Последний враг (гет)

— Сделаете заказ?

— Нет, спасибо, я ещё подожду.

Лили посмотрела на часы. На лежавший рядом блокнот-коммуникатор. Вытащила и снова спрятала сквозное зеркало-пудреницу.

«Он не мог забыть». Она незаметно для себя закусила губу — и едва не прокусила её насквозь, когда по обложке блокнота заплясали зеленоватые блики — пришло сообщение. Лихорадочно пролистала до нужной страницы.

«Лили, не жди меня. Срочный вызов. Прости, пожалуйста. Папа»

Какое-то время она просто тупо таращилась на короткую запись, ещё тёплую от протеевых чар. Мыслей в голове не было, только холодный промозглый ветер, пробирающий до костей. «Прости, пожалуйста. Папа». Сквозь ледяную стужу пахнуло влажным солёным теплом, глаза защипало, размывая контуры и превращая стол с дешёвой клетчатой скатертью в неясное марево. Секунду назад Лили казалась себе отлитой из холодного мрамора, а сейчас стремительно превращалась в тающий воск, тряпичную куклу без костей, тяжело осевшую обратно на стул, ища опору. Пять лет, как она дала себе зарок. Не стоило его нарушать. Детская обида стёрла всё, что отделяло Лили от маленькой девочки, поздними вечерами ждавшей, что папа придёт с работы и почитает сказку на ночь. Даже пальцы потели совсем как тогда. Лили машинально вытерла ладони о скатерть, промокнула глаза салфеткой. Прикосновение ткани к коже помогло заново ощутить границы. Тело. Пространство. Время.

Лили снова, уже по-деловому посмотрела на часы и стала собираться. Она и так здесь задержалась. Захлопнула блокнот и зашвырнула в сумку. Но едва потянулась к круглой коробочке пудреницы, как та покраснела: срочный вызов. Лили выдохнула сквозь зубы и раскрыла её, из всех сил запихивая раздражение и кислый осадок невыплаканных слёз обратно в горло: вызывала начальница.

— Лили, как там кастинг? Читки уже начались, съёмки стартуют через две недели самое позднее.

Напористый голос и губы, накрашенные слишком яркой помадой. Они казались матово-липкими и неестественными, будто у целлулоидной куклы. Но сейчас Лили была рада, что начальница держит зеркало слишком близко ко рту, не видя её и полагаясь лишь на слух — светить покрасневший нос и глаза на мокром месте не хотелось.

Лили ещё раз глубоко вздохнула, стараясь не выдать себя хрипотцой или неосторожным шмыганьем, и зачастила:

— Да, Илва. Как раз в процессе. Встреча с очень перспективным кандидатом. Да.

Лили поднесла пудреницу ближе к губам, чтобы говорить тише, не краснея от откровенной лжи. И всё равно казалось, что чуть ли не все в кафе таращатся на неё. Лили не умела врать. И не любила. Но выхода не было. Она жестом подозвала официанта, шепнув: «Кофе. Чёрный без сахара», — и продолжила говорить, сбивчиво и нарочито убедительно, как двоечник у доски. Даже компания древних бабулек, резавшихся в карты в углу, казалось, смотрела на неё с подозрением. Даже угрюмого вида тип в тёмной мантии, наполовину заслонённый от Лили раскрытым меню. Ей самой было тошно от этой фальши.

Сколько раз она пожалела, что выбрала эту работу? «Директор по кастингу», название прямиком из мира маглов. Прекрасная идея — сделать кинематограф с нуля: маглам он приносил огромную прибыль, а чем волшебники хуже? И полностью отсутствовавшая индустрия: у магов не было даже театров — только люди, читавшие пьесы и книги по радио. В большинстве своём это были полные стеснительные волшебники и волшебницы с великолепным произношением, но без малейшего следа того, что называют «киногеничностью».

«Значит, мы будем первыми», — решила Лили Луна, как можно решить только в двадцать лет. Так она стала «директором по кастингу». Давала объявления в газетах, приставала к людям на улице — всё, чтобы отыскать вожделенный типаж. А дальше будущую звезду кино следовало ещё обучить актёрскому мастерству. С нуля. «Половина американских актёров были официантами!» — говорила Илва, их первый и единственный пока режиссёр. Лили кивала, но глубоко в душе закатывала глаза.

Её библиотека теперь состояла из потрёпанных томов полузабытых русских, вещавших о «Методе», итальянцев, ратовавших за «традиции Дель Арте», и своих родных англичан. Она давно забыла, что хотела стать журналистом. Забыла, как выглядят выходные и праздники, а короткими ночами Лили снилась спокойная уютная работа «с девяти до шести».

Но нет, вместо этого она уже третью неделю ищет исполнителя роли Северуса Снейпа для исторической шпионской драмы. Сценарий барахлил, образ не складывался, архивные записи не помогали. Удивительно: при том, что Снейп учил большую часть магов Британии в течение восемнадцати лет, находилось фатально мало людей, способных сказать о нём что-то определённое. Лили даже изменила своим правилам и первая назначила отцу встречу — в надежде узнать побольше «из первых уст». В листе ожидания у неё стояло ещё пять ролей разной степени важности, но именно Снейп грозил стать провалом из провалов…

— И на кого он пробуется? — требовательно раздалось с той стороны зеркала.

— Снейп, — машинально ответила Лили, не до конца осознавая, что произнесли её губы.

Какую ошибку она только что совершила, Лили поняла, лишь услышав радостный визг.

— Лили, ты чудо! Если тебя отправить за философским камнем, ты и его добудешь! Рассказывай!

— Что? — тупо переспросила Лили, не переставая бранить себя за неосторожно сорвавшееся слово.

Как ей теперь выкручиваться? Она с беспомощностью загнанной лани скользила взглядом по барной стойке, окнам, украшенным хэллоуинской тематикой (силуэтами тыкв с улыбками котов и котов с улыбками тыкв), посетителям. Старушки, играющие в карты. Семейная пара с детьми. Вон там двое на свидании: смотрят друг на друга, не отрываясь, кормят мороженным с ложечки… Их идиллический вид кольнул сердце непрошенной грустью с вяжущим привкусом зависти. И Лили быстро перевела взгляд — на одинокого посетителя в углу. Тот смотрел в окно, оборотясь к ней тонким хищным профилем с выпуклой спинкой носа.

— Как он выглядит? — голос Илвы звенел от нетерпения. — Как ты на него вышла? Я хочу знать всё! Надеюсь, ты это не выдумала, девочка моя.

— Илва! — возмущение в голосе Лили самой ей казалось настолько наигранным, что таинственный русский с длинной польской фамилией Станиславски, вероятно, не взял бы Лили Луну даже на роль «кушать подано». — Я познакомилась с ним случайно. Подошла, дала визитку. Он… чуть выше среднего роста…

— Что, совсем карлик? — Илва, сама ростом едва ли не под потолок, питала слабость к высоким мужчинам. — Пять футов и какие-нибудь жалкие четыре дюйма? Я угадала?

Её голос был почти несчастным. Словно у ребёнка, подозревавшего, что на Рождество ему подарят вовсе не собаку, а что-нибудь скучное и полезное, вроде книги по этикету.

— Думаю, наберётся шесть. Футов, — Лили снова подняла взгляд в безуспешных поисках вдохновения. Влюблённая пара целовалась. Старушки играли в бридж. Мужчина напротив ел какое-то пюре, зачёрпывая его аккуратными маленькими порциями. — Худее среднего, довольно выдающийся нос, красивая осанка, длинные пальцы и… разные глаза.

Она не заметила, когда, вместо того, чтобы придумывать, начала описывать внешность посетителя, сидевшего в углу. Теперь он покончил с пюре и помешивал ложечкой кофе. Не глядя: в другой руке у него была газета, и он напряжённо водил глазами по строчкам. Иногда его взгляд делал резкий скачок, выбирая новую цель. И вот в один из таких моментов Лили с удивлением и даже некоторым шоком заметила, что глаза незнакомца разного цвета. Правый — совершенно чёрный, из тех неуловимо тревожащих глаз, где из-за беспросветной темноты радужки не видно зрачка. Левый же, безусловно, имел зрачок, окружённый бледно-голубым, как осеннее чуть пасмурное небо, кольцом. Выстиранная бледность этой голубизны, всего на пару тонов темнее белого глаза слепца, тоже производила в высшей степени тревожащее впечатление. Поэтому не было ничего удивительного, что Лили второй раз за разговор отвлеклась, позволив губам говорить нечто, не подконтрольное рассудку.

— У тебя интервью с Дэвидом Боуи? — ехидно спросило зеркало, возвращая Лили в реальность.

— Илва, Дэвид Боуи давно умер!

— Я на это и намекаю. Ты меня не разыгрываешь, Лили?

— Нет! И вообще мне некогда разговаривать, он уже идёт!

Лили захлопнула пудреницу, обрывая разговор. «Я должна срочно найти «Снейпа», иначе Илва меня убьёт. А потом уволит». Она бессмысленно уставилась на чашку с кофе, который успел не только появиться на столе, но и порядком остыть. Лили не хотелось кофе. В горле и без того было горько и неприятно, словно его уже сдавили прохладные пальцы неумолимого слова «дэдлайн»…

— Не советую это пить. Он и в горячем-то виде не слишком хорош.

Лили вздрогнула, оторвавшись от невесёлых размышлений, и посмотрела вверх. Тот самый незнакомец с разными глазами. «Ещё и бровь одна выше другой. Не иначе, какая-то травма или магическое поражение». Мужчина, между тем, пододвинул к столику ещё один стул, ловко крутанув его вокруг ножки, и уселся напротив, опершись локтями о скатерть.

— Я невольно подслушал разговор. Вы готовите спектакли?

Как большинство девушек, слишком симпатичных, чтобы привлекать адекватных людей в общественных местах, Лили ненавидела, когда к ней «подкатывали» (она и слово-то это ненавидела). Но мужчина говорил спокойно и серьёзно, без намёка на флирт, словно и правда был заинтересован в ответе.

— Фильмы, — со вздохом поправила Лили. — Для синематографов в Ковенте и Уайтчапеле.

При ближайшем рассмотрении было видно, что голубой глаз вовсе не слепой. Но почему-то именно его взгляд казался особенно неуютным, проникавшим под кожу. Лили ловила себя на том, что таращится на него самым что ни на есть неприличным образом, будто на ярмарочную диковинку или картинку в запрещённой книге. Ловила, но ничего поделать не могла.

— Я всегда хотел попробовать себя на сцене. В любительском спектакле или что-то вроде того, — он сопроводил свои слова извинительной усмешкой. — Но ещё не встречал людей, которые этим занимаются. Услышал вас и решил… Впрочем, неважно, — оборвал он себя. — Вы же ищете профессионалов, зачем вам со мной возиться? Кинематограф — дело серьёзное.

Он сделал лёгкое движение, собираясь уйти, и Лили, раньше, чем сумела сообразить, что делает, накрыла его ладонь своей, побуждая остаться. Незнакомец еле заметно вздрогнул, поднял на неё недоумённый взгляд, и Лили сразу выпустила его руку, поспешив оправдаться:

— Сейчас мы ищем новичков. В нашей… базе не нашлось подходящих кандидатов, поэтому пришлось объявить общий кастинг. Если хотите, можете прийти на пробы. Я ничего не обещаю, но… — она профессионально отработанным движением пожала плечами. — Кто знает?

Чем дольше она смотрела, тем яснее понимала: вот он, Снейп! Конечно, волосы гораздо короче, над левой бровью шрам, и эти разные глаза… Но с этим можно работать! Мозг Лили лихорадочно соображал. «Сегодня — кастинг, начиная с завтра — читки, по вечерам уроки сценического мастерства, и если всё будет хорошо, то… Мы можем успеть!» Только бы незнакомец согласился.

Он искоса смерил её взглядом, будто не решаясь.

— Будет обучение. И много репетиций, — Лили отчаянно скрещивала под столом пальцы.

Несколько мгновений стояла звенящая тишина. Только на заднем плане разливался тягучий джаз:

Волшебство, как туман,

Волшебство, как огонь:

То ли горький обман,

То ли призрачный сон

Хэллоуин отгулял ещё вчера, но у хозяина кафе были на этот счёт свои соображения.

Незнакомец между тем нерешительно улыбнулся: уголком губ, потом вторым — чуть невпопад, как будто не привык этого делать. И, наконец, одарил Лили внезапной пугающе-широкой улыбкой:

— Так вы серьёзно? Правда примете меня? Я даже не мог об этом мечтать! Мне… — он похлопал себя по карманам. — Мне где-то подписать?

— После официальных проб, — Лили хранила невозмутимое выражение лица, хотя ей хотелось вскочить из-за стола с поднятым вверх кулаком и воплем: «Йес!» — Но я почти уверена, что вы нам подходите.

Музыка, лившаяся из граммофона, словно стала громче, а скрипки звучали фанфарами.

То ли сладкий соблазн

Вновь шагнуть за порог.

Хэллоуин, подари

Мне фонарь для дорог

— Что там, Падма?

Гарри на ходу снимал верхнюю мантию, другой рукой принимая папку с материалами по делу и раскрывая на первой странице.

— Нападение на магловскую школу. Шестьдесят убитых, более сорока раненых. Преступника удалось схватить на месте, но…

Детектив-инспектор Падма Патил была крепким орешком, и её карьера в Отделе убийств красноречиво об этом свидетельствовала. Не слишком приятно признавать, но, если бы не былые заслуги Гарри, старшим детективом-инспектором стала бы мисс Патил, а вовсе не он. Собранная и уверенная, Падма умела молниеносно принимать решения. Её было сложно удивить. Поэтому, заслышав в голосе напарницы нотки сомнения, Гарри удивлённо вскинул голову:

— Но — что?

— Ему всего десять лет. Эдакий светловолосый херувим… — Падма нервно провела рукой по волосам и упёрла основание ладони в переносицу, отчаянно мотая головой, словно в надежде отменить сказанное. — Ему в Хогвартс только через год, Гарри! Пробрался в чужую школу под видом ученика, запер двери… И убил всех. Авадой.

Падму заметно трясло. Она выглядела хрупкой и почти юной, и Гарри очень хотелось её утешить — хотя бы погладить по спине, — но он сдержался: когда она придёт в себя, то не простит такого удара по самолюбию.

— Авадой? — переспросил он, открывая дело на отчёте судмедэкспертов. — Откуда тогда раненые? А, вижу: травмы во время бегства. Где он сейчас?

— В допросной, — сухо уронила Падма. — Его полагается допрашивать в присутствии родителей, либо кого-то из соцслужб. Я выбрала второе.

— Молодец, — похвалил Гарри. Действительно, только родителей юного чудовища ему не хватало. Сказать по правде, до сих пор старшего детектива-инспектора Поттера волновал не столько сам факт того, что десятилетний ребёнок на такое решился, сколько чисто технический аспект: как? Большинство в его возрасте даже люмос вызвать не умеют. — Тогда я к нему.

* * *

Кресло для допросов не было рассчитано на столь маленький рост обвиняемого. Ремни криво и косо опоясывали худое тело мальчика, а его ноги даже не доставали до земли. Полускрытый ворохом ремней он казался скорее жертвой, чем преступником.

Действительно, «херувим»: золотистые волосы, прозрачные голубые глаза, нежная кожа. Гарри невольно вспомнил Альбуса в этом возрасте: та же мечтательная хрупкость, намекавшая, что он никогда не будет силачом, но обещавшая талант нравиться людям.

Женщина из соцзащиты сидела в дальнем углу комнаты и явно нервничала, не вполне понимая, какова её роль в допросе. Гарри было не до неё. В сущности, её присутствие было всего лишь формальностью, уступкой новым законам.

Гарри сел напротив мальчика (согласно документам, его звали Лоуренсом), сцепив руки в замок.

— Допрос начался в 16:30 по лондонскому времени. Присутствуют: старший детектив-инспектор Поттер, представитель социальных служб Мириам Джонс, — Гарри повернулся к Лоуренсу. — Итак? Не хочешь сказать, зачем это сделал?

«Херувим» медленно поднял на Гарри взгляд. Запрокинул голову. И расхохотался. Обычный детский смех, чуть неестественный — как если ребёнка щекочут, — но когда Лоуренс резко оборвал хохот и уставился прямо на Гарри, тот против ожидания почувствовал тревогу. Что-то было не так с этим кристально чистым взглядом. Что-то взрослое, пристальное и злое отражалось в зрачках.

— Ты совсем не поумнел за эти годы, Гарри. Из тебя вышел «прекрасный» аврор. Мечта любого преступника. Зачем? Это весело.

Он подался вперёд, так что ремни натянулись, глубоко врезаясь в кожу. На лбу Лоуренса выступили бисерные капли пота. Гарри и бровью не повёл. Итак, мы сразу приступили к фазе номер три. Обычно вначале преступник молчит. Потом всё отрицает. И только потом начинает оскорблять следователя: в ход идут предположения о сексуальной несостоятельности и ориентации, жалобы на жестокость, обвинения в некомпетентности. Лоуренс выбрал последний вариант. Фаза три плюс накат в стиле «ты слабак» — нестандартная комбинация для мальчишки, попавшего в участок первый раз в жизни… Обычно так себя ведут матёрые рецидивисты. Но чего в жизни не бывает.

Гарри усмехнулся и откинулся на спинку стула.

— Весело? Что ж, признание у нас есть. И даже мотив какой-никакой. Больше мне от тебя ничего не надо. До совершеннолетия посидишь в Азкабане, потом — дементор.

Гарри встал, делая вид, что собирается уходить. Если мальчишка не просто сошёл с ума, а действовал под воздействием убеждений — секты в последние годы появлялись как грибы, — он будет говорить. Проповедовать. Стать мучеником за идею. Что угодно, но не быть скучным случаем, закрытым за пять минут.

И эффект превзошёл ожидания: Лоуренс буквально зашипел от ярости.

— Не особенно надейся на успех, Мальчик-которому-слишком-долго-везло! До совершеннолетия мне ещё семь лет. Кто знает, что может произойти…

Он снова усмехнулся, но торжества в его улыбке уже не было. А вот тщательно скрываемый страх чувствовался.

— Вижу, ты не особенно веришь, что твои друзья тебя вытащат, — наугад бросил Гарри. — Кто ты для них — пешка.

— Ты ничего о них не знаешь!!!

На сей раз тонкому мальчишескому дисканту удалось даже заглушить голос Гарри. Казалось, стены вибрируют от его визга. Соцработница, судя по всему, боялась не только двинуться, но даже вздохнуть.

«Итак, его действительно завербовали. Добровольно, без всяких заклинаний, — размышлял Гарри. — Потому что следов конфудуса и империуса врачи не нашли». И продолжил всё так же спокойно:

— Расскажи.

— Нет, — Лоуренс замотал головой так, словно хотел её оторвать. — Не поймаешь. Я слишком долго ждал, чтобы… — он оборвал сам себя и повторил: — Нет.

— Тебе просто нечего сказать, — безыскусно подначил Поттер. Чудовище или нет, Лоуренс был лишь десятилетним мальчишкой. Если даже взрослых головорезов можно иногда взять «на слабо», то с ребёнком и подавно прокатит. — Поэтому хватит тратить моё время. Посмотрим, что ты запоёшь через семь лет, когда никто не придёт.

Лоуренс дёрнулся так, что едва не задушил себя ремнём.

— Единственное, о чём я жалею, что не начал с тебя! Я так мечтал посмотреть, как тебе понравится Круцио… От империуса ты кайфовал… Помню твои мысли: «Зачем сопротивляться? Всё и так хорошо». Возможно, тебя удивит, Гарри, но большинство людей империус не выносит. Он похож на… — Лоуренс сладко улыбнулся, — изнасилование. Когда мысленно кричишь и вырываешься, но ничего не можешь сделать. День за днём, год за годом, — он нервно облизал сухие губы. — Ты живёшь только мыслями о мести. Ищешь любую лазейку. Вот что такое империус, — он сглотнул, переводя дух, и снова широко улыбнулся. — А тебе нравилось, Гарри. Что же ты за человек такой? Мазохист… Извращенец… — казалось, он пробует каждое слово на вкус. — Жертва?

До сих пор Гарри был уверен, что фраза о поднявшихся дыбом волосах — лишь художественное преувеличение, но сейчас мог бы поклясться, что волосы на его затылке не просто встали дыбом, а ещё и зашевелились. Он наклонился к микрофону:

— Допрос закончен в 16:50.

Собственный голос показался хриплым и надтреснутым, как у старого ворона. Гарри рывком встал со стула и, не оборачиваясь, вышел в дверь. Следом выскользнула соцработница, но Гарри её даже не заметил. Пошатываясь будто пьяный и держась рукой за стену, он кое-как добрёл до мужского туалета и пустил в раковине ледяную воду. Умывался, пока скулы не заломило от холода. Тяжело опёрся на край раковины, исподлобья глядя на своё отражение.

— Этого не может быть, — тихо пробормотал он, чувствуя, что голос предательски дрожит. — Не может.

* * *

На выходе из туалета его поймала Падма.

— Гарри, что за ерунда? Джонс сказала, что парень подвергался сексуальному насилию. Это правда? Тогда надо вызвать его родителей и…

— Это Барти Крауч-младший, — перебил её Гарри.

— Что? — на лице Падмы отразилось недоумение.

— Барти Крауч, — повторил он.

— Но он же умер, разве нет? В девяносто пятом…

— Вот именно, — через силу разлепил губы Гарри. Казалось, каждое слово весило несколько стоунов. — Умер. Но этот мальчик — Барти.

— Ты уверен?

Патил смотрела на него с беспокойством, но предельно серьёзно, подавая сигнал, что готова поверить, если только он сам себе верит. Это было удивительно много: практически любой другой аврор уже звонил бы в Мунго.

— Да, — коротко ответил Гарри.

— Мальчик — его... крестраж? — карие глаза Падмы расширились от ужаса.

Гарри только покачал головой. Он медленно успокаивался, и мысли приходили в порядок:

— Нет. Лоуренсу всего десять, а Крауч умер тридцать три года назад. Но мальчик мог контактировать с крестражем. Осколок души, заключённый в предмет, может влиять на человека и заставлять его делать… всё, что угодно.

Падма поняла его без слов:

— Я за ордером на обыск!

— Я с тобой. Заодно допросим родителей.

— Почему я?

Жалостливая гримаса, которую скорчила сидевшая перед трюмо белокурая волшебница, не соответствовала её тону: холодному и обвиняющему. Не соответствовала и жёсткой складке в уголке губ, подкрашенных розовой помадой. Вокруг вообще было много розового: покрывало на постели, обивка кресел, натюрморт с лотосами. Комната-картинка, комната-гнёздышко, воплощёние подростковых фантазий девочки из хорошей семьи.

Однако волшебница, сидевшая перед сквозным зеркалом, давно вышла из переходного возраста. Чуть выше пяти футов, она, вероятно, ещё долго могла бы смотреться сущей девочкой, — если бы не сдобная пухлость, утяжелявшая походку, размывавшая некогда красивые черты лица. Где когда-то были ямочки — оттиснуты запятые резких морщин. Она определённо разменяла пятый десяток, и розовое очарование её будуара смотрелось нелепо, если не сказать больше.

— Потому что я не могу успеть везде! — отрезал собеседник, едва угадываемый в дымных глубинах по ту сторону зеркала. — И потом: прежняя хозяйка твоего тела её знала.

— Не близко, — возразила волшебница. — Кажется, они друг друга недолюбливали.

— Тем проще тебе будет сыграть.

Она фыркнула.

— Кстати, о теле. Не мог выбрать получше? Смотри, — волшебница ущипнула себя под подбородком и демонстративно оттянула кожу. — И я всё время толстею! Мы договаривались на юное красивое тело. А это что?!

— Не пробовала есть то же самое, но на полведра меньше? — ехидно осведомился голос. — Я всегда выполняю договорённости, Алекто. Но я не виноват, что ты за полтора месяца успела пустить мои усилия насмарку. Донор должен иметь сходство с подселяемой душой. Ты отказалась от сходства по внешности — а теперь предъявляешь претензии? Мне пришлось делать подгонку через возраст, но, пока ты не наложила лапу на это тело, оно выглядело хорошо!

— И что мне теперь делать? — жалобно протянула она.

— Это не моя забота, — он переменил тему: — Я пришлю тебе триггер с совой. Ты должна дождаться полного превращения и проверить, чтобы не осталось артефактов прежней личности. Ввести её в курс дела и напомнить правила.

— Белла знает правила, — возразила Алекто, впиваясь длинными ногтями в причёску. — Она не станет предпринимать ничего, что могло бы сорвать возвращение Лорда.

— Превращение сопровождается дезориентацией. Одного возвращённого мы уже потеряли…

— Ты потерял, — вставила она.

— У тебя есть шанс справиться лучше, — в голосе собеседника звучала насмешка. — И поспеши: Йоль скоро.

* * *

Вероятно, она задремала, потому что стук в заднюю дверь прозвучал словно гром среди ясного неба. Кто-то барабанил по стеклу кулаком. Джинни подошла ближе. Её взгляд выхватил из сгущавшихся сумерек бледное перепуганное лицо.

— Лаванда? — Джинни распахнула дверь и буквально втащила нежданную посетительницу на кухню. — Что случилось?

Лаванда судорожно сглотнула, закатила глаза вверх, то ли пытаясь сдержать слёзы, то ли находясь на грани обморока. Джинни сунула ей в руку стакан воды и усадила на стул. Лаванда пила, глотая так громко, словно вот-вот готова была захлебнуться. Поставила стакан и медленно подняла руки к вискам.

— Джинни! Мне так страшно… Знаю, надо было позвонить Парвати, чтобы она связалась с Падмой, но… Я просто не знаю, что делать! Я боюсь.

Джинни поморщилась — голос Лаванды резал тишину, как пила на холостых оборотах. Оставалось надеяться, что причина действительно серьёзная.

— Рассказывай по порядку.

Лаванда нетвёрдой рукой нащупала плечо Джинни и сжала его, точно ища опоры. Её глаза невидяще уставились в стену.

— Было уже темно. Я накануне легла под утро и проспала весь день. Кто-то постучал в дверь… — в голосе Лаванды вновь прорезались подвывающие нотки приближающейся истерики. — Я открыла дверь, а там — никого. Я вышла и увидела… Увидела… — её затрясло крупной дрожью. — Надпись. На стене: «Помни». Такими… оплывающими красно-бурыми буквами. Я испугалась. Подумала, что это кровь, но…

Лаванду скрутил приступ рыданий. Она выпустила плечо Джинни и согнулась почти вдвое, невнятно причитая.

— Но это была не кровь?

Джинни пыталась её растормошить, как учил Гарри: «Главное — не давать свидетелю молчать. Пока говорит, он боится тишины, но если замолчит — будет бояться её нарушить». Лаванда что-то неразборчиво пробормотала, уткнувшись в колени.

— Что? Я не слышу, Лаванда, повтори.

— Соус.

Лаванда резко выпрямилась, глядя на Джинни болезненно сухими, отчаянными глазами.

— Особый соус. Я поняла по запаху. Я… я люблю готовить и… Одним словом, я готовлю его сама: больше его нет нигде. Дверь была заперта изнутри. Заклинаний, как в Гринготс. Но кто-то проник в дом, взял бутылку соуса, сходил к двери, написал это ужасное, ужасное послание — и поставил бутылку на место! А потом ушёл, постучал, и… Джи-ини, мне стра-ашно, — почти провыла она, отчаянно мотая головой.

— Ты вызвала авроров?

Отрицательное мотание головой. Ну да, тогда её бы здесь не было.

— Ещё кто-то знает?

Снова отрицание.

— Больше с тобой ничего не происходило?

Джинни старалась оставаться спокойной, но паника Лаванды передавалась, как вирус гриппа, заставляя дрожать от неведомого озноба.

Лаванда между тем перестала мотать головой и утвердительно кивнула.

— Там лежал хрустальный шар. И нож. Когда я их увидела, то вспомнила Хогвартс. Битву. Будто заново пережила. Я закричала. И тут мне на рот легла чья-то рука. Я запаниковала, рванула портключ на шее — и вот, я здесь.

Скомканное окончание рассказа Джинни не понравилось.

— А почему он… или она — не перенёсся вместе с тобой?

— Это… — Лаванда впервые за время разговора улыбнулась. — Подарок Джорджа. Он мне давно его сделал, а я до сих пор ношу на шее, потому что… — она смущённо пожала плечами. — Так вот, это личный портключ, он переносит только меня.

— Тебе повезло, — пробормотала Джинни. — Шар и нож остались там?

— Только шар. Нож я нечаянно захватила с собой.

Не дожидаясь команды, Лаванда полезла в карман мантии. Шустро размотала продолговатый свёрток… Джинни застыла на месте, испуганно приложив руку ко рту. Кинжал с ручкой чернёного серебра. С узором из черепов: деформированных, текучих, сливающихся друг с другом в нескончаемую реку тлена и распада. С надписью по лезвию: «Последний враг истребится — смерть». Только у одного человека был такой нож…

— Узнаёшь?

— Кинжал Беллатрисы Лестрейндж.

— Как думаешь, что это означает?

— Что мёртвые возвращаются, — прошептала Джинни.

Перед глазами промелькнула усмешка Волдеморта. Белла с её «мы ещё встретимся». Встревоженное лицо Гарри, сбивчиво твердившего про Крауча и ребёнка-маньяка… «Последний враг истребится — смерть».

Джинни подняла помутившийся взгляд на Лаванду, которая больше не выглядела несчастной или испуганной.

— Да. Мёртвые возвращаются.

* * *

Падма засиделась на работе допоздна. Дело Лоуренса зашло в тупик, а она всё не могла с этим смириться. То есть, формально, оно было раскрыто и приговор вынесен. Завтра Падма сдаст материалы в архив. Аврорат — не клуб любителей детективов, здесь нет времени распутывать шарады просто для удовольствия. Когда преступник пойман и вина доказана, остальное авроров волновать не должно.

Но у Падмы дело не шло из головы. Возможно, потому, что убийцей был ребёнок. У Падмы не было детей, но меланхолическая грусть, овладевавшая ею при взгляде на чужих малышей, несла тёплый оттенок безопасности и счастья. Дети — это добро, а если нет, то на чём держится мир? Конечно, кроме испорченных с рождения душ вроде Тома Реддла.

Вариант с крестражем казался логичным — но они с Гарри ничего не нашли. Ни одна вещь в доме родителей Лоуренса не показала аномальной активности. И потом — крестражу надо время, чтобы подчинить человека: вначале мелкие странности и провалы в памяти, потом — дольше и серьёзнее… Лоуренс же до происшествия был абсолютно нормальным! Родители души в нём не чаяли, учителя обожали.

Падма достала из коробки с вещественными доказательствами колдоальбом. Вот Лоуренсу подарили щенка. А здесь он на детском празднике. Вот он с родителями в путешествии: Лоуренс сидит на плече у отца и улыбается в камеру. Ветер отбрасывает прядь волос, он щурит глаза…

Стоп!

Падма рывком открыла ящик стола, вытаскивая лупу. Посмотрела через неё на фото. На другое. На третье. Лихорадочно пролистала папку с делом, пока не наткнулась на снимок Лоуренса при задержании.

И испуганно прикрыла рукой рот.

* * *

Гарри собирался уйти пораньше, но ворох документов, скопившихся к концу года, как-то незаметно затянул его в свою бюрократическую трясину. Впрочем, Гарри был даже рад — отчёты мешали думать о проклятом «деле Барти Крауча». Гарри называл его так про себя, а однажды чуть не проговорился перед начальством, за что удостоился недоумённого взгляда. Дело стало его наваждением. Ни следов воздействия. Ни вменяемого мотива. Десятилетний сопляк, вырезавший полшколы. И никаких следов крестражей!

Возможно, сдать дело в архив и забыть о нём навсегда было лучшим решением… Гарри снял очки и устало потёр переносицу. В коридоре послышался торопливый перестук каблуков, и он встрепенулся — Гарри был уверен, что в этот поздний час он на этаже один. Едва он обернулся к двери, как в комнату ворвалась Падма.

— Гарри, какого цвета глаза у ребёнка на колдографии? — она сунула ему под нос фото Лоуренса. — Пожалуйста, это важно!

Он поднёс колдографию к лампе на столе.

— Карие. И?

Гарри вопросительно посмотрел на Падму.

— К-какого цвета были глаза у Лоуренса, к-когда ты его допрашивал? — от волнения она слегка заикалась.

Прозрачные, почти бесцветные… Бешеные, проникающие в самую душу.

— Голубые, — он пожал плечами, всё ещё не понимая. — У детей часто меняется цвет глаз…

— Но не так! — прервала его она, меряя шагами кабинет. — Ребёнок может родиться голубоглазым, а потом радужка потемнеет. Или позеленеет, или посереет… Но если глаза уже тёмные, то светлыми, Гарри, они больше не станут!

— И… Что это значит? Почему это так важно?

В ответ Падма произнесла несколько слов на неизвестном ему языке. Полная шипящих звуков мелодика фразы напоминала проклятие или страшное ругательство. Видимо, увидев непонимание в глазах Гарри, Падма перевела:

— Духи холодного мира, высасывающие жизнь из живых.

— Вампиры?

— Нет, Гарри, драккл подери! — взорвалась она. — Хуже, чем вампиры! Духи холода это мертвецы, возвратившиеся обратно не привидениями, а заняв чужое тело!

«Заняв чужое тело». Фраза словно ударила Гарри под дых. Он вздрогнул и нервно забарабанил пальцами по столешнице.

— Почему я никогда о таком не слышал?

— Здесь это не распространено. А вот в Индии… — Падма присела на край стола, — Понимаешь… рождение человека обусловлено его поступками в прошлой жизни: «кармой». Многие негодяи совершили столько преступлений, что вообще не смогут реинкарнировать людьми — только растениями или камнями. Но они не согласны с таким раскладом. Они хотят вернуться. Чтобы избежать кармы, они как бы… «прицепляются» к чужим душам. Занимают их тело и выдворяют хозяина вон.

— Просто «Тайна доктора Джекила и мистера Хайда», — нервно рассмеялся Гарри.

Падма сверкнула на него глазами, но ничего не сказала, только продолжила:

— В «Ведах» говорится, что у духов, пришедших с холода, светло-голубые глаза. Как снег на горных вершинах, когда на него не падает солнце.

Она подвинула Гарри обе колдографии Лоуренса. Карие глаза в шесть лет. Голубые в десять. А потом положила на стол третью карточку. Группа волшебников на фоне горной вершины. Девочка лет десяти, остальные — взрослые. Мужчины, женщины… Лица были Гарри незнакомы, кроме, пожалуй, черноволосого и черноглазого мужчины с бледным надменным лицом.

— Реддл?

— Да, это из архивов, найденных в сейфе Лестрейнджей. На колдо — сам Реддл, кое-кто из старших Блэков, старшие Лестрейнджи. Девочка — Белла. А гора — один из гималайский пиков, не самый известный… я узнала его только потому, что моя тётка живёт неподалёку от этого места.

— То есть уже в шестидесятые он мог узнать секрет бессмертия? Зачем тогда крестражи?

Падма пожала плечами:

— Возможно, тогда он ничего не добился: никто не любит делиться секретами с чужаками. А после возрождения возобновил поиски.

Казалось, мир уходит из-под ног, начиная стремительно и опасно вращаться. Неожиданно для себя, Гарри расхохотался.

— Падма, извини, но мне сложно в это поверить. Карма? Реинкарнация? Хочешь сказать, все мертвецы возрождаются? Мы работаем в Отделе убийств. Нам ли не знать, что когда человек умирает, он умирает. Если вернулся, то просто умер не до конца. Всё остальное это… религия!

Последнее слово он выплюнул почти со злостью. Гарри вряд ли отдавал себе отчёт, но вместе со страхом рассказ Падмы невольно пробудил в нём надежду. Давно похороненную надежду на встречу с теми, кого он потерял. Дамблдор говорил «они идут дальше». Никаких встреч на «той стороне». Каждый умирает в одиночку. Но если можно найти путь обратно, живя под солнцем, а не маясь призраком… Это было слишком больно.

Падма не приняла вызов — только тонко усмехнулась:

— А такова, значит, твоя религия? Веды, Гарри, — не «Сказки барда Бидля». «Веда» означает «знание». Не сборник суеверий, а руководство к действию.

Она говорила спокойно, но достаточно жёстко, чтобы Гарри понял — на эту тему лучше не спорить. Вместо этого он задал другой вопрос:

— И как же вы боретесь с этими «духами»?

— Есть защитный обряд. Упанаяна. После него человек считается «двиджа», рождённым второй раз. Единственным хозяином своего тела и души.

Гарри приподнял брови:

— Если обряд такой эффективный, откуда все эти разговоры о злодействах духов?

Падма тяжело вздохнула:

— Его проводят только рождённым в трёх высших варнах — по-вашему, «кастах». Брахманы, кшатрии и вашьи — двиджа, но шудры — нет. Мой дед выступал против этой системы… поэтому мы и уехали.

«Учишься бок о бок с человеком, потом работаешь вместе — и в один прекрасный момент понимаешь, что ничего о нём не знал». Гарри удивлённо смотрел на Падму, чертившую пальцем узоры на столешнице, не поднимая на него глаз. Ёрничать ему расхотелось.

Северус Снейп склонился над колдографией: юная рыжеволосая женщина смеялась и хлопала в ладоши, глядя, как маленький мальчик делает первые пируэты на игрушечной метле. С другой стороны стоит долговязый симпатичный парень в очках: отец. Снейп одним движением разорвал снимок точно между фигурами людей. Половинку с рыжеволосой девушкой сунул за пазуху, а вторую выпустил из пальцев, позволив ей спланировать на пол. Камера на секунду задержалась, делая крупный план лежащего на ковре обрывка. Потом показала ноги в чёрных туфлях, несколько шагов — и захлопнувшуюся дверь.

— Стоп, снято! На сегодня всё!

Илва, высокая широкоплечая блондинка с короткой стрижкой, неуклюже слезла с режиссёрского кресла и проковыляла, морщась от боли в затёкших за день ногах, прямо к стоявшему за дверью мужчине.

— Натаниэль, превосходно! Если я не заболею драконьей оспой, и на нас не нападут инопланетяне, это будет настоящий хит! Лили, девочка моя, — она протянула одну руку подошедшей Лили Луне, а вторую — мужчине, названному ей Натаниэлем. — Мне кажется, мы уже можем отпраздновать!

* * *

— И всё-таки я не понимаю…

От тепла и белого вина, выпитого на голодный желудок, Лили немного опьянела. Её тянуло строить глазки и задавать вопросы.

— Илва, мы, конечно, идём с опережением графика, но скоро Рождество, потом каникулы… Рабочих дней осталось совсем немного, а ты отпускаешь людей посреди дня.

Илва пренебрежительно скривилась:

— В сочельник я уже буду делать монтаж. Мне никто не понадобится.

— Вы работаете в сочельник?— удивлённо приподнял бровь Натаниэль.

Он так и не снял чёрную линзу со своего голубого глаза, и Лили втайне была этому рада. Натаниэль казался ей вполне привлекательным, но этот взгляд ангорского кота буквально примораживал её к стулу.

— Илва не празднует Рождество. Она вообще его, по-моему, ненавидит, — с тихим смешком поведала она, лукаво косясь на подругу.

Илва медленно, с достоинством кивнула.

— Как подобает любому приличному язычнику. Вот сегодня у меня праздник. «Йоль, ночь долгой тьмы», — нараспев произнесла она, чуть покачивая головой в такт музыке. — Ворота зимы, ворота мёртвых. Приоткрытые на Самайн, сегодня они нараспашку!

— Звучит не слишком оптимистично, — пробормотал Натаниэль. И резко сменил тему: — Вы не возражаете, если в праздник я буду говорить о работе?

— Нисколько, — пожала плечами Илва. — Не вижу противоречия: мы занимаемся историей, а история — всегда общение с мёртвыми.

— Тебя на этом определённо заклинило, — подколола Лили. — Так что ты хотел спросить?

За полтора месяца с их первой встречи, Лили провела с Натаниэлем больше времени, чем с некоторыми — за всю жизнь. Не только на съёмках: он часто приглашал её в кафе или на прогулку. Казалось бы, вполне традиционный способ показать, что другой человек тебе небезразличен. Но сказать, что они встречаются, Лили не могла. Натаниэль был вежлив и внимателен, стремился её развлечь, разговаривал с ней на самые разные темы. С ним было безумно интересно.

Но он ни разу не попытался сблизиться. Не то, что поцеловать — даже не взял за руку. Когда же она пыталась сделать это сама... Нет, он не отдёргивал руку, но складывалось впечатление, что ему удаётся сдержать этот импульс, только призвав на помощь весь свой самоконтроль. Будто её ладонь обжигала ему кожу. Попробовав раз или два и нарвавшись на такую реакцию, Лили прекратила попытки, решив, что Натаниэль, вероятно, считал их отношения чисто дружескими. Впрочем, и на дружбу это было мало похоже. К другим мужчинам он явно ревновал, незаметно, но твёрдо изгоняя их из её жизни. А как он порой на неё смотрел! Буквально пожирая глазами, с такой смесью нежности и тоски, что у Лили сладко замирало сердце. Но странно: именно в моменты, когда она была счастливее всего, когда была по-настоящему собой — его взгляд становился особенно печален. Будто её радость каким-то неведомым образом причиняла ему боль.

Вот и сейчас, глядя на раскрасневшуюся, счастливую от похвал Илвы, качающую головой в такт музыке Лили, Натаниэль одарил её взглядом, каким некоторые родители смотрят на детей. Что-то вроде: «Как быстро они растут, а ведь были такие милые крошки!»

— Снейп, — сказал он. — Впереди эпизоды, когда выясняется его истинная роль. Для зрителей он должен внезапно предстать в другом свете. Положительном свете. А я так и не понял. Что в нём положительного?

— Благодаря нему была выиграна Война. И он был очень храбрым человеком.

Слова отца слетели с языка Лили почти автоматически. Удивительно — она даже не расстроилась, вспомнив о нём.

— Он был способен на сильную любовь. Не очень счастливую, конечно, — Илва пожала плечами, — но с режиссёрской точки зрения это одна из самых красивых любовных историй.

— Слова, достойные Альбуса Дамблдора, — усмехнулся Натаниэль. — Значит, роль в войне и «сила любви»?

— А что ещё надо? — недоумённо округлила глаза Илва.

На её бокале остался тёмно-красный след помады. Лили он казался похожим на запёкшуюся кровь. Что за странная ассоциация? Натаниэль сложил ладони домиком.

— Вы сами учили: главное не то, что у персонажа получилось, а его мотивация. Снейп помог выиграть войну, но не из благих побуждений. От чувства вины. Из мести. Краеугольный камень этой истории — Волдеморт нарушил обещание. А если бы он его сдержал? Стал бы Снейп помогать Ордену? Помог убить Волдеморта?

Лили хотела возразить, но смешалась. Такая мысль раньше не приходила ей в голову. «Он хотел, чтобы отца и деда убили. Точнее, ему не было до них дела». Но, с другой стороны…

— Снейп, каким он стал, — не тот, кем был раньше. Он изменился. В сцене, которую мы снимаем завтра, если помните, он приходит в ужас, когда понимает, что Дамблдор хочет убить Гарри.

— Что ставит перед нами ещё один вопрос, — неумолимо продолжил Натаниэль. — Какой смысл Снейпу помогать Дамблдору после этого? Он понял, что тот его использовал, а единственный шанс оправдаться перед вечностью, защитив сына Лили, не оправдался. Зачем теперь участвовать в борьбе? Почему не примкнуть обратно к Пожирателям?

Илва, вольготно расположившаяся на кушетке, глубоко запустив пальцы в свои короткие волосы, резко выпрямилась, опираясь на локти:

— Нет-нет, вы забываете: месть. Снейп ни-ког-да не вернулся бы к тому, кто убил его любимую.

Натаниэль вздохнул:

— Значит, снова любовь. Снейп хороший, потому что любит. То есть, влюблённому можно простить всё? Реддл не любил никого, он негодяй, это понятно. Но вот, допустим, Беллатриса. Она любила своего Лорда. Значит ли это, что она положительный персонаж?

— В жизни — нет. А вот в кино, — Илва состроила задумчивую гримасу. — Я могла бы представить её не то, чтобы положительным персонажем, но понятным. То есть… её поступки ужасны, но «мотивация», как вы выразились, светла. Для себя ей ничего не нужно. Если бы Волдеморт исследовал пингвинов или разрабатывал лекарство от рака — она точно так же была бы рядом с ним.

— Сильная любовь вызывает уважение, — поддакнула Лили, глядя на Натаниэля томно и вызывающе. В этом был виноват алкоголь, конечно, но не только он. — Завораживает. Любому хотелось бы испытать подобное.

— Итак, всё, что угодно ради любви?

— Всё ради любви!

— По-моему, неплохой тост!

— Всё ради любви, — провозгласила Илва, сдвинув бокалы с Натаниэлем и Лили. — И с Йолем!

* * *

Гарри очнулся и скривился от боли — затылок саднило. Попробовал встать и обнаружил, что запястья скованы наручниками, а сам он лежит на узкой кровати в камере предварительного заключения. Гарри нашарил в нагрудном кармане очки и кое-как надел, хотя в наручниках делать это было ужасно неудобно.

— Прости, но я должна была так поступить.

— Падма, какого чёрта?!

Гарри вскочил на ноги, рванул было к решётке, но снова упал на кровать — одна из лодыжек тоже была прикована.

— Духам холода нужен проводник, — продолжила Падма. — Что-то вроде шамана или медиума. Тот, кто перешёл границу смерти, умер, но воскрес.

Она многозначительно на него посмотрела.

— Ты… думаешь, что это я?! — ярости Гарри не было предела. — Ты оглушила меня и заперла здесь из-за каких-то кашмирских суеверий?! Выпусти или попрощаешься со значком!

— Будущее мира меня волнует несколько больше, чем значок, — мягко сказала Падма. — Не волнуйся, завтра я тебя выпущу. Духи холода активны только между Хэллоуином и зимним Солнцестоянием.

— Ты сумасшедшая… — тихо прошептал Гарри. — Как мне доказать, что я не чёртов шаман? И что если… — он сел на постели, обхватив голову скованными руками, — если сейчас он на свободе, продолжает поднимать мёртвых, или что он там должен?

— Именно поэтому, Гарри, я ухожу.

Он только сейчас заметил, что Падма экипирована к выходу. Точнее, к боевой операции.

— Бросишь меня здесь? Падма, что ты можешь сделать в одиночку? А если они захватят тебя?

Она грустно усмехнулась:

— Дед — принципиальный человек, но не за счёт семьи. Мы с сестрой — двиджа, нам ничего не грозит.

Это была её последняя фраза. Секунду спустя сверкнула фиолетовая вспышка — и Падма рухнула на пол.

* * *

Вечер был морозным и тихим. Снежинки падали с тёмного неба на волосы Лили и её спутнику, искрясь в свете фонарей.

— Я всё думала над твоим вопросом.

Лили пнула пушистый сугроб носком замшевого ботинка.

— Каким?

— Что было бы, если бы Волдеморт выполнил обещание. И… только не говори Илве!

— Торжественно клянусь, — с мягкой усмешкой в голосе произнёс Натаниэль, беря её под руку.

Лили так удивилась этому знаку симпатии, на которые она уже устала надеяться, что на секунду потеряла нить рассуждения.

— Одним словом… я думаю, не всё можно простить ради любви. Только не смерть кровных родственников! Семья, сколько бы обид вас не разделяло, — она снова мимолётно вспомнила отца, — всё равно самое близкое. Священное.

— Твоя бабушка, например, не слишком любила сестру, — возразил Натаниэль.

Впервые он открыто сказал о подразумеваемом, но тщательно обходимом всеми на съёмочной площадке: едва ли не половина героев фильма приходилось Лили Луне роднёй. Она смутилась:

— Вот и Илва говорит, что я одна так помешана на семье. Не знаю. И знать не хочу. Для меня семья неприкосновенна. И если бабушка думала по-другому… Значит, она ошибалась.

— Для фильма важна позиция Лили Эванс. Не твоя.

Лили Луна вспылила. Резко затормозила и обернулась к нему.

— Позиция моей бабушки такова, что она вообще не любила Снейпа. Ни дня. Это я тебе как женщина заявляю. А его было за что любить. Я бы точно полюбила… Особенно если бы он был похож на тебя! — её снова накрыла тёплая волна хмеля, и слова приходили быстрее, чем она успевала их обдумывать. — Значит, к дракклам попытки её выгородить! Да здравствует сила любви… Я «последний романтик», мне наплевать на остальное. Если надо взорвать тысячу звёзд, чтобы быть вместе — то и драккл с ними, со звёздами!

Повинуясь внезапному порыву, она притянула его к себе (пришлось встать на цыпочки) — и поцеловала. В этом жесте было больше отчаяния, чем страсти, и, приготовившись, что он не ответит, Лили слишком сильно прижалась своими губами к его. Но Натаниэль ответил.

Хрупкой. Она чувствовала себя хрупкой по сравнению с этой неожиданной силой, стальной хваткой, которой он держал её за талию, зарывался пальцами в волосы, целуя так, как другие умеют только раздевать: уничтожая дистанцию, отрезая путь назад, показывая, что прекратить или отступить больше не в её воле.

А потом всё прекратилось. Холодный зимний воздух и звенящее ощущение пустого пространства ударили по нервным окончаниям, будто разверзшаяся у ног пропасть. Лили открыла глаза, успев только услышать короткое:

— Я скоро вернусь. Дождись!

* * *

Вслед за фиолетовым лучом, посланным её палочкой, в комнату буквально ворвалась Джинни, принявшись шарить на поясе у лежавшей без чувств Падмы. Наконец, с победным «Ага!» она извлекла увесистую связку ключей. Дверной замок щёлкнул, выпуская Гарри на свободу.

— Джинни?!

— Ты не пришёл домой вовремя, — пояснила она. — Я аппарировала сюда, зашла на твой этаж — и услышала голоса.

— Ты… ничего серьёзного ей не сделала? — Гарри кивнул на Падму, потирая освобождённые от наручников запястья.

Против воли, тон получился скорее обвиняющим, чем просто встревоженным. И совсем не благодарным.

— Тебе это так важно? — мгновенно отреагировала Джинни, как-то нехорошо улыбаясь («Ревнует, что ли?»), и снисходительно пояснила: — Я её всего лишь оглушила. А ты подозрительно заботлив, учитывая, что она на тебя напала. Впрочем, если хочешь, могу снова тебя запереть.

Она покрутила на пальце связку ключей.

— Не надо, — Гарри примирительно поднял руки. — Я просто… удивился. Отцепишь ещё эту, на ноге?

Он звякнул цепью.

— Как скажешь, мой повелитель*, — с деланной скромностью произнесла Джинни, опускаясь на колени. — Подержи.

Она сунула Гарри в руку какой-то маленький круглый предмет.

Гарри стало любопытно, и он разжал кулак. На ладони лежал шарик светлого дерева. Когда палочка вырвалась из его руки, когда предала его из-за этого Поттера, он так крепко сжал её, что основание рукояти осталось в руке. Разум Гарри заволокла тьма.

____

* My Lord.

* * *

Им не пришлось долго ждать. Тот, с кем у Волдеморта была назначена встреча, прибыл едва ли через минуту после того, как глаза мага, совсем недавно бывшего Гарри Поттером, стали блекло-голубыми. Появился в облаке снежинок и замер на пороге комнаты.

— Я всегда выполняю обещания, — Волдеморт кинул ему медную капсулу: в таких хранились свитки с заклинаниями. — Даже если приходится подождать.

— Как и я, — его визави поймал свиток одной рукой и развернул, пробегая взглядом. — Особенно когда ожидание того стоит.

Он снова завинтил капсулу, спрятал в карман и исчез во вспышке портала.

— Он опасен, мой Лорд.

— Вовсе нет, Белла. Теперь, когда он получил желаемое, он просто… бесполезен. Но и безвреден. Мы вряд ли ещё о нём услышим.

Лили продрогла до костей. Прохожие больше не появлялись в свете налившихся желтизной фонарей, заставляя её сердце подпрыгивать от ложного узнавания. Одно за другим гасли окна магазинов и кафе. А она всё ждала.

Наконец, большие часы над головой пробили двенадцать. Встрепенувшись, Лили прощальным взглядом обвела площадь, всё ещё на что-то надеясь. Но нет, площадь была пуста.

* * *

Письмо пришло на следующий день.

Гордость человека, оставленного без объяснений, умирает не тогда, когда ему наносят удар. А тогда, когда заставляют выбирать между нежеланием причинить себе новую боль — и желанием получить, наконец, ответ.

Лили проиграла быстро. Ненавидя себя, она разрезала шнурок, скреплявший свиток и углубилась в чтение.

Лили Луна,

Это письмо не оправдает и не залечит. Но прочти до конца — оно многое объяснит.

Пишет тебе Северус Снейп. Без кавычек, и это не ошибка. Скорее мне следует называться «Натаниэлем Смитом» в кавычках. Моего тела не нашли, портрет не появился среди директоров. Хотел бы сказать, что выжил в битве за Хогвартс, но нет: я умер. И я вернулся.

Люди цепляются за жизнь, даже когда хотят смерти. Но если найти в себе волю умереть до конца — так, что даже тело спустя минуты исчезает, следуя за душой — то и возродиться можно до конца. Спустя дни или тысячелетия, месяцы или годы вернуться, не постарев ни на день. И стать «шаманом» — тем, кто воскрешает мертвецов во плоти: не инферналами, зомби или привидениями.

Любой бы хотел такой силы? Возможно, если бы не два условия: сознание шамана должно быть сильным, а смерть мучительной. Настолько мучительной, что других желающих это испытать я не встречал. Не согласился бы и я. Но у меня была цель. Ты знаешь, как её звали.

В обмен на формулу её души, я должен был воскресить других. Двадцать человек — за одного. Но и это не всё. Возвращающейся душе надо дать тело: похожее внешне, или связанное родственными узами, характером, каким-то общим происшествием. Подобрать и изгнать законного хозяина навсегда. Я выбрал тебя…

Сердце Лили колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Она не хотела читать, но продолжала скользить взглядом по строчкам, точно загипнотизированная.

Идеальный сосуд. Пустой сосуд. Одинокая жизнь, о которой никто не пожалеет. В тот день в кафе, следя за твоими мыслями, мне показалось, что тебя ничего не связывает с миром. Я воскрешал мертвецов и присматривал за тобой, лелея мысли о дне, когда осуществлю свой план. «Всё ради любви».

Вчера я получил формулу. Сегодня я её сжёг.

Потому что понял, что ошибался.

Договор расторгнут, вызванные души отправлены обратно. Тела возвращены «законным владельцам». Надеюсь, семья действительно важна для тебя (и ты найдёшь время проведать родителей). В любом случае, рад, что не сделал непоправимого. Это похоже на шанс.

Кажется, я жалею, что реальная жизнь — не кино. Там бы всё получилось. Впрочем, почему бы не попробовать?

В следующий Хэллоуин я буду ждать тебя в кафе. Ты знаешь в каком. Ты знаешь, почему.