За чашечкой отвара (джен)

— Ты должна уйти за Море, — усмехнулся Леголас, разливая по чашкам свежий отвар шиповника, который снял с огня незадолго до прихода гостьи. Леголас любил возиться с этим напитком. Любил собирать ягоды, едва выдавалась свободная минутка, перебирать их, сушить, а затем, пригласив в гости кого-то из друзей, разливать отвар из этих ягод по чашкам, когда-то подаренным отцу в Дэйле. Точно так делала его матушка, только вместо чашек, сделанных людьми специально для эльфийского владыки, были деревянные кружки, которые матушка украсила изящной резьбой. Она изобразила деревья, покрытые листвой и цветами, птиц, сидящих на ветвях этих деревьев, оленей, степенно шествующих по вырезанной траве. Леголас давно уже не видел тех кружек. Может, отец хранит их в сокровищнице, как самые драгоценные камни. А может, он хранит те кружки в своих покоях и, тоскуя по жене, время от времени ставит их перед собой и просто смотрит на резьбу, может, повторяя имя той, которую любит и которую не видел годы и годы.

— Почему же? — улыбаясь, спросила Тауриэль, наблюдая, как Леголас разливает напиток. — Неспокойно в нашем лесу, а я всё-таки воительница, хоть Владыка Трандуил и разочаровался во мне.

— Ты опечалена гибелью любимого гнома, — напомнил Леголас, ставя перед подругой чашку. — Неужели забыла? За морем, говорят, способны излечить даже такое горе.

— Я не любила его, — тихо сказала Тауриэль и, отвернувшись, нахмурилась. — Я... с чего все взяли, что мы любили друг друга? Кили хотел знать, как живут эльфы, почему мы так на его народ не похожи. Рассуждал, не высоки ли эльфы для тех шахт, где он трудился. Спрашивал, почему так ловко по деревьям лазаем, просил научить, чтобы и в подземелье так суметь, — Тауриэль закусила губу. — Наверно, шутил так, но спрашивал, даже дерево присматривал, пусть и в шутку, — и умолкла.

— Мёд? — спросил Леголас, хотя и собирался спросить совсем другое. Тауриэль поняла его.

— Нет, — она улыбнулась и покачала головой. — Кили меня всё о деревьях спрашивал, а я смеялась, что мне, наверно, нужно в кузницу, раз для шахты высока по его словам. Вдруг не ложь слухи, что во мне есть кровь нолдор? — Тауриэль провела рукой по своей рыжей косе. — Кили тоже смеялся, говорил, не кровью гномы куют, а умением, — и с улыбкой же отпила из чашки. — А никто не верит, что дружба важнее любви может быть. Думала, нашла друга, а все решили, что полюбила его, как та героиня из легенд. Полюбила эльфийская принцесса человека, во имя любви человеком стала.

— Вот как, — Леголас, следуя примеру гостьи, сделал глоток отвара. — Но Кили, кажется, что-то тебе дарил...

— Дарил, — подтвердила Тауриэль, отщипывая кусок лепёшки из стоящего рядом блюда. — Он решил, что обязан подарить мне что-нибудь, а у него только и было, что амулет и оружие. Не подарит же воин перед битвой свой кинжал? А все решили, что амулет — подарок в знак обручения, даже обычаи гномов вспоминали, не зная их.

Леголас промолчал, наблюдая, как Тауриэль жуёт лепёшку, а затем сделал очередной глоток отвара.

— А если ты всё же уйдёшь за Море? — ни с того, ни с сего спросил он подругу.

Та, потянувшаяся было за ещё одним куском лепёшки, замерла.

— Я так тебе надоела? — уголки губ Тауриэль дрогнули, словно она решала, улыбнуться или не стоит.

— Нет, — сказал Леголас и неожиданно для себя признался. — Если бы ты ушла за Море, я бы попросил тебя найти мою матушку, узнать, как она живёт, не скучает ли, а потом рассказать, что со мной и отцом всё хорошо, только её не хватает и мы тоскуем.

Тауриэль хихикнула, но, тут же посерьёзнев, взглянула на собеседника.

— А как бы я передала тебе её слова, Леголас? Через море не докричаться и письмо оттуда не отправить, — тихо сказала она.

— Пусть так, — согласился Леголас. — Но матушка будет знать, что мы тоскуем. Это, знаешь, уже кое-что. А если бы было можно, я попросил бы тебя влезть на самое-самое высокое дерево той волшебной страны в самую погожую летнюю ночь и громко-громко крикнуть, как поживает моя матушка. А я бы сидел на самом-самом высоком дереве нашего леса и услышал бы тебя.

Тауриэль улыбнулась.

— Я постараюсь, — так же улыбаясь сказала она, — когда уйду за Море, — и, взяв в ладони чашку, отпила из неё.