Нет человека, что был бы как остров (гет)

Примечания:

Река Кэм — река, на которой стоит город Кембридж и знаменитый Кембриджский университет.

Река Сомма — место одного из самых больших и кровопролитных сражений Первой мировой войны.

Ипр — место, печально известное тем, что там впервые применили ядовитый газ иприт.

----------

В письме, шедшим до фронта, судя по опозданию, через Стамбул, Лили сообщала, что позавчера (месяц назад) у них с Поттером родился сын. Северусу представлялся младенец с чернильной копной на голове, вылитый Поттер, только красный от воплей и сморщенный просто потому, что младенцам положено быть сморщенными. Лили, конечно, не вдавалась в подробности: теперь, на разных краях этой бесконечной линии боевых действий им с Поттером было бы тяжело полезть в драку, как в старые добрые университетские времена, когда тот спихивал Северуса в реку Кэм с Математического моста, но некоторые соблазны лучше было не искушать.

И хотя Северус предпочёл бы ничего не знать о сыне своего удачливого соперника, уже то, что Лили снова начала с ним разговаривать перед отъездом на фронт и до сих пор писала ему письма (исправно, если не считать почтовых задержек), вызывало в нём чувство глубокого удовлетворения.

И всё-таки было тоскливо читать про семейные радости Лили, когда затянувшееся наступление (Северус склонялся к тому, что оно уже переходило в затянувшееся отступление) сводило с ума бездействием. Больные под его надзором — кто мог выжить, уже и так не зависел от его талантов, а кто не имел шансов — успел помереть вопреки им. Новые пациенты, конечно, поступали, но к ним редко свозили раненых, всё ещё считая Соммский участок приоритетным. Заканчивался август, а время тянулось, как будто им здесь точно так и сидеть в безвестности до Рождества, и Северус долго мусолил карандаш, перечёркивая раз за разом скучную хронику в ответном письме к Лили.

Дописать его до нового шквала боёв он не успел: контрнаступление германской армии началось второго сентября, совершенно неожиданно и в то же время, подумал Северус невпопад, выскакивая в ночи под вой сирены, очень вовремя.

Взрыв снаряда осыпал его и толпившихся рядом фельдшеров и медсестёр земляными комьями пополам с пылью, и он, откашлявшись и зажимая нос рукавом, рванулся вперёд, прорываясь сквозь разбегающихся солдат. Невдалеке громыхнул ещё взрыв — и ещё один, кажется, его Северус уже не расслышал, в приливе вдохновения оттаскивая под навес глухо стонущего раненого. В воздухе разливался запах гари и ночного холода, и в этом конкретном моменте не существовало ни Поттера, затерявшегося где-то на отшибе войны, ни его новорождённого сына, ни горечи от разлада с Лили, ни бессмысленных университетских обид. Его пальцы утопали в стремительно мокнущей от крови ткани формы, и фонарь, который он, рыча, всучил медсестре держать над операционным столом, слегка потрескивал, но Северус держал в пальцах скальпель, словно шпагу, и эта дуэль со смертью — он знал, даже не верил, — должна была остаться за ним.

Его пятый прооперированный затих, когда уже почти рассвело. В палате, между длинных верениц занятых коек, бродил бесшумно в форменном плаще поверх сутаны Люпин, по иронии судьбы попавший сюда же, на Сомму, полковым священником.

Отчитав последнюю отходную, тот замедлился у стола Северуса и безмолвно кивнул. Северус, усмехнувшись, отсалютовал стаканом с остатками виски. Лили, скользнула мысль, им могла бы гордиться.

* * *

Раненый, которого он в ту памятную ночь собственноручно вытащил с того света, залатав разодранный живот, провалялся в госпитале всю осень, а в конце ноября — как будто праздновал — надрался разбавленного спирта, забыв про противопоказания, и благополучно скопытился, не дождавшись декабря.

Северуса это взбесило. Дежурить во время инцидента выпало — опять — ему, и хотя безалаберное поведение пациента не было его виной, наброситься было не на кого — трупу-то что станется. То контрнаступление немцев, те долгожданные боевые действия, о которых он мечтал, действительно начали новую эпоху — эпохи отступления, больших потерь и резко пошатнувшегося боевого духа. Листовки и газеты не помогали, а спиртное имело обыкновение слишком быстро заканчиваться на складе.

Северус вернулся в свою каморку к полудню после ночной смены и рухнул на койку, не разуваясь.

Когда от Лили пришла открытка «С Рождеством», он три раза начинал писать ответ, но после очередной атаки немцев, закончившейся для него дрожью в руках и преждевременно кончившимся виски — к сожалению, уже гораздо дерьмовее, чем был в сентябре, Северус порвал лист в клочья и выкинул открытку.

В само Рождество было тихо — кратковременное праздничное перемирие по обе стороны фронта не внушало доверия, но большей части персонала и больных было уже всё равно. Для пациентов в части устроили отдельную рождественскую мессу, и Северус слышал, сидя под брезентовым навесом складского сарая, как нестройный хор распевается на праздничных гимнах.

Рядом по снегу проскрипели шаги, и в паре метров на ту же скамью опустилась Медоуз — старшая медсестра, привёзшая к ним партию раненых откуда-то из-под Ипра — уже от одного названия этой затхлой бельгийской деревушки разило жуткими историями и гнильём стратегических планов по её захвату — уже третий год это безлюдное (и Северус не раз, послушав разговоры очевидцев, задавался вопросом, не навсегда ли безлюдное после газовой атаки) место отвоёвывали и снова сдавали противнику.

— Не собираешься присоединиться к рождественскому молебну, Снейп? — спросила Медоуз, плотнее запахиваясь в плащ.

— Делать врачам больше нечего, — буркнул он. «Пусть Люпин молится, его епархия,» — отпустил он в адрес старого университетского недруга мысленную колкость. Так же внезапно вместе с университетскими временами вспомнилась Лили — она, наверное, сейчас сидела в церкви и подпевала гимнам, Лили всегда любила Рождество — и общество непонятных людей.

Медоуз протянула ему руку с самокруткой. Северус посмотрел на сигарету секунду — и взял. Закусив зубами шершавую бумагу, он чиркнул спичкой и сделал глубокий вдох. Закашлялся — и, глотнув воздуха, затянулся сильнее.

— У меня есть бурбон — то ещё пойло, но лучше, чем настойка, которую продают здесь из-под полы, — заметила Медоуз вскользь, как будто и не обращалась к нему. Северус наконец обратил на неё внимание, всё ещё борясь с кашлем от сигаретного дыма. Медоуз — Доркас, кажется, он никогда не звал медсестёр по имени, — была полной противоположностью Лили — серовато-бесцветные глаза, чёрные волосы, никаких мужей, детей, семейных связей — и никакой общей юности в университетском городке в Кембридже.

«И никаких лишних разговоров».

В его каморке дверь не запиралась на ключ, но весь госпиталь — и весь гарнизон, не стоявший на страже тоже — пел рождественские гимны, и в конце концов, узкие скрипучие койки можно было потерпеть пятнадцать минут, а после пары глотков бурбона — и ещё час.

* * *

Их перебросили к пресловутому Ипру в феврале, и Северус на подъезде ещё угрюмо ждал безжизненные, выжженные поля, кислотные реки и въевшийся в землю запах. Ничего этого не было — был очередной госпиталь, ещё более ободранный, чем его прошлый. Был Петтигрю, потерявший руку при бомбёжке и сообщивший, что Люпина в очередном бою взяли в плен немцы — а может уже и расстреляли, но никто не знает. О Поттере Петтигрю хватило ума не вспоминать, но фотографии Лили с её сыном — с младшим Поттером, в котором уже, как когда-то чудилось Северусу, виден был его отец. Северус машинально отметил удовлетворение от факта, что он был прав, но только позже понял, что фотография не вызвала у него прежнего чувства брезгливости. Младший Поттер, конечно, был Поттером, но это было только естественно, а улыбающаяся Лили, на коленях которой младенец сидел, на отшибе Кембриджа следила за новостями по радио и понятия не имела, что он, Северус, рассматривал её фотографию в считаных километрах от проклятого Ипра, где полегли тысячи и тысячи людей, и немногие счастливцы вроде Петтигрю отделывались окровавленными культями.

Письма Лили он писал теперь исправно, каждую неделю, не больше половины страницы, и обычно в них были только вопросы — ответы на них, впрочем, Северус пролистывал. И в очередном письме он обязательно напишет, что Ипр и все его окрестности — дурацкое место, но, конечно, ни словом не помянёт плесневелые простыни и сумасшедших, выживших после газовой атаки.

Под Ипром, Северус это точно знал после недели, проведённой в этой зловонной глуши, был один плюс — Доркас Медоуз из соседней бригады, бурбон, который она всегда умудрялась доставать, и регулярный безмолвный и бесцельный секс. И может быть — это был самый жизнеутверждающий опыт, который ему принесла эта война.

— Мы с Джеймсом подумали, что раз уж в Англии нам сейчас делать особенно нечего — почему бы не попытать счастья где-нибудь ещё? Я была за Бразилию, Джеймс — за Кению, так что мы решили просто ткнуть в карту наугад, пока оба не сорвали голос, — смеясь, рассказывала Лили, подливая Северусу в чашку молоко. Сонный Поттер (старший) в кресле напротив изредка мычал в ответ на сыплющиеся невпопад вопросы Поттера младшего — Гарри, Гарри, это не такое уж сложное имя, и для трёхлетнего он был даже не очень назойливым ребёнком. Лили, по прикидкам Северуса, месяце на шестом своей второй беременности, рассказывала о прелестях Австралии (но, может быть, всё-таки лучше Южная Африка, там климат помягче).

В комнате, отметил Северус, не было ни одной фотографии военных лет и ни единого напоминания о том, что Джеймс Поттер получил столько наград за боевые заслуги, сколько в университете за спортивные достижения, от гребли до регби.

— Может быть, тебе тоже бы пошло на пользу сменить обстановку. — Лили улыбнулась, и Северус заставил себя улыбнуться в ответ.

— Я не так давно сменил работу, было бы бессмысленно увольняться, как только тебя наконец приняли, — уклончиво отозвался он.

— Если бы это была работа твоей мечты? Ещё бы! Но когда это ты мечтал быть патологоанатомом? — нахмурилась она, но Гарри вовремя опрокинул на себя вазу с цветами, и его родители разом кинулись спасать ковёр.

* * *

О смерти Доркас Медоуз — убийство на почве ревности, убийца, темпераментный бывший офицер, некий А. Долохов застрелился из того же револьвера на месте преступления — Северус узнал из Морнинг Кроникл на следующий день после того, как семейство Поттеров должно было наконец отбыть в Новую Зеландию. Некролог, очевидно, напечатали с опозданием, по итогам расследования, и потому на похороны Северус опоздал, даже не подозревая о том, что они были. Не то чтобы они с Доркас общались после того, как вернулись. Доркас развила бурную деятельность со своими приятельницами-суфражистками, и последним, что о ней слышал Северус, было, что она собиралась помогать ирландцам бороться за независимость. Они виделись три месяца назад, и после визита Доркас у него остался недопитый бурбон и стойкое подозрение, что её пристрелят через пару лет во время бунта в Ирландии. Но в конце концов, заключил Северус с хладнокровием, присущим его нынешней специальности, все ошибаются.

* * *

Кембридж вызывал в нём слишком много чувств. Не ностальгических — ностальгия была в его понимании чем-то почти радостным и смазанным. Кембридж же вызывал в Северусе слишком разные воспоминания — от первого удачного опыта в лаборатории профессора Слагхорна до дня, когда он свалился с плота в реку Кэм под гогот Сириуса Блэка.

По знакомым улицам ноги сами вывели его к «Якорю» — пабу, в который когда-то давно он сбегал с пар поболтать с Лили, и из которого их с Джеймсом Поттером пару раз выталкивали за отвратительное поведение.

— Северус, — удивлённо произнёс Люпин из-за барной стойки.

— Люпин, — он взобрался на шаткий стул и осторожно опробовал его на устойчивость. Стул держался. — Я думал, ты либо ушёл в монахи, либо пропал в плену.

— Как видишь, оказалось, что церковные обеты — это не моё, — Люпин вытер столешницу. — Розмерта — помнишь её? — решила переехать в Лондон и продавала паб. Я только вернулся из плена и… Веришь ли? Мне как-то даже захотелось жить.

Северус хмыкнул, нащупал в кармане пачку сигарет — и нахмурился: пачка была абсолютно пуста.

— Ну что, виски? — Люпин кивнул на полку позади себя.

Северус рассеянно мял картонку.

— Нет, — отозвался он и потянулся за газетой. — Джин. И без тоника.