Hurricane. "Let it all burn" (гет)

Шипящий голос Волдеморта разносился по всему Большому залу, вестибюлю, по всем этажам, долетал до всех укромных уголков, и был в голове у каждого — Гермиона исключением не стала. Жутко болело запястье с выжженной на ней черной меткой, ее жгло, будто она только что появилась на руке. Девушка вцепилась в плечо Гарри, стараясь удержать себя на ногах, и боясь — снова и снова боясь — за него.

— Герм? — он неожиданно прошептал ее имя у самого уха, и горячим дыханием обжег шею, но она почти прыгнула к нему в руки, скрещивая на спине ладони — Гермиона чувствовала, что теряет его, время, свою душу, теряет всякую связь с внешним миром, путеводной нитью с которым служил именно Гарри. Он замер на мгновение, чтобы тут же притянуть ее ближе, еще ближе к себе, как будто знал, что отпустив, уже не вернется.

Не разжимая рук и почти объятий, они вдвоем вошли в Большой зал, где увидели последствия изнуряющей тяжелой битвы. Столько раненых, столько крови — Гермиона, впитавшая в памяти сам запах ее, чуть не упала, чувствуя холодную смерть, осязая ее, видя в глазах студентов — маленькие, беззащитные, страшащиеся даже звуков — взрослые, с потухшим взглядом, с маской боли на лице — подростки, со страхом взирающие на вновь вошедших — что еще преподнесут им, сколько боли еще доставят? Гермионе казалось, что она чувствует все их мысли, что она сама — всеобщий ужас войны. Гарри шел рядом и молчал, а в глазах у него она видела пустую обреченность, но ни за что не позволила бы ему уйти сейчас.

Волдеморт сделал «благородный» жест, давая ему время на размышления, хотя было ясно, как день — Гарри не даст никому больше умирать за себя. Только вот он никак не мог взять в толк, что Гермиона не сможет отпустить его в одиночку.

И тут они увидели Фреда. И Ремуса с Тонкс.

Взгляд Гарри метнулся сначала к рыжему близнецу с застывшей на лице предсмертной улыбкой, как намек на последнюю в жизни шутку, потом скользнул к недвижным телам супружеской пары. Гермиона против воли всхлипнула и уткнулась носом в его плечо, а он только неосознанно ее обнял, позволяя самыми кончиками пальцев прикоснуться к его открытой сердечной ране. Она хотела сказать ему хоть пару слов, хоть что-то, чтобы он почувствовал себя не с умершими, я с ней, живой, но Гарри вдруг резко развернулся и вышел из Большого зала.

— Гарри! Гарри, вернись, не уходи! — было катастрофически опасно отпускать его куда-то — она знала — ибо после предупреждения Волдеморта и увиденных смертей Гарри мог решиться на отчаянный шаг и уйти в Запретный лес. Гермиона метнулась за ним к дверям, но чья-то рука дернула ее обратно.

— Дай ему побыть одному, — довольно грубо сказал Рон, в глазах которого все еще стояли слезы. Она снова издала звук, похожий на плач, и бросилась к нему на шею.

— О, Рон, мне так жаль! — Гермиона почувствовала его теплые руки на своей спине и участливо, как сумела, погладила его по рыжим волосам. Она не могла выразить ему свое горе, не могла даже представить себя на его месте, и, к своему естественному эгоизму, не хотела даже понимать, каково это. Только вот навязчивые мысли о назревающей погибели всего, что она знает, не давали покоя. Что-то грызло ее изнутри, какие-то смутные догадки, предположения, собственные страхи и ночные кошмары, пережитое мгновение смерти, мучения, отчаянное желание знать правду обо всем, что сейчас творится вокруг, и о Гарри — больше всего.

Гермиона боялась признаться самой себе, что она, как раз, понимает, в чем кроется его загадка, но не дает этой мысли сформироваться даже в сознании, а уж о том, чтобы озвучить ее, и подумать не может! После Тайной комнаты и того, что показал ей крестраж из чаши, она не могла себе даже представить ужас, крывшийся в ее сердце.

Рон отошел к Луне, которая утешила его куда лучше Гермионы, и девушка осталась одна наедине со своими мыслями — те тут же метнулись к дверям, в которые недавно вышел Гарри. Она видела его поникший взор и пустой взгляд, будто слепые глаза и такую черноту в них, что никакой свет уже, казалось, не смог бы ему помочь. Это пугало. Гарри мог позволить себе отчаяться и не думать ни о ком, кроме себя — уйти в лес и там вершить судьбу, оставив Гермиону стоически махать ему вслед платочком.

Она не могла позволить случиться этому.

— Гарри! Гарри Поттер! — Гермиона выбежала в вестибюль, крича во всю силу своих легких. Его не было видно: ни у лестницы, где она надеялась застать его, сидящим на ступенях, ни у полуразрушенных главных дверей, смотрящего вдаль, ни у колонн. Сердце от страха подпрыгнуло в горло. Его не было. Его. Не. Было.

Гарри не мог уйти к Волдеморту. Он не мог просто взять и бросить ее. Не мог, он не посмел бы! Паническая мысль снитчем заметалась в больном испуганном мозгу, пока Гермиона искала глазами черную шевелюру Поттера и все еще отказывалась принимать как данность факт его исчезновения. Она оббежала вокруг вестибюля не один круг, выбежала на улицу, замечая на востоке краснеющее рассветное солнце, вернулась обратно, вбежав по ступеням на второй, третий этажи, спустилась обратно к дверям. Гарри исчез, и это была ее вина — она позволила ему скрыться со своих глаз, потеряв из виду, и теперь могла лишь заламывать руки.

— Гермиона, что такое? — из Большого зала вышел Рон, имеющий совершенно нездоровый цвет кожи, и остановился рядом с ней, пребывающей сейчас в плену своей истерики.

— Он ушел, Рональд, уше-ел! — Гермиона не сумела даже заплакать, ее била крупная дрожь, и все внутренности снедало чувством вины, боли и страха. Она схватилась за голову. — Гарри ушел в лес за Ним, Рон, он ушел!

— Успокойся, Гермиона, не мог он уйти, ничего нам не сказав, — произнес Уизли, останавливая ее очередной вопль и зажимая рот рукой. — Сядь.

— Но Гарри...

— Грейнджер, ради Мерлина, — устало рыкнул Рон и силком усадил ее на ступени главной лестницы. — Я уже говорил тебе, что Гарри не уйдет по одной простой причине: у него тут остаешься ты. И пока он не решит, что делать, он не отпустит тебя далеко, правильно?

Гермиона кивнула, больше не доверяя надломленному голосу. Рон вздохнул, беря ее руки в свои, и этот простой жест заставил ее успокоить нервы.

Правильно, Гарри не может уйти, ничего ей не сказав, и не услышав главных слов от нее. И, в конце концов, он не посмеет сбежать, оставляя ее за бортом, ну уж нет!

Упрямство волной поднялось внутри нее, достигая истеричного мозга, и Гермиона топнула бы ногой для верности, если бы не сидела и не грела свои руки в теплых ладонях Рональда. Когда Гарри придет и увидит ее, она скажет, что пойдет с ним. Абсолютно точно. И на этот раз, так же, как и в Гринготс, в Малфой-мэнор, в сотню других опасных мест, она пойдет с ним.

Позади них раздалось тихое шарканье, и Гермиона резко обернулась, ожидая увидеть... мрачного до невозможности Поттера. Таким он предстал ее взору впервые — за все время их странствий, за все семь лет, она не видела в его глазах такой обреченности и муки.

— Гарри! — голос хрипел от недавно пережитой паники, но Гермиона, не обращая на это внимание, вскочила на ноги. Рон поднялся следом. — Я думала, ты ушел.

— Слава Мерлину, Гарри! — согласно кивнул Уизли. — Гермиона чуть ли не бежать за тобой в лес собиралась.

Она смотрела на него и не узнавала, и Гарри словно сам видел ее впервые: вглядывался в ее черты, будто старался запомнить каждый миллиметр ее лица; она буквально ощущала на себе пристальный изучающий взгляд зеленых — таких ярких — зеленых глаз в обрамлении длинных ресниц. Так смотрят на солнце слепцы, впервые увидевшие его, отстраненно подумала Гермиона, делая шаг к нему навстречу; так глядят на родителей младенцы, так смотрят в последний раз на уходящих в долгий путь после смерти...

— Гарри? — он почти дернулся от звука ее голоса, взгляд из изучающего стал раненым, и теперь он смотрел на нее так, будто она приносила ему горе.

— Я как раз направляюсь в лес, — плоско объявил он, и сердце Гермионы замерло на целый вдох, а потом ухнуло в колени.

— Ты не можешь... — сказал вместо нее Рон, но Гарри только мотнул головой, спускаясь по ступеням. Теперь на Гермиону он не смотрел вовсе — не будь это так мучительно больно, она бы не обратила внимания.

— Я должен, — сказал он надломленным голосом.

— Нет, — возразила Гермиона, оказываясь рядом с ним и беря за руку. Гарри сморщился, будто она была прокаженной. — Ты никому ничего не должен, не усложняй ситуацию...

— Да все просто, Гермиона! — заорал он ей прямо в лицо. — Все до безобразия просто! Ты и сама догадываешься, почему я слышу Его крестражи, в чем причина нашей связи, почему он не смог убить меня! Ты знаешь, но не хочешь поверить, я ведь прав, скажи? Ну!

Гермиона отшатнулась, в глазах стояли слезы, и она изо всех сил сопротивлялась его словам. Что бы он ни узнал за эти несколько минут, это не принесет ей ничего хорошего — оттого и верить не стоит. Бессознательный защитный механизм сейчас был последним оставшимся барьером, не дававшим ей открыть глаза на мучительную правду. Она не хотела верить в это.

— Все просто, Гермиона, — вновь сипло повторил Гарри, отпуская ее руки и отступая назад, к выходу. Рон стоял за их спинами и молчал — а что было говорить, когда все до боли ясно?

— Я пойду с тобой, — сквозь ледяной ком в горле сказала Гермиона, вложила в свои слова всю уверенность, которая у нее была.

— Ни за что.

— Я пойду с тобой, Гарри.

— Нет! — снова закричал он, глаза смотрели уже не с болью — со злостью даже, ненавистью, но ни один мускул на ее лице не дрогнул. Теперь она знает горькую правду, и ни одна сила в мире не заставит ее отпустить его одного.

— Я никогда не хотел, чтобы кто-то умирал из-за меня, — вдруг тихо-тихо сказал Гарри, когда она почти открыла рот в желании отстоять свою точку зрения. — Теперь это только моя война. И ты не должна даже рядом со мной стоять.

Гермиона тряхнула головой, не желая слушать очередной благородный бред очередного порыва героизма.

— Ты всегда был один, Гарри, — запальчиво начала она, — всегда в одиночку справлялся с Ним. Я провожала тебя, когда ты шел за Философским камнем, не смея останавливать и ждать подмоги, я провалялась полгода в больничном крыле, пока ты убивал Василиска — а тебе было двенадцать! Ты в одиночку боролся с дементорами, пока я падала в обморок от страха. Ты был на кладбище, видел Его возрождение — один, Гарри! — а я сидела на трибунах и просто ждала. Он вселился в тебя, измывался над тобой, а я снова была в отключке — и ты меня спас, а не я! Весь прошлый год ты был один, а в этом ходил с медальоном на шее — сколько, Гарри?! — она выдохнула, стирая с лица бегущие слезы. — Не заставляй меня смотреть тебе в спину, Гарри, довольно. Я не могу отпустить тебя одного. Какими бы не были последствия.

Он смотрел не нее, а сам просчитывал, какими путями сможет ее обмануть — Гермиона видела эти мысли в его глазах. Раньше она могла прочитать по ним все, о чем он думал, но именно сейчас заметила что-то новое, чего раньше не могла видеть — и это сбивало с толку.

— Нет, Гермиона, — наконец, объявил Гарри. — В этот раз ты никуда не пойдешь. А если вдруг решишься, — добавил он, прерывая любые ее попытки возразить, — Рон наложит на тебя Петрификус.

— Гарри, нет, пожалуйста...

— Хватит, Гермиона, прошу! — взмолился он, заставляя ее умолкнуть. — Я больше не хочу доказывать тебе силу своих слов. Убейте змею, а я попробую...

Он не договорил, тяжело выдохнул, отвернулся от нее — Гермиона чуть не задохнулась от этого зрелища — и сделал несколько шагов к дверям. Она снова видела его спину — как в свои двенадцать лет, четырнадцать, пятнадцать и шестнадцать — как наяву из года в год и в своих кошмарах — как всегда.

Он уйдет. Он уйдет, и она ничего не сможет с этим поделать, никак его не остановит — не в силах будет! Он исчезнет, и не этот раз она не проснется в слезах на своей подушке или у него под боком, потому что это — реальность.

Возможно, она видит его в последний раз. Возможно, завтра не наступит ни для него, ни, как следствие, для нее, и эта минута — ее последний шанс. Гермиона понимала, что если она не скажет ему сейчас, то не скажет уже никогда.

— Гарри! — она сорвалась с места, преодолела нарастающее между ними расстояние, пресекая попытки Рона обездвижить ее, — Гарри обернулся, и Гермиона, наконец, поняла, что значит его больной взгляд, но больше не видела его, потому что изо всех своих оставшихся сил впилась в его губы с отчаянным поцелуем.

Руки, его крепкие надежные руки, замершие на долю секунды, вдруг оживают, вцепляясь в нее мертвой хваткой, путаясь в ее волосах. Гермиона сквозь шум в ушах и бешено бухающее сердце чувствует его пальцы на своих влажных от слез щеках, ногтями впивается ему в спину, шею, затылок, притягивает ближе, еще ближе. До боли — своей? его? — кусает горячие сухие губы, влажный язык, втягивает его в себя, и только отчаяние движет ею — растворить в себе, не дать уйти! Гарри стонет ей в губы, и она чувствует, что их желание — едино, бессилие — на двоих, безысходность — одна.

Гермиона пробует, требует, отвоевывает, а потом вдруг понимает, что уже он — завоеватель и охотник, а она — жертва. На краткий миг Гарри перехватывает инициативу, вырывает из нее заполошный вздох и — отпускает.

Она смотрит в его проникновенные глаза — близко-близко, видно каждый сосуд за стеклами очков — на его распухшие, потрескавшиеся, горячие — обжигающие губы. Гарри молчит, только тяжело дышит и будто не верит ей.

Это служит громким оглушительным сигналом.

— Я люблю тебя, Гарри! — выдыхает Гермиона в его губы, снова целует — мягко, едва касаясь желанного — и делает шаг назад, отпуская себя из манящего плена его рук. Гарри теперь выглядит оглушенным, печальным, подавленным — любым, только не радостным. Как она и подозревала.

— Я тебя люблю, — вновь повторила Гермиона, смотря прямо ему в глаза — чтобы понял, принял, осознал, чтобы помнил там, в лесу. Даже если это ранило его глубже ножа и убило лучше Авады, он должен был знать.

Гарри смотрел на нее еще несколько секунд, потом отвернулся и молча покинул вестибюль через главные двери школы, оставляя позади Гермиону и Рона.

Она все еще чувствовала на своих губах и щеках его прерывистое тяжелое дыхание, и во рту остался привкус соленых слез — своих ли, его — и горечи. В груди болело вырванное с корнем сердце, и зияющую дыру на том месте заполняло безнадежное ничего, бескрайнее, как и ее горе.

Если бы она могла в этот момент соображать, то оценила бы и неприкрытый шок на лице Рональда, и спокойный всепонимающий взгляд подошедшей Луны — но Гермиона стояла к ним спиной, все еще вглядываясь в предрассветную дымку, в которой скрылась спина Гарри. В ушах до сих пор эхом звучал его убитый больной голос, воспаляя лихорадочное сознание, и било громким звоном ее запальчивое откровение.

Неужели нет ничего, что она может сделать?

— Гермиона, стой! — ударил ей в спину жесткий крик — приказ даже! — Рона. — Сделаешь еще шаг, и, клянусь, я тебя обездвижу!

Она только переступила с ноги на ногу и без сил упала на колени — ни кричать, ни плакать, ни биться в истерике она была уже не способна. И если бы не предупреждение Рональда, Гермиона отправилась бы за Гарри, несмотря на его слова.

— Он вернется, вот увидишь, — Луна осторожно тронула за плечо ее ссутулившуюся фигуру, но Гермиона мотнула головой. — Надо верить в Гарри, как он верит в нас, — повторила девушка.

— Он не вернется, Луна, — осипшим голосом прошептала Гермиона, так тихо, что сама едва расслышала свой шепот.

А вот Рон услышал и мгновенно оказался рядом, присел, хватая ее за плечи.

— Гарри крестраж, да? — спросил он, и мысль, бившая в голове Гермионы, тяжелым грузом повисла в воздухе. Рон искал на ее лице хоть намек на то, что это неправда, но девушка молчала, следя за тем, как меняется выражение его глаз. Он не верил, не хотел верить, только все факты говорили ему об обратном, и теперь до него тоже дошел весь этот болезненно реальный смысл.

Рон встал, все еще смотря вперед себя невидимым взором, прислонился к колонне, прикрыл глаза. Плечи его подрагивали.

Гермиона безучастно смотрела на него, чувствуя себя так, словно с нее сдирают кожу. Ее мозг работал отдельно от остального тела, память выуживала из своих глубин мелкие незначительные воспоминания-картинки, подавала на обозрение внутреннему взору, чтобы те били по самым больным ее местам. Она знала, что эти мгновения ожидания будет помнить всю свою жизнь, какой бы короткой она не была.

Вот встает из небытия образ мальчишки, которого она встретила в Хогвартс-экспрессе: он смешно морщит нос и глядит на нее из-за своих больших очков-велосипедов, и этот взгляд пронзительных зеленых глаз так поражает Гермиону, что она думает о них на протяжении всей сортировки по факультетам. Ее обижают на родном Слизерине, куда маглорожденная девочка попала совершенно случайно, будто Шляпа просто решила жестоко над ней пошутить, — и все тот же мальчуган, который вроде как и не должен обращать на нее внимание, ведь он окружен своими однокурсниками каждый день и час, протягивает ей руку дружбы. «Мне кажется, что судить о человеке по происхождению неправильно». Гермиона хочет грубо ему ответить, что он ничего не понимает, ведь сам он — Гарри Поттер, мальчик-который-выжил, герой своего времени и, к тому же, чистокровный волшебник с Гриффиндора. Но он протягивает ей руку с простыми словами: «Будем дружить?». И Гермиона не может ему отказать, ведь это первый раз, когда кто-то добровольно предложил ей подобное.

«Ты, наверное, очень умная и все знаешь. Профессор Макгонагалл ставила нам тебя в пример», — раздается в голове Гермионы детский мальчишеский голос Гарри.

«Я не такой великий, как ты...»

«С возвращением! Мы бы не справились без тебя, это уж точно!.. Не верь Рону, я не смотрел на тебя пристально, пока ты спала, он просто дурак и выдумывает. И уши у меня не красные, понятно, Симус?!»

«Я видел отца, Гермиона! Это был он, я уверен, он прогнал дементоров от Сириуса! Ты не могла этого видеть, потому что упала в обморок! Ой, а ты в порядке?»

«Нехотелабытыпойтисомнойнабал! Мерлин, не заставляй меня повторять это еще раз!.. Не смейся! Это не ты выставляешь себя полным идиотом перед девчонкой! Да, я знаю, что ты девочка, я не слепой, Гермиона! Великие Основатели, соглашайся уже, иначе я передумаю!»

«Ты хочешь, чтобы я учил всех ЗОТИ? Гермиона, я же не учитель, давай лучше ты сама!.. Вы не можете понять, каково это: когда ты на волосок от смерти и знаешь, что никого нет рядом, или когда твой друг умирает у тебя на глазах, а ты никак не можешь спасти его — вы не можете знать, что это такое!»

«Что с тобой происходит, Гермиона? Не увиливай от ответа, мне надоело, что ты даже не смотришь в мою сторону, словно это я во всем виноват!.. Что бы там ни было впереди, обещаю, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе. Пожалуйста, не уходи снова. Я... я скучал по тебе.»

«Будем дружить?»

Гермиона почувствовала во рту медный привкус собственной крови и поняла, что прокусила губу — только тогда она ощутила себя в Хогвартсе, перед главным входом, все еще сидящей на коленях, а не в своих глубоко зарытых воспоминаниях. Детский голос все еще звучал в ее ушах, и за одну сотую долю секунды перед ней пронеслось то, казалось бы, далекое мгновение перед лучом Авады Гойла.

Тот детский смех, эхом отразившийся в ее мыслях — она вспомнила, где и когда его слышала, узнала до мельчайшей слабой нотки. И вновь перед ее взором замелькал смеющийся ребенок, и у него были черные вихрастые волосы и теплые глаза, и он был так одновременно похож и не похож на Гарри, словно кто-то мастерски вылепил по нему фигурку, добавив какие-то черты, и в этих деталях Гермиона случайно узнала себя.

Было ли это видением или просто мгновенным отчаянным желанием ее сердца — Гермиона не знала, и в этот момент ей так хотелось заглянуть в то таинственное Зеркало Еиналеж, чтобы понять правду.

— Мадам Помфри не справляется, кажется, ей нужна помощь, — Луна так некстати выдернула ее из собственных мыслей, и образ мальчишки растаял, оставляя после себя заливистый смех. Гермиона поморгала — на задней стенке век высветилась его детская улыбка и карие — карие! — глазенки.

— Вставай, — коротко бросил Рон, силком ставя ее на ноги. Гермиона покачнулась, но вовремя схватилась за предложенную руку Уизли. Он окинул ее беглым взглядом — в голубых глазах застыло что-то неживое, словно сам взгляд Гарри отпечатался в нем — и повел в сторону Большого зала. На вопросительный жест Гермионы он лишь мотнул головой. — Там очень много людей, которым требуется наша помощь. Пока не вернется Гарри... — Рон замялся, передернул плечами и продолжил, — пока он не вернется, змеи нам не видать. А сидеть без дела в такое время не годится.

Гермиона вновь поразилась тому, как быстро он повзрослел и возмужал — такой Рон Уизли предстал перед ней во время войны впервые, и она на несколько мгновений почувствовала себя в безопасности.

А события не стояли на месте, и люди, не знавшие, что именно в этот момент вершится история, продолжали залечивать раны и прощаться с погибшими. Рон скривился, глядя на свое семейство, столпившееся у постамента директора над телом мертвого Фреда, Луна сжала его руку, и Гермиона отвернулась — почему-то смотреть на все это было так больно, что хотелось снова заплакать.

Мадам Помфри действительно не справлялась и бегала от одного истекающего кровью студента к другому, с перебитой ногой, профессор Слизнорт пытался влить в кого-то кровевосстанавливающее, а Флитвик сооружал носилки. Гермиона вздохнула, набрала в легкие побольше воздуха для хотя бы видимой храбрости, и шагнула к Макгонагалл.

— Профессор, я могу чем-то помочь? — у нее болело горло от долгого плача и криков, но декан Гриффиндора обернулась так резко, словно Гермиона гаркнула ей прямо в ухо.

— Ох, мисс Грейнджер... Вы умеете накладывать жгут? Мисс Уизли требуется помощь.

Она кивнула и повернулась к сидящей неподалеку Джинни — та пыталась одной левой рукой наложить на правую отдаленное подобие жгута. Гермиона присела рядом, доставая палочку.

— Давай я.

Пальцы умело нащупали рану, палочка разрезала ткань робы и кофты, из ее кончика вырвался бинт и туго обмотался вокруг рваной кровоточащей дыры. Джинни молча следила за ее действиями и хранила молчание до тех пор, пока Гермиона не закончила.

— А ты весьма неплохо справляешься, — наконец, сказала она, когда осмотрела результат. Гермиона поморщилась.

— Пришлось освоить азы медицины.

Джинни вскинула одну бровь, и Гермиона отстраненно заметила тонкую струйку крови, стекающую по ее виску.

— Самолечение?

Она дернулась как от хлыста, будто Уизли ее ударила, и лицо исказилось гримасой болезненных воспоминаний, что не ускользнуло от внимательных глаз невольной собеседницы. Гермиона боялась, что та начнет задавать вопросы, но Джинни только повела плечами, стянула в хвост грязные рыжие волосы и повернулась к ней корпусом.

— Гарри ушел в лес, не так ли? Вполне естественно для него, — слова жестко били по самым больным местам, но Джинни продолжала делать вид, что не замечает лихорадочно блестевших глаз Гермионы, хотя та чувствовала, будто из нее вытягивают по ниточкам все нервы. — Мерлин, он всегда вел себя чересчур... по-геройски, несмотря на все заверения, что он «просто Гарри». Если честно, это так в нем раздражает, не находишь?.. Эй, если ты сейчас раздумываешь, не пореветь ли тебе, то скажи сразу, и я дам тебе оплеуху! — Гермиона удивленно сморгнула, но ничего не изменилось — Джинни со злостью смотрела прямо ей в глаза. — Он сейчас спасает весь этот чертов мир, чтобы дать нам надежду на жизнь, и ты совершенно ничем ему не поможешь, если будешь, как тряпка, лить слезы! Что бы там ни было впереди, ты — единственная, кто ни при каких обстоятельствах не должна сдаваться, Мерлин! Грейнджер, ты такая глупая!

В этот момент она так походила на своего брата, что Гермиона даже залюбовалась ее решимостью. И с радостью приняла бы ее точку зрения, если бы не одно но: Невилл, на которого с такой отчаянной нежностью смотрела Джиневра, был рядом, здесь, в Большом зале, а Гарри находился за территорией школы, в Запретном лесу, и в это самое время, возможно, умирал.

Что за мысли! нет, он не умрет, не имеет права, особенно после того, как Гермиона ему призналась, себе призналась, после того, как видела в приснившемся ли, привидевшемся ли лимбе маленького мальчугана с его волосами, голосом и смехом. Гарри просто обязан был вернуться к ней живым.

«Если это случится, Боже, — против воли подумала Гермиона, — обещаю тебе, что сделаю все ради будущего, которое видела. Все, абсолютно»

Без предупреждения повеяло холодом и страхом. Факелы снова заморгали, растворяя в воздухе всеобщий испуг и хаос. Гермиона вскочила на ноги, заметила невдалеке Рона и, кивнув ему, выскочила в вестибюль. Она чувствовала Его приближение и знала, что оно не несет ничего хорошего. С замирающим сердцем ринулась к разрушенным дверям, перескочила через поваленные троллями валуны и застыла на месте, вмерзла ногами в уличную плиту.

Гарри.

Впереди нарастала черная волна, приближалась, росла с каждым своим шагом, загораживая собой восходящее солнце, отчего фигуры пожирателей подсвечивались кровавым маревом рассвета. Каждая секунда длилась целую вечность, каждый вдох приносил Гермионе новую боль — кислород резал легкие изнутри, сжигал органы и сердце, распалял кости. Она смотрела на идущих впереди людей сквозь мутную пелену собственных слез — те потекли внезапно из, казалось бы, уже иссохших глаз.

Гарри.

Там, в толпе пожирателей, шел Хагрид — большой тучный лесничий был весь в грязи и пыли, обмотан веревками, будто его повалили на землю, и только после связали. И он нес кого-то. Гермиона не посмела вдохнуть, воздух застрял в легких.

Гарри.

Позади нее уже толпились студенты и преподаватели, раненые или полностью здоровые — все они вышли навстречу приближающейся черной волне. Молчание нависало плотной тучей, никто не смел даже шептать. Гермиона умирала с каждой секундой, с каждым тяжелым шагом Хагрида.

Он нес на руках Гарри.

Гермиона видела, как его безвольные руки болтаются в воздухе в такт шагам, как ноги свисают с локтей великана, а голова откинута назад. Она не видела его глаз, но определенно чувствовала, что он неподвижен.

Грязные волосы облепили бледное лицо, губы сжались в тонкую полоску — она уже не понимала, где кончается реальность и начинается ее кошмар, сознание само дорисовывало недостающие детали. Грудь не вздымается — хотя могла ли она видеть это? — глаза под закрытыми веками не шевелятся. Стекла очков разбиты.

Волдеморт остановился напротив их разрозненной толпы, замерли и пожиратели. Гермиона даже не видела их лиц — знакомых, незнакомых — глаза неотрывно следили за телом Гарри на руках у Хагрида. Внутри все застыло, лед сковал кровь, бегущую по венам через сердце.

— Гарри Поттер мертв! — громогласно объявил Волдеморт, его победный крик эхом отразился от стен школы, вернулся на небольшой двор и повис в воздухе. Гермиона закрыла глаза.

В этот миг она поняла, что жизнь ее оборвалась.