Hurricane. "Let it all burn" (гет)

— Гарри! Гарри Поттер, вернись сейчас же! — кричала Гермиона, но его фигура совсем скрылась с ее глаз, ни капли не заботясь о том, что она вполне может сорвать себе голос. Рон, стоявший рядом, неуверенно переминался с ноги на ногу.

— Гермиона, пойдем, — сказал он в который раз, потянув ее за рукав куртки. — Ничего с ним не случится. Его задача — отыскать крестраж Когтеврана, наша — уничтожить чашу. Пойдем же!

Она прикусила губу, все еще высматривая спину Гарри в толпе беспокойно снующих туда-сюда студентов, и, наконец, поддалась уговорам. Если бы это было в ее силах, она ни за что бы не отпустила Поттера одного: все это время ей казалось, что он ступает по какой-то тонкой грани, между бездонной пропастью и чем-то еще, и Гермиона думала — нет, была уверена в том, что она могла бы помочь ему справиться.

Гермиона старалась не думать о том, почему она так боится отпускать Гарри, но мысли о неизбежном печальном финале не покидали ее ни на минуту с тех пор, как они аппарировали в Хогсмид. Гарри тоже чувствовал это, она знала, видела в его глазах такую знакомую по этим дням обреченность — и не имела в себе никаких сил, чтобы прогнать ее.

— Гермиона, — взмолился Рон, и ей все же пришлось сдвинуться с места у подножия лестницы и пойти вслед за ним.

Она ни разу не была в тайной комнате, и это место пугало ее своей неизведанностью и отголосками древних ужасов. В тот трагичный год Гермиона мраморным изваянием полсеместра пролежала на больничной койке, и это был едва ли не единственный раз, когда она оказалась неспособной помочь Гарри преодолеть очередной удар судьбы. Он, конечно же, утверждал, что не справился бы без ее подсказки, но легче от этого не становилось. Осознание того, что она была беспомощна в момент, когда ему грозила смертельная опасность, прочно осело в сознании маленькой девочки, чтобы потом, после нескольких лет молчания, всколыхнуться из недр памяти и сковать сердце ледяными оковами.

Гермиона никому не говорила, что самым большим ее страхом за все шесть лет обучения и семь, что она знает Гарри, стала его смерть. Она поняла это еще не первом курсе, когда видела его удаляющуюся в огненном проходе спину, — тогда он шел за философским камнем — маленький одиннадцатилетний мальчик в перевязанных изолентой очках-велосипедах, который хотел только нормальной человеческой жизни, а не смертельных ловушек и игр взрослых. Тогда двенадцатилетняя Гермиона Грейнджер четко осознала, что ни за что не позволит умереть первому в ее жизни другу, лучшему другу, который когда-либо мог у нее быть.

Но сейчас, когда вокруг рушилась школа, звенели стекла, панические крики раздавались со всех сторон — Гермиона не могла быть рядом с Гарри и не могла уберечь его — именно это съедало ее изнутри. Она должна была быть подле него, защищать, спасать, вытаскивать его из опасности — а вместо этого только и делает, что боится не увидеть его спустя время.

Рон тянул ее вниз, пока воспоминания затягивали ее все глубже в пучину отчаяния. Второй этаж, женский туалет. Гарри рассказывал, что именно здесь они с Роном обнаружили вход в Тайную комнату, — это было еще в прошлой, кажется, жизни.

— Надо сказать на парселтанге «Откройся», — пояснил свою заминку Рон, и Гермиона с готовностью кивнула.

Зашипели они одновременно — девушка отметила, что их произношение весьма похоже, — и оба в удивлении уставились друг на друга, когда раковина послушно поехала вниз, открывая тоннель.

— Гарри... — начала Гермиона, прикусывая губу. Ну не говорить же Рону, что она научилась змеиному языку у него.

— ...разговаривает во сне, да? — насмешливо спросил рыжий и взлохматил себе волосы — точь-в-точь Гарри! Гермиона озадаченно закивала.

Тоннель-труба уходил вниз, терялся во мраке, и девушка испуганно сглотнула, прежде чем сделать шаг вперед и ухнуть вслед за Роном. Он уже взывал к ней откуда-то издалека, голос эхом разносился по канализационным трубам, и до ее ушей доходили слабые отголоски. Гермиона зажмурилась и прыгнула.

Она бесконечно долго падала в широкой трубе, гадая, каково было Гарри и Рону на втором курсе, и так ли боялись двенадцатилетние мальчики, как боится сейчас она, взрослая. Рон поймал ее внизу, стоя на мелких костях, наполовину превратившихся в пыль и крошку. Старая добыча Василиска, подумала Гермиона, мысленно передернувшись. А потом, пройдя сквозь одно из ответвлений в канализационной системе, она в который раз ужаснулась, увидев своими глазами иссохшую кожу змеи, длинную и сморщенную, но поражающую размерами.

И вновь ее мысли вернулись на пять лет назад, к второкурснику Гарри, который в одиночку шел мимо сброшенной чешуи, чтобы спасти девочку всего на год младше его самого. О чем он думал, когда видел этот кошмар? Гермиона искренне не понимала, как ему хватило мужества, чтобы не отступить. Но — она одернула себя — в конце концов, это был Гарри, а не кто-то другой, и он никогда не задумывался над значением собственной жизни, если дело касалось близкого ему человека. В отличие от Гермионы Гарри воспринимал все либо слишком серьезно, либо чересчур весело, и в этом был весь он! — середины для него не существовало.

За тяжелыми мыслями Гермиона не заметила, как оказалась с Роном у очередной двери — массивной, круглой, с витыми металлическими змеями по центру.

«Откройс-с-ся», — зашипел Рон на ломаном парселтанге, но механизм, не различающий акценты, подчинился. Когда дверь с тихим вздохом отворилась, Гермионе в лицо ударил затхлый характерный запах, и она задержала дыхание. Как бы не прибегнуть к заклинанию головного пузыря от такого амбре. Рон рядом резко зажал нос рукой.

— Что за вонь?! — услышала Гермиона его приглушенный вопль и отстраненно вспомнила причину такого запаха. Не желая терять время на поиски истины, она втянула носом воздух и шагнула в Тайную комнату.

Разлагающаяся гниющая туша Василиска лежала на скользком полу и источала зловонный аромат — как девушка и предполагала. Глаза у рептилии отсутствовали, и на их месте зияли корявые с высохшей кровью дыры. Гермиона вспомнила рассказ Гарри — в нужный момент тогда прилетел Фоукс и выклевал монстру его желтые глаза, подарив Гарри возможность смотреть на того без опаски. Гермиона хорошо помнила огромные страшные очи Василиска, которые успела заметить в отражении в маленькое зеркальце, помнила, что они долгое время преследовали ее во снах.

Она с замиранием сердца следила, как Рон отрывает из пасти чудовища подгнивший зуб — тот без особого упрямства отвалился с тихим треском. Гермиона положила на холодный влажный пол чашу и вопросительно взглянула на Уизли.

— Давай ты, — хрипло сказал он, подавая ей клык.

— Я? Нет, Рональд, я не могу... — даже от одной мысли становилось не по себе. Рон качнул рыжей головой — липкие пряди блеснули в неярком свете комнаты.

— Поэтому ты должна. Гарри точно так же подумал бы.

Упоминание имени Поттера будто убедило ее, хотя Гермиона из последних своих сил сопротивлялась маниакальному желанию сбежать из темного мрачного помещения, где сам воздух был пропитан смертью и прошлой опасностью. Как, скажите, Гарри сумел выдержать все это, чтобы потом еще и с улыбкой — самой искренней и родной — встречать из лазарета очнувшуюся подругу? Гермиона тряхнула головой, прогоняя воспоминания, и крепко сжала в руке змеиный клык.

Чаша будто ожила. Она трепыхалась — едва заметно, почти неосязаемо — но Гермиона это увидела, и мимолетное замешательство переросло в самый настоящий страх. Крестраж действительно жил, в полной мере она поняла это только сейчас, с занесенной над ним рукой с клыком Василиска. Внезапно вокруг сгустился мрак — Гермиона даже не успела понять, что изменилось, как оказалась в тягучей черной субстанции, напоминающей вязкий воздух.

— Я видел твое сердце, я знаю твои страхи... — донеслось из черного ниоткуда, и девушка едва не выронила зуб, так глубоко слова проникли ей в самое сердце.

— Ты не спасешь его, не сможешь... — шептал голос, эхом отражаясь от несуществующих стен и возвращаясь к ней в сознание. — Он умрет, и ты не сможешь этому помешать...

Сгусток рассеялся, но только для того, чтобы представить глазам Гермионы страшное видение ее кошмаров — мертвое недвижное тело похолодевшего Гарри. Оно было таким реальным, таким настоящим, что девушка закричала, подавляя в себе отчаянное желание зажмуриться, ущипнуть себя за руку — больно-больно, до слез — лишь бы проснуться. Ей казалось, что она спит и вновь видит то, чего так боится.

«Это нереально, он ненастоящий, это крестраж!» — сознание заходилось в истошных воплях, но Гермиона едва ли могла двинуться с места, чтобы прекратить мучительную агонию своей же души. Потрепанная куртка, грязные в земле волосы, взмокшие пряди падают на лоб, открывая чуть кровоточащий зигзагообразный шрам, глаза закрыты, грудь не вздымается — он словно спит, но Гермиона знает, что это не так — он не дышит, не шевелится. Он мертв, и это так до боли реально, что сердце внутри рвется на части от этого зрелища, просит пощады израненная душа, и хочется одновременно сбежать как можно дальше и подползти к нему, чтобы дотронуться, растормошить и поднять на ноги. И она уже тянет руки к ненастоящему телу, хочет коснуться его щеки, а глаза не могут оторваться от знакомого шрама на лбу.

— Гермиона, он ненастоящий! — голос Рона доносится как из-под толщи воды, и Гермиона только спустя время осознает, что рыжий друг все это время находится рядом с ней и видит все то же, что и она.

— Уничтожь его! Гермиона, ты должна! — но она медлит, потому что не может разорвать сковавшие ее по рукам и ногам оковы страха, не может своими руками уничтожить гаррино тело. Это так неправильно, почему Рон не поймет?

— Гарри там, наверху, и ему нужна наша помощь, Грейнджер! Да приди же в себя, уничтожь эту дрянь!

Это словно служит сигналом, ударяет в ее мозгу, как гром среди ясного неба, молния, расчертившая смутные предрассудки явью.

Гермиона вскинула руку и вонзила зуб в трепыхающуюся чашу, навсегда заставляя ее умолкнуть. Видение тут же рассеялось с тихим предсмертным вздохом, как живой человек, испустивший дух, и девушка выронила свое оружие.

Рон оказался чуть поодаль от нее и подполз к ней, сидящей на коленях и вытирающей бегущие по лицу свежие слезы.

— Все в порядке, теперь все в порядке, — слабо произнес он — Гермиона едва расслышала сквозь свои тихие всхлипывания — и приобнял ее за плечи. — Ну, успокойся. Ты справилась. Это закончилось.

Она покачала головой, не в силах сейчас сказать ни слова. Ничего не в порядке, Рональд, ничего еще не закончилось.

Гермиона не могла понять, почему никак не может остановить бегущие по щекам слезы, почему сердце теперь бешено колотится в грудную клетку, словно рвется наружу, почему это видение так задело какие-то неизведанные части ее души, хотя она видела нечто подобно в своих снах не единожды. Почему крестраж показал ей именно этот кошмар, а не сотню других, преследующих ее на протяжении двух лет.

— Гермиона? — вежливо и неуверенно позвал Рон, чуть отстраняясь. — Если ты не успокоишься, нам придется оставить Гарри разбираться с диадемой в одиночку.

— Да, Рон, я сейчас, уже, — слабо кивнула она, вытирая упрямые слезы. Внутри всколыхнулись все былые переживания, поднялись из потаенных глубин памяти, чтобы снова терроризировать ее. Плохо, очень плохо. Она прогоняла страшные наваждения в течение долгого времени и вполне справлялась с этим, но сейчас не могла. Как будто этот момент с крестражем открыл в ней все барьеры и шлюзы, и былые страхи бурным потоком полились в сознание. Она страшилась всего и сразу, но все мелкие переживания сливались в одно — самое страшное: она боялась потерять Гарри.

— Он не может умереть, Рон, — сказала Гермиона прежде, чем успела остановить себя. — Я не смогу это пережить, понимаешь? После всего того, что мы испытали, после того, как все это, — она обвела руками пространство вокруг себя, невидящим взором огибая мрачное подземелье, — все это останется в прошлом и в наших ночных кошмарах... Я не смогу пережить это, если его не будет рядом. Если он погибнет сегодня, завтра — в любой день! — мне кажется, я умру.

Она выдохнула, снова вытирая слезы с покрасневших глаз, попутно замечая, что все еще дрожит, а руки Рона невольно крепче сжимают ее плечо. Он не шевелился и молчал некоторое время, задумчиво наблюдая за ней.

— Гарри сказал то же самое, — вдруг ответил он, заставляя Гермиону вопросительно поднять на него глаза. — Он сказал Флер, что умрет за тебя, а потом мы с ним разговаривали на эту тему — когда вы поругались из-за Гринготса — и он снова это повторил. Если честно, я не думаю, что в мире найдется человек, более желанный для него, чем ты. В смысле, я уверен, что Гарри не сможет пережить твою смерть. Если умрет кто-то из его однокурсников и приятелей, даже Ремус, друг его отца, даже, как ни прискорбно, я — он будет биться, искать мести и раскаиваться — это определенно. Но если умрешь ты, он... не думаю, что найдется в мире человек, который сможет остановить его от самоубийства, если тебя не станет.

Гермиона рвано вздохнула, желая сейчас оказаться рядом с Гарри, прикоснуться к нему, понять, что он еще жив, что ба они — живы и все еще есть друг у друга. Она знала, что крылось за словами Гарри, когда он обещал ей свою жизнь, была уверена, что он имел в виду то же самое, что и она, но все это воспринималось какой-то болезненной смутной дымкой, бредом отчаявшихся людей, которые не видят света. Их вынудила война, вынудило неспокойное время и, в конце концов, некоторое время они были единственными близкими друг другу людьми, так что такие порывы в эти тяжелые дни были для них вполне естественны.

Гермиона знала, что она повторит свои слова ему и после войны, когда все закончится, знала что он навсегда останется для нее тем единственным спасительным человеком, за которого она будет цепляться — и не важно, в роли кого. Только вот она не учла, что Гарри Поттер — тот, кто всегда говорит серьезно и не забирает свои слова обратно. Для него это было так же реально, и это обещание — на всю жизнь.

«Слишком помпезные думы», — заметило ее сознание, и Гермиона невольно вздохнула. Навсегда может быть слишком коротким, а на всю жизнь — слишком быстрым.

А если они переживут эту войну — что будет с ними? Вопрос тяжелым грузом повис в мыслях, заставляя — впервые! — серьезно задуматься.

— Я даже не знала, Рональд... — неверяще прошептала Гермиона, смахивая с лица последние капли. — Мерлин, я же знаю Гарри, я бы поняла, что все так серьезно! Я...

Но она прокрутила в голове события последних шести месяцев и осознала, что уже давно догадалась и о его мотивах, и о его чувствах. Только вот свои до сих пор увидеть не могла за бесконечными переживаниями, смертельными опасностями и более важными проблемами. Как она была слепа! — прикрывалась своей преданностью и верой, отталкивала малейшие намеки и предположения, хотя все было настолько очевидно! Война сделала ее жестокой не только к себе, но и к Гарри тоже.

— Теперь-то ты поняла, наконец? — вздохнул Рон, словно только что донес до нее очевидную истину. Она подняла на него влажные глаза размером с два галеона.

— Ты знал? Ты знал!

— Да все вокруг знали, Гермиона, очнись! — вспыхнул рыжий, хватаясь за голову. — Это вы двое разыгрывали из себя невесть что, пока остальные только и спорили о вашем неведении! Вместо того чтобы принять истину и успокоить себя, вы...

— Мы только ранили друг друга, — убитым голосом закончила Гермиона. От осознания собственной глупости стало до тошноты плохо — она столько сил потратила на то, чтобы защитить Гарри, но по-настоящему только терзала его, себя и их общие чувства.

А догадался ли он, знает ли, что кроется на самом деле за ее словами? Если сама она поняла это только что, совсем не значит, что Гарри не понял этого раньше...

— Пойдем, Гермиона, Гарри ждет нас, — просто сказал Рон и потянул за собой, поднимая. Девушка неловко переступила с ноги на ногу, голова чуть кружилась — то ли от пережитого страха, то ли от новоприобретенного знания о самой себе, которое теперь давило на сознание, требуя огласки. От внезапных мыслей хотелось кричать, сердце бешено стучало в груди, ушах, кровь кипела, вынуждая сжимать-разжимать пальцы рук. Она вздохнула, полностью принимая эту истину, которая сравнится с силой гарриных слов — она знала это.

— Идем, Рон, — кивнула Гермиона, подавая ему руку. Он не выказал удивления, только сжал ее раскрытые пальцы и повел сквозь тоннель и переходы к выходу из Тайной комнаты.

Всю дорогу назад она пыталась унять дрожь в коленях и расшатанные нервы, гадая, как воспримет Гарри ее изменившееся состояние. Время катастрофически быстро текло, приближая ночь — а вместе с ней и битву за школу — к своему логическому завершению, и у них еще оставалось два крестража, остатки сил и великая вера в лучшее, но всего этого было так мало, что Гермиона, будь она всесильной, могла бы собрать все, что они имеют, в одну только свою руку, сжать и выбросить на ветер сухую пыль. В другой руке она бы держала свое сердце, ярко пылающее в темноте, чтобы подарить его Гарри.

Взрывались стены, крушились колонны, каменные статуи, оживленные МакГонагалл, громыхали по мосту, уже наполовину сожженному, а другой, видимый в высокие оконные проемы, уже взорвался под действием заклинания Симуса и Невилла, защитный сверкающий купол догорал в последнем издыхании над крышей Хогвартса — и все это под нескончаемые крики, вспышки пламени и молний, удары заклинаний, взрывы и плач перепуганных студентов. От царившего вокруг хаоса хотелось кричать самой, но теперь Гермиона была защищена своим новым знанием, и это придавало ей сил.

Они с Роном уже приближались к указанной на карте Выручай-комнате, когда их окликнула Луна — мелькнула среди разрушенных стен и валунов ее белокурая шевелюра. Гермиона заметила на ее виске изрядное количество крови.

— Помоги ей, я найду Гарри, — на бегу кинула она Рону, и тот метнулся в противоположную от нее сторону. Остаток пути она проделала за какие-то доли секунды — или ей так показалось, слишком она была увлечена своим нарастающим страхом и паникой: Гарри уже давно должен был выйти из комнаты, если бы без проблем нашел диадему.

Ее паранойя оказалась действительной — в комнате, куда она, не сбавляя хода, вбежала, выкрикивая имя Гарри, пахло дымом и раскаленный воздух давил на голову. За многочисленными грудами разного хлама раздавались крики заклинаний и залпы, вспышки, молнии, один раз она даже увидела зеленый луч, мелькнувший из чьей-то палочки. Гермиона неслась, огибая горы одну за другой, но Гарри увидела только после третьего поворота. Она заметила, как он уклонился от посланного Малфоем заклинания, и только тогда позволила своему страху облечься в панический вопль.

— Гарри! — он обернулся, в глазах застыл испуг, и кинулся к ней.

Сердце ушло в пятки, когда она крепко прижал Гермиону к себе, вышибая дух силой своих объятий. Он был жив, рядом с ней, она слышала быстрый стук его сердца — и это был самый желанный звук в мире.

Она помнила, что рядом с ними Драко и его прихлебатели, что идет война, в самом центре которой они оказались, но все это как-то резко отошло на второй план, оставляя у самой поверхности только учащенное биение сердца Гарри и ее пылающие щеки, и почти осязаемый страх — а если он уйдет, если погибнет, что будет с ней? — и ощущение его потертой куртки на самых кончиках ее пальцев, и его крепкие руки, сжимающие ее плечи, и еще много-много мелочей, которых она не замечала ранее, которые вдруг стали такими значимыми в этой буре страхов и паники.

Гарри уволок ее за очередное нагромождение старых, ненужных никому вещей, а Гермиона все еще прижималась к нему так, словно он был единственным якорем в этом урагане, словно он — единственное ее спасение. Она даже не смогла ответить ему, когда он вполне логично поинтересовался ее состоянием — просто сжала пальцами отворот его куртки, уткнулась носом в его шею, пахнущую потом, грязью, пылью и свободой. Гарри всегда пах для нее чем-то особенным, что нельзя выразить словами, ощутить и понять, и так, как мог пахнуть только он; у него был особый притягательный аромат, который запоминался навсегда, словно запах рук матери или детской мечты. Он был воздухом, таким нужным в этом море крови и гнили, светом в темной непроглядной бездне пороков и похоти, он был всем и ничем.

Гермиона молчала, чувствуя подступающие к глазам слезы, и ей хотелось, так хотелось прошептать ему свое открытие, пока не стало слишком поздно, пока не ушло это мимолетное ощущение свободы и пока она способна была говорить, а не плакать. Но Гарри оторопело смотрел на нее и не понимал — впервые за долгое время — хотя все было так очевидно. Она боялась не успеть сказать ему эти слова, но за спиной уже звучали злобные выкрики и проклятия в их сторону, а Гарри должен был сосредоточиться на диадеме и Волдеморте, и Гермиона не имела права разрушать его концентрацию, совсем некстати буркнув о своих чувствах.

Редукто почти задело их — Гарри оттолкнул ее, сам свалившись напротив, и заклинание расщепило хрустальную вазу, ее осколки полетели в разные стороны, задевая щеку. Гермиона отползла за деревянный столик, наблюдая за макушкой Драко Малфоя.

Она хотела бы прекратить это и разобраться во всем, но времени не было — конечно же! — а потому ей оставалось только в бессилии закусывать губу, моля всех святых, чтобы никто не пострадал.

Рон выскочил буквально из ниоткуда, послал в Драко оглушающее и ринулся к Гарри, пока он отстреливал из-за своего укрытия. Гермиона пару раз метнула в Гойла и прячущегося Забини по Ступефаю, еле успела увернуться от режущего Секо, а сердце, и без того отдающее во все органы, заставило ее на миг замереть — так сильно оно билось. Гарри обогнул ее столик и двинулся за противниками, Гермиона окликнула бы его, но он послал ее обратно, за диадемой, и она подчинилась. Страх пташкой затрепетал в легких, требуя повернуть и забрать Гарри из этого места, но Гермиона упрямо вскарабкалась на гору, неотрывно следя за призрачным блеском диадемы. Через минуту пальцы сомкнулись на холодном узоре, и она спрыгнула вниз.

— Гарри, скорее, уходим! — Гермиона успела лишь обернуться с радостным криком, когда в нее метнулся зеленый луч — за долю секунды перед ней промелькнуло яркой вспышкой какое-то видение, и она, пораженная им, упала на землю. Магия прошла почти сквозь нее, и если бы не крестраж, спрятанный в артефакте, Авада ее бы убила.

Все это Гермиона успела понять, пока падала — мысли бежали со скоростью света, обгоняя и перекрикивая друг друга. От шока она даже оглохла и не смогла услышать, как падает рядом с ней Гарри и дрожащими руками тянется к ее телу руками, и как дрожит его голос. Кажется, он в полубессознательном состоянии даже не смог прошептать правильно ее имя, потому что до ее слуха донеслись отдельные звуки.

— Ер-м... мо-на, н-нет...

Хриплый голос, такой жалобно детский — Гермионе показалось, что она слышала такой же смех за мгновение до того, как Авада угодила в диадему. Она почти узнала его, но холодные липкие от пота пальцы Гарри развеяли мимолетную дымку.

— Я в порядке, Гарри, я в порядке, — шепнула она в его руки, потому что он уже крепко-крепко сжимал ее в объятиях, и Гермиона чувствовала на его ресницах капли воды — соленой, она могла бы даже не проверять, — и он касался ее лица пальцами, словно проверяя, на месте ли ее глаза, ее нос, губы. Его руки задержались на ее щеках, и Гермионе показалось, что он смотрит на нее как-то по-новому, будто не видел до этого момента ни разу, но Рон окликнул их, грубо поднял обоих и потащил за собой — ей вновь не дали все осознать до конца.

И пока вокруг все горело и сыпалось, пока пепел и дым попадал в легкие, заставляя жмуриться и кашлять, пока они пытались спасти свои жизни и жизнь Малфоя и Забини, пока летели сквозь Адское пламя, кричали, ругались и думали только о том, чтобы выжить — Гермиона словно вслепую пыталась нащупать то, что почувствовала при падении. Почему-то ей казалось таким важным это легкое, едва коснувшееся ее сознания, видение, это всколыхнувшееся из глубин сердца чувство, тугим клубком стянувшее бережно хранимое ею открытие о самой себе.

Впервые чужеродная этим мыслям боль разрезала ее сознание, когда она увидела падающего на пол Гарри — диадема полетела в сторону, но Рон пнул ее в пламя и закрыл выручай-комнату. Она опустилась рядом с Поттером на колени, стискивая его плечи, но он не шевелился. В глаза бросилась и его непривычно бледная кожа, и чужие слепые глаза, и синие губы. Снова этот взгляд, снова эта боль. Гермиона закусила губу, мысленно взывая ко всем известным ей богам, чтобы она отпустила Гарри, как взывала каждый раз, когда видела его таким, каждый раз, когда слабые догадки роились в ее мозгу, открывая глаза на горькую отчаянную правду, которую она старалась избежать.

— Гарри! — все скрутилось, перемешалось, потонуло в глубоком безнадежном мраке, Гермиона уже не понимала, что чувствует и что ей делать. Нужно было успеть так много, а она не могла даже двинуться с места. — Гарри, ты меня слышишь?

Он кивнул спустя бесконечно долгую минуту, и Гермиона успела навоображать себе невесть что, а паника колючими иголками уже прошила все ее сердце. Она устала бояться, но перестать была не способна — особенно теперь, когда понимала настоящую причину.

Надо было уничтожить еще один крестраж, раскрыться перед Гарри, спасти Хогвартс, убить Волдеморта, разобраться с собой, вспомнить это видение... — и не дать умереть человеку, который значил для нее все.

— Надо найти Нагини, — хрипло откашлялся Гарри.

Над их головами раздался взрыв. Кульминация войны была все ближе, а страх Гермионы — глубже, чем когда-либо.