Стать человеком получше (джен)

Мало кто знает, но смерть пахнет шоколадом. По крайней мере, если речь идёт о смерти моей матери.

«Убийство» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

Не то чтобы я всерьёз считаю, что убил её своими руками. Нет, это всё стечение обстоятельств. Начиная с болезни, которая медленно убивала маму, и заканчивая шоколадным пудингом, который, согласно моему плану, должен был всё исправить.

План не сработал. Оказывается, если человек не помнит, что еду нужно глотать, то он запросто может подавиться и перестать дышать. И перестать жить.

Пожалуй, удобнее всего винить во всём шоколад. Проходить мимо прилавков с батончиками типа «Марса» или «Сникерса», бросая на яркие обёртки обвинительные взгляды. Какой-нибудь умник скажет, что такое поведение попахивает безумием. А я отвечу: главное, что не шоколадом.

Чем больше времени проходит с похорон, тем глубже я закапываю себя в мысли о маме. Просчитываю вероятности. Скажем, а вдруг всё пошло бы иначе, если бы я в тот день выбрал ванильный или фисташковый пудинг? На худой конец, ирисовый? Разницы нет ни в цене, ни в калориях. Но именно после шоколадного лицо и руки мамы начали синеть, а глаза закатились. Палату заполнил не аромат ванили или ириса, а шоколада — как сейчас помню. Смерть моей матери пахла точно так же, как шоколадный торт, который я ел на свой шестой день рождения. Мне в тот год ничего не подарили, а на торте даже свечек не было. Уже тогда стоило насторожиться.

«Праздник» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

Похороны были тихие, без лишних гостей. Но и при таком раскладе я умудрился спустить на них почти все скопленные деньги. Не велика потеря: сбережения в любом случае пришлось бы потратить на содержание мамы в клинике. А какая разница, кому платить — врачам или гробовщикам? Единственное отличие в том, что в случае с похоронами платёж единовременный. Так что я даже остался в плюсе.

Какая ирония: лишь после смерти матери у меня появилась возможность заняться собой. Как там говорят, «нет худа без добра»? А если перевести на человеческий язык, выйдет менее звучно: чтобы жизнь хоть немного наладилась, нужно оказаться в глубокой заднице. И первую часть этого элементарного алгоритма я уже выполнил. Дело за малым — стать человеком получше, каким мама меня никогда не знала и не узнает.

Для начала я перестал разыгрывать приступы удушья в ресторанах и забегаловках, потом — избавился от сексуальной зависимости. Тут всё просто: во-первых, меня перестали пускать в большинство заведений, где можно чем-то подавиться; во-вторых, если с виду ты больше походишь на зомби, чем на живого человека, то интима тебе не видать.

Странно вспоминать время, когда секс был для меня лечением от всего на свете. Кроме, разве что, самой главной проблемы — зависимости от секса. Здесь не работает тема с вышибанием клиньев клиньями. Но теперь, как мне кажется, загляни ко мне в гости Нико, или Урсула, или, на худой конец, Гвен, у меня и не встанет на них. Какой-нибудь терапевт, поправив очки, сказал бы, что я исцелился от зависимости, пережив потерю близкого человека. А я ответил бы на это, что хрена с два отсутствие желания можно назвать исцелением. Кем лучше быть: сексоголиком или импотентом?

См. также: рак простаты.

См. также: дисфункция центральной нервной системы.

См. также: депрессия.

Как Дэнни собирает камни, так я собираю возможные диагнозы.

Кстати, о нём. После того, как его сооружение из камней рухнуло, Дэнни начал всё заново. И с того же места. То есть камни он таскает в дом моей матери. То есть нет: теперь уже в мой чёртов дом.

И если вы никогда не просыпались посреди ночи от грохота в прихожей, то у вас точно нет соседа вроде Дэнни. Если после этого вы часами не пытались уснуть, слушая, как он перетаскивает валуны из гостиной на кухню, а из кухни — в ванную, то вы точно обошли меня в мастерстве выбора друзей.

Прогнать его я не могу. Ведь тот телесюжет стал одной из причин, по которой Дэнни пережил сокрушительный проигрыш. То, что он строил, могло стать чем угодно — от храма до борделя. А стало грудой камней.

Зато у него есть девушка.

См. также: Черри Дайкири.

См. также: Бэт.

Она переехала ко мне вслед за Дэнни и его камнями. Вместе с надоедливой кошкой. Я пока не понял, кто из них больше мешает мне спать.

Вот блоки песчаника и известняка, а вот Дэнни, который заставил ими проход на кухню. Вот небольшая колонна из мелких булыжников, а вот Бэт, которая только что вернулась с очередной смены в стрип-клубе. Вот разбросанный на кресле речной гранит, а вот кошка, которая вбила в свою кошачью голову, что я её хозяин, и улеглась ко мне на колени. А я ведь никого из них не приглашал.

Я бы с радостью променял весь этот сброд на кого-то одного. Скажем, на Пейдж Маршалл. На безумную Пейдж Маршалл, которая убеждала меня в том, что я — грёбаный Иисус.

В последний раз я видел её в день, когда камни рухнули. Вернее, в ночь. В своих старых туфлях на платформе, в белом испачканном халате и с пластиковым браслетом на руке она выглядела неважно. Точно так, как могла бы выглядеть моя девушка. А учитывая, что у неё было ещё и психическое расстройство, то мы и вовсе смотрелись так, словно созданы друг для друга.

Я помог ей снять браслет, трахнул её в доме своей матери, а на утро Пейдж уже и след простыл. Мне нравится думать, что она не двинутая. Что все её бредни — истина, которую наше общество просто пока не готово принять. Вообразите: Пейдж — доктор наук, прибыла к нам из 2556-го года, чтобы собрать генетический материал для борьбы с эпидемией в будущем. Звучит грандиозно, правда? Только вот на самом деле единственная женщина, мечтающая родить от меня ребёнка, — вовсе не генетик, а шизофреничка, сбежавшая из клиники.

Пейдж стала для меня кем-то непонятным, неполноценным. Кем-то вроде цыплят, которые рождались изуродованными из-за того, что тупые дети трясли куриные яйца по моему наставлению. Она стала кем-то вроде сраного корн-дога. Что это вообще? Сосиска, покрытая слоем кукурузной муки и обжаренная в масле. Как хот-дог, только ещё хуже.

Пейдж-доктор была для меня чем-то нормальным. Здоровым цыплёнком или вкусным ужином.

А Пейдж-шизофреничка стала уродом.

Но как минимум одну из этих Пейдж я был бы не прочь увидеть.

* * *

— Братан, пусть она заберёт отсюда свою долбаную кошку, — говорю я Дэнни.

Он возится с камнями. Как, впрочем, и всегда.

Пару дней назад Черри Дайкири, то есть Бэт, наконец свалила из моего дома. Сказала, что хватит с неё булыжников. И мудаков вроде меня с Дэнни. Про мудаков — это цитата.

— Бэт ищет жильё. С домашними животными это сложно, так что Пэтси пока побудет у нас, пойдёт?

— Кто такая Пэтси? — спрашиваю.

— Это кошка, братан. Её зовут Пэтси. Она у нас месяц живёт.

— Кто называет кошек такими именами?

— Бэт называет, — говорит Дэнни, укладывая в ровную стопку гладкий речной гранит. — Это же её кошка.

Пэтси чёрная, гладкошёрстная, глаза жёлтые, если кому-то до этого есть дело. На кличку не отзывается. Хотя, скорее, она просто игнорирует всё, что говорю ей я, будь то хоть «кис-кис», хоть «Пэтси, слезь, мать твою, с обеденного стола», хоть «твоя хозяйка — никудышная стриптизёрша, и, возможно, у неё рак кожи».

Пэтси на всё реагирует одинаковым безразличием. По-моему, это справедливо.

Я говорю: «Эй, Пэтси, если будешь так лежать, Дэнни когда-нибудь придавит тебя булыжником». Кошка и ухом не ведёт. Она свернулась в клубок у кучи угловатого тёмного базальта. Свернулась почти так, как были скручены в пучок волосы Пейдж — по форме напоминало мозг.

А я всё думаю, куда она пропала. Пейдж.

Без денег, без документов, при себе у неё только психическое расстройство. Куда можно податься с таким «имуществом»? Вряд ли она нашла электричку в двадцать шестой век. По крайней мере, я таких в Америке не встречал.

Зато мне отлично известно, на какой станции метро нужно выйти, чтобы попасть прямиком в 1734-й год. Всё-таки я там работаю, в колонии-поселении Дансборо. Надеваю камзол, парик и делаю вид, что живу в другой эпохе. Да чем я лучше Пейдж?

Разве что тем, что меня не сажали в психушку. И ещё я этим зарабатываю. Я практически актёр на полную ставку. А по совместительству — шут для школьников, которые приходят сюда на экскурсии. Иногда мне даже оставляют чаевые, и я не отказываюсь. Что поделать, ведь других источников дохода у меня нет.

Да-да, я давно оставил затею не только с разыгрыванием приступа удушья. Сперва бросил благотворительность — перестал давать незнакомцам возможность отработать на мне приём Геймлиха и почувствовать себя героями. А потом понял, что и благодарственные письма спасителям посылать нет смысла. Раз уж я решил стать человеком получше, попрошайничество больше не вписывается в мой график.

Разве хорошие люди выпрашивают деньги у простаков, которые даже не подозревают, что их обдурили? Вряд ли.

И пусть письма с чеками всё ещё приходят, их становится всё меньше. Оказывается, если не напоминать о себе, то люди довольно быстро забывают о том, какой ты бедный и несчастный. Да и просить помочь деньгами для оплаты лечения мамы больше нет резона. Пусть финансовое положение лучше не стало, мои запросы резко изменились и звучат теперь не особенно убедительно.

Мне не хватает на оплату клиники.

Мне не хватает на оплату похорон.

Мне не хватает на то, чтобы прокормить своего безработного друга, который таскает в дом камни. И кошку его бывшей девушки-танцовщицы.

Есть разница, правда?

Хотя, если подумать, это всё одно и то же дерьмо.

Об этом я размышляю по пути на работу, после того, как потратил последнюю мелочь на метро. И думаю ещё, что в местах вроде этого ты никогда не ждёшь хороших новостей. Пока едешь в вагоне, тебе никто не позвонит с сообщением о выигрыше в лотерее. Никто не доставит тебе пиццу под землю. Скорее машинист попросит соблюдать осторожность, а тучная женщина отдавит ногу. Нет, никогда не ждите ничего хорошего в метро. Да и вообще в общественных местах, ведь само общество этого не одобряет. Люди всегда готовы к происшествию. И почти никогда — к незапланированному торжеству. Нет, тут им надо заранее подобрать наряд и записаться к визажисту. А вот эвакуация — да хоть в пол третьего ночи.

Мама рассказывала, что если в больнице по громкоговорителю вызывают сестру Фламинго, значит, случился пожар. Если доктора Блейза — та же херня. И готовьте огнетушители, если в Бродвейском театре услышите, что Элвис покинул здание.

А какие слова нужно услышать в метро, чтобы забеспокоиться?

Правильный ответ: любые.

Если по громкоговорителю в магазине на кассу вызывают Шейлу, значит, произошла кража. Если в больнице ищут доктора Грина — кто-то совершил самоубийство. Об этом мне тоже рассказывала мама.

Но я теперь не уверен, насколько её словам можно верить. Когда я был младенцем, она украла меня у моих настоящих родителей, вытащила из коляски. Это случилось в чёртовом Ватерлоо, штат Айова. Мама (или как мне её называть?) хотела спасти меня от той жизни, которую мне приготовили. Но забыла спасти от той, что приготовила сама.

Если провести расследование, можно прийти к выводу, что я решил отомстить ей, убив её шоколадным пудингом. И поэтому вонзил это полное консервантов и сахара оружие ей в рот. Интересно, какое наказание полагается за матереубийство?..

Пожилой мужчина, что сидит справа от меня, разгадывает кроссворд. Третье по горизонтали — «виселица», а он никак не может до этого додуматься. Мне хочется отнять у него журнал с ручкой, но это выглядело бы странно. Чуть менее странно, чем полный дом булыжников.

Раньше Дэнни приносил по камню за каждый день воздержания. А теперь — за каждый день без Бэт. Но что тогда, что сейчас, он выходит за установленные им же рамки и тащит все камни, которые только умудряется найти. А поскольку работы у него с недавних пор нет, времени свободного хватает на все пять, а то и на десять булыжников.

Понимаете, даже если ты занимаешься полной хернёй, но очень стараешься, то в какой-то момент становишься в этом мастером. Так вот, Дэнни — мастер по сбору камней. Если бы за это платили, он снял бы себе квартиру. Забрал бы к себе прожорливую Пэтси и камни.

Хотя не уверен, что мне стало бы от этого легче. Потому что, откровенно говоря, бесит меня вовсе не чужая кошка, не грохот в прихожей по ночам и даже не заваленная гранитом дверь в кладовку. Меня бесит то, что Пейдж исчезла.

Я встаю со своего места. Краем глаза вижу, что в пустые клеточки кроссворда мужчина вписал слово «расстрел». Неправильно. Как бы ему об этом намекнуть? Вот сейчас приступ удушья оказался бы очень к месту. Но больше я этим дерьмом не занимаюсь. Молча выхожу из вагона.

* * *

У меня не было эрекции два месяца. Последний раз это случилось, когда рядом стояла Пейдж. Ну, или лежала.

Помню, я обвёл её силуэт по контуру тени на стене клиники. А потом, после секса, сделал то же самое в своей спальне. Ну, чтобы задокументировать момент. Но, наверное, зря я это. Порой мне кажется, что Пэтси смотрит на этот рисунок с осуждением. Я бы сказал, что мне плевать на мнение глупой кошки, но это не совсем так. А вдруг у меня не стоит из-за этого художества? А вдруг весь секс, что был отведён мне в этой жизни, я уже израсходовал? И как это проверить?..

На работе в Дансборо ко мне подходит Урсула. Я чуть было не предложил ей по-быстрому перепихнуться, но нет: не факт, что у меня выйдет. Ведь с ней я лажал и в лучшие времена. Учтите: если вы вдруг решили, что доярка-наркоманка осуществит своими пальчиками все ваши мечты, то Урсула вас разочарует. Я бы на вашем месте отдал предпочтение зависимым от секса заключённым, которых освобождают на пару часов для групповой терапии. Это верняк.

См. также: Нико.

См. также: Лиза.

См. также: Таня.

В худшем случае их раньше времени заставят вернуться в тюрьму. Но это ведь не так страшно, как если женщина пропадает совсем? Типа как Пейдж.

— Ты выглядишь неважно, — Урсула заговорила первой. — Всё из-за матери, да? Я слышала. И видела тебя по телеку, с камнями.

Я молчу, потому что она вроде как и не спросила ничего.

— А как Дэнни? Его тоже видела по телеку. Он круто подкачался.

— Это всё камни, — говорю. Думаю про себя, считается ли употребление слова «телек» грубым нарушением исторической достоверности. Если и так, вряд ли кто-то будет против поглазеть на Урсулу в колодках. Многие бы и доплатили за такое. Но я на неё не доношу. Лишняя возня ни к чему.

Иду в курятник, встряхиваю пару яиц и надеюсь, что из них вылупятся достаточно забавные уродцы. Больше занять себя нечем. В последнее время на работе я буквально не делаю ничего. Оправдываю себя тем, что и в восемнадцатом веке существовали тунеядцы, а значит, я выгляжу вполне уместно и не выбиваюсь из общей картины. На всякий случай готовлюсь использовать этот аргумент в качестве оправдания, если меня застукают, когда ложусь на стог сена в сарае с цыплятами. Случайно засыпаю. Хотя, говорят, если ты ложишься и закрываешь глаза — это уже вроде как намеренно. Но я не из тех, кто строит долгосрочные планы.

Просыпаюсь — а рядом стоит Пейдж. Одежда на ней точно нарушает историческую достоверность. А её присутствие здесь нарушает здравый смысл.

— Нет, ты не спишь, — говорит. — Я пришла на экскурсию. Хотела тебя увидеть.

— Могла бы просто позвонить, — отвечаю.

— Позвонила бы, если бы хотела услышать, — возражает Пейдж. — Я пришла, потому что сегодня меня точно заберут обратно.

— В психушку?

— Нет, в будущее. Надеюсь, система не решит, что здесь и правда восемнадцатый век и не перенесёт меня не в тот год.

— Может, останешься? — предлагаю так, будто Пейдж не свихнулась, а просто собирается переехать в другой штат, поюжнее.

— Не могу. Мне же надо спасать человечество.

— Я думал, ты просто головой поехала.

— Да, мне тогда тоже так показалось. Но когда я проснулась у тебя тем утром, сразу получила сообщение из будущего. Мне передали, что надо спрятаться и подождать. До этой ночи.

Звучит как полный бред, но я киваю. Говорю:

— Так и думал, иначе ты бы не ушла без предупреждения.

— Ну конечно, — теперь кивает Пейдж. Кажется, она довольна моей реакцией.

И знаете, мне нравится думать, что через пару минут после нашего разговора она просто растворилась в воздухе. Небольшой щелчок — и всё. Кроме цыплят, никого рядом не осталось.

И либо Пейдж — крутой генетик, вернувшаяся в своё время спасительница человечества. Либо у меня глюки. Мне больше по душе первый вариант. Хотя я в любом случае остался ни с чем.

Есть и хорошая новость: до того, как исчезнуть, Пейдж подарила мне грёбаную эрекцию. И я чувствую, что трахнул бы сейчас кого угодно. Но рядом нет уже ни её, ни даже обдолбанной Урсулы. Чтобы сбить напряжение в паху, я снова думаю о смерти матери, о камнях, о Дэнни и о кошке его бывшей. Это срабатывает.

Перед уходом прихватываю с собой одного из оравы чёрно-белых цыплят. Там есть парочка с виду нормальных, но в основном все они деформированы. Кто без лапки, кто без глаза, у кого голова сплющена. Мне приглянулся тот, что с одним крылом. Я решил, что он хотя бы сможет в случае чего убежать от Пэтси. А идеала всё равно не существует, даже среди отборных цыплят, которых выставляют на цыплячьих выставках. Если такие вообще проводят.

Мама говорила: ничто не может быть столь совершенным, насколько я могу себе вообразить. Так вот, если бы она знала, как много изъянов в любом образе, который только рождается в моей голове, то умолкла бы на середине своей фразы.

Она бы не вынесла этих уродливых цыплят. Не приняла бы, что это я сделал их такими. Мама не радовалась бы тому, что мой друг завалил её дом камнями. И точно прогнала бы кошку — у неё же была аллергия на шерсть. А ещё мама точно посоветовала бы мне уволиться с этой никчёмной работы. И сказала бы мне забыть о Пейдж.

Хорошо, что мамы больше нет.

Иногда одна банка шоколадного пудинга даёт нам больше, чем мы от неё ожидаем. Даёт свободу.

— Братан, ты должен убрать эти камни отсюда, — говорю Дэнни, как только возвращаюсь домой. — Я задолбался слушать, как ты громыхаешь ими по ночам.

— Сто пудов. Когда соберу достаточно.

Дэнни и в первый раз говорил, что не знает своей конечной цели и не узнает, пока не уложит последний камень. Но весь прикол в том, что камни никогда не закончатся. В отличие от моего терпения. Я говорю:

— Лучше прямо сейчас. Тут осталось так мало места, что скоро и Пэтси не сможет пролезть к своему лотку. А ещё у нас теперь есть цыплёнок. Я назвал его Чак.

— Кто вообще даёт цыплятам имена?

— Я даю. Это же мой чёртов цыплёнок, — отвечаю, устраивая птенца на одном из камней. Свить гнездо тут определённо не из чего, да цыплята этим и не занимаются. Что ему нужно? Клетка как у хомячка? Аквариум? Или небольшой курятник?

— Если бы у нас была ТАРДИС, как в «Докторе Кто», я бы мог складывать камни туда, — говорит Дэнни так, словно это и правда рабочая идея, и машину времени, которая внутри больше, чем снаружи, можно заказать с доставкой на дом.

— Ты слишком много смотришь кабельное, — говорю. — Если бы у нас была ТАРДИС, мы бы тут не сидели.

— А где бы сидели?

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Видимо, в ТАРДИС, она побольше дома будет. А ты что, веришь в путешествия во времени?

— Ещё бы. Я два года работал в тысяча семьсот тридцать четвёртом. В нормальном мире наступил бы как минимум тридцать шестой.

— Да нет, я серьёзно.

— А я разве нет?.. Братан, поможешь перенести камни на задний двор? Можно собрать из них что-то типа веранды.

— Лады, — говорю.

Я согласился бы на любую авантюру, лишь бы после неё всё стало бы чуточку более нормальным. Если, конечно, строительство веранды из камней, которые твой друг собирает за каждый день без перепихона, можно назвать нормой.

Поднимаю камень и иду с ним во двор. Во мне, как и прежде, нет ничего хорошего, я не добрый и не заботливый. Если убрать из моей жизни всё сомнительное, останется только белый шум. Помехи. Но я всё ещё не теряю надежды стать человеком получше, что бы это ни значило.

Для начала признаю три истины: мама умерла, Пейдж пропала, камней больше не будет.

«Конец» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.