Коллаген (джен)

Кто-то стучится в дверцу. Я не отрываюсь от обеда, ведь все остальные кабинки пусты, так что если кто-то хочет воспользоваться туалетом, то к его услугам более чем широкий выбор.

Слышу, как кто-то перешептывается, и двери кабинок справа и слева открываются. Совпадение? Возможно. Вероятное? Нет. Завернув свой обед, аккуратно кладу его обратно в рюкзак и застегиваю молнию, стараясь придать лицу безразличное выражение. Я тренировалась перед зеркалом, и мне хочется думать, что я неплохо наловчилась скрывать свои эмоции. Не могу сдержаться и не испытывать бешеной ярости всякий раз, когда сталкиваюсь с Трио, но будь я проклята, если позволю им узнать об этом.

Жду, когда они начнут. Давайте, покажите мне самое худшее.

— Нашлась, нашлась! — раздается приторно-сладкий голос у меня над головой.

Я гляжу вверх и получаю в качестве приветствия струю виноградного сока прямо в лицо. Апельсиновая газировка летит вдогонку, отставая лишь чуть-чуть. Мне не требуется особых усилий, чтобы не вздрогнуть, и сквозь сладкие капли, покрывшие линзы очков, я вижу лица исполнителей этой выходки. Мэдисон и София смеются так, как будто видят забавнейшую вещь на свете. Как будто этим они делают мою жизнь несчастной. Я уже чувствую, как рубашка слипается с курткой, на коже мерзкое ощущение сахарной липкости. Маска, Тейлор. Держи маску.

Они слезают с унитазов, и я пользуюсь моментом, чтобы протереть очки туалетной бумагой. Немного отчистившись, встаю и открываю дверь, чтобы встретиться лицом к лицу со своими мучителями. Мэдисон Клеменс, Софья Хесс и Эмма Барнс; каждая из них выглядит счастливее той кошки, что поймала канарейку. Они смотрят на меня, облитую липкой гадостью, невозмутимо стоящую напротив них. Они смеются и стараются углядеть слезы, злость, хоть что-нибудь, что они смогли бы использовать против меня.

Хрен вам.

Я гляжу на них, удерживая маску. Мэдисон прекращает первой, фыркает последний раз и выбывает. Софья следует ее примеру, продолжая презрительно поглядывать на меня. Эмма еще раз окидывает меня взглядом, прищуриваясь. Я не отвожу глаз, продолжая спокойно стоять с опущенными руками.

Маска. Маска. Не расслабляться.

Она кивает с видом художника, только что закончившего свой шедевр, со сдержанной радостью и удовлетворением. Потом отворачивается, не обращая больше на меня внимания, и идет к двери, на ходу подстраивая походку так, чтобы получше выставить свою фигуру; раскачивает бедрами и встряхивает волосами. Провожаю ее взглядом, потом поворачиваюсь к грязному обшарпанному зеркалу, чтобы оценить ущерб.

Толстовка непоправимо изгажена живописными пятнами желтых и пурпурных оттенков. Извернувшись, вижу на верхней части спины мокрые полосы в той же расцветке, как будто удары бича. Рюкзак сверху тоже забрызган, но торопливая проверка содержимого успокаивает мои тревоги. Внутри ничего не пострадало. Теперь мне нужно только убить кого-нибудь и...

Я обрываю эту мысль и концентрируюсь на маске. Нельзя срываться. Не буду срываться. Только не здесь. Я дышу. Вдох, выдох. Дышу глубоко и стараюсь расслабиться.

Этого не достаточно. Сжимаю челюсти и поднимаю руку на уровень груди. Затем я применяю силу.

Кожа на ладони расходится, открывая костяной бутон. Он разделяется и растет, медленно раскрываясь на тонкие, как бумага, лепестки. Снежно-белая роза со стеблем, покрытым шипами. Безупречная, как на картинке. Потребовалось множество неудачных попыток, чтобы научиться в точности имитировать настоящий цветок. И еще больше попыток, чтобы заставить ее расти, как будто в замедленной съемке. Чувствую, что напряжение уходит, пока я смотрю, как она вырастает из меня, расцветая.

У меня уходит минута, чтобы сделать розу идеальной. Целую минуту я могу забыться, погрузившись в сложное переплетение кристаллов фосфата кальция и коллагена. Потом берусь за основание стебля (осторожно избегая шипов, чтобы не уколоться) и отламываю его.

Я тихо шиплю от боли. Совсем тихонечко. Гораздо тише, чем когда впервые проверяла пределы своей силы. Возвращаю кости руки в нормальное состояние — кожа, заживляясь, чешется, как я не знаю что, — и кладу розу в рюкзак, рядом с моим проектом для класса искусств.

Черт. Занятие по искусствам. Смотрюсь в зеркало. Оттуда на меня смотрит полный кошмар. Я не могу идти на урок в таком виде. Не смогу выдержать притворно-жалостливых взглядов, хихикания, всей этой херни, которая заставит меня выпотрошить...

Помни о маске. Я заставляю себя успокоиться. Вдох. Выдох. Контролируя дыхание, контролируешь гнев. Выхожу из туалета и направляюсь прочь из школы, придерживаясь наименее людных проходов. Вдох, выдох. Несколько учеников провожают меня взглядами. Я не обращаю внимания. Держу маску.

В автобусе взглядов становится больше. Я не обращаю на них внимания. Я держу маску.

Добираюсь домой и бросаю рюкзак у двери. Делаю мысленную пометку убрать его куда-нибудь подальше, где папа его не заметит, когда вернется с работы. Потом иду в ванную, включаю душ и сбрасываю загаженную одежду. Я не жду, пока вода достаточно потеплеет, и захожу под душ, даже не вздрагивая от холода. Я все еще держу маску.

Потом я отпускаю ее и мешком валюсь на холодный кафель, задыхаясь от слез.

Блядь, блядь, блядь. Как все дошло до такой, блядь, глубокой жопы? Ни одна из их выходок сама по себе не была особенно ужасна. Неприятные? Пожалуй. Терпимые? Вполне. У меня была моя сила, мои планы стать героем, у меня был папа. У меня есть способ противостоять им психологически, так отчего я всякий раз автоматически склоняюсь к запредельному, блядь, насилию, сталкиваясь со школьным хулиганством? Конечно, я в состоянии справиться с собой, и на какое-то время это сработает. Но дело в том, что у них есть бессчетное количество возможностей мучить меня, а если я потеряю контроль хоть однажды, то, может статься, действительно убью кого-нибудь. Меня заклеймят как злодея, и тогда прощайте, все мои мечты.

Всхлипываю и плачу, солоноватый привкус на губах перемежается резким металлическим, когда струя из душа попадает мне в лицо. После нескольких минут исступленных рыданий чувствую, что слезы больше не текут. Вот и хорошо. Немного успокоилась. Замечаю, что от ледяной воды кожа покрылась мурашками. Сколько я уже сижу в этом душе? Я неуверенно хихикаю, стараясь прогнать отчаяние.

Господи, мне действительно было нужно выплакаться.

Вода наконец прогревается до приемлемой температуры, я встаю и начинаю чиститься. Дугообразные костяные лезвия выскакивают там, где я чувствую присохшую липкость. Больно, но не так сильно, как было срывать розу (неплохой эвфемизм, чтобы сказать, что я сломала собственную кость?), и кожа отваливается целыми лоскутами. Ловкий фокус; я его придумала, обнаружив, что когда кости пробивают мне кожу, никаких шрамов не остается. Я использовала его, чтобы избавиться от всех, даже самых мелких, дефектов кожи. Пожалуй, безупречно чистая кожа была одной из немногих вещей, которые они могли бы использовать, чтобы всерьез достать меня.

«Ух ты, Тейлор! Ты наконец смогла накопить на пластику? Возможно, теперь ты сможешь стать похожей на свою мамочку! И, может быть, выбросишься потом из окна, для полного сходства?»

Чувствую, как вырастают вокруг меня защитные костяные шипы, и втягиваю их обратно, корчась от щекотки, неизбежно сопровождающей доставшийся мне причудливый способ регенерации. Не стоило думать о них сейчас. Только не дома.

Закрываю воду, вытираюсь и натягиваю домашнюю одежду. Лоскуты кожи — к счастью, на них не остается крови — выбрасываю в мусорный пакет, который я завела у себя в комнате. Он еще не настолько заполнен, чтобы пришла пора его сжигать, но уже близок к этому. Более-менее ощутив себя человеком, достаю блокнот со своими заметками (к счастью, он не пострадал) и открываю его на чистой странице, чтобы попробовать всерьез разобраться, как я вижу свою будущую карьеру. Слишком долго я это откладывала, экспериментируя с силой в укромных местах, где никто не мог меня видеть, и не поднимая шума. В результате я перестала смотреть вперед. Теперь я это исправлю.

Я могла бы продолжать по-прежнему, конечно. Терпеть и ничего не делать. Этот вариант я вычеркнула сразу, как только его записала. Я не могла быть уверена ни в том, что не сорвусь, ни в том, где и когда это произойдет, а ставкой были человеческие жизни. Лучше не полагаться в этом на столь хрупкую вещь, как мой самоконтроль.

Я могла бы записаться в Кадеты. Фыркнув, я вычеркнула эту строчку, написанную сразу под «ничего». Мне пришлось бы тогда рассказать папе о своей силе и о том, как я ее получила. А это воспоминание было не тем, чем можно было бы легко поделиться. Кроме того, им будет трудновато представить мою силу в благоприятном свете, особенно для семейной аудитории. «Встречайте Костяную Королеву, героиню, протыкающую собственную кожу жуткими костяными шипами, сияющий пример для мазохистов!» Этот момент особенно понравится родителям. И еще кроме того, отзывы бывших Кадетов, которые потом решили не переходить в Протекторат, были не слишком позитивными. По их словам, даже после простейшей вещи, например, пресечения уличного грабежа, им приходилось заполнять просто безумное количество бумажек. Награда за спасенные жизни в виде стопки бланков? Благодарю покорно.

Нет, Кадеты исключаются.

Еще я могла бы присоединиться к банде. Но во мне слишком мало азиатской крови для АПП (я зачеркнула этот пункт), недостаточно расизма для И88 (минус еще один), а создавать собственную банду с нуля слишком хлопотно (на этом пункты закончились). Очевидно, я не смогу вступить в серьезную банду в этом городе. А кроме того — эй, это же криминал! Будь я проклята, если займусь преступной деятельностью лишь потому, что не смогла вытерпеть школьную травлю. Эти суки не настолько сильны!

Я обдумываю еще несколько вариантов, задумчиво покусывая ластик на карандаше. Есть еще Новая Волна. Или я могла бы стать независимым героем и наплевать на канцелярщину. Либо заняться чем-то мирным, как Кукла. Записываю эти варианты в одну строчку и разделяю их вертикальными линиями. Надо сравнить их достоинства и недостатки.

Новая Волна. Летучий кирпич, несколько летающих стрелков, электрический силач и дама со световым мечом. И еще — лучшее медицинское обслуживание в пределах человеческих возможностей (точнее, парачеловеческих). Говорят, что Бог на стороне больших батальонов, так что если они не против пополнить свою команду, это может оказаться неплохим вариантом. Во всяком случае, относительно безопасным.

С другой стороны, у них там, можно сказать, Протекторат в миниатюре. Группа подростков, группа взрослых, подчеркнутое внимание к ответственности (хотя и без бумажных завалов), и они могут потребовать, чтобы я раскрыла свою гражданскую личность или, по крайней мере, рассказала все папе. Получается та же фигня в немножечко другой обертке. Кроме того, они вроде бы как одна семья и могут не захотеть расширять свою команду. Я записываю: наверное, нет, но может быть, если они согласятся на определенные условия. Стоит, по крайней мере, попробовать.

Теперь вариант с независимым геройством. Протекторат неплохо постарался, чтобы донести информацию об уровне смертности среди независимых героев до общего сведения, и она ужасна. За исключением этого, у них вполне приличная работа: правоохранительная система старается им содействовать, а по закону о вигилантах они имеют право забирать себе всю наличность, которая найдется у преступников, да еще и получают выплаты, если сдают властям наркотики там или оружие. Плюс, их стараются не привлекать за телесные повреждения, если не заходить слишком далеко (типа, стрелять в преступников смертельно опасными боеприпасами, например). А сами независимые говорят, что если не вести себя как мудак, то противники, как правило, тоже ведут себя прилично и избегают причинять тебе слишком тяжелые травмы. Я вывожу «нормальный вариант» под этим, более коротким, списком пунктов и перехожу к последней графе.

Кукла, единственный Изгой в Броктон-Бей, имеет способность управлять тканями и оживлять плюшевые игрушки. Содержит магазинчик модной одежды — в основном для фанатов-кейпоманов и богатеньких буратин, да еще устраивает иногда представления, в рекламных целях. Я задумчиво кручу в руках карандаш и потираю подбородок. А каким образом могу монетизировать свою силу я?

Пересадки костного мозга? Сейчас они делаются за счет добровольного донорства; не знаю, насколько велик этот рынок. Кроме того, в нашем городе Исида, должно быть, излечивает все сколько-нибудь серьезные случаи. Кожные лоскуты для пересадки отпадают по той же причине. Может быть, художественные поделки из кости? На парачеловеческие изделия всегда есть спрос, но скульптор из меня паршивый. К слову сказать, я совершенно не в курсе, насколько хороши вещи Куклы. Я никогда не разбиралась в моде, всегда покорно соглашаясь, когда эта предательская сука пыталась нарядить меня...

Стоп. Маска. Я замечаю, что карандаш сломался у меня между пальцами, покрывшимися костяной броней. Отбрасываю обломки и втягиваю костяные пластины обратно. Закрываю глаза и массирую переносицу, сдвигая очки на лоб. Вдох, выдох. Выдохнув через нос, открываю глаза обратно и возвращаюсь к своему списку.

Вариант с бизнесом выглядит чудесно, но если я как следует не врежу кому-нибудь в самое ближайшее время, то вполне могу устроить в школе игру во Фредди Крюгера. Я записываю под последней графой: «в теории прекрасно, но в данный момент неосуществимо», и добавляю примечание, что надо будет прочесть какие-нибудь книги по скульптуре для начинающих. Может, я смогу заняться современным искусством, заработать пятизначную сумму и притвориться, что нашла где-нибудь под лавкой мешок нарко-денег, когда буду отдавать их папе? Ага, очень убедительно.

Я снова окидываю взглядом страничку. Новая Волна, Независимый и Кукла. Новая Волна может меня не принять, а путь Куклы не даст возможности сбросить напряжение. Кажется, мне осталось только одиночное патрулирование. Спускаюсь в подвал, машинально щелкаю выключателем, лампы мигают и заливают светом голые доски наверху и чуть выщербленный бетонный пол внизу. И зеркало.

Больше шести футов в высоту и чистое, как небо, в старинной бронзовой раме, покрытой рельефом в виде пляшущих скелетов — с застывшими усмешками и длинными тонкими пальцами. Старик на набережной, изо всех сил старавшийся сбыть его с рук, сказал, что оно пугало его внуков. Это, наверное, понятная реакция, если думать, что скелеты смеются над тобой, а не вместе с тобой. Я сперва взяла его, чтобы получить скидку на спортивные очки с диоптриями, которые мне хорошо подошли, но теперь оно нравилось мне все больше.

Раздеваюсь, нацепляю защитные очки и смотрюсь в зеркало. Оттуда на меня глядит довольно жалкая, худая и нескладная девочка-подросток. Слишком широкий рот, никаких округлостей, стоящих упоминания, совиные глаза — внешность заметно ниже среднего, на мой взгляд. Я видела мамины фотографии и думаю, что все еще может улучшиться, — при условии, что папины гены не возьмут верх. Но сейчас это мне ничуть не помогает.

Я закрываю глаза и обращаюсь к моей силе. Воссоздаю образы, над которыми работала последние три месяца, взяв за основу средневековые доспехи. Теплые костяные пластины покрывают меня, формируя защитный панцирь, легче любого металла. И, пожалуй, прочнее. Интересный факт: кость обладает одним из лучших показателей по отношению веса к прочности. На мгновение я теряюсь в мягком, успокаивающем объятии моей силы. Это приятно. Как будто меня обнимают со всех сторон.

Когда я открываю глаза и снова смотрю в зеркало, обычной девочки Тейлор уже нет. Вместо нее я вижу женщину с фигурой почти как у супермодели: длинные ноги, изящные бедра и совершенная фигура. Пластинчатая броня покрывает ее целиком, как старинных рыцарей. Она высока — заметно больше шести футов. Я слышала, как другие девочки жаловались, что трудно ходить на каблуках, но на сделанных моей силой я чувствовала себя... естественно.

Я разглядываю маску. Закрытый шлем с вертикальными прорезями для глаз и для дыхания; мое лицо теряется в тенях. Мои волосы, прекрасные черные волосы, как у мамы, темными волнами собрались за спиной.

Тейлор исчезла. Осталась Белая Роза.

Брожу по Докам после полуночи и останавливаюсь, когда в голову вдруг приходит совершенно несвоевременная мысль: сколько времени займет поиск преступления в городе с восьмой по счету концентрацией паралюдей в стране?

В том смысле, что даже в Броктон-Бей преступления — не такое уж обычное дело. Конечно, убийств у нас больше, чем на девяноста процентах остальной территории страны, но все равно, у меня больше шансов попасть под машину, чем наткнуться на бандитов Империи, собравшихся идти на убийство. Вряд ли стоит рассчитывать, что, просто патрулируя, я буду сталкиваться с преступниками сколь-нибудь регулярно, даже если буду проводить большую часть своего времени в Доках. Да мне бы этого и не хотелось. Если бы, просто блуждая по улицам, вы непременно сталкивались с преступностью, этот город был бы уже обречен.

Умом я понимаю, что отсутствие подходящих возможностей применить насилие — в сущности, неплохо. Но это никак не помогает избавиться от скопившейся ярости. К этому времени я уже почти готова пойти и поискать какой-нибудь нацистский бар, чтобы уточнить, где тут ближайшая арена для подпольных боев.

Возможно, я просто выбрала неудачное время. Пятничным вечером я долго не могла выбраться, потому что не успела еще спланировать маршрут, и кроме того, трудно было выйти так, чтобы папа не заметил. Так что взамен я приготовила ужин и накормила его. Потратила полчаса на вымученный пустой разговор ни о чем вперемешку с молчаливым недоумением при виде человека, который был моим отцом. Который нес ответственность за мою спичечно-тонкую фигуру и слишком широкий рот.

Я чувствую укол вины за эти мысленные наезды на папу и пытаюсь посмотреть с другой стороны. От него я унаследовала и свой высокий рост. Может быть, и мои силы тоже, если подумать. В силах же бывает сродство внутри семьи, как у Новой Волны, например.

В ночь с субботы на воскресенье выхожу снова и снова ничего не нахожу. Хорошо для местного населения, но кошмарно с точки зрения моей неудовлетворенной потребности вонзить костяную пику и терзать до тех пор, пока…

Вдох. Выдох. Дыши. Задумчиво поправляю забрало шлема, упиваясь обостренными чувствами, которые приходят вместе с болью. Держи маску, Роза. Держи маску.

Тут я замечаю компанию подростков в одежде красных и зеленых цветов. Ныряю в ближайший переулок и вглядываюсь в их лица. Азиаты в красно-зеленом посреди ночи? В Броктон-Бей принять их за бандитов из АПП — это не профайлинг, это инстинкт самосохранения. Еще одна составляющая часть этого инстинкта — немедленно бежать прочь, но я подавляю ее, пристраиваясь чуть поодаль. Возможно, они возвращаются «с дела», совершив преступление. А может быть, просто тусуются вместе. Но может быть, всего лишь может быть, я смогу найти повод, чтобы вмешаться и сбросить напряжение.

Через несколько минут они присоединяются к другой, большей группе, стоящей перед входом в здоровенное двухэтажное здание, и в этот момент я начинаю жалеть о том, что отправилась на поиски неприятностей. Тут два или три десятка бандитов, и все они выглядят готовыми к драке. Я прячусь в переулке, усиленно желая, чтобы у меня появилась возможность перекрасить свой костяной доспех во что-то менее яркое. Смогу ли я справиться со всеми? Не исключено, но это зависит от того, сколько у них огнестрельного оружия. Я проверяла свою броню, сбрасывая на нее металлические предметы все больших размеров, но трудно сказать, как это испытание соотносится с количеством пуль, которое она сможет отразить. А что, если они окружат меня? Я смогу проткнуть их всех, конечно, но я же не собираюсь их убивать. Я хотела просто доставить их в полицию с незначительными ранениями.

Мои размышления обрываются, когда из здания выходит азиат выше шести футов ростом в металлической маске дракона. Это Лун — вероятно, самый опасный парачеловек в Броктон-Бей. Он начинает что-то говорить собравшейся толпе, но несмотря на то, что я могу его слышать вполне отчетливо, я слишком занята, оценивая свои шансы в сражении с ним, чтобы вслушиваться. Бугай-пирокинетик, становящийся тем сильнее, чем дольше он сражается. Злодей, в одиночку сражавшийся с целыми командами героев и выходивший победителем. Далеко за пределами моей весовой категории. Мне вдруг хочется, чтобы мои руки не были покрыты костяными доспехами. Тогда я могла бы утереть липкий пот со лба.

Ну что ж, ярости придется дожидаться другого дня. Я разворачиваюсь, чтобы потихонечку удалиться.

— …Детишек просто пристрелите. Не цельтесь слишком тщательно, просто стреляйте. Видите, что кто-то уже упал? Выстрелите в паршивца еще пару раз, просто на всякий случай. Мы не оставим им шансов на удачу, мы не дадим им использовать их хитрости, ясно?

Отлично, раз он так ставит вопрос, то герой может ответить лишь одно.

Я разворачиваюсь обратно и, резко ускоряясь, выхожу из переулка. Луну требуется лишь секунда, чтобы повернуться и уставиться на меня. Странно, мне не кажется, что стук кости по бетону настолько громкий. Надо проверить.

— Ты еще кто? — спрашивает он презрительно, разминая плечи и меряя меня взглядом. Я молча иду вперед. Расстояние между нами сократилось уже больше, чем наполовину, и если я подберусь поближе, то, может быть, смогу уложить его, прежде чем…

Лун делает жест рукой, и мой мир становится огнем.

Когда голая кость попадает в огонь, боль неописуема. Она сочетает худшие части сломанного ребра и руки, засунутой в духовку, только гораздо сильнее. Я кричу и падаю на колени. Господи, почему это так больно? Я сбрасываю обгоревшие пластины, еще раз коротко зашипев от боли, и выращиваю их заново. Громкие отрывистые хлопки сопровождаются более знакомой болью от крошащихся по отдельности костей, и я каждый раз вздрагиваю. Черт, огнестрел! В меня стреляют! Много раз! Краешком глаза замечаю, как приближается особенно нетерпеливый бандит с бейсбольной битой, утыканной гвоздями. Я взмахиваю рукой, одновременно выпуская из ладони костяную иглу. Красная полоса пореза появляется на его лице, парень шипит от боли, отшатываясь, и ругается на чем свет стоит.

Хлопки (выстрелы?) прекращаются, и Лун шагает ко мне, в его глазах проглядывает что-то вроде веселого удивления. Я стараюсь набраться смелости. Через это придется пройти. Держу маску. Вдох, выдох. Лун не важен, надо вырубить рядовых участников банды. Нельзя допустить, чтобы они стреляли в детей. Я встаю и шагаю ему навстречу. Когда он приближается и замахивается, чтобы разбить мне голову кулаком, подныриваю под его руку и волчком проношусь мимо него, используя свою оболочку для ускорения, растягивая одни ее части и сокращая другие. Понадобился месяц, чтобы научиться сохранять равновесие, двигаясь под воздействием моей силы, и еще дольше, чтобы это стало быстрее обычной ходьбы. Оказавшись позади дракона, делаю взмах костяным лезвием, чтобы подрезать ему жилы на ногах, и двигаюсь дальше. Лун внезапно обнаруживает, что стоять на ногах без помощи ахилловых сухожилий очень трудно. Не знаю, сколько ему понадобится времени, чтобы залечить их. Тут на меня налетает еще одна бандитка, черноволосая девушка не старше меня самой. Значит, надо обойтись с ней полегче. Бросаюсь вперед, размахиваюсь костяной дубинкой, попадаю ей по челюсти и после всех своих предосторожностей слышу очень неприятный хруст, а она падает ничком на бетон. Я принимаю решение снизить уровень силового воздействия на остальных участников банды.

В животе возникает неприятное чувство, когда я вижу, как она, пошатываясь, пытается удрать. В этом неверном свете ее можно было бы принять за мою сестру.

Остальная толпа отступает. Почему? Мой мир снова обращается огнем, и я едва сдерживаюсь от крика. Ах, да. Человек-дракон. Он остался позади, но все еще способен выбрасывать пламя. Ладно, он может подождать. Ха-ха-ха, Лун может подождать! Я подавляю боль и истерику и бросаюсь на обычных бандитов, формируя снежно-белые лезвия в обеих руках. Они бегут прочь. Очень хорошо.

Я оборачиваюсь, и тут мне в голову прилетает кулак. Глупышка, я думала, это они меня испугались. Они бежали от Луна — от дракона, который рвался убить меня. Костяная решетка шлема сминается, как передок автомобиля при аварии, а пластина позади нее прогибается, почти ломаясь. Каждая разорванная жилка доспехов болит, но я все еще жива.

Лун поднимает руки, и мой мир опять погружается в пламя. На этот раз я выбрасываю длинные шипы, надеясь попасть ими в него. Но поскальзываюсь и падаю, ощущая удар спиной о бетон. Барахтаясь, встаю на ноги и вижу, как Лун с влажным болезненным звуком вытаскивает из груди мои шипы. Он уже стал заметно выше, и кое-где я вижу, как на его коже прорастают чешуйки.

— Убью тебя, ублюдок! — ревет он, его маска отваливается и падает на землю. — Убью тебя насмерть!

Я делаю ноги обратно в переулок. Может быть, я смогу оторваться от дракона и его огня. Я издаю неясный звук — не то смешок, не то рыдание. С одной стороны, мое желание исполнилось! Наконец-то! Но с другой стороны, я схлестнулась с Луном! Еб твою мать!

Раздается шипение, и я оборачиваюсь через плечо — вовремя, чтобы заметить Луна, несущегося за мной, его огонь подсвечивает загаженный переулок. Пиздец. Слишком близко, чтобы можно было сбежать. Разворачиваюсь ему навстречу и резко выращиваю костяные подпорки у себя под ногами, превращая отступление в контратаку. Проскользнув между его распахнутыми руками, блокирую выросшим из нагрудной пластины шипом его удар коленом (которое, между прочим, размером с мою голову) и с размаху направляю копье ему в брюхо, целясь вверх, в мягкие органы. У меня преимущество в скорости, и мы оба вылетаем обратно на улицу, вцепившись друг в друга. Боль вполне переносима, особенно если соотнести ее со здоровенными кусками мяса, вырванными из Луна.

Потом второе его колено врезается мне в бок. Это очень больно. Мы расцепляемся, и я скольжу юзом по асфальту, используя костяные выросты, чтобы превратить скольжение в перекат и в конце концов подняться на ноги. Пути к отступлению пока не видно, а Лун растет все больше. Он протягивает ко мне руку, и появляется волна огня, выше моей головы, полностью закрывая мне обзор. Я распахиваю руки и создаю костяную стену, обламывая мою связь с ней, когда стена становится вдвое шире, чем размах моих рук. Перелом болит, но это лишь комариный укус по сравнению с погружением всей моей оболочки в пламя. Я отступаю в сторону и жду. Давай, заглоти приманку, ты, ящерица-переросток. Давай, давай, давай, давай, давай.

Лун проламывается через стену, осколки кости разлетаются повсюду, а он уже протягивает руки к тому месту, где я была. Вонзаю копье ему в бок, древко немного трескается, находя едва заметный дефект в его броне. Я морщусь от ощущения вырываемых ногтей в тех местах, где копье продирается сквозь краешки пластин его чешуи. Хм, он теперь почти полностью покрыт ею. Значит, скоро я вообще не смогу ранить.

Тогда я образую острия внутри него и проворачиваю их, превращая в пюре его внутренности. Он пытается взреветь, но получается лишь болезненный всхлип. Впрочем, это не мешает ему, отвесить чувствительную оплеуху, и я качусь кувырком, чувствуя лишь уколы боли в тех местах, где броня скребет об асфальт — но не ломается. Вряд ли это хотя бы десятая часть от того, что сейчас чувствует он. Может быть, теперь я смогу убежать?

К тому времени, как я встаю на ноги, Лун уже вырвал копье у себя из брюха, разбросав кишки по дороге. Хм, их тут довольно много. А он, как кажется, не слишком поврежден. То, что убило бы обычного человека, ему как об стенку горох. И это не вывело его из строя на тот срок, на который я надеялась. Теперь он стал еще выше, не меньше десяти футов. Он сгибается, два парных выступа прорываются из его спины. Что, вырастил крылья? Если так, то я, наверное, не смогу от него убежать. Когда он выпрямляется, он уже больше двенадцати футов ростом. Он смотрит на меня, его рот теперь скорее кошачий, чем человеческий, в его глазах я вижу что-то вроде ярости пополам с опаской.

С опаской?

Он бросается вперед, окружив себя ореолом бело-голубого пламени, настолько жаркого, что это чувствуется сквозь броню. Каждый его шаг вырывает кусок мостовой и наконец он прыгает, не меньше, чем на два этажа, нацеливаясь на меня. Замечательно.

Я прижимаюсь к земле и создаю колонну из кости, заостренную на конце. Лун дергается, но не может изменить направление своего прыжка, чтобы избежать ее. Он стонет, когда его собственный вес насаживает его на острие, и этот звук смягчает момент ослепляющей боли, когда под весом дракона мой кол разбивается вдребезги.

Я откатываюсь прежде, чем он успел бы сокрушить меня, и вскарабкиваюсь на ноги, пытаясь сориентироваться. Потом я улучаю секунду, чтобы взглянуть на Луна. Он стоит, такой же высокий теперь, как здания вокруг, его рот превратился в четыре отдельные челюсти, и каждый дюйм его кожи покрыт металлической чешуей. Он оглушительно взрыкивает, заставляя звенеть немногие оставшиеся неразбитыми окна, — серебряный джагернаут, освещенный всполохами огня и последним уцелевшим фонарем.

Я смеюсь над ним — таким дрожащим, переливчатым смехом, который бывает у безумцев. Кажется, бежать уже слишком поздно. Наверное, я умру. Но черт меня возьми, это веселей, чем уроки по Современной Политике.

Тут что-то очень быстрое, серебристо-голубое, врезается сзади в коленки Луна, и он пошатывается. Это удачный момент. Я бросаюсь вперед, выбрасывая и растворяя костяные подпорки, чтобы приобрести нужную скорость и высоту полета, достаточные, чтобы дубинка размером с мусорный ящик выбила зубы из его завывающего рта. Раздается грохот, гораздо громче, чем выстрелы его бандитов, и Лун оседает на колени. Что-то вроде звука молотка, бьющего по мешку с монетами, только намного громче, раздается у него за спиной, и я улетаю прочь, используя мои кости, чтобы взмыть в воздух и направить мое падение.

Странно. Кажется, я не тренировалась в этом.

Когда я, кувыркнувшись, приземляюсь на ноги, то вижу чувака в серебряно-голубой силовой броне, размахивающего алебардой с сияющим лезвием, которая оставляет обгоревшие борозды там, где касается металлической чешуи. Еще один бросает молнии, вспыхивающие в промежутках между мигающим светом лезвия. Время от времени Лун вздрагивает под действием невидимой силы, и следом раздаются хлопки выстрелов. Я вижу, как сияющий человек раз за разом ударяет в красного, потом красный размывается в воздухе, и снова раздается звук молотка по мешку монет. Грудь Луна проминается, а человек в красном костюме возвращается к сияющей фигуре.

Протекторат… Я чувствую слабую надежду. Потом отбрасываю ее. Надо вернуться в битву. Сбежать сейчас было бы совершенно не по-геройски.

Бросаюсь вперед, вытягивая и сокращая элементы костяной брони, чтобы удлинить шаги и ускорить их, добавляя выросты наподобие протезов для спринтеров. Ревет молния, и дорожка почерневших чешуек отваливается от Луна. Я подпрыгиваю, замирая на долю секунды в воздухе, и вонзаю костяное копье ему в грудь, сразу же выращивая шипы в пробитой ране, ищущие, что бы им разрезать. В ответ я получаю оплеуху лапой, которая, пожалуй, побольше иных мотоциклов, но умудряюсь не превратиться в блин на мостовой благодаря расчетливому использованию длинных и гибких костяных колонн, которые принимают на себя удар, а потом ломаются. Снова приходит боль. Оказавшись обратно на земле, я на секунду останавливаюсь, чтобы переждать ее.

— Ты еще кто?

Я разворачиваюсь, резко выращивая пару костяных игл из запястий. Красный костюм в обтяжку, со стремительными черными полосками, сходящимися в большое «С» на груди. Скорость, наш местный спидстер. Я справляюсь с собой и воздерживаюсь от чрезмерного применения силы.

Он поднимает руки в мирном жесте:

— Спокойно, мы на одной стороне… если твоя разборка с Луном чего-то стоит. Хочешь работать вместе?

Я собираюсь кивнуть и открываю рот, когда на заднем плане раздается ужасный рев. Он опускает руки и кричит:

— Беги! — и исчезает в быстром всполохе красного цвета.

Последовав его совету, отскакиваю влево, как раз вовремя, чтобы поджариться, вместо того, чтобы быть размазанной ударом Луна. Еще больше боли. Сбрасываю броню, отталкиваюсь от земли, бегу. Я не могу с ним справиться сама, а местную команду героев он не раз обращал в бегство. Может быть, отступить сейчас — это будет как раз по-геройски?

Я бегу, уворачиваясь от потоков огня и от его рушашихся сверху ступней, каждая из которых могла бы раздавить машину. Улучив мгновение между приступами паники, я замечаю, что наши городские герои не теряют времени даром. Оружейник — весь такой, кружащиеся лезвия и безупречная точность. Наручник — красный сполох, время от времени врезающийся в Луна с силой, которую дает ему Батарея. Непрерывные удары — работа Безупречного сверху и Мисс Милиции, кто ее знает, откуда, — сотрясают его. При содействии Протектората моей скорости оказывается достаточно, чтобы остаться в живых. Проносится красный всполох, и что-то приклеивается к моему шлему. Не вижу, что это, но раздается пиликание, и вдруг кто-то говорит:

— Неизвестный парачеловек, вы согласны помочь в сражении с Луном? — спрашивает хриплый голос из, кажется, из рации; он похож на голоса тех рабочих, которых папа приводил домой, когда дела шли совсем плохо.

У меня не хватает дыхания, могу только кивнуть, надеясь, что это как-то дойдет до моего собеседника. Может быть, в эту штуку встроена функция, чтобы отслеживать движения? Все-таки бежать, когда на кону твоя жизнь, очень тяжело.

Я заворачиваю за угол, выращивая крюк, чтобы зацепиться за фонарный столб, стараясь сохранить как можно больше из той скорости, что у меня есть. Оборачиваясь, вижу, что Лун пытается преследовать меня, пытается — ключевое слово здесь. Он слишком тяжел и спотыкается, позволяя красному сполоху догнать себя. Это не Скорость, судя по звуку молотка по мешку монет, раздающемуся, когда колени Луна разлетаются вдребезги. Наручник отступает, а Лун начинает подниматься на ноги, мышцы уже нарастают обратно на его кости… Кости.

Я протягиваю свою силу и… тяну. Его коленные чашечки подчиняются моей воле, выворачиваясь и превращаясь в бутоны роз — там, где им совсем не место. Лун ревет от боли, и я чувствую, как что-то сопротивляется моей силе, стараясь вернуть его кости на место. Я напрягаюсь изо всех сил и ломаю его кости вдоль выросших отростков перед тем, как завернуть за новый поворот, пытаясь сбежать…

Ха! А ведь не было никакой боли, когда я сломала чужие кости. Надо запомнить. Я продолжаю бежать.

Красный всполох с черными полосками образуется рядом и говорит:

— Какиеты окостенения?

Я киваю. Вдох. Выдох. Продолжаю бежать.

— Какие у тебя ограничения? — настаивает он искаженным и необычным голосом.

Я пожимаю плечами, поднимая указательный палец.

— Сначала ты… — окончание фразы обрывается, когда над нами обоими простирается тень, и мы разбегаемся, прежде чем крылатый — теперь уже крылатый — дракон обрушивается на то место, где мы только что стояли.

Невнятный рев сотрясает меня до костей, и новая волна пламени прокатывается по мне. Это мучительно. Я падаю на колени и смотрю вверх. И выше. И еще выше. Лун возвышается не меньше, чем на два десятка футов, его нечеловеческая фигура окружена пламенем.

Я замираю, понимая, что пришла моя смерть. Сейчас я стану статистикой. Еще один независимый герой, погибший на улице, и меня используют, чтобы убедить детишек записываться в Кадеты.

Вдруг еще раз раздается удар кувалды по мешку с монетками, и нога Луна разлетается посередине бедра. Он ревет, опрокидываясь, и машинально подставляет руку, чтобы удержать равновесие, в глазах его застыло удивленное выражение. В глазах.

Я устремляюсь вверх, нацеливаясь на его лицо. Волна огня прожаривает мою броню почти до кожи. Почти. Одна игла в ноздрю, другая в глаз. Пронзить и разветвиться. Когда встречается сопротивление, нарастить массу и пробиться. Примерно как продавливать сложный перелом сквозь чизбургер. Я кричу от боли. Одна игла находит дорожку, и я иду по ней. Лун начинает дергаться. Это его мозг. Я делаю больше шипов и начинаю орудовать ими, стараясь найти что-то важное. Хоть что-нибудь важное.

Должен же быть у него какой-то предел?

Когти раздирают мою спинную броню. Я бросаю всякую заботу об изяществе и просто засовываю как можно больше кости в его мозг. Что-то острое и горячее и блядь его когти у меня в позвоночнике, и отчего я не чувствую ног?

Потом хватка когтей куда-то пропадает, и огонь стихает. Слышу, как кто-то начинает говорить, и теряю сознание.

Я прихожу в себя, судорожно и внезапно, как от кофе с электрошоком. Прежде чем у меня в голове окончательно проясняется, на мое плечо ложится тяжелая рука, закованная в металл.

— Спокойно, — произносит грубый голос, который я помню по битве.

Точно. Была битва. Я сражалась с Луном. И... победила?

— Я сделал тебе укол легких стимуляторов, — тут я наконец понимаю, что голос исходит от бронированной фигуры, стоящей рядом с кроватью. — Ты можешь испытать состояние эмоциональной приподнятости в течение следующих нескольких минут. Таким образом, Протекторат не может использовать то, что ты скажешь, против тебя. Равным образом, ты не понесешь ответственности за свои слова. Это понятно? — визор его шлема бесстрастно глядит на меня, в то время как не скрытый шлемом рот стягивается в жесткую линию.

Оружейник. Глава местного отделения Протектората. Седьмой по силе герой Протектората и второй по уровню технарь во всем мире. Стоит у моей кровати.

Я резко вскидываю руку — проверить, на месте ли шлем. Моя маска. Кость клацает о кость, и я облегченно вздыхаю. Оружейник замечает это и поднимает руку:

— Протекторат не нарушает инкогнито кейпов, если это не требуется для оказания медицинской помощи. В тех случаях, когда такое случается, медики подписывают документ о неразглашении. Раскрытие личности кейпа противозаконно в большинстве случаев, за исключением самых крайних, и ты не сделала ничего такого, что подпадало бы под эту категорию.

С каждым заявлением Оружейника я все больше успокаиваюсь, пока наконец не вытягиваюсь, расслабившись, на прохладных простынях. Я лениво шевелю костяными пластинами, покрывающими меня, проверяя, все ли они на месте. Большая их часть в сохранности, за исключением тех, что на спине и пониже. Я чувствую, что слегка краснею, осознав это. Держи маску: они профессионалы и в любом случае, наверняка видали задницы и получше.

— Что... — тяжелый кашель не дает мне закончить. Господи, как пить-то хочется.

Оружейник протягивает мне стакан воды. Беру его и киваю в знак благодарности. Присаживаюсь чуточку повыше, чтобы можно было пить. Сделав нескольких глотков, я прополаскиваю рот и сплевываю, пытаясь избавиться от гадкого вкуса во рту. Наконец привкус пепла и желчи уходит, я делаю еще несколько глотков и поднимаю взгляд на героя.

— Что произошло? — спрашиваю я. — Я помню, как он вцепился когтями мне в спину, но потом...

— Наручник временно нейтрализовал Луна. Потом ты проткнула ему глаз и впихнула в мозг столько кости, что он умер, — коротко излагает события Оружейник. Ха, так это был не сон! — Мы вытащили тебя из-под его трупа, а потом Исида восстановила твое тело, — я делаю мысленную заметку, что надо найти какой-то способ отблагодарить ее, и неважно, стремная там сила у нее или нет. — Но главная проблема сейчас — это Лун.

Блин, с ним-то что может быть не так?

Поставив стакан на столик, я спускаю ноги с кровати и восстанавливаю все недостающие детали брони, вновь погружаясь в объятия моей силы. Оружейник сдвигается так, чтобы оставаться в моем поле зрения, одновременно перекрывая путь к двери.

— На момент смерти Лун был двадцати шести футов ростом. Как правило, Протекторат не вступает с ним в схватку, когда он настолько велик. Отчасти, чтобы избежать чрезмерных разрушений, а отчасти потому, что нам не хватает ударной мощи, — на этом месте он, кажется, хмурится. Больная тема? — Ты заставила нас вмешаться, и хотя теперь он мертв, в результате АПП жаждут крови и обязательно предпримут ответные действия.

Я встаю, даже не пошатнувшись. Частично — благодаря новой пояснице и ягодицам, в которых явно больше мускулов, чем было у меня изначально (обязательно надо поблагодарить Исиду), но это еще и результат аккуратного применения моей брони, которая двигает мои конечности так, как им положено. Я поворачиваю голову (тоже не без помощи брони) и смотрю на часы. Четыре семнадцать. Если побегу в спринтерском темпе, то могу успеть домой, прежде чем папа обнаружит, что я пропала.

— И ради обеспечения твоей безопасности и благополучия я хотел бы пригласить тебя присоединиться к Кадетам, — заканчивает Оружейник, встав лицом к лицу со мной.

— Мне надо домой, — заявляю я, глядя ему прямо в глаза. — Я с большим удовольствием поговорю с вами об этом позже, но сейчас мне надо заняться своими делами. — Пусть даже дела у меня паршивые, но они мои. — В частности, я должна попасть домой до рассвета. Поэтому если вы любезно отойдете — будьте добры — с моей дороги, я буду крайне вам признательна.

Тихий голосок в голове бормочет об автографе и о том, что нельзя отмахиваться от седьмого по силе героя Протектората, но я заставляю его умолкнуть. Я все еще держу маску, и мне надо быть дома, прежде чем проснется папа.

Оружейник по-прежнему угрюм, но отступает в коридор. Кивнув, я прохожу мимо него. Ха, на этих каблуках-подпорках я вообще-то даже выше него. Он шагает рядом, пока я иду к лифту.

— Я готов предоставить транспорт, чтобы вы могли добраться куда пожелаете, — предлагает он, не глядя на меня. — Это не обязательно должен быть ваш дом; скорее, какой-нибудь квартал неподалеку, откуда вы сможете дойти пешком.

Он что, держит меня за дуру?

— Я предпочла бы сохранить свою личность в секрете, — холодно отвечаю я, остановившись перед дверьми лифта, и поворачиваясь к нему лицом. — Пожалуйста, не надо собирать обо мне информацию.

Уловил намек, засранец? Голосок в голове заводится снова, настаивая, чтобы я заткнулась и уважала старших. Я держу маску.

Выражение лица Оружейника, насколько можно разобрать под его шлемом, меняется со строгого на удивленное.

— Я вовсе не пытался выяснить вашу личность, лишь предложил оказать содействие, — он нажимает кнопку вызова. — Просто из любопытства: что вы знаете об обычаях сообщества кейпов?

* * *

В итоге Оружейник меня подвозит, попутно читая сверхкраткую лекцию о политике кейпов. «Гражданские» личности кейпов неприкосновенны, а их раскрытие чревато очень тяжелыми последствиями. Губители и Девятка — игра по высшей ставке, против них добровольно сражаются все желающие, заключая честное перемирие. Не будь слишком агрессивна, иначе твои противники могут против тебя объединиться. Не калечь никого, если этого можно избежать, или рискуешь сама быть покалеченной. Никогда не убивай, если не хочешь быть убитой.

Я тихонько фыркаю на это. Кажется диким и абсурдным, что люди, способные за несколько минут сровнять с землей целые города, заключили между собой общественный договор.

В то же время, как ни странно, это кажется понятным. В любой группе людей есть негласные соглашения, типа, я не трогаю твою семью, ты не обижаешь мою. Ты занимаешься мелким рэкетом, на тебя не обрушивается Александрия. Ты ограничиваешься тем, что мучаешь школьных изгоев...

Вдох. Выдох. Я по-прежнему держу маску, и сегодня был хороший день, вообще-то. По крайней мере, до сих пор.

Я вылезаю примерно в десяти минутах ходьбы от дома. Оружейник дает мне свою карточку с телефонным номером и предлагает договориться о встрече. Я называю прозвище, которое придумала себе и обещаю позвонить, когда появится время. Он, по всей видимости, понимает это обещание буквально — и уезжает в ночь.

Удостоверившись, что никто не наблюдает за мной, я бегу домой, перепрыгивая через заборы, и думая о том, что я натворила.

Лун мертв, это подтверждено Протекторатом. АПП должны будут сделать какой-то сильный ход, чтобы удержаться на плаву. Если не сделают, то Империя или, может быть, даже какая-нибудь новая банда воспользуются случаем и навалятся на азиатов. Лучший вариант для них — скорое и предельно жестокое возмездие убийце Луна.

Я думаю об оставшихся кейпах АПП — Оружейник рассказал мне о них. Демон Ли — телепортатор, оставляющий за собой копии, способные идти в самоубийственные атаки. Бакуда, технарь-бомбист, взявшая в заложники Корнелльский университет после того, как получила плохую оценку. Нетрудно увидеть возможность синергии между их силами, и, между прочим, никакие кости нихрена не смогут сделать против них.

Быть кейпом... опасно. Статистика говорила мне об этом и раньше, но теперь, когда я едва не осталась калекой после первого же столкновения, это знание буквально отпечаталось у меня в голове. Я чувствую легкую тошноту, вспоминая внезапную потерю ощущений в нижней части тела, а также чувство, когда голая кость погружается в пламя. Вспоминая вещи, делавшие мою уязвимость болезненно ясной. Конечно, Лун был, возможно, сильнейшим кейпом в районе Залива. И разумеется, я также часами бродила по улицам без малейшего повода применить силу. Вряд ли я встречу угрозу такого масштаба еще раз.

Но этот выход напрочь отбил у меня интерес к геройской деятельности.

Я не хочу умирать, а Лун чудовищно ясно показал тот факт, что это вполне может случиться. Я могу — настойчиво повторяю я себе — могу вытерпеть Трио, по крайней мере, некоторое время. Сейчас же я должна остановиться. Может быть, еще раз рассмотреть путь Куклы. Поискать другие способы избавиться от накапливающегося стресса? Однако... если встанет выбор между посещением школы и новым выходом в патруль...

Я сделаю выбор, когда настанет время этого выбора.

Мои размышления о перспективах обрываются, когда я добираюсь до дома. Странно, я и не заметила, что успела пробежать такое расстояние. Пожав плечами, подхожу к задней двери и открываю замок при помощи кости-отмычки. Переодевшись в ночнушку, я ложусь в кровать, чтобы перехватить лишний часок сна перед школой.

Это у меня не получается, понимаю я, в надцатый раз поворачиваясь, чтобы посмотреть на часы, на которых нет еще и пяти утра. Я сдаюсь и возвращаюсь к обдумыванию ситуации.

Моя ярость успокоилась. Очевидно, смертельной схватки с Луном, закончившейся самым настоящим убийством, оказалось достаточно, чтобы насытить ее. Пожалуй, теперь можно не беспокоиться о том, что я изувечу кого-нибудь в школе. Вздохнув, я обдумываю предстоящую неделю. Пять дней издевательств — и мерзкими словами, и физически. Сорок часов настороженности, поисков пути для отступления, неизбежные провалы и поимки, заканчивающиеся порчей моих вещей и школьных работ. Две тысячи четыреста минут, в течение которых (слава Богу, не постоянно) жалкие школьницы будут рассказывать мне, как я никчемна.

Я думаю о том, чтобы бросить школу. Тогда я освободилась бы от преследований, да и чему, собственно, может научить меня школа? Компьютерные классы — чепуха, химия мне не интересна, о биологии я уже знаю больше учителя, благодаря той работе, которую провела, прежде чем выйти на улицы, а Современная история не научила меня ничему, чего нельзя было бы найти в библиотеке. Я легко могу заняться самообучением, оставив в школе все ее дерьмо, и мне не придется сталкиваться с Эммой. Эта мысль смотрелась заманчиво. В теории.

Застонав, я поворачиваюсь набок, закрываю глаза и пытаюсь почувствовать себя хоть чуточку уставшей. Проклятые стимуляторы Оружейника.

Прокручивая в голове возможности, я не могу вообразить вариант развития событий, при котором уход из школы оказался бы верным решением. Папа наверняка воспримет это в штыки. Он хочет, чтобы я поступила в хороший колледж, а это трудно сделать, когда в аттестате стоят плохие оценки с заключением: переведена на домашнее обучение. Кроме того, мама перевернулась бы в могиле, узнав о том, что я бросила школу. Плюс, это потребует кучу бумажной работы от школьной администрации, а это понравится им не больше, чем необходимость признать наконец, что меня тут травят.

И кроме того, это будет значить, что они победили. Что я оказалась недостаточно сильной.

В рот. Ебать.

Я замечаю, что под кожей проступили бессознательно выращенные укрепленные кости. Я задвигаю их обратно, жалея, что не могу использовать эту способность, чтобы выдержать наиболее тяжелые удары Софьи. Я снова повторяю про себя старые доводы: если Софья приложит меня об угол, и если кость столкнется с этим углом неудачным образом, то она прорвет мне кожу. И когда рана затянется через несколько секунд — у всех на глазах — мои способности будут раскрыты. Да, вот так запросто. Потом они пойдут к Блеквелл, уверяя ее, что я как-нибудь там угрожала им, или еще что-нибудь придумают, и Протекторат ухватит меня за задницу быстрее, чем движется Скорость. Папа Эммы использует свое адвокатство, чтобы упечь меня в Клетку или, в лучшем случае, в обычную тюрьму — и дело с концом.

Нет уж. Лучше получать свои синяки и ждать подходящего случая, чтобы расквитаться.

Когда я снова гляжу на часы, они показывают пять пятнадцать. Пожалуй, не такое уж и необычное время, чтобы вставать, ведь правда же? Даже если и не так, я все равно недостаточно сонная, чтобы возвращаться в постель. Вздохнув, я спускаюсь в кухню. Сооружаю на скорую руку омлет с беконом и какими-то попавшимися под руку овощами. Тщательно пережевываю его, едва ощущая вкус, потом выхожу на пробежку.

Я занимаюсь этим уже достаточно долго, чтобы не задыхаться после нескольких минут бега. Однако недостаточно долго, чтобы вообще не сбивать дыхания. Я наслаждаюсь кайфом от приятного жжения в мышцах и прежде, чем оно обратится болезненной слабостью, делаю перерыв, переходя на быстрый шаг.

Можно ли использовать мои силы, чтобы бежать быстрее? Почему бы и нет. Сплавить суставы в одно целое и двигать их потом с нужной скоростью, чтобы получился бег. Придется, однако, наловчиться двигаться так, иначе ничего не выйдет. А главное, это никак не решит проблему, ради которой я начала бегать. Использование моей силы не развивает мускулы. Это будет легкий путь — то есть, признание, что я не хочу работать над собой — несмотря на то, что могу.

Я снова перехожу на бег.

К тому времени, как я возвращаюсь домой, папа уже вышел из душа и жарит бекон. Он поднимает взгляд от сковороды и устало улыбается мне. Морщинки на его лице от этого выглядят намного глубже.

— Проснулась и вперед? — спрашивает он, рассеянно двигая кусочки бекона по сковородке.

Я пожимаю плечами:

— Рано проснулась и не смогла заснуть обратно. Решила, что лучше пробегусь.

Он уважительно кивает и возвращает свое внимание к бекону. Мое настроение немного падает. Хотя, если честно, такое — обычно в порядке вещей. Мы оба были не слишком разговорчивы и до того, как умерла мама, а после этого мы как бы... оба ушли в себя, что ли. Я решила, что если не буду говорить о ее смерти, это поможет мне преодолеть тоску и двигаться дальше. Так я и сделала. Папа, наверное, думал сходным образом и взвалил на себя сизифов труд, поддерживая Союз Докеров на плаву.

Мы оба справлялись. Кое-как.

Я беру немного хлопьев и сажусь за стол в ожидании бекона. Помыться я могу и позже. Холодный бекон отвратителен, а мы с папой и без того слишком мало времени проводим вместе.

За едой мы обмениваемся редкими и не слишком содержательными репликами, но по крайней мере, при этом не возникает чувства неловкости. Папа немного рассказывает о делах в Союзе и о его положении в целом. Ничего хорошего, но в основном вариации на тему застоя, а не упадка. «Чудесно» означало «так себе», «приемлемо» значило — кое-как держимся на плаву, а «все в порядке» можно было перевести в том смысле, что самых плохих последствий удалось избежать, но мы все еще ждем неприятностей. Сейчас у них было «все в порядке».

Я немного рассказываю о книжках, которые недавно прочитала: «Граф Монте-Кристо», «Франкенштейн» и «Великий Гэтсби».

Никто из нас не заговаривает о школе. Никто не упоминает о свободном месте за кухонным столом. Так проще.

В конце концов, бекон заканчивается. Мы неловко сидим еще немного, он — с чашкой остывшей кофейной гущи, а я — с остатками молока в тарелке. Он глядит на часы, заглатывает остаток кофе и отодвигается от стола.

— Ну что ж, мне пора отправляться, — говорит он. — Удачного дня тебе, крошка!

Его усталая улыбка возвращается, но теперь она выглядит не такой нервной, как до завтрака. Я улыбаюсь ему в ответ:

— Приложу все усилия!

Папа уходит, и мне больше не надо улыбаться. Настало время принимать душ, собирать все, что нужно для школы, и вернуться в Тейлорскую жизнь.

Резкий металлический запах в усыпанном обломками универмаге почти невыносим, крики, пронзительные и резкие, едва не оглушают. Стараясь не слышать их, пытаюсь пробиться сквозь толпу людей, убегающих от взбесившейся фашистской бензопилы. Викки до сих пор не вышла из бутика, в котором делала покупки. Я отталкиваю женщину с безумными глазами и порезами на щеке, и врываюсь внутрь, едва замечая удаляющийся звук бензопилы. Слишком много времени уходит на то, чтобы отыскать Викторию среди красных и розовых штучек, выставленных на продажу к Валентинову Дню. Слишком долго до меня доходит, что Крюковолк каким-то образом преодолел своими безумными лезвиями ее силовое поле, и что у нее отсутствуют большие куски плоти. Слишком долго жду, перед тем как положить руку на месиво, в которое превратился ее живот, и понять, что кровотечение так незначительно оттого, что в ней осталось не так уж много крови.

Нет-нет-нет-нет-нет-нетнетнет.

Она нетвердо улыбается и говорит:

— Хей, Эймс, — очень тихо.

Слишком тихо. Я чувствую, как что-то вздрагивает у меня под рукой. Может быть, ее легкие? Нет, это нелепо.

— Как я выгляжу? — спрашивает она, хрипло вдыхая воздух. По моим рукам снова течет ее кровь.

— Н-нормально, — произношу я очевидную ложь. Нужна аптечка или хотя бы какое-нибудь пальто, что-то, чем можно зажать рану. — Ты будешь в порядке. Это просто...

— Эймс, скажи маме с папой, что я люблю их, ладно? — прерывает она меня с мягкой улыбкой. — И тебя я тоже люблю.

Ее голова бессильно опускается, светлые волосы смешиваются с липкой краснотой. Она закрывает глаза.

Нет!

* * *

Что-то вспыхивает, два существа, невообразимо огромные, смешиваются между собой и в то же время не смешиваются. Осколок их сущности падает, вырастая все больше и больше, пока не заслоняет горизонт.

* * *

Я моргаю, пока что-то растворяется в глубине моего сознания. Когда я перевожу взгляд на Викторию, то вижу, как ее свет угасает. Это не свет, но нечто подобное, и мой мозг пытается осознать новое чувство. Я знаю, что могу вернуть ее свет обратно.

Вот они. Какие-то штуки, мокрые и красные, и наполненные собственным мерцающим светом. Я подхватываю их, стараясь не уронить скользкие кусочки, и прикладываю их к животу Виктории. Я велю им светиться снова, как следует. Они подчиняются. Их свет отличается от света Виктории, поэтому я велю им соответствовать. Они подчиняются. Они пытаются выскользнуть, когда я двигаю рукой, так что я велю им держаться. Они делают и это. Свет Викки больше не угасает, но и не становится ярче. Мне нужно больше. Я оглядываюсь вокруг, напрягая глаза, чтобы найти больше материала.

Так меня и находят, когда я вжимаю скользкие внутренности жертв Крюковолка внутрь Виктории, стараясь помочь ей засиять снова.

* * *

Я смотрю на героя и говорю:

— Он больше не светится. Я не могу ему помочь.

— Херня! — орет кейп, угрожающе набычившись над телом своего мертвого друга. — Раньше ты исцеляла людей, у которых не было чего угодно, кроме, разве что, головы! А он просто истек кровью, ты легко можешь...

— Адамант... — произносит тихий голос, и кейп поворачивается к Легенде, который стоит у него прямо за спиной со скорбным выражением лица. — Исида не будет работать с повреждениями мозга. Когда она пробовала, это кончалось очень плохо. Ты и сам это знаешь, — заключает он, обнимая героя. — Вы оба прекрасно знали, что Исида не сможет спасти всех.

Хотелось бы мне, чтобы я могла остаться и утешить его. Хотелось бы мне иметь возможность поговорить с пациентами, потратить дыхание на что-то еще, кроме бега между больничными кроватями с ведрами, наполненными кровящими внутренностями, в руках. Но вместо этого я отворачиваюсь от плачущего героя, хватаю пригоршню свежей сияющей плоти и шлепаю это месиво на зияющую рану в груди очередного пострадавшего. Капли крови срываются с носилок, падая на пол в хорошо знакомом мне теперь ритме.

После схваток с Губителями всегда остается больше сырья, чем нужно для выживших.

* * *

— Эми, вставай!

— Уф... еще пять минуточек, — бурчу я, натягивая одеяло обратно на голову. В голове вертятся уже наполовину забытые неясные сны, в которых фигурируют странные вспышки и непонятные осколки.

— Человек ранен, — говорит голос, и я просыпаюсь окончательно.

Викки держит в руках мой костюм для поздней ночи — теплую мантию без застежек, которая быстро надевается через голову, с рукавами до локтя и изображением анкха на груди, а также изопреновые перчатки. Не писк моды, но вполне достаточно для ночного вызова.

— Подробности? — требовательно спрашиваю я, натягивая мантию поверх пижамы и одновременно пытаясь протереть глаза, чтобы избавиться от остатков сна. Господи, я ненавижу работать посреди ночи.

— Лун дрался с каким-то новым кейпом и был убит, но сперва покалечил его, — отвечает Викки, подходя к окну и открывая его.

— Лун — убит? — неверяще спрашиваю я; мой голос приглушенно звучит из-под мантии.

— Это все, что тетя Сара мне сказала, — объясняет Виктория с извиняющейся ноткой в голосе.

Как только я окончательно одета, она осторожно подхватывает меня под плечи и под коленки — так носят невест — и мы с ней плавно вылетаем в окно.

— Сейчас я ускорюсь, окей?

Я киваю и стараюсь успокоиться, чтобы сердце не так сильно колотилось. Полеты всегда пугали меня до ужаса. Даже зная, что по воздуху несет меня Виктория, даже при том, что она достаточно сильна, чтобы разбить в хлам автомобиль... всего лишь одна пара рук отделяет меня от падения почти на той же безумной скорости, с которой машины мчатся по шоссе, и это не слишком успокаивает.

Мы довольно быстро добираемся в Центральный госпиталь, где собралась, наверное, примерно половина героев Протектората. Мисс Милиция кивает, когда мы проходим мимо, Бесстрашный делает ручкой, на что Викки отвечает улыбкой. Оружейник сопровождает меня в реанимацию.

— Разорван позвоночник, разрезаны почки, поврежден кишечник, — говорит он на ходу, глядя прямо перед собой. — Труп доставлен и помещен рядом с пострадавшей. Вы можете дать оценку времени, которое потребуется, чтобы она оправилась?

Я вспоминаю Абиджан, где я полностью восстановила тело одного человека от талии и ниже.

— Не больше нескольких минут, — отвечаю я. — Ей вводили антибиотики?

Мне понадобилось значительное время, чтобы разобраться в биологии настолько, что стало возможным использовать не только живую плоть. И еще больше времени, чтобы люди приняли такую возможность.

— Моей собственной разработки, — отвечает он, открывая дверь, за которой я вижу бледный труп мужчины двадцати с чем-то лет, уже вскрытый и ждущий, чтобы я преобразила его в живую плоть другого человека.

Этот другой находится здесь же, рядом. Это женщина, она лежит на животе, подключенная к полудюжине медицинских аппаратов; броня из снежно-белых костяных пластин полностью покрывает ее тело, за исключением ягодиц и поясницы, торопливо перебинтованных. Сквозь бинты сочится кровь, проступающая на них алыми пятнами.

Даже не самый тяжелый случай на этой неделе.

Я шагаю вперед, беру ножницы и срезаю повязки. Удалив их, я зачерпываю трупные внутренности и прикладываю их к ранам нового кейпа. Совместить цвет. Приживить. Преобразовать. Еще одна пригоршня. Совместить цвет. Приживить. Преобразовать.

Когда я заканчиваю, брюшная полость покойника выпотрошена (ха! медицинский юмор), а новый кейп полностью залатан. Я стягиваю перчатки, швыряю их в емкость для биологических отходов и выхожу из комнаты.

Оружейник идет рядом.

— Статус? — коротко спрашивает он.

— Она в порядке, — отвечаю я, подавляя зевок. — Скажите врачам перевернуть ее на спину, и выполняйте их рекомендации. Теперь, если позволите, мне надо завтра вставать в школу... — я бросаю взгляд на настенные часы, — через пять часов, даже меньше, и мне хотелось бы за это время хоть сколько-нибудь поспать.

Оружейник кивает и неловко похлопывает меня по плечу.

— Спасибо за потраченное время, Исида. Оплата будет включена в ваш ежемесячный чек.

— Выкладывайте денежки, и я уделю вам столько времени, сколько захотите, — строптиво бормочу я на ходу, возвращаясь в холл, где Викки разговаривает с Мисс М.

— Пациент заштопан, можно мы теперь отправимся домой? — спрашиваю я у Викки, прерывая их разговор.

— Конечно! — быстро (чуточку слишком быстро) отвечает она, и направляется к дверям. — Приятно было поговорить, увидимся! — выпаливает она буквально перед тем, как автоматическая дверь закрывается за нами.

Она подхватывает меня и резко ускоряется, на этот раз даже не позаботившись предупредить меня. Ненавижу, когда она так делает. Она знает, что я это ненавижу, и обычно сохраняет достаточно рассудительности, чтобы дать мне хоть какое-нибудь предупреждение — если на кону не стоит чья-то жизнь. Что же такое М-М сказала ей, что ее так взвинтило?

Когда мы добираемся домой, и меня перестает трясти от нервов, я достаю пару чашек из шкафа и усаживаюсь за стол. На одной из них маленькая тиара, на другой — кадуцей.

— Викки, нам надо поговорить.

— О чем же? — спрашивает она, доставая порошок какао и молоко, правильно поняв мои манипуляции с чашками.

— Почему ты сбежала от Мисс Милиции? — Аура Викки вспыхивает, и я вздрагиваю от нахлынувшего обожания; должно быть, между ними действительно случилось что-то нехорошее. — Викки, аура!

— Да, да, точно, — отвечает она, наливая молоко в кастрюльку и зажигая горелку. — Ну, это просто... умф...

— Ты кого-то зашибла? — тихо спрашиваю я, и ее аура вспыхивает снова, и я ударяю ногой об ножку стола, используя боль, чтобы справиться с чувством «отъебись от меня или выеби меня». — Или Мисс Милиция хотела, чтобы ты записалась в Кадеты и поработала над тем, чтобы не причинять так много побочного ущерба?

Такое развитие событий было бы не слишком удивительно, учитывая, что лишь юридический профессионализм Кэрол позволял Викки избежать зачисления в Кадеты под давлением Протектората. И еще бесплатная медицинская помощь пострадавшим с моей стороны.

Аура Викки снова полыхает, и я чувствую, как кровь приливает к лицу. Каким бы неловким ни было внезапное желание заняться сексом со своей сестрой, очень удачно, что она не в состоянии соврать ни о чем существенном.

Я вздыхаю и поднимаюсь из-за стола. Викки стоит у плиты, сосредоточенно глядя в кастрюлю, время от времени покачивая ее, чтобы молоко не подгорало, и прячет лицо в спутанных светлых локонах. Какие бы читерские силы ни поддерживали ее тело в идеальной форме, даже они не в силах поправить спутанные со сна волосы. Я подхожу и ласково обнимаю ее со спины.

— Если ты облажалась, Викки, это еще не делает тебя дурным человеком, — тихо говорю я ей на ухо. — Это просто значит, что тебе нужно больше практики.

Я слышу скрип: это она стискивает рукоятку кастрюльки.

— Но когда я вышла в тренировочный патруль, то в результате отправила какого-то воришку прямиком в больницу! — в ее голосе звучат нотки истерики и депрессии.

Ее аура включается на полную мощность, посылая волны страха и вожделения по моему позвоночнику, и оба этих чувства вносят вклад в дрожание коленок и краску на моих щеках. Я до боли напрягаю плечи, концентрируясь на этом ощущении.

— Как я должна научиться не причинять вреда, если каждый раз, как я пытаюсь, кто-то оказывается ранен?! — она еще не кричит, но очень близка к этому. — Как это можно назвать практикой? Практикой в чем?

— Как думаешь, молоко готово? — спрашиваю я, чтобы переключить ее внимание.

Викки делает глубокий вдох, и я чувствую, как ее живот надувается под моей рукой. Она выдыхает, ее аура сжимается и почти полностью гаснет. Она выключает плиту.

Мы стоим, погрузившись в тишину.

— Спасибо, — говорит она наконец. — За то, что выслушала мое нытье и стенания.

— Спасибо, что подогрела молоко, — ровно отвечаю я. — Давай-ка выпьем его, пока не остыло.

Мы садимся и делаем себе какао, я — с крохотной ложечкой какао-порошка и щепоткой перца, а Виктория с двумя ложками какао и шоколадным соусом. Ужасная сладкоежка.

Кэрол спускается по лестнице с затуманенным взглядом, который остается рассеянным, пока она не замечает за столом нас, уткнувшихся в свои чашки.

— Кто пострадал? — спрашивает она, присаживаясь рядом с Викки. — И я надеюсь, тебе заплатили?

Викки удивленно смотрит на нее, как будто если поздно ночью на мне геройский костюм, из этого можно сделать какой-нибудь другой вывод. Я изо всех сил стараюсь удержаться и не закатить глаза. Викки, я люблю тебя до смерти, но ей-богу, ты иногда такая недалекая.

— Новый кейп сцепился с Луном, — отвечаю я, прихлебнув из кружки. — И, да, Оружейник добавит это к моей оплате за месяц.

Кэрол вздрагивает.

— Насколько плохи были дела?

— Разорванный позвоночник и внутренние повреждения, — отвечаю я. — Но Луну досталось сильнее.

Кэрол растерянно моргает, потом поворачивается к Викки за подтверждением. Викки кивает. Кэрол переводит задумчивый взгляд обратно на меня, затем откидывается на стуле, глядя в потолок.

— Что ж, это изменит многое, — тихо говорит она.

Я киваю. Когда Кэрол узнала, что моя сила подразумевает, среди прочего, работу с мертвыми телами, ей понадобилось примерно пять секунд, прежде чем связаться со специалистом по парахуманскому законодательству и выяснить, какие юридические лабиринты мне надо преодолеть, чтобы получить надежный доступ к трупам, а также узнать имена четырех превосходных психотерапевтов. Анализ ситуации для нее естественен как дыхание, и я могу лишь догадываться, что происходит у нее в голове.

Я приканчиваю свою кружку и зеваю.

— Ладно, я пошла спать. Спокночи! — успеваю я сказать перед очередным зевком.

— Ночи, — отвечают Викки и Кэрол, садятся поближе и начинают сплетничать вполголоса.

Они не пытаются убедить меня присоединиться к ним, и это к лучшему. Честное слово, если кто-то еще раз встанет сегодня между мной и моей кроватью, я его покусаю.

Пошатываясь, я взбираюсь по ступенькам, захожу в свою комнату и добираюсь до постели. Я едва справляюсь содрать с себя мантию, прежде чем валюсь на кровать и позволяю темноте поглотить мое сознание.

* * *

Анкх (анх) — египетский символ жизни.

Кадуцей — посох, увитый двумя змеями, жезл Гермеса, один из символов медицины.

Изопрен (изопреновый каучук) — синтетический каучук с высокой прочностью на разрыв.

— О, Тейлор! Мы так рады тебя видеть! Скажи, ты наконец-то занялась шопингом? И принесла оттуда эти здоровенные мешки под глазами?

Вдох. Выдох. Дыхание ровное. Держу маску.

Девушки в коридоре хихикают, когда я проскальзываю мимо Эммы в компьютерный класс. Мои мучительницы еще несколько минут болтаются у двери, отпуская ядовитые комплименты, пока наконец миссис Нотт не откашливается, многозначительно глядя на часы. Тогда они прекращают хихиканье, рассаживаются, и миссис Нотт входит в роль учителя. Я прилежно отзываюсь, когда она проводит перекличку, и приступаю к работе над калькулятором, который нам надо написать на Бейсике. Невероятно примитивное задание, но у половины класса вызывают затруднения даже поиск в браузере и пользование электронной почтой. Миссис Нотт знает, что не сможет научить меня ничему полезному так, чтобы все остальные не оказались при этом в отстающих, поэтому через десять минут, когда я заканчиваю ее задание, она разрешает мне заниматься чем угодно. Это слабое утешение за то, что она не пресекает травлю, но все-таки кое-что.

Я захожу на ПХО — гнездовье параноиков в шапочках из фольги (временами — в буквальном смысле), фанатиков-кейпоманов, но иногда и самых настоящих ученых — самое близкое подобие базы данных по кейпам, что имеется у гражданской публики, — и начинаю листать с заглавной страницы. В Африке новый варлорд был пожран Аасдиром, ужасным призрачным червем Мурд Наг. Эйдолон рассеял цунами; обнаружены связи между Гезельшафт и известным политиком, какие банальности. Всего лишь очередной день на Земле Бет. Я переключаюсь на раздел о Броктонбей.

■

Добро пожаловать на форум Парахуманс Онлайн.

Вы вошли как: Grave_Gardener

...

Форумы ► Новости ► Происшествия ► Америка ► Броктонбей

♦ Тема: Лун убит новым кейпом!

Bagrat (Автор темы) (Знаток) (Ветеран форума)

От 12 Апр 2011:

Сегодня ночью в Броктонбей произошло сражение кейпов. Ну да, а вода мокрая. Зачем об этом писать, спросите вы? Что ж, если вы прочли заголовок темы, вы знаете, зачем.

Дракон был повержен. Не нациками и не Протекторатом (и даже не торчками), но совершенно новым кейпом. Лун, который однажды в одиночку отбился от *всех* героев местного Протектората [ссылка], отправлен на вечный отдых абсолютным новичком.

Чтобы обсуждение не отклонялось от основной темы на нового кейпа, я даю [ссылку] на тему, посвященную лично ей. Обсуждайте ее там.

Итак, давайте поговорим о том, что случилось с Луном!

ДОП.: [Ссылка] на заявление Протектората. Коротко говоря, они проводят расследование, чтобы определить, было ли это убийство оправданным согласно законам, и приглашают Белую Розу вступить в Кадеты, чтобы она больше не попала в подобную ситуацию.

(Страница 1 из 12)

► XxVoid_CowboyxX

От 12 Апр 2011:

Йесс! В жопу Луна, он был настоящей чумой нашего города!

Общее объявление: не оскорбляйте драконов. Или даже служителей драконов. На этом все. — Tin_Mother

►Haven't_Had_Enough_"Apple_Juice"_Yet

От 12 Апр 2011:

Ах, разве может быть лучшее начало обсуждения, чем когда Ковбой получает по мордасам?

Однако, при всей серьезности, — вау! Вот уж не ждал проснуться и увидеть ТАКУЮ новость. В пять часов по броктонскому времени собираюсь отметить ее в приятной компании.

►V0L1T1L3

От 12 Апр 2011:

Сообщение удалено.

Пользователь получает бан на две недели: угрозы и в особенности угрозы убийством совершенно недопустимы. Наслаждайтесь отдыхом! — Tin_Mother

►2nd_Tier_Laughtrack (Не Смешно)

От 12 Апр 2011:

Теперь, когда ярость дракона больше не связывает силы Протектората, как думаете, они воспользуются случаем, чтобы прижать Империю-88, или продолжат по-прежнему не обращать на них внимания? Ну или, может быть, хотя бы изведут Барыг?

►R8me8/8

От 12 Апр 2011:

Да, приятно узнать, что ночные улицы стали теперь безопаснее. Интересно, как новый кейп выглядит под броней, и к кому она присоединится?

►AlephLooksNice (Несостоявшийся Путешественник по Измерениям)

От 12 Апр 2011:

Скорее всего, к Протекторату, @R8me8/8, учитывая, что она сразилась со злодеем в первом же своем выходе. В смысле, она может, разумеется, быть новым кейпом из другой банды, но я не могу представить себе, чтобы Кайзер или Толкач держали такую новость в секрете, да еще и позволили бы ей выходить при этом в патруль.

►Bottl$&Blah4+20

От 12 Апр 2011:

В сымсле, эт серезный впрос. Типо, мжетбыть Борыги уже пасадили ее на крчок

►OneGoddamnMonocle (Слишком Старательный) (Не Совсем Хипстер)

От 12 Апр 2011:

Этот грамматический инвалид выше может оказаться прав: убийцы редко становятся хорошими героями. Впрочем, в качестве контрпримера напрашивается наша маленькая история искупления с Призрачным Сталкером, хотя надо признать, что для героя она все-таки слишком угрюма и необщительна.

В общем, если новый кейп захочет защититься от нападок, мы с радостью выслушаем ее официальное заявление.

►CharlotteHolmes

От 12 Апр 2011:

Я бы хотела предложить новому кейпу кое-какую работу. Подробности в ЛС.

Страница: 1 из 2, 3, ... 10, 11, 12

■

Прочитав сообщение «Шарлотты Холмс», я задумчиво откидываюсь на спинку стула. Кем, интересно, надо быть, чтобы, узнав о том, что в городе появился новый кейп-убийца, предлагать ему работу? В голову сразу же приходят два варианта, из них ни одного хорошего. Во-первых, этот человек может быть просто глуп. Та же причина, по которой броктонцы выбегают на улицу с телефонами наперевес, когда два кейпа начинают мутузить друг друга, может подталкивать кого-то к поиску контактов с опасным парахуманом.

Другой вариант состоит в том, что им и нужен именно убийца. В таком случае, мне не хотелось бы на них работать. Я не слишком-то стремлюсь добавить в свое резюме строчку «киллер на полставки». Но все-таки позволяю себе поразмыслить над этой возможностью.

С одной стороны — это работа. И, вероятно, с весьма приличной зарплатой. Парахуманы редко зарабатывают меньше шестизначной суммы за год. Черт, даже Кадеты помимо минимальной зарплаты получают по пятьдесят тысяч ежегодно в трастовый фонд. И, насколько я понимаю, на злодейской стороне цифры лишь только растут.

Но, с другой стороны, — злодейство. Я с силой прижимаю друг к другу две косточки в стопе и использую боль, чтобы сменить направление мыслей. Не работай на злодеев. Не совершай злодейских поступков. Не дай им сломать тебя.

Звенит звонок, обозначая окончание единственного в чем-то приемлемого урока в сегодняшнем расписании. Двигаясь к выходу, я замечаю, что миссис Нотт смотрит на меня с выражением, похожим на сострадание. Я демонстративно отворачиваюсь. Она потеряла право жалеть, когда отвернулась, проходя мимо меня, скорчившейся в плаче у стены коридора, — в тот день, когда Эмма выжгла меня со своих семейных фотографий.

Следующий урок начинается с апельсинового сока, разлитого на стуле, на который я обычно сажусь. Скорее всего, Мэдисон. Ее детская выходка причиняет некоторое неудобство, но в целом совершенно бессмысленна. Софья, впрочем, не намного успешней ее. С тех пор, как обнаружилось, что мой бугайский рейтинг творит чудеса в смысле чувствительности к боли.

Я усаживаюсь на другое место, поближе к двери, и жду, когда начнется занятие. Заходит какой-то пацан и останавливается рядом, неловко глядя на меня. Наверное, я заняла его место. Смотрю ему прямо в глаза, и через несколько секунд он отворачивается; румянец проступает у него на щеках. Он один из тех, кому не нравится вся эта история, но слишком труслив, чтобы сделать хоть что-нибудь. Так что он позволяет мне одержать победу, когда может себе это позволить, и уступает свое место бедной отверженной Тейлор.

Это, между прочим, признак жертвы. Будущего терпилы.

Глэдли разбивает нас на группы по четыре человека, ко мне попадают Грег (тупой фрик), Спарки (барабанщик-любитель) и одна из Мэдисонских прихвостней (сучка). Грег начинает разглагольствовать о какой-то компьютерной игрушке, Спарки кладет голову на стол и отключается, а подлиза болтает с девушками из другой группы. Вот и получается, что половина моих провалов в учебе происходит из-за откровенного саботажа, травли и сопутствующего эмоционального расстройства, а оставшаяся часть — из-за того, что приходится работать с людьми, которые не желают учиться, если я не прижму к глотке лезвие и не шепну на ухо, чтобы слушались, или же...

Я небрежно ломаю палец на ноге, чтобы переключиться. Кажется, уничтожение Луна не до конца избавило меня от приступов ярости. С другой стороны — всего одна мысль об убийстве до обеда. Это прогресс!

Через пятнадцать минут Глэдли начинает оглядывать класс в поисках тех, кто уже закончил работу над заданием. Я делаю ошибку, посмотрев ему в глаза, и он принимает это за готовность к ответу. Вот жопа. Пробираясь по проходу и переступая через выставленные ноги тех, кто пытается поставить мне подножку, я отвлеченно размышляю о том, как он смог устроиться на работу учителем при столь полном отсутствии способности понимать своих учеников.

Выйдя к доске, я начинаю гнать порожняк:

— В фокусе внимания публики, когда речь заходит о кейпах, на самом деле, как правило, находится индустрия развлечений. Люди наподобие Злой Канарейки, Огней Рампы или Глэмшоу, с которыми обычный человек никогда не сможет состязаться на равных. Чуть меньше внимания привлекают технологические достижения, которые начались после того, как ученые занялись исследованием тинкертеха.

Мистер Глэдли слушает с пристальным интересом, но в классе он такой один. Компания Мэдисон беззаботно болтает на задних партах, а остальные ученики обращают лишь минимум внимания, необходимый, чтобы не получить замечания. Я продолжаю гонево:

— Конечно, далеко не все удается воспроизвести, но даже те мелочи, которые они смогли понять и исследовать, продвинули развитие технологий на десятилетие вперед по сравнению с тем, что ожидалось до появления кейпов. Гораздо менее заметно влияние парахуманов на экономику. Отчасти этому причиной законодательство, принятое, чтобы поддержать честную конкуренцию, а отчасти оттого, что большинство людей мало интересуются такими вопросами.

Долбаный билль NEPEA-5!

Когда Бугаям не разрешают работать на стройках, Движки не имеют права предоставлять публике транспортные услуги, а Эпицентрам запрещено заниматься ландшафтным дизайном и благоустройством территорий, невольно начинаешь сочувствовать Элите. По крайней мере, до тех пор, пока не узнаешь кое-какие подробности о Бастарде.

— Кроме того, преступность держится на рекордно высоком уровне, — вскользь добавляю я, — при этом злодеи превосходят героев в соотношении как минимум два к одному в большинстве районов страны. — Некоторые из учеников ерзают на стульях при упоминании численного превосходства злодеев. Должно быть, припомнили, что у Империи больше кейпов, чем числится в Протекторате и Кадетах вместе взятых. — Но, говоря откровенно, главная перемена после появления кейпов состоит в том, что люди стали больше бояться. И это неудивительно, когда по улицам ходят парахуманы, многие из которых способны при желании снести городской квартал. — Несколько человек вздрагивают, услышав это. Просто поразительно, к каким вещам можно притерпеться, если не вспоминать о них слишком часто. — И, между прочим, количество владельцев огнестрельного оружия сейчас тоже на максимальном уровне. В основном, приобретение оружия вызвано стремлением защитить себя, — добавляю я от себя. Понятия не имею, правда ли это, но звучит логично.

В конце концов я возвращаюсь на место, уклоняясь от шарика жеваной бумаги и терпеливо выдержав несколько уколов карандашами. То, что я осмелилась связно говорить перед классом, определенно аукнется мне в будущем.

Ну и насрать.

Другие группы бесстыдно добавляют отрывки из моего ответа в свои доклады, но мистер Глэдли лишь поощряет их за то, что они «вдохновились примером одноклассника». Наконец одна из групп получает какой-то бессмысленный приз, и я засыпаю до конца урока.

Услышав звонок, я вздрагиваю, просыпаясь, и у меня с головы валится пластиковая бутылка. К счастью, она падает вперед, обливая газировкой лишь чужую парту передо мной и вызывая смешки и хихикание в стайке девушек, стоящих неподалеку. О, да, очень «смищная» шутка. Вершина комедийного искусства и утонченности.

До того, как я успеваю выйти из класса, мистер Глэдли ловит мой взгляд.

— Тейлор, задержись на минутку, пожалуйста, — говорит он. — Я хотел бы с тобой поговорить.

Я подхожу к нему.

— Минутка быстро заканчивается, — холодно замечаю я.

Глэдли кажется мне не намного важнее какой-нибудь шелудивой собачонки, но это же школа. Ученики должны слушаться учителя. Угу, за исключением тех случаев, когда они этого не делают.

— Знаешь ли, Тейлор, я не дурак, — начинает он. Я не могу сдержать лающий смешок, но он продолжает говорить, как будто не отвечая на мое пренебрежение, он делается более достойным человеком. — Я знаю, что над тобой издеваются, но не знаю, кто именно. И я не смогу тебе помочь, если ты не назовешь их имена. Скажи их мне, и я приложу все усилия, чтобы это прекратить.

Он думает, что это так просто. Такая тупость вызывает желание вонзить в него несколько лезвий, чтобы он повис на них, и чтобы пол залило его кровью, и чтоб...

Я с некоторым трудом обрываю эту мысль и смотрю Глэдли прямо в глаза. Оказывается, это заставляет людей чувствовать себя неловко. Чего я, собственно, и хотела добиться.

— Значит, вы думаете, что это я — дурочка? — спрашиваю я настолько грубо, как только могу. Он открывает рот, чтобы ответить, и я обращаю на это ровно столько внимания, сколько он уделил мне. — Я уже не раз говорила со школьной администрацией. Однажды — при поддержке учителя, а в другой раз — в порванной одежде, облитой кошачьей мочой. Каждый раз они отказывались наказать тех, на кого я жаловалась, ссылаясь на «недостаток улик». Мои преследователи слишком популярны и создают хороший имидж школе, поэтому им все сходит с рук. — Я наклоняюсь над столом, вторгаясь в его личное пространство, и он отстраняется, стараясь оказаться подальше, его стул при этом протестующе поскрипывает. — И каждый раз, когда я это делала, мне приходилось потом терпеть «возмездие», которое было гораздо хуже тех смехотворных наказаний, которые получали хулиганки, если их вообще хоть как-нибудь наказывали. Вы не сможете изобрести никакой тактики, которую я бы уже не обдумала. Никакого способа справиться с этим лучше, чем получать синяки и надеяться, что моих обидчиц переедет кармический грузовик с прицепом. — Такое впечатление, что Глэдли хочет что-то возразить, но я не даю ему этой возможности. Выпрямившись во весь рост, я громко спрашиваю:

— Скажите, Глэдли, кто в этом классе искренне смеется над вашими тупыми шуточками? Кому здесь нравится работать в группах? Это одни и те же люди, и именно они хохочут громче всех, когда на моем стуле вдруг обнаруживается клей или какой-нибудь мусор. Включите обе свои мозговые извилины и сделайте вывод!

Я оставляю его сидеть с открытым ртом, выхожу из класса и попадаю в полукруг девчонок, которые быстро оттаскивают меня в сторону, подальше от двери и лишних глаз.

— Ну и долбанутая ботанка. Должно быть, надеется скопить достаточно денег и заплатить какому-нибудь Барыге, чтобы он ее отымел?

— Не, она не сможет найти работу, слишком тупая. И слишком уродлива, чтобы кто-то трахнул ее бесплатно. Она, наверно, просто никак не может выбрать, каким же способом покончить с собой. Потому что тупая.

— Спорим, она раздвинет ножки перед Глэдли, если он пообещает повысить ей оценку?

— Та нет, не станет он ебаться с двуногой лягухой вроде нее. Разве что она попросит Сквилер дать ей пару уроков нащет как сосать грязный Барыжий член?

— Вот интересно, что думает ее папаша, когда она жалуется, что у нее совсем нет друзей, пока он поябывает ее?

Оскорбления — гнусные, подлые, мерзкие, непристойные и безжалостные — продолжаются. Я стою и выслушиваю их, не меняясь в лице. Как правило, кто-нибудь прорывается через мою броню спокойствия; обычно это бывает Эмма. Я роняю слезы, все смеются, обсуждая, насколько я не понимаю шуток, потом они оставляют меня в покое, и я могу пойти и сорвать несколько роз.

Их оскорбления совершенно бессвязны. В один момент я настолько тупа, что готова съесть собачье дерьмо, потому что оно похоже на шоколад, а в следующий — я хитрая сучка, которая ловко дурит всю школу, но ничего не сможет добиться в реальном мире. Я так и помру девственницей, но охотно дам в попку за сраный леденец. Я обожаю привлекать к себе внимание, но я асоциальный маньяк-убийца. Это случайный набор оскорблений, рассчитанный лишь на то, чтобы уязвить побольнее.

Вдох. Выдох. Я держу маску. Прими это, сконцентрируй, и отложи в общую копилку ярости. Может быть, Крюковолк согласится провести пару раундов в этот уикенд? Или дюжину.

— Але, Тейлор! Ты вроде бы неплохо держишься, судя по виду. Должно быть, не станешь плакать из-за этого всю неделю, да? Не как в тот раз, когда твоя мамочка померла? — Эмма чуть придвигается ко мне, подражая той близости, которая была между нами меньше, чем два года тому назад.

Слепящая ярость. Мне приходится призвать на помощь все свое здравомыслие, до последней капли, чтобы не взорваться водоворотом лезвий, вывернув их внутренности наизнанку, выкрутив их кости до неузнаваемости, и оставить их причудливым орнаментом, как напоминание о том, что нельзя доебываться...

Маска, Тейлор. Маска. Вдох, выдох. Я едва ощущаю слезы, текущие по щекам. Девчонки получают свою порцию веселья и убегают на следующий урок, оставляя меня в коридоре, наедине с моим бешенством.

Итак, какие у меня варианты? Я могу вернуться на занятия. Скорее всего, это была худшая вещь на сегодня, и я сумела не поубивать их всех на месте, так что остаток дня должен пройти спокойно. Или я могу устроить массовую резню в школе, а потом сбежать в Канаду и прикончить там Сердцееда, заработав на этом достаточно признательности, чтобы герои оставили меня в покое.

Либо я могу уйти и сделать что-нибудь в роли Белой Розы.

К тому времени, как я сознательно решаю прервать на время свой образовательный процесс, ноги уже пронесли меня на половину пути до выхода из школы.

Прежде всего, автор хотел бы заверить всех читателей в том, что на самом деле он вполне здоров психически и не выражает своё состояние, проецируя его на Тейлор. Всё безумие и страдание в тексте, до последней капли, в действительности являются хорошо просчитанными ходами

Во-вторых, он получал много советов о том, как бы Тейлор могла поправить своё положение и разрешить свои проблемы; однако, размышляя об этом, читателям следует учитывать несколько важных моментов:

1. У Тейлор нет мобильного телефона (по понятным причинам, которые я тут не буду пережёвывать — Прим. перев.) Тем более, у неё нет смартфона, потому что это 2011 год, и они не так ещё повсеместно распространены и, кроме того, Земля Бет несколько отстаёт в области потребительской электроники от Алефа (нашего собственного мира), по достаточно понятным причинам, включая Губителей.

2. Бойня номер 9 убивает людей просто для развлечения (в буквальном смысле слова), и иногда такими способами, к которым может приблизиться лишь наимерзейшая версия Джокера. И хотя Тейлор иногда думает об убийстве своих одноклассников, многие люди (и многие жертвы школьной травли, в частности) не только задумываются об этом, но и реально это делают, даже безо всяких паразитических агентов в голове, которые подталкивали бы их к этому.

3. Тейлор хорошо знает все аспекты своей силы, но постоянно ассоциирует её с болью, потому что чаще всего использует в повседневной жизни именно способность ломать и сращивать свои кости, чтобы справиться с собой, — и это очень не нравится её шарду. В результате у нее ослаблен контроль за эмоциями, примерно так же, как было у Панацеи в каноне. Думая о своей силе, она всякий раз вспоминает о боли, и в результате склонна скорее причинять вред себе, нежели совершать благородные поступки, бескорыстно помогая людям.

4. И несколько слов о Мисс Милиции. Автор хотел бы напомнить, что безупречная память не упоминается в каноне как одна из её сил, она лишь в точности помнит свои видения в момент триггера. (Кроме того, подобно Александрии, она не нуждается в сне, а когда спит, то видит не сны, а точное воспроизведение событий, приведших к ее триггеру; именно поэтому она не любит спать и делает это лишь очень редко, «потому что люди должны спать», см. Интерлюдию 7.x — Прим. перев.)

Благоприятна ли её сила «для показа семейной аудитории»? Вовсе нет. Однако у неё за спиной стоит величайшая пиар-команда во всех выдуманных мирах, заставляющая людей забыть о том, что она, при желании, способна начать косить народ направо и налево. Автор подчёркивает, что пиарщики Протектората могут сделать какого-нибудь МакКровькишки Распидораса вполне «приемлемым для семейной аудитории». И даже если по какой-то причине это окажется невозможным, Протекторат всегда в состоянии предоставить парахуману работу подальше от глаз публики.

Тейлор намеренно закрывает на это глаза. Она вполне может вступить в Кадеты/Протекторат, просто не хочет этого делать — по множеству причин. И убеждает себя в том, что у неё «слишком жуткая сила».

На этом всё. До следующей главы!

* * *

И — хорошие новости. Со следующей главы начнёт разворачиваться исходный замысел автора и произойдёт развитие сюжета. До этого были, скажем так, зарисовки. И разминка рук перед настоящей работой. Автор писал потом в комментариях, что немного жалеет о том, что начал с шаблонных сцен школьной травли, битвы с Луном, и т.п. (и если бы он писал эту работу заново, то сделал бы совсем по-другому).

— ваш К.

Бегу домой, выгребаю школьные вещи из сумки и пытаюсь найти одежду, которая и вправду была бы мне по душе. Перерыв свой гардероб, нахожу лишь серые куртки, свитера неопределенной расцветки, темные футболки, спортивные штаны и мятые джинсы. Я сдаюсь и натягиваю мешковатую толстовку с трениками. Кладу в сумку бумагу, карандаши и немножко денег, выскакиваю за дверь, добегаю до автобуса и еду в центр.

Выхожу за несколько улиц до того места, куда хотела попасть, и споро раздеваюсь в темном закоулке. Тщательно спрятав сумку, облачаю себя броней и прогулочным шагом направляюсь в Лонгшир-парк.

Это — обманчиво большое пятно зелени, угнездившееся промеж небоскребов и офисных зданий в центре, с несколькими ухоженными площадками для качелей, на которых даже нет вездесущих граффити. Широкие полосы травы с яркими пятнами одуванчиков окружают эти детские площадки, в воздухе летают тарелочки-фрисби.

Но самое примечательное тут — это вид на залив. По какому-то капризу городского планирования окружающие здания не должны быть выше двадцати футов, а в парке — что весьма кстати — имеется холм, свысока взирающий на эти ограничения, с удобной плоской верхушкой. Излюбленное в определенных кругах место для свадеб… если вы не против того, что какой-нибудь кейп, пролетающий на заднем плане над заливом, испортит парочку снимков.

Я захожу в парк, не обращая внимания на удивленные взгляды зевак и кейпоманов, собравшихся тут в надежде увидеть кого-то из героев Протектората, отправляющегося куда-нибудь из их штаб-квартиры посреди залива. Я направляюсь к своему любимому склону холма, покачав головой, чтобы обозначить нежелание вступать в разговоры, и — чудо из чудес! — народ понимает намек и оставляет нового кейпа в покое.

Я сажусь неподалеку от верхушки холма, устраиваясь так, что могу при желании откинуться на спину, а могу, подавшись вперед, привстать на коленях. Гуляющие вокруг люди — среди них несколько парочек, несколько родителей с малышами — поглядывают на меня с оттенком подозрительности. Я киваю им, и этого простого движения, кажется, хватает, чтобы их успокоить.

Я гляжу вдаль, на море, и пытаюсь просто поразмыслить минутку. Вот, например, Эмма. Я никак не могу понять, отчего в ней так мало сочувствия, отчего она так зачерствела. Как вообще можно систематически мучить свою бывшую лучшую подругу на протяжении без малого двух лет и до сих пор находить новые способы ударить побольнее? И как она умудряется при этом хорошо себя чувствовать? Мама когда-то лечила ей разбитые коленки. Считается ли это хоть за что-нибудь? Или же ей, быть может, просто наплевать? Возможно, я теперь для нее настолько неважна, что ей не кажется, будто она делает что-то неправильное? Но тогда зачем она продолжает это делать именно со мной? Наверняка ведь она может найти кого-нибудь с достаточно низкой самооценкой, кто сломается и покончит с собой после достаточного количества издевательств. Или же она хочет добиться чего-то другого? Но чего?

Я кручу эти вопросы в голове, поворачивая их так и эдак, одновременно выращиваю розы и срываю их; боль не дает мне отвлекаться от темы. От вопросов мотивации я перехожу к ее возможным причинам, потом к кошмарам, которые могут ждать меня в будущем, от них — к кошмарам из прошлого, постепенно погружаясь в отчаяние. Довольно скоро у меня в руках уже целая дюжина роз. Я беру одну из них и начинаю забавляться с ней, пытаясь выяснить, насколько причудливую форму я смогу ей придать до того, как она сломается.

— Ловкий фокус.

Я оборачиваюсь на голос и замечаю, что холм совершенно опустел. Какой-то парень в потрепанных джинсах и без рубашки, нацистские татуировки на обоих плечах, жирные светлые волосы и железная маска волка черт это же Крюковолк!

Я вскакиваю на ноги, пользуясь помощью своей брони, и пытаюсь припомнить расположение прилегающих к парку улиц. Я вполне уверена, что способна бежать быстрее него, и если смогу оторваться, то может быть…

— Спокойней, Рози, — произносит он с усмешкой.

Рози? Это уменьшительное прозвище вышибает меня из состояния паники. Очень хорошо. Крюковолк стоит лицом к лицу со мной и пока что не попытался меня убить. Я на секундочку прикрываю глаза. Вдох. Выдох. Маска на мне. Открыв глаза обратно, я замечаю, что бессознательно прижала свой букет к груди в защитном жесте. Опускаю его и в упор гляжу на фашиста.

— Чего хотел-то? — спрашиваю я лишь с толикой презрения в голосе.

— Тебя в рядах Империи, — без затей отвечает он, по-прежнему продолжая улыбаться. — Ну и еще сказать спасибо за то, что прикончила гука. С этим ублюдком было блядски трудно сражаться.

— Не интересует, — отвечаю я, пока мой разум набирает обороты, пытаясь понять, как можно справиться с бурлящей массой металлических лезвий. Разодрать его? Кость не настолько прочна, как металл, так что это будет трудно проделать, не создав значительную массу материала. Удержать его на месте? Он сможет вырваться, пробив отверстия, и выпотрошит меня. А если вогнать кость ему вовнутрь и распространить ее? Но только если он не сумеет выбросить ее из себя и…

— Ладно, — отвечает он, пожав плечами.

Вот так просто?

— Что-что? — переспрашиваю я, и нотка недоверчивости просачивается сквозь маску. Неужели Крюковолк согласится принять «нет» в качестве ответа?

— Ну да, — отвечает он, глядя мне в глаза. — Если ты сама не захочешь присоединиться, принуждать тебя — значит напрашиваться на нож в спину. Гораздо лучше будет, если ты сама поймешь, кому можно доверять. Рано или поздно ты и сама придешь к правильным выводам, — говорит он, показывая несколько зубов в ухмылке. — И тогда мы примем тебя с раскрытыми объятиями.

— А что, если я черная? — спрашиваю я, по-прежнему немного сбитая с толку поразительно вежливым нациком.

— Сам твой вопрос уже показывает, что ты не из этих, — отвечает он, полуобернувшись. — Когда будешь готова, заходи в костюме в любой Имперский бар, не начинай свары, просто спроси с уважением. Один из нас покажется там, чтобы поговорить с тобой, — он отворачивается, спускается с холма и скрывается за деревьями, пропадая из виду.

Ну что ж.

Я сбрасываю маску и снова гляжу на залив; моя картина мира несколько пошатнулась. У меня только что была вполне любезная беседа с самым настоящим нацистом — о том, чтобы вступить в их злодейскую шайку! — и она прошла существенно лучше, чем мои попытки привлечь внимание директора к школьной травле.

Я создаю еще одну розу и отламываю ее. «Нацист» здесь лишь условное обозначение; Крюковолк — расист и убийца. Не надо смотреть на него сквозь розовые очки лишь потому, что он был вежлив. Они просто хотят заполучить мои силы, вот и все. А не будь я белой, они хотели бы прикончить меня. Я повторяю все это, как мантру, обламывая стебель новой розы после каждого повтора, пока не усваиваю эту мысль накрепко.

Я не позволю преступникам убедить меня в том, что они честны и справедливы.

Проходит без малого час, прежде чем люди начинают возвращаться в парк. Двое из них поднимаются ко мне на холм, оба одеты в облегающие костюмы, женщина — в серо-голубой, а мужчина — в красный. Наручник и Батарея. Наручник оглядывает меня с преувеличенным интересом и ухмыляется:

— И кто же это бросил тебя у алтаря? — спрашивает он.

Батарея со вздохом отвешивает ему подзатыльник.

— Крюковолк, — отвечаю я. Наручник умудряется изобразить шок и ужас при том, что половина его лица скрыта маской. Батарея лишь вопросительно приподнимает бровь. — Он хотел, чтобы я присоединилась к нацикам. Я отказалась, — отвечаю я на невысказанный вопрос.

— Друзья никогда не просят друзей изменить своим убеждениям, — глубокомысленно замечает Наручник. — К тому же, у него кошмарная прическа.

Еще раз вздохнув, Батарея спрашивает:

— Можно с тобой поговорить? Мы хотели бы кое-что прояснить относительно случившегося прошлой ночью.

Прошлой ночью? Точно; Лун. Я включаю маску в полную силу.

— Буду рада ответить на ваши вопросы, — ровно отвечаю я.

Батарея способна выдавать вспышки суперскорости, суперсилы и прочности — после того, как «зарядится». Наручник поглощает и перенаправляет кинетическую энергию. Если я захочу от них избавиться, достаточно будет завернуть его в кокон и бежать. Скорее всего, я легко смогу выиграть забег у Батареи, а если она задержится, чтобы освободить своего напарника, у них вообще не останется шансов. Согласившись на разговор, я ничего не теряю.

Батарея присаживается по левую руку от меня, а Наручник растягивается на траве рядом с ней. Она достает какое-то мелкое устройство и нажимает кнопку. Зажигается красный огонек, и она начинает говорить:

— Батарея проводит опрос парахумана, известного как «Белая Роза», о событиях, произошедших в ночь с одиннадцатого на двенадцатое апреля в Броктонбей. Белая Роза, хотите ли что-нибудь добавить?

Я не сразу понимаю, что она протянула диктофон в мою сторону.

— Э-э, нет? — запинаясь, отвечаю я. Надо ли мне было что-то сказать?

Кивнув, Батарея продолжает:

— Протекторат отреагировал на вызов по горячей линии, получив сообщение о схватке Луна с неизвестным парахуманом в заброшенном районе города. Когда мы прибыли на место происшествия, Лун все еще сражался с Белой Розой и уже вырос настолько, что принудить его к отступлению стало неосуществимо. — Интересно, при каких условиях заставить Луна отступить считалось у них «осуществимым»? — В результате мы приняли решение вмешаться, чтобы новый кейп смог убежать с места схватки. Мы потерпели неудачу, и Лун догнал Белую Розу. — Я немножко вздрагиваю, вспоминая Луна, нависшего надо мной. — В этот момент Наручник раздробил левую ногу Луна выше колена, после чего Белая Роза пробила левую глазницу Луна и заполнила его черепную коробку костью, убив его. Верно ли были изложены эти события? — спрашивает она, выжидательно повернувшись ко мне.

Я открываю рот, но потом замираю в неуверенности. Будет ли это считаться признанием вины? Понятия не имею, насколько случившееся можно считать самозащитой. Я ведь вышла на улицы в поисках схватки. Возможно, это делает меня виновной? Наручник выглядывает из-за плеча Батареи и ободряюще улыбается мне.

— Расслабься, мы не собираемся тебя арестовывать. Просто пришли, чтобы уточнить кое-что, — говорит он беспечным и жизнерадостным тоном. — Когда мы соберем все факты, то попросим команду юристов изучить их и выяснить, оправдано ли то, что ты сделала. Если, по их мнению, нужно будет что-то решать… — то есть, если мне предъявят обвинение в убийстве, — придется провести денек в суде. Если нет, мы оставим все как есть и дадим тебе знать об этом. При всем при том, ты будешь выглядеть лучше, если поможешь ускорить дело, — заканчивает он, возвращаясь на траву.

Вежливо кашлянув, Батарея повторяет:

— Кажется ли вам правильным мое изложение событий?

Если я скажу «да», то дам им в руки рычаг, чтобы давить на меня. Преступление, о котором они могут вспомнить в любой момент, когда им это понадобится. Скорее всего, у Оружейника есть видеозапись, но личное признание — совсем другое дело. Не следует делать его вот так запросто. Если дело дойдет до суда, возможно, я смогу подвергнуть сомнению все его материалы, указав на то, что он опытный Технарь и способен подделать любую запись на своем оборудовании. Но будет намного труднее сказать то же самое о записи на паршивый низкотехнологичный диктофон, сделанной в присутствии двоих свидетелей. Некоторое время я раздумываю о том, как лучше поступить, чтобы оставить как можно меньше возможностей для будущих репрессий, рассматривая этот вопрос со всех сторон. В какой-то момент Батарея останавливает запись, но диктофон не убирает. Погрузившись в мысли, я вдруг чувствую укол боли. Опускаю глаза, чтобы посмотреть, в чем дело. Оказывается, я вырастила новую розу.

Как поступил бы в такой ситуации преступник? Появление розы может быть не настолько бессмысленным, как мне сперва показалось.

Вдох, выдох. Маска.

Я киваю, и Батарея снова включает диктофон.

— Говорит Батарея, продолжаю опрос Белой Розы. Считаете ли вы правильным мое изложение событий, сделанное ранее?

— Да, — тихо отвечаю я.

Батарея щелкает кнопкой, выключая диктофон, встает и с легким хрустом выгибает спину. Наручник ловко поднимается на ноги и одаряет меня сияющей улыбкой:

— Ну что ж, похоже, нам уже пора отправляться. Кстати, у тебя есть телефон или еще какой-нибудь способ контакта? — добавляет он, искоса глянув на меня, как будто только что вспомнил. — Ну, на тот случай, если нам надо будет с тобой связаться.

Чтобы предложить мне сдаться властям. Я качаю головой:

— У меня плохая история с мобильными телефонами.

Наручник пожимает плечами:

— Ну, мы, наверное, все выясним в пределах недели. На всякий случай, постарайся освободить время на следующей неделе, в воскресенье. Мы могли бы тогда встретиться здесь и все обсудить. Либо так, либо мы просто передадим тебе новости, когда встретим тебя снова. В общем, чао! — он машет мне рукой, спускаясь с холма.

Батарея смотрит ему вслед, потом поворачивается ко мне и протягивает руку. Я замечаю в ней маленькую белую карточку с эмблемой Протектората и телефонным номером. Беру у нее эту карточку.

— Позвони, если нужна будет помощь, — говорит она без затей. Потом мягко улыбается и добавляет: — Или если захочешь присоединиться к Кадетам. — Она идет вслед за Наручником, и они оба исчезают среди деревьев.

Я делаю себе костяное кресло и усаживаюсь, наслаждаясь свободой и полуденным солнцем. Все прошло совсем не так плохо, как могло бы. Я до сих пор не знаю, обвинят ли меня в убийстве или нет, но все могло обернуться гораздо хуже. Они могли привлечь Мисс Милицию, чтобы подстрелить меня транквилизирующим зарядом с пары сотен метров, или применить усыпляющий аэрозоль, или же просто взломать мою броню и воспользоваться тазером, чтобы оглушить меня. Если я до сих пор на свободе, значит они верят, что я не сорвусь с нарезки и не наделаю глупостей. Я думаю о школе и о своих шансах удержать себя в руках. Нет уж, лучше не рисковать. Мне кажется недостойным использовать свою силу как предлог для того, чтобы не ходить в школу, но я не могу допустить такого риска угробить мою геройскую карьеру еще до того, как она началась.

Но чем тогда занять остаток недели?

— Сколько вы хотите?

— Хм-м? — я поворачиваю голову. Парень постарше меня, в красивой рубашке и бежевых брюках, нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Модные часы, очки с маленькой фигуркой серебряной лошади на стекле, чуть раздраженное выражение лица.

— За цветы, — уточняет он, показывая на букет у меня в руках. Я опускаю взгляд. Да, у меня их уже прилично набралось. Пожалуй, можно продать их, чтобы заплатить за автобус, или потратить еще на что-нибудь.

— Два пятьдесят, — отвечаю я, небрежно оборачивая стебли тонким костяным конусом, чтобы цветы не рассыпались. Он протягивает три купюры, выхватывает мою самодельную вазу и торопливо спускается с холма. Грубовато с его стороны. Но, по крайней мере, он заплатил больше, чем следовало. Я бросаю взгляд на две сотенные бумажки и еще одну в пятьдесят долларов, и…

Стоп, что?

Я подношу банкноты к глазам, пытаясь убедиться, что это не иллюзия. Не-а. У меня в руках двести пятьдесят долларов наличкой. Они не выглядят поддельными, но впрочем, я никогда раньше не держала в руках стодолларовых купюр. Подумав об этом, я начинаю тихонько хихикать.

Потом я понимаю, что размахиваю приличной суммой денег в общественном месте, и чувствую себя капельку глуповато. Быстро делаю карман в своей броне, кладу туда деньги вместе с карточкой Батареи и плотно запечатываю его. Источник дохода найден. Должно быть, я не смогу продавать свои цветы по двести пятьдесят долларов слишком часто, но даже и десять баксов за букет было бы уже очень неплохо. В конце концов, героизм сам по себе не помогает оплачивать счета.

Я откидываюсь в кресле, задумчиво глядя в небо. Теперь осталось только подобрать хорошее название. «Флористика Белой Розы»? Слишком примитивно. Кроме того, не хотелось бы, чтобы люди подумали, будто я могу делать одни лишь только розы. «Вечнобелая Ботаника»? Чересчур сложно для восприятия. Может быть, вовсе выкинуть тему костей? Придумать что-нибудь стильное. Хм-м… а где, кстати, цветы и кости встречаются вместе? На кладбище? А что если «Скорбящая Цветочница»? Капельку стремно, но бывают названия и похуже…

— Как поживаете?

О, дьявол, если еще один долбоеб прервет сегодня мои Важные Мысли, это будет считаться самоубийством об кейпа! Я медленно оборачиваюсь на голос, стараясь двигаться как можно более плавно.

Этот голос принадлежит веснушчатой зеленоглазой блондинке, одетой в симпатичное лиловое платьице на бретельках. Выглядит чуточку слишком бледной. Скорее всего, не кейп. Я закрываю глаза и дышу. Вдох, выдох. На мне маска. Я открываю глаза и усмехаюсь — под маской.

— Замечательно. А вы как? — вежливость на вежливость, а теперь скажи, чего тебе надо?

Девушка улыбается, почти бессознательно, — примерно как Эмма, когда та нервничает.

— О, у меня все в порядке. Не могли бы мы немножко поговорить? Меня зовут Лиза.

* * *

Гук (gook) — унизительное прозвище для азиатов, распространившееся после Корейской и Вьетнамской войн. Примерно как «ниггер» для чорных, только хуже.

— Зависит от того, который час, — отвечаю я. Отчего эта девушка решилась обратиться к неизвестному парахуману, и куда продевался ее инстинкт самосохранения? Клянусь Господом, лемминги — сама осмотрительность по сравнению с нашими броктонцами.

— Сейчас примерно, — она достает телефон и бросает взгляд на экран, — двенадцать двадцать. Вообще-то, я еще не завтракала. Не хотите ли перекусить? — интересуется она, вопросительно склонив голову набок. Не ищет обходных путей, верно? Должно быть, заметив нечто в моей бессловесной реакции, она смеется и отрицательно качает головой: — Нет, я не собираюсь склеить нового кейпа. Просто хотела поболтать.

Что ж, халявный перекус мне не помешает. Тут я вспоминаю о наличке, жгущей меня через карман в броне. С другой стороны, я могу потратить деньги и показать этим, что Белая Роза не стеснена в средствах и не страдает от жадности.

— Окей, я не против перекуса. Вы имели в виду какое-то определенное место? — спрашиваю я, вставая с кресла и поглощая его своей броней. Если это не какое-то безумно дорогое заведение, то я смогу, наверное, оплатить счет без особого напряга.

— Как насчет итальянской кухни? — предлагает она. — Придется чуточку пройтись, но я знаю тут чудесное местечко, зовется «Лючиано». — Прежде чем я успеваю ответить, она уже спускается с холма, направляясь к воротам парка.

Покачав головой, иду вслед за ней. Если она окажется какой-нибудь сумасбродной кейпоманкой, я всегда успею распрощаться с ней позже. А если нет — эта встреча могла бы помочь мне укрепить свой героический имидж. Возможно. И вообще, непринужденная беседа с нормальным человеком мне не помешает.

Я по-прежнему притягиваю взгляды посетителей парка, но если пристально взглянуть на зевак, преследование объективов их камер можно свести к некоторому терпимому минимуму. Не сомневаюсь, что на ПХО к вечеру будет масса моих фотографий, но — надеюсь — меня не сочтут охотницей за славой.

Лиза проявляет, надо признать, хороший вкус. Она приводит меня в симпатичный ресторанчик, название которого можно разглядеть, лишь подняв голову ко второму этажу. И, следует отдать ему должное, метрдотель ничуть не смущен милой блондинкой в сарафанчике, явившейся в сопровождении бронированного кейпа. Мы занимаем столик на верхней террасе, откуда открывается прекрасный вид на очередь, выстроившуюся перед входом, в которой фанатики кейпов и репортеры отчаянно пытаются сделать вид, что вовсе не преследуют нас. Лиза заглядывает через перила и смеется.

— Забавный факт, но вот она, — Лиза показывает на раздраженную женщину примерно в середине очереди, — пришла сюда просто поесть.

Продолжая разглядывать меню, я пытаюсь переварить это заявление.

— А вы не могли бы пролить немного света на то, — спрашиваю я, — отчего все эти люди думают, что приближаться к новому кейпу — это хорошая мысль?

Я склоняюсь к тому, чтобы выбрать ростичану, но ценник — для блюда из простой свинины — меня немного напрягает.

— Видишь ли, при первом же своем появлении ты вынесла Луна, — без церемоний отвечает она, — так что большинство людей полагает, что ты на стороне хороших парней, — и продолжает, рассматривая свое меню: — А кроме того, ты ходишь повсюду при свете дня, но Протекторат не обрушивается на тебя, подобно мешку с кирпичами, что в определенной степени подтверждает эту точку зрения.

Действительно, при таких условиях может показаться, что подходить к новому кейпу не так уж и опасно. Прищурившись под маской, я внимательно разглядываю собеседницу. Хм-м, пониженное чувство самосохранения, хочет поговорить с новым кейпом, деловая, бойкая, инициативная. Кого же это мне напоминает?

— Ты — «Шарлотта Холмс», так ведь? — спрашиваю я.

В ответ она улыбается.

— Собственной персоной, — подтверждает Лиза, и я удовлетворенно киваю. По крайней мере, она — не какой-нибудь безумный манипулятор. Просто фанатка. Наверное, это должно быть мне лестно?

— Ты уже выбрала что-нибудь? — спрашивает она, меняя тему. — Я угощаю, так что заказывай, что захочешь.

— Давай лучше заплатим раздельно, — отвечаю я. — Пожалуй, возьму пенне аль-аррабиата, — решаю я, выбрав «блюдо недели» с разумной ценой.

Понятия не имею, что это такое, но стоит оно почти дешевле всего. Лиза на это вопросительно приподнимает бровь, но ничего не говорит, лишь делая знак официанту. Он слушает, как Лиза делает заказ, но при этом в оба глаза пялится на меня. Это невежливо. Я возвращаю взгляд, пристально всматриваясь в него, и он замирает на месте. Тогда я отворачиваюсь посмотреть на панораму города, всем видом показывая, что он мне надоел и я его больше здесь не держу. Вскоре я слышу быстрый перестук шагов, замирающий вдали. Лиза вздыхает, и я поворачиваюсь к ней. Она надула губы в деланной обиде, но одновременно кажется слегка рассерженной.

— Ну и зачем ты испугала нашего официанта? — интересуется она. — Он просто проявил любопытство.

— Не люблю, когда меня рассматривают как произведение современного искусства, — отвечаю я ей. — И, если уж ему так хотелось поглазеть, то мог бы, по крайней мере, дождаться конца смены. А здесь он все-таки на работе.

— А то, что ты ходишь вся в броне, как средневековый рыцарь, не имеет никакого отношения к тому, что он от работы отвлекся, — иронически замечает Лиза. Я чувствую на лице жар смущения, и ломаю большой палец ноги, чтобы остыть. — Нет ничего плохого, если ты хочешь выделиться из толпы, — пожимает плечами она, — но надо же учитывать, какое воздействие это оказывает на людей вокруг тебя…

— Приму это к сведению, — отвечаю я, закрывая тему. — А теперь скажи, с какого перепугу ты решила пригласить меня сюда?

Потому что если бы хорошие вещи случались сами по себе, мне полагалось бы чуточку больше, чем несколько выигрышей в мгновенной лотерее.

— А разве девушка не может просто заметить нового кейпа и захотеть с ним познакомиться? — прищурившись, спрашивает она. Не знаю, как много презрительной насмешки просачивается сквозь маску, но Лиза чувствует ее и поднимает ладони, сдаваясь: — Готова признать, что моя мотивация не совсем бескорыстна. — А вот и подвох. Она подается вперед, заглядывая мне в глаза. — Вообще-то, мне очень хотелось бы узнать, к какой команде ты собираешься присоединиться.

Я пожимаю плечами:

— Сейчас я не рассматриваю Кадетов как подходящий вариант, и не уверена насчет политики Новой Волны относительно новых участников. Я не собираюсь раскрывать свою личность, — уточняю я, — и не знаю, насколько их устроит такой вариант.

— Ты могла бы вступить в команду злодеев, — предлагает она, откидываясь на спинку стула. Я лишь фыркаю на это. — Нет, послушай внимательно, — переключается она внезапно на деловой такой тон. — Большинство злодеев рано или поздно попадаются, верно? Так отчего же тюрьмы не переполнены ими?

— Потому что удержать парахуманов за решеткой невообразимо сложно, — отвечаю я. — В смысле, какого рода тюремная камера сможет одновременно удержать Кайзера и Крюковолка?

— Птичья Клетка, — не моргнув глазом, отвечает она. — Но интересовалась ли ты когда-нибудь, отчего люди берут на себя труд отправлять таких злодеев, как Виктор, в обычные тюрьмы?

Я пожимаю плечами. Вообще-то, я никогда всерьез не задумывалась над этим, но даже Уберу или ’Литу вполне под силу убежать из обычной тюрьмы. Конечно, если злодей сбежит три или четыре раза из тюремного блока максимальной безопасности, даже наша бюрократическая система начинает что-то понимать и в следующий раз отправляет таких людей прямиком в Птичью Клетку.

— Это делается для того, чтобы игра продолжалась, — говорит она, как будто открывая некую тайну, неизвестную мне. — Видишь ли, героям надо с кем-то сражаться. Желательно, со «злодеями», — поясняет она, обозначая пальцами кавычки в воздухе. — И это должен быть вменяемый противник, который не станет никого убивать или калечить. Таким образом, публика получает свое шоу, злодеи получают свои денежки, герои — зарплату и одобрение публики, и все довольны.

Я недоверчиво разглядываю ее улыбающееся лицо — она выглядит так, как будто владеет тайной истиной и выкладывает ее передо мной, словно жемчужину. Как будто она, обычная цивилка, даже не офицер органов правопорядка, — внезапно открыла способ, как можно упорядочить вражду между кейпами.

Вдох. Выдох. Я укрепляю маску.

— Крюковолк постоянно убивает, — замечаю я. Улыбка Лизы становится неуверенной. — А ритуал инициации в И-88 включает убийство цветного или кого-нибудь из сексуальных меньшинств; а ведь у них больше дюжины кейпов, — продолжаю я, и ее улыбка пропадает совсем. Очень хорошо. — АПП ничуть не лучше. Притом они и прочие банды с участием парахуманов регулярно торгуют героином, который, вероятно, убивает больше людей, чем любой кейп. Или же, по меньшей мере, калечит, — тихо добавляю я. Лиза хмурится.

— Я и не говорю, что все злодеи следуют правилам. Неформалы… — начинает она. Нет, Лиза. Ты не сможешь сделать вид, будто злодеи — хорошие парни.

— Если не закрывать целиком и полностью глаза на смерть обычных людей, то я никогда не слышала о злодеях, которые следуют твоим правилам, Лиза, — перебиваю я, чуточку повысив голос. — Не знаю, пытаешься ли ты сейчас оправдать Империю, или что, — по ее лицу пробегает болезненная гримаса, — но вступить в команду злодеев… для меня это выглядит как первый шаг по скользкой дорожке ошибочных решений.

К столику подходит официант с отсутствующим выражением лица и подносом с нашей едой в руках. Я негромко благодарю его, а Лиза просто кивает в его сторону. Смотрю в свою тарелку: в ней паста-перья с каким-то красным соусом, слишком жидким для маринары. Я накалываю на вилку несколько макаронин и подношу ее к лицу, прежде чем успеваю понять, что в моей маске нет отверстия для рта.

Лиза поднимает взгляд от своих тортеллини с овощным рагу и, неуверенно улыбаясь, спрашивает:

— А как же ты вообще собиралась есть?

Недолго думая, я преобразую шлем в безликий овал и пытаюсь сделать свои зубы частью маски. Ничего не получается, но это подает мне мысль.

Я заставляю некоторое количество кости прорасти ко мне в рот, где она образует тонкие пластины у основания десен. Потом создаю на шлеме суставы — поверх челюстных мышц — и медленно разрываю поверхность маски, так чтобы трещина образовала ровный зигзаг заостренных зубов. Несколько раз открываю и закрываю рот; все работает отлично. Моя новая «внешняя» челюсть двигается легко и «внешними зубами» я снимаю макароны с вилки. Хм-м, соус довольно острый. Лиза оторопело смотрит на меня, и я спрашиваю (приподняв бровь, но этого не видно под маской):

— У меня что-то прилипло к лицу?

Чуть улыбнувшись, она качает головой:

— Не-а. Просто странно, что ты не убрала нижнюю часть шлема, чтобы поесть как все люди.

Действительно, это было бы, наверное, проще. Пожав плечами, я кладу в рот еще одну порцию пасты в надежде сделать вид, будто я покраснела от острого соуса. Несмотря даже на то, что Лиза не может увидеть мой румянец под шлемом.

Все это действительно неважно; она нервно смеется и возвращается к своим тортеллини. Какое-то время мы едим в молчании. Мои новые «зубы» на самом деле не очень-то помогают мне есть — они ведь находятся снаружи рта — но издают тихий клацающий звук каждый раз, как я смыкаю челюсти. Надо будет потом над этим поработать.

Когда примерно половина еды уже съедена, молчание из вежливого понемногу делается неловким. Должна ли я извиниться? И за что? Ведь я действительно искренне верю в то, что ей сказала. Извиниться за необоснованные обвинения? Нет, я выбирала слова достаточно обоснованно… за исключением того предположения, будто она оправдывает Империю-88.

Тревожное чувство ползет вверх по моему позвоночнику, и я едва замечаю, что к нам приближаются двое людей. Неужели я только что воспользовалась своим статусом кейпа, и невысказанной угрозой заставила простую девушку замолчать? Я облажалась, и теперь этого уже не исправить?

— Эй.

А ведь это как раз то, чего я изо всех сил пыталась избежать. Как раз та яма, в которую старалась не свалиться. Именно то, что делали бы Эмма, Софья или Мэдисон, появись у них силы.

— Эй, привет!

Господи, ну отчего я решила, что это хорошая мысль? Что Тейлор Хиберт, потенциальный маньяк-убийца, может стать героем?

— Гм! Викки, аура!

Давящее чувство страха внезапно проходит. Я облегченно вздыхаю и вижу, что какая-то девушка удерживает меня за плечи. У нее веснушчатое лицо и кудрявые каштановые волосы, заставляющие меня на секунду с гордостью вспомнить о своих черных локонах. Она смотрит на меня усталым и понимающим взглядом. На груди у нее черный анкх на белом фоне.

Это же Эми Даллон. Исида. Та самая, которая спасла мне жизнь. Я смотрю ей в глаза, и она встречает мой взгляд, не дрогнув.

— Викки испугалась тебя, и это отразилось на ее ауре, — объясняет она, указывая куда-то через плечо.

Изогнув шею, я вижу, как блондинка в зеленом платье и с такой фигурой, за которую можно убить, смущенно машет мне рукой. Юстиция, также известная как Виктория Даллон, «Александрия-лайт», с аурой, которая влияет на эмоции окружающих. Как минимум, отчасти — непроизвольно, судя по всему.

— Прошу прощения, — извиняется Юстиция. — Я не хотела, это просто, ну… — она замолкает, глядя мне в рот.

— Просто твоя маска сейчас — охренительно стремная, — без реверансов поясняет Исида, подтаскивая пару стульев от соседнего столика. — Не возражаешь, если мы присядем? — спрашивает она, утомленно падая на один из них, не дожидаясь ответа. Я перевожу взгляд на Юстицию, которая подчеркнуто ждет разрешения. Делаю приглашающий жест в сторону второго стула и, кивнув мне в знак благодарности, она грациозно присаживается.

Лиза раздраженно поглядывает на вновь прибывших, но держит язык за зубами. После краткого молчания я решаюсь начать разговор:

— Интересно, как вы нашли меня? — спрашиваю я. — Удивительно удачно для Новой Волны было бы вдруг наткнуться на меня по чистой случайности, правда? — А еще я понятия не имею, как реагировать на то, что еще двое из высшей лиги героев нашего города хотят увидеться со мной.

— А как ты думаешь, много ли кейпов в костяной броне бродят сейчас по городу? — спрашивает Исида, доставая телефон, и прокручивает мне на нем ленту какой-то соц-сети, заполненную фотками, на которых я иду по улицам. Кажется, мои попытки отпугнуть зевак оказались не слишком эффективными. — Короче, Викки тут приготовила целую речь; не буду ей мешать, — с этими словами она утаскивает мой стакан с водой и быстро выхлебывает половину, потом переводит взгляд на мою тарелку макарон. — Слушай, ты не против, если я…

Не глядя, я подталкиваю тарелку к ней; мое внимание уже обращено к Юстиции, которая слегка ерзает на стуле, пристально вглядываясь в некую точку у меня над головой. Я превращаю зубастую маску обратно в шлем. Фальшивая челюсть отваливается, и я подхватываю ее рукой.

— Так лучше? — спрашиваю я, опираясь локтями на стол и складывая руки домиком.

Лиза фыркает.

— Ты в курсе, что держишь в руке натуральную человеческую челюсть… нет, скорее, челюсть какого-то мутанта? — усмехается она.

Я неторопливо превращаю фальшивую челюсть в розу; кость сопротивляется, но все еще поддается. Викки делает глубокий вдох, задерживает дыхание и медленно выдыхает. Без особого труда распознав это упражнение, я поворачиваюсь к ней, готовая слушать.

— Новая Волна хотела бы подчеркнуть, что мы, как организация, подчиняемся всем действующим законам и установленным правилам, — говорит она напряженным и отрывистым голосом, как будто пытаясь вспомнить правильный ответ на экзамене. — Поэтому мы не можем одобрить сомнительное с точки зрения закона убийство.

При этих словах мое сердце пропускает удар. Викки переводит дыхание и продолжает:

— Однако мы хотели бы также сообщить, что Новая Волна готова предложить бесплатную юридическую помощь, хотя и в ограниченном объеме, чтобы гарантировать честное и беспристрастное отношение со стороны СКП к несовершеннолетним парахуманам, — с этими словами она кладет передо мной визитную карточку и смотрит, наконец, мне в глаза.

— А-гх! Как ты можешь есть это? — Наша игра в гляделки прерывается, когда мы обе поворачиваемся взглянуть на Исиду, которая жадно глотает воду, покуда Лиза старается удержаться от смеха. Наконец она допивает стакан и со стуком ставит его обратно на стол. — Страшно острое! — шипит она, торопливо хватая Лизин стакан. Осушив и его, она утирает рот рукавом и поворачивается ко мне.

— Послушай, мы вовсе не скорбим по Луну, — объясняет она. — Но быть независимыми героями нелегко, особенно если хотя бы у одного из кейпов в команде есть проблемы с применением чрезмерной силы. — Услышав это, Юстиция уныло сникает, и Исида бросает на нее виноватый взгляд, прежде чем продолжить: — Мы сейчас ждем, как отреагирует Протекторат. Если они поднимут шум, мы тебе поможем, в той степени, насколько ты окажешься этого достойна. А если нет — мы сможем, наверное, организовать совместное патрулирование. Что скажешь?

Я предпочитаю придержать язык и подумать. Если честно, я сказала бы, что это несправедливо — что на меня давят, угрожая обвинением в убийстве после первой же ночи патрулирования; и мне кажется, что Новая Волна лишь играет тут в свои собственные игры, чтобы поддержать свой образ в глазах общественности. Я тяжело вздыхаю.

С другой стороны, для команды героев, держащихся на тонкой линии между независимостью и уважением ко всем законам и правилам, есть смысл проявить осторожность по отношению к новому кейпу, который может быть — а может и не быть — преступником.

— Это разумно, — отвечаю я, забирая карточку и засовывая ее в тот же кармашек, где уже лежит карточка Батареи. Вдох, выдох. Маска. Исида кивает и протягивает руку. Я пожимаю ее.

— И в любом случае, если у тебя найдется время на этой неделе, я работаю с пяти до шести пополудни в Центральном госпитале, в отделении скорой помощи, — говорит она, отвечая крепким рукопожатием. — Возможно, я смогу использовать эти твои кости в качестве транспланта. Тогда ты заработаешь немного денег, а я смогу ускорить лечение… и тоже немного заработаю на этом, — добавляет она с улыбкой.

Они с Юстицией долго не задерживаются и вскоре улетают, Исида — в качестве пассажира, а Лиза, проверив сообщения на телефоне, тоже начинает прощаться, ссылаясь на работу. Она оставляет на столе деньги (больше, чем ее доля в счете, судя по количеству двадцаток), и внезапно я остаюсь совсем одна.

Как-то мне вдруг стало совсем не весело.

Я приканчиваю остаток пасты (не такая уж и острая) и подзываю официанта.

— Счет, пожалуйста, — прошу я, не забывая о маске.

Он качает головой, старательно избегая выражать какие-либо эмоции, и устремляет взгляд куда-то поверх моей головы.

— Это за счет заведения, — отвечает он, пряча руки за спиной. Я вглядываюсь в его лицо и вижу маску под стать моей собственной.

С чего это я вдруг получаю бесплатный ланч? Люди не делают подарков без причины, даже если причины эти — вполне бескорыстные. Так какая же причина здесь? Одна из возможностей состоит в том, что я привлекла больше клиентов, чем отпугнула, и теперь им хочется, чтобы я приходила почаще. Другая — в том, что владелец заведения, может быть, благодарен за то, что я убила Луна, и хочет поблагодарить меня таким вот образом.

А третья возможная причина — в том, что они стараются задобрить кейпа-убийцу.

Я протягиваю руку к деньгам, оставленным Лизой, и аккуратно добавляю к ним пятьдесят долларов. Дофига много, но меньше у меня нет, не считая мелочи на автобус.

— Девушка, с которой я пришла, оплатила свою часть счета, — поясняю я.

Официант понимает это как разрешение и забирает деньги, стараясь не задерживаться в моем обществе ни одной секундой дольше необходимого. Думаю, мне тоже пора идти.

Я оставляю костяную розу на столике метрдотеля, стараясь не обращать внимания на взгляды остальных посетителей ресторана, и направляюсь обратно к переулку, где я оставила одежду, размышляя о вербовке, о справедливости и об отношениях с другими людьми.

* * *

Пенне паста — короткие толстые макароны, косо срезанные на концах; известны также как «перья». Даже не знаю, отчего они так называются.

Аррабиата (ит. «злой») — острый красный соус из чеснока, сухого перца чили и томатов на оливковом масле. См. также https://en.wikipedia.org/wiki/Arrabbiata_sauce с красивой картинкой пенне аль-аррабиата.

Тортеллини — маленькие пельмени из пресного теста с мясом или сыром, свернутые колечками.

Дорога домой проходит без происшествий. Я возвращаюсь около пяти, гораздо раньше, чем приходит с работы папа. За неимением лучшего занятия принимаюсь готовить ужин. Сама я еще достаточно сыта после макарон, но мясной рулет готовится не быстро.

Нарезая луковицы, я провожу оценку ситуации. Ко мне подкатили обе главные силы Броктонбей, плюс еще одна сила поменьше и некая личность, расписывавшая мне прелести злодейства. Никто из них не сделал достойного предложения, но никто и не выглядел враждебным. Интересно, как долго продлится дружелюбие Империи, если (когда! — делаю я себе замечание) я займусь кем-нибудь из скинхедов? И не похоже, чтобы Новая Волна или Протекторат горели желанием сдать меня властям, но вся эта история с «убийством в состоянии самозащиты» определенно отрезала мне некоторые дороги.

Я высыпаю лук в миску и начинаю добавлять остальные ингредиенты, разминая их руками. Я еще не говорила с Куклой — надо запланировать это на завтра. Кстати, я пока не представляю себе, как можно с ней связаться. Вероятно, у нее должны быть какие-то контакты в сети, так что первым пунктом плана станет посещение библиотеки. А когда выясню насчет Куклы, надо будет перечитать NEPEA-5 и пояснения к нему на нормальном языке, чтобы разобраться, что же я все-таки имею право делать, не нарушая закон. И еще поискать какой-нибудь справочник по медицине: выяснить, не может ли куча костей, оставленных на улице, случайно вызвать Черную Чуму. Судя по тому, что Батарея не упомянула ничего подобного, все должно быть в порядке, но лучше бы знать наверняка.

Выложив смесь в форму и задвинув ее в духовку, я ставлю таймер и поднимаюсь по лестнице в папину комнату. Он хранит кое-что из старых маминых вещей в специальном сундучке, и среди них есть одна книжка, которая — довольно неожиданно — может мне очень пригодиться.

Открыв шкаф, я вижу тонкий слой пыли на крышке сундука, и это напоминает мне о том, как долго мы с отцом уже не заговаривали о маме. Я бережно стираю пыль, поднимаю крышку, любуясь аккуратно сложенными платьями, старыми ручками в изящных пеналах и — множеством книг. Все в идеальном порядке. Я медленно достаю книжки, вчитываясь в каждое заглавие. «Заводной апельсин». «Убить пересмешника». «Кандид». Я почти слышу ее голос, когда она читала их мне перед сном. Я стряхиваю наваждение, наткнувшись, наконец, на одну из немногих не-художественных книг в этих стопках. Толстый томик, озаглавленный «Словарь цветов», лежит прямо под «Дон Кихотом». Достаю его, раскрываю на случайной странице и разглядываю иллюстрации. Гелиотроп — преданность. Георгин — достоинство. Гортензия — бессердечие. То, что нужно.

Я возвращаю в стопку «Дон Кихота», который занимает место словаря над «Светом в августе», и кладу обратно остальные книги. Вернувшись на кухню, открываю словарь на первой странице и начинаю расширять свой репертуар.

Когда я слышу скрип поломанной ступеньки крыльца, готовый рулет уже медленно томится в духовке, а я почти добралась до середины буквы «И». Торопливо втянув костяной бутон обратно в ладонь, я закрываю книгу и откладываю ее в сторону. Дверь, открываясь, слегка дребезжит, и показывается отец, на его лице написана озабоченность. Он машинально кивает мне, прежде чем занять место за столом, и опускает взгляд на свои сомкнутые руки. Значит — задумался о чем-то. Я достаю рулет из духовки и щедрой рукой нарезаю нам по нескольку ломтиков. Папа улыбается прозрачной и хрупкой, как стекло, улыбкой, когда я кладу на тарелку его порцию. Значит — был плохой день на работе. Я улыбаюсь в ответ.

Некоторое время столовое серебро позвякивает о тарелки, пока я думаю о том, как бы лучше поднять вопрос насчет пропустить школу, но буквально все варианты кажутся мне совершенно ужасными. Папа, должно быть, улавливает что-то в моем взгляде, потому что он откладывает столовые приборы и пристально смотрит на меня.

— Ты хочешь о чем-то поговорить? — спрашивает он.

Вот блин.

— Да, — отвечаю я, стараясь говорить нормальным голосом.

Я раздумываю, получится ли сформировать какую-нибудь костяную решетку вокруг сердца, чтобы оно не стучало так громко? Мне кажется, что я вот-вот покраснею, и я ломаю пару мелких косточек, чтобы придти в себя. Тише, тише. Вдох, выдох. Маска.

— Мне нездоровилось сегодня в школе, и я подумала, что, может быть, пропущу завтрашний день? — блин, в самом деле? Вот это вот и все, что я смогла выдумать, чтобы прогулять уроки?

Однако папа, кажется, принимает это за чистую монету. Выражение его лицо мгновенно меняется с любопытствующего на озабоченное.

— Может быть, надо вызвать доктора? — спрашивает он. — Или я мог бы отвезти тебя завтра утром к…

— Нет, все не настолько плохо, — перебиваю его я, отрицательно мотая головой. Не знаю точно, какие у врачей есть способы определить, является ли их пациент парахуманом, и не хочу выяснять это на практике. — Я просто подумала, что мне, может быть, стоило бы отдохнуть несколько дней дома. Не хотелось бы заразить кого-нибудь еще, — добавляю я, слабо улыбаясь.

Хотя, если подумать, было бы неплохо, если бы Эмма заболела, например, остеопорозом…

Я ломаю палец на ноге. Не сметь думать об этом.

— Ну хорошо, если ты так считаешь, — соглашается он. Откусив еще пару раз, он признается, вздохнув: — Я просто беспокоюсь, что ты пропустишь занятия…

— Все в порядке, пап! — уверяю я его, вымучивая улыбку.

Мне больно врать ему. С другой стороны, признаться, что его дочь стала убийцей и прогуливает уроки, чтобы попробовать присоединиться к команде кейпов, тоже не кажется удачным выбором. Надеюсь, что первый вариант все-таки лучше.

Мы заканчиваем ужин в молчании. После формального пожелания спокойной ночи мы расходимся по комнатам и совершаем обычные вечерние ритуалы. Папа проводит некоторое время, предаваясь воспоминаниям, глядя на мамину фотографию, а я создаю костяные паутины, блестящие в лунном свете.

Подъем. Пробежка. Возвращаюсь к завтраку, никто из нас не говорит ни слова. Автобус до библиотеки. Ничего сколько-нибудь существенного не происходит, и я довольна этим. События могут подождать до тех пор, пока у меня не сложится план.

Усевшись перед монитором, я вхожу как «гость» на ПХО. Кукла, Кукла, Кукла, идеже еси, Кукла? Судя по всему — будет работать живой рекламой какого-то магазина игрушек еще три недели, где-то на Набережной. Я открываю текст NEPEA-5 в отдельном окне и смотрю, насколько это законно. Да: вполне законно, если только вы не Мастер, способный влиять на гуманоидов. Интересно, и открывает несколько новых направлений для поиска. Потратив некоторое время на ознакомление с законодательством о трудовой деятельности в качестве кейпа, я закрываю все окошки и выхожу, направляясь к Набережной.

Броктонбей славится двумя вещами: во-первых, огромным количеством злодейских кейпов на душу населения. Во-вторых — туризмом. Будь вы бывалый путешественник, интересующийся живописными видами и экзотической кухней, или же уставший родитель, ищущий чего-то, что заставит ваших детей успокоиться на минутку, для вас тут непременно найдется что-нибудь, и оно, скорее всего, найдется на Набережной.

Убедившись, что никто из охранников не смотрит на меня, я сворачиваю в проулок, раздеваюсь и облачаюсь броней. Когда я выхожу обратно, толпа расступается, и я чувствую глубоко внутри смутное удовлетворение. Вот если бы я могла выпустить костяную пику — или, может быть, десяток пик — в школе, чтобы они склонились…

Вдох. Выдох. Маска. Никаких мыслей об убийствах рядом с людьми, которые не заслуживают этого. Несколько секунд я обдумываю этот принцип и нахожу, что его можно упростить. Никаких кровожадных мыслей рядом с людьми. Вот так-то лучше.

Довольно скоро я подхожу к этому магазинчику. Судя по отсутствию анимированных плюшевых зверушек, Кукла, наверное, еще не пришла. Как ни странно, на ее страничке было указано, что она предпочитает работать в обеденное время. Я захожу в ближайшее кафе, заказываю чай и настраиваюсь на ожидание.

Примерно на половине третьей чашки перед витриной появляется зеленый жираф с черными пятнами, высотой где-то в два человеческих роста, вызывая аплодисменты и смех прохожих. За ним следует нечто вроде обезьяны не меньшего размера, на плече которой едет блондинка в белой фарфоровой маске, целиком закрывающей ее лицо. Вот, значит, и она.

Я прошу счет и жду несколько минут, пока официантка выясняет, сможет ли она разменять сотенную купюру. Наконец, я выхожу, получив сдачи примерно на десять баксов меньше, чем следовало. Кукла заставляет своих животных танцевать, и я наблюдаю за представлением с почтительной дистанции. Было бы невежливо отрывать ее от работы.

Я замечаю немало изумленных взглядов, но увидев, что я тщательно игнорирую всех, кто подходит с просьбой дать автограф, большинство зрителей отворачиваются и оставляют меня в покое. Представление Куклы идет своим чередом, одежда и игрушки раскупаются, и все в мире хорошо.

Через некоторое время из магазина выходит человек и молча указывает на запястье. Кукла кивает и машет толпе рукой, прощаясь; это вызывает дружные стоны в младшей части ее аудитории. Я думаю, это удачный момент, чтобы подойти к ней, и начинаю двигаться в ее сторону. Толпа расступается, образуя двухфутовый промежуток между мягко постукивающими пластинами моей брони и их нежной плотью. Я захожу вслед за Куклой в магазин и молюсь про себя, чтобы она меня выслушала.

— Прошу прощения? — начинаю я.

Кукла оборачивается через плечо и застывает на месте. Черт. Должно быть, она уже слышала про Луна и сделала неправильные выводы. Я поднимаю руки в мирном жесте. Вдох. Выдох. Маска на мне. Не делать угрожающих движений.

— Я только хотела поинтересоваться, нельзя ли задать вам несколько вопросов, — поясняю я, оставаясь, как мне хотелось бы надеяться, на достаточно комфортном для нее расстоянии. — За ланчем, — предлагаю я. — Я угощаю.

Деньги того богатенького парня сгорают быстрее, чем мне хотелось бы, но для пользы дела я должна выглядеть как можно более дружелюбной. Да и вообще — чтобы начать делать деньги, надо сперва потратить деньги.

Она глядит на меня, не двигаясь. Не могу разобрать выражение ее лица под маской, но кажется, что она смотрит на меня опасливо.

— Я не собираюсь присоединяться ни к какой команде… — медленно начинает она.

Я торопливо мотаю головой. Кукла много раз заявляла о своей нейтральности, и посягать на эту ясно выраженную позицию было бы некрасиво. И еще — это было бы неправильно.

— Нет-нет, ничего подобного, — поспешно уточняю я. — Вообще-то, я хотела бы спросить у вас совета, как бы мне лучше использовать свою силу для заработка. С кем бы мне поговорить об этом, с какими законами надо ознакомиться, такого рода вещи, — объясняю я.

Она молча смотрит на меня, и я начинаю понимать, что чувствуют люди, глядя на мою собственную маску. Лишь гладкая белая поверхность с двумя черными точками там, где должны быть глаза. Должно быть, им так же не по себе, как и мне сейчас.

— За ланчем, — соглашается она, и я вздрагиваю под маской от интонации ее голоса. Он звучит боязливо, как будто бы она опасается за свою жизнь в случае отказа.

— Вы вовсе не обязаны… — начинаю я, но на этот раз перебивает она:

— Нет-нет, все в порядке. Все в полном порядке, — говорит она, направляясь к дверям и осторожно обходя меня по дуге. Я чувствую неприятный спазм в животе. Что я сделала неправильно?

Кукла ведет нас в маленькое кафе и берет со стойки два панини с томатами, авокадо и швейцарским сыром. Не самая любимая моя еда, но вполне съедобная. Кукла бросает несколько слов официанту, и нас отводят в отдельную комнату на втором этаже.

Там она усаживается за маленький столик и разворачивает свой сэндвич слегка дрожащими руками. Повозившись с чем-то на боковой стороне своей маски, она отделяет нижнюю ее часть, и я с немалым удивлением вижу очень смуглую кожу ее лица. Каким-то образом она подмечает мое удивление и досадливо вздыхает. Я присаживаюсь напротив, чувствуя, что начинаю краснеть. Вот засада.

— Ага, никто обычно не ожидает этого, — подтверждает она с усталой ноткой в голосе, и на этот раз по мрачной складке в уголке ее рта я догадываюсь, что она хмурится под маской. — Неважно. Итак, ланч. Пожалуйста, спрашивайте о том, что вас интересует, — предлагает она и откусывает от сэндвича.

Вдох. Выдох. Я преобразую нижнюю часть шлема в челюсть и осторожно пробую свой. Неплохо — хотя, на мой вкус, не помешало бы добавить и мяса. Проглотив кусочек, я решаю начать с самого насущного вопроса:

— Что я могу сделать, чтобы остаться нейтральной?

Кукла смеется — таким тоном, будто бы ей не верится, что я говорю всерьез. Отсмеявшись, она успокаивается и отвечает, не поднимая глаз от стола:

— Я, — она выделяет это слово голосом, — недостаточно сильна, чтобы испугать людей, и я тщательно избегаю помогать или вредить кому-либо. — Черт. Я чувствую, как что-то переворачивается у меня в желудке. Ни одно из этих утверждений ко мне не применимо. — Вы же, — она указывает на меня рукой, в которой держит сэндвич, — уже заработали ненависть одной банды, а остальные попытаются повернуть эту ситуацию так, чтобы вы согласились на предложение присоединиться к ним. Этот поезд уже ушел, — заключает она, качая головой, и откусывает еще кусочек.

Я откидываюсь на спинку стула, чувствуя внезапную усталость. Что ж, этот вопрос все равно стоило задать, хотя бы и ради такого ответа.

— А что насчет заработка? — спрашиваю я. — Например, если бы я решила продавать какие-нибудь изделия из кости?

Кукла достает ручку и выводит на салфетке несколько цифр.

— Это телефон моего адвоката. Он организовал целую фирму, которая специализируется на помощи кейпам-Изгоям. Позвоните ему с четырех до семи, желательно, с какого-нибудь таксофона, — объясняет она, подталкивая салфетку на мой край стола. — Разговаривайте профессионально, вежливо, и вам не составит особого труда с ним договориться.

Спрятав салфетку с номером в кармашек брони, я отъедаю еще от своего вегетарианского сэндвича. Ну что ж, по крайней мере один результативный шаг на сегодня достигнут. Можно будет еще и попробовать позвонить туда, после того, как закончу помогать Исиде.

— А есть ли какие-нибудь законы, насчет которых я должна быть осмотрительна? Помимо NEPEA-5, — уточняю я. — Что-нибудь типа местных регуляций, на которые трудно выйти простым поиском в интернете?

Я и сама проделала, конечно, некоторые изыскания, но есть определенный предел крючкотворной словесности, которую человек может просмотреть перед неизбежным погружением в глубокий сон.

Кукла качает головой:

— Нет, Броктонбей — весьма дружелюбное к кейпам место. Учитывая Исиду, это как бы неизбежно.

Я киваю. Действительно. Регуляция парачеловеческих способностей в первую очередь ударит по нашему кадаврокинетику, и никакой политикан не захочет прославиться тем, что помешал работе одного из кейпов-целителей, ведь их и без того не так уж и много в мире.

— Спасибо, — благодарю я, протягивая руку, но Кукла делает останавливающий жест с очень серьезным выражением на открытой части ее лица. Я стараюсь не чувствовать себя обиженной.

— Вы действительно очень жуткая, — оправдывается она, и страх в ее голосе можно почти пощупать руками. — Пожалуйста, пожалуйста, умоляю, не подходите больше ко мне. Я изо всех сил стараюсь не ввязываться ни в какие конфликты, но даже этот разговор может привести к тому, что я окажусь на линии огня.

Я не вижу на ее лице ни следа хитрости или обмана — по крайней мере, на открытой его части. Только отчаянное беспокойство и страх. Я пытаюсь поставить себя на ее место, вообразить, как бы я чувствовала себя, если бы в школу заглянул гангстер и спросил у меня, как ему устроиться на работу.

Ну хорошо.

— Я не буду больше к вам обращаться, — механически киваю я.

Мы доедаем наш ланч в молчании. Кукла присоединяет обратно нижнюю часть маски и уходит, не сказав ни слова. Вскоре ухожу и я, по пути оставляя на кассе несколько купюр и продолжая размышлять о том, что она сказала.

Мне надо пройтись. Проветрить голову. Потом заняться чем-нибудь, чтобы не свихнуться от безделья. Сейчас примерно час дня. Надо погулять часика четыре, а потом я должна быть в госпитале, чтобы встретиться с Исидой и посмотреть, не смогу ли я сделать для нее что-то полезное.

* * *

Мясной рулет — имеется в виду meatloaf, скорее, «мясной пирог», запеканка из мясного фарша с разными другими ингредиентами в форме, напоминающей хлебный батон, которую потом нарезают ломтиками.

Панини (ит. «булочка») — сэндвич из итальянского хлеба (чибатты, микетты) с разнообразной деликатесной начинкой.