Чужой праздник (джен)

Петунья заметно нервничала. Вернон должен был вернуться с минуты на минуту, а она очень не хотела, чтобы они с Лили встретились.

— Пожалуйста, я еще никогда тебя ни о чем так не просила. Это для меня очень важно! Тем более кто-то должен сопровождать маму.

— Ты же нас стыдишься, мы же… магглы, — последнее слово Петунья почти выплюнула.

— Неправда. Я очень хочу, чтобы на моей свадьбе были мои родственники. Я вас не стесняюсь. Никогда не стыдилась того, что магглорожденная. Мне иногда кажется, что ты меня совсем не знаешь!

— Хорошо, Лили. Но я буду без Вернона. Он не захочет со мной общаться и подаст на развод, если увидит воочию всю вашу братию.

— Спасибо, — Лили сделала полшага вперед и потянулась к ней, будто на мгновение забывшись и желая обнять, но тут же неловко отступила назад и махнула поднятой было рукой. — Я пойду.

И Лили ушла, оставив сестру одну посреди недавно отделанной светлой и уютной гостиной её нового дома. Вокруг пахло ремонтом: краской и сырой штукатуркой. На втором этаже еще многое предстояло доделать. Петунья вздохнула и отправилась наверх.

* * *

Петунья проснулась рано. Она уже давно решила, что наденет бледно-розовое платье, светло-серые лодочки и возьмет с собой сумочку в тон туфлям. Но утром в день свадьбы сестры ей стало казаться, что в такой одежде она будет выглядеть особенно заметной, привлечет к себе лишнее внимание. Однако менять что-либо было уже поздно, так как магазины еще были закрыты, а в других своих обычных платьях она выглядела бы не менее вызывающе в обществе людей, которые носят на работу длинные мантии.

Перед входом в большой старинный дом в живописном месте под названием Годрикова Впадина, Петунья ненадолго остановилась.

— Ты не хочешь видеть свою сестру, — заметила мама скрипящим голосом.

— Не хочу, — сказала Петунья и поджала губы, повернувшись к матери.

Та покачала головой и грустно улыбнулась, стараясь не смотреть на дочь. Ей было неприятно понимать, что ее дети не дружны, и перед смертью она хотела бы увидеть их вместе. Да, теперь она могла спокойно умереть, потому что обе ее девочки вышли замуж и стали совсем уже большими. Она надеялась, что когда-нибудь они поладят, забудут все детские обиды. Грустно, что она этого, скорее всего, уже не сможет увидеть.

Петунья широко распахнула приоткрытую дверь и покатила перед собой инвалидное кресло, в котором сидела мама. Их никто не встречал, и она знала, почему: почти все гости прибывали через камин. Петунья вслушивалась в каждый звук, ее нервы были напряжены, а мозг улавливал малейшие сигналы, вроде едва различимых голосов за закрытыми дверями или запаха пирога, доносящегося откуда-то справа. Ее руки дрожали, и она покрепче обхватила рукоятки инвалидной коляски.

* * *

В ее голове стоял странный шум. Как будто кто-то бубнил ей на ухо неразборчиво, проглатывая половину слов, а оставшиеся никак не желали приобретать смысл. Среди этих отдельных слов можно было различить «счастливы», «особенные» и «глупые». Потом шум стал монотонным, он нарастал, нарастал, пока не достиг такого предела, что казалось, будто ее голова вот-вот взорвется, и это произошло на одно мгновение, когда свет стал ярче обычного и вспыхнул перед глазами, а потом все заволокло темной пеленой и болью у левого виска и над бровью.

Петунья схватила с подноса проходящего мимо официанта бокал шампанского и залпом выпила его содержимое, но тут же пожалела об этом. Она выбежала в коридор, открывая все попадающиеся ей двери, пока не нашла нужную комнату. Она склонилась над белым фаянсом и вывернула в него из своего желудка все выпитое за этот вечер. Петунья ничего не ела, так как ей кусок в горло не лез, настолько сильно она нервничала, находясь в обществе магов. Настолько сильно она их боялась, хотя никогда бы этого не признала.

Она облокотилась о стену и тихо заплакала. Соглашаясь пойти на свадьбу, она не думала, что это будет так тяжело. К ней то и дело подходили здороваться, пытались заговорить, обсудить с ней свадебное платье ее сестры. Какая-то старуха в сиреневой шелковой мантии, напоминающей пеньюар, которые носила их мать по утрам, когда они с Лили были маленькими, причитала, что брак Лили и Джеймса — большая ошибка. А Сириус, тот человек, что был шафером, подошел к ней, чтобы сказать: «Милое платье». После этого Петунья почувствовала себя голой, заметив, что все женщины набросили поверх платьев мантии, не оставляя голыми плечи.

Дверь в туалетную комнату шумно открыли резким движением так, что дверца ударилась о стену. Петунья вздрогнула, поднимая глаза на того, кто помешал ее уединению, и подумала, что было очень глупо не закрыть дверь. Высокий и тощий человек, одетый не в мантию, а во фрак, смотрел на нее около секунды, после чего вышел, так же громко хлопнув дверью.

Петунья поднялась и промыла лицо холодной водой. Она долго терла глаза, оставляя на подушечках пальцев черные разводы от туши. До конца смыть растекшийся макияж ей не удалось, но на лице хотя бы не осталось черных разводов. Она вышла, стараясь создавать как можно меньше шума, идя на носочках, чтобы не стучать каблуками. У самой лестницы она заметила в комнате того человека, что ворвался в туалет. Она узнала его по фраку. Он стоял лицом к окну, закрытому плотными шторами так же, как мог стоять любой другой человек, глядя на улицу вместо штор. Петунья подумала, что ей следует извиниться. Как бы она ни относилась к Лили, ей не хотелось, чтобы пошли слухи о том, как сестра невесты ужасно напилась и ее рвало на свадьбе. Тем более, что выпила она немного.

— Прошу прощения, — голос Петуньи был скрипучим, какой бывает во время ангины. — Извините, я сегодня неважно себя чувствую…

Только сказав это, Петунья поняла, как нелепо звучат ее оправдания, как некрасив ее голос. Ей следовало пройти мимо. Забиться куда-нибудь, где можно было подождать. Она почти физически ощущала тяжесть на своих плечах, ответственность за мать, которую она после свадьбы должна будет отвезти обратно в клинику и которую неправильно оставлять одну среди волшебников. Им она не доверяла, не считала, что они в состоянии позаботиться о пожилой женщине в тяжелом состоянии. Если бы не мать, Петунья бы уже давно вернулась домой и продолжила бы клеить обои во второй спальне, которую они сделают гостевой. Физическая работа всегда отвлекала ее от неприятных мыслей.

— Ничего страшного, — голос уставший. — Я лишь хотел немного освежиться. Здесь очень жарко, вы не находите?

— Это потому, что вы во фраке, — сказала Петунья, и тут же поняла, что снова говорит какую-то ерунду, но это понимание не помешало ей продолжить. — Я думала, у вас — магов, есть какие-то специальные чары на этот счет, ведь вы ходите в плотных бархатных мантиях даже летом!

— Наверное, есть. Я не маг.

По голосу Петунье казалось, что он должен улыбнуться, но он не улыбался, говоря это. Это было необычно, потому что она считала, что хорошо чувствует такие вещи, но лицо человека во фраке оставалось каменным и уставшим, а голос, Петунья была готова поклясться, был мягким и снисходительным, каким бы сказал человек с улыбкой на лице. Она заметила глубокие синяки под глазами ее случайного собеседника. Лицо его было очень бледным, что особенно бросалось в глаза на фоне почти черных волос. Петунья глупо хихикнула, потому что ей показалось, что он выглядит, как наркоман.

— Я думала, я здесь единственная, кто не маг, — она почему-то не могла произнести слово «маггла», оно с самого детства казалось ей ругательным. Наверное, это оттого, что им ее оскорблял тот противный мальчишка — Снейп, которого, кстати, среди гостей Петунья не видела. — Я Петунья Дурсль, сестра невесты.

— Петунья, Лили… У вас прекрасные имена! Я Сангвини.

Он снова не улыбался, говоря «прекрасные имена», хотя такое обычно говорят хотя бы с легкой улыбкой. Петунья не могла понять, он хочет, чтобы она быстрее ушла, или он не против их диалога. Уходить ей почему-то не хотелось. Наверное, оттого, что она цеплялась хоть за кого-то, кто тоже был не волшебником. При этом Сангвини держался спокойно и уверенно, а не так, как она. Он не чувствовал себя лишним. Но Петунья тут же подумала, что ей это могло показаться, ведь он ушел от гостей.

— Откуда Поттер… Джеймс Поттер знаком с другими не волшебниками?

Часы, кажется, начали отсчитывать время только в этот момент, когда Петунья задала вопрос, ответ на который был ей интересен, но который прозвучал в ее понимании некорректно. Часы отсчитывали время до того момента, когда от нее отвернется даже этот человек, и она останется снова совсем одна среди волшебников. Их стук отдавался в ее голове, в левом виске и над бровью.

— Вы думаете, что меня пригласил Джеймс? Отнюдь, — глаза его впервые сощурились, каменное лицо стало не таким каменным, и у Петуньи отлегло от сердца.

Мнение этого человека, который так же, как и она, был другим, отличался от всех… этих… в цветастых мантиях и с палками в руках, имело сейчас самое большое значение.

— Лили?

Петунья удивилась. Ей казалось, что сестра, с тех пор, как получила письмо из этой своей школы, смотрела на них всех сверху вниз, не презрительно, а снисходительно. С противной такой жалостью, которая была липкой и неприятной, от которой становилось жарко и хотелось сбежать в прохладу, как можно дальше.

Тик-так. Часы стучат в ее голове над левой бровью. Теперь они отсчитывают время до того момента, когда Петунья поймет, что ее сестра так относилась лишь к ней одной.

— Да. Мы с ней знакомы несколько лет, — глаза Сангвини большие и карие, почти черные, а синяки под ними делают его образ сложнее, многогранне.

Отчего у человека бывают синяки? Он плохо спит, потому что много работает? У него случилось несчастье, и он страдает бессонницей? У него проблемы? Нет, эти мысли не проносятся отчетливо в голове Петуньи, она не задумывается об этом, но образ Сангвини безотчетливо становится интереснее в ее глазах.

— У вас красивое платье, — заметил Сангвини.

«Милое платье», — пронеслись в голове слова, сказанные ей часом ранее. Но теперь в них нет издевки, в них вообще нет ничего, как и принято в их мире. Комплимент, который может ничего не значить. Который, скорее всего, ничего не значит.

— Спасибо, — ответила Петунья.

Она знала, что нужно уйти. Неприлично занимать время человека, хоть ей очень не хотелось снова возвращаться к пестрой толпе волшебников. Но едва она повернулась к выходу, слегка улыбнувшись напоследок Сангвини, как увидела в дверях пожилого человека в черной бархатной мантии. Он был опрятен, слегка полноват, и глаза его были маленькие и водянистые.

— Сангвини, вот ты где. Я везде тебя ищу! О, мисс… — волшебник широко улыбнулся Петунье.

— Миссис, миссис Дурсль.

— Вы сестра Лили? Маггла? Настоящая маггла? Сангвини, представляешь, она настоящая маггла! — старичок еще раз широко улыбнулся Петунье, лишь на мгновение посмотрев на Сангвини. — Никогда не общался с магглами!

Петунья почувствовала, что в горле снова стоит ком. Этот Сангвини обманул ее, сказав, что он не волшебник! Она оттолкнула старика в бархатной мантии и быстро вышла, не сказав ни слова и не глядя на обоих волшебников. Особенно ей не хотелось смотреть на Сангвини. Он сказал ей, что не маг, чтобы пообщаться с ней, с эдакой диковинкой, с «настоящей магглой». Наверное, ему было забавно слушать ее. И про платье он сказал с тем же оттенком, что и «милое платье», желая подчеркнуть, что ее наряд никуда не годится, и она в нем выглядит вульгарной.

Петунья выбежала во двор и глубоко вдохнула вечерний прохладный воздух. Она сильная, она обязательно переживет этот вечер, и даже не станет жаловаться Вернону. Ради матери. Она здесь не потому, что ее попросила Лили, а потому что так хотела ее больная мать. И после этого она никогда не увидит ни Лили, ни ее мужа, ни их будущих детей. Она вычеркнет все, что связано с этим безумием, из своей жизни!

Она не видела, как плотная штора на втором этаже слегка приоткрылась, и Сангвини посмотрел на нее.

— Ты все испортил, я общался с человеческой девушкой! Мне было интересно, — прошипел он, так же, как Петунья до этого, толкая старика и проходя мимо него.

— Ты плохо себя контролируешь, а я обещал Лили следить за тобой, — услышал он напоследок, но не стал оборачиваться.