Несовпаденье (гет)

Греция, 1942 год, Генштаб Народно-освободительной армии

Гефест поворачивается к ней неохотно:

— Выступаем на рассвете, помнишь? — тихо спрашивает он, одернув китель, и ждет, пока Артемида согласно кивнет.

— Помню, — отвечает та мягко и отрывается от шитья, глядя на него снизу вверх. — Не хочешь отдохнуть?

Гефест отрицательно качает головой: он не устал, да и нет желания ворочаться в жаркой постели, когда за окном — приятная прохлада июньской ночи. И женщина, которую он не видел несколько сотен лет.

— Некогда, нужно проверить оружие, — произносит он отстраненно и переводит взгляд на стоящие у противоположной стены винтовки. — Научить тебя?

Артемида откладывает почти подшитую гимнастерку и встает, поправляя юбку светлого платья. В сумраке греческой ночи она кажется совсем девочкой, нежной и хрупкой, но для Гефеста ее красота слишком гордая и холодная, она не манит и не обещает счастья. Только непокорность, а непокорности в любви ему хватило сполна.

Он протягивает ей винтовку своей крепкой, но некрасивой рукой с узловатыми пальцами. Столько лет прошло, а его хромота, его некрасивость никуда не исчезли и кажутся или даром, или проклятьем. И, наверное, испытанием души для тех, кто хочет или не хочет разглядеть за его нескладным лицом нечто большее, чем два темных глаза, горбатый нос и иссиня-черную щетину бороды.

Артемида легонько вздрагивает, взяв оружие в руки, и тут же краснеет, но не отводит взгляд. Гефест угадывает под тонким льном платья линии крепкого девичьего тела, которое отчаянно просит ласки. Артемида не может сказать об этом прямо, и он делает вид, что не замечает ее нетерпения и сбивчивого дыхания. Греция теперь — другая, и они все — другие, и от этого постоянно болит голова и все кажется не таким, как на самом деле, и каждый пытается решиться на что-то отчаянное.

— Красивая и страшная, — Артемида рассматривает блестящую винтовку. — Как же тебе повезло! Ты любишь оружие, умеешь изобретать. Ты нужен здесь.

— Ты тоже, — отзывается он, глядя на ее пальцы, щупающие ствол. — Поддерживаешь боевой дух и помогаешь не сдаваться. Ты сильнее, чем я думал.

Артемида склоняет голову набок, и жесткие кудри ее волос падают ей на грудь.

— Это единственное, что мне нравится в том строе, что перенял Арес у этих странных людей — у коммунистов. Женщину считают равной мужчине. Не улыбайся — богиней быть ничуть не лучше, чем смертной. Разве твоя жизнь отличается от человеческой? Такая же, только длиннее.

— Ничуть не лучше? Вспомни Актеона, Каллисто, Ниобею. Богини умеют мстить.

— Смертные — тоже, — Артемида, мрачно улыбаясь, чуть приподнимает винтовку.

— Смертных за это наказывают.

— Богов — тоже, — Артемида поджимает губы. — Отец не одну сотню лет припоминал мне Ниобею. И думаю, не был рад твоему отказу приковать Прометея. Как долго он не пускал тебя обратно на Олимп? Люди научились быть сильными, как боги, и мне это нравится.

Гефест расстроенно качает головой.

— А ты посмотри на Грецию сегодня: люди научились не только силе, но и ненависти, коварству, измене. Вспомни наши города! Вспомни блики солнца на Эгейском море. Как было свежо! Все были юными, сражались и умирали в крови, но знали, за что они умирают. А сейчас? Греция потускнела. Окружена людьми, которые превозносят одну расу над другими, но их предводители сидят далеко, за каменными стенами, а не участвуют в сражениях. От нашей славы ничего не осталось, только ты, я и другие боги — да потрепанные тома Гомера. Наше время давно ушло, и мне не нравится нынешнее.

Артемида сердито пожимает плечами. У нее еще есть надежда, а Гефест уже не верит ни во что.

— Зато я чувствую себя очнувшейся. Я вижу тебя — и я смотрю на тебя. Не прячусь, не стыжусь. Прошло две тысячи лет, прежде чем я поняла: быть девой, свободной и беспечной, хорошо лишь ненадолго, а потом сердце черствеет в одиночестве и без любви. Мне понадобилось столько времени, чтобы послать к Аиду все свои принципы. И я чувствую себя счастливее без них.

— А у меня пустота внутри, — Гефест проверяет затвор винтовки. — Меня всегда использовали, чтобы приносить зло. Я делаю красивые вещи для убийства или страданий. Эсхил написал правдивые строки «О, как мне ненавистно ремесло мое!» И это так. И с каждым веком мир и я становимся все более изощренными. А Арес только радуется — есть чем воевать.

Артемида подается вперед и с трудом обхватывает крепкими пальчиками его крепкое запястье.

— Но я — рядом, — произносит она страстным шепотом. — Ты же знаешь, что я всегда буду рядом.

— Как и последние два века, — соглашается Гефест и смотрит в ее лихорадочно блестящие глаза. — Только зачем я тебе такой? С кривыми ногами, с уродливыми руками, с этим ужасным лицом?

Артемида пожимает плечами, и уголки ее губ вздрагивают.

— Просто нужен — ты привлекаешь меня. Своим умом, своим неравнодушием. Что до твоего тела — оно меня притягивает больше всего. Я устала быть одна. Хочу быть в твоих руках. Если захочешь меня взять.

Гефест стискивает зубы и с усилием освобождается от ее объятий. Поставив винтовку обратно к стене, он торопливо спускается по каменным ступеням в сад, цветущий у старого здания штаба. Если остаться — то он уступит ей: не от любви, но от желания. Он еще не стар, и иногда тело отзывается на прикосновения иначе, чем разум. Но уступить — это словно дать обещание, что она ему нужна.

Среди цветущих яблонь он видит ту, из-за которой не может уснуть последние ночи. Казалось, он не видел ее так давно и смог приглушить любовь внутри себя, будто накрыв колпачком свечу, но люди повернули все так, что даже боги не остались в стороне и решили защищать свою родину. Невозможно только наблюдать. Тем более что наблюдать больше неоткуда — Олимп давно разрушен временем.

— Перечитываю «Одиссею», — Афродита закладывает книгу веточкой. — Местами очень забавно.

Гефест щурится и произносит нараспев:

— «Он крепконог и прекрасен на вид, а я хромоногим на свет родился», — кажется, так там сказано про нас с Аресом?

Афродита спокойно застегивает верхнюю пуговицу гимнастерки. Она выглядит строго и по-военному: светлые волосы с золотистым блеском, который Гефест так любит, убраны в низкий пучок, талию охватывает тот самый пояс, им подаренный, брюки заправлены в высокие кожаные сапоги. Из девушки, какой увидел ее Гефест впервые, она превратилась в женщину со слегка полными руками, грудью, выступающей под тканью, и округлыми бедрами. Она кажется воплощением всех его мечтаний — недосягаемая и уверенная в себе.

Ужасно, если Артемида чувствует к нему то же самое, что он испытывает к Афродите, — отчаянную, болезненную потребность прикоснуться и вдохнуть запах волос. Увидеть взгляд. Услышать голос.

— Думаешь, у него получится отстоять Грецию?

Арес под именем Ариса Велухиотиса и был первым, кто основал движение за освобождение родины. Кто еще, если не он? Ему всегда необходимо было показать свои важность и нужность.

Афродита яростно сверкает глазами.

— Уверена.

— Кто еще с нами?

Афродита ласково поглаживает обложку книги.

— Ты не знаешь? Впрочем, да, вы с Артемидой же приехали только позавчера. Сейчас с нами еще Дионис и Гермес. Афина и Аполлон остаются на стороне монархистов, если ты сможешь в это поверить. Про остальных коллег я ничего не знаю. О, прости, товарищей.

Гефест скользит тоскующим взглядом по ее лицу. Коллеги, товарищи. Вот кто они теперь друг другу. Людям постоянно приходится выдумывать новые слова, которые вроде бы похожи, но означают совсем разное. Гомеру бы понравилось. Он написал бы очередную поэму — в этот раз про Ареса, спасающего родину.

— Как давно мы не виделись? — Афродита рассматривает его снисходительно. — Не могу понять, ты похорошел или так просто ложатся тени.

Любовь бывает жестокой, особенно — безответная. Богиня любви оказывается неприступнее Харона. Да, Артемида права — богом быть так же трудно, как и человеком.

— С года падения Византии, — отзывается Гефест тихо. — Тебе очень шли те одежды. Тебе все идет, даже эта уродливая форма. Подумать только, сколько всего осталось позади — войны, смерти и скитания, лица и глаза — тысячи их, а чувства до сих пор остаются прежними.

Афродита смотрит на него пронзительно. В ее глазах стало чуть больше грусти, чем раньше, и прошлая непоколебимость в собственном превосходстве в себе угасла. Гефест вдруг понимает, почему.

— У него другие женщины?

— Много, — Афродита срывает лепесток с яблони. — Но я все равно не уйду. В конце концов, они умрут, а я останусь. Сейчас важнее всего — Греция. Я не верю, что она исчезнет.

Гефест смотрит на лепестки в ее руках. Рано или поздно все исчезает. А может, возвращается к истокам. Наступит ли когда-нибудь конец времен, который так яростно приближают люди, и что будет за ним? И как долго он сам будет страдать от чувства, от которого невозможно излечиться?

— Ты хочешь спросить, могу ли я избавить тебя от любви, только не хочу, потому что гордая? — медленно произносит Афродита, словно читая его мысли. — Я ничем не помогу тебе — я не знаю, что такое любовь, Гефест, — у нее слишком много граней, и я чувствую их все сразу, и они ускользают от меня. Думаешь, я понимаю, за что так люблю Ареса? Ты ошибаешься.

Гефест горько усмехается.

— Слышал, сивилла предрекла его смерть в этой войне.

— А тебе она предрекла детей, — отзывается Афродита. — Кто знает, что из этого сбудется? Мойр давно никто не видел — не у кого спросить. А отца я последний раз видела еще при Нероне. Остается только идти вперед и начинать сражаться.

Гефест делает осторожный шаг и касается позолоченного пояса.

— Все еще на тебе.

— Как напоминание о том времени, когда я была другой, — Афродита печально улыбается.

— Как думаешь, люди помнят о нас?

— У них теперь другие боги, — Афродита оглядывается на темное здание с треснувшей стеной. — Нужно идти, Гефест. Рассвет уже скоро. Не забудь помочь Артемиде с оружием, хотя думаю, завтра мы обойдемся без крови. Только заявим о себе людям, считающим нас никем. Нас!

И она с яростью приподнимает томик Гомера над головой.

Гефест снова усмехается. Лирика, амфоры да вазы, фрески и части доспехов — вот и вся старая Греция, которую можно найти в музеях.

— Как называется место, куда мы должны приехать?

— Домниста, — Афродита легко пожимает его руку и, повернувшись к нему невероятно прямой спиной, медленно бредет к штабу через яблоневый сад.

Как жаль, что золотое яблоко утеряно навсегда.

Гефест еще долго ходит между деревьев, размышляя о том, что ждет их всех завтра и чего вообще может добиться маленькая народная армия против всей этой лавины фашизма. И ему нестерпимо хочется посмотреть на себя в зеркало — как он выглядит сейчас, этой ночью, накануне очередной войны, после этого странного разговора? Но зеркал в штабе нет. Гефест приходит к выводу, что безответность бывает не только между влюбленным и не отвечающим на чувства. Безответность растет с каждым днем между людьми — между друзьями, между городами, между странами. Протягиваешь руку, а в ответ — тишина.

…На рассвете, трясясь в покрытом пылью грузовике, плечом к плечу с Артемидой, среди других офицеров, радостных и гордых, Гефест молча смотрит в окно. Ни Афродиты, ни Ареса среди них нет — они едут впереди, рискуя попасть под возможный обстрел первыми.

Душно и знойно. Мелькают поля и оливковые рощи, и жгучее греческое солнце упрямо сушит землю. Крестьяне, изредка встречающиеся на полях, касаются шляп, завидев их издалека.

Когда офицеры начинают переговариваться о предстоящей операции, Гефест наклоняется к Артемиде и тихо замечает:

— Сколько всего можно пережить за одну жизнь, да?

Артемида переводит не него взгляд голубых глаз и отчаянным шепотом утверждает:

— Самое страшное — несовпаденье.