Re animae (гет)

Огни, огни заполняли Большой Зал — на стенах горели факелы, на столах и в больших люстрах — свечи, по углам расставлены были керосиновые лампы. Конечно, немного не хватало звездного неба над головой, но каменный сводчатый потолок был высок как само небо. Большие длинные столы были накрыты, как всегда, на четыре факультета, но все перемешались — рядом со слизеринцем сидел гриффиндорец, который что-то нежно объяснял хаффлпаффцу, а за этим разговором наблюдал задумчиво ученик из Равенкло.

Джек подвел Гермиону к преподавательскому столу и отодвинул стул. Северуса не было, а по правую руку сидел Бернард. Он встал и чуть наклонил голову, потом посмотрел исподлобья голубыми сверкающими глазами и широко улыбнулся:

— Мисс Грейнджер, вы очень красивы, но сегодня вы просто ослепительны.

— Спасибо, Бернард, — смутилась она, — вы не знаете, где Директор?

— Нет, не знаю, но он говорил, что задержится. МакГонагалл откроет праздник. Я могу рассчитывать на танец?

— Да. С удовольствием.

— Но почему вы краснеете?

Гермиона смело взглянула в его глаза.

— Потому, что вы нравитесь мне. Я просто не успела в вас влюбиться… — сказала она и задумалась: «Зато успела влюбиться в другого. Потому что решила…нет, сначала влюбилась, а потом решила, что он того достоин — загадочный, угрюмый, саркастичный Северус Снейп. Он бывает совсем другим. И мне жаль…»

— О ком вы задумались? — прервал ее умствования Бернард.

— О ком?

— Да. С таким лицом думают о ком-то, а не о чем-то. Пожалуйста, садитесь. Я буду вашим верным рыцарем. Смотрите, как расстарались сегодня на кухне. Мы всю неделю даже и не мечтали о таком изобилии. Но сначала послушаем профессора МакГонагалл.

Минерва поднялась над преподавательским столом и показалась Гермионе еще выше, чем она была тогда, когда девушка только поступила в Хогвартс. Как по мановению руки наступила тишина. Гермиона видела глаза, устремленные на Минерву. Они ждали и спрашивали. Они восхищались и предвкушали. Глаза учеников Хогвартса. И Минерва начала говорить. Краткость не входила в число ее добродетелей. Она говорила о том, что у Хогвартса сейчас не лучшие времена, но все непременно наладиться. И они верили ей. Она говорила, что гордится теми, кто не сдается и мужественно терпит лишения. Теми, кто улыбается, когда грустно, и теми, кто смеется, когда хочется плакать. Теми, кто сражался с крысами и теми, кто ждал в домике Хагрида, держась изо всех сил, чтобы не ринуться на помощь. Теми, кто мыл полы в коридорах и теми, кто помогал на кухне домовым эльфам, теми, кто тихо сидел на уроках и слушал так, как никогда не слушал раньше. Теми, кто перестал делить мир на чистокровных и грязнокровок. А потом Минерва замолчала на несколько мгновений и продолжила, голос ее был спокоен и горек. Она сказала, что завтра утром все ученики идут в Хогсмид. Что сегодня нужно собрать вещи. Что завтра Хогвартс будет закрыт. Она ждала криков, слез и протестов, но все молчали. Молчали и переглядывались, будто решали, кто из них заговорит первым. Гермиона не понимала, почему решили объявить об этом перед праздником. МакГонагалл продолжила с гордой улыбкой на тонких губах: «Танцуйте до упаду, ешьте до отвала и знайте, что это последний осенний бал… в этом году, и верьте, что мы обязательно встретимся в следующем». И Гермиона не удивилась, когда попросил слова Джек. Он подбежал к преподавательскому столу и стал у края, рядом с ней. И столько в нем было спокойной силы и уверенности, так изгибались его живые губы в попытках удержать смех, что сердце Гермионы исполнилось восхищения. А Джек показал руками — тише, тише, и сказал:

— Я много говорить не умею. Но как-то неправильно это выходит, что вы, взрослые, все всегда решаете за нас. Вот чего ради я должен покидать Хогвартс? Он стоит? Живет? А? — зал взорвался криками. — Квиддич? Что квиддич? Я могу без него прожить. Велика забава! Да и вся форма крысами покусана. Я без Хогвартса жить не смогу. Волшебный он или нет. А потому я остаюсь… — все загалдели и нескоро успокоились. И МакГонаггал смотрела на Джека с восхищением. — И пусть приходят из Министерства и попробуют меня тут без магии поймать. Я никого не призываю, но те, кто хочет, оставайтесь. Ох, и трудно же нам придется! — Джек озорно улыбнулся и мотнул головой. — Но я жаловаться не буду. И сегодня, сегодня — не последний наш день в Хогвартсе, и только один из многих праздников. А теперь, — и он махнул рукой, — к столам. Как говорила многоуважаемая профессор МакГонагалл — ешьте до отвала!

И Джек пошел к своему месту, провожаемый дружескими похлопываниями, тычками, объятиями парней и даже поцелуями восторженных девушек. Зал галдел, смеялся и кричал:

— Я тоже остаюсь!

— И я! К Мерлину это Министерство!

— Так они меня и поймали!

А Гермиона думала: пусть поговорят и покуражатся. Завтра будет новый день. И младшие… младшие не смогут удержаться, если в Хогвартс приедут родители… Но, если кто-то останется в Хогвартсе, то она останется вместе с ними. Один Джек стоит того, чтобы остаться. И Северус, которого все нет и нет.

А ребята, окончательно развеселившись, подбрасывали в воздух профессора Флитвика, потому что он был самым маленьким и легким. Профессор МакГонагалл не располагала к подкидыванию к потолку — она была дама солидная и смотрела строго. Вектор и Синистра выглядели испуганно и руками вцепились в стол. Ну а о том, как подкинуть Хагрида, никто и не думал.

А потом Гермиона с удовольствием ела сочный бифштекс и индейку с поджаренной корочкой и ароматом тимьяна. Картошку и йоркширский пудинг с луковой подливой. И яблочный пирог, тепло пахнущий корицей. Она пила глинтвейн и сливочное пиво. И, правда, наелась до отвала так, что на еду смотреть не могла. И даже глинтвейна уже не хотелось.

Северуса все не было, и Гермиона начала беспокоиться, как все вдруг дружно закричали, увидев Гарри Поттера, толкавшего перед собой тележку с магнитофоном и большим аккумулятором. За ним шагал улыбающийся Рон с двумя колонками в руках. Восторженно, чуть приоткрыв рты, смотрели Джеймс и Хьюго на своих знаменитых отцов. Столы сдвинули к стенам. Гарри установил магнитофон и колонки, вставил диск, повернулся к залу и крикнул:

— Шотландская джига.

Джек подбежал к Гермионе, предлагая ей руку — Идем же! Бернард вздернул бровь — Джек, ну ты пострел.

И вот они стоят: мальчишки напротив девчонок и юноши напротив девушек. Гермиона смотрит Джеку в глаза, а он одобряюще улыбается ей. Заиграла музыка. Шаг правой, шаг левой, прыжок, и Гермиона касается предплечьем руки Джека. Два шага назад, два прыжка. Как незатейлив, но как красив и зажигателен был этот танец. Как пело в душе у Гермионы, когда они под крики и хлопанье остальных, прыжками кружились внутри строя. И остановились, чуть запыхавшись в начале ряда. И хлопали следующей паре, разойдясь друг от друга подальше, потому что это был Хагрид с Синистрой. Потом пронесся раскрасневшийся Бернард с милой слизеринкой, его пшеничные волосы растрепались, и двигался он ловко, движения его были отточены и экономны. И тут Гермиона увидела Снейпа. Она не заметила, как он пришел. Северус сидел за столом, низко наклонив голову, будто прятался от чужих взглядов. Гермиона схватила Джека за руку: «Извини, спасибо, Джек». Она села рядом со Снейпом, глянула взволнованно:

— Северус, что случилось?

— Ничего. Я просто устал. Возьми свой бокал.

— Хорошо.

— Твое здоровье, Гермиона.

Она кивнула ему, с тревогой всматриваясь в его лицо — он и правда устал — выглядел старше своих лет, глубже залегли морщины по углам рта и между бровями. И глаза смотрели устало.

— Не стоит со мной сидеть. Иди танцевать. Мне нравится на тебя смотреть.

И Гермиона не стала спорить со Снейпом, а закружилась с Бернардом в вальсе, и он весь танец смешил ее так, что она поминутно запиналась и сбивалась с такта. Потом была очередь Гарри. Глава Аврората совсем не изменился, он для нее так и остался тем самым Гарри Поттером из детства. Старые джинсы, потрепанные кроссовки, черные взъерошенные волосы и зеленые глаза. Они ничего не говорили, ведь так хорошо знали друг друга, что слова были уже не нужны. А потом ее пригласил неуклюжий Рон. И не он вел Гермиону в танце, а она его.

— Миона, ты не думай, я умею, мне просто очень неуютно и я смущаюсь.

— Почему, Рон? Ты снова скромный подросток?

— Нет. Я боюсь, что Снейп во мне дыру прожжет.

— Брось, Рон, зачем ты ему нужен.

— Как знать. Может, я что-то ему сделал плохое да забыл, а он помнит.

И они с Гермионой расхохотались, и смех, и крики, и шарканье подошв, и музыка наполняли высокий каменный зал. Они танцевали и танцевали — вальсы и джиги, и контрдансы, и кто что умел, и кто как мог. За столом сидел только Северус, да под столом — миссис Норрис. И Гермионе стало обидно за Снейпа. И жаль его, человека, что не терпел жалости. И которого, казалось, вполне устраивало одинокое сидение за столом. Гермиона выбралась из толпы и встала перед ним, так заразительно улыбаясь, что и он не сдержался и улыбнулся ей. Он встал, обогнул стол и оказался с ней рядом.

— Мисс Грейнджер, милая Гермиона, разреши пригласить тебя на танец.

Она так на него посмотрела, как никто не смотрел раньше, и Северус почувствовал неудержимое желание немедленно провалиться в свои возлюбленные Подземелья. Это был ее вечер, ее бал, а он не хотел ее обижать… Чертовы благие намерения…

Прозвучали первые такты медленного вальса, и все расступились, пропуская Гермиону с Северусом. Мир, определенно, сдвинулся с места. Они застыли друг напротив друга, и Гермиона смотрела сияющими глазами на Снейпа. И он растерял всю свою невозмутимость, он был здесь — в Большом Зале Хогвартса, но душа его неслась куда-то ввысь. Они танцевали сначала одни, потом среди других пар, и Гарри, кружа в вальсе своего бывшего декана, подмигнул Гермионе. Северус чувствовал, как податлива она в его руках, как легко с ней танцевать, как предугадывала она каждое его движение, и он смотрел, смотрел на нее — высокие скулы, окрашенные румянцем, чуть приоткрытые губы, которые так хотелось поцеловать, быстрый стук ее сердца, что обгонял его собственный… И почему он задумал сказать это в тот самый момент, он не знал. Северус чуть наклонился к ней и решительно произнес:

— Ты уедешь завтра из Хогвартса, Гермиона.

Она непонимающе смотрела на него.

— Почему, Северус?

— Твоя помощь больше не нужна здесь.

— Но ты?

— Я останусь на какое-то время.

— Тогда я останусь с тобой.

— Нет. Ты так и не научилась меня слушаться — ты уедешь завтра из Хогвартса.

— Моя помощь не нужна здесь? Или я не нужна тебе?

— Гермиона, если это тебе поможет — ты не нужна мне. И я все-таки тебе благодарен.

— Спасибо, профессор Снейп, — она храбрилась из последних сил. Мерлин, отчего же так больно где-то внутри, что слезы выступают на глазах? — Нужно отметить — с благодарностью, верно? — вы выбрали прекрасный момент, чтобы сказать мне это.

— Ты злишься, это хорошо. Тебе, правда, больше нечего здесь делать. И я уеду из Хогвартса, и мое волшебство вновь ко мне вернется. А ты… ты так и останешься магглой. Мы слишком разные. О чем мы будем с тобой говорить за пределами Хогвартса?

— Ну да, ты прав, как всегда прав. Не о чем нам с тобой разговаривать.

— Уходи, Гермиона.

И диск заело в магнитофоне, и все остановились, и эти резкие свистящие звуки вдруг отрезвили Гермиону, они как-то странно подходили к тому, что творилось у нее на душе. Все вокруг нее перевернулось, не успев устояться. И она снова была никому ненужной. Она не смотрела на Северуса. Чуть подержалась за его руку и отпустила ее. И ответила на приглашение Джека. Но взгляд ее был пустым.

Северус не стал мелодраматично застывать в центре зала с невозмутимой миной. Он прошел к столу и продолжил пить остывший уже, приторно сладкий глинтвейн. Он, может быть, отыщет ее. Когда-нибудь… Это не составит труда. Но сейчас — это единственный способ выставить ее из Хогвартса. На любви далеко не уедешь, а вот на ненависти и злости — еще как. И он вдруг вспомнил Дамблдора, тот тоже любил прикрывать все благими намерениями. А выходило, выходило по-всякому. Но он никогда не забудет ее ликующее лицо, когда он пригласил ее на танец, как не сможет забыть и ее взгляд, такой пустой и равнодушный, с которым она смотрела потом сквозь Джека…

Гермиона уходила из зала с расправленными плечами и гордо поднятой головой. Джек вел ее за руку. Рон метнулся было за девушкой, но Гарри остановил его: «Не нужно, Рон, правда, не нужно». В коридоре она сняла туфли, которые немилосердно натерли ноги, но вот только еще несколько минут назад она этого не замечала. Она шла, и каменные плиты Подземелий приятно холодили стопы. Джек крепко стиснул ее ладонь, и она чувствовала его молчаливую поддержку. Когда они подошли к дверям лазарета, она попросила:

— Джек, найди мне Олли.

И Джек побежал по коридорам, и она еще долго слушала эхо его шагов, а потом открыла дверь и вошла в комнату. Она достала одежду и медленно сняла платье. Взамен — футболка и джинсы. Заклеила пластырем стертые ноги и надела разношенные кроссовки, которые казались мягкими и удобными как вторая кожа. Она все не плакала, будто закаменела. Она просто не разрешала себе думать, но это было так трудно. Что шесть лет в Хогвартсе, что эти несколько дней — пролетели, она и заметить не успела как. Это только в детстве кажется, что сказка будет длиться вечно. Что вечно будут длиться каникулы, что родители вечно будут живы. «Ох, Северус, — вздохнула она, — тебя не в чем обвинить. Да, вот только мне плохо и больно. Я сижу здесь и думаю о тебе. Я буду пить чай и думать о тебе. Я буду лежать в постели и вспоминать твое тепло, твой запах, тяжесть твоего тела, и буду думать о тебе. О наших коротких разговорах. О твоем смехе. Буду думать о том, что уже никогда не случится». Она и не надеялась переубедить Северуса. Она не хотела с ним говорить, потому что уже видела, как слова ее не долетают до него, а глохнут и оседают, будто наткнувшись на непроницаемую стену. Ей просто хотелось заплакать. Казалось, это могло помочь.

Гермиона присела и завязала кроссовки, затолкав шнурки внутрь. Она поднялась с корточек и увидела, как аппарировал Олли.

— Добрый вечер, мисс. Вы звали, и Олли пришел.

— Добрый вечер, Олли. Мне нужно попасть на Астрономическую Башню.

— Хорошо. Но, если вас будут искать, что я должен сделать?

— Не говори никому, кроме Джека. И приди за мной через час.

— Хорошо, мисс доктор. Держите меня за руку.

И Гермиона осталась одна на Астрономической Башне. Она оглядела окрестности Хогвартса — линия леса и горы сливались с черным небом. У хижины Хагрида она видела оранжевые всполохи факелов и серебристые росчерки бенгальских огней, а потом в небо с хлопком взлетела красная ракета и разорвалась в вышине алыми звездочками. И еще одна, и еще. И из-за фейерверков не было видно звезд, и Гермиона протянула к праздничным огням руку, ведь казалось, что они совсем близко, и тихо сказала:

«А небеса цвели при нем

Ракетами, как дивный сад,

Где искры, что цветы горят,

И как дракон рокочет гром».

И, наконец-то, расплакалась. Она плакала почти беззвучно и глотала соленые слезы, и чувствовала, как на душе становится легче. Ее плечи подрагивали, и только она начинала успокаиваться, как вспоминала Северуса и снова всхлипывала, утирая нос полой куртки, и размазывала по щекам слезы. Гермиона знала, что должна бороться, но не знала как. Она хотела понятных целей и простых путей, пусть и требующих усилий. Но колотиться головой о стену, на которой написано «Северус Снейп», было бесполезно. Так же, как и попытки вновь обрести магию. Оставалось поблагодарить судьбу за подарок и вернуться обратно. Она снова всхлипнула и услышала знакомый голос:

— Не плачь, Гермиона.

Она резко обернулась и замерла, увидев Дамблдора. Он смотрел на нее ласково и держал на весу свою усохшую руку, поврежденную черным заклятием.

— Не плачь, Гермиона, — повторил он, и она вдруг заметила, что через Дамблдора видны зубцы стен и небо со звездами. Нужно было что-то сказать, и она, все еще всхлипывая, спросила:

— Директор, вы стали призраком?

— Нет, Гермиона, я не жив и не мертв. Я не могу больше блуждать по картинам и не могу перемещаться по замку как призрак. Смотри, — и он отпустил черную кисть и дотронулся осторожно до руки Гермионы, и она почувствовала, будто слабый ветерок защекотал ее кожу.. — Чувствуешь? Она судорожно кивнула.

— Вот так, я материален и не материален одновременно. Мне не нужна ни вода, ни пища. Я чувствую и знаю, что происходит в Хогвартсе, но я и шагу не могу ступить с Астрономической Башни, где я умер.

— Почему?

— Потому что в Хогвартсе больше нет магии. Но то, что теперь здесь происходит, так странно повлияло на меня. Я и воскрес, и не воскрес. Живу и не живу. Честно говоря, я устал от этого. И хотел бы умереть навсегда.

— Но вы знаете, что случилось?

— Знаю. Я знаю. И знает Северус. И знают кентавры. И ты, верно, хочешь узнать? Хочешь узнать, что тебе по силам вернуть магию в Хогвартс? Спасти Волшебный Мир? Хочешь стать избранной?

— Вы шутите? Или вам так здесь скучно, что вы опять пытаетесь вершить судьбы всего мира?

— Нет, Гермиона, ты ошибаешься. Мне давным-давно не хочется ничего вершить. Молчи — ты думаешь сейчас о Гарри или о Снейпе, но помнишь ли ты, Гермиона, что я никогда не лишал их права выбора? Никогда, ибо этого никто не может лишить. Гарри Поттер мог не бороться с Темным Лордом, и не спорь со мной, но смерть — это тоже выбор. Также как и Северус Снейп в юности мог не присоединяться к Пожирателям Смерти и мог не становиться потом двойным агентом. И мог умереть, а мог остаться с Волдемортом. Чтобы ты ни думала про меня, Гермиона, но я никогда, никогда никого не лишал права выбора. И я честно поступаю с тобой: хочешь — иди и попробуй спасти магию, а хочешь — возвращайся в мир магглов. Ведь, если честно, что тебе до магии? Может, кто-то другой справится. Может быть, ведь кентавры никогда не говорят однозначно. Ведь и у тебя может ничего не получиться.

— Ну, и что от меня требуется? — Гермиона перестала всхлипывать и во все глаза смотрела на Дамблдора.

— Иди в Запретный Лес к поляне Кентавров, а потом прими чуть правее. Ты не пройдешь мимо.

— Это там, куда не смогли проникнуть Снейп, Рон и Гарри?

— Туда никто из волшебников не сможет пройти. И не спрашивай меня, что ты должна сделать, потому что я не знаю этого.

— Или не говорите.

— Или не говорю. Но я редко ошибаюсь. В любом случае — я не гоню тебя туда. Но только я знаю, что ты пойдешь. Ведь так?

— Так.

— Потому что ты из тех, кто спасают мир, Гермиона. Из тех, кто способен обо всем забыть и прийти на помощь, чего бы им это не стоило. Из тех, кто потерялся между мирами, из тех, кто стоит на перепутье и согласен порой на все, лишь бы разрубить этот узел. Ты не любишь сомнений и неопределенности. Тебе нужны ясные цели. Тебе нужно совершить что-то такое потрясающее как мироспасение, и на меньшее ты вряд ли согласишься. Потому я и говорю тебе — иди. У тебя может получиться.

Гермиона смотрела на хижину Хагрида и думала: «Может быть, там и Северус, который вряд ли проживет без магии. Там ученики Хогвартса, которые не смогут бороться вечно. Ее ничего не держало в этом мире. Работа? Снейп? Ну уж нет, увольте. Куда лучше — опять спасти Волшебный Мир, ты и мечтать о таком не смела. Как в грустной маггловской драме.

— А если я смогу и вернусь? Моя магия тоже…?

— Нет, Гермиона. Никакой магии. Ты больше никогда не сможешь колдовать.

— Я пойду.

— А я расскажу тебе сказку, вы, дети, все их любите.

«Да, да, дети–супермены с искалеченным детством и необходимостью постоянно делать какой-то выбор. Какой выбор, если моя жизнь и мои убеждения говорят — иди и спасай?» — подумала Гермиона, но промолчала и присела на каменную кладку, приготовившись слушать. Дамблдор был, как всегда, многословен. Тем более, что ему не было холодно, он не нуждался в питье или посещении комнаты Плаксы Миртл.

«Давным-давно, жил волшебник Майкл Трейтор. Родом из Балвери, он был самым сильным магом, каких только знала Шотландия. Он с юности увлекался Темными искусствами, и никто не мог сравниться с ним. По ночам в его доме горел свет — то красные всполохи, то желтые, то синие, и слышались крики и стоны, и люди десятой дорогой обходили тот дом. Говорили, что сэр Майкл связался с Сатаной. Я не знаю этого, но точно известно, что, с некоторых пор, сэр Майкл перестал отбрасывать тень… Он не был добрым и не был злым…» — Дамблдор на мгновение замолчал, а Гермиона подумала, что все это очень напоминает шотландский эпос. Ну, да, все события отражаются в сказках. Дамблдор вздохнул и продолжил: «Он не хотел господства над людьми, он хотел узнать все о мире, так как точно знал, что есть единый закон для цветка и человека, для звезды и пламени. Он хотел к другим звездам, хотел увидеть иные миры. Он стремился к чистому знанию. Но чрезмерная жажда знания ведет к падению человека. Майкл узнал, как прорвать ту грань, что отделяла мир волшебника от другого мира. Но тот, другой мир, он был без магии, он был близок нам и, в тоже время, совсем другой. Но Майкл тогда не знал об этом. Он пришел в Великий Лес, от которого сейчас остались только часть — Лес Запретный. На то самое место, чуть правее поляны Кентавров. И там — он точно знал — граница между мирами была самой тонкой. И было волшебство, и до рассвета над лесом сбирались тучи, били молнии, всполохами и сиянием озарялось небо. И у него почти получилось, но ему чуть-чуть, как оно всегда и бывает, не хватило сил. Он не смог проникнуть в другой мир и не смог вернуться обратно. Майкл остался в междумирье. И не там, и не здесь. А в ткани мира зияла прореха, сначала совсем маленькая, но с годами она росла и росла, и к Запретному Лесу стекалась вся магия, и потому так долго стоит Хогвартс, и так много в нем волшебства, и так хорошо он защищен. Об этом знали основатели Хогвартса, и это есть в сказках. Но никто не скажет, почему сейчас прореха между мирами стала расти с такой устрашающей скоростью. Мы скоро останемся совсем без магии. Магия стремится туда, где ее нет. Она покинет наш Мир, и дверь закроется. По крайней мере, я так думаю. И бедный Майкл, что блуждает по тонкому пространству между мирами, верно, так и не найдет покоя. Никто из магов не сможет приблизиться к тому месту, потому что магия пронизывает всю их жизнь, и никакой маг не сможет пройти. И, чем сильнее он, тем тяжелее ему будет».

— Но тогда, если магия исчезнет, что случится с волшебниками?

— Я не знаю. Может быть, они просто лишаться волшебства. Может быть, умрут.

— Я пойду. Я пойду прямо сейчас.

— Иди, Гермиона. И помни — ты сама выбрала этот путь.

— Я помню.

— Удачи тебе. И можно думать, что все события вокруг случайны, и ты просто влипаешь в них, как муха в мед. Но также можно решить, что все события происходят в мире для тебя. Для того, чтобы ты стала такой, какой видит тебя Мерлин…

Гермиона отвернулась от Дамблдора, и тот отошел к дальнему краю Башни, а она смотрела на небо, будто искала там ответ на все свои вопросы. Появился Олли. И Гермиона аппарировала вместе с ним к темной кромке Запретного Леса.