь в бледное, изнуренное лицо своей собеседницы и терпеливо дожидаясь момента, когда Нази, наконец, выговорится.

— Милейшая фрау Дарэм, — неторопливо начал он, когда стало ясно, что продолжения не последует. — А кто, позвольте спросить, вам сказал, будто мне требуется ваше спасение или ваше вмешательство? Доподлинно неизвестно, как выглядит посмертие, однако большинство верований сходятся на том, что существует разделение на грешников и праведников. Разница лишь в том, что именно каждое учение именует праведностью. Однако, каким бы смыслом ни наделялось это понятие, ко мне оно не имеет ни малейшего отношения. Если Бог существует — а я, как крещеный католик и не имеющий возможности ступить на освященную землю вампир, уверен, что это и впрямь так — после смерти я неизбежно попаду в Ад. И, поверьте, мне совершенно не хочется узнавать, какая из конфессий ближе всего подобралась к его описанию. Не спорю, некоторые могли бы назвать крайне мучительным и нынешнее мое существование: холод, темнота, жажда, постоянная необходимость контролировать себя, угроза сумасшествия, лишь обостряющаяся с каждым десятилетием, ежедневная смерть, которую мы приучаем себя называть «сном», и в которой, как вы понимаете, также не находим успокоения. Однако этот ад мне прекрасно знаком, и я давно научился в нем существовать, так что желания менять одну преисподнюю на другую совершенно не испытываю. — Граф покачал головой и добавил: — Так для чего и перед кем же ты оправдываешься, Нази? Передо мной? Мне совершенно не нужно твоего милосердия. Перед собой? Право, ты ведь даже не до конца уверена, что я тебя не убью, и еще неделю назад прикидывала, не сможешь ли ты меня уничтожить до того, как я это сделаю. Просто не вмешивайся и предоставь всему идти своим чередом.

Мысль о том, что сидящая напротив него с хмурым видом Нази Дарэм всерьез рассматривала возможность спасения его души и, кажется, была искренне опечалена тем, что не способна ему помочь, фон Кролока, пожалуй, изумила, но к этому изумлению примешивалась нотка признательности и какого-то смутного, не до конца понятного ему самому сожаления, причинами возникновения которого граф предпочел не задаваться. Разумеется, пользоваться столь сомнительной в его положении щедростью Кролок не собирался, однако с позиции смертного этот жест действительно стоил очень дорого.

Женщина продолжала молчать, глядя на приплясывающее в камине пламя — ее всегда гордо расправленные плечи странно горбились, а руки безотчетно перебирали складки на подоле платья, то стискивая плотную ткань, то вновь принимаясь ее разглаживать. Граф не мешал, чувствуя, что Нази пытается заставить себя на что-то решиться, и, судя по всему, решение это было для нее отнюдь не легким.

— Вы спрашивали меня о… Винсенте, — наконец негромко произнесла она, все так же упорно не глядя своему собеседнику в лицо. — Винсент Дарэм. Так зовут моего мужа. Звали. Он погиб пять месяцев и восемь дней тому назад. В ту ночь какой-то некромант-самоучка призвал с Изнанки химеру, посчитав, что его знаний и сил достаточно, чтобы удержать над ней контроль. Прямо посреди Ранквайля… Прежде, чем Орден успел вмешаться, погибло около трех десятков жителей — площадь перед храмом Мучеников была буквально залита кровью и усыпана кусками тел. Мы оказались там первыми и, так получилось, единственными почти на три четверти часа. Пришлось столкнуться с обезумевшей нежитью третьего класса опасности вдвоем, — тусклый, разом лишившийся эмоций голос пребывающей в плену собственных воспоминаний Нази звучал глухо и отрывисто. — Винсенту удалось развоплотить ее прежде, чем подоспело подкрепление. Это можно считать настоящим чудом — впрочем, ему всегда удавалось то, что не удавалось другим. Я выжила. Он — нет. Знаете, мне почти каждую ночь снится, как он умирает прямо у меня на глазах, а я ничего не могу сделать. И мне кажется, я бы лучше согласилась скитаться в пустоте за гранью, чем снова и снова смотреть, как когти химеры пробивают его сердце.

— Он очень много для тебя значил, — граф не спрашивал, поскольку одного только вида съежившейся в просторном кресле Дарэм было более чем достаточно, чтобы понять, насколько тяжелой для нее оказалась эта потеря.

Только теперь фон Кролок осознал, что, с легкостью обращаясь к Нази "фрау", никогда по-настоящему не задумывался о том, что где-то у нее действительно есть супруг, неизвестно как отреагировавший на исчезновение "второй половины". Саму Дарэм, казалось, это нисколько не беспокоило, и разговорах она ни разу не выразила волнения об оставленной в другом мире семье, даже не упоминая о ее существовании. И только что Кролок понял, почему — Нази была не просто замужней женщиной, она была вдовой, получившей свой статус, по меркам графа, едва ли не вчера.

— У вас когда-нибудь был человек, без которого вы не могли бы жить? — спросила Нази и, не дожидаясь ответа, продолжала: — А у меня, как выяснилось, был. Только узнала я об этом слишком поздно. Оказалось, я ни на что без него не способна: не могу спать, есть, вставать по утрам, делать самые обычные вещи, которые делают все люди каждый день. Не говоря уж о том, чтобы вернуться к работе. Знаю, обычно так говорят, чтобы сгустить краски, но в первые два месяца это не было преувеличением. Его хоронили без меня — я знала, что должна собраться и прийти, попрощаться, знала, что это неприлично, но мне было плевать, я просто не смогла себя заставить, — женщина мрачно усмехнулась и совершенно неожиданно сменила тему. — Мы поженились в восемьдесят втором, когда мне было почти семнадцать. Браки между некромантами — частый случай, обычные люди редко хотят связывать жизнь с теми, кто угаснет к тридцати, не оставив после себя наследников. Первое, что мы теряем — способность иметь детей, мы дарим жизнь другим и по-другому. Такие случаи, как наш с Винсентом, тоже не редкость — уже практикующий некромант выбирает себе в супруги еще не обученного спутника и сам становится для него первым наставником, готовя ко вступлению в Орден. Разумеется, это был брак по сговору, и я знала, на что иду, но мне было всего шестнадцать… Вам ли, с вашей практикой, не знать, о чем мечтают шестнадцатилетние девушки, пускай даже они и будущие некроманты — любовь, признания, поцелуи... Впрочем, стоило мне познакомиться с будущим мужем, как все эти мечты полетели к чертям. Тогда ему было двадцать два, и он уже имел четвертую ступень допуска, в то время, как многие из нас даже к концу жизни не успевают подняться выше третьей… Он был дьявольски талантлив и так же умен. Уверена, силы его души хватило бы куда дольше, чем на сорок и даже на пятьдесят лет. Знаете, вы с ним очень похожи. Не внешне, а... не знаю, как объяснить... Что-то, идущее изнутри. Это сходство поразило меня в первую нашу встречу и мучает до сих пор. То же хладнокровие, та же воля, та же уверенность, что для человека нет ничего невозможного, главное — точно знать, чего желаешь добиться, и идти к цели, не оглядываясь. Одно то, что он выбрал меня, само по себе могло считаться признанием, но тогда это не вселяло радости — на помолвке я видела перед собой только равнодушного, чужого мужчину, который смотрел так, будто оценивал качество приобретаемого в лавке товара, и меня от этого взгляда мороз пробирал по коже. В те времена я боялась его ужасно.

— А потом? — коротко спросил фон Кролок, когда Нази замолчала слишком уж надолго. Перебивать свою собеседницу ему категорически не хотелось — слишком хорошо он знал, как легко от звука чужого голоса разрушается истинная откровенность. Теперь, по крайней мере, граф куда лучше понимал смысл тех болезненно-пристальных взглядов, которые временами бросала на него женщина, когда ей казалось, будто он не смотрит в ее сторону. Равно как и необычную реакцию на зов, который, из-за заявленного внутреннего сходства с покойным герром Дарэмом, наверняка "звучал" для нее слишком знакомо. Задавшись вопросом, было ли именно это сходство причиной столь нехарактерного для смертных отношения Нази к нему самому, граф пришел к выводу, что, по меньшей мере, оно оказывало на женщину очень серьезное влияние. И эта мысль Кролоку странным образом не нравилась.

— И потом тоже, — Дарэм тихонько рассмеялась, но в этом смехе не было ничего даже отдаленно похожего на веселье. Только горечь. — Первые пару лет. Дальше перестала, привыкла. Быть его женой оказалось трудно, и порой я была почти уверена, что он получает изощренное удовольствие от моих страданий. Каждый новый навык, каждый прием, каждую ритуальную схему он заставлял меня повторять до тех пор, пока она не отчеканивалась в подсознании. Он был неумолим, никогда не жалел меня, заставляя справляться со всем самостоятельно… и был рядом. Даже во сне я всегда чувствовала его присутствие, и с ним мне не снились кошмары. Я знала — что бы ни происходило, он вытащит меня из любой, даже самой безнадежной ситуации, и, когда он ушел, стало ясно, что именно Винсент сделал для меня намного больше, чем все остальные люди в моей жизни, вместе взятые. Никто, на самом деле, не заботился обо мне так, как заботился он — с самого первого и до самого последнего дня нашего брака. Но эта забота была слишком глубокой, чтобы я могла вовремя ее распознать и понять. Обычно под такими вещами подразумевают сочувствие, мягкость... сердечность, наконец. Однако Винсент всегда видел дальше, чем остальные. Уж точно дальше, чем я. Все, что я знаю и умею — исключительно его заслуга, как и то, что меня миновала участь многих молодых некромантов, погибающих в первые же годы в Ордене. Любили ли мы друг друга? Я не знаю. Мы никогда не заговаривали о любви, у нас не было того, что люди обычно называют «духовной близостью», и я бы многое отдала, чтобы спросить, кем я была для него на самом деле. Порой мне казалось, будто проскальзывало в его взгляде что-то, что позволило бы предположить… — женщина потерянно, беспомощно пожала плечами. — А может быть, мне просто хочется в это верить. Что же до меня… если любовью можно назвать состояние, когда человек для тебя едва ли не основное условие полноценной жизни, то да, любила. Смешно… Разве можно прожить с кем-то бок о бок десять лет и только после его гибели понять, что это были самые настоящие чувства из всех, которые ты переживала?

Наконец повернувшись к графу, Дарэм посмотрела на него тоскливым, рассеянным взглядом, словно он действительно мог дать ответ на мучающий ее вопрос. Словно он и правда имел право на него отвечать.

— Не знаю, Нази, — фон Кролок покачал головой. — Меня сложно назвать знатоком в подобного рода вещах, однако, должно быть, случается и такое. Прости за банальность, но человеческие отношения в целом весьма сложны, запутанны и способны принимать весьма причудливые формы.

— Осознание, что я так никогда и не смогу сказать ему, насколько он важен для меня, насколько сильно я нуждаюсь в нем, насколько уничтоженной себя почувствовала после его смерти, не дает мне покоя, — призналась Дарэм, вновь отворачиваясь к камину.

Когда она не смотрела на графа, слова выговаривались куда проще — так она могла представить, что разговаривает сама с собой, а не выплескивает болезненными толчками перед высшим вампиром чувства и мысли, которые в своем мире так никому и не доверила. Впрочем, там не осталось никого, с кем она могла об этом поговорить, и теперь впервые выпущенные на свободу воспоминания поднимались на поверхность потоком, остановить который Нази была уже не в силах. Этот поток в щепки разнес сдерживающую его до поры плотину, и все, что ей оставалось — тонуть.

— Поэтому я и оказалась здесь. Я хочу вернуть мужа и ради этого действительно готова отдать что угодно. В своем мире я предприняла попытку провести ритуал, на поиски которого потратила еще два месяца и большую часть сбережений, но что-то пошло не так... — женщина озадаченно нахмурилась, кажется, совершенно позабыв о присутствии Кролока. — Вместо того, чтобы призвать Винсента из-за грани, я сама провалилась на тропы, которые выбросили меня даже не в родной мир, а в лес неподалеку от трактира Шагала… Предполагаю, один из якорей погас, или же энергетическая емкость ритуала…

— Нази, — осторожно окликнул ее граф, которому стремительно переставало нравиться состояние собеседницы. Внешне Дарэм, как и прежде, выглядела полностью отрешенной, однако фон Кролок через ментальную связь ощущал, как судорожно мечутся ее эмоции, постепенно заполняя собой все пространство комнаты. Они накатывали на графа, точно волны океанского прибоя, и каждый новый вал был выше предыдущего.

— …ошибки в схеме быть не могло, в этом я абсолютно уверена, — если бы не острота вампирского слуха, Кролок, пожалуй, едва ли смог бы разобрать опустившийся до быстрого шепота голос Нази. — Значит, вероятнее всего, это действительно был перепад энергии, компенсировать который можно…

— Дарэм! — от резкого окрика женщина вздрогнула и, бросив на графа слегка недоуменный взгляд, наконец, замолчала. — Я искренне соболезную твоей утрате. Однако, посмотрим, правильно ли я понял — ты попала сюда, пытаясь воскресить мертвого? Не заблудившегося между тропами, а именно мертвого человека? И собираешься попытаться снова? Мне кажется, ты совершаешь ошибку.

— Что, простите? — недоверчиво глядя на Кролока, едва слышно переспросила Нази.

— Твое желание вернуть мужа вполне понятно, однако ты совершаешь ошибку, заходя дальше желаний и сожалений, — уверенно повторил граф и, поднявшись из кресла, отошел к окну, за которым царила все та же ясная и морозная зимняя ночь. Летом в это время он давно уже скрывался от дневного света в темной глубине склепа, тогда как сейчас в его распоряжении было еще несколько часов. — Ты гонишься за упущенными возможностями, вкладываешь в это непомерные усилия, не желая посмотреть правде в глаза. Это прозвучит весьма жестоко с моей стороны, но твой муж умер. И ушел по тропам туда, куда тебе нет дороги. Я не знаю, действительно ли ритуал, который ты пыталась провести, эффективен, но ответь мне на один вопрос: что сказал бы Винсент Дарэм, если бы узнал о твоих намерениях? И если он, настолько похож на меня, насколько ты утверждаешь, кажется, я знаю, каким именно был бы его ответ.

«Каждый умирает в свой срок, и не нам решать, когда он наступит, — словно наяву услышала Нази низкий голос Винсента. — В наших руках находится власть большая, чем у прочих, но если однажды ты допустишь мысль о том, что твои способности дают право выбирать, кто должен жить, а кому следует умереть, вспомни — именно с нее начинали все, на кого охотится и кого истребляет Орден».

Отступники. Некроманты, возомнившие, что они могут взять на себя полномочия Бога, воскрешая друзей и убивая врагов, призывая в мир тварей, которых не способны удержать под контролем, и заключая сделки с обитающими на Изнанке сущностями. Все начиналось с малого: умершая возлюбленная, погибший ребенок, желание восстановить справедливость, отомстив оставшемуся на свободе убийце…

— Какая вам разница, что именно он сказал бы? — сухо и зло осведомилась Нази. — Если уж на то пошло, какое вам дело до того, совершаю ли я ошибку? Я, помнится, не просила ваших советов и всего лишь ответила на вопросы, которые вы мне задали. Так искренне, как только смогла.

— Не просила, — продолжая рассматривать висящую в небе убывающую луну, согласился фон Кролок. — Однако наблюдение за тем, как ты пытаешься выдать собственную навязчивую идею за обдуманное и, тем более, благое намерение, мне не доставляет ни малейшего удовольствия. Между нами все еще существует ментальная связь, а это означает, что сейчас я способен понять гораздо больше, чем ты говоришь вслух. И гораздо больше того, в чем признаешься себе сама. Если бы ты взглянула на себя со стороны, ты увидела бы женщину, одержимую стремлением, воплощение которого не принесет ни ей, ни тому, кого она так отчаянно рвется «спасти», ничего, кроме опустошения. Это бессмысленно, Нази. И, что самое любопытное, какая-то часть тебя прекрасно это понимает, однако ты упрямо предпочитаешь цепляться за иллюзии.

— Потому что больше мне цепляться не за что!

Все, чего Дарэм хотелось — чтобы граф замолчал. Испарился, как это свойственно вампирам, шагнув в тень и вынырнув из нее где-нибудь подальше отсюда. Что угодно, лишь бы не слышать его ровного, спокойного, неумолимого голоса, стремящегося разнести вдребезги единственную опору, которую она сумела найти и за которую смогла зацепиться, чтобы не захлебнуться в том, во что превратилась ее жизнь. Лишь существование определенной, четко поставленной цели позволило Дарэм снова стать похожей на живого человека, и только она гнала Нази вперед все эти месяцы.

— И ты полагаешь, что хвататься за того, кто давно уже отошел в мир иной, как физически, так и духовно — лучший из возможных вариантов? — закрепляя и усиливая достигнутый эффект, холодно уточнил граф. Слишком много отчаяния, слишком много бессильной ярости, и невероятно много граничащего с паникой страха — он чувствовал, как женщина пытается силой сдерживать их, не давая прорваться вовне. В этом они оказались удивительно похожи: фон Кролок точно так же склонен был оставлять любые эмоции при себе, а потому доподлинно знал, насколько губителен бывает подобный подход.

Переплетенный в толстую кожу, окованный по углам медью том, до этого мирно лежащий у Нази на коленях, со свистом рассек воздух, однако цели своей так и не достиг — фон Кролок неуловимо быстрым движением развернулся и поймал его прежде, чем импровизированный снаряд врезался ему в спину.

— Да кто дал вам право меня судить?! — во весь голос завопила Нази. — И вы еще станете говорить мне, что правильно, а что нет?! Триста лет торчите здесь, философ чертов, цепляетесь за свое существование, как… как…

— Вампир? — невозмутимо подсказал граф.

— Как трус! — рявкнула Дарэм. — Вы, кроме как о себе, вообще ни о ком не заботитесь и никого не любите! Но с диким апломбом считаете, будто можете понять, что это такое — лишиться всего, что делало вас собой! Будто на самом деле знаете, каково мне!

— Если все, что делало тебя тобой, заключалось в другом человеке, Нази, это означает лишь одно — в стремлении защитить тебя твой муж совершил непростительную ошибку, — граф покачал головой. Как раз он прекрасно знал, как чувствуют себя люди, разом лишившиеся всего — близких, дома, прежнего образа жизни и самой жизни в целом. Однако у него было гораздо больше времени, чтобы смириться со своими потерями и принять их. — Он научил тебя многому, однако не научил справляться с жизнью без него, проигнорировав тот факт, что сам он отнюдь не вечен.

— Не смейте, — рука Дарэм потянулась за стоящим на столе канделябром, и фон Кролок понял, что его провокация сделала свое дело, прорвав блокаду и позволив Нази избавиться от части душащих ее эмоций, однако дальнейшие крики должной пользы не принесут. Бушующие на ментальном уровне волны стали ощутимо ниже, так что теперь граф, пожалуй, мог попробовать взять их под контроль, коль скоро Дарэм была явно не в состоянии сделать это сама.

— Остановись. Не нужно. Этим ты ничего не добьешься, — мягко велел он, одновременно усиливая давление на бьющийся в агонии разум стоящей напротив него Нази. Двигаясь плавно и неторопливо, фон Кролок приблизился, всматриваясь в ее искаженное от гнева лицо. — Я знаю, это больно. Уверен, ты не хотела бы слышать столь страшных слов ни от меня, ни от кого-либо другого, однако, фрау Дарэм, кто-то должен был раньше или позже взять на себя эту малоприятную обязанность и напомнить вам о весьма простой истине. И истина эта заключается в том, что люди смертны. Все. Даже сильные и талантливые. Даже те, кого ты любишь и в ком нуждаешься. Ты не раз говорила, будто некромантов учат спокойно относиться к смерти — своей и чужой — поскольку никто из вас не знает, переживет ли он следующий день. Так отпусти его, наконец. Это лучшее, что ты можешь сделать для вас обоих.

— Я не могу, — едва слышно шепнула женщина.

— Позволь усомниться в этом. Я уже знаю, на что ты способна ради достижения цели, и ясно вижу — эта задача тебе по силам. Осталось лишь решиться, поскольку все, что тебе мешает — твой собственный страх. Ответь, чего ты боишься, Нази? — вкрадчиво спросил граф, отметив про себя, что на протяжении всей их весьма неприятной беседы Дарэм так ни разу и не заплакала, хотя для женщин подобное являлось более чем естественным и, возможно, даже необходимым проявлением горя.

«Я не женщина, Ваше Сиятельство, — отчетливо вспомнились ему сказанные несколькими часами ранее слова. — Я некромант».

Внимательно глядя в абсолютно сухие, лихорадочно блестящие глаза Нази Дарэм, граф невольно задумался, был ли в его жизни и посмертии хоть один человек, согласный, не раздумывая, пожертвовать ради него всем, как согласна была сделать это Нази ради Винсента Дарэма? И вновь то самое сожаление поднялось откуда-то из глубины, на этот раз куда более отчетливое и яркое. Настолько, что Кролок смог, наконец, рассмотреть его поближе, с изумлением осознав — его и впрямь задевало осознание того, что чувства, испытываемые Нази в эту секунду, предназначались другому, в то время, как он сам был не более чем копией, в которой Дарэм видела отражение столь желанного оригинала.

— Прекратите, пожалуйста, — попросила женщина, пояснив: — Я же чувствую, вы вмешиваетесь.

— Порой ты даже более наблюдательна, чем требуется, — заметил граф, осторожно отступая обратно за пределы ее сознания, и Нази с грустью ощутила, как пропадает та мягкая, успокаивающая пелена чужой воли, что на несколько минут накрыла ее разум, подобно непроницаемому защитному куполу. Однако именно теперь все было действительно честно, и только так Дарэм полностью могла быть уверена, что все ее мысли и ощущения принадлежат только ей.

Фон Кролок пристально рассматривал Нази, точно хотел увидеть нечто, о существовании чего она не имела ни малейшего представления. Впрочем, едва ли на свете существовал хоть один человек, способный понять течение мыслей трехсотлетнего вампира — единственного, кто, кажется, оказался в полной мере способным понять ее саму.

Когда тонкие пальцы Дарэм робко коснулись затейливой вышивки на его камзоле, граф коротко вздохнул, приходя, наконец, к решению, принятию которого немало способствовал тот факт, что его ментальное воздействие больше не имело к поступкам Нази никакого отношения. Как и на замковом балконе, все что она делала, она делала исключительно по своей воле.

— Если я его отпущу, что тогда у меня останется? — серьезно спросила Дарэм, и граф понял — это и есть ответ на вопрос, чего на самом деле боится видавший виды некромант.

— Не имею ни малейшего понятия, Нази. Но в одном уверен — ты никогда не выяснишь этого, если не попробуешь, — ледяные пальцы вампира мягко коснулись ее щеки, серебристо-серые глаза, в которых отражались отблески потрескивающего в камине пламени, оказались слишком близко, и, когда губы графа легко коснулись ее собственных, Нази отчетливо поняла, что этот бой, а, возможно, и саму эту войну она все-таки проиграла.

Поцелуй вампира был невесомым, почти формальным и, в самом прямом смысле этого слова, холодным. Фон Кролок ни на чем не настаивал, однако не отстранялся, и Дарэм безо всяких слов понимала, что граф в очередной раз дает ей выбор — достаточно сделать шаг назад, и осторожная хватка рук, способных с легкостью переломить человеческий позвоночник, исчезнет. А потом они оба сделают вид, что этого — даже не поцелуя, а всего лишь приглашения к поцелую — никогда не было. Нази не сомневалась — у фон Кролока виртуозно получается «забывать» подобные вещи.

Нужно было спасаться — напомнить себе о том, что это слишком опасно, что между людьми и вампирами, сколь бы похожи ни были они друг на друга, лежит пропасть, через которую нельзя перешагнуть. Наконец, что предлагаемое графом — попросту невозможно.

Нази глубоко вздохнула, обвивая шею Кролока руками, с преступной беспечностью отбрасывая прочь все разумные и исключительно верные мысли, которые здесь и сейчас не имели для нее ни малейшей ценности. В этот момент Дарэм было решительно плевать на то, что мужчина рядом с ней технически мертв, поскольку мало на свете существовало людей, которые, с ее точки зрения, были так же живы, как он.

Поцелуй, на сей раз уже самый что ни на есть настоящий, буквально ошеломил Нази, сметая последние мысли о возможном отступлении, и под его действием беснующийся внутри Дарэм шторм из причиняющих боль воспоминаний, сомнений и страха застыл, кристаллизуясь, превращаясь в непробиваемо-твердое, сверкающее острыми гранями недвижное нагромождение ледяных торосов.

Открыв глаза — и когда она только успела зажмуриться? — Нази обнаружила, что фон Кролок внимательно смотрит ей в лицо, и этот взгляд смутил ее куда сильнее, чем сам поцелуй.

«Какого черта я делаю?»

«Поздно, — длинные пальцы графа зарылись в волосы на ее затылке, безжалостно сминая подобие прически, и на ковер дождем посыпались шпильки. — Стоило бежать, пока я давал тебе такую возможность».

Грудь Дарэм бурно вздымалась под тканью застегнутого на все пуговицы платья, на скулах проступил лихорадочный румянец, и граф отчетливо слышал, как часто и сильно колотилось ее сердце. Тонкие руки путались в складках его плаща, в тщетной попытке справиться с застежкой, и фон Кролок, слегка отстранившись, расстегнул ее, позволив тяжелой ткани с шелестом упасть на пол. Он делал это каждое утро вот уже два с половиной века, но делать это для Дарэм было непривычно — давно позабытые за ненадобностью ощущения.

«Фрау некромант желает, чтобы я снял что-нибудь еще?»

Возиться с пуговицами фон Кролоку показалось бессмысленной тратой времени, которого в их распоряжении и без того было не слишком много, и Нази потрясенно охнула, когда пошитое из плотной шерсти платье под его пальцами с тихим треском разошлось по шву, точно было сделано не более, чем из папиросной бумаги. Участь нижних юбок и рубашки также оказалась незавидна, и Дарэм моментально покрылась мурашками.

«Ты что творишь?!»

Кожа под его пальцами была теплая, немного влажная, тонкая, и Кролок напомнил себе, что весьма хрупкое смертное тело Нази требует крайне осторожного обращения.

«Кто-нибудь говорил, что серое тебе удивительно не к лицу?»

Ее кровь пахла полынью и ладаном — этот запах щекотал вампирское обоняние, волнуя и притягивая, но не вызывая настойчивого желания немедленно впиться клыками в беззащитную человеческую плоть. Дарэм, кажется, совершенно не думала об осторожности, покорно запрокидывая голову и тихо вздыхая от удовольствия, когда губы Кролока приникали к ее шее, точно мысль о том, что в любой момент мучительно неторопливые, лишь сильнее распаляющие ее желание поцелуи могут смениться укусом, даже не приходила ей в голову.

Ревность, а может быть, зависть — скользя ладонями по бедрам фрау Дарэм, ловя щекой ее жаркое, прерывистое дыхание, граф не мог припомнить, испытывал ли он эти чувства при жизни, но все равно сумел их узнать. Завидовать покойнику было нелепо, абсурдно, глупо, но он все равно завидовал, и, чувствуя, как женщина выгибается под его нарочито плавными, уверенными прикосновениями, Кролок, помимо все набирающего силу влечения испытывал ни с чем не сравнимое, почти злорадное удовлетворение. Именно этого он и добивался, решившись предложить Нази то, чего не предлагал никому вот уже без малого три сотни лет — всецело поглощенная действиями графа, женщина в эту секунду даже не вспоминала о муже, отдавая себя ему одному.

Пускай ненадолго, всего на пару часов, но Кролок завладел тем, что принадлежало герру Дарэму даже после смерти, вышвырнув его прочь с территории, которую он вот уже пару недель, сам того не замечая, считал своей. Винсента Дарэма не было здесь, сейчас, когда растерянная, напуганная, почти сломленная усилиями Кролока Нази так отчаянно нуждалась в ком-то, кто мог быть рядом — и граф намеревался воспользоваться этим сполна.

Справиться со сложным костюмом фон Кролока Дарэм оказалось не под силу, и, глядя на то, как он сам с легкостью решает этот вопрос, Нази внезапно подумала, что граф кутается во столько слоев ткани по той же причине, по которой это делали и сами некроманты — не отпускающий ни на секунду холод троп, спасения от которого не было и быть не могло.

«Хм… и правда, ни следа атрофии».

«Уймись, будь так любезна».

Шрамы. Их на теле Кролока было почти так же много, как на теле самой Нази, а может, и того больше. Следуя за их переплетением, Дарэм провела кончиками пальцев по груди графа, спускаясь ниже, чувствуя, как от этих прикосновений под бледной кожей напрягаются его мышцы. Точно Нази гладила смертельно опасного, не одомашненного хищника, который в любую секунду мог прикончить беспечно рискнувшего притронуться к нему человека одним-единственным броском. Впрочем, ровно так все и было на самом деле, однако страха Дарэм не испытывала — лишь желание зайти настолько далеко, насколько ей будет позволено.

Граф едва слышно вздохнул и, несильно потянув Нази за волосы, вынудил ее прервать свое занятие и рухнуть спиной на кровать, вновь возвращая себе абсолютный контроль над ситуацией.

«Черт побери, ты холодный!» — подумала Дарэм, когда требовательные, туманящие сознание поцелуи графа переместились к ее животу, вырывая из горла невнятный, полный наслаждения стон.

«Черт побери, ты теплая! — проводя ладонью по внутренней стороне ее бедра, передразнил фон Кролок. — Чего еще ты ожидала, бесценная моя Нази?»

Едва заметные серебристые нити седины сверкали в длинных черных волосах графа. Они беспорядочной волной спадали на простыни, и женщина, уже не смущаясь и не осторожничая, запустила в них обе руки, пропуская сквозь пальцы шелковые пряди, стискивая их, выгибаясь навстречу обжигающе-ледяным прикосновениям. Этот холод странным образом только обострял ощущения, возводя их на какую-то абсолютно новую для Дарэм ступень, и она до боли закусила губу.

«Мммм… а как, все-таки, ты?..»

В тот же момент ее руки оказались надежно прижаты к подушкам, и она снова увидела слишком близко серые, внимательные глаза, в которых, казалось, бушевало всепожирающее холодное пламя.

«Хватит ли у тебя смелости додумать эту мысль?»

Но додумать Дарэм попросту не успела, потому что нависающий над ней фон Кролок, не дав женщине даже секунды на ответ, резким движением подался вперед, так что Нази не осталось ничего иного, кроме как сдаться на милость победителя, ногтями впиваясь в собственные, по-прежнему крепко прижатые к постели ладони.

Он рушил ее защиту, даже не замечая этого, с легкостью присваивая себе ее ощущения, ее тело и, кажется, душу тоже, но именно сейчас Дарэм согласна была отдать ему все, что он пожелает. Потому что он, похоже, куда лучше нее знал, как распорядиться полученным.

Женщина в его руках коротко хватала воздух приоткрытым ртом, и граф поймал себя на том, что, позабыв о былой осторожности и неспешности, начал дышать с ней в такт. Нази словно горела изнутри, и его собственное тело неумолимо начинало накаляться, как будто Дарэм впитывала в себя ставший привычным за эти годы мертвенный холод, взамен вливая в него живой опаляющий жар.

Женщина тихо вскрикнула, и Кролок торопливо разжал пальцы, надежно удерживающие запястья Нази у нее же за головой, исключая саму возможность помешать графу получить желаемое. Впрочем, подобная «предосторожность» была излишней — обретя относительную свободу, Дарэм приподнялась на локтях, торопливо и жадно впиваясь поцелуем в его губы, безмолвно прося не останавливаться.

Может быть, он просто забыл, какие ощущения способна дарить близость, а может, дело заключалось в том, что Нази Дарэм в это мгновение абсолютно искренне, безо всяких вампирских ухищрений, желала именно его — со всей немертвой его природой, непростым характером, сомнительной моралью и неизменным холодом, который она с такой готовностью забирала себе. Граф не знал ответа и, рвано, порывисто дыша в одном ритме со стонущей сквозь стиснутые зубы охотницей на вампиров, чувствуя, как она сама нетерпеливо подается навстречу каждому его движению, и ощущая, как впервые за столетия согревающий его тело огонь добирается до мертвого, давно остановившегося сердца, пришел к выводу, что ответ этот нисколько его не интересует.

* * *

— И все же, как именно? — задумчиво поинтересовалась Дарэм, указательным пальцем проводя вдоль ключицы графа, и, когда тот не ответил, настойчиво постучала ладонью по его плечу.

— Ты что-нибудь слышала о том, что подобный вопрос мужчине задавать неприлично, и после него я имею полное право чувствовать себя оскорбленным? — фон Кролок на секунду приоткрыл глаза, вопросительно взглянув на прижимающуюся к нему разгоряченным боком растрепанную Нази.

— Но ты не чувствуешь себя оскорбленным, — ни секунды не сомневаясь в своем заявлении, заметила женщина. — А значит, вполне можешь удовлетворить мое профессиональное любопытство. Я ни разу не слышала о том, что вампиры способны... Нет, я помню то, что ты говорил о Герберте и его развлечениях, но, каюсь, не слишком задумывалась над этой информацией. У тебя ведь даже кровообращения нет!

— Как мило с твоей стороны тыкать этим фактом мне в лицо, — фон Кролок демонстративно поморщился. — Где пролегает предел твоего профессионального любопытства, Нази, и достижим ли он, вот что меня интересует. Впрочем, изволь. Точно так же, как я хожу, разговариваю, вижу и слышу: абсолютно все мое тело движимо волевым усилием и, при желании, я могу заставить работать в нем что угодно. Однако, если учесть, что работа, положим, абсолютно ненужной мне нынче селезенки требует вложения немалых усилий, я предпочитаю не тратить энергию зря. Дай руку.

Перехватив протянутую ему ладонь, граф прижал ее к своей груди на уровне сердца, вновь прикрывая глаза. Несколько секунд — и Дарэм отчетливо ощутила ровные, сильные удары, которые, впрочем, почти тут же замерли.

— Ничего себе… — протянула она. — То есть, ты можешь себя… оживить?

— Нет, — поправил фон Кролок и улыбнулся, глядя в недоверчиво распахнутые, азартно поблескивающие в свете свечей серо-зеленые глаза. Нази Дарэм, даже в постели, даже разрумянившаяся и словно разом помолодевшая на несколько лет, даже после продолжительных занятий любовью оставалась все той же Нази Дарэм, которую он знал. И в этой неизменности, пожалуй, была для графа своя, особенная прелесть. — Оживить себя я не могу. Но могу заставить свое тело функционировать какое-то время, увы, не став при этом менее мертвым. Так что в большинстве случаев сие умение бесполезно. К тому же это крайне сложно, очень утомительно и впоследствии потребует восполнения энергии. Так что же, я удовлетворил твое… любопытство?

Последнюю фразу фон Кролок произнес тоном настолько двусмысленным, что Дарэм мгновенно покраснела до корней волос, словно ей по-прежнему было семнадцать.

— Вполне, — пробормотала она и отвернулась, так что теперь граф видел перед собой только ее взлохмаченный затылок.

Внутри у Дарэм по-прежнему царил холод — похожий и одновременно чем-то отличавшийся от того, к которому она привыкла после походов на тропы. Этот холод был почти успокаивающим — боль, жгучая, отчаянная, еще совсем недавно полыхавшая где-то в глубине, странным образом улеглась, оставив на своем месте лишь умиротворение. И легкую усталость, от которой у Дарэм кружилась голова.

Фон Кролок ощущался сейчас лишь едва прохладным, и прижиматься к нему было приятно — от него исходил легкий аромат, напоминающий Нази аромат индийского тмина… и больше ничего. Отсутствовал тот неуловимый, но безошибочно узнаваемый на подсознательном уровне запах, присущий каждому живому человеку.

Живым человеком фон Кролок не был.

— Драгоценная моя Нази, — широкая ладонь уверенным, властным движением прошлась по ее спине, замерев на талии. — Раскаиваться в случившемся поздно и совершенно бессмысленно, так что советую прекратить размышления о том, какую ужасную глупость ты совершила. Нет никаких правил и запретов, кроме тех, что ты устанавливаешь самостоятельно. Все, что имеет значение в столь личных вопросах — обоюдные желания обеих сторон.

— Развлекаетесь ментальным шпионажем, Ваше Сиятельство? — Дарэм вздохнула и, коротко коснувшись губами графского бока, села, откидывая назад лезущие в глаза темные волосы.

— Хорошо знаю людей, — фон Кролок усмехнулся, и Нази невольно хмыкнула в ответ. Он лежал поверх покрывала, спокойно позволяя ей рассмотреть себя в мельчайших подробностях, и вид у него был такой, словно они по-прежнему вели светскую беседу, сидя возле камина. Впрочем, стесняться графу, даже без учета двухсот восьмидесяти лет посмертия, было решительно нечего. — Кстати, не думал, что до этого однажды дойдет, но вынужден напомнить: кусать людей — моя обязанность. Ко всему прочему, ты промахнулась, и, если бы догадалась спросить у меня, я бы сказал, что целиться нужно дюйма на три выше и чуть правее, так, чтобы не задеть яремную вену.

Вспомнив, что в порыве чувств действительно ухитрилась впиться зубами фон Кролоку в изгиб шеи, Дарэм захохотала, на время отложив в сторону свои невеселые мысли.

— Не могла удержаться от соблазна укусить вампира. Второго такого шанса в моей жизни никогда уже не будет, — отсмеявшись, сказала она и, покачав головой, добавила: — К тому же я мстила за синяки.

— Прими мои искренние извинения, — граф окинул взглядом сидящую перед ним женщину, отмечая уже начинающие проступать на ее теле кровоподтеки, оставшиеся там, где он слишком сильно и неосторожно сжимал податливое человеческое тело. На запястьях и бедрах отпечатки его пальцев проступали особенно отчетливо. — Довольно трудно сосредоточиться на контроле за собственными возможностями, когда настолько увлечен иными вещами.

— Давно ты в последний раз?.. — Нази, не закончив фразу, сделала неопределенный жест рукой, но граф смысл ее вопроса прекрасно понял.

— Дай подумать, — протянул он, задумчиво щурясь, и Дарэм внезапно поняла, что глаза фон Кролока кажутся такими неправдоподобно-светлыми из-за коротких, но чертовски густых и абсолютно черных ресниц. — В одна тысяча шестьсот двадцать первом. И не со смертной женщиной, а с такой же немертвой. А что, ты хочешь намекнуть, будто я забыл, как это правильно делается?

— Ни на что я не хочу намекнуть, мне просто интересно, — Нази улыбнулась и, повозившись, набросила на плечи край одеяла. Если фон Кролок действительно позабыл что-то в этом аспекте отношений, то представить, на что он способен при полной памяти, ее воображение было неспособно.

— А что же ты? — спросил граф, сознавая, что вопрос личной жизни четы Дарэм его интересует даже больше, чем нужно.

— Никого, кроме мужа, а с ним у нас никогда не было особенно насыщенных постельных отношений, если ты об этом, — женщина отвернулась и, спустив ноги с кровати, принялась рассеянно оглядывать пол в поисках того, что осталось от ее одежды. — Да, мы спали вместе, разумеется, но нечасто. Он не особенно стремился, и меня это устраивало. Знаешь, с нашей работой быстро пропадают многие человеческие желания…

Совершенно неожиданно для Дарэм вокруг ее талии обвились бледные руки, и ее, вместе с одеялом, безапелляционно втащили обратно на постель, так что спиной она оказалась плотно прижата к груди вампира, не имея возможности обернуться и посмотреть ему в лицо.

— Учитывая недавние события, я бы так не сказал, — по голосу фон Кролока было абсолютно понятно, что он усмехается. — Скорее, я сказал бы, что он совершенно напрасно, с моей точки зрения, «не стремился». Тебе определенно есть что предложить мужчине, моя очаровательная фрау Дарэм, поверь. Однако, ты так и не ответила на четвертый из моих вопросов, а это значит, что условия нашей небольшой сделки ты пока не выполнила.

Голос графа звучал мягко и вкрадчиво, губы его были настолько близко, что Нази ясно ощущала, как прохладное дыхание легко касается ее уха. Кролок продолжал обнимать ее поперек груди, словно чувствовал, что воспоминания о Винсенте, с учетом только что произошедшего в этой спальне, беспокоят Дарэм, покушаясь на тот хрупкий покой, который только-только установился в ее душе. И искренне благодарная ему за это понимание Нази постепенно вновь расслабилась, прикрывая глаза.

— Ну да, мои шрамы, — припомнив их недавний разговор, сказала она. — Тебя ведь интересуют те, что на спине? Потому что, если рассказывать обо всех — ночи не хватит. Быть членом Ордена некромантов — занятие не такое уж безопасное, сам, должно быть, догадываешься. Случается всякое, и штопали меня за эти десять лет неоднократно. Нежить обычно не любит тех, кто пытается ее уничтожить, так что таким, как я, порой достается и от чужих зубов, и от чужих когтей. Некроманты-отщепенцы тоже доставляют хлопот. Года два назад один такой прострелил мне плечо, да так паскудно, что пуля застряла в лопаточной кости, — Нази передернулась в объятиях графа. — Даже вспоминать не хочется о том, как ее вытаскивали. Ну, а шрамы на спине — это так называемый «конденсатор». Через эту процедуру проходят многие некроманты. В нашем мире бывают энергетические бури — дни, когда силы в воздухе так много, что достаточно только закрыть глаза и сделать шаг, чтобы оказаться на тропах. И вот в одну из таких бурь, пока некромант находится между тем миром и этим, ритуалист Ордена специальным ножом вырезает на его спине определенную последовательность рун. Не буду вдаваться в лишние подробности, но так мы облегчаем доступ к своим силам, можно сказать, впитываем часть Изнанки в себя, чтобы в нужный момент обратиться к ее энергии. Ну и, в каком-то смысле, это очередной этап посвящения, потому что удержаться на грани, не теряя сознания, но продолжая частично пребывать на тропах, задача не из разряда элементарных. Не всем удается пройти через это, и не каждый соглашается. Кого-то утягивает на Изнанку, а кто-то, наоборот, из-за боли целиком выпадает в реальность. Мне, например, четырежды пришлось побывать в круге, прежде чем ритуалист закончил работу.

— Довольно мучительная процедура, — констатировал фон Кролок, в очередной раз про себя удивляясь тому, как много способна была выдержать его собеседница ради достижения результата. Он не знал, сколько жизненной силы осталось в ее смертном теле, но был уверен, что сила ее воли во много раз превышает ее же волю к жизни. — И, позволь спросить, это действительно стоит таких усилий?

Руки фон Кролока бесцеремонно скользнули под укрывающее Нази одеяло, заставляя его сползти вниз. Почувствовав, как сердце женщины от его прикосновений вновь начинает биться чаще, граф невольно усмехнулся. Неизвестно, вправду ли у ныне покойного герра Дарэма отсутствовали некоторые «человеческие желания», но вот у его вдовы, несмотря на все ее заверения, они были скорее насильственно подавлены, из-за отсутствия востребованности в семейной жизни загнанные владелицей глубоко внутрь.

— Да, это… и правда важно, — пробормотала женщина. — Без конденсатора я… треть ритуалов… не потянула бы…

— Отец, я, конечно, понимаю, что вы с Нази никак не исчерпаете темы для беседы, но через час начнет светать, а ты… Ах, кажется, я не вовремя?

— Герберт, твою мать! — мигом приходя в себя, сказала Дарэм, глядя на застывшего в дверном проеме молодого человека. Она дернула одеяло на себя, однако оно решительно отказалось поддаваться, придавленное с одного края телом графа.

— Герберт, сколько раз я должен напоминать, что в двери принято стучаться? — почти одновременно с Нази поинтересовался фон Кролок. — Скажу больше, после этого стоит получить разрешение. И лишь потом входить.

— Я же не знал, что вы, наконец, нашли себе занятие поинтереснее разговоров! — ничуть не смутившись, возразил Герберт. — Кстати, Нази, я все уже видел, пока мы с отцом отогревали тебя в ванне, так что можешь не особенно стараться.

— Да чтоб к тебе некроманты так в склеп ходили, упырь любопытный, как ты в чужие комнаты! — плюнув на чертово одеяло, которое никак не желало натягиваться, куда следует, Дарэм бросила свое занятие и скрестила руки на груди.

— Герберт, закрой дверь с обратной стороны, — повелительно прикрикнул на молодого человека граф. — Ты ведешь себя непотребно.

— Уж кто бы говорил, — юноша фыркнул, но все же послушно отступил, напоследок послав Нази очаровательную улыбку.

— Превосходно! — едко констатировала Дарэм и, шумно выдохнув, на мгновение спрятала лицо в ладонях. — Он будет мне это припоминать?

— Боюсь, что при каждом удобном случае, — не обманул самых мрачных ее ожиданий Кролок, который опечаленным и, уж тем более, смущенным, ничуть не выглядел. Поднявшись с постели, он окинул комнату внимательным взглядом и принялся неторопливо собирать с пола свои вещи. — Однако, если это может послужить тебе утешением, подозреваю, что в большей степени выслушивать его не слишком тонкие шутки придется не тебе, а мне.

— Ну, теперь будто камень с души упал, — Дарэм покачала головой и, немного понаблюдав за тем, как граф застегивает мелкие пуговицы на собственной рубашке, спохватилась. — А мне во что одеваться?

— Я пришлю к тебе Куколя, — фон Кролок подошел к окну и, сосредоточенно глядя на свое мутное отражение в стекле, принялся повязывать шейный платок. Зеркала вампиров действительно не отражали, однако граф, равно как и все прочие немертвые, быстро приучился заменять их иными глянцевыми поверхностями, отличающимися в подобных вопросах куда большей демократичностью.

— Ну, разумеется. Куколь-то еще не в курсе… надо это досадное упущение срочно исправить, — фыркнула Нази, заставив Кролока негромко засмеяться в ответ.

— Поверь, Куколь — прекрасный слуга, в отличие от моего сына, знакомый с чувством такта, так что разницы между его осведомленностью и ее отсутствием ты при всем желании не обнаружишь, — заметил он. — К тому же, почему тебя так волнует, что именно о нас подумают?

— Не сказать, что волнует, но… Впрочем, ты, пожалуй, прав. Так или иначе, меня все равно скоро здесь не станет.

Фон Кролок мог бы сказать, что последнее утверждение женщины несколько неоднозначно, поскольку «скоро» для людей и вампиров всегда было понятием несоразмерным, однако почел за лучшее промолчать. Он и сам не до конца был уверен, что, в конечном счете, намеревается предпринять в отношении фрау Дарэм, и когда именно.

Нази за его спиной шумно вздохнула, наматывая на себя простыню, а фон Кролок в который раз за последние полчаса чутко прислушался к собственным ощущениям: его тело уже начало остывать, отдавая накопленное тепло, но внутренняя выстуженная пустота, ставшая естественной за прошедшие столетия, как будто отступила, сделавшись меньше, словно…

— Как ты считаешь, коль скоро вампир, воздерживаясь от чрезмерного потребления крови, способен черпать силу из других источников, может ли он получать подобную энергию от смертного человека не только через укусы?

— Что ты имеешь в виду? — по полу прошлепали босые ноги, и в оконном отражении возле его плеча возникло озадаченное лицо Дарэм. Чуть повернув голову, граф приподнял брови, обратив на женщину долгий, весьма красноречивый взгляд. — А, ты об этом. И откуда подозрения?

— Сугубо эмпирическое наблюдение, — фон Кролок пожал плечами. — По ощущениям похоже на тепло, исходящее не извне, а, скорее, изнутри. Скажем так, я ощущаю себя несколько более живым, нежели пару часов тому назад. Теоретически — такое возможно?

— Хм… — поднявшись на цыпочки, Нази коснулась раскрытой ладонью графского лба и констатировала: — Холодный. Но это, как раз, внешний показатель, на который можно и наплевать. Я же говорила — похожей информации мне не попадалось в принципе, но в теории... да, наверное, это возможно. В трактатах по демонологии упоминаются некие давно уже покрывшиеся пылью обряды Вендельского периода , основанные на ритуальном соитии.⁽¹⁾ При соблюдении особых условий, проведенный в нужное время ритуал мог дать достаточно существенный энергетический выброс, но… ах, черт побери... Похоже, все куда банальней — я ведь в каком-то смысле сама управляю распределением своей жизненной силы. Я хотела отдать, ты — получить, все просто.

Невесело рассмеявшись, Дарэм отошла к камину — белая хлопковая простыня волочилась за ней по ковру.

— Я не просил тебя об этом, — немного помолчав, негромко сказал фон Кролок, зная, что Нази, как всегда, прекрасно его услышит.

— А разве я предъявляю тебе претензии? — ровно осведомилась Дарэм, и граф досадливо поморщился от ее тона. — Все, что тебе можно инкриминировать — твой вампиризм, о котором мне было прекрасно известно. Так что честь высказать это обвинение предлагаю оставить профессору. Ему нужнее.

— С твоего позволения, мы обсудим это завтра. Сегодня у нас, к сожалению, не осталось времени, — граф посмотрел в окно, где небо над верхушками гор с востока уже начинало отчетливо светлеть.

— Не думаю, что это вообще стоит обсуждений.

— Как тебе будет угодно. Доброго дня, Нази, — бросив на гордо расправленную спину женщины еще один пристальный взгляд, фон Кролок направился к двери. За оставшееся до рассвета время ему еще предстояло принять ванну и переодеться. Граф искренне надеялся, что единственная в замке поддерживаемая в рабочем состоянии ванная комната в этот час не занята фройляйн Шагал, которая, кажется, способна была растягивать свои купания на неограниченное количество времени.

— Потому что я ни о чем не жалею, — уверенный и абсолютно спокойный голос фрау Дарэм настиг его возле самого порога, и фон Кролок, берясь за массивную дверную ручку, сдержанно улыбнулся.

— Рад это слышать, — не оборачиваясь, сказал он. — Поскольку также не испытываю по этому поводу ни малейшего раскаяния.

* * *

Спать Нази легла уже далеко засветло, успев не только навести в комнате относительный порядок и, при посильной помощи Куколя, подобрать себе новое платье, но и всерьез подумать. И чем больше она думала, тем отчетливее сознавала, что ее решение в эту ночь, вероятнее всего, оказалось фатальным, причем отнюдь не для ее морального облика.

Легкий мертвенный холодок, поселившийся внутри, красноречивее любых слов подсказывал Дарэм, что какая-то часть нее безвозвратно потеряна, «подаренная» высшему вампиру, по нелепому стечению обстоятельств оказавшемуся способным этот подарок принять.

Словно сообщающиеся сосуды, они оба балансировали на грани прижизненного и посмертного существования, так что в какой-то момент более живая Дарэм абсолютно добровольно, пускай и неосознанно, "уравновесила" более мертвого графа. И что было хуже всего — она и правда почти не сожалела. Ни о холодных руках, оставляющих на коже наливающиеся чернотой синяки; ни о коротких, почти яростных поцелуях, в которых не было нежности и, уж тем более, не было любви — только сумасшедшее желание пускай ненадолго, но получить друг друга без остатка; ни о тяжести чужого тела, вжимающего ее в смятые простыни.

Она сказала графу чистую правду — в эти минуты ей действительно хотелось принадлежать ему настолько же, насколько ему хотелось ее получить.

И все это не отменяло того факта, что Дарэм теперь, вероятнее всего, была обречена.

Чувствуя себя безмерно усталой, Нази заснула, когда в окно уже вовсю светило солнце, и сон ее был пустым, темным и холодным — ни выползающие из-под разрытой земли умертвия, ни тихо стонущие, распятые в ритуальном круге одержимые, ни умирающий на площади перед храмом Мучеников Винсент Дарэм, по странному стечению обстоятельств, ее в этот раз не тревожили. Так что на встречу с профессором Абронзиусом Нази отправилась, пускай и в мрачном расположении духа, но хотя бы выспавшейся.

При свете дня профессор казался еще старше, чем во тьме ночи — глубокие морщины прорезали загорелое, подвижное лицо, придавая ему почти гротескный, немного забавный вид. Белоснежные пышные усы в сочетании с не менее пышными бровями лишь довершали образ чудаковатого, нелепого старика, неизвестно каким чудом сумевшего добраться до этих Богом забытых земель, не рассыпавшись по дороге.

Однако впечатление это, как быстро убедилась Дарэм, было весьма обманчиво — движения, мимика, а главное, удивительно ясный и цепкий взгляд карих глаз выдавали в профессоре человека деятельного, решительного и, несмотря на свои явно почтенные годы, буквально фонтанирующего энергией. Когда Нази вошла в библиотеку, он как раз со сноровкой бывалого эквилибриста балансировал на небольшой стремянке возле одного из стеллажей, удерживая под мышкой несколько весьма увесистых томов.

— Вам помочь? — вежливо спросила Дарэм, с опаской наблюдая за тем, как рука Абронзиуса тянется к самой верхней полке, в попытке вытащить впечатляющей толщины кодекс формата ин-фолио.

— Был бы весьма и весьма признателен, фрау Дарэм! — бодро откликнулся профессор, передавая ей уже выбранные книги. — Благодарю! Кто бы мог подумать, что в этом замке скрываются такие несметные богатства. Вы только взгляните, это же «Музы» Гераклита! Еще рукописное издание!

— Надо бы посоветовать графу открыть публичную библиотеку, — хмыкнула Нази, принимая из рук Абронзиуса вышеупомянутых «Муз» и укладывая их на стол для чтения. — Судя по слою пыли на корешке, сам он трудами основателя диалектики бессовестно пренебрегает.

— Увлекаетесь философией античности? — с изрядной ноткой удивления и скепсиса полюбопытствовал Абронзиус, заставив Нази улыбнуться. С подобным отношением ей доводилось сталкиваться и в своем мире.

— Не увлекаюсь, профессор, — сказала она. — Однако с основополагающими работами греков, равно как и с трудами раннесредневековых мыслителей, разумеется, знакома. Не подумайте только, будто я пытаюсь произвести на вас впечатление. Всего лишь хочу объясниться сразу: я получила образование, существенно отличающееся от того, которое в обществе считается уместным для представительниц слабого пола, и надеюсь, что вы будете говорить со мной, как с коллегой, а не как с женщиной.

— Признаться, не такого начала беседы я ждал, — спустившись с лестницы на твердую землю, профессор заложил большие пальцы за вырез серого шерстяного жилета, с любопытством рассматривая Дарэм и, очевидно, принимая к сведению новую для себя информацию. — Однако, тем интереснее! Присаживайтесь, прошу. Могу я узнать, чем же вы занимаетесь, коллега?

Последнее слово Абронзиус выговорил особенно отчетливо и, пожалуй, немного насмешливо.

— Я практикующий демонолог, — сказала Нази, которая уже успела как следует обдумать ответ на этот вопрос: со слов графа выходило, что некромантами в этом мире называли людей, которые занимались вещами, далекими от того, чем приходилось заниматься самой Дарэм на протяжении десяти лет. И это действительно могло сбивать собеседников с толку. — Собственно, поэтому мне и хотелось с вами поговорить. Я слышала, вы изучаете вампиров?

— Совершенно верно, — охотно согласился Абронзиус, слегка грассируя на звуке «р». — Это, знаете ли, не просто увлечение или, как нынче модно выражаться, «хобби» — это труд! Труд всей моей жизни, если угодно! Вот уже много лет… простите, голубушка, как ваше имя?

— Нази, — подсказала женщина и, решив, что куда тактичнее будет представиться полным именем, поправилась: — Анастази.

— Чудесно! Так вот, Анастази, уже много лет я занят своими исследованиями, которые, увы, зачастую не находят поддержки или отклика в научной среде. Мне приходится иметь дело либо со скепсисом, либо с темными суевериями. Но я уверен, что мои работы послужат благой цели! — профессор энергично покивал головой. — Человечество еще поймет, что вампиров не стоит бояться, ибо они — пережиток прошлого, который необходимо вовремя выявить и уничтожить.

— Я вижу, вы решительно настроены на победу, — заметила Нази, которой энтузиазм профессора в чем-то был прекрасно понятен и даже знаком. — Научный азарт?

— Видите ли, носферату сами по себе, как я считаю, являются ошибкой. Погрешностью работы природного механизма, — Абронзиус бросил на Дарэм внимательный взгляд поверх сцепленных в замок рук. — Их существование — противоестественно. Разумеется, как явление, вампиры крайне любопытный феномен, который я очень хотел бы изучить в лабораторных условиях… Но давайте называть вещи своими именами. Вампиры в своей исконной сути — паразиты, не способные к самостоятельному существованию, да к тому же, в отличие от тех же Pediculus capitis, паразиты смертельно опасные.⁽²⁾

— Согласна, — Дарэм кивнула, пытаясь удержать рвущийся с губ смешок. Она, пожалуй, отдала бы многое, чтобы в эту минуту увидеть выражение лица Их Сиятельства. — Вампиры и правда куда опаснее вшей, хоть и не так широко распространены.

— Ко всему прочему, они, хоть и движимы инстинктами, обладают разумом, — сказал Абронзиус, — что делает их поимку и устранение весьма и весьма нетривиальной задачей. Однако упорство, научный подход, холодный рассудок и, разумеется, осиновый кол, загнанный между шестым и седьмым ребрами, способны решить этот вопрос!

— Простите, что перебиваю, профессор, — Дарэм откинулась на спинку своего кресла и побарабанила пальцами по подлокотнику. — Я лишь поверхностно ознакомилась с вашим исследованием, а потому хотела уточнить, какой именно из видов носферату вы имеете в виду? Высший или низший?

— Что вы знаете о высших вампирах, Анастази? — мгновенно подобравшись, спросил Абронзиус. — До меня доходили лишь не подтвержденные фактами сплетни и рассказы о том, что кто-то, якобы, их видел, однако за все десятилетия поисков мне так и не удалось встретить ни одного! К моей величайшей досаде… Собственно, в эти горы мы с Альфредом прибыли как раз из-за очередных слухов, в надежде, наконец, напасть на след Nosferatu Supremus. Как жаль, что покойный Шагал сбежал от нас прежде, чем я сумел определить его принадлежность! Хм… кстати, я хотел было расспросить графа о гуляющих среди местных байках, но так и не смог найти ни его самого, ни его сына. Вы, случаем, не знаете, где они?

— Скоро граф дает бал, — не уточняя, насколько на самом деле мало времени осталось до торжества, на котором жизнелюбивый профессор, равно как и его юный ассистент имеют все шансы стать закуской, сказала Нази. — И у них с Гербертом, как у хозяев, сейчас много хлопот, так что я не удивлюсь, если они вернутся только к вечеру. Но, думаю, я смогу рассказать вам больше, чем Их Сиятельство, поскольку как раз мне высших вампиров встречать доводилось неоднократно.

Зов, силы которого будет достаточно, чтобы заставить человека сделать то, чего он делать категорически не намерен, накладывался очень постепенно — неделями. Он «вплетался» в сознание жертвы настолько медленно и аккуратно, что та попросту переставала отличать его от собственного внутреннего голоса. И Нази абсолютно не хотелось видеть, что станет с профессором и его спутником, если граф обрушит на них всю мощь ментального внушения за один раз. Это означало, что, вероятнее всего, незваных гостей замка ожидало либо безумие, либо смерть.

Глядя, как глаза профессора Абронзиуса загораются удивлением и интересом, Нази глубоко вздохнула, приготовившись, в лучших традициях самого графа фон Кролока, «талантливо недоговаривать», напомнив своему протестующему против пособничества нежити чувству справедливости, что, скорее всего, единственное, что способно позволить профессору уйти из этого замка живым и в своем уме — ее ложь.

1) Вендельский период — временной промежуток с 550 по 793 годы. Является завершающим периодом германского железного века и эпохи великого переселения народов в целом

.

Вернуться к тексту

2) Pediculus humanus capitis — головная вошь, выражаясь ненаучно.

Вернуться к тексту

— Что в принципе вам известно о немертвых? — спросила Нази.

У нее действительно не дошли руки прочесть труд профессора как следует, так что она ограничилась лишь сквозным пролистыванием работы, которая, по словам Герберта, «читалась, как приключенческий роман». Слог у Абронзиуса и правда был отменный — не чета большинству людей, занятых академической наукой. Вот только, помимо доказательств профессорского литературного таланта, из содержания весьма толстой книги ей удалось выхватить лишь основные положения.

— Я работаю над этой темой уже двадцать лет, и за это время у меня накопилось немало прелюбопытнейших сведений об этих существах. Но, увы-увы, на практике удалось проверить далеко не все. Nosferatu vulgaris встречаются по всей Европе и на островах, однако проследить истоки такого явления, как вампиризм, не представляется возможным. Я находил упоминания о них и у греков, и у римских хронистов, и у арабов... Даже, знаете ли, египтяне отмечали этих существ в своих свитках времен двадцать шестой династии, называя порождениями Сета ⁽¹⁾. Некоторые уверяют, что вампиризм — проклятие, некоторые — что это дьявольские происки, встречал я и теорию о том, что вампиры — предвестники конца времен, поскольку являются мертвецами, восставшими из могил, и призваны погрузить мир во тьму и хаос. Вот только все это чушь, уважаемая Анастази. Суеверия и домыслы! Я же смотрю на вампиризм, скорее, как на некий вирус, передающийся через кровь и слюну от одного носителя к другому. Нет, я ни в коем случае не отворачиваюсь от того факта, что тело зараженного умирает, однако сам носферату продолжает, если так можно выразиться, «жить». Я по-прежнему пытаюсь проверить состоятельность этой теории — мне доводилось проводить вскрытие нескольких «немертвых» — и знаете, что? Их физическая оболочка словно консервируется! Процессы разложения идут удивительно медленно, но мозговая активность при этом в десятки раз превышает человеческую! Это просто поразительно и, думаю, если бы нам удалось выделить из тканей вампира то вещество, что стимулирует работу мозга... вы понимаете, какой это был бы прорыв? Впрочем, простите, голубушка, я, кажется, отвлекся.

— Ничего страшного. Это действительно интересно и стало бы новым словом в науке. Некоторые мои... коллеги тоже пытались добыть из вампиров стимуляторы, повышающие скорость реакции и дающие невероятную силу, а заодно и то, что способно остановить старение. В кругах, в которых я вращалась, еще лет десять назад всерьез велись дебаты об источнике вечной молодости. Но, увы, итоги всех экспериментов одинаковы: только через полную физиологическую смерть можно достигнуть подобных результатов, — сказала Нази, которая всерьез сомневалась, что попытка извлечь из вампиризма все достоинства, сведя на нет «побочные эффекты» в виде смерти и дальнейшей энергетической беспомощности, имеет хоть какие-то шансы на успех. — Однако, вы напрасно не принимаете в расчет духовную составляющую этого явления.

— Ах, полноте, милейшая, в своих исследованиях я опираюсь лишь на достоверную информацию, — профессор нетерпеливо взмахнул рукой. — А наличие у человека души по-прежнему не доказано. Может быть, она есть, а может быть, ее и нет вовсе.

Дарэм некоторое время раздумывала над тем, стоит ли вступать с профессором в полемику, поскольку как раз она точно знала, что душа у человека есть, и за свою жизнь не раз созерцала эту самую душу воочию — и пришла к выводу, что оно того определенно не стоит. Абронзиус, похоже, являлся убежденным материалистом, а эту породу людей Нази знала слишком хорошо, чтобы ввязываться в безнадежный и бессмысленный бой — если только она лично не вытащит профессора на Изнанку за собой следом, все ее аргументы так и останутся для него «чушью, суевериями и домыслами».

— И чем же, в таком случае, ваша теория объясняет влияние на вампиров предметов религиозного культа? — вместо этого поинтересовалась она. — В конце концов, не можете же вы отрицать очевидное действие того же распятия.

— Разум, Анастази, — уверенно отозвался профессор, азартно сверкая глазами. Похоже, говорить о вампирах Абронзиус мог бесконечно, как, впрочем, и любой ученый, попавший в «свою» тему. — Все благо и все зло кроется в разуме. Вчера я лишний раз, на примере почтенного Шагала, убедился в том, что на вампиров влияют лишь те предметы культа, которые соответствовали их верованиям при жизни. Вот, скажем, герр Шагал оказался абсолютно не восприимчив к распятию, которым пыталась защититься несчастная Магда! А все почему? Да потому, что при жизни наш трактирщик исповедовал вовсе не христианство, а иудаизм! И что из этого следует? Правильно! Из этого следует, что здесь мы имеем дело исключительно с психофизической реакцией, усугубленной той самой свойственной носферату феноменальной мозговой активностью. Они просто сами глубоко убеждены во влиянии культа на свое состояние. Ах, если бы мне удалось поподробнее исследовать это явление, возможно, я стал бы первым человеком, доказавшим, что вера — не более чем один из психологических механизмов сознания, придуманный человечеством для морального баланса и установления нравственных норм поведения!

— А еще подобные реакции могут быть доказательством того, что все религии в основе своей отсылают человечество к одному и тому же Богу, принимающему для каждой из культур наиболее близкую ей структуру догматов, — хмыкнула Дарэм и, заметив, как вскинулся Абронзиус, поспешила спросить: — Скажите, профессор, вы атеист?

— И да, и нет, — Абронзиус неопределенно пожал плечами. — Я, разумеется, крещеный католик и с большим почтением отношусь к церковному институту, но куда больше, чем в Бога, я верю в силу ума и способности людей. Я считаю, что каждый должен сам делать все, от него зависящее, чтобы оставаться достойным человеком, в то время как общество, на мой взгляд, слишком многое списывает на божественный промысел, тем самым слагая с себя ответственность. Труд, упорство, жажда познания, мораль — в нас самих заложено достаточно возможностей, и не стоит потакать собственной лени, ожидая помощи свыше! Однако мы с вами, кажется, уходим слишком далеко от темы, Анастази — мы здесь не ради теологических диспутов, а я пока ни слова не услышал от вас о высших вампирах, которые занимают меня гораздо больше! Слухи, знаете ли, приписывают этим существам громадную силу и поистине удивительные, если не сказать — фантастические способности.

Дарэм в ответ лишь кивнула. Заманчивая мысль сообщить Абронзиусу все как есть мелькнула в ее сознании и тут же с сожалением была отброшена в сторону — в очередной раз за минувшие часы. Если бы день не был так короток! Женщина посмотрела в окно: солнце висело совсем низко, едва не цепляясь нижним краем за иззубренные горные вершины. Свет его лениво просачивался сквозь стекла, неровными квадратами ложась на лаковую поверхность читального стола, на потускневшие от времени книжные переплеты и на изборожденное морщинами лицо сидящего напротив нее профессора. Который, сам того не зная, возможно, наслаждался солнечными лучами в последний раз.

Сколь бы ясным и пытливым умом ни обладал Абронзиус, тело его было слишком старо и немощно — оно не годилось для тяжелой работы, равно как и тело самой Нази. А значит, из них троих только Альфред кое-как был пригоден для того, чтобы ворочать тяжелые могильные плиты. Можно было бы поискать помощи в поселке, но еще перед тем, как лечь в постель, Дарэм произвела все необходимые подсчеты и с сожалением признала этот вариант абсолютно несостоятельным. На одну лишь дорогу в обе стороны требовалось около трех часов, и это без учета времени, которое пришлось бы потратить на уговоры запуганных графом местных. Это в самом лучшем случае — еще час. Итого: на то, чтобы устранить Куколя, вскрыть склеп, обезглавить спящих там вампиров, а затем, раскопав двадцать семь могил, уничтожить их обитателей, оставалось порядка двух часов. Никаких шансов.

— Слухи всерьез преувеличивают способности высших немертвых, — заговорила она, тщательно подбирая слова. — Вид будущего вампира, как правило, зависит от того, кто именно стал переносчиком... «вируса». Низшие носферату не способны породить высших, зато высшие при определенных условиях могут создавать как себе подобных, так и «упырей». Все зависит от сил и возможностей самой жертвы. Вы наверняка знаете, что так называемый период окукливания у низших вампиров длится несколько дней после наступления физической смерти, процесс разложения постепенно замедляется, тело трансформируется и, наконец, запускается мозговая деятельность. С высшими происходит ровно то же самое, но все стадии инициации существенно ускорены — на полную трансформацию требуется пять-шесть часов, что и объясняет внешние отличия видов. К тому же физическое разложение высшего вампира не просто приостанавливается, оно фактически полностью прекращается спустя час после смерти.

— То есть внешне высшего вампира трудно отличить от обычного человека? — быстро уточнил внимательно слушавший свою собеседницу профессор.

— Поначалу да. Восковая бледность, несколько болезненный вид: они вполне могут сойти за тривиальных чахоточных. Однако, чем старше вампир, тем существеннее разница — поведенческая или внешняя, — сказала Дарэм, мысленно вновь возвращаясь к фон Кролокам, которые смело могли считаться в этом смысле уникальными экземплярами. — Вампир либо начнет все отчетливее напоминать лежалого покойника, либо станет действовать немногим осмотрительнее упыря, фактически потеряв свой изначальный видовой статус. Что ведет нас к следующему различию. Низшие вампиры разумны, но разумность эта довольно условна.

— Да-да, — Абронзиус покивал. — Я отмечал это в своей работе. Агрессивность, инстинктивность… Они похожи на гибрид человека и животного, если угодно! По-своему весьма и весьма изворотливые существа, но хитрость их не сравнить с полноценной рациональностью.

— Все потребности упыря, равно как и "павшего" высшего вампира вертятся вокруг его жажды, — пояснила Дарэм. — Вы очень точно подобрали слово — инстинктивность. Высшие немертвые меньше подвергаются ментальной деформации, могут сохранять ясность ума — и тем они опаснее в качестве противников. Недаром вы за столько лет так и не сумели напасть на их след, сталкиваясь либо с упырями, либо с павшими, которых едва ли могли от них отличить.

— Что ж, из вашего рассказа я делаю вывод, что мне все-таки удалось нащупать верную ниточку, за которую стоит тянуть! — энергично потирая руки, с удовольствием констатировал профессор. — Шагал обратился всего за несколько часов, да и разумность его поведения вполне очевидна! Как, впрочем, и изворотливость. Это значит, что где-то поблизости есть и другие высшие вампиры! — для верности несколько раз кивнув собственным мыслям, Абронзиус бросил на Нази быстрый взгляд и, неожиданно резко меняя тему, спросил: — А давно ли вы гостите у графа?

— Пару недель. Меня так же, как и вас, заинтересовали гуляющие по округе байки, — Дарэм спокойно встретила изучающий взгляд своего собеседника и пожала плечами. — А что?

— Всего лишь хотел спросить, не доходили ли до вас, голубушка, слухи о немертвых, обитающих в окрестностях? — профессор едва заметно прищурился, потянув себя за кончик роскошного уса. — И, как я понимаю, они до вас доходили! Кстати сказать, совсем недавно один из вампиров навещал фройляйн Шагал, которая, как я понимаю, тоже сейчас находится в замке.

— Может быть, вам стоит перестать ходить вокруг да около, профессор? — Нази со вздохом потерла переносицу и прямо взглянула в лицо своего собеседника. — Я и так уже поняла, что вы подозреваете графа в вампиризме.

— Совершенно верно, — не стал отпираться Абронзиус, — все факты, уважаемая Анастази, указывают именно на это. К слову сказать, сегодня мы с юным Альфредом попытались проникнуть в склеп Их Сиятельства, но он оказался заперт. Довольно занятно, не правда ли? Особенно, учитывая, что ни самого графа, ни его сына, как я уже упомянул, в дневное время нам увидеть так и не удалось. Как, вы говорите, высшие вампиры относятся к солнечному свету?

— Так же, как и низшие, — Дарэм, которая про суточный цикл вампиров не говорила ни слова, только хмыкнула. — Днем они превращаются в обычных мертвецов, разве что не гниют. Я так понимаю, вы хотите услышать мое мнение о вашей версии? Хорошо. Мне кажется, что вы пытаетесь подстроить факты под теорию, а не подтвердить теорию фактами. А это, согласитесь, не слишком профессионально. Насколько мне известно, замковые склепы вообще не принято держать открытыми, тем более, что посещать их, кроме хозяев, особенно некому. К тому же, как вы можете заметить, и я, и фройляйн Шагал, и Куколь — вполне живые люди, что несколько не укладывается в общую картину. Я не собираюсь вас разубеждать, однако мне кажется, будто вы выдаете желаемое за действительное. Расспросите Сару, и вы убедитесь, что ваши догадки подкрепляются лишь косвенными доказательствами.

— Однако не стоит сбрасывать со счетов способности даже низших вампиров к некоему сорту гипноза, — очевидно, принимая условия игры, возразил Абронзиус. — Если уж вы, по вашему заявлению, демонолог, вы об этом, без сомнений, знаете. Полагаю, высшие представители вида и в этой сфере способны на большее, нежели, как вы их именуете, "упыри".

— Об этих дарованиях мне, разумеется, известно, — тактично не уточняя, насколько больших высот достигало развитие менталистики у высших вампиров, Нази кивнула и в свою очередь поинтересовалась: — Вы хоть раз видели попавшего под «зов» человека? Уверена, что да. Вот и скажите мне, профессор, как вам кажется, я похожа на жертву гипноза?

На лице Абронзиуса впервые отразилось нечто, похожее на сомнение. Он снова обвел Нази внимательным взглядом, который она, как и прежде, постаралась выдержать с максимальным хладнокровием.

— Какие, однако, занятные кровоподтеки, — наконец, протянул он, и Дарэм, спохватившись, одернула длинные рукава своего платья.

— У всех свои пристрастия, — криво усмехнувшись, сказала она. — Ваше ночное появление отвлекло нас с графом от иных занятий, если вы понимаете, что именно я имею в виду. Надеюсь, столь интимные подробности не входят в сферу ваших профессиональных интересов?

— Ну что вы, ни в коем случае! — профессор покачал головой, тактично отводя глаза в сторону, хотя уж каким-каким, а смущенным он точно не выглядел. — Прошу простить мою стариковскую бестактность, Анастази.

— Пустое, — отсутствие в поведении Дарэм признаков одурманивания вкупе с информацией о бурной личной жизни графа явно повергло Абронзиуса в некоторое замешательство, которым Нази поторопилась воспользоваться. — Лучше расскажите мне, как именно вы намереваетесь бороться с высшими вампирами, когда, наконец, их обнаружите? Вчера я заметила в вашем арсенале осиновый кол, однако, должна предупредить, что это оружие эффективно только против упырей.

— В самом деле? — вскинул голову профессор, в глазах которого вновь зажегся огонек жгучего интереса. — Я полагал, что это средство безотказно!

— Боюсь вас разочаровать, но так вы разве что испортите вампиру костюм и немного замедлите его, — Дарэм улыбнулась самыми уголками губ. — Скорость регенерации у вампира куда выше, чем у упыря, так что он фактически неуязвим. Только разрыв связи между разумом и телом способен по-настоящему вывести его из строя. То есть, либо отсечение головы, либо сожжение тела. И я имею в вижу отнюдь не поверхностное обгорание, а именно полное уничтожение вплоть до превращения в прах, и, хотя существует поверье, будто вампир способен регенерировать даже из пепла...

Все дальше затягивая профессора в хитросплетения мифов и фактов о высших вампирах, Нази с осторожностью человека, выстраивающего карточный домик, прощупывала его познания, по возможности мягко развенчивая самые опасные и самые близкие к истине догадки. Она отчаянно надеялась, что ее красноречия хватит, чтобы Абронзиус действительно поверил — искать немертвых в стенах замка глупо. И с каждым новым, попадающим в цель доводом Нази все полнее и отчетливее ощущала себя предателем. Впрочем, еще накануне ночью, раз за разом перебирая в голове все возможные варианты, Дарэм пришла к выводу, что профессиональная честь — вполне посильная плата за несколько человеческих жизней.

* * *

— …и таким образом, жизненный цикл высшего вампира теоретически бесконечен, но идеальных условий, при которых это было бы осуществимо, на практике не существует, как не существует и вечного двигателя. Именно поэтому, профессор, высшие вампиры, которых мне доводилось встречать, редко когда бывали старше полутора сотен лет…

— Профессор! Профессор, помогите!

Абронзиус и Нази почти синхронно вздрогнули, отрываясь от разложенных между ними на столе листов бумаги, вкривь и вкось исписанных заметками: частично рукой самого профессора, частично — рукой Дарэм.

— Что там такое? — Абронзиус недоуменно нахмурил кустистые брови. — Да это же Альфред! Прошу простить, Анастази!

С необычайным для его возраста проворством профессор вскочил с места и, подхватив свой весьма странно смотревшийся в условиях карпатской зимы зонт, скрылся за стеллажами. Бросив обеспокоенный взгляд в окно, Нази убедилась, что за время разговора, которым она и сама успела увлечься не на шутку, солнце окончательно скрылось, знаменуя наступление самой долгой ночи уходящего года.

Вопль, на этот раз даже не оформленный в слова, повторился, и Дарэм, бросив последний взгляд на налившееся чернильной синевой небо, поспешила следом за профессором, чей дребезжащий голос лишь дополнил вакханалию криков и повизгиваний в дальнем углу библиотеки.

— Вот как! И на что это я тут должен любоваться?! — громко возмущался он. — Как вам не стыдно, молодой человек?! Да пропадите вы пропадом, разрази вас гром! А ты? Тебя-то как угораздило, начинающий ученый?! Я тебе что велел делать? Что, я спрашиваю? Я велел тебе побеседовать с фройляйн Шагал! И что я вижу?!

Сцена, открывшаяся глазам Нази за следующим рядом стеллажей, пожалуй, была достойна кисти какого-нибудь именитого живописца. Красный, словно степной мак, ученик профессора сидел прямо на полу, вжавшись спиной в одну из книжных полок, галстук его сбился на сторону, а в широко распахнутых глазах плескался ужас и, как ни странно, гнев. Напротив него, почти в точно таком же положении сидел взлохмаченный и жутко возмущенный Герберт фон Кролок, над которым с весьма угрожающим видом нависал сам Абронзиус, тыкающий в графского наследника зажатым в руке зонтом.

— Это ты его спровоцировал? — обернувшись к Альфреду, сурово осведомился профессор, обвиняюще указав на молодого человека пальцем.

— Я?! Это все он! — захлебываясь воздухом, откликнулся тот.

— Да что я такого сделал?! — пользуясь тем, что Абронзиус на секунду отвлекся, Герберт проворно вскочил на ноги и принялся брезгливо отряхивать от пыли светлые бриджи. — Сколько шума из ничего. Я же не думал, что ты такой истерик! Так мило болтали, и вот, пожалуйста… Не хотел идти со мной на праздник — мог бы просто сказать, вместо того, чтобы швыряться книгами! Вандал!

— Содомит! — не остался в долгу Альфред, который тоже успел подняться с пола и теперь яростно сверкал на виконта глазами из-за профессорского плеча.

— Фи, как это грубо! Ну и что? — младший фон Кролок поправил растрепавшиеся волосы. — Это что же, по-твоему, повод меня бить?!

— Это не повод меня… трогать!

— Оба хороши! — безапелляционно заявил Абронзиус и, схватив своего ассистента за плечо, подтолкнул в сторону выхода. — Пойдем-ка, молодой человек! Твое поведение и моральный облик мы обсудим позднее. А вам должно быть стыдно! Это неслыханно! Куда только смотрит ваш отец!

— Уж точно не ко мне в постель, — негромко, так, чтобы удаляющиеся охотники на вампиров не смогли его услышать, хмыкнул Герберт и, бросив на Дарэм насмешливый взгляд, добавил: — У него и в своей есть на что посмотреть.

— Какая изысканная колкость. Долго придумывал? — Нази досадливо поморщилась и, не дожидаясь ответа, спросила: — И что ты такого сделал с бедолагой, что он начал вопить?

— Ничего особенного, — Герберт пожал плечами. — Как я понял, наша милая Сара отказалась ответить на его чувства, и Альфред решил, что сборник советов для влюбленных ему хоть чем-то поможет. Я же просто проходил мимо и решил… завязать беседу. В конце концов, отец вчера выражал надежды, что мы с ним подружимся — должен же я был с чего-то начать! Сделал ему пару комплиментов и даже, как радушный хозяин, пригласил составить мне компанию на балу…

— И только? — с сомнением уточнила Нази, всерьез полагая, что виконт столь невинными действиями не ограничился.

— Ну, приобнял немного за талию, — молодой человек фыркнул, — или не совсем за талию... я что-то уже и не припомню. И только я собрался невинно, по-братски, поцеловать в щеку, как этот грубиян ударил меня книгой прямо по лицу! А ведь с виду такой милый, стеснительный юноша! — поймав на себе укоризненный взгляд Дарэм, Герберт не выдержал и звонко расхохотался. — О, ну перестань! Это же так забавно! Ты и представить себе не можешь, как тут скучно весь год — я попросту не сдержался. Ах, Нази, видела бы ты его глаза! Однако, отец оказался прав, этот мальчик отнюдь не так прост, как кажется: не припомню еще человека, который так явно сопротивлялся бы моему обаянию. Вообрази, у него достало пороху попытаться меня побить! Это же феноменально! Тем интереснее было его провоцировать.

— Надеюсь, ты не сделал ничего, что вызвало бы догадки, кто ты на самом деле? — уточнила Нази, надеясь, что виконт со своими развлечениями не пустил ее попытки отвести подозрения от хозяев замка псу под хвост.

— Не переживай, клыками я ему в лицо не сверкал. Не понимаю, к чему столько сложностей? — молодой человек нетерпеливо повел плечом. — Ах да, как я мог запамятовать! Отец настолько не желает опечалить свою смертную фрау, что согласен изобретать сложные, хитроумные планы, лишь бы она была довольна!

— Ревнуешь? — Дарэм хмыкнула, стараясь не показывать, что последняя реплика Герберта ее все-таки задела, поскольку в ней, похоже, крылась некая доля истины. Фон Кролок действительно мог бы решить свои проблемы гораздо проще, но по неким, одному ему ясным соображениям по-прежнему предпочитал идти Нази навстречу.

— Скорее удивляюсь, — поправил виконт. — Отца не назовешь эмоциональным и, уж тем более, привязчивым. Он даже меня зачастую близко к себе не подпускает, что уж говорить о людях. Вот мне и любопытно, что же в тебе такого... Хм, кстати, и как он в этом смысле?

Молодой человек усмехнулся столь красноречиво, что у Дарэм не осталось ни малейших сомнений в том, какой именно «смысл» имелся в виду. Впрочем, вестись на очередную Гербертову провокацию она не собиралась.

— Весьма хорош, — сухо откликнулась она. — По крайней мере, мне все вполне понравилось, и ему, кажется, тоже. А вообще, тебе не кажется, что у нас есть куда более насущные проблемы? Например, как бы без потерь проводить дорогих гостей до того, как начнется бал?

— Тут, боюсь, придется мне тебя разочаровать, — молодой человек небрежно привалился боком к книжному стеллажу и скрестил руки на груди. — Ты неплохо поработала с профессором, он, похоже, и впрямь засомневался. Поразительной все же храбрости человек… или поразительной глупости, не знаю уж, что вернее! Самозабвенно охаживать вампира зонтом, это ведь нужно еще додуматься! И это при том, что он до конца не убежден в моей природе… нет, определенно, этот год богат на развлечения! — Герберт вновь рассмеялся. — Таких наглых самоубийц еще свет не видел, клянусь! Но все это не отменяет одной небольшой, но существенной мелочи — милый Альфред ухитрился по уши влюбиться во фройляйн Шагал. Прелестное состояние, я даже немного завидую! Вот только разум оно затуманивает куда лучше «зова». Ко всему прочему, он просто кипит от ревности, что, впрочем, и не удивительно. Чего еще стоило ожидать после того, как Сара сообщила ему, будто души не чает в папА, готова идти с ним хоть на край света, и прочая романтическая чушь... — юноша закатил глаза и с тихим вздохом констатировал: — Добрая девица. Хоть и глупая. Уверена, что отца надо спасать от одиночества, и это ей по силам!

— А его, значит, спасать не надо? — уточнила внимательно слушающая Герберта Дарэм.

— Ни за что не поверю, что ты склонна к подобной сентиментальной ерунде, — молодой человек насмешливо фыркнул, но почти тут же лицо его приняло серьезное выражение. — Все вампиры одиноки, даже когда живут бок о бок, и с этим ничего не поделаешь. Вместе, конечно, проще: не будь рядом отца, я бы еще в самом начале повредился в уме, да и я ему нужен не меньше, поверь. Что бы он там ни говорил, он любит меня… как умеет. Да только с жаждой ты, по большому счету, всегда один на один, и днем в этой чертовой могиле — тоже. И знаешь, что? К этому просто привыкаешь со временем. Ты удивишься, если узнаешь, ко скольким вещам на самом деле можно привыкнуть, если нет выбора.

— Не угадал, — Дарэм тоже прислонилась к стеллажу напротив юноши. Чем больше она узнавала о немертвых, тем ярче и беспощаднее становились те параллели, которые можно было провести между существованием вампиров и жизнью некромантов, призванных это существование обрывать. — Не удивлюсь. Но в одном ты, конечно, прав, излишней сентиментальностью не страдаю. Здоровье, знаешь ли, не позволяет. Так к чему ты клонишь?

— К тому, что этот влюбленный безумец скорее прикует себя цепью к колонне в холле, чем согласится уйти отсюда, пока объект его нежной страсти находится «в когтях коварного соблазнителя». Отца то есть. Вот сейчас, как думаешь, чем занята эта неугомонная парочка? Альфред уговаривает своего наставника задержаться здесь подольше и все как следует проверить!

— Ты их слышишь? — на всякий случай уточнила Дарэм.

— Ну, разумеется, я их слышу! — Герберт пренебрежительно скривился. — Или ты думаешь, что только папА в этом доме обладает обостренным слухом?

— Так какого же черта ты неделю назад торчал под дверью? — резонно поинтересовалась Нази, припомнив одну из первых проведенных в замке ночей.

— И правда не понимаешь? — молодой человек с деланным изумлением окинул взглядом свою собеседницу и пояснил: — Это как свечи, которые всегда горят в галерее, как зимний плащ, как то, почему мы разговариваем, хотя куда проще просто обмениваться мыслями! Я, разумеется, мог бы сидеть в подвале и при этом слышать вашу с отцом занимательную беседу во всех подробностях, но это было бы так… — Герберт пощелкал длинными пальцами, очевидно, подыскивая нужное слово, — по-вампирски. Теперь более понятно?

Дарэм только кивнула в ответ. Она, пожалуй, действительно понимала, что имеет в виду виконт. Смертными фон Кролоки давно уже не были, но эта негласная «игра в людей» позволяла им сохранять хотя бы иллюзию того, что после их смерти что-то в мире осталось прежним. Прежде всего — они сами.

— В общем, ты хочешь сказать, что без Сары они отсюда не уйдут, — задумчиво протянула она.

— По своей воле — нет, — молодой человек отрицательно покачал головой. — Окончательно развеять их подозрения нам не удалось — лишь внести некую смуту. К тому же, если у Альфреда при виде юной Шагал глаза застилает кровавый туман ревности, а в голове клубятся розовые облака, то, стоит профессору присмотреться к нашей будущей закуске, как он моментально определит, что она находится под «зовом». Видно, придется все же отцу с ними как следует поработать. Хотя я, как и прежде, предлагаю просто съесть их и закрыть, наконец, вопрос!

Герберт посмотрел на Дарэм выжидательно, но, поскольку женщина так и продолжала молчать, сосредоточенно рассматривая запыленные корешки книг на уровне своих глаз, виконт пожал плечами и добавил:

— Самое забавное во всей этой истории то, что, по словам папА, эта рыжая евреечка в глубине души отвечает нашему отважному рыцарю взаимностью. Не правда ли, у судьбы очень причудливое чувство юмора?

— Я бы сказала, паскудное, — «согласилась» Нази и, резко развернувшись на каблуках, зашагала к выходу из библиотеки, оставив Герберта с уже неподдельным изумлением смотреть ей вслед. Впрочем, не успел юноша толком удивиться, как удаляющийся перестук шагов фрау Дарэм замер, а затем с еще большей скоростью начал приближаться.

— Позови отца, — замерев перед Гербертом, отрывисто велела Нази, вид у которой был на редкость мрачный. — Один черт знает, сколько я буду искать его на своих двоих.

* * *

Зов Герберта застал графа в его собственном кабинете, где он разбирал последние счета, суммы в которых существенно превышали обычные его ежемесячные расходы. В прошлой жизни подобными делами в доме Кролока занимался управляющий, так что задача самого графа по большей части сводилась к подписанию очередной порции бумаг, однако, получив в полноправное и единоличное владение огромный пустой замок, он довольно быстро научился самостоятельно справляться с хозяйственными делами. Благо, в обычное время расходы его были довольно скромны и незатейливы: Куколь, как единственный живой обитатель этого места, отличался своей неприхотливостью, графу требовалось и того меньше, так что самые крупные траты неизменно выпадали на Герберта, который обожал менять наряды и устраивать ночные гуляния с очередными своими любовниками.

«Отец, твоя ненаглядная желает с тобой побеседовать, — даже на ментальном уровне голос сына ухитрялся звучать ехидно. — И выглядит она настолько грозно, что я бы советовал тебе немедленно расправить крылья снизошедшей на тебя любви и лететь на них в библиотеку».

Пользуясь тем, что в эту секунду никто не мог видеть его лица, граф на секунду возвел глаза к потолку и коротко, обреченно вздохнул.

«Передай фрау Дарэм, что я спущусь через пару минут, — распорядился он и хладнокровно добавил: — Как только приведу крылья в порядок. Твое остроумие, Герберт, как всегда, бесподобно отвратительно. Ни грамма изящества».

«Ах, папА, у вас просто нет чувства юмора, признайте это, наконец, — ничуть не обидевшись, парировал графский наследник, и после небольшой паузы заметил: — А если серьезно, отец, то мне и правда не нравится выражение ее лица. Похоже, ее посетила очередная бредовая идея».

Не слишком торопясь, однако и не позволяя себе излишне медлить, фон Кролок дописал последнюю строку в расчетной книге и бросил взгляд на часы. До пробуждения гостей оставалось порядка четырех часов, за которые ему предстояло успеть очень многое, так что, какая бы гениальная мысль на сей раз ни посетила голову Нази, сделала она это, по мнению графа, решительно не вовремя.

Фон Кролок прислушался к замку: Сара что-то беспечно мурлыкала себе под нос, расхаживая по отведенным ей покоям, профессор и его ассистент ожесточенно спорили на одной из смотровых площадок, выясняя, стоит ли оставаться, особенно, если хозяин, пользуясь своим правом, вежливо попросит их удалиться и не злоупотреблять его гостеприимством. Фрау Дарэм вместе с Гербертом, как и было сказано, находилась двумя этажами ниже в библиотеке, куда граф не замедлил шагнуть, решив не тратить время на спуск по лестнице.

— Добрый вечер, Нази, — сказал он, чуть склонив голову в приветствии. — Могу я узнать, что за спешка? Прости, но ты выбрала не самое удачное время для беседы.

— Скорее, это вы простите, Ваше Сиятельство. Надеюсь, разговор будет коротким. Все в ваших силах.

Фон Кролок внимательно взглянул в лицо своей собеседницы и вынужден был признать, что вид ее не нравился не только Герберту. Дарэм стояла, заложив руки за спину, и снизу вверх смотрела на графа взглядом, в котором не было ровным счетом ничего, кроме напряженной, какой-то отстраненной сосредоточенности.

— Что ж, я весь внимание, — тем не менее, сказал он и, бросив взгляд на сына, сделал ему знак удалиться. Он почему-то не сомневался, что разговор этот не предназначен для чужих ушей. Молодой человек в ответ лишь красноречиво закатил глаза, однако безропотно подчинился, растворившись в темноте между книжными шкафами.

— Знаю, вы и так сделали для меня чертовски много, — быстро и сухо, точно боясь передумать, заговорила Нази. — И просить вас еще об одной услуге — уже за всякими пределами наглости, но, по большому счету, вы ничего не потеряете, если решите мне ее оказать. Скажите, какова, по-вашему, вероятность, что профессор с Альфредом уйдут отсюда добровольно без фройляйн Шагал?

— Вероятность такого оборота дела минимальна, — еще раз перебрав в голове доступную ему информацию, протянул граф.

— А вероятность того, что, стоит профессору увидеть Сару — и он заметит в ее поведении отпечатки вашего зова? — спросила Нази.

— Весьма велика, фрау Дарэм. Он действительно в некоторой степени специалист своего дела, пускай и не располагает достаточными фактами о высших вампирах, — граф едва заметно нахмурился, пытаясь проследить ту логическую цепочку, по которой в этот момент неслись мысли его собеседницы, предугадав, каким будет следующее ее звено.

Ответ на этот вопрос граф нашел ровно за мгновение до того, как Нази вновь нарушила царящее в библиотеке молчание, сказав:

— Я пришла ровно к тем же выводам. Отсюда и просьба: отпустите Сару с ними и позвольте мне пойти на бал вместо нее.

1) Сет — если вдруг кто-то не знает (мало ли) — бог ярости, разрушения, хаоса, войны и смерти. Правда, поначалу почитался он как защитник бога солнца Ра, но шли века... и реноме Сета стремительно портилось.

Вернуться к тексту

Света от канделябра на столе было немного, но его вполне хватило, чтобы Дарэм смогла увидеть, как Кролок на секунду прикрыл глаза.

— Это и впрямь будет весьма короткий разговор, — голос графа прозвучал резко и холодно. — Нет.

— Сначала выслушайте меня, — Нази вздохнула, с сожалением понимая, что избежать объяснений не получится. — И, если после всего, что я скажу, вы дадите точно такой же ответ, я не стану больше настаивать, даю слово.

Фон Кролок некоторое время молчал, глядя на Нази абсолютно непроницаемым взглядом, и Дарэм отчаянно надеялась, что граф через секунду не растворится в пространстве, тем самым пресекая любую возможность диалога.

— Я слушаю, — наконец коротко проронил он.

— Спасибо, — благодарно кивнув, Нази подошла к столу и присела на его краешек, сосредоточенно разглядывая пол у себя под ногами и пытаясь привести в порядок разбегающиеся мысли.

Решение пришло к ней так легко, словно все это время вызревало где-то в глубине подсознания, терпеливо дожидаясь момента, когда Дарэм, наконец, соизволит обратить на него внимание. Разговор с Гербертом лишь подвел черту подо всеми ее гнетущими, маетными размышлениями, достигшими своего пика прошлой ночью, после ухода графа, когда неподвижно сидящая в кресле Нази наблюдала за тем, как живое пламя в камине медленно, но неотвратимо превращается в тусклый мертвый пепел. И сейчас, озвучив, наконец, свою просьбу, Нази испытывала некое опустошение, к которому впервые за месяцы, прошедшие со смерти Винсента, примешивалась твердая уверенность в верности сделанного выбора.

— Как вы знаете, в крови человека содержится некоторое количество энергии, или, выражаясь более поэтично, жизненной силы, — заговорила она, задумчиво барабаня пальцами по краю столешницы. — Однако люди не способны сами управлять ею, так что, питаясь, вы получаете лишь какую-то часть чужой жизни. Человек умирает, и в момент, когда душа его отделяется от тела, происходит наиболее мощный, последний выброс энергии. Последний вздох, так это называют у нас. Для вампиров этот выброс абсолютно бесполезен, вы просто не способны поглотить его, но в случае со мной все иначе — вчера ночью вы сами убедились, что я могу поделиться жизнью по собственной воле. То же самое я могу сделать и на балу, с той лишь разницей, что энергию я буду пропускать через свое тело, вместо того, чтобы просто выплескивать в пространство. Знаю, сейчас я кажусь вам куда менее перспективной жертвой, нежели Сара, но, поверьте на слово, в итоге ваши гости получат даже больше, чем получили бы от нее — мне по силам об этом позаботиться. Так что сделка по сути получается выгодная, не находите?

Поскольку с ответом граф не торопился, Нази подняла на него взгляд и обнаружила в облике своего собеседника некие перемены. Еще несколько минут назад на бледном его лице невозможно было прочесть ни единой эмоции, однако сейчас фон Кролок сверлил Дарэм взглядом, полным такой ярости, что, не соберись Нази оборвать земное существование по собственной воле, она бы, вероятнее всего, не на шутку перепугалась.

— И ты полагаешь, — медленно и тщательно подбирая слова, проговорил он, — что причиной моего отказа стали сомнения в твоей гастрономической ценности? Что это твое объяснение должно в чем-то меня убедить? Что ж, вынужден тебя разочаровать — степень удовлетворения моих гостей в данной ситуации мне безынтересна.

— Очень жаль, — давешнее умиротворение под действием исполненного с трудом подавляемого гнева графского голоса, таяло, словно окаченный крутым кипятком кусок льда, уступая место тоскливому пониманию: разговор действительно получится гораздо длиннее, чем ей бы того хотелось. И гораздо труднее. — Я надеялась, что этого будет достаточно. Хотя надежда была весьма мимолетной и, как я теперь вижу, неоправданной.

— Абсолютно. Твое предложение по-прежнему неприемлемо, — все тем же тоном подтвердил граф и, в один шаг преодолев разделявшее их расстояние, двумя пальцами больно схватил Дарэм за подбородок, вынуждая запрокинуть голову и посмотреть ему в лицо. — Значит, такова в твоем понимании благодарность за гостеприимство и за то, что я спас тебе жизнь? Право, Нази, мне казалось, что цена моим усилиям — нечто большее, нежели безумная попытка облагодетельствовать всех и каждого в порыве глупого благородства. Кто они тебе, Дарэм: друзья, родственники, быть может, подопечные, за которых ты несешь личную ответственность? Я, черт возьми, желаю знать, почему их жизнь для тебя дороже собственной. Дороже того доверия, которое я, смею заметить, за триста семнадцать лет оказывал очень немногим! Что, в конце концов, случилось с твоими собственными планами, в которые ты с такой истовой фанатичностью посвящала меня не далее как вчера?

— Все мои планы пошли к черту. Не далее как вчера, — глядя в абсолютно черные, сверкающие от первосортного ледяного бешенства глаза фон Кролока, по возможности спокойно ответила Нази. — Я перешла свой рубеж и моих сил больше не хватит на то, чтобы провести повторный ритуал. Их и в первый-то раз оказалось недостаточно: у меня было время подумать и сделать нужные выводы. Именно от недостатка сил я, вместо того, чтобы притянуть душу Винсента в мир живых, сама провалилась на тропы, а уж теперь... Не уверена, что даже обратное путешествие в собственный мир «потяну». Что же касается того, кто они мне… Да никто. Просто люди. Пока еще живые. Точно такие же, как люди из моего мира, которых я клялась защищать.

— О, — граф неприятно усмехнулся, ноздри его тонкого носа отчетливо, почти по-звериному трепетали. Он как-то странно дернул подбородком, и Дарэм поняла, что фон Кролок лишь усилием воли удерживает себя от дальнейшей трансформации, ограничившейся покуда одними лишь глазами. — Правильно ли я понял, драгоценная моя Нази: поскольку ритуал по возвращению твоего беззаветно обожаемого мужа стал невозможен, твоя жизнь потеряла всякий смысл, и ты намерена распрощаться с ней в наиболее торжественной обстановке, возложив себя на алтарь?

— И да, и нет, — сухие, теплые пальцы Дарэм мягко обхватили запястье удерживающей ее подбородок руки. — Я действительно хотела бы их спасти, и я действительно пытаюсь извлечь из своей смерти хоть какую-то пользу, но, по большому счету, дело не в этих людях, не в этом ритуале. И не в моем муже. Если я буду сидеть тихо и перестану использовать дар, то проживу, возможно, еще года три, но…

Она замолчала, чуть заметно хмурясь, и почти машинально скользнула подушечками пальцев по руке графа — вверх и вниз — точно погладила. Фон Кролок и сам толком не мог понять, на что именно он так злится — в конце концов, чего-то подобного он ожидал с того самого момента, как фрау Дарэм попыталась вразумить одурманенную Сару. Ожидал — и все равно оказался унизительно, позорно не готов, точно в глубине души надеялся, что этого все-таки не случится. Как будто не было за плечами трех сотен лет, за которые мир и населявшие его люди стали так предсказуемы. Как будто он умел рассчитывать на что-то или на кого-то, кроме себя.

— Но? — значительно резче, чем планировал, поторопил он.

— А толку? — Нази неопределенно пожала плечами. — Это абсолютно чужой мир, делать я, кроме своей работы, ничего толком не умею, а пользоваться здесь моими способностями проблематично... и бесполезно. Три года — слишком мало, чтобы начинать все заново. Особенно, когда за душой нет ничего: ни денег, ни имени, ни связей.

— Полагаю, твое общество я вполне способен вынести и дольше пары недель, так что ты могла бы остаться здесь, — негромко проговорил граф, и Дарэм почувствовала, как хватка ледяных пальцев на ее подбородке ослабла, из стального захвата превратившись в мягкое, почти бережное прикосновение. Фон Кролок немного помолчал, а затем сухо добавил: — Со мной.

Нази в ответ только прерывисто вздохнула, с тоской глядя в вернувшие себе прежний цвет, серебристо-серые глаза, которые, казалось, видели ее насквозь. Слишком хорошо оба они понимали истинное значение произнесенных графом слов, и, откровенно говоря, Дарэм без раздумий предпочла бы им молчание, позволявшее не усложнять еще сильнее то, что и так представляло собой весьма серьезную проблему. Впрочем, Нази отчего-то была уверена — будь ситуация иной, Кролок и сам почел бы за лучшее промолчать.

— Вот это и есть самая важная причина, по которой я прошу тебя согласиться, — сказала она, понимая, что теперь говорить придется начистоту. — Три года — слишком мало, чтобы начинать заново. Зато достаточно много, чтобы увязнуть окончательно. Уходить все равно придется. Вот только через три года уходить мне будет гораздо труднее. А тебе, судя по всему, гораздо труднее будет отпускать, — она судорожно сглотнула подкатившую к самому горлу горечь и продолжала, все так же не отводя взгляда: — Винцент, мы знакомы каких-то паршивых две недели, а все уже зашло очень далеко. И один черт знает, куда способно зайти за месяцы и, тем более, годы. Быть может, что и вовсе никуда, но рисковать ни мне, ни тебе не стоит. Лучше остановиться здесь.

Фон Кролок молчал, по всегдашней своей привычке чуть склонив голову к плечу, и смотрел на Нази сосредоточенным и, вместе с тем, каким-то отрешенным взглядом — вызванная просьбой Дарэм вспышка ярости как будто немного утихла, и граф с удивлением понял, что признание Нази моральной тяжести их грядущей разлуки немало этому способствовало. В словах Дарэм крылась простая, но неумолимая истина, с которой фон Кролок при всем желании не мог поспорить.

— Или... — спокойно сказал он, и Нази ощутила, как пальцы графа, до этого момента придерживавшие ее за подбородок, переместились ниже, невесомо коснувшись шеи. — Можно не останавливаться вовсе.

Это предложение, пожалуй, было куда более серьезным. И неизмеримо более личным. В короткой, с точки зрения вселенной, жизни людей смерть являлась неотвратимой константой — гарантом свободы от любых обещаний и любых обязательств. Брачные обеты, старые долги, неоправданные ожидания, надежды, мечты, обиды, даже любовь — чувство, которое граф испытывал лишь единожды, и всю прелесть и мучительность которого почти забыл за годы, прошедшие с момента его гибели — все это обрывалось вместе с человеческой жизнью. И перспектива разделить с кем-то несколько десятков лет не шла ни в какое сравнение с предлагаемыми фон Кролоком веками.

Шаг в пустоту — он и сам не был уверен в том, что его стойкое нежелание выпускать Нази Дарэм из поля своего зрения способно перерасти в нечто более серьезное, но, пожалуй, сейчас он согласен был попробовать это выяснить. Потому что даже эта призрачная, потенциальная возможность в его случае была чем-то из разряда исчезающе невозможного.

— Вечная "жизнь"? — Дарэм улыбнулась, но улыбка эта получилась слабой и абсолютно безрадостной. — В мире столько людей, которые о ней мечтают, а ты выбрал человека, точно знающего цену бессмертия и не готового ее заплатить. Мы оба же оба отлично представляем, каково оно и чего требует взамен. Мое предназначение — защищать людей, а вовсе не убивать их. Не говоря уже о том, что такое существование — безвременье, бесконечная стагнация, из которой нет выхода. Должно быть, лишь такие, как ты, способны найти в нем хоть какие-то цели и смысл, чтобы не сдаться. А такие, как Герберт — испытывать жажду к жизни настолько сильную, чтобы согласиться на существование, пускай даже и в качестве вампира. Лишь бы существовать вообще. А как по мне, подобное бессмертие куда страшнее гибели. Так что давай до конца оставаться теми, кто мы есть: ты — вампиром, который силой воли кладет на лопатки главный закон существования своего вида, я — некромантом, который подохнет за то, за что подыхают все мне подобные.

— За жизни абсолютно чужих тебе людей? — фон Кролок поморщился.

Впрочем, ответ Нази неожиданностью для него не стал — скажи она нечто иное, граф, пожалуй, заподозрил бы, что за прошедшие с их последней встречи часы женщину, которую он знал, заменили грубой подделкой. Дарэм до мозга костей была и оставалась членом своего странного, оставшегося в другом мире Ордена, а между некромантами и вампирами существовало фундаментальное различие, которое навсегда разводило их по разные стороны баррикад: отношение к человеческой жизни. Кролок точно знал — Нази Дарэм никогда бы не приняла его предложения. И знал, что, несмотря на это, обязан был попытаться.

— При подготовке к вступлению в Орден мы принимаем то, что живем не для себя. Не для себя и умираем. А уже на посвящении приносим присягу, — сказала Нази. Фон Кролок, как обычно, стоял всего в полушаге от нее: всегда рядом, но всегда далеко, и сейчас она ощущала это расстояние особенно отчетливо, признавая, что, с учетом всех обстоятельств, оно, пожалуй, только к лучшему. Не приближаться, не смотреть, отгородиться невидимой стеной, которая неизбежно возникает между теми, кто остается, и теми, кому предстоит уйти навсегда. — Я клялась служить своему делу, защищать людей от нежити любого вида и любой формы, не применять свой дар во вред или ради личной выгоды. Это очень длинная клятва, но, в нашем случае, суть ее такова: спасти хотя бы три человеческих жизни — это гораздо лучше, чем не спасти ни одной.

Она подняла взгляд на графа, сама не зная, какого именно ответа от него ожидает, однако не сумела разглядеть даже выражения его лица. Еще вчерашним вечером оплывшие до середины свечи потихоньку прогорали, затухая, так что сейчас лишь на одной из них еще слабо трепыхался робкий огонек, превращающий фон Кролока в высокий, темный силуэт на фоне еще более непроглядной черноты — лишь мерцали слабые отблески на скалывающей извечный его плащ застежке.

Короткий, едва слышный треск — и этот последний огонек погас, захлебнувшись раскаленным воском, погружая часть огромной библиотеки в абсолютную темноту. Где-то там, за несколькими поворотами лабиринта из стеллажей горел камин, но свет его не способен был проникнуть сквозь плотные ряды тисненных золотом и медью книжных корешков.

Дарэм знала, что для вампирского зрения тьма не является серьезной помехой, так что нисколько не удивилась, почувствовав легкое, но безошибочно точное прикосновение к собственному плечу.

Не приближаться, не смотреть, не касаться.

Нази вслепую протянула руку, почти тут же ощутив под пальцами холодный шелк старомодного камзола, а затем, спрыгнув со стола, порывисто шагнула вперед, прижимаясь к этому шелку еще и щекой.

— Для того, чтобы завершить тот ритуал, я убила человека, — тихо сказала она, чувствуя, как надежно смыкаются вокруг нее объятия существа, от которого ей с самого начала следовало держаться как можно дальше. — Тело Винсента уже несколько месяцев лежало в земле, и я не смогла бы привязать к нему вернувшуюся из-за грани душу. Так что мне нужно было новое, способное удержать его на этом свете. Тот человек... отступник, такой же, как я теперь. Я принесла его в жертву, и... знаешь, что хуже всего? Хуже всего, что я даже не сожалела. Была уверена, что мне его тело гораздо нужнее — по всем законам Ордена его все равно ждал смертный приговор. Я всего лишь успела раньше, чем цеховое правосудие.

— И как ты собиралась объяснять случившееся, если бы у тебя все получилось? — после короткого молчания спросил граф.

— Не знаю, — честно призналась Нази. — Если бы получилось, вместе мы бы что-нибудь придумали. Скорее всего, уехали в другую страну, бросили все, начали сначала где-нибудь, где никто не знал бы нас в лицо. Глупо?

— Чрезвычайно глупо, драгоценная моя фрау Дарэм, — с мягким укором прозвучало из темноты над ее головой. — Однако люди, впавшие в отчаяние, всегда удручающе неразумны и редко думают о последствиях. Поэтому ты хочешь уйти вот так? Жертва во искупление?

Граф не увидел, но прекрасно почувствовал, как Нази слабо кивнула.

— Я, может, и не смогла до конца быть верной тому, за что сражалась почти полжизни, — проговорила она, чувствуя позабытую за эти годы резь в глазах, остро напоминающую Дарэм о том времени, когда она еще не разучилась плакать. — Но я могу успеть сделать хоть что-то. Не хочу умирать отступницей. Возможно, тебе это покажется еще одной глупостью, но для меня это чертовски важно. Вряд ли ты даже сможешь представить себе, насколько.

— Ты права, я не могу понять этого, — сказал граф, и обнимающие Нази руки на мгновение сжались чуть сильнее. — Но это не означает, будто я не способен понять, почему это имеет для тебя такое значение. Ты уверена в решении окончить свою жизнь именно этой ночью и именно так?

— Абсолютно.

В библиотеке снова воцарилось молчание.

— Мне определенно не следовало тебя спасать.

— Сожалеешь?

— Ужасно. Но даже с моими способностями не отменить того, что уже случилось. До бала осталось около четырех часов, тебе следует привести себя в порядок и переодеться.

— Надо полагать, в платье с открытой шеей?

— Именно.

— Винцент?

— Я внимательно слушаю тебя, Нази.

— Пообещай, что, когда этот ваш бал закончится, ты позаботишься о том, чтобы меня обезглавили.

В ответ из темноты донесся тихий, невеселый смешок.

— Не доверяешь? Хорошо, даю слово фон Кролока, что за решением вопроса касательно твоей головы я прослежу лично, — сказал граф и, поскольку Дарэм продолжала напряженно молчать, уточнил: — Разве на твоей памяти я нарушил хоть одно свое обещание? Не говоря уж о том, что для человека моей эпохи — слово, данное от имени рода, приравнивается к клятве.

— Ты прав, прости, — Нази вздохнула. — Тогда хорошо. Иди, тебе еще нужно разобраться с чересчур загостившимися охотниками на твое сиятельство.

— Пожалуй, и впрямь стоит поторопиться, — согласился фон Кролок и не двинулся с места. Равно как и сама Дарэм не предприняла попытки высвободиться из его объятий. Наконец, по истечении нескольких минут, фон Кролок решительно перехватил лежащую у него на груди узкую ладонь Нази и молча потянул ее за собой к выходу, с легкостью прокладывая путь сквозь темноту, в которой фрау Дарэм была абсолютно беспомощна.

Как ни велик был соблазн притвориться, будто окружающего мира за пределами библиотеки попросту не существовало, дела неумолимо требовали от них обоих перестать тешить себя пустыми иллюзиями.

* * *

— Я не понимаю… — в синих глазах фройляйн Шагал отчетливо блестели готовые хлынуть в любую секунду слезы. — Почему вы отсылаете меня? Вы же обещали! Вы ведь сами говорили, что меня ждет новая жизнь, новое будущее, в котором мы будем счастливы!

— И все будет именно так, как я сказал, — фон Кролок покачал головой и, протянув руку, большим пальцем аккуратно стер все же покатившуюся по девичьей щеке крупную хрустально-прозрачную каплю. — Тебя действительно ждет новая жизнь и новое будущее. Но не в этом замке и не со мной. Я не могу пообещать, что ты непременно будешь счастлива — это зависит не от меня, однако могу пообещать, что там, куда ты отправишься, будет гораздо лучше, чем здесь.

— Но я хочу остаться! Пожалуйста! — уже не стесняющаяся плакать Сара на мгновение прижалась пылающими губами к ледяной ладони графа, порывисто обхватывая пальцами его запястье. Точно так же, как сделала это Дарэм в библиотеке — один и тот же жест. И абсолютно разный смысл.

Прикосновение Нази было мягким, успокаивающим, полным печального смирения человека, пытающегося заверить своего собеседника в том, что все идет именно так, как должно. Прикосновение фройляйн Шагал было пропитано паническим отчаянием и надеждой утопающего, хватающегося за протянутую руку в лихорадочной попытке выжить. Во взгляде, обращенном на фон Кролока, было столько мольбы, что, не знай граф всей правды, он, вполне возможно, проникся бы к Саре состраданием.

— Желание это скоро пройдет, — граф улыбнулся самыми уголками губ. — Я бы сказал, что впоследствии ты с облегчением и радостью будешь вспоминать о том, какой участи смогла избежать сегодня… но ты не будешь. Я не могу подарить тебе будущее, Сара Шагал, другой человек подарил его вместо меня, однако со своей стороны я тоже хочу сделать тебе прощальный подарок. Посмотри мне в глаза.

Сознание фройляйн Шагал было полностью открыто — за прошедшие недели разум девушки настолько привык к присутствию оплетающего его зова, что с готовностью отзывался на любое прикосновение, полностью послушный чужой воле. Фон Кролок аккуратно перебирал мысли, чувства и воспоминания, словно страницы книги, складывая их в новом порядке, оставляя на том месте, где все это время был он сам, лишь смутные, смазанные образы. Граф отступал все дальше, так, что Сара уже не могла толком рассмотреть его лица и вспомнить звук его голоса. Там, где было головокружительное ощущение полета сквозь пространство, вырастал зимний лес и звучал скрип снега под полозьями саней...

Двести семьдесят восемь лет — достаточный срок, чтобы научиться не просто подавлять чужой разум, но и влиять на него, изменяя мысли, приглушая воспоминания и создавая из их фрагментов новые. Особенно, если все равно нужно чем-то занять ночи, так похожие одна на другую. И забвение порой — действительно ценный подарок, позволяющий получившему его не просыпаться всю оставшуюся жизнь от кошмаров, и не содрогаться в темноте ночи при мысли о том, с каким будущим ему посчастливилось разминуться в самый последний момент.

А еще оно — неплохая гарантия безопасности.

Фон Кролок бережно снял последние остатки зова с разума стоящей перед ним девушки и успел подхватить ее прежде, чем та с коротким вздохом прикрыла глаза, оседая на пол. В его распоряжении было еще несколько часов, в которые спутанное сознание фройляйн Шагал будет приходить в себя, подстраиваясь под внесенные изменения. Граф прислушался, определяя, где в данный момент находится профессор, и обнаружил, что тот вместе с учеником как раз в это время спускается по лестнице четвертого этажа.

«Куколь, — мысленно позвал граф. — Ты уже проводил фрау Дарэм в гардеробную?»

«Да, мастер».

«Отлично, тогда приготовь сани, отвезешь наших гостей сперва в поселок, а затем в Мерисел».

«Как скажете, мастер, — с готовностью отозвался слуга. — А свечи как же?»

«Этот вопрос я улажу без тебя, однако постарайся вернуться как можно быстрее. Приступай».

С самого появления Куколя под крышей замка Герберт не уставал пенять отцу на то, что тот взял в услужение смертного, изъясняющегося сугубо нечленораздельно. В ответ фон Кролок неизменно советовал своему наследнику усерднее тренироваться, вырабатывая навыки ведения ментального диалога, поскольку юноша и по сию пору мог общаться подобным способом только графом, да и то лишь благодаря связи, накрепко связывающей разум создателя с разумом его детища. Однако виконт, вместо того, чтобы как следует налечь на телепатическую составляющую менталистики, ухитрился научиться понимать огромную часть высказываний Куколя на слух, что, по мнению Кролока, было в разы труднее. Сам граф практически не вслушивался в то, что именно говорит горбун, предпочитая напрямую обращаться к его разуму. Который, в отличие от речевого аппарата, к коверканью слов склонности не имел.

— Как вы себя чувствуете, фройляйн Шагал? — покончив с распоряжениями, осведомился он у Сары, которая, сидя на кровати, осоловело хлопала глазами в попытках хоть как-то разобраться в происходящем.

— Мммм… голова кружится и… что случилось? — девушка неуверенно посмотрела на участливо склонившегося над ней Кролока.

— Кажется, все гораздо хуже, чем я предполагал! — сокрушенно воскликнул тот, с беспокойством вглядываясь в бледное личико своей несостоявшейся жертвы. — Вы помните, кто я?

— Граф… фон Кролок? — полуутвердительно, полувопросительно сказала фройляйн Шагал и, немного помолчав, добавила: — Кажется...

— Верно. Во время прошлого своего визита в поселок я пригласил вас на праздник, — граф покачал головой. — И позавчера мой слуга привез вас в замок. Припоминаете?

— Да… — Сара хмурилась, пока ее сознание, под воздействием слов Кролока «достраивало» несуществующие воспоминания. — Что со мной случилось, Ваше Сиятельство? Все так перепуталось. Помню, как вышла из дому… Альфред уговаривал меня не ехать, но я отвлекла его и выбежала на дорогу, где меня ждал ваш слуга... помню картины… и ванную…

— Вам стоит быть осторожнее во время купаний, — посоветовал граф. — Вы поскользнулись и, кажется, серьезно ударились — настоящая удача, что вы не свалились в воду! В противном случае, боюсь, все могло закончиться настоящей трагедией. Однако, фройляйн Шагал, я полагаю, вам в любом случае стоит показаться лекарю. И, разумеется, ни о каком бале не может быть и речи — только покой и наблюдение врача. Я весьма обеспокоен тем, что вы помните о случившемся так мало. Прошу, посидите смирно и не пытайтесь вставать — я сию же минуту отправлюсь за помощью.

Все еще полностью дезориентированная, а потому не имеющая сил спорить девушка в ответ лишь вяло кивнула — фон Кролок знал, что впоследствии, когда сознание Сары окончательно придет в порядок, даже этот разговор останется в ее памяти в виде довольно смутных воспоминаний.

Продолжая отслеживать передвижения доблестных борцов с вампирами, граф неторопливо спустился на этаж ниже, оказавшись возле дверей одной из давно заброшенных гостиных ровно в тот момент, когда в противоположном конце коридора показался сопровождаемый своим ассистентом профессор.

— Может быть, стоит просто потихоньку проникнуть на бал и посмотреть, что там будет? — Альфред говорил шепотом, однако граф слышал каждое его слово так, будто молодой человек шептал прямо ему в ухо. Не удержавшись, фон Кролок хмыкнул — шансов у двух смертных «затеряться» в толпе высших вампиров было не больше, чем у пары зайцев в оголодавшей волчьей стае.

— Нужно было принимать предложение виконта, мой мальчик, — насмешливо откликнулся профессор. — Тогда бы ты точно попал на этот праздник! Теперь же нам придется просить у графа, который вполне может своего разрешения и не дать.

— Принять предложение от этого?! Профессор, вы бы видели…

— Видел я, молодой человек, более чем достаточно, и от подобных зрелищ предпочел бы впредь воздержаться! — Абронзиус возмущенно фыркнул в свои роскошные усы.

Граф, в свою очередь, вынужден был признать, что в партии, которую они играли против охотников составом "трое на двое", свой ход Герберт сделал весьма изящно — под впечатлением от притязаний виконта на взаимность юный Альфред и думать забыл о предполагаемом его вампирском происхождении, куда более озабоченный пристрастием графского сына к представителям своего пола в целом, и к нему самому в частности. Ответа юноши фон Кролок так и не услышал, поскольку в этот момент Альфред, наконец, заметил чужое присутствие и взволнованно дернул своего наставника за рукав.

— Добрый вечер, Ваше Сиятельство! — энергично поздоровался Абронзиус, в то время, как его ассистент ограничился лишь легким кивком и весьма хмурым взглядом. — Простите, я не заметил вас сразу, здесь, изволите видеть, темновато.

— Замок велик, профессор, и большинство комнат в нем пустует, — фон Кролок пожал плечами. — Предпочитаю не тратить свечей понапрасну. Впрочем, я действительно счастлив, что нашел вас! Боюсь, мне, а точнее, юной фройляйн Шагал требуется помощь лекаря, и все свои надежды я возлагаю на вас. Вы ведь не откажетесь сопроводить ее хотя бы до дома, а лучше — к лекарю, в Мерисел? Как хозяин бала, сам я не могу отлучиться из замка, а отправить фройляйн Шагал через лес в сопровождении одного лишь Куколя — не могу тем более.

— Что случилось?! — делая несколько торопливых шагов в сторону графа, взволнованно воскликнул Альфред.

— Пойдемте, господа, я провожу вас, — фон Кролок сделал приглашающий жест рукой и уже на ходу пояснил: — Насколько я смог понять, фройляйн Шагал поскользнулась на мокром полу ванной комнаты и ударилась головой. По крайней мере, я так полагаю, исходя из того, что мы нашли ее лежащей на полу.

— А зачем это вы заходили к ней в ванную? — подозрительно уточнил молодой человек, удостоившись со стороны графа чуть насмешливого взгляда.

— Весьма бестактный вопрос, юноша. Как, не стану отрицать, и мой поступок, однако, с учетом обстоятельств, я посчитал его допустимым, — сказал фон Кролок. — Фройляйн Шагал не откликалась на призывы Куколя, явившегося напомнить ей, что пора одеваться к празднику. Мой слуга забеспокоился, однако войти в ванную комнату к юной девице не решился и позвал меня. И, поскольку из женщин в замке находится лишь фрау Дарэм, которую еще необходимо было отыскать, я счел ситуацию достаточно тревожной, чтобы нарушить правила приличия. Как выяснилось, не напрасно.

— Насколько плохо ее состояние, Ваше Сиятельство? — уточнил профессор, который, пожалуй, двигался в полумраке замковых коридоров с не меньшим проворством, чем его ассистент.

— Не так плохо, как можно было опасаться, — откликнулся фон Кролок. — Однако фройляйн Шагал явно не в себе, и меня это очень беспокоит. Сознание ее спутано, она с трудом понимает происходящее, и, увы, я совершенно не представляю, что следует предпринять. Я не врач, к тому же мы в точности не знаем, что именно с ней произошло.

Фон Кролок изобразил на лице крайнюю степень удрученности, прибавив к ней некую долю волнения — не слишком большую, но уместную для хозяина, с гостем которого случилось несчастье. Достоверно играть любые человеческие эмоции графу никогда не составляло труда — светская и, в особенности, придворная жизнь развивала подобные навыки весьма быстро. Вот только, в отличие от сына, который обожал развлекать себя подобным образом, в этой игре граф, по большей части, не находил для себя ни смысла, ни интереса.

— Прошу, — на шаг опередив рвущегося вперед, словно молодая гончая, Альфреда, Кролок распахнул перед гостями дверь в комнату Сары. — Фройляйн Шагал, эти господа должны быть вам знакомы. Они любезно согласились сопроводить вас домой. Верно?

— Сара, что с тобой?! Тебе плохо?! — едва ли обратив внимание на слова графа, профессорский ученик бросился к предмету своего обожания и схватил ладони фройляйн Шагал, с тревогой вглядываясь в ее лицо.

Профессор же неопределенно промолчал, тоже внимательно рассматривая девушку. Разве что разглядывал он не лицо Сары, а ее шею, на которой для охотника на вампиров не обнаружилось ровным счетом ничего интересного. Открытое платье и забранные наверх волосы фройляйн Шагал не давали фантазии Абронзиуса ни малейшего простора для подозрений.

— Вижу, юная Шагал успела переодеться, — пробормотал он.

— Не думаете же вы, будто я мог отправить ее домой в одном исподнем? — фон Кролок удивленно приподнял брови и добавил: — Профессор, не могли бы мы обменяться с вами парой слов, пока ваш ассистент так занят?

Бросив косой взгляд на Альфреда, настойчиво пытающегося выяснить, насколько же на самом деле велика угроза здоровью его рыжеволосой возлюбленной, которая в ответ то хмурилась, то рассеянно улыбалась, но руки свои из хватки молодого человека освобождать не спешила, Абронзиус кивнул и, повинуясь жесту графа, отошел вместе с ним к окну.

— Я слушаю вас, Ваше Сиятельство, — как и всякий раз, когда взгляд профессора обращался к графу, в его глазах легко читалось напряжение и, вместе с тем, некий, весьма редкий для людей его возраста, боевой задор.

— Фрау Дарэм известила меня о ваших подозрениях, — сухо бросил в ответ фон Кролок. — Честно признаться, я не ожидал, что мое гостеприимство будет иметь подобный отклик, и тем более, не могу сказать, будто я польщен. Мало того, Куколь сообщил, что вы в мое отсутствие пытались вломиться в семейный склеп, а это, позвольте заметить, выходит за любые мыслимые рамки приличий. Я принял вас в своем доме и, если не ошибаюсь, не совершил ничего дурного по отношению к вам или вашему спутнику. Напротив, из глубочайшего уважения к вашим трудам, поклонником которых я являюсь, я сделал все, чтобы вы чувствовали себя желанными гостями, так что едва ли способен понять, чем заслужил подобное отношение. Посему я прошу вас покинуть мой дом незамедлительно — у меня нет ни малейшего желания более принимать вас под своей крышей. Время еще не слишком позднее, мой слуга отвезет вас в город, в случае, если вы согласны оказать помощь фройляйн Шагал, или в поселок, если откажетесь.

— Прошу прощения, граф… — немного обескураженный ледяным тоном фон Кролока, начал Абронзиус, однако тот жестом попросил его замолчать.

— Я не вправе осуждать ваше научное рвение, профессор, — сказал он, мягко, но неумолимо давя на сознание своего собеседника еще и ментально. — Вы вольны верить или же не верить в то, что прискорбное состояние фройляйн Шагал не является моей виной. Однако она провела здесь уже пару дней — и, как видите, укусов на ее шее не появилось. Да, я отлично видел, на что именно вы обратили свое внимание в первую очередь. Полагаю, мне стоит радоваться хотя бы тому, что вы или же ваш ассистент, в попытке проверить свою теорию, не всадили мне в спину ваш грозный осиновый кол. Не хотелось бы так нелепо истечь кровью прямо накануне бала, — фон Кролок усмехнулся, а затем, выдержав паузу, с раздраженной досадой прибавил: — Тем не менее, дабы не оставить между нами никаких недомолвок, я готов пожертвовать некоей частью своего личного пространства и предлагаю вам самолично убедиться, что сердце мое работает ровно так, как и положено. Согласно вашей книге, биться оно не должно, не так ли? Только, прошу, побыстрее, мне подобные унижения не доставляют ни малейшего удовольствия.

Граф сосредоточился и, заложив руки за спину, испытующе и недовольно посмотрел на Абронзиуса с высоты своего роста. Он почти не сомневался, что, даже несмотря на резкую отповедь, профессор не упустит шанса провести эксперимент. Тем более, что «отношения» их с фон Кролоком и так были всерьез испорчены, а посему терять Абронзиусу было особо нечего.

Сердце повиновалось далеко не сразу, так что колебания профессора, прежде чем он отточенным жестом, свойственным скорее врачу, нежели ученому теоретику, все же приложил ладонь к груди графа, оказались весьма кстати.

— Есть ли у вас ко мне еще вопросы? — отсчитав пять ударов, фон Кролок сделал полшага назад, с облегчением позволив себе немного расслабиться. Ему следовало торопиться — сердцебиение порядком истощало, так что запах живой крови все настойчивее щекотал его обоняние, призывая немедленно восполнить упадок сил. Пожалуй, без той энергии, которую накануне столь щедро подарила графу Нази, сейчас он едва ли сумел бы сдержаться.

— Нет, Ваше Сиятельство, — профессор, нахмурившись, покачал головой и произнес: — Вынужден принести вам свои искренние извинения, однако… черт возьми, все признаки позволяли предположить, что мои подозрения верны! Визит вампира и последующее его исчезновение из ванной юной Шагал, чеснок, ваш странный слуга, бегство девушки и то, что она оказалась в замке, показания трактирщика, рассказы местного блаженного, в конце концов! Мне казалось, я так близок к цели!

— Ну, это, почтеннейший, как мы только что выяснили, меня абсолютно не касается, — фон Кролок брезгливо скривил губы, однако затем, «смягчившись», добавил: — Я вполне допускаю, что в окрестностях действительно водятся вампиры, профессор, и что один из них действительно навещал фройляйн Шагал. Вы говорите, в тот раз дело происходило в ванной? Быть может, сейчас история повторилась, и состояние Сары объясняется вовсе не ударом, а пресловутым вампирским «магнетизмом», о котором вы упоминали в своей работе? Судить не мне. Что же до сплетен... подозреваю, что мой уединенный образ жизни для людей в поселке служит прекрасным поводом сочинять всяческие жутковатые байки о моей персоне, и вы, как человек с образованием, надеюсь, в конце концов, сумеете отличить правду от вымысла. Равно как, несмотря на возникшее между нами недоразумение, надеюсь и на то, что вы, рано или поздно, найдете то, что ищете. Полагаю, сани уже готовы, так что не стоит вам заставлять Куколя ждать. Что бы ни случилось с фройляйн Шагал, ей определенно требуется отдых.

С этими словами он отвернулся от продолжающего что-то сокрушенно бормотать себе под нос Абронзиуса и окинул взглядом пару, сидящую на краю постели. Сара, как тут же выяснилось, успела задремать, обессиленно опустив голову на плечо своего «рыцаря». Сам же Альфред все это время, похоже, внимательно прислушивался к разговору, потому что в ответ на взгляд графа утвердительно кивнул и аккуратно потряс возлюбленную за плечо.

— Сара! Сара, проснись, нам нужно идти!

— Мм? — девушка вяло шевельнулась, открывая глаза. — Я не сплю, нет… Куда идти? Зачем?

— Нам пора возвращаться домой, тебя… мама ждет, волнуется, — Альфред немного замялся.

— Всего доброго, Ваше Сиятельство, — профессор кивнул, явно пребывая где-то глубоко в собственных мыслях, и фон Кролок мгновенно почувствовал себя «отработанным материалом». — Еще раз приношу свои извинения за этот инцидент и благодарю вас за оказанный прием. Ах, а какая прекрасная была теория…

— Извинения приняты, профессор, — граф кивнул в спину удаляющегося, на ходу заново перебирающего звенья своих логических измышлений Абронзиуса. И, обращаясь к его уже успевшему поднять сонную фройляйн Шагал на ноги ученику, негромко позвал: — Молодой человек...

— Да? — Альфред вопросительно взглянул на графа, бережно придерживая Сару за талию.

— Думаю, не ошибусь, если предположу, что фройляйн Шагал вам глубоко небезразлична, — фон Кролок посмотрел юноше в глаза. — Вампиры, мистицизм, поиск истины… все это достойно, прекрасно и, без всяких сомнений, благородно. Однако, мой вам совет: сопроводив юную Сару к лекарю, не возвращайтесь. Увезите ее с собой в Кенигсберг или куда пожелаете, но не привозите обратно. Эта глушь быстро погубит ее молодость и красоту. Вы еще очень молоды и даже не в состоянии себе представить, как быстро утекает время. Фройляйн Шагал — весьма достойная особа и, коль скоро вас волнует ее судьба, позаботьтесь о ней и впредь. Прощайте, юноша, полагаю, дорогу к выходу вы вполне способны найти самостоятельно.

Стараясь дышать как можно реже, фон Кролок шагнул к двери — запах молодой крови был почти невыносим, и ему совершенно не хотелось в самый последний момент, не сдержавшись, загубить плоды собственных усилий.

— Прощайте, Ваше Сиятельство, — немного удивленно пробормотал в ответ Альфред. — Пойдем, Сара, не спи. Обопрись на меня, я помогу тебе спуститься к саням.

— К саням? Мы куда-то едем?

— Да, любимая, — успел услышать быстро спускающийся по лестнице граф полный решимости голос профессорского ассистента. — Определенно, да.

* * *

— Ты что, действительно собираешься отправить свою фрау на бал в качестве закуски?

Фон Кролок даже не стал оборачиваться, чтобы посмотреть на остановившегося подле него на замковом балконе Герберта. Куколь при помощи подъемного механизма уже отодвинул засов и теперь с треском распахивал ворота, освобождая дорогу для впряженной в небольшие сани лошади.

Сам граф, равно как и его сын, к единственной пожилой, но крепкой обитательнице замковой конюшни никогда не приближался — лошади вампиров на дух не переносили, воспринимая их, как подобие волков, с омерзительным коварством пытающихся притвориться людьми. Однако слуге она была просто необходима, поскольку местные категорически отказывались приближаться к замку, а запасы провизии, дров и прочих необходимых в хозяйстве вещей сами собой идти за покупателем не спешили.

— Подслушивал, — констатировал граф, нисколько не сомневаясь, что Герберт не упустил ни единой детали состоявшегося в библиотеке разговора. Как, впрочем, и его беседы с «твареборцами». — Коль скоро ты все и так знаешь, не вижу смысла в вопросе. Да, собираюсь.

— А я уж было подумал, будто она и правда сумела покорить твое неприступное сердце, — юноша сокрушенно вздохнул. — А как же любовь, папА? Семья? Дети?

— Не ерничай. Получается у тебя все равно не слишком успешно, — фон Кролок фыркнул и, покосившись на своего наследника, добавил: — У меня уже были дети и, признаться, даже если бы с физиологической точки зрения подобное было возможно, я бы воздержался от того, чтобы заводить новых. Мне и с тобой мороки более чем достаточно.

— И все-таки? — не унимался Герберт.

— Не хочу это обсуждать, — граф устало вздохнул. — С меня на сегодня довольно задушевных бесед. Ты сам слышал ее доводы, и она, к счастью, или же к сожалению, заслуживает права определить свою судьбу самостоятельно.

Молодой человек рядом с ним немного помолчал, а затем на плечо фон Кролока осторожно и мягко легла его бледная ладонь.

— Отец, ты уверен, что справишься? — серьезно спросил Герберт и, когда граф скупо кивнул, заметил: — А я бы, пожалуй, не смог. Но мы оба знаем, что я просто слишком инфантильный и сентиментальный романтик, наивно верящий во всякую чушь. Не опасаешься, что посельчане все-таки не выдержат и расскажут им правду?

— Не расскажут, — фон Кролок опустил взгляд во двор, через который как раз брели к саням их незваные гости. — Эти заезжие охотники отправятся восвояси, а местным с нами еще жить бок о бок. Они ведь не хотят, чтобы я расстроился, верно?

— Я бы на их месте тебя расстраивать точно не захотел, — согласился Герберт. — Ты, как всегда, блестяще с ними поработал, отец, но все же в этой легенде чертовски много темных пятен, закрыть которые просто невозможно. Этот Абронзиус фанатично предан своей идее найти высших вампиров и наверняка попытается сопоставить каждую мелочь, особенно, когда отойдет от новостей и как следует задумается. Они вполне могут и вернуться.

— Вряд ли, — откликнулся граф. — Я дал ему «доказательство», которое для него является неоспоримым. Так что он, вернее всего, спишет все неясности на недостаток нежно любимых им фактов. Впрочем, если у этих господ хватит глупости вернуться, я, не скованный более никакими обещаниями, с величайшим удовольствием поставлю закономерную точку в их истории.

Во дворе Куколь, убедившись, что все указанные графом пассажиры устроились с большей или меньшей степенью комфорта, взобрался на место возницы и звонко прищелкнул языком, призывая кобылу трогаться с места.

— А какой бы шикарный вышел ужин, — с сожалением протянул Герберт. — Из трех блюд. Все зло от женщин, отец, вот что я тебе скажу!

— Весьма свежая и оригинальная идея, — оценил фон Кролок. — Кстати, поскольку Куколя нет, тебе придется самому заняться освещением бального зала к празднику. Так что советую не торопиться с примеркой парадного камзола.

— Ну, это уже ни в какие ворота! — молодой человек возмущенно зафыркал, точно рассерженный кот, а затем со смешком добавил: — Впрочем, на этот счет у меня есть вполне стоящая идея!

Виконт шагнул прежде, чем граф успел уточнить, о какой именно стоящей идее идет речь, и тот остался на балконе в полном одиночестве. Фон Кролок устало прикрыл глаза и глубоко вдохнул колкий морозный воздух.

До полуночи оставалось еще около трех часов, однако граф чувствовал себя так, словно вчерашняя ночь минула не меньше месяца тому назад.

— Таков, значит, твой выбор? — заглянувший в комнату Герберт смерил Нази разочарованным взглядом и сокрушенно покачал головой. — Это же чудовищно! Поверить не могу… Неужели в нашей гардеробной не нашлось ничего лучше?

Облаченная в «новое» платье Дарэм в ответ скептически хмыкнула. Младший фон Кролок, успевший переодеться в шелковый нежно-лавандового оттенка камзол и серебристый плащ, смотрелся настолько торжественно, словно собирался, по меньшей мере, отправиться на прием к императору. Глядя на него, сложно было представить, что еще полчаса назад именно он в компании самой Нази, забрав волосы в хвост и подвернув рукава рубашки, возился с массивной, украшенной каскадами хрустальных подвесок бальной люстрой, проявляя при этом сноровку, в воображении Дарэм упорно не желающую вязаться с его изнеженным и капризным видом.

Впрочем, даже вынужденный заниматься «плебейским» трудом, Герберт оставался верен себе, всячески стремясь спихнуть большую часть работы на Дарэм, которая, надо сказать, против такого поворота дела ничуть не возражала. Возможность занять руки была прекрасным способом отвлечься, не зацикливаться на мыслях и переживаниях, которые — как по собственному опыту знала Нази — неизбежно накрыли бы ее с головой в тишине и уединении принадлежащих графу комнат. Герберт же, с его вечной беззаботностью, ехидными шуточками и страстной любовью к легкой и пустой болтовне, был идеальным компаньоном, не позволявшим ей толком сосредоточиться на ожидании.

— Парадной сервировки в обязательных условиях договора не значилось, — она знобко передернулась. Некромантов сложно было назвать людьми светскими, и на приемы, а тем более на балы, Нази выбиралась лишь пару раз в жизни, так что в платье с открытыми плечами она ощущала себя странно и неуютно. Легкий сквозняк неприятно холодил обнаженную шею, вызывая чувство, будто кто-то пристально смотрит ей в затылок. — И потом, какая разница? Не на смотрины иду.

— Тебе, может быть, разницы никакой и нет, а вот мое чувство прекрасного твой унылый наряд оскорбляет. В доме, между прочим, праздник! — молодой человек еще раз с неодобрением покосился на лишенное каких-либо украшений темно-зеленое платье и добавил: — Вечно вы с отцом разоденетесь, как на похороны. Лишь бы настроение испоганить.

— В доме, разумеется, праздник, — раздраженно бросила Дарэм, — но у меня-то никакого праздника нет, так что придется твоему тонкому чувству прекрасного смириться. Тем более, насколько я поняла, страдать ему предстоит недолго. Надеюсь, ужин у вас тут принято подавать сразу, и мне не надо беспокоиться по поводу танцев и светской болтовни о погоде?

— Об этом не волнуйся: размахивать угощением перед носом оголодавших гостей никто не будет, так что на ходу разучивать менуэты и каскарды не придется, — «успокоил» свою собеседницу Герберт и невинно поинтересовался: — Что, не терпится?

— Можно и так сказать, — Нази кивнула. — Ожидание неизбежного всегда гораздо хуже, чем оно само, и я рада, что дошла до этого решения сегодня, а не, скажем, вчера или неделю назад. А так... еще немного, и у меня появятся совсем другие дела.

В комнате на несколько минут повисло молчание. Дарэм отрешенным взглядом смотрела в окно на низко висящую в небе убывающую луну, а сам Герберт, чуть нахмурив ровные светлые брови, явно пытался собраться с мыслями.

— И что будет дальше? — наконец, уже абсолютно серьезно спросил он. — Ты же некромант, ты должна знать, что там — после того, как умираешь по-настоящему.

— Я уже говорила твоему отцу, и тебе могу повторить — понятия не имею, — с трудом вынырнув из собственных невеселых размышлений, Нази пожала плечами. — Мы видим только тропы, с которых все начинается, а что там, на другой их стороне, узнать можно лишь после того, как окончательно умрешь.

— То есть, совсем ничего? — разочарованно уточнил молодой человек. — Никаких откровений? Никакого «приподнять завесу над главной загадкой бытия»?

— Абсолютно ничего, — безжалостно разрушила последние надежды младшего фон Кролока Дарэм. — Сказала бы я, что со временем сам все узнаешь… но увы. Придется тебе, как видно, терзаться неизвестностью вечно.

— Пф-ф, ну и какой после этого от тебя прок, скажи? — Герберт скривился. — Явилась сюда, разогнала такой перспективный ужин, разбила отцу сердце... Так теперь выясняется, что ты еще и о загробной жизни ничего не знаешь! Ладно, не расстраивайся, справедливости ради, какая-никакая польза от тебя все же была: теперь хотя бы ясно, чей именно я сын. Можешь меня поздравить — я сам себе проспорил! Я ставил на то, что он — Райнхард Эдсэль, а он, оказывается, ни много ни мало, Винцент Родерик! С одной стороны, все же основная, а не побочная линия Кролоков, а с другой, теперь придется отдать себе пятьдесят талеров... Ну что за невезение!

— Подслушивал? — прервав бурный поток Гербертовых рассуждений, поинтересовалась Нази, заставив юношу звонко рассмеяться, словно она отпустила некую уморительно забавную шутку.

— И ты туда же, — отсмеявшись, посетовал он. — Знаешь, а я, пожалуй, рад, что ты отказалась стать членом нашего маленького семейства. Ваше с отцом общество уже через год стало бы для меня воистину невыносимо, что уж говорить о вечности... Даже вопросы у вас одни на двоих! Ну, разумеется, я подслушивал! Не думала же ты, что я смогу пройти мимо столь занятной беседы?

— И правда… — Дарэм покачала головой, как бы сама удивляясь собственной наивности, и бросила взгляд на мерно тикающие часы, время на которых неумолимо подбиралось к полуночи. Разговаривать не хотелось, но Нази знала, что молчание будет еще неприятней. Мысли отчаянно метались в поисках какой-нибудь малозначительной темы для беседы, пока, наконец, женщина не вспомнила, о чем именно так и не спросила у Герберта за время пребывания в бальном зале.

— Послушай, а как вы собираетесь танцевать без музыки?

Воображение мгновенно нарисовало перед Дарэм сцену, в которой десятки вампиров в полной тишине степенно выписывали фигуры величественного полонеза, и Нази рассмеялась, стараясь не обращать внимания на то, что смех этот вышел нервным и хриплым.

— С чего это ты взяла, что музыки не будет? Среди постояльцев нашего кладбища есть не только гости, но и музыканты. Ровно семеро — не так много, но для зала с хорошей акустикой вполне достаточно. Мы, специально для них, держим музыкальные инструменты, но, если хочешь знать мое мнение… — оборвав себя на полуслове, Герберт на мгновение замер, точно прислушиваясь, а затем переменившимся почти до неузноваемости тоном сказал: — Отец с гостями уже в зале, Нази.

— Пора? — шепотом спросила Дарэм и, когда молодой человек коротко кивнул, с силой сцепила руки в замок, так, что тихонько щелкнули костяшки пальцев. Мгновенный и острый приступ паники ударил совершенно неожиданно, разом выбив из легких весь воздух, и женщина медленно, с трудом вдохнула, стараясь взять ее под контроль. Приблизившись к Герберту, она оперлась на его локоть враз похолодевшей ладонью и сказала: — Тогда пойдем.

— Уверена, что готова? — в обычно ехидном голосе юноши на этот раз не было ни следа насмешки. Зато в нем было что-то, что Нази, знай она младшего фон Кролока чуть хуже, могла бы счесть за беспокойство или сочувствие.

В свете горящего камина Герберт увидел, как Нази Дарэм на секунду крепко стиснула зубы, а затем на лице ее появилось уже знакомое по разговору в библиотеке выражение холодной, граничащей с безразличием сосредоточенности.

— Да, — делая шаг к двери, отрывисто и сухо сказала она. — Абсолютно.

«Не боятся только дураки», — так Нази говорила Герберту, и так учил ее когда-то Винсент Дарэм. Все, что имеет значение — будешь ли ты сам управлять страхом или позволишь страху управлять тобой. И, в последний раз переступая порог приютивших ее на десять дней графских покоев, Нази точно знала, что не даст своему ужасу ни единого шанса.

* * *

— Дамы и господа, — голос графа отражался от каменных стен, порождая под сводами бального зала гулкое эхо. — Я вновь рад приветствовать вас на нашем торжестве.

Фон Кролок обвел тяжелым, равнодушным взглядом взирающую на него толпу гостей, по которой, словно по водной глади, в ответ пробежала шелестящая волна почтительных поклонов. Землисто-серые лица, измятые платья, пятна ржавчины на доспехах, тусклый блеск старинных украшений, дерганые, неуверенные движения, более подходящие попавшим в руки неопытного кукловода марионеткам, нежели тем, кто когда-то был живыми людьми — его подданные, с извращенной и болезненной гордостью предпочитающие называть себя его семьей.

— Как и каждый раз в самую долгую ночь года, я собрал вас здесь, дабы вы восполнили свои силы кровью, скрасив века, проведенные в ожидании часа, когда смело сможете выйти в ночь, свободные от обязательств, данных вами и принятых мной более двух сотен лет тому назад. Я и мой сын глубоко чтим ту жертву, что вы приносите во имя будущего, и продолжаем стоять на страже вашего покоя. По праву хозяина, в знак нашего уважения, а также во имя исполнения своей части заключенного между нами договора, сегодня мы пригласили на наш праздник смертного, — все тем же ровным тоном продолжал граф. Слова приветственной речи с привычной легкостью слетали с губ, в то время, как сам фон Кролок напряженно прислушивался к отчетливому, дробному перестуку шагов Нази Дарэм, решительно идущей по коридору навстречу той судьбе, которую она выбрала для себя сама. И звук этих шагов казался графу невыносимо громким, болезненным, отдающимся в висках, как удары его давно остановившегося сердца. — На этот раз к нам присоединится особенная гостья. Фрау Анастази Дарэм посвятила большую часть своей жизни охоте и истреблению вампиров, однако сегодня она по собственной воле согласилась стать свидетелем, участником и жертвой нашего торжества. Ни разу за минувшие века человек не ступал под своды этого замка, добровольно готовый отдать свою кровь и свою жизнь в качестве платы за нашу сделку.

«Могу я, по крайней мере, наложить иллюзию?» — мысли графа мягко потянулись к разуму Нази.

«Не оскорбляй остатки моей профессиональной гордости. Предпочитаю смотреть реальности в лицо».

— Я призываю вас склонить головы в знак почтения перед ее самоотверженностью, — не столько попросил, сколько приказал своим гостям фон Кролок ровно в тот момент, как двери распахнулись, впуская в бальный зал изысканно одетого Герберта, ведущего под руку напряженную до предела Дарэм. Ослепительно сияя застывшей, точно приклеенной к губам улыбкой, виконт, не останавливаясь, провел свою спутницу сквозь расступившихся немертвых и лишь в шаге от фон Кролока отступил в сторону, оставляя Нази в одиночестве.

— Фрау Дарэм, — граф протянул женщине бледную, увенчанную длинными «когтями» ладонь, и Нази вложила в нее свою, на мгновение крепко стиснув пальцы и получив почти столь же судорожное пожатие в ответ.

— Ваше Сиятельство, — голос прозвучал хрипловато, но уверенно, и Дарэм даже успела мельком порадоваться этому.

«Твои просьбы обходятся мне слишком дорого, Нази», — взгляд серых глаз отпустил Дарэм лишь на мгновение, когда фон Кролок склонился, чтобы в учтивом поцелуе коснуться губами ее запястья.

«Знаю. Надеюсь, когда-нибудь простишь», — не отпуская руки графа, Дарэм вслед за ним медленно повернулась к толпе, взглянув, наконец, на тех, чьей добычей ей предстояло стать.

Женщины и мужчины — лишенные возраста, иссушенные смертью и изломанные ею до гротескного неправдоподобия. В них ничтожно мало сохранилось от людей, и это остаточное сходство делало их еще более чуждыми действительности. Их домом была лежащая за гранью пустота, и именно она, зияющая, холодная и мертвая, сейчас жадно смотрела на Дарэм десятками глаз, в которых не было ничего, кроме всепоглощающего, животного стремления забрать себе хоть каплю ее жизни. Зацепиться за этот мир, удержаться в нем, продлить срок существования собственного, разлагающегося в могиле тела.

Сбившиеся в группу под празднично яркими лучами света, жалкие и жуткие одновременно, они походили на язву. Словно сама реальность разлагалась, истончаясь до зыбкой паутины, прикрывающей дорогу на тропы, и от них по залу волнами расходился сладковатый, душный запах тлена.

Повинуясь приказу своего предводителя, по праву сильного когда-то отобравшего у них даже то немногое, что можно было бы назвать «жизнью», или хотя бы «неумиранием», вампиры опускали головы, бормоча слова приветствия. Испачканные землей, покрытые трупными пятнами руки простирались к Дарэм, словно в молитве, и она снова крепко стиснула зубы, судорожно выпрямив спину.

Некромант внутри Нази метался, заставляя ее мелко подрагивать от напряжения, призывая вступить в бой, прихватив с собой на тот свет как можно больше противников, а еще лучше — разумно отступить перед многократно превосходящими силами врага, спасаясь бегством. Вот только сегодня от Дарэм требовалось ровно обратное, и вместо того, чтобы бороться с немертвыми, как она делала всю свою сознательную жизнь, Нази прикладывала немалые усилия для борьбы с собой.

Она непроизвольно вздрогнула, когда руки фон Кролока легли на ее обнаженные плечи, заставляя отвернуться от гостей, в толпе которых особенно отчетливо выделялся сверкающий серебром плаща и золотом локонов хмурый, отчего-то нервно кусающий губу Герберт. Прямо перед носом Нази оказался дорогой, украшенный богатой расшивкой атлас графского парадного камзола.

«Нази», — всего лишь имя, даже не произнесенное вслух.

Дарэм сосредоточилась, так же, как делала это во время подготовки к походу на тропы. Три года. Если повезет, возможно, четыре... Все, что осталось.

Еще недавно мучимое приступами нервного озноба тело словно опалило идущим изнутри жаром — единственный способ по-настоящему прогнать холод Изнанки. Способ, которым никогда не позволил бы себе воспользоваться ни один некромант — эта бесценная энергия предназначалась для куда более важных вещей.

Фон Кролок чуть крепче стиснул пальцы, ощутив, как всегда исходящая от Нази тихая, прохладная горечь превращается в пьянящий, дурманящий запах меда.

«Теперь пора», — подумала Дарэм и запрокинула голову, близко вглядываясь в ставшие за эти дни знакомыми и привычными черты лица, словно пыталась поточнее запомнить излом бровей, чеканную линию подбородка, тонкую, почти незаметную сетку морщин, разбегающихся от уголков глаз к вискам.

Граф понимал, что со стороны его преодолевшее все мыслимые пределы промедление выглядит все более странно, нервируя и без того с трудом держащих себя в руках гостей. Однако, гости вполне могли потерпеть секунду ожидания. Или две.

Все, что угодно — за еще одну минуту жизни, за час под солнцем — и этого все равно никогда не будет достаточно.

«Закрой глаза».

Он не был уверен, поймет ли Дарэм, зачем он просит об этом, с унизительным эгоизмом не желая, чтобы она видела, как искажается, втягиваясь в процесс трансформации, его лицо. Как глаза из серых, человеческих, превращаются в черные, звериные, полные жажды, которую он так и не смог победить до конца, как вытягиваются, заостряясь, клыки. Как в нем не остается почти ничего от графа Фон Кролока, которого он так упорно пытался сохранить, прекрасно зная, что это невозможно.

Ресницы Нази дрогнули, и она, чуть заметно кивнув, послушно смежила веки.

Стоящий среди гостей Герберт, не удержавшись, нервно вцепился пальцами в собственное запястье, когда застывший на несколько минут граф сделал резкий выпад, с коротким, едва слышным не то вздохом, не то стоном впиваясь зубами в обнаженную шею своей жертвы. С того места, где стоял молодой человек, были видны только его хищно сгорбившиеся плечи, на которых, резко контрастируя с траурно-черной тканью, белели худощавые руки Дарэм.

Несколько секунд — и фон Кролок медленно выпрямился, оборачиваясь к терпеливо дожидающимся своей очереди гостям. Тонкая ярко алая капля медленно стекала из уголка плотно сомкнутых губ, ноздри чутко раздувались в такт бурному, поверхностному дыханию, и в черных его глазах застыло странное и, пожалуй, действительно пугающее выражение.

На мгновение молодому человеку показалось, что обеими руками крепко прижимающий к себе Нази Кролок сейчас, в нарушение всех договоренностей, обезглавит каждого, находящегося в зале. Верхняя губа графа дернулась, приподнимаясь, так, что стали отчетливо видны кончики острых клыков, и этот, едва ли осознанный, жест, кажется, подействовал не только на Герберта — дружно качнувшиеся в сторону обещанной им жертвы вампиры отпрянули назад, смущенные и испуганные этой мрачной, абсолютно не человеческой яростью.

Нази, из двух аккуратных ранок на шее которой продолжала струиться кровь, шевельнулась, запрокидывая голову так, чтобы взглянуть графу в лицо, и, совершенно не обращая внимания на толпу голодных немертвых перед собой, с отчетливой нежностью коснулась кончиками пальцев его щеки.

«Спасибо, — с легкостью прочитал по губам женщины виконт. — А теперь отпусти".

Постепенно всякое выражение исчезло с лица графа, и, когда он заговорил, голос его прозвучал глухо и низко.

— Дамы и господа. Да начнется бал.

* * *

Боли почти не было. Вернее, эта боль, — когда острые клыки раз за разом, без труда пробивая кожу, впивались в ее шею, сгибы локтей и запястья — всюду, где переносящие кровь вены ближе всего подходили к коже — не шла ни в какое сравнение с той, которую ей приходилось испытывать за время работы на Орден. На ритуальном круге, где мастер несколько часов кряду вырезал на ее спине заветную цепочку рун, было больнее. И в заселенном стрыгами жальнике, когда шиловидные зубы и когти обезумевших от ярости тварей оставляли рваные борозды на ее боках, грозясь выпотрошить заживо, было больнее тоже.

Куда хуже вполне терпимой физической боли была тошнота, подкатывающая к горлу душными волнами и становящаяся все сильнее от резкого, бьющего в нос запаха разложения.

Сердце частило, липкая испарина выступала на лбу, и Нази коротко и часто дышала пересохшим ртом, чувствуя, как немеют руки, как кровь — горячая, еще живая — стекает по коже, и тут же чьи-то холодные губы собирают эти потеки, не давая им пролиться на пол.

В какой-то момент Дарэм страшно захотелось воды, и эта жажда была так мучительна, что женщина, словно со стороны, услышала свой тихий, сдавленный всхлип — жалкий, позорный, совершенно недостойный некроманта. Перед глазами замелькали хаотичные, черные вспышки, похожие на стайки мелких насекомых... А потом все закончилось — темная пелена упала на Нази, накрывая ее с головой, отрезав и от боли, и от жажды, и от подбирающегося к легким удушья. Даже сейчас Дарэм безошибочно «узнала» ее — мягкую, умиротворяюще прохладную, похожую на плащ, который так любил носить ее хозяин, и Нази с благодарностью погрузилась в эту темноту, ощущая ее так же, как ощутила тогда, в трактире — словно уверенное прикосновение холодной ладони к пылающему от нестерпимого жара лбу.

Мысль о том, что на этот раз она действительно умирает, мелькнула в голове и рассеялась бесследно, больше не вызывая ни страха, ни волнения, ни отчаяния. Хватка жадных, безжалостно цепляющихся за нее рук будто отдалилась, сделавшись неважной, словно все, происходящее в бальном зале, происходило не с ней — с кем-то другим.

Сердце, еще недавно колотившееся лихорадочно и часто, постепенно замедлялось, и по мере того, как все прочие звуки замирали, увязая в топкой тишине, Нази все отчетливее слышала паузы между его ударами.

Жизнь утекала с каждым новым конвульсивным толчком крови в жилах, и Нази, отдавая последние ее минуты, была твердо уверена в том, что они не пропадут даром. Эти минуты для кого-то значили годы жизни. Если повезет — счастливой.

Три удара — тишина — еще удар, а за ним, спустя несколько мгновений, еще один.

Дарэм тонула, опускалась все глубже, словно медная монетка, брошенная в глубокий колодец. Где-то она слышала однажды, будто днем из колодца можно увидеть звездное небо.

Нази открыла глаза, запрокидывая голову вверх, однако звезд не было. Не было даже сияния люстры под потолком бального зала. Все, что она увидела — та же самая плотная, бархатная темнота… должно быть, свечи, которые она зажигала вместе с Гербертом, погасли.

«Они погасли, потому что мне больше не на что стало здесь смотреть», — отстраненно подумала Дарэм, и эта мысль показалось ей до странности очевидной и логичной.

Говорят, будто за секунды до смерти перед глазами человека проходит вся его прошлая жизнь, а еще, что именно в этот момент ему являются близкие. Но к Нази не пришел никто — должно быть, после всего, что она сделала и чего не сделала там, где это было необходимо, она не заслужила их визита.

Два удара — тишина — снова удар.

Насколько глубок должен быть колодец, чтобы падение монетки длилось бесконечно?

Дарэм судорожно зевнула, не думая больше ни о чем и желая лишь одного — заснуть и проспать очень и очень долго. Если получится — пару ближайших столетий, потому что, Бог свидетель, ни разу за всю свою жизнь она не чувствовала себя настолько усталой.

На мгновение ее носа легко коснулся смутно знакомый запах, так похожий на запах индийского тмина.

Один удар — и тишина стала абсолютной.

* * *

— Знаешь, я подумал и решил, что у меня сегодня совсем нет аппетита, — негромко сказал Герберт, останавливаясь рядом с отцом, который неподвижно стоял чуть в стороне от гостей, наблюдая за тем, как высшие вампиры с поспешной жадностью утоляют собственный голод. — Я позавчера Шагала съел, и мне, пожалуй, хватит.

Граф не ответил, и молодой человек не был уверен, что отец вообще обратил на его слова хоть какое-то внимание. И так весьма скупое на выражение эмоций бледное лицо фон Кролока сейчас окончательно застыло — равнодушное и неподвижное. Со стороны могло показаться, будто он едва ли интересуется происходящим. Однако Герберт, проживший с ним бок о бок не одно десятилетие, прекрасно знал, как и куда именно нужно смотреть, чтобы увидеть истинное положение дел — гордо выпрямленная спина, намертво стиснутые зубы, пальцы, беспокойно сжимающие край плаща — граф был похож на туго взведенный арбалет, тетива которого готова в любую секунду сорваться от малейшего колебания воздуха.

— Ты не обязан смотреть, — мягко проговорил Герберт, осторожно касаясь его локтя.

Пожалуй, впервые за очень долгое время он не знал, что сказать своему приемному отцу, чтобы не сделать еще хуже, остро ощущая собственную беспомощность. Граф, в отличие от своего наследника, в большинстве случаев справлялся со своими проблемами в одиночку, решительно отвергая попытки юноши вмешаться или просто поддержать его морально, однако сейчас случай был настолько нетипичным и сложным, что Герберт попросту не мог оставаться в стороне, делая вид, что ничего особенного не происходит. А уж от мысли о том, чтобы присоединиться к гостям, молодого человека и вовсе передергивало.

— Не обязан, — спустя несколько мучительно долгих минут холодно согласился фон Кролок и вновь замер, через зал неотрывно глядя Дарэм в лицо.

Виконт тоже взглянул и почти тут же отвел глаза в сторону — Нази Дарэм переносила свою "казнь" молча, сосредоточенно глядя прямо перед собой так, словно видела нечто, доступное только ей. Кровь стекала по ее коже, пачкая платье, наряды гостей, их руки и лица, и чем бледнее становилась сама Дарэм, тем разительней было происходящее с вампирами преображение — жизнь, переходящая к ним от Нази, делала их движения более плавными, более похожими на человеческие. Землисто-серые изможденные лица светлели, взгляд прояснялся, тут и там под сводами зала уже звучали оживленные голоса — эта ночь, единственная в году, принадлежала им по праву, и «возрожденные» высшие вампиры готовились взять от нее все возможное.

Нази тихо всхлипнула, и граф беспокойно дернулся, словно они, как каторжники, были сцеплены вместе общими кандалами, так, что малейшее движение одного мгновенно отражалось и на другом.

Впрочем, как отчетливо понимал Герберт, в какой-то степени так оно и было. Разве что кандалы эти были ментальными и, судя по поведению его отца, куда более прочными, чем могло показаться со стороны.

Юноша попытался убедить себя, что этот бал мало чем отличается от тех, в которых он за годы своего посмертия успел поучаствовать, однако чувство, что сейчас все они заняты чем-то тошнотворно омерзительным и постыдным, никак не желало исчезать. Это острое ощущение извращенности происходящего вызывало желание оказаться подальше и от сияния хрустальной люстры, и от трелей настраиваемых в преддверии танцев скрипок, и от самих гостей, поправляющих наряды и ведущих светскую болтовню.

И все эти чувства были Герберту знакомы куда лучше, чем ему бы того хотелось. Они тянули его назад, в то время, когда ему по-настоящему было девятнадцать и он сам делал первые шаги по дороге вечной жизни. В то время, когда жгучее желание крови и панический ужас перед происходящим сплетались внутри него в тугой узел, заставляя руки дрожать не то от жажды, не то от отвращения.

Одни и те же лица, одни и те же бессмысленные разговоры, одни и те же мелодии — у музыкантов просто не было времени, чтобы разучить новые. Праздник, на котором в веках изменялось лишь одно — жертва.

Вампиров, еще не утоливших собственный голод, оставалось все меньше, и Герберт с облегчением подумал, что через несколько минут все закончится, безжизненное тело Нази Дарэм вынесут из зала, и можно будет хотя бы попытаться сделать вид, что все идет своим чередом. Отвернуться малодушно от пролившихся на каменный пол алых капель, спрятаться за фальшивой улыбкой и сосредоточиться на веселье в обществе какого-нибудь вампира посимпатичней. Лучше всего — облаченного в бледно-голубую ливрею Ренье, некогда бывшего пажом при дворе Наполеона.

Занятый своими мыслями и так некстати всплывшими на поверхность, давно, казалось бы, улегшимися переживаниями, молодой человек даже не понял, в какой именно момент его отец сорвался с места, не пройдя по полу бальной залы, а просто шагнув сквозь пространство. В одну секунду он, напряженно застывший, стоял в шаге от Герберта, а в следующую уже оказался рядом с Дарэм, к плечу которой приник губами последний из не успевших насытиться вампиров.

— Довольно, — повелительно бросил граф и, едва ли не оттолкнув облаченного в тусклый мундир корнета австрийской кавалерии юношу, торопливо склонился над уже не подающим никаких признаков жизни телом, впиваясь зубами в и без того истерзанную шею. Герберт недоуменно нахмурился, пытаясь понять, что, собственно, происходит, однако Кролок, кажется, пояснять свои действия вовсе не собирался. С легкостью подхватив Нази на руки, он обвел своих «подданных» непроницаемым взглядом и спокойно сказал: — Трапеза окончена, господа и дамы: наша гостья мертва. Надеюсь, сегодняшнее угощение пришлось вам по вкусу. Я рад видеть, что кровь восполнила ваши угасающие силы, и вы готовы веселиться до рассвета, который сегодня наступит не скоро. Я же, в свою очередь, по сложившейся традиции, вынужден ненадолго вас покинуть.

Чуть склонив голову в вежливом, исполненном достоинства полупоклоне, фон Кролок размеренным шагом покинул зал, и Герберт, обязанностью которого было развлекать гостей в отсутствие отца, махнув рукой на всякие правила приличия, поспешил следом, на сей раз категорически не желая оставлять графа наедине с его ежегодными «заботами». Молодой человек всерьез опасался, что обезглавливание фрау Дарэм не пройдет для Кролока бесследно.

— Отец! — окликнул он, нагоняя графа уже в холле. — Может быть, на этот раз будет лучше, если я все сделаю сам?

— Камзол новый выпачкать не боишься? — не оборачиваясь и не сбавляя шага, глухо поинтересовался граф. — На столь любимом тобой лавандовом шелке кровь будет смотреться весьма скверно.

— Да и черт с ним, с шелком! — испуганный и взволнованный безжизненным тоном старшего фон Кролока, воскликнул юноша. — Знаю, ты всегда и со всем справляешься сам, но сейчас не тот случай. Прошу тебя, отец, позволь мне помочь. Это уже слишком даже для тебя!

— Слишком? — медленно переспросил граф и, немного помолчав, заметил: — Для меня, Герберт, давно уже нет ничего, что было бы «слишком». Куколь!

Чуть запыхавшийся горбун появился из-за поворота почти сразу же, заставив юношу непритворно вздрогнуть от неожиданности.

— Ты когда это вернуться успел?! — ахнул он.

— Ты сделал все, что я велел? — одновременно с ним осведомился фон Кролок.

— А, аер, — проигнорировав вопрос Герберта, Куколь старательно покивал головой, а затем с явной тревогой покосился на безжизненное тело на руках графа. — Аер?..

— Все в порядке, не стоит беспокойства, — голосом, который, по мнению Герберта, свидетельствовал о чем угодно, только не о «порядке», царящем в его бессмертной душе, отозвался фон Кролок и, остановившись возле входа в собственные покои, попросил: — Не мог бы ты придержать дверь?

Камин все еще горел, так же, как в ту минуту, когда холодная ладонь Нази Дарэм уверенно легла на руку Герберта. На столе лежала раскрытая книга и молескин, испещренный заметками и выписками из древних трактатов по демонологии. Часы мерно тикали на каминной полке, и молодой человек, взглянув на них, с удивлением понял, что с начала праздника прошло всего сорок минут.

— Зачем мы здесь? — сообразив, наконец, что все происходящее совершенно не похоже на обычную процедуру обезглавливания очередной жертвы бала, спросил он у графа, который опустил тело Дарэм на постель. Тонкая мраморно-белая рука женщины неловко свесилась с края кровати, и фон Кролок аккуратно перехватил ее, положив поверх покрывала. Длинные его пальцы бережно прошлись по волосам Нази, убирая со лба растрепавшиеся пряди, разгладили складки сбившегося платья. Вытащив из-за отворота рукава белоснежный носовой платок, граф смочил его в стоящем на столе кувшине и, вновь склонившись над Дарэм, принялся методично стирать следы крови с ее кожи.

— Отец! — так и не дождавшись ответа, повысил голос юноша.

Фон Кролок коротко оглянулся через плечо, и Герберт, впервые с момента окончания общей трапезы, поймал на себе его спокойный, уверенный взгляд.

— Ну, вы, папА, простите за выражение, и тварь! — не глядя, упав в кресло, потрясенно выдохнул юноша.

— Если ты рассчитывал поразить меня своим смелым заявлением, то вынужден тебя разочаровать, — не отрываясь от своего занятия, заметил фон Кролок. — Как раз этого я никогда и не отрицал.

Беспросветная темнота и ознобный холод, идущий, кажется, не снаружи, а изнутри — если загробная участь души человеческой была именно такой, Нази Дарэм смело могла бы сказать, что ожидала от смерти чего-то большего. Или, по крайней мере, хоть немного отличающегося от обычного ее пребывания на Изнанке. Впрочем, пара различий все же присутствовала — тропы под ее ногами больше не было, а там, где раньше Нази отчетливо ощущала мерную пульсацию собственной медленно утекающей жизни, теперь зияла все та же стылая пустота.

Все более растерянная и недоумевающая, Дарэм сделала еще несколько неуверенных шагов в никуда… и со всего размаху провалилась в надежно скрытую от ее взгляда пропасть, стремительное падение в которую окончилось тем, что Нази из одной черноты попала в другую — еще более неуютную.

— Доброй ночи, дражайшая фрау Дарэм, — оглушительно громкий, а главное, прекрасно знакомый голос заставил женщину вздрогнуть. И открыть глаза.

— Черт побери… — болезненно скривившись от хлынувшего в глаза, слишком яркого, по ее мнению, света, простонала женщина и зажала уши руками. — Ваше Сиятельство, зачем вы так кричите? Пожар? Наводнение? Конец света? Мы все умрем?

— Боюсь, последнее в сложившихся обстоятельствах будет довольно затруднительно, — после секундного молчания донеслось сбоку. Повернув голову, Нази обнаружила официального владельца «своей» комнаты, вольготно расположившегося в его любимом — левом, если смотреть от двери — кресле, сейчас, как и в первую ночь ее пребывания в замке, развернутом в сторону кровати. — Однако, насколько мне известно, ничто из перечисленного нам не угрожает, и, в целом, все в порядке. Просто постарайся припомнить, насколько громко звучит мой голос в обычное время. Это должно помочь.

Дарэм нахмурилась, пытаясь осмыслить последнее замечание, и фон Кролок почел за лучшее ей не мешать, молча наблюдая за тем, как выражение недоумения на худом лице Нази постепенно сменяется все более мрачной гримасой. Медленно обведя комнату взглядом, женщина, наконец, сосредоточила все свое внимание на графе, воззрившись на него исподлобья серо-зелеными глазами, которые, в сравнении с перыдущей ночью, казалось, сделались гораздо ярче. Хотя, возможно, дело было в разливающейся по ее коже восковой бледности.

— Какой сегодня день? — тихо, на грани шепота, осведомилась она.

— Сейчас восемь часов вечера двадцать третьего декабря одна тысяча восемьсот девяносто второго года, — все так же любезно просветил свою собеседницу фон Кролок. — Ты «проспала» порядка двадцати часов, не пропустив, впрочем, ничего особенно важного. Хотя, полагаю, известие о том, что юная фройляйн Шагал благополучно добралась до дома и сейчас в компании Альфреда, вероятнее всего, находится на пути к ближайшему городу, должно тебя порадовать. В конечном счете, не к этому ли ты стремилась?

Нази на секунду зажмурилась, отгоняя подступающую к горлу панику, и вновь судорожно прислушалась к собственным ощущениям — холод, пустой промозглый холод, почти привычный в последние два года ее жизни. И все же в чем-то неуловимо иной. Сосредоточиться на этой «инакости» Дарэм мешало громкое тиканье часов на каминной полке. А еще звук капающей воды, скрип раскачиваемой сквозняком неплотно закрытой двери и звон посуды, которую, что-то мурлыкая себе под нос, переставлял Куколь — на кухне, тремя этажами ниже.

— Ты… — с неверием и ужасом глядя на графа, хрипло выдохнула Дарэм: — Что ты со мной сделал?

— Ничего, Нази, — голос фон Кролока по-прежнему звучал абсолютно спокойно.

— Вот именно! — рывком вскочив с постели, женщина набрала в грудь побольше воздуха и что есть мочи завопила: — Ты же, мать твою, слово давал!

— И сдержал его в точности, — поднявшись на ноги и поправив зацепившуюся за ручку кресла полу плаща, уверенно ответил граф. — Я никогда не нарушаю своих обещаний, бесценная моя фрау Дарэм — потому и предпочитаю не раздавать их попусту. Я обещал лично проследить за решением вопроса, касающегося вашей головы, и я за ним проследил. Не моя вина, что вы поняли эти слова по-своему, вложив в них какой-то иной смысл.

— Подлая тварь! — зарычала Нази, и фон Кролок отчетливо увидел, как удлиняются, заостряясь, ее клыки. Не глядя, Дарэм пошарила в пространстве рукой и, наткнувшись на стоящий возле кровати подсвечник, в приливе неистовой ярости и отчаяния швырнула в графа, который, слегка отклонившись в сторону, без труда от него увернулся. Точно так же, как от отправившихся следом книги и кувшина, с прощальным звоном разбившегося о мраморную облицовку камина. — Это был мой выбор, черт побери! Мой!!!

— Во-первых, я уже говорил и готов повторить вновь — выбор в этом замке есть только у меня и, немного, у Герберта, — граф покачал головой и неторопливо обошел кресло, как бы невзначай отгородившись им от новообращенной высшей вампирши. — А во-вторых, Нази, я вполне честно дал его и тебе. Я спрашивал, уверена ли ты в желании окончить свою жизнь именно так, и получил от тебя утвердительный ответ. Что ж, все случилось, как ты хотела — на балу твоя жизнь окончилась. Да, за ней не последовало смерти, однако, право, не припомню, чтобы я заводил речь о ней. Все время, что ты провела в замке, я шел тебе навстречу во всех случаях, в каких это было возможно, я исполнял твои просьбы даже тогда, когда мне гораздо проще было бы отказать, избежав лишних сложностей, — фон Кролок, словно бы находясь в некотором недоумении, плавно развел руками. — Ты просила отпустить фройляйн Шагал? Она свободна. Ты хотела, чтобы профессор и его ученик покинули замок целыми и невредимыми? Они далеко отсюда и пребывают в добром здравии. В конечном счете, я даже позволил тебе расстаться с жизнью ровно так, как ты того пожелала, не став принижать нравственной значимости и ценности принесенной жертвы. Хоть ты, замечу, и переложила груз ответственности за свой выбор на мои плечи, намереваясь отправиться в мир иной, с прискорбным равнодушием оставив меня нести это бремя в одиночестве. Я, милая моя Нази — отнюдь не богадельня, а значит, по итогам должен был получить некую компенсацию за проявленную щедрость.

— Я знала, что ты эгоист, но я даже и представить себе не могла, что эгоизм твой простирается так далеко, — с коротким, полным неподдельной муки стоном Дарэм на мгновение спрятала лицо в ладонях. — Как?! Как ты ухитрился за каких-то паршивых две недели настолько задурить мне голову?.. Я же поверила! Как сопливый адепт, поверила! Я, черт бы тебя побрал, восхищалась тобой... Вот только вампир — он и есть вампир.

— Все именно так, — с неподдельным сочувствием откликнулся фон Кролок и, приблизившись к женщине, мягко проговорил: — Я польщен, что удостоился с твоей стороны какого бы то ни было восхищения, но, как ты совершенно справедливо заметила, я действительно вампир. И никогда не утверждал иного. Знаю, тебе непросто принять новое свое положение и мой поступок представляется тебе крайне эгоистичным. Однако, не находишь ли ты, что то же самое можно было бы сказать и о твоем? Понимая, что ты никогда бы не пошла на это по своей воле и не предала бы идеалов, которым служишь, я сделал все, чтобы смягчить для тебя тяжесть моральных последствий — не будучи поставленной в известность заранее, в своих мыслях и поступках ты была искренней до самого конца. Но теперь, бесценная моя Нази, выбора у тебя и впрямь нет, так что не трать свою ярость понапрасну — случившегося она не изменит. Ты останешься со мной. Не только потому, что я так хочу, но еще и потому, что я нужен тебе, хотя ты, возможно, и не готова согласиться с этим прямо сейчас.

Дарэм запрокинула голову, глядя в лицо графа долгим, пристальным взглядом. Обжигающий ее изнутри гнев отступал, и на его месте оставалась черная, вязкая, хиной горчащая обреченность.

— Я ненавижу тебя, — наконец, тихо, но твердо произнесла она. — Ты прав, даже обезглавливание для меня теперь не больше, чем приговор к бессрочному заключению на Изнанке, но и оно было бы куда лучше того, что сделал со мной ты. Я еще не знаю, как именно решу эту проблему, но даю слово — о своем решении ты пожалеешь.

— Очень может статься, Нази, — фон Кролок абсолютно серьезно кивнул. — Хотя я, признаться, придерживаюсь иного мнения. Впрочем, теперь в нашем распоряжении имеется огромное количество времени, чтобы узнать, кто, в конечном счете, окажется прав. А теперь прости, я вынужден ненадолго тебя оставить. Учитывая обстоятельства, нам все же придется выйти на охоту вне графика.

— Учитывая обстоятельства, я, Ваше Сиятельство, предпочту сдохнуть с голоду, — донеслось ему вслед.

— А я предупреждал, что она будет не в восторге от твоего самоуправства! — граф даже не удивился, увидев привалившегося к стене напротив дверей в его комнаты сына.

— Надо полагать, без твоих предупреждений я ожидал бы, что она падет мне на грудь, заливаясь слезами благодарности, — Кролок хмыкнул и уже в сопровождении подстроившегося под его шаг Герберта двинулся в направлении собственного кабинета. — Ее реакция на подобного рода перемены вполне естественна. Однако со временем ее взгляды могут несколько перемениться, а времени у нас с фрау Дарэм, как я ей только что сказал, и впрямь предостаточно.

— Не опасаешься, что твоя хладная возлюбленная ударится в бега, унося ноги подальше от твоей опеки? — с неподдельным любопытством поинтересовался молодой человек. Как раз он, как никто другой, знал, каким настойчивым, последовательным и терпеливым при желании способен быть его приемный отец.

— Ты удивительно невнимателен, Герберт, — бросив косой взгляд на юношу, граф удрученно покачал головой. — Именно мой укус стал для фрау Дарэм смертельным. Забрав последнюю каплю ее жизни, технически я стал тем, кто обратил Нази в вампира, а значит, как и в случае с тобой, я всегда буду знать, где она и что с ней. Далеко не уйдет.

— Ты до отвращения предусмотрителен, отец, — закатив глаза к потолку, виконт шумно вздохнул. — И это я еще тактично умалчиваю о том, что ты жестокий, эгоистичный деспот и тиран! Впрочем, если уж говорить откровенно, то она и сама…

— Личностные качества фрау Дарэм меня полностью устраивают, — перебил своего наследника граф. — И прежде, чем ты произнесешь еще хоть слово, учти — Нази все отлично слышит и вполне способна использовать сказанное против тебя.

Фон Кролок усмехнулся, услышав, как в своей комнате злобно чертыхнулся последний, тридцатый по счету, вампир.