Принцип Снегиря (джен)

Небо над крышами города было до голубизны красивым. Глубоким, с белоснежной проседью, гигантскими клочьями рассеянной по всему небосводу. Алёшка Самойлов долго на него смотрел, застряв посреди улицы. Мимо шли люди, не обращая на него внимания.

Рука дёрнулась, сама потянулась к рёбрам-прутьям грудной клетки. Но ничего не нашла кроме этих самых прутьев, да форменной рубашки под чёрной ветровкой. Какое-то время хватая пальцами воздух, Алёшка опомнился и опустил голову в капюшоне, чтобы поглядеть на собственную руку, почему-то решившую вдруг пожить своей жизнью.

Но что рука вдруг захотела схватить? Сердце?

Или что-нибудь, что грузом должно было висеть на шее, но по какой-то причине не висело?

Пыхнув носом, Алёшка потоптался для приличия на месте, а затем двинулся вперёд, стараясь не поднимать глаз на небосвод — а то ещё засмотрится. Тяжёленький рюкзак за спиной напоминал, что пора бы уже поторопиться в школу.

…— Си-инус квадрат а-альфа плюс ко-осинус квадрат альфа ра-авно… — специально тянул голосом Аристарх Григорьевич, их учитель алгебры.

— Едини-и-ице, — нестройным хором отвечал класс.

Осторожно открыв дверь, Алёшка пригнулся, прокравшись к последней парте, за которой его уже ждал сосед. Обычно Аристарх Григорьевич ничего не говорил опоздавшим, однако Алёшка опоздал серьёзно.

— Самойлов! Ну-ка встать!

Пришлось вставать. Поправив форменный пиджак, Алёшка потоптался на месте, прямо взглянув на Аристарха Григорьевича. Ждал, пока тот что-нибудь скажет.

— Ты почему опять опаздываешь?

— Да он на небо, небось, смотрит… — сказал Васька со странной фамилией Безумцев, улыбаясь. В классе все знали про странную Алёшкину привычку и хихикали над ней.

Стало обидно.

— Ну? Я жду объяснений.

Опустив глаза, Алёшка всё молчал: он никогда никому не врал. Но если и правда сказать, что он смотрел на небо, то все засмеются… Оставалось молчать и ждать, пока Аристарх Григорьевич смилостивится.

Это произошло через несколько секунд:

— Дневник мне на стол. Буду разговаривать с твоим отцом.

Отдавать дневник Алёшке было куда легче, нежели бессильно молчать. Так что, когда мучение кончилось, а Аристарх Григорьевич продолжил дирижировать формулами, Алёшка, вздохнув с облегчением, спрятался за спину необъятной Юли Ярмышевой, сидящей впереди, и достал свою Тетрадь.

Это была не простая тетрадь по какому-нибудь предмету, а самая настоящая Тетрадь с большой буквы. Толстая, помятая, кое-где стёртая, с несколькими наклейками и массой записей внутри. Алёшка в ней даже страницы пронумеровал, высмотрев в Интернете красивый узорчатый шрифт и научившись рисовать цифры гелиевой ручкой.

Центром Тетради была Фотография.

Алёшка Самойлов жил с папой.

Когда-то давно у них была и мама — только Алёшка её совсем не помнил. Его папа, Виктор Самойлов, рассказывал, что она была фотографом. Путешествовала по миру и в один день бесследно пропала. Последняя весточка от неё пришла откуда-то из Хельсинки.

Её обыскались, но нигде найти не смогли, а спустя долгое время пришла фотография с её подписью. На плотной бумаге, со зданиями неизвестного города. Это точно была она. Папа в детстве рассказывал, что, получив фотографию, понял, что мама жива и здорова. И где-то путешествует, и когда-нибудь обязательно вернётся. Вот только время шло, Алёшка взрослел, папа всё реже напоминал ему про маму (хотя других женщин в дом не водил), а она так и не объявилась.

Была одна-единственная фотография.

В два раза больше обычной, Фотография изображала залитую солнцем улицу города. Явно не российского, потому что идущие по ней люди были смуглыми. На углу оживлённого перекрёстка стояла большая квадратная башня из белого камня: на ней были часы, но Алёшка точно знал, что это не Биг-Бен. По улице ехало несколько размытых машин, но номера из-за движения невозможно было разглядеть. Часы показывали пятнадцать минут полудня, но солнце точно зашло чуть дальше зенита. Над флюгером дома напротив башни виднелись разноцветные облачка — но Алёшка думал, что это просто какие-то помехи на объективе. Хоть и весьма чёткие. А ещё на тротуаре было несколько людей: женщина в длинном, до земли, халате, и сидящий на ковре посреди бульвара бородатый человек с обезьянкой. Видимо, какой-то артист.

Уголки Фотографии были приклеены кусочками скотча к развороту Тетради. На оставшихся полях были записи, сделанные карандашом. Алёшка пытался рассуждать, какие детали на Фотографии могут подсказать, какая именно это страна, и где искать маму.

Вот только он смотрел на неё уже несколько месяцев подряд, с тех пор, как решил искать — и почти не продвигался. Уроки у них в школе были допоздна, и задавали много, так что у Алёшки толком и не оставалось времени. Приходилось рассматривать на уроках, но нудное гудение учителей обычно только отвлекало…

Мысли и теперь не спешили приходить, так что, взяв в руки голубой карандаш, Алёшка принялся рисовать на одной из страниц Тетради. Нарисовалась девчонка, стоящая на скейтборде, и нарисовалась настолько хорошо, что в неё захотелось поверить. Полюбовавшись получившимся рисунком какое-то время, Алёшка вздохнул.

Может быть, они все тоже кем-то нарисованы?

Запиликала на весь класс дурацкая мелодия: кто-то звонил Аристарху Григорьевичу. Ленка с третьей парты снова принялась подтанцовывать, ей единственной из класса эта мелодия нравилась.

Недовольно прервав диктовку формул, учитель кое-как раскрыл раскладушку кривыми пальцами.

— Да?! — каркнул он оглушительно. — Слушаю!

В трубке начали говорить, и Аристарх Григорьевич, показав классу рукой «сидеть тихо!», вышел, закрыв за собой дверь. Конечно, тишиной и не пахло — все тут же загалдели. Недовольно поглядев по сторонам, Алёшка нахмурился, уставившись на Фотографию. Но куда там — окружающий шум перекрикивал даже мысли. Поэтому, отведя глаза от Тетради, он стал смотреть на одноклассников.

Все они были шумные, крикливые и весёлые. И ещё какие-то такие, Алёшка мечтал когда-нибудь дать точное определение всем им. Хотя сомневался, что такое слово существует. Обозначающее, например, то, что каждый из них на самом деле тихий и спокойный (хотя некоторые наоборот громкие и резкие), а когда все они собираются в один класс, их особенности будто бы обостряются, и тот, кто был тихим, становится в два раза тише, а тот, кто был громким — в два раза громче.

Но ведь такого слова нет?

А ещё каждый из них умел что-то потрясающее. Или наоборот, как-то потрясающе что-нибудь не умел. К примеру, если кто-то прятался за спиной Юли Ярмышевой (удачно сидящей за партой перед Алёшкой), то его становилось решительно невозможно заметить. Он становился невидим для окружающих. Дима с обычной фамилией Петров носил очки и обладал способностью быстро привлекать чужое внимание. Стоило ему обратиться ко всему сразу, так любая толпа замолкала и начинала внимать ему. Взамен этого Дима очень плохо видел. А руки сидящего за первой партой Кольки Шнурова могли всё, что угодно, превратить в самолётик, который очень долго и высоко летал. Ходили слухи, что он когда-то превратил в самолётик мальчика, который его достал (хотя они были ничем не подтверждены).

— Эй, Снегирь, что там у тебя?! — сидящий сзади Витька Озеров, постоянно донимавший Алёшку подлым прозвищем (из-за его прошлой фамилии — Снегирёв, — о которой каким-то образом все знали), начал толкать его в спину. — Что ты достал, покажи! Ну покажи, Снегирь!

Алёшка весь съёжился, поспешно захлопнул Тетрадь и потянулся к сумке, чтобы убрать её… Длинная и цепкая рука Витьки схватила её раньше. Алёшка молча вцепился в Тетрадь изо всех сил, потянул её на себя, при этом боясь, что порвёт. Это не игрушки! — твердилось в голове, ведь это и правда были не игрушки, которыми можно было разбрасываться, или даже делиться…

Бесполезно: взявшись за что-то, Витька всегда присваивал это себе.

— Ха, Снегирь девочек рисует!!! — огласил Витька на весь класс, и прежде чем Алёшка смог что-то сделать, он швырнул Тетрадь через его голову.

Страницы опасно зашелестели в воздухе, так что Алёшке на мгновение даже стало страшно.

Тетрадь, как назло, поймал Колька Шнуров.

Алёшка, встав из-за парты, твёрдо двинулся к нему, не совсем понимая, что хочет сделать. Колька Шнуров смотрел на него в упор, поднял Тетрадь в согнутой руке… Взгляд у него был твёрдый, совсем не как в тот момент у Алёшки. Он перепугался на полпути: лишь бы не…

— Ну хватит! Отдай ему! — вступился кто-то из девчонок.

— Ребята, шухер! Идёт!.. — имели в виду учителя.

Алёшка моргнуть не успел, как Тетрадь в пальцах Кольки превратилась в тяжёлый цветастый самолётик.

— Не надо!!! — разнёсся по классу его крик.

Но самолётик бледно-коричневого цвета покинул пальцы своего создателя и вылетел в открытое окно.

Обида захлестнула Алёшку с головой, и он, подбежав к Кольке, со всей силы стукнул его кулаком по виску. Пока он не успел опомниться, Алёшка рванулся прочь из класса, пробежал мимо Аристарха Григорьевича, не успевшего даже возмутиться (но явно собиравшегося) и побежал вниз. Ему было всё равно на оставленные в классе вещи и портфель, главное — Тетрадь!

Сзади раздавались крики Аристарха Григорьевича. Ну и что, плевать — дневник всё равно уже у него!!!

Только на первом этаже, когда уже было поздно, Алёшка вспомнил, что двери во время уроков закрывались на ключ, так что школу никто не мог покинуть без особого разрешения. И, как назло, вахтёр куда-то отошёл, не попросить! Отчаявшись, Алёшка кинулся к раздевалкам — некоторые из них располагались напротив окон, через которые можно было вылезти. Они иногда так делали.

Воровато оглядевшись по сторонам, Алёшка открыл пластиковое окно, забрался на подоконник, свесил ноги, сквозь штаны почувствовав холодный металл козырька, и спрыгнул на траву. Помчался вдоль школы, ища глазами в небе самолётик, и нашёл его: тот плавно лавировал под облаками, не слишком высоко, но и не собирался снижаться.

Алёшка бежал, задрав голову, так что не смотрел на дорогу — и вскоре с кем-то столкнулся.

— Ай!

Покачнувшись, он удержался на ногах, враждебно уставившись на того, кто встал у него на пути. И обомлел.

Это была девушка чуть постарше него с ярко-голубыми волосами. Одетая в чёрную кожаную куртку и узкие джинсы (кое-где рваные). К ушам тянулись наушники, а в правой руке был настоящий скейтборд — Алёшка о таком только мечтал.

Девчонка и правда выглядела точно так, как он нарисовал в Тетради.

— Ты… — сказал он неуверенно, а затем спросил: — Ты из Тетради взялась?

Тут же он почувствовал себя глупо: люди не могут просто так появляться из Тетради, иначе он бы давным-давно нарисовал маму. Девушка моргнула своими глазами с большими красивыми ресницами. Кажется, не поняла вопроса.

— Нет, я местная. Ты чего на дорогу совсем не смотришь?

Алёшка указал взглядом на улетающий самолётик-Тетрадь. Девушка повернула голову и проследила его взглядом.

— Что?

— Мне он нужен.

— Зачем? Пускай летит, вон как здорово.

— Это кое-что важное для меня.

Девушка отчего-то сильно нахмурилась. Сунула руку в сумку на длинной лямке, висящую на поясе, и вынула оттуда кожаную пилотскую шапку — с очками и лямками. Алёшка изумлённо поднял брови: он всегда мечтал о такой. Но ему девушка не предложила: надела сама и бросила скейтборд на асфальт. Тот глухо стукнул колёсами.

Девушка встала на него, затягивая лямки под подбородком. Управившись, она повозилась с плеером, в который были воткнуты наушники…

— Ладно. Одна полоска осталась…

— Что ты собираешься делать? — спросил Алёшка.

Девушка взглянула на него, надевая на глаза пилотские очки.

— Я взлечу и его достану, — отрезала она, затыкая уши. Встала обеими ногами на скейтборд, согнула колени…

Большой взрыв жёлто-радужной пыли взвился из-под колёс: доска подняла девушку в воздух. Ловко изогнувшись, та проехала по стене школы — прямо между окнами! — набирая скорость, а затем взвилась в небо, оставив за собой дугу разноцветной пыли.

«Долетит или нет?!» — с волнением подумал Алёшка. А ещё подумал о том, что если она будет падать, то ему придётся её ловить…

Но скейтбордистка не собиралась падать: словно истребитель, она летела за самолётиком-Тетрадью, почти что скрывшимся за ветвями деревьев. Нагнав в считанные мгновения — куда аэроплану до истребителя! — она легко поймала его, вытянув правую руку, затем обогнула деревья (радужный нимб округлил паутину ветвей) и пошла на снижение. Встречные потоки воздуха развевали её голубые волосы, торчащие из-под пилотской шапки…

Ближе к земле девушка встала на скейтборде на одну ногу, расправила руки, как пикирующая цапля. И когда до земли оставалось меньше метра, она спрыгнула! Приземлилась на асфальт (подошвы чихнули быстрыми разноцветными искорками) и ловко ухватила скейтборд, уже лишившийся какой бы то ни было тяги.

Самолётик в правой руке она встряхнула — так что он снова превратился в Тетрадь. Радостно схватив, Алёшка прижал её к груди.

— Спасибо!

Девушка улыбнулась, слегка оскалив зубы, и стянула шапку с головы.

— Ох… — она взглянула на Алёшку. — Да ты весь в пыли…

Тот оглядел себя и охнул: на нём и правда была разноцветная красивая пыль, осевшая от взрыва скейтборда.

— Извиняй, она быстро стирается… Вот так! — сказав это, девушка хлопнула Алёшку по плечу. Радужную пыль как ветром сдуло. Его форма снова была чистой, даже чище, чем раньше.

Алёшка чихнул.

— Будь здоров…

— Угу… Как тебя зовут? Ты лётчица?

— Не-е, русская. Катя я. А ты?

— Алексей. Рад познакомиться.

Катя взяла скейтборд под правую руку, и они пошли вдоль школы. Алёшка иногда бросал взгляд на небо, но радужные облака, оставленные Катей, быстро рассеивались.

— И как твоя тетрадь оказалась в таком виде? — спросила она, убрав в сумку шапку пилота.

— Да это парень из нашего класса… Он всё превращает в самолётики. Вот и вышло…

— Ничего себе. А как твоя тетрадь у него оказалась?

Алёшке стало неловко, но вкратце он рассказал о том, что его задирали, упустив из виду лишние детали и мелкие подробности. Кате, судя по её виду, можно было доверять — и Алёшка сам не заметил, как рассказал ей про Фотографию, скрытую в Тетради.

— А-а, так Тетрадь с большой буквы пишется?

— Угу. В общем… Это очень важная для меня вещь. Спасибо, что достала.

— Да не за что…

— А как ты это делаешь? Ну… летаешь.

— Да очень просто. Мне главное — настроиться хорошенько и включить музыку на всю громкость. Если в плеере хватает полосок, то скейт только так взлетит.

— А от того, какая музыка, что-нибудь зависит?

— Конечно! «Дункан» не летает под грустную и тоскливую музыку. Блюз тоже не любит. Так что мелодия должна быть такая, чтобы вжжжу-у-ух! — и Катя показала рукой какой-то невероятно широкий и резкий жест.

Она всё больше нравилась Алёшке, хотя он не мог это ничем себе объяснить. С ней было легко и просто, не приходилось ничего выдумывать и воображать. Они, кстати, стояли перед входом в школу. Двери всё равно были закрыты, так что Алёшка не спешил — урок кончится не скоро.

— «Дункан»? Это твой скейтборд?

— Да! — и Катя гордо подняла голову. Улыбалась она не как все: с искоркой задора и щепоткой уверенности.

На мгновение Алёшка подумал о том, чтобы показать ей Тетрадь… но не решился: всё-таки нельзя так с бухты-барахты доверять человеку просто потому, что его скейтборд высекает радугу и называется «Дункан», как корабль из книжки «Дети капитана Гранта».

— Ладно… Я поехала. Бывай, Алёшка! — хлопнув его рукой по плечу (снова на секундочку брызнули радужные искры), Катя вскочила на скейтборд и, набрав скорость, унеслась прочь, ловко поворачивая и скользя по асфальту. Колёса дребезжали, но вскоре затихли.

— Пока…

Зачем-то раскрыв посередине до сих пор сжатую в руках Тетрадь, Алёшка ещё раз поглядел на Фотографию.

Он не нашёл ничего нового кроме…

Алёшка изумлённо ахнул: те самые облачка над флюгером были точь-в-точь как те, что только что рисовала в небе Катя!

Он собирался уже бежать следом за ней, когда понял, что не знает, в каком направлении она уехала.

Возвращаться в школу было страшно: мало того, что Аристарх Григорьевич наверняка сейчас намеревался очень сильно кричать на него, так ещё и Колька Шнуров был зол. Алёшка боялся, что он и его может превратить в бумажный самолётик. Что если все эти рассказы были правдой? Как он тогда отцу покажется?

Делать было нечего: он вернулся к окну, из которого вылез, подтянулся и вкарабкался в раздевалку. Отдышался — подтягивания всегда тяжело ему давались. Отряхнул сменную обувь, на всякий случай похлопал себя по спине, чтобы избавиться от радужной пыли и… встретился глазами с директрисой, стоящей прямо напротив двери.

Вся Алёшкина душа вмиг ушла в пятки.

— Здравствуйте…

— Ко мне в кабинет, — железно приказала директриса тоном, не терпящим возражений.

С каждым шагом в сторону директорского кабинета Алёшке становилось всё страшнее и неуютнее. Хотелось, чтобы это поскорее закончилось, но чем больше он думал о том, что, скорее всего, в школу вызовут отца, тем тяжелее становился груз на его сердце. Алёшка не хотел беспокоить папу, у которого и так были сложности на работе. И за то, что так глупо попался на месте преступления, было невероятно стыдно, и всё это наваливалось тяжёлой липкой кашей… Подумав так, Алёшка вспомнил, что с утра ничего не ел. Хотя и прошёл только один урок.

Несколько раз он уже бывал в директорском кабинете, но это был первый раз, когда его вели туда за провинность.

На мягком диване возле коридора, к удивлению Алёшки, сидел недовольный и хмурый Колька Шнуров, глядящий в какую-то незримую точку так сердито, будто желал сжечь её дотла… либо превратить в самолётик и сжечь его. Алёшка окончательно перепугался и похолодел. Нервно сглотнув, он остановился поодаль.

— Ждите, — холодно сказала директриса им обоим, и зашла в кабинет, закрыв за собой дверь.

Повисла гробовая звенящая тишина. Из классов поодаль звучали голоса.

Колька Шнуров поднял глаза и молча посмотрел на Алёшку. На лице его не было ни синяка, ни крови — кажется, вообще не досталось. Алёшка отвёл глаза в сторону, будто бы любуясь видом за окном.

— Придурок, — тихо сказал Колька.

Прозвучало это не зло и не раздосадовано, а как-то обиженно. Алёшке на секунду даже стало его жаль, пока он не вспомнил, что это Колька превратил его Тетрадь в самолётик.

— Ты сам… сделал это.

— А бить-то было зачем? Он бы вернулся. А теперь нам обоим влетит.

— Что значит — вернулся бы? — удивился Алёшка, делая шаг вперёд.

— То и значит. Они всегда ко мне возвращаются. И никого я ни во что не превращал. Придурок, — повторил Колька.

Теперь Алёшке стало по-настоящему стыдно, хоть и без особой на то причины — всё-таки Колька правда был сам виноват в том, что запустил его Тетрадь из окна.

— Это очень важная Тетрадь, — объяснил Алёшка. — Мне ни в коем случае нельзя терять её.

Колька ничего не ответил, только продолжал хмуро глядеть перед собой.

Позвав их к себе в кабинет, Директриса — полного имени которой не знали ни Алёшка, ни Колька, — долго отчитывала их за срыв урока и нарушение порядка в школе. Подлый Безумцев наябедничал на Шнурова, что тот бросает самолётики из окна, а Алёшку застала за влезанием в окно школы сама Директриса. Так что оба провинившихся теперь стояли рядом и выслушивали нудные лекции седой женщины с надменными глазами.

Пока она твердила о том, что раньше ученики были послушнее, а трава зеленее, Алёшка иногда глядел на неё, потом на часы, а потом — на деревья за окном. И хоть сейчас стоял сухой от снега апрель, и листва, как таковая, только начинала появляться, ему не верилось, что раньше она была ещё зеленее, чем случается сейчас. Неужели, всему виной выхлопные газы или глобальное потепление? Алёшка вспомнил, в какие зелёные кусты он въехал на велосипеде прошлым летом, и как отдирал от одежды репейник, и как жглась затаившаяся в глубине куста крапива. Даже это воспоминание было настолько зелёным, что в глазах мутнело, а коленки начинали чесаться. Неужели, думал Алёшка, раньше было ещё зеленее?

Иногда он бросал взгляд на книжные шкафы, где за стеклом стояло в ряд несколько толстых чёрных томов с таинственным названием «Как стать директором школы (для чайников)». Алёшка быстро нарисовал в голове класс, где за партами сидело множество чайников. И тут же потряс головой: такие глупости были странными даже для него.

— А ты не можешь Директрису в самолётик превратить? — спросил он Кольку шёпотом. Директриса была настолько занята нотациями и поучениями, что ничего не замечала.

— Не могу. Люди не самолётики. Тебе надо — ты и превращай.

— А во что?

— Не знаю. Давай в пирата.

— А как?

— Тебе виднее.

Незаметно от Директрисы, не прекращающей болтать ни на минуту, Алёшка достал из сумки Тетрадь. Открыл в ней чистый лист и карандашом — красным! — быстро нарисовал Директрису, какой он её видел. Получилось очень похоже: надменный взгляд, острые очки, строгий костюм и причёска с сединкой.

— Ну и чего? — спросил Колька нетерпеливо. — Самая обычная директриса, нисколько не пират.

— И вот когда нас посвятили в пионеры, тогда мы…

— Ну ла-а-дно… — вздохнул Алёшка, и к готовому рисунку Директрисы пририсовал пиратскую треуголку с черепом, попугая и повязку на глаз. Вышло очень даже здорово…

— Свистать всех наверх, сухопутные кр-р-рысы!!! — рявкнула Директриса, топнув деревянной ногой по полу, и сверкнув одним глазом. — Это что за безобр-р-разие?! Отца на бор-р-рт немедленно!!!

— Немедленно! Немедленно! — вторил противным голосом попугай, сидящий на жёрдочке возле стола.

Раздался сильный хлопок — и в один момент исчезли и треуголка, и повязка на глаз, а Директриса выглядела ещё более разъярённой, чем раньше.

— Похоже, разговоры на вас не действуют, молодые люди! Я позвоню вашим родителям, и прямо при вас выскажу им всё, что следует! Оба остаётесь в школе до второй смены!

— Но мой папа до вечера на работе… — сказал Алёшка.

— Значит, будешь сидеть здесь до вечера, — отрезала Директриса. Подошла и выхватила у него из рук Тетрадь.

— Отдайте!!!

— А это безобразие останется у меня. Как залог того, что ты не сбежишь. Я передам это только твоему отцу. Звони ему, пусть забирает.

В школе Директриса была олицетворением закона, и спорить с ней было бессмысленно.

— Теперь точно не отделаемся… — с сожалением сказал Алёшка, когда их выдворили из кабинета. Он готов был разреветься от обиды, но еле сдерживался, потому что был в школе.

Но, на его удивление, теперь Колька был доволен — он почти что улыбался.

— Здорово ты её в пирата!..

— Да, но Тетрадь теперь у неё! И отцу звонить не хочется… Слушай, мы ведь тут оба не виноваты! — сказал Алёшка, подумав про себя, что Колька, конечно, немного всё-таки виноват, но и он сам во время урока в окна первого этажа сигал туда и обратно… — Тогда зачем нас наказывать, если мы оба не виноваты?

— Ну и к чему ты клонишь?

— Давай просто никому ничего не будем говорить.

— А Директриса как же? Она-то не забудет.

— Давай просто украдём Тетрадь.

— А потом?

— А потом я как-нибудь сделаю так, чтобы… — и Алёшка задумался, как именно ему следует сделать «чтобы». Колька подождал какое-то время, а потом спросил:

— Как?

— Я не знаю! Но я не хочу зря звать папу. Да и ты, наверное, тоже?

Колька поморщился.

— Мой-то всыплет мне ремнём будь здоров…

Если бы только, подумал Алёшка, подлый Витька Озеров не задумал украсть у него Тетрадь, ничего бы не случилось! Может, с помощью Тетради получится перемотать время и сделать так, чтобы ничего не произошло?

«А что бы было, если бы я оказался в прошлом?» — задумался Алёшка, глядя в школьный потолок.

Он бы точно не стал засматриваться на небо перед школой, и не опоздал бы на урок. Так его дневник никогда бы не оказался на столе Аристарха Георгиевича. И он бы не стал доставать Тетрадь на уроке, поэтому Витька Озеров не выдернул бы её у него из рук. Дальше мысли неслись, обгоняя друг друга: урок бы прошёл спокойно, Алёшка, может быть, даже ответил бы на вопросы учителя. Никто бы не стал запускать Тетрадь в окно, и Кате не пришлось бы доставать её…

Подождите-ка.

Алёшка нахмурил брови над переносицей. Ведь получается так, что, если бы он не потерял Тетрадь — не познакомился бы с Катей и не увидел бы, как она летает, не придал бы значения разноцветным облакам на Фотографии, и с Колькой Шнуровым так запросто не поговорил бы… Эти мысли поставили Алёшку в самый настоящий тупик. Что же это получается? Получается, что-то, что Колька выкинул Тетрадь в окно класса… это даже хорошо? Нет, что же в этом хорошего?

На уроке литературы, где читали «Тараса Бульбу», и на последующей геометрии Алёшка всё думал о том, как можно выкрасть Тетрадь из кабинета подлой Директрисы. Вот только кабинет наверняка охраняется её попугаем, который будет кричать при обнаружении посторонних. Да и вообще всякие кабинеты Алёшку всегда настораживали. Что-то было в них зловещее и нехорошее. Будь сам Алёшка директором школы, он бы никогда не стал запираться ото всех в кабинете, а соединил бы его с учительской. Так, глядишь, и веселее бы было. Он бы сидел за столом до самого вечера, читал бы какие-нибудь директорские книги и иногда звонил бы в колокол, обозначающий начала и концы уроков…

Наверное, сидящая у себя в покоях Директриса этим и занимается?..

На четвёртом по счёту уроке, проходящем на этаже повыше — а это, кстати говоря, был английский — Алёшка Самойлов сидел за второй партой с Женей К.

Женя К. была не то, чтобы круглой отличницей — нет, она была довольно стройной, но всегда правильно переводила слова и знала нужные склонения неправильных глаголов, в общем, знаниями для пятого класса обладала удивительными (наверняка из-за того, что ходила в кружок). Алёшка не особо с ней общался, но часто замечал, какие классные у неё наручные часы. Как будто бы старинные, но блестящие и красивые. С настоящей маленькой шестерёночкой сбоку, наверняка для перевода или подкручивания стрелок. Женя К. вообще была красивой девушкой, но эти часы, как считал Алёшка, очень хорошо дополняли её образ. И без них она была бы совсем не такой.

— London is the capital of Nice britain, — без запинки проговорила она, когда Англичанка попросила её ответить.

Но учительница почему-то возмутилась:

— Что это ещё за Nice britain? Во-первых, ты проговорила её с маленькой буквы. Во-вторых, говорится «London is the capital of Great Britain»!

— Но мне не кажется, что Britain такая уж Great, — призналась Женя К. немного смущённо. — Она скорее просто Nice…

Ей будто бы не очень хотелось спорить, но она просто старалась высказать свою точку зрения, с которой Англичанка была явно не согласна.

— Не выдумывай глупостей, К., а то поставлю два за плохую подготовку домашнего задания!

Женя вернулась за парту раздосадованная, и принялась зачем-то подкручивать часы. Возможно, это её немного успокаивало. Алёшка смотрел на её манипуляции, а потом зачем-то спросил:

— Может, если переместить стрелки назад, ты ответишь правильно?

Женя К. вздохнула.

— Я пробовала. У меня всё равно ничего не получалось. Сделанного не вернёшь.

— Правда?! — шёпотом изумился Алёшка. — Так значит, всё-таки можно?!

— Можно, — подтвердила Женя невесело. — Только говорю ведь — сделанного не вернёшь.

— Да как не вернёшь, если можно переместить стрелки? Давай попробуем! — настаивал уверенным шёпотом Алёшка. Ему ужасно хотелось посмотреть, как это — перемещаться назад во времени вместе со стрелками.

Женя К. пессимистично вздохнула.

— Говорю тебе, ничего не выйдет… Ладно, возьмись за колёсико и прокрути на минуту назад.

Монотонные объяснения про «Present Simple» замолкли, а потом всё время вокруг Алёшки с Женей вдруг стремительно потекло вспять, словно возвращающееся в кастрюлю тягучее молоко, успевшее сбежать. Алёшка не успел опомниться, как… снова сидел за той же партой.

— К.! — возвестила на весь класс Англичанка.

Вздохнув, Женя встала со стула, приготовившись отвечать, и произнесла уже совсем не так уверенно:

— London is the Capital of great Britain.

— Ну что ты будешь делать! — Англичанка снова была недовольна и всплеснула руками. — Почему ты всегда путаешь заглавные буквы со строчными?! Садись. Хотя бы произнесла всё верно…

— И всё-таки не кажется мне, что Britain такая уж great, — упрямо прошептала Женя, возвращаясь на место. Она снова принялась подкручивать шестерёнку часов.

Алёшка прекрасно её понимал… наполовину, потому что был плох в английском. И только потом он вспомнил!

— Подожди, так ты только что!..

— Ага.

— Но почему ты…

— А что мне было делать? Я путаюсь в заглавных и строчных буквах.

— Может быть, попробуешь ещё раз? Только скажи всё правильно. И вот увидишь, она тебя не наругает!

Женя неуверенно посмотрела на него.

— Думаешь?

— Так, К., что за разговорчики! Ну-ка молчать и слушать! — прервала их Англичанка раздражённо. Кажется, у неё явно был неудачный день. Прождав какое-то время, Женя незаметно протянула руку с часами Алёшке, подставляя колёсико.

И снова молоко времени вокруг них тягуче понеслось вспять. На этот раз перематывать пришлось дольше, потому что прошло больше одной минуты. Ощущения были неприятными, но результат стоил того.

Не дожидаясь, пока её вызовут, Женя встала и отчеканила на весь класс:

— London is the Capital of Gr-r-reat Br-r-ritan!

Несмотря на то, что она сказала всё правильно, Англичанка всё равно покраснела, как варёный рак и сказала:

— К., тебя с первого класса не научили, что нужно руку поднимать, прежде чем ответить?! Я тебя не спрашивала!

— Но вы собирались, — упрямо сказала Женя. — И я ведь всё правильно сказала!

— Ты слишком сильно выделяешь звук «r», в английском так не делают. Садись, и больше не вскакивай.

Сев за парту, Женя поглядела на Алёшку взглядом «я же говорила!».

— Просто ты всё делаешь не так, — настоял Алёшка серьёзно. Ему казалось ужасно глупым, что, имея в распоряжении такой ценный прибор, Женя совершенно не понимает, как им пользоваться. Всего-то и делов — взять да сказать «Лондон зэ кэпитал найс Бритайн», или как-то так. И что тут сложного?

— Ладно. Давай в последний раз…

— Нет уж. Хватит с меня позориться.

— Да ты чего! Мы всё сделаем правильно, просто перемотаешь и скажешь!

— Так, вы двое! — снова не выдержала Англичанка.

Алёшка с Женей испуганно втянули головы.

— Stop talking энд выйдите из класса! Мне надоела your endless… болтовня!

Половины слов Алёшка так и не понял, но видя, с каким грустным видом Женя встаёт и собирает портфель на глазах у одноклассников, подумал о том, что второй раз за день попадать к Директрисе ему точно не на руку.

Как только они вышли в коридор и закрыли за собой дверь, Женя рассерженно сказала:

— Вот видишь, что вышло?! Всё ты виноват!

Алёшка аж возмутился.

— Я?! Я-то тут при чём? Это всё ты не можешь нормально перемотать да всё сказать как следует!

— Я же тебе говорю: сделанного не воротишь! Время тебе не игрушка!

— Давай просто перемотаем и сделаем так, чтобы нас не выгнали, — сказал Алёшка.

К его удивлению, Женя ответила твёрдым отказом.

— Больше никаких перемоток, Самойлов. Ты совершенно безответственный, и я тебе не доверяю.

— Я безответственный?! — Алёшка почти что всерьёз обиделся, потому что считал себя очень ответственным. — Да я… А ты… Простофиля, вот!

— Я простофиля?! А ты… Ты, Самойлов, надутый пудель! — на глаза Жене навернулись слёзы обиды.

«Пудель» тоже больно царапнуло по сердцу Алёшки. Он даже мысленно себе поклялся, что больше никогда не посчитает Женю красивой, с часами она на руке, или без них. Как она смеет так обзываться?!

— Ах так! — засопел он и схватил руку Жени, стремясь снять часы.

В последствие ему было очень стыдно за свою вспыльчивость, но в тот момент Алёшку Самойлова обуревали эмоции.

— Отдай! Я сам перемотаю!

— Не смей! Ты не знаешь, что творишь!

— Это ты не знаешь! Глупая! Глупая селёдка!

— Я?! Селёдка?! — ахнула Женя.

У Алёшки получилось расцепить ремешок часов, и теперь один был у него, а второй — у Жени, и каждый тянул на себя.

— Отпусти! Это тебе не игрушки! Ты же порвёшь!

— Не порву, если дашь перемотать время! Я тебе всё равно их верну!!!

— Ты даже не пудель! Ты знаешь, кто, Самойлов?! Ты… Ты чихуахуа, вот ты кто!

— А ты болонка! Селёдочная болонка!

— Да таких даже не существует!

— Я говорю — значит, существуют!

Они не заметили, как кто-то подкрался к ним и в прыжке присвоил часы себе, выхватив их из рук у обоих. Алёшка изумился, подумав, не двоится ли у него в глазах: часы в руках сжимала девушка, точь-в-точь похожая на Женю! Совершенно такая же! Только без часов на руке…

Ничего не сказав им, она бросилась бежать по коридору в сторону женского туалета.

— А ну стой!!!

Женя и Алёшка, мигом позабыв про споры, побежали за ней, но Женя-2 была очень быстроногой, мигом пересекла коридор, скрывшись из виду в женском туалете, и захлопнула за собой дверь. Алёшка вежливо встал поодаль, пока Женя-1 пыталась дёргать ручку.

— Ты что встал, помогай!

— Это девчоночий, — сказал Алёшка серьёзно. — Я туда ни-ни.

— Да ты что, сейчас же урок…

— Слушай, тебе надо, вот ты и суйся.

Дверь неожиданно поддалась и Женя-1, взвизгнув, покатилась по полу. Подбежав к ней, Алёшка помог ей подняться.

— Не ушиблась?

— Не… — Женя-1 отряхнулась, возвращая себе остатки достоинства. — Ну я ей сейчас!..

Впрочем, вбежав в женский туалет, она никого там не обнаружила. Женя-2 бесследно испарилась.

Алёшку и Женю-1 мучили вопросы: кто был этот таинственный клон? Чего он хотел? Почему украл часы? Куда делся? Вопросов было больше, чем ответов. Но Женя-1… или теперь уже просто Женя, потому что Жени-2 нигде не наблюдалось — кажется, была сильно расстроена пропажей часов. Настолько, что шмыгала носом, едва сдерживая слёзы. Алёшка знал эти глаза, вот-вот грозящие расплакаться. У девчонок он часто такие видел. Поэтому он даже теперь не слишком злился на «пуделя» и «чихуахуа», хотя и то, и другое было достаточно обидно.

Но у человека горе — а тут уж не до обид.

— Эти часы подарил мне дедушка, — говорила Женя тихо, присев на корточки возле стены. — Он не велел никому их давать. Они ведь… сам видел. Время перематывать могут. Только никому не говори, ясно?

— Я могила, — клятвенно пообещал Алёшка.

Женя помолчала немного. Может быть, думала, стоит ли ему верить.

— Мой дедушка был магистр времени. И эти часы это всё, что у меня от него есть. Я очень плохо его знала, потому что мы мало общались. Но он передал мне эти часы и сказал, чтобы я берегла их… Он ещё объяснил, что мои родители не могут ими пользоваться. Только я могу. А я видишь… какая растяпа, — Женя закрыла лицо руками. — Ты тоже хорош, Самойлов. Зачем ты…

— Ну я же не знал, — виновато сказал Алёшка, почувствовав, что и правда оплошал. — Ну прости, К.! Вернём мы твои часы!

— Как? Я даже не знаю, кто была эта клониха, и куда она убежала из туалета! Не в окно же сигать с третьего этажа! Ты точно никого не видел?

— Так ты бы заметила, разве нет? — пожал плечами Алёшка. — Слушай, не раскисай! У меня есть одна идея, которая может сработать. Но для этого нам нужно попасть в кабинет Директрисы.

— Чего?! — удивилась Женя. — Ты серьёзно что ли?! Нам же влетит!

— Мне уже влетело, так что не страшно.

— А зачем нам туда?

— Там моя Тетрадь. Что я в ней нарисую — то сбывается. Так что если мы её добудем…

— Как это — сбывается? Так ведь не бывает.

— Глупая что ли? Как это не бывает, если бывает? — спросил её Алёшка. — Не хочешь — не верь. А я пойду и попытаюсь выпросить Тетрадь, чтобы вернуть твои… Часы.

Женя К. благодарно шмыгнула носом. Кажется, за то, что Алёшка так уважительно назвал её Часы с большой буквы.

Как только они прокрались на учительский этаж, то тут же спрятались за угол: Директриса совершенно растрёпанная выбежала из кабинета — что было совсем не в её духе! — и за кем-то погналась в другую сторону, противоположную той, где прятались Алёшка и Женя. Подождав, пока её спешный топот стихнет, они прокрались в открытый кабинет.

Единственной преградой оставался попугай, сидящий на жёрдочке. Внимательно глядя ему в глаза, Алёшка начал подкрадываться, слегка пригнувшись, и шептал:

— Я дам тебе пиастр-р-ры, я дам тебе пиа-а-астры…

Попугай слушал какое-то время, а затем прокаркал:

— Дол-л-лар-р-ры, р-разменяй в дол-лар-ры…

Тетрадь лежала на столе Директрисы. Дотянувшись до неё прежде, чем попугай успел что-то сообразить, Алёшка схватил своё сокровище и ринулся прочь из кабинета.

— Бежим! — сказал он Жене, сидящей на стрёме.

— И что мы будем делать? — спросила она, когда они оказались в безопасности. — До конца урока десять минут, а мы так и не нашли Женю-2…

— Сейчас найдём. Мне главное придумать, что нарисовать.

— Сейчас не время для рисования, Самойлов! Если урок кончится, то клониху мы точно не отыщем…

— Всё будет в порядке, — пообещал Алёшка Жене. — Слово Снегиря.

Она, кажется, поверила.

Он достал из пенала погрызенный тёмно-зелёный карандаш, и нарисовал на странице рядом с Директрисой Биг-Бен — точно такой же, как на картине в кабинете английского. Стрелки Алёшка нарисовал так же, как они были расположены в тот момент, когда Женя переводила время: 11:11.

Тягучее и вязкое молоко времени снова потекло вспять, и Алёшка даже почувствовал, как неприятно выворачивает у него внутренности от таких неожиданных перемещений. Он схватил Женю за запястье — чтобы, не дай бог, она не осталась в прежнем времени одна. Что же случится, когда он примется его менять?

Когда течение молока времени, наконец, прекратилось, первое, что сказал Алёшка сидящей рядом Жене, было:

— Посмотри на часы!

Она смерила его сердитым взглядом.

— Дурак что ли? Их только что клониха забрала.

— А, точно… — Алёшка опустил глаза и присмотрелся к Биг-Бену. Но его больше не было: страница Тетради была чиста.

— Я разве только что не…

— Что? — не поняла Женя.

— Я же только что нарисовал Биг-Бен, вот прямо здесь…

— И правда… Когда ты успел его стереть?

— Я его не стирал, мне даже нечем… Что, если время только что перемоталось? Это означает, что мы сейчас сидим на уроке английского!

— То есть как это — английского, если мы… — до Жени внезапно дошло, и она, ахнув, вскочила и побежала к лестнице.

— Рисуй опять Биг-Бен! Но с прежним временем! — крикнула она ему. — Быстро! Я сейчас вернусь — и мы сразу назад!

— Чё расшумелись, уроки идут… — проворчала появившаяся неподалёку баба Шура, школьная техничка. От неё всегда пахло сыростью и тухлой рыбой. И по какой-то причине никогда — ни с утра, ни на переменах — никто её не видел. Она появлялась только во время уроков.

Стараясь не обращать на неё внимания, Алёшка снова достал карандаш (успевший каким-то образом «перемотаться» в сумку) и снова начал рисовать Биг-Бен…

Вскоре Женя появилась на лестнице, вся взмыленная и с часами в руках.

— Скорее! Рисуй стрелки! — крикнула она Алёшке, и тот быстро черкнул на огромном кругу Биг-Бена время, из которого они прибыли: ровно десять минут до конца урока.

Вытекшее молоко времени быстрым плеском вернулось в кастрюлю: движения назад и вперёд настолько разнились, что Алёшке было не по себе. К тому же, стоило ему пошатнуться и рухнуть на пол в своём времени, как на голову ему тут же обрушилась мокрая тряпка бабы Шуры.

— Фу ты! Откуда ты тут взялся, негодник?! — изумилась она. — Чаго уроки прогуливаешь?!

Кое-как от неё отделавшись, Алёшка подбежал к Жене, «вернувшейся» на несколько метров вперёд него.

— Часы у тебя?

Та радостно показала находку:

— Да!

— Ты представляешь, мы и правда переместились во времени! Я стояла и смотрела, как мы с тобой ругались, а потом выхватила Часы и убежала прочь! Пробежала мимо женского туалета — думаю, та самая Женя-2 наверняка там пряталась… В общем, теперь, когда Часы у меня, думаю, никто их у прошлой меня не украдёт… — и Женя К. вздохнула с облегчением. — Спасибо тебе, Снегирь, огромное. Ничего, если я тебя так звать буду?

Алёшка ужасно смутился и покраснел, чувствуя, что уже и не против.

У Директрисы обнаружились какие-то важные дела, так что Алёшке с Колькой просто сделали выговор — не очень и строгий. Директриса, судя по всему, куда-то торопилась, иногда прикрикивая на своего попугая, чтобы тот не каркал под руку и больше не просил пиастр (которые Алёшка так ему и не дал, хотя и обещал).

Их даже не стали держать до второй смены, а отпустили пораньше. Из-за этого у Алёшки с души свалился огромный камень. Он ненавидел оставаться в школе на вторую смену. Дело в том, что во время второй смены над школой — особенно в зимнее время — сгущалась неприятная и густая позднота, которую Алёшка ненавидел. Так же, как и старшеклассников, которые под влиянием поздноты ходили чернее тучи и ненавидели всех вокруг.

А в тот день ему удалось избежать поздноты под крышей школы: ловким прыжком сбежав с крыльца, Алёшка помахал на прощание Кольке, остававшемуся кого-то ждать, и отправился домой.

Приключения не желали отпускать его, потому что возле Бархатного перекрёстка Алёшка встретил Воду.

У Воды всё было сложно с именем. По сути, она была Аня по фамилии Водяная. В слове «водяная» удачно были все буквы её имени, только задом наперёд. Поэтому иногда она была то ли Аня, то ли Яна… Водой она была не просто так, из-за фамилии.

Это была аббревиатура, которую сам Алёшка придумал.

«Вечно Опаздывающая Девочка Аня».

— Извини, но мне долго тут придётся стоять, пока ты вспоминаешь моё имя? — спросила Вода, перескакивая с одной ноги на другую. — Я опять опаздываю!

Это было совсем не удивительно.

— Так чего ты не торопишься? — спросил Алёшка, остановившись.

Вода отчего-то недовольно надула щёки.

— Дань приличия! Просто захотела поздороваться с тобой. У тебя случайно нет средства, чтобы не опаздывать?

Алёшка опешил: с чего это, интересно, Вода взяла, что у него от всего есть средства? Он почесал затылок, уже собравшись отказаться, но потом подумал, что, наверное, неплохо было бы помочь Воде, чтобы хоть в этот раз она не опоздала.

— А какое тебе нужно? Какие-то таблетки или…

Вода помотала головой с косичками.

— У меня на любые лекарства жуткая аллергия. Вот если газировку!

— Газировка вредная, — отрезал Алёшка. Руки его сами собой сняли с плеч портфель и извлекли из него Тетрадь с карандашом. — Сейчас подумаем, что можно сделать. Подожди немного, пожалуйста.

— Эт с радостью, — простодушно согласилась Вода, перестав скакать с ноги на ногу. Алёшка, подумал, что, наверное, именно из-за своего простодушия она постоянно и опаздывает.

Алёшке, как назло, ничего толкового не приходило в голову. Он устал после школы, в голове до сих пор шумели отголоски занятий, так что фантазии было не разгуляться. На ум почему-то упорно лезла оставленная кем-то сменная обувь в виде пары мягкий девчоночьих чешек. Нахмурив брови, Алёшка нарисовал в Тетради два красных ботиночка с рисунками звёзд на подошвах. Сверху хотел подписать какое-то название, но придумалось лишь «+10».

…— Они выглядят здорово, — сказала Вода, оценивающе взвешивая в руках пару ботинок. Они были точь-в-точь такие, как нарисовал в Тетради Алёшка. Кажется, она и правда воплощала в жизнь всё, что бы он ни рисовал. — А зачем? Это скороходы?

Алёшка пожал плечами.

— Они должны давать тебе десять дополнительных очков скорости. Наверное.

— Очков? — Вода недовольно насупилась. — Я не люблю компьютерные игры! Я ведь совсем не умею в них играть.

— И не надо. Просто надевай Десяточки и беги со всех ног. И не опоздаешь.

— А они точно мне по размеру?

Поставив два ботинка рядом, Вода немного неуклюже сняла свои потрёпанные кроссовки (мимо прошаркала бабуля с большой грустной собакой на поводке), и надела Десяточки.

— Немного большие, но если зашнуровать… — сказала Вода неопределённо, потоптавшись на месте. Она потуже затянула шнурки, и ботинки действительно пришлись впору.

— А теперь… Беги. А то ты опять опаздываешь, — посоветовал Алёшка.

Вода встала в марафонскую позицию, приготовившись к рывку.

— Стой! — вдруг сказал ей Алёшка. — Твоя сменка…

— Ах да… — вспомнила Вода. Подхватив кроссовки, она бесцеремонно запихала их в портфель и снова встала на исходную позицию.

— Три, два, — зачем-то посчитал Алёшка, — один!

Его чуть не сдуло с места порывом ветра: Вода сорвалась с места как вихрь. Алёшка поглядел ей вслед. Десяточки работали как надо, но имели побочный эффект: каждый раз при столкновении с асфальтом их подошвы оставляли на нём обугленный ровный узор в виде звезды. И ещё так странно грохотали!

Зато теперь опоздание ей точно не грозило.

Удовлетворённый Алёшка поплёлся домой, рассуждая обо всём, что произошло за первую половину дня.

Оказывается, его Тетрадь может воплощать в жизнь всё, что в ней нарисовано! Алёшка многого не мог себе объяснить, но одна не слишком назойливая мысль была ему особенно интересна: почему же он ни капли этому не удивляется?

Но, всерьёз об этом поразмыслив, он пожал плечами, решив, что здесь и думать не о чем. Если что-то есть — значит, это уже есть, а если оно уже есть, то к чему же удивляться и кричать, что его быть не должно? Алёшке такой подход был по душе.

Но вот Тетрадь… Что делать с ней? Около половины листов было исписано мелким текстом — иногда Алёшка использовал её, когда забывал дома учебные тетради, а записать что-то нужно было. Ещё на какой-то части были неаккуратные рисунки, гораздо хуже того, как получилась Катя. Это Алёшку тоже интересовало: где она находилась, пока не была нарисована? Чем занималась, есть ли у неё родители? И как она относится к Фотографии? Неужели, на своём скейтборде она пролетала над городом, где была его мама? И тут же Алёшка вновь задал себе вопрос, который задавал раньше.

Сможет ли он нарисовать то, что приведёт его к маме? Или даже саму маму? Алёшка представил себе эту картину, закрыв глаза. Что он рисует в Тетради маму, и тут же слышит звонок в дверь. А на пороге она. С чемоданом, в котором масса интересных историй. И она обнимает его, и он тоже её обнимает и говорит, что очень скучал. А потом мама с папой тоже обнимаются, целуют друг друга и больше никогда в жизни не ругаются! Мама готовит Алёшке по утрам завтрак, и в шутку ругает папу, а тот в шутку ворчит, но всё равно их обоих любит, уходя на свою работу… И всё сразу же станет хорошо. Так Алёшка думал.

Но что нарисовать, чтобы такое случилось?

Много лет спустя Алёшка узнает, что такое «порталы» и как они работают — но в тот день ему было всего четырнадцать, и познакомиться с порталами как-то не довелось. Что совершенно точно понимал четырнадцатилетний Алёшка — так это то, что с Тетрадью нужно быть аккуратнее. Мало ли чего можно наворотить, а стёрка под рукой не всегда имеется… Тем не менее, мысль вернуть маму не покидала его голову до самого дома.

В небольшой двухкомнатной квартирке стучали ходики. Как только Алёшка закрыл за собой на засов железную дверь, к нему тут же кинулся гладиться толстый серый кот Корсак. Погладив его в знак почтения, Алёшка прошёл в комнату и переоделся.

Две основные комнаты — большая и маленькая — были спаяны в одну, причём путь в маленькую шёл сквозь большую. В большой спал папа, в маленькой Алёшка.

Большая комната была прямоугольной. Книжный шкаф и кровать занимали большую её часть. Боком к окну стоял Алёшкин стол, позади которого был ещё один шкаф, не книжный и поменьше. Вторая часть этого шкафа располагалась у дальней стены напротив стола. Всё — обе части шкафа и стол — были завалены всякой всячиной. Учебники, тетради, какие-то записки, старенький компьютер без игр, кисточки, рисунки, погрызенные карандаши, куски модели линкора «Свитер», рассеянные по всей квартире, А ещё запчасти старинного телефона, который Алёшка нашёл на свалке, приволок домой и разобрал.

Он переоделся, поставил греться воду в чайнике и, пока нашлось время, взял из портфеля Тетрадь и уселся в кресло за столом, задрав ноги. С интересом он смотрел на сделанные рисунки и думал: как же это удивительно! Всё, что он рисует, тут же сбывается! В таком случае — чего бы тогда у Тетради пожелать для себя? На радость Кольке Шнурову он уже превратил Директрису в пиратесcу, помог Жене К. вернуть её Часы, а ещё нарисовал Воде Десяточки, чтобы она не опоздала в школу. Пора бы пожелать что-то и для себя! — решил Алёшка, и подумал о том, что он хочет больше всего.

Конечно же, чтобы мама приехала. Вернулась из своего путешествия, живая и здоровая. Только если она внезапно окажется посреди квартиры — это будет слишком для неё внезапно. «Значит, — подумал Алёшка, — я просто хочу узнать, где она, и вернуть её к папе. Точка. Но как мне это узнать? Может быть, сначала нужно нарисовать что-нибудь попроще…».

Немного подумав, он поглядел на деревянный манекен Генри ростом в четыре ладони, служащий держателем всего, чего бы то ни было. Генри всегда был его молчаливым помощником и другом, и, когда не нужно было, ничего не подсказывал. Чудо из чудес. Алёшка не любил, когда ему что-то кто-то подсказывает, а до всего любил добираться своими мозгами.

В раздумьях он открыл чистый лист и написал на нём:

«П р и в е т.»

Он отложил Тетрадь на стол и сходил налить себе чай. Когда же вернулся — обнаружил вторую запись пониже.

«Ну наконец-то. Здравствуй.»

Алёшка бы удивился… но он не удивился. Только пожал плечами: может быть, это написал какой-нибудь невидимка, присутствующий в комнате, или с ним и вовсе решила поговорить сама Тетрадь. Что тут особенного?

На всякий случай Алёшка сказал в пустоту:

— Если вы невидимый, то подайте знак! Я налью чай. И больше не входите без спроса!

Никто ему не ответил: кажется, невидимка, пишущий в Тетради, пока никто не видит — хотя это, конечно, была та ещё оказия, — был не в настроении разговаривать или пить чай.

Алёшка снова уселся в кресло, поставив огромную кружку с чаем на стол. Задрал под себя ноги, предупредив невидимку:

— Это крайне неудобно, если я вас не вижу. Так что извещайте меня, пожалуйста, как только будете появляться в квартире. Как-нибудь, чтобы я не испугался. Я буду звать вас сэр Смысл, вы не против?

Никто не был против, потому что никто не ответил. Этим Алёшка удовлетворился. И когда сэр Смысл занялся своими невидимыми делами, Алёшка Самойлов вернулся к Тетради, полностью довольный положением дел.

После второй надписи он продолжил переписку:

«Я Алёша. А как зовут вас?»

Наверняка кто-то должен был ответить?

Карандашные буковки всплыли ниже сами собой, образовав строчку гораздо ровнее той, что накарябал Алёшка.

«Я — Тетрадь. Сам ведь знаешь.»

Становилось всё интереснее.

«Рад с вами познакомиться. Могу я задать вам несколько вопросов?»

«Разумеется, пока страница не закончится. Или пока мне не надоест отвечать тебе. Только пожалуйста, не включай при мне компьютеры, и не пытайся говорить со мной рядом со взрослыми.»

Алёшка немного поковырял карандашом в носу, погрыз наконечник с ластиком, думая, что бы сперва спросить. Но прежде, чем он что-то написал, всплыли строчки:

«Имейте совесть, молодой человек! Возьмите другой карандаш, пока я не передумала. Это возмутительно!»

Спешно схватив со стола другой, более-менее чистый и целый карандаш, перепуганный Алёшка аккуратно вывел:

«Извините пожалуйста.»

Видя, что Тетрадь молчит, он задал ей первый вопрос:

«Вы ведь можете делать всё, что угодно?»

Тетрадь надолго задумалась, прежде чем ответить.

«Никто не может делать всё, что угодно, Алёша»

«Вы — волшебная тетрадь?»

«Если тебе будет легче так думать, то да. Волшебная.»

«Вы исполняете желания, да? Сегодня я нарисовал в вас девушку, и тут же её встретил. А потом нарисовал Директрису как пирата, и она превратилась в пирата. А потом…»

«Молодой человек, я не стану исполнять ваши желания, и тем более ваши хамские шалости. Я тебе не джин. Я Тетрадь.»

«А Катю вы придумали?»

«Я не способна никого придумывать. Я ведь просто Тетрадь.»

Почему-то Алёшке подумалось, что Тетрадь точно могла бы быть девчонкой. Ибо с ней совершенно невозможно было вести конструктивный диалог: она постоянно меняла тему или уклонялась от ответов на вопросы.

«А как это получается? Я рисую — и это появляется.»

«Поверь, ты когда-нибудь найдёшь ответ и на этот вопрос. Но я знаю, что тебе не нравится, когда тебе подсказывают.»

«Откуда вы это знаете? Мы знакомы?»

«Так было написано выше.»

Алёшка почесал карандашом макушку, и едва сдержался от того, чтобы снова его погрызть. Вдруг Тетрадь обидится и перестанет отвечать на вопросы? Он решил спросить прямо, и как только сформулировал вопрос, сразу же написал:

«Я могу получить всё, что угодно, только нарисовав это? Скажите, пожалуйста, это важно.»

«Ох, Алёша, у тебя ужасный почерк. Нет, всего ты получить точно не сможешь. Даже нарисовав это.»

«У меня пропала в путешествии мама. Могу ли я вернуть её?»

«Если она жива… Если ты найдёшь способ… То отыщешь её и без моей помощи».

Вчитавшись несколько раз в слова, написанные Тетрадью, Алёшка вдруг почувствовал, как сжалось его сердце. Он быстро захлопнул Тетрадь, положив её на стол и сжался в кресле. Он сидел, какое-то время глядя перед собой, и думал о том, что раньше казалось ему вещью невероятной и немыслимой.

Люди ведь… умирают. И если они умирают, они не возвращаются больше никогда и ни к кому. «Если она жива»…

А если нет?!

Раньше ему это даже в голову не приходило. Он скучал по маме, и он знал, что она где-то путешествует, но если бы кто-то сказал Алёшке, что мама его больше никогда не вернётся из своего путешествия — тот бы рассмеялся. Что за глупости! Его мама — самый сильный и самый ловкий фотограф в мире, она смогла сфотографировать льва, отдыхающего в саване! Эта фотография до сих пор была где-то в папином альбоме.

Алёшка почувствовал, как ему страшно от того, что мама может никогда не вернуться. А ведь они с папой даже не знают, где она и что с ней! А если папа и знает, то он ничего ему не говорит, просто продолжает жить дальше… От отчаяния на глаза даже слёзы навернулись, потому что Алёшка понял, насколько же он бессилен перед такой вещью, как смерть.

Он, вроде бы, видел где-то, что Смерть изображают в балахоне и с косой.

А что, если?..

Алёшке стало по-настоящему страшно. Он открыл Тетрадь на случайной странице и спешно написал:

«Простите, пожалуйста. Просто мне стало страшно. Скажите, я же могу нарисовать то, чего никогда не видел?»

«Ты делаешь это каждый раз, когда рисуешь, глупый. Что же ты хочешь нарисовать?»

«Я хочу встретиться с уважаемой Смертью. Только встретиться и задать вопрос.».

Тетрадь опять долго молчала, прежде чем написать:

«Это очень серьёзное желание, Алёша. И его не исполнить просто так. Следует заплатить какую-то определённую цену. Зачем ты хочешь поговорить с ним? Что ты хочешь спросить?»

«С ним? Смерть ведь…»

«Всё это глупости. Речевые погрешности. Смерть всегда был мужчиной. Сам можешь догадаться, почему. Но что ты хочешь узнать у него?»

«Это касается моей мамы. Я хочу спросить, не забирал ли он её.»

«Это очень опрометчиво, молодой человек. Предупреждаю: немногие, кто видел Смерть вживую, смогли после разговора с ним жить как прежде. Скажи, ты точно хочешь поговорить с ним?»

Страх будто бы тисками сдавливал Алёшку, но тот понимал, что это — самый надёжный способ узнать, жива ли его мама. Всё лучше, чем сидеть и мучить себя. Вернее, не так: лучше помучиться некоторое время, чем страдать в неведении.

«Да. Я ничего не хочу больше, чем этого».

«Я смогу это сделать. Но при одном условии, и ты поймёшь, насколько это серьёзно, когда прочитаешь его. Условие заключается в том, что, когда я исполню это — ты никогда больше не сможешь просить меня о чём-либо для самого себя. Это будет последний твой рисунок, последнее желание. Ты понимаешь это?»

Алёшка вздохнул с облегчением: в тот момент цена за страшный разговор казалась ему ничтожной. А возможно, она такой и была.

«Хорошо. Я согласен. Я ничего больше этого не хочу. Пожалуйста, дайте мне поговорить с ним.»

«Только не мямли, он не любит этого. Хочешь поговорить — нарисуй. И потом обязательно сотри его, иначе не миновать беды.»

Открыв чистый лист бумаги, Алёшка тяжело вздохнул, чувствуя обнимающий его страх. То, что он нарисует, окажется реальностью. И эта реальность может даже убить его. Или что-нибудь ещё хуже. Но если он хочет узнать, где мама… Нет, если он хочет найти её — то ни одно желание не может сравниться с этим!

Взяв толстый грифельный карандаш, Алёшка нарисовал чёрный балахон, костлявую руку и зловещий череп под капюшоном.

…В один момент за окном будто бы сгустились тучи. В комнате стало темно, повеяло могильным холодом. Корсак, никогда не трусивший, вдруг замяукал и убрался под софу. Алёшка закрыл глаза: так ему было легче. Хоть и по-прежнему страшно.

— На дно, — прохрипел посреди комнаты страшный голос, — тихо… Со дна… дико…

Посреди комнаты стоял Смерть — точно такой же, каким его изобразил в Тетради Алёшка. Ростом около двух метров, он взирал на мальчика сверху вниз пустыми глазницами старого-престарого черепа. Костяная рука сжимала длинную, тоже старую, косу.

Затем сделал глубокий вдох.

— Зачем ты, мальчик, захотел встретиться со мной? Тебе ещё рано уходить…

От рокочущего голоса его душа убегала в пятки. Алёшка, перепуганный до чёртиков, еле заставил себя заговорить:

— Простите пожалуйста! З-з-здравствуйте! Я всего лишь хотел спросить у вас… З-з-задать вам… один вопрос.

Чувствуя, как слёзы страха катятся по щекам — он ничего не мог с собой поделать! — дрожащий всем телом Алёшка спросил:

— Вы видели мою маму?! Вы встречались с ней? Самойлова Оксана Михайловна, она фотограф! Скажите, вы… вы забирали её?

— Не-е-ет, — страшно выдохнул Смерть. По спине бежали не мурашки — самый настоящий кладбищенский озноб. — Оксану я ещё не забирал. Она очень смелая…

Смерть зачем-то потянул руку вперёд, к Алёшке, и тот почувствовал, будто вот-вот умрёт от страха. Жуткая костяная ладонь всё приближалась… и наконец одними кончиками ледяных пальцев потрепала его по плечу.

— …под стать сыну…

В комнате снова было светло. Тёплый воздух постепенно наполнял квартиру, за окном светило солнце, а Алёшке казалось, что за несколько секунд он успел поседеть. Он ошеломлённо глядел перед собой туда, где стоял только что Смерть, а затем у него подкосились ноги. Он рухнул на пол, почувствовав, как предательски сильно намокли домашние шорты.

Только спустя час Алёшке кое-как удалось оклематься. Ему всё ещё было не по себе: он понимал, что впредь какое-то время Смерть будет навещать его в кошмарных снах. Однако короткий разговор с ним не был бесполезным. И Алёшка теперь твёрдо знал, что его мама жива, и Смерть пока что её не забирал. Этого было достаточно.

Он не прикасался к Тетради, пока домашние шорты, пострадавшие столь позорным образом, не оказались выстираны и подвешены в ванной. Папе можно будет сказать, что он пролил на них чай. Главное — устранить запах, который на корню губит всю дезинформацию. И тогда честь ронина Алексея Самойлова вновь будет чиста. Как и шорты.

«Если мама жива, то она где-то в том месте, которое изображает Фотография, — размышлял Алёшка. — Или недалеко от него. Фотография пришла в конверте без обратного адреса, указан был только конечный… Может быть, она скрывается от спецслужб? Или ещё что-то? Мне точно нужно найти Катю, чтобы спросить у неё про это. Но где её отыскать, если она по всему городу летать может? Точно!..»

Воодушевлённый Алёшка схватился за Тетрадь, нашёл впопыхах карандаш и рядом с нарисованной Катей за несколько минут пририсовал симпатичного лохматого пса, высунувшего язык…

Но как только он закончил, ничего не случилось. Алёшка оглядел всю квартиру, и даже на кровать и в шкаф заглянул, но нарисованного пса нигде не было. Его план состоял в том, чтобы этот пёс поработал ищейкой и по запаху нашёл Катю, но… почему же он не сбылся?

До Алёшки дошло только спустя полчаса, пока он в ожидании чудо-собаки листал Тетрадь в поисках ответов. Тетрадь ведь сказала ему: если он хочет поговорить со Смертью (или со Смертем? не разберёшь эти окончания…), то это будет его последнее желание для себя самого.

Алёшка оказался в сложном положении: он не пожалел о том, что поговорил со Смертем, и что теперь точно знал, что его мама жива, однако пожалеть об этом очень хотелось — потому что теперь Тетрадь лишилась большей части открытых ранее чудесных свойств.

И что же теперь было делать?

Пришедший с работы папа застал его за уроками, чем был, в общем-то, удовлетворён. Поинтересовался, как успехи в школе, а услышав, что хорошо, спросил, удобные ли на первом этаже окна, чтобы через них влазить в школу. Алёшке пришлось всё ему выложить: про то, что Тетрадь с Фотографией выкинули в окно, про Катю и про то, как она достала самолётик…

— Ты знал это, пап, скажи честно! — сказал ему Алёшка. — Ты знал, что Тетрадь так может? Поэтому мне подарил её?

Тетрадь действительно давным-давно подарил ему папа. Но Алёшке она не особо была нужна, пока он не пошёл в третий класс. Потом он начал регулярно носить её с собой в школу, и чем старше становился — тем больше страниц там заполнялось. Сейчас было расписано и разрисовано около трёх четвертей. Пустые страницы ещё были.

Алёшкин папа, Виктор Самойлов, услышав вопрос сына, немного опешил. Сказал, что ему нужно кое-о-чём подумать, и стал переодеваться, вылезая из своих рабочих доспехов — белой рубашки и брюк. Однако, надев домашнюю одежду, папа ничего не сказал, отправившись готовить ужин.

Ещё час прошёл в молчании. Папа, задумчивый, как никогда, жарил картошку с сыром и приправами. По квартире раздавался ароматный запах специй и сыра, но Алёшке было не до еды: он вдруг понял, что папа что-то знает про Тетрадь и её волшебные свойства.

Они заговорили лишь тогда, когда сели ужинать. Папа сказал:

— Ты ведь… только сегодня узнал про эту Тетрадь?

Алёшка признался:

— Замечал и раньше. Но я рисовал редко, потому что по большей части я писал в ней на уроках… Как-то раз нарисовал от скуки кошку, а потом точно такую же встретил на улице. Но подумал — ничего особенного, кошек ведь много.

«Интересно, а почему она в те моменты мне не отзывалась?» — подумал он.

— А что сегодня?

— Сегодня я… Нарисовал девчонку с голубыми волосами. И тут же встретил её на улице: она помогла мне спасти Тетрадь. А ещё нарисовал одной девочке специальные ботинки, чтобы она не опаздывала…

— И ты нисколько не удивлён?

— Не знаю. Удивлён, наверное, — сказал Алёшка неуверенно. — Но, по правде, чему тут удивляться, раз она так умеет…

Папа рассмеялся.

— И то верно, сын! Чему удивляться!

Алёшка обрадовался тому, что папа наконец стал не слишком серьёзным, и вышел из своей мрачной задумчивости. Обрадовавшись, он ляпнул, не подумав:

— А ещё я узнал, что с мамой всё в порядке!..

Улыбка тут же сошла с папиного лица, и Алёшка пожалел о сказанном. Но всё же продолжил — уже не так радостно:

— Я подумал, что с помощью Тетради я смогу найти её… и вернуть. Скажи, у меня ведь получится?

— Как ты это узнал, Алёша? — спросил папа негромко.

Тут Алёшка замолчал, потому что ему казалось страшным выкладывать папе о том, что случилось. О том, что он говорил со Смертем, и о том, что вследствие этого Тетрадь теперь не желает воплощать его рисунки.

— Ааа… — Алёшка раскрыл рот, не зная, что соврать. — Я п-просто…

— Не надо искать маму, договорились? — сказал папа серьёзно. — Не делай этого пожалуйста.

— Почему?

Отложив вилку в сторону, папа скрестил пальцы рук.

— Я сам пытался, Алёша. Я правда пытался искать маму с помощью Тетради. Но это очень опасно.

— Ты искал маму?! — ахнул Алёшка.

— Да, — кивнул папа. — И один раз даже чуть не погиб. Не стану тебе рассказывать, откуда я получил Тетрадь. Это что-то вроде тайны. Но я знал, как ей пользоваться. И когда твоя мама бесследно исчезла, я взял длительный отпуск на работе, тебя отправил на попечение тёте Ире, а сам отправился искать маму.

Алёшка подумал о том, что ничегошеньки подобного не помнит, но папу решил не перебивать — ему было интересно.

— Я не могу тебе рассказать всего, Алёша, но есть те, кто жизнь готов отдать за то, чтобы расписаться в такой Тетради, и ни за что нельзя, чтобы она попала к ним в руки. Я пытался бороться с ними, но чем ближе подходил к разгадке, тем чаще понимал, что могу погибнуть. И однажды мне сказали: остановись. Не оставляй своего сына сиротой. Ради тебя я прекратил поиски, Алёша, — отец тяжело вздохнул. Кажется, ему непросто было рассказывать подобное.

— Люди… Нет, те, кто охотятся за этой Тетрадью, очень могущественны. Они преследовали меня, поэтому мне пришлось использовать Последнее Желание. Это когда ты хочешь воплотить в жизнь что-то настолько серьёзное, что повторять это ни за что нельзя. Я с помощью Тетради отмотал время на целый месяц назад. Обычно она позволяла мне возвращаться на две-три минуты, максимум на десять… Однако месяц — это очень серьёзно. Больше я Тетрадью пользоваться не мог, доверить её ещё кому-то — тем более. Я решил отдать её тебе, под учёбу, предварительно стёр со страниц всё, что когда-либо рисовал.

— А кто за ней охотится? — тихо спросил Алёшка, волнуясь. — Какие-то спецслужбы?

Он от кого-то слышал, что от спецслужб всегда одни лишь беды. И от иностранцев. Но Алёшка никогда особо в это не верил.

— Нет, Алёша, не спецслужбы… Впрочем, так их тоже можно назвать. Тебе в любом случае стоит держаться подальше от людей, которые знают о свойствах Тетради.

— Но почему ты раньше мне не рассказывал об этом?!

— Алёша, я хотел забыть! Забыть про всё, что со мной случилось из-за Тетради! Я надеялся, что с тобой никогда такого не произойдёт, но вышло так, что и ты открыл её настоящую силу…

— Давай я отдам её тебе, если хочешь, — предложил Алёшка негромко.

Ему не хотелось этого, но расстраивать папу и заставлять беспокоиться ему хотелось ещё меньше. Чудеса чудесами, но если за тебя волнуются — это совершенно не чудесно. На удивление (и к его облегчению), папа покачал головой.

— Уже нельзя, Алёша. Тетрадь помнит того, кто её присвоил, и забывает тех, кто отрёкся и всё из неё стёр. Она теперь постоянно будет с тобой, потому что ты понял её истинную силу и поверил в неё.

— Тогда я буду осторожен, папа! — пообещал Алёшка, изо всех сил веря в то, что говорит. — Я не буду ей пользоваться, если не хочешь!

— Всё равно, будешь или не будешь… Человека, владеющего Тетрадью, так или иначе окружают вещи невероятные и обыденные одновременно.

— Так… что же мне тогда делать?

— То, что ты пообещал мне выше. Пожалуйста, будь осторожен. Ты у меня парень ответственный, и вообще соображаешь. Не используй Тетрадь во зло — это очень плохо кончается. Всегда. Для всех. И для тебя в особенности. Пакостей она тоже не приемлет. Никому не давай ей пользоваться и сторонись тех, кто её ищет.

— А что делать, — задал Алёшка уже давно интересующий его вопрос, — когда страницы закончатся, и нарисовать ничего будет нельзя?

— Экономь место, чтобы этого подольше не случилось. Стирай то, что уже не нужно — только не сотри случайно того, кого оживил. Ничего нельзя нарисовать дважды одним и тем же. Когда Тетрадь состарится, её нужно будет сжечь.

— Что значит — состарится?

— Не могу объяснить. Сам увидишь, если придёт время. Ну, ты доел? Давай сюда тарелку…

* * *

Алёшка долго не мог уснуть, размышляя о том, что сказал ему папа. Ворочался, смял всю постель — даже вставать и поправлять пришлось. А когда, наконец, уснул, то проснулся уже во сне.

В лицо ему дул лёгкий ветер, пахнущий голубовато-белым. Сам он сидел на спине огромного жёлтого кита. Это был Гленарвал — самый мудрый кит из всех, которых встречал Алёшка (он видел только одного). Гленарвал обитал в его снах и говорил зачастую очень мудрые вещи, которые самому Алёшке в голову никак не взбредали. Неудобство разговоров с ним было в том, что разговаривать приходилось на китовьем. К счастью, Алёшка Самойлов этот причудливый язык знал в совершенстве.

Пока Гленарвал медленно плыл сквозь океан из плотных, словно пух, облаков, Алёшка издавал странные, певучие звуки — рассказывал ему, что произошло за день, руками упёршись в жёсткую лимонную кожу.

«…папа говорит, чтобы я не искал маму, потому что сам он пытался, но у него не вышло. А я хочу попробовать! Я очень, очень хочу найти маму и вернуть её к нам. Я, наверное, ещё никогда и ничего так не хотел. Ты веришь, дружище? И я не знаю, что мне теперь делать, как поступить? Я не хочу, чтобы папа тревожился за меня, но и валять дурака, пока могу что-то делать, тоже не хочу. Вдруг маме нужна моя помощь? Да, я узнал, что она жива, но это же не значит, что с ней всё хорошо… Дружище, ты случайно не знаешь, как можно найти человека, если не знаешь, где он?»

Гленарвал, любивший, когда его называют «дружищем» (многие киты это очень любили) раскрыл свою гигантскую пасть и начал отвечать. Только разница между его и Алёшкиным голосами была как между клаксоном от детского велосипеда и пароходным гудком. Так что отдельные части разобрать было сложно.

«Ты ведь сказал, что не будешь искать твою маму с помощью Тетради. Потому что Тетрадь… вещь волшебная, а значит, опасная. Но если ты будешь искать твою маму без Тетради?»

«Нет, дружище, я просто сказал ему, что не буду искать. И я не люблю какие-то словесные недомолвки… Это как-то совсем нечестно по отношению к нему, понимаешь? Он всё-таки переживает.»

Гленарвал помолчал какое-то время. Может быть, размышлял, а может, проходил через зону облачной турбулентности — жёлтым китам в такие периоды говорить было сложно, потому что воздух двигался в обратную сторону и не доносил их мысли как нужно. Но когда он заговорил, то спросил следующее:

«Сколько тебе уже лет?»

«Четырнадцать», — пропел Алёшка неуверенно.

«Ты почти настоящий взрослый. Так что, думаю, ты можешь попробовать поискать твою маму. Но без Тетради. Если твоему папе грозила опасность именно из-за неё, то именно в Тетради дело. Если без неё — тебе будет нечего бояться.».

«И правда! — согласился Алёшка по-китовьи. — Спасибо, дружище! Только как мне найти маму без Тетради?»

«Поверь мне, способы найдутся…»

Какое-то время они плыли в молчании: Алёшка, выбросив неприятные мысли из головы, подставил лицо свежему голубому ветру. На небосводе сияло солнце, впереди и внизу плыли облака, и не верилось, что где-то есть настоящий мир со школами, уроками, вредным Аристархом Георгиевичем…

Неожиданно что-то зазвенело.

Звук становился всё громче, пока не стал оглушительным. Из ниоткуда появилось множество огромных цепей: с угрожающим лязгом они сыпались сверху и неслись, прорезая облачный покров то тут, то там. Перепуганный Алёшка вскочил на ноги.

«Это ещё что?!» — пропел он, перекрикивая заполонивший тишину лязг.

Гленарвал не ответил: наверное, и сам не знал. Он принялся маневрировать между цепями, но это становилось всё сложнее, потому что цепей всё прибавлялось. Можно было проснуться — Алёшке это было бы легче лёгкого. Вот только что тогда станет с Гленарвалом? Сколько Алёшка себя помнил, он никогда не оставлял его в опасности во сне. Да и в целом, его сны редко показывали ему опасность…

— Что же делать… — он не слышал даже собственного голоса. Цепей становилось всё больше, они окутали небо крепкой стальной паутиной. Солнца было почти не видно: на нём сошёлся звенящий узел. Ещё немного, и Гленарвал не сможет лететь вперёд…

— Чего стоишь?! — крикнул кто-то и пронёсся мимо него. Алёшка не успел его разглядеть, увидел только чёрную куртку да сияющие подошвы ботинок: невысокий незнакомец взлетел вверх и, сжимая что-то в руке, легко рассёк одну из цепей. Распавшись надвое, та растворилась в воздухе.

«Ты тоже так можешь! — пропел Гленарвал. — Придумай что-то, чтобы разрезать узел!».

Алёшка сразу подумал о чём-то остром: о ноже, красивом мече или хотя бы штыке каком-нибудь… Но первым, что оказалось у него в руках, была Тетрадь. Нисколько не острая, но наверняка обладающая всё теми же свойствами.

«Я обещал папе не искать с её помощью маму, — подумал Алёшка, — но про пользование разговора не было!».

Стоило ему раскрыть Тетрадь, как страницы сами перелистнулись на то место, где была нарисована Катя.

— Помочь?

Взлетев на своём скейтборде вверх, Катя оставила за собой полосу радужного дыма: он рассекал цепи по правой стороне, словно росчерк разноцветной ручки, или нескольких карандашей, сжатых в одной руке. Алёшка перелистнул дальше — и позади него появилась в пиратском наряде Директриса.

— Обычно я сделала бы вам выговор, молодой человек, — грозно произнесла она, сверкая одним глазом, — но здесь, судя по всему, бой, а значит, абордаж неминуем! Неси меня, Фарватер!

— Фар-р-рватер, Фар-р-рватер!!!

Попугай Директрисы — во сне принявший исполинские размеры — подхватил свою хозяйку за воротник плаща. Та выхватила саблю, висевшую в ножнах на поясе, и скомандовала:

— Вперёд!

В отличие от Кати, улетев на левую сторону, она принялась со звоном кромсать одну цепь за другой. Страницы Тетради в руках Алёшки тем временем перелистнулись сами — туда, где был Биг Бен с пустым циферблатом.

— Именем магистра времени К. Шестнадцатого, — величественно сказала Женя К., по-прежнему одетая в школьную форму, но держащая в руках золотой посох с часами и стрелками на макушке, — я обращаю поток времени вспять!

Раздался среди общего шума, лязга, шипения и грохота звон колокола — и цепи, лежащие впереди, снова начали движение, но теперь в обратную сторону. Женя К., по-видимому, не став их разрезать (потому что ей было нечем) возвращала их в прежнее состояние с помощью своих Часов.

Алёшка огляделся по сторонам, но таинственный первый человек, появившийся раньше всех, теперь бесследно исчез.

…Вскоре остался лишь один плотный узел из цепей впереди, точно расположившийся на месте солнца и заслонив его. Его было не пробить ни Катиным радужным туманом, ни саблей Директрисы… Перелистнув Тетрадь ещё раз, Алёшка попал на страницу с Десяточками.

— Разойдись!!!

Мощно хлопая подошвами по крепкой жёлтой коже Гленарвала, Вода взяла разгон, оттолкнулась и взлетела вперёд… но разгона оказалось недостаточно и она теряла скорость.

— Женя, замедли время! — сказал Алёшка.

Вытянув посох в сторону Воды, Женя К. сделала так, чтобы она падала как можно медленнее, и было время что-нибудь придумать.

— Фарватер! — приказала Директриса. — Хватай несносную барышню со скейтбордом за спину!

— А неплохая идея, Маргарита Викторовна! — сказала Катя, снова вставая на скейтборд. Тот зашипел, извергая из-под себя разноцветный туман: готовился ко взлёту. Огромный зелёный Фарватер, подлетев сзади, схватился за Катины плечи некрасивыми когтистыми лапами. — Так долетим?

— Должны долететь! — сказал Алёшка, поняв, что они задумали. — Три, два, один… Старт!

Набрав крейсерскую скорость, Катя рванула вперёд под какую-то гиперактивную музыку, звучащую будто бы отовсюду; неистово машущий крыльями Фарватер помог ей набрать высоту. Долетев до Воды, Катя подтолкнула её вперёд, и вместе они понеслись на узел из цепей…

От удара подошвами Десяточек цепной узел затрещал и раскололся. Расцепившись, цепь, будто змеи, на миг замерли в пространстве, а затем рухнули куда-то вниз, в облака, без следа исчезнув.

…Алёшка так обрадовался этому, что случайно проснулся.

На часах было четыре утра, за окном ещё даже светать не начало. Вскочивший на кровати при пробуждении, Алёшка непонимающе дышал. Глаза ещё хранили остатки красоты и ярких красок, ладони будто мгновение назад оторвались от немного шершавой жёлтой кожи Гленарвала.

Но что это были за цепи? Раньше в его снах никогда не появлялось ничего подобного. Кто их натворил, и кто был тот незнакомый человек, кто пришёл на помощь первым?

Рука инстинктивно потянулась к Тетради, лежащей на столике возле кровати. Без всяких мыслей Алёшка принялся её перелистывать, пока не обнаружил на одном из разворотов то, что он никогда не рисовал.

На часть записей с уроков русского кто-то будто бы пролил темнейшие чернила из всех. Клякса расползлась ровно, а на ней, словно белым мелком, были нарисованы те цепи, что только что видел во сне Алёшка. Цепями окружены два глаза без лица, смотрящие из черноты зло и угрожающе. Принадлежавшие то ли зверю, то ли человеку, глаза были злыми, страшными, но всё равно почему-то красивыми. Наверное, потому что нарисовать такие глаза было непросто. Неужели, сама Тетрадь наколдовала в себе подобное? От таинственного рисунка веяло неясным злом. И Алёшка мог поклясться, что никогда его раньше не видел там, где он сейчас был.

Перелистнув страницу, он написал прямо под несколькими английскими предлогами:

«Простите, это вы нарисовали те глаза на предыдущей странице?»

Тетрадь ответила не сразу:

«Т е н е б р и с»

Почесав голову, Алёшка спросил:

«Что это? Что это такое?»

Он прождал целый час, но Тетрадь больше ничего не отвечала. Похоже, подумал Алёшка, эти нарисованные непонятно чем глаза — и есть Тенебрис.

Кто бы это ни был.

Наутро Алёшка сцепил две страницы с Тенебрисом тугой скрепкой, чтобы Тетрадь лишний раз на него не перелистывалась. Пока они с папой завтракали, он всё думал о том, что ему приснилось. Сны, конечно, случались у него и раньше, и даже почудеснее этого, вот только в них никогда так открыто не вторгались незнакомцы. Причём совершенно неведанные незнакомцы! Окончательно убедившись, что понятия не имеет, кто этот человек, Алёшка сказал себе: они совершенно точно незнакомы, значит и думать тут не о чем. И он принялся думать о Кате.

Почему-то теперь те полчаса, за которые они познакомились, представлялись ему блаженными, а Катя — самой классной девушкой из всех, что ему знакомы. Голубые волосы и наушники, нет, ну бывает же! Ну и летающий на радуге скейтборд тоже неплохо дополняет образ. Прямо как Женькины Часы. И когда папа, попрощавшись, ушёл на работу, а Алёшка принялся собирать портфель, было решено: Катю следует найти. Хотя бы потому что её облака есть на Фотографии. А значит, она, возможно, пролетала над тем местом, где была его мама.

Вот только как её найти?

Учится ли она в той же школе, или просто мимо пролетала? Нет, помотал головой сам себе Алёшка, накидывая куртку, он бы точно заметил девушку с голубыми волосами в школьных коридорах. Да и неизвестно, была ли она вообще где-нибудь до того, как он её нарисовал. Это Алёшку всерьёз обеспокоило. Если это правда так, и Катя появилась рядом со школой только из-за того, что ему приспичило порисовать на уроке — не значит ли это, что он несёт за неё ответственность, как её создатель? Алёшку аж в дрожь бросило.

«Надеюсь, ей хотя бы есть, где жить…».

В квартире было тихо. Корсак мирно спал на софе, а невидимый сэр Смысл не издавал ни звука. Вполне возможно, что он ушёл даже раньше папы и неизвестно, когда вернётся. Главное, чтобы не стоял под дверью слишком долго, а то замёрзнет. На всякий случай попрощавшись с ним, Алёшка покинул квартиру.

На улице в свежем небе толпились растерянные облака, до сих пор неспособные решить, в какую им сторону двигаться. Прокладывая себе путь в школу, Алёшка размышлял о Тетради, лежащей среди учебников в портфеле.

Несмотря на то, что за вчерашний день с ним произошло много странностей и необычностей, вопросы в голове роились сплошь насущные: будет ли сегодня контрольная по физике, к которой он совершенно не готов, хоть и читал параграфы? что за Тенебрис, и откуда он взялся в Тетради, и как проник в его сны? снилось ли остальным — Кате, Жене К., Воде — то же самое, что и ему? Если да, то и Директрисе снилось то же. А это по-настоящему странно.

Во всяком случае, Алёшка мудро решил пока что ничего не предпринимать на этот счёт и стараться как-нибудь найти Катю. Может быть, оставит в небе разноцветные облака, и снова появится… Почти что замечтавшись, Алёшка неожиданно понял, что опять стоит на месте и смотрит в небо. Повертев головой по сторонам, он заметил дремлющего на деревянной скамейке бегемота.

Настоящего бегемота — большого и храпящего. Огромное серое пузо его вздымалось и опускалось в такт дыханию, а пасть с тупыми клычками была раскрыта, и издавала храпение.

Почесав затылок, Алёшка подошёл к нему (в нос ударил несильный запах йода и чего-то ещё — от бегемотов всегда так пахло) и хлопнул рукой по серому боку, покрытому жёсткой кожей:

— Наташа! Ну-ка вставай!

Издав зевательный стон, бегемот стремительно уменьшился в размерах и превратился в Наташу — пухленькую Алёшкину одноклассницу в синеньком пуховике.

Наташа Гиппотамова была не очень красивой, не слишком-то хорошо училась, часто ленилась что дома, что на уроках, а когда ещё и не высыпалась — а не высыпалась она довольно часто, — то и вовсе имела вредную привычку превращаться в огромного бегемота и засыпать, вне зависимости от места, где находится. То, что Наташа была ленивой, пожалуй, лучше всего её описывало. А ещё она не любила читать книжки.

— Аааа, Самойлов… — Наташа ещё раз зевнула, поёрзав на скамейке. — Ну чего…

Сказала она это настолько недовольно, что получилось «чиво-а».

— Опоздаешь, — сказал Алёшка. Не то, чтобы его это всерьёз беспокоило, но что-то подсказало помочь Наташе. Он и помог.

Наташа поднялась, взяла портфель, немного неуклюже надела его за спину, попрыгала на месте, поправляя лямки, и взялась за них толстыми пальцами рук.

— Не хочу в школу, — сказала она негромко и недовольно, отправившись в путь.

— Людей распугаешь, — сказал ей Алёшка, догнав. — Дома была бы бегемотом сколько влезет, а на улице-то чего…

— Я тебе сейчас за бегемота!.. — ощетинилась Наташа, решив обидеться, и Алёшка послушно замолчал.

В детстве папа рассказывал ему, что на самом деле все бегемоты считают себя очень лёгкими и изящными. Но признают в то же время, что ленивы. Спорить с ними желающих мало, но правду видят все… кроме самих бегемотов.

— Я не могла дома.

— Снова не выспалась? — участливо спросил Алёшка.

Наташа сморщила нос.

— Родители опять кричались, — пожаловалась она. — Не могла уснуть.

— Ну тогда это уважительная причина, да?

— Нет. Математику из-за этого не простят.

— А ты сделала?

— Сам-то как думаешь… Ну и всё равно. Пусть ещё одна двойка будет, — вздохнула Наташа с отчаянным фатализмом в голосе. Алёшке стало действительно жаль её. Родители Наташи ругались даже тогда, когда вместе оказывались на собрании, — страшно представить, что происходило у них дома. Кажется, у каждого из них был разный взгляд на воспитание дочери, а сама Наташа вовсе не хотела воспитываться.

— Я дам тебе списать, — сказал Алёшка. — Я вчера сделал.

— А у тебя правильно? А то я помню, как в прошлый раз…

— На этот раз правильно. У меня папа проверял.

На одной из перемен к нему неожиданно подошла Женя, до этого болтавшая с подругами.

— Снегирь, ты мне ничего рассказать не хочешь?

Алёшка внутренне напрягся: он знал, что кое-про-что должен ей рассказать, но надеялся, что странный цветастый сон привиделся только ему.

— Смотря, что ты хочешь от меня услышать.

— Мне ведь не одной это снилось, да? Все эти киты, цепи, Тетради… Признавайся. Это ты натворил.

— С чего вдруг?! — опешил Алёшка.

Он был искренне уверен, что, хоть он и был замешан в этой странной баталии, но никак не являлся её зачинщиком.

— Как бы я, по-твоему, сделал такое? — спросил он негромко, оглядевшись по сторонам, чтобы их не подслушали.

Женя К. пожала плечами.

— Как — не имеет значения. Ведь принцип работы Часов я тоже не очень понимаю, но мне и не нужно, чтобы ими пользоваться… Так это всё-таки был ты?

— Нет! — Алёшка помотал головой. — Мне тоже всё это снилось, но я, честное слово, ничего не делал! Мы с Гленарвалом просто говорили, а потом появились эти цепи…

Женя почесала голову.

— А если бы это всё был ты — было бы проще…

В этот день с ним не случилось ничего не обычного, кроме одной вещи: ночью, когда Алёшка лёг спать, ему приснилось, что он идёт по пустому школьному холлу.

За окном — непроглядная темень, но от неё по какой-то причине становилось не жутко, а спокойно. Сверху доносились мелодичные звуки пианино, значит, в школе, наверное, кто-то ещё оставался. Ведомый странным чувством, Алёшка зашёл в один из классов, где горел свет. В классе никого не было, но возле доски стоял человек — тот самый незнакомец в чёрном! — будто бы приклеенный подошвами к потолку. Даже чёрные волосы свисали вниз.

Алёшку он, кажется, ждал, потому что смотрел на него с самого начала.

— Здравствуйте, — осторожно поприветствовал его Алёшка.

Выражение лица незнакомца не изменилось. Он явно хотел что-то Алёшке сказать, но почему же не спешил?

— А вам удобно… стоять на потолке?

«Может быть, он как какой-нибудь Человек-Паук… Или у него специальные подошвы?»

По привычке, Алёшка не очень сильно удивлялся. И из вежливости старался не показывать, что удивлён. Впрочем, вежливости тут было вполовину, — а вторая половина состояла из нежелания показать собственную непросвещённость. Как ни крути, в силу возраста выпендрёжности в Алёшке хватало. Даже во сне, но пусть знает, с кем имеет дело!

— Тенебрис, — сказал, наконец, ему юноша. — Ты ведь знаешь это имя?

Алёшка неуверенно покачал головой.

— В Тетради было написано. Но кто это — я не знаю.

— Не позволяй ему рисовать и писать в Тетради, — сказал юноша серьёзно.

— Да я и не позволял! Он сделал это сам, после того сна…

Длинная рука в чёрном потянулась к Алёшке, и указательный палец упречно ткнулся ему в лоб.

— Ты цепи видел?

Алёшка кивнул.

— Значит, это и правда были вы тогда?

Юноша кивнул и протянул руку для слегка неудобного рукопожатия.

— Алексей, — представился Алёшка.

— Меня Паша звать, — сказал юноша.

— Странно, что вы не лысый, — зачем-то озвучил Алёшка свою мысль. Незнакомец не совсем её понял.

— Почему?

— Не знаю, вам бы пошло, наверное.

— Давай на «ты», я не намного тебя старше, — сказал Паша. Он постоянно хмурился, как будто вечно был чем-то недоволен. И Алёшка, наконец, вспомнил, что у него есть масса к нему вопросов.

— Паша, раз уж ты тут, расскажи, что ты делал в моём сне? И что делаешь здесь? И кто ты вообще? И как мне тебя найти там?

Паша почесал заднюю сторону шеи, оглядываясь по сторонам в поисках ответов или слов для них. Не нашёл.

— В общем… Объяснять очень долго.

— Хочешь — время остановлю, — сказал Алёшка настойчиво. — Одна моя подруга умеет. Я хочу знать, что за цепи это были.

— Это был Тенебрис. Когда в твоём сне появляются эти цепи, тебе нужно как можно быстрее их разрезать и проснуться. Если ты их видишь — значит, Тенебрис захватил твоё тело.

— Моё тело?! — ужаснулся Алёшка. — Пока я сплю, что ли?!

— Ага.

— Но зачем ему…

— А сам не догадываешься? Он ищет твою Тетрадь. И если Тенебрис в ней вдоволь нарисуется, то самые мерзкие его фантазии твоей рукой воплотятся в реальность.

Алёшку слегка передёрнуло.

— Он… получается, злой?

— Да, Алексей. Очень злой, если говорить простыми словами, он почти что тьма в чистом виде.

— И он охотится за Тетрадью? — на всякий случай уточнил Алёшка, хотя уже и сам знал, что это так.

Паша неопределённо взглянул в тёмное окно, скрестив руки на груди.

— Есть не только Тетрадь. Есть много других вещей, которые могут воплотить желаемое в действительное. Но Тетрадь — это, скажем так, наиболее физическое воплощение, чем, например, Время или сны.

— Время разве может воплощать желаемое?

— А Тетрадь сама может воплотить то, что ты захочешь? — вопросом на вопрос ответил Паша.

— Ну если я нарисую — то воплотит.

— Вот и со Временем так же.

Алёшка потоптался с ноги на ногу, не зная, какой вопрос задать следующим. Присел на парту — всё равно здесь не было ни одного учителя, чтобы осудить его за это.

— А ты, Паша, кто?

— А ты уверен, что хочешь знать? — спросил Паша почему-то. Такие вопросы Алёшке никогда не нравились: он был уверен, что, раз спрашивает, значит, точно хочет знать. А вопросы сеяли сомнения.

— Меня в Тетради нарисовал когда-то твой папа. Собственно, он просто черкался и начеркал чёрного человечка… Получился я.

— Погоди-ка. Папа ведь говорил, что всё из Тетради стёр…

На это Паша почему-то не ответил, мрачно взглянув на Алёшку.

За тёмными окнами послышался угрожающий лязг, от которого Паша вздрогнул. Но с потолка не спрыгнул: подбежав прямо по лампам к Алёшке, он замахнулся, быстро сказав:

— Это Тенебрис! Тебе нужно проснуться!!!

И отвесил ему хлёсткую пощёчину.

Первой Алёшкиной мыслью наутро было, конечно же, рассказать про Тенебриса папе. Всё-таки, если это злое существо охотится за Тетрадью (даже от скрепленных страниц Алёшке было странным образом не по себе), то папа — первый путь к решению проблемы. Ведь если Алёшка начнёт лунатить и во сне что-то писать в Тетради, только папа будет рядом, чтобы остановить его. Вот только, хорошо поразмыслив, Алёшка понял, что ему не хочется ничего говорить.

Он сказал достаточно, чтобы понять папино к этому отношение: он изо всех сил старался забыть про всё, что связано с Тетрадью, и уберечь Алёшку от бед, даже если для этого придётся отказаться от поисков мамы. Если он сейчас узнает о том, что Алёшке угрожает Тенебрис, то только разволновался бы попусту.

Дождавшись, пока папа уйдёт на работу, Алёшка раскрыл Тетрадь и написал на одной из страниц:

«Доброе утро»

Тетрадь ответила спустя время:

«В окно глянь, вежливый ты наш»

Заинтересованный Алёшка выглянул в кухонное окно. Снаружи всё, вроде бы, было как обычно… пока он не посмотрел на небо. В вышине кружила стая огромных, величиной с небольшую машину, ворон, сыплющих на землю свои большие перья.

Алёшку пробрала дрожь. Он почти что привык к чудесам, но не привык к тем, что выглядели настолько угрожающе и настолько масштабно.

— Что мне делать? — спросил он осипшим голосом, чувствуя, как дрожат руки.

Тетрадь его, конечно же, не слышала, поэтому свой вопрос он торопливо в ней написал. Рука дрожала, поэтому почерк был корявее обычного.

«Может быть, подождать, пока их собьёт кто-нибудь… Нет, кто их вообще может сбить, они же большие, и пожарная машина не достанет… Может, разлетятся сами как-нибудь?..».

Тетрадь утешать его не спешила.

«Если ничего не сделать, то скоро они начнут хватать людей с земли».

«Вороны же не плотоядные!».

«Вороны нет, а вот высота вкупе с притяжением ещё как плотоядна».

«Но откуда они кто это сделал почему они такие огромные?».

«У тебя вряд ли есть время над этим задумываться. Ты ведь не хочешь, чтобы по пути на работу твоего папу схватила такая ворона?»

Алёшка понял, что не хочет. Совершенно не хочет! Он хочет, чтобы папа, как обычно, вернулся домой к ужину. И чтобы у него как можно больше вещей складывались хорошо. А вороны в небе грозили помешать этому. Одна из них уже спикировала на крышу многоэтажки неподалёку, и принялась когтями мучить телевизионную антенну.

Тетрадь тем временем писала:

«У тебя есть возможность прогнать их. Главное — дай волю воображению».

«Мне страшно».

Написав это, Алёшка наконец понял, что ему действительно страшно. Настолько, что пишущие в Тетради руки дрожат. Как он будет один сражаться против стаи огромных ворон на неимоверной высоте?!

«У тебя же есть я».

«Но мне же нельзя ничего рисовать для себя помнишь?»

«Молодой человек, не забывай про запятые, иначе я перестану тебе отвечать. Для себя и своей выгоды — не можешь, но ведь сейчас ты рисуешь, чтобы защитить других?».

Алёшка ни секунды не был уверен в том, что делает. Он, взбегая по ступенькам к чердаку, ведущему на крышу дома, перебирал в уме варианты. Можно нарисовать военный истребитель, который расстреляет всех ворон, вот только он вряд ли смог бы управлять настоящим самолётом. Должно быть что-то, что прогонит всех ворон разом, или хотя бы просто всех…

На крыше сидела белая кошка.

Как только Алёшка подошёл, она обернулась, взглянув на него парой больших и красивых глаз небесно-голубого цвета.

— Здравствуйте…

— Пр-р-риветствую, — тут же отозвался кот, не раскрывая рта. Потому что кошачья пасть, как думалось Алёшке, совершенно не подходила для человеческой речи. Но как же он тогда говорил?

— Ого, вы можете разговаривать! — удивился он, на всякий случай обращаясь к коту на «вы». Если бы белый кот умел — он бы, наверное, рассмеялся.

— Ну сам посуди: на что вообще годится книжка, если в ней нет ни одного говорящего кота?

Алёшка не очень понял, про какую именно книжку он говорит, но решил, что сейчас не до этого. Ведь стая огромных ворон кружила сейчас над городом, распугивая людей — а у Алёшки в руках был способ остановить их!

— Скажите, вы можете разогнать этих ворон в небе?

— Ах, если бы у меня были крылья, молодой человек, — тягостно вздохнул кот, возвращая взгляд небесно-голубых глаз к чернопёрой стае. — Клянусь честью, я бы задал трёпку этим подлым птицам!

Что-то шевельнулось в голове Алёшки и он раскрыл Тетрадь. Достал заранее взятый карандаш из кармана и по-быстрому набросал сидящего на краю крыши кота. Немного подумал, радостно хихикнул, и нарисовал ещё трёх котов рядом с ним.

Каждому из них он пририсовал небольшие крылья. Наверное, этого могло быть достаточно — но Алёшка, увлёкшись, пририсовал котам ещё и по шляпе с пером, по голубой накидке и по шпаге.

Сверху подписал над каждым, кого как зовут:

«Котос, Муртос, Мяумис и Муртаньян».

Коты-мушкетёры не только получились точь-в-точь такими, каких он изобразил в Тетради, но ещё и серьёзно приобрели в размерах. Помимо этого каждый из них встал на задние лапы (в сапогах со шпорами, между прочим). Ростом они были чуть ниже Алёшки.

— Мурмяу, друзья! — взметнул шпагу вверх Муртаньян. — Разгоним этих чёртовых созданий во имя всего хорошего в этой жизни! Мяу за всех!

— И мур за одного! — ответили его друзья.

Расправив крылья, взлетел вверх Котос. За ним, немного неуклюже покачиваясь, поднялся в воздух Муртос, но здорово набрал скорость. Мяумис взвился вверх изящно и грациозно, налету вынимая с пояса шпагу. Оставшийся на крыше Муртаньян — первый кот из встреченных Алёшкой — обратил взгляд на мальчика.

— У вас прекрасное воображение, молодой человек. Берегите это в себе.

Неловко улыбнувшись, Алёшка показал Тетрадь, сжатую в руках:

— Если бы не эта штука…

Не став больше возражать, Муртаньян взмахнул крыльями, согнул колени и воспарил в небо.

Врезавшись в вороний строй, кошкетёры, яростно шипя и рыча, начали махать шпагами направо и налево. Алёшка завороженно следил, как фехтует Мяумис, легко избегая вражеских клювов и когтей, как Котос отражает атаки сразу трёх противников, как Муртос, оседлав одну из ворон, что-то кричит своим товарищам, поражая то одну, то другую ворону острой шпагой. Огромные создания сначала попытались дать отпор и задавить кошкетёров количеством: каркая на весь город, они кидались перьями, стремились пронзить клювом или поцарапать острым когтем. Но кошкетёров, стоящих хвост к хвосту, было не сломить. Отважно отражая вороньи нападки, они царапались и кусались там, где не доставало острие шпаги, так что вскоре трусливые вороны предприняли попытку отступления. Воодушевившись, кошкетёры погнались за ними. Удаляясь от города, они всё уменьшались, превращаясь в маленькие точки в очищенном от гадких птиц небе. И, глядя им вслед, Алёшка всё ещё слышал кошачьи возгласы:

— Мяу за всех! И мур за одного!

Пернатая туша огромной вороны шлёпнулась на каменный пол перед огромным зеркалом. В Тёмном Зале воцарилась мрачная тишина. Длилась она до тех пор, пока не раздался еле слышный лязг цепей.

Перед зеркалом стояла высокая женщина, одетая в узкое чёрное платье. Лицо её было худым и бледным, и, хоть мрачный макияж и пытался это скрыть, оно кое-где треснуло морщинами. Волосы женщины были стянуты в тугой пучок на затылке. Из пучка торчало две перекрещенных стрелы.

— Вальхалла… — глаза Тенебриса появились в тёмном зеркале, которое ничего на свете не отражало. — Ты не справилась…

Женщина покорно склонила голову.

— Это была лишь часть моего плана, тёмный владыка. И заключалась она в том, чтобы найти владельца Тетради. Теперь я точно знаю, где примерно он живёт.

— И как же ты это выяснила? — спросил Тенебрис вкрадчиво. — Твоих ворон прогнали, а владелец Тетради так и не показался…

— Да, они потерпели поражение. Но им удалось захватить одно из Созданий. От него мы и выясним, где живёт Владелец.

Какое-то время помолчав, Тенебрис произнёс:

— Тетрадью владеет мальчишка. Я видел его лицо. Я смог завладеть его телом на какое-то время, оцепив его сон. Он слишком добр и мягок, так что там зацепиться не за что. К тому же, к нему всегда кто-то приходит на помощь. Но вне сна забрать у него Тетрадь просто. Он трусоват, слаб и мягкосердечен. Сделай это, Вальхалла. Принеси мне Тетрадь и тогда я дам тебе то, о чём ты просишь. Вернее, ты сама сможешь себе это забрать.

— Вечная молодость… — мечтательно прошептала Вальхалла, с восхищением смотря в зеркало, но видя не себя, и даже не два устрашающих глаза Тенебриса. — Вечная красота…

 — Да, Вальхалла. Вечная красота.

С этими словами, потонувшими в темноте, два глаза закрылись, и снова послышался лязг цепей — но на этот раз медленно затихающий. Женщина осталась в зале одна — с зеркалом, которое ничего не отражало.

Воодушевлённая Вальхалла подошла к одной из решёток: за ней сидел кот в пыльной и рваной синей накидке, в сапогах, с двумя потрёпанными крыльями за спиной. Поцарапанный, израненный, но всё ещё сохранивший остатки гордости.

— Как твоё имя, животное? — холодно спросила Вальхалла.

Кот поднял на неё один глаз — второй был рассечён царапиной — и остался молчать.

— Не притворяйся котом, коль уже надел сапоги, — сказала ему Вальхалла. — Я знаю, что говорить ты можешь, и ты скажешь, где твой Владелец, иначе пожалеешь, что появился на свет.

Кот по-прежнему не издал ни звука — лишь сидел, глядя на женщину исподлобья. Что ж, решила Вальхалла, будем действовать иначе.

— Твои друзья тоже у нас, Барсик. В других темницах. Если ты ничего не скажешь о своём Владельце, они пойдут на гарнир.

— Ты лжёшь! — зашипел кот, вскинувшись с места. — Скажи, что ты лжёшь, ведьма!..

Но он, кажется, поверил.

— Если ты мне не веришь, это твои проблемы… Ну что, оставишь друзей умирать? Или всё же скажешь?

— Не смей ничего делать с ними! — яростно произнёс кот. — Именем графа де ла Мурр я клянусь, что если ты хоть пальцем их тронешь, я…

— Так я не трону, — сладко пропела Вальхалла. — Я отпущу вас! Всех! Только скажи, где живёт ваш Владелец?

Внутри пленённого графа де ла Мурр, кажется, происходила нешуточная борьба. В конце концов, он опустил голову:

— Не трогайте их. Я отвечу на любой ваш вопрос, но не трогайте моих друзей!

— Как тебя зовут, животное? — Вальхалла повторила вопрос, заданный ей вначале.

— Граф де ла Мурр, но друзья зовут меня Котос.

— Где живёт твой Владелец? Мальчишка, в руках у которого была Тетрадь?

Котос задумался.

— Я не знаю адреса, потому что не умею читать по-человечьи. Но на том доме, откуда мы взлетели, было несколько голубых ящиков. Только их я запомнил.

Вальхалла недовольно перебирала когтистыми лапами по локтю. Хмурилась.

— Я сказал тебе всё, что знал! — напомнил ей кот. — Теперь отпусти моих друзей!

Его смерили насмешливым взглядом.

— Их здесь и нет… Они давно сбежали, глупец!

Подземелье потонуло в хохоте Вальхаллы, когда граф де ла Мурр осознал свою ошибку и схватился за голову.

— Жень, ты не поверишь, что было! — возбуждённо пропыхтел Алёшка, бросая свой портфель рядом с партой и садясь на стул. — Ты ворон видела в небе?!

— Видела! — кивнула Женя К., по какой-то причине сегодня кажущаяся симпатичной. — Да все их видели! Мы уж думали вмешаться, когда появились кошки…

— Это не просто кошки! — Алёшка заговорщически понизил голос. — Это кошкетёры!

И в доказательство своих слов он достал Тетрадь и показал Жене К. рисунок четверых котов с крыльями и шпагами. К его удовольствию, у Жени аж глаза на лоб полезли.

— Так это был ты?! — изумилась она. — Ты их прогнал?

— Не я. Кошкетёры. Я их нарисовал просто, остальное уже сделали они.

Алёшке, конечно же, хотелось немного похвастаться перед Женей, — но скорее тем, что он видел настолько невероятных кошкетёров в действии, а не тем, что он их нарисовал. Нарисовать мог кто угодно! Поэтому своей заслуги Алёшка почти что не чувствовал. Конечно, на задворках сознания вертелась мысль — «мы спасли город!», но как-то ей совсем не верилось.

— Обалдеть, Снегирь… Ну ты и уникум!

— Умникум? — где-то сзади возник Колька Шнуров, снова с самолётиком в руках. — Это кто тут умникум?

— У-ни-кум! — по слогам повторила Женя очень серьёзно. — Что ты тут разговоры подслушиваешь, Шнуров? Заняться нечем?

С теми, кто ей не нравился, Женя была чрезвычайно немила и сердита. Она помнила — как и весь класс, — как Колька выкинул Алёшкину Тетрадь в окно, но не знала, чем в итоге эпопея обернулась, и чем закончилась. Алёшка, естественно, знал, так что против Кольки по доброте душевной ничего не имел.

Но с Женей К. было трудно спорить. И уж перебивать её тем более никому не рекомендовалось.

— Будь добр, Шнуров, иди куда шёл! Мы со Снегирёвым сами разберёмся, без твоей самолёточной помощи! Ни мне, ни ему ты ни на йоту не сдался.

Алёшке стало жаль Кольку. На его взгляд, мало кто заслуживал признания в том, что он не нужен. Ну разве что если человеку это на руку — тогда случай другой. Но Кольке, кажется, на руку не было: нахмурив брови, он развернулся и отошёл к своей парте, раздосадованный.

Может быть, ему тоже хотелось быть посвящённым в какие-то тайны?

Прозвенел звонок и Женя почти ничего не успела рассказать. Когда в класс вошла учительница, и они встали с мест, она шепнула Алёшке:

— После уроков поговорим! Здесь много лишних ушей!

…После школы Женя К. подождала Алёшку, что было делом самим по себе невиданным: она всегда убегала домой раньше всех по каким-то своим (наверняка очень важным) делам. Только теперь Алёшке пришло в голову, что она, возможно, пользовалась Часами, чтобы как-нибудь успеть сбежать из класса раньше других.

— Пойдём со мной, Снегирь, — решительно сказала она, поправляя лямку рюкзака на плече. — Мне нужно с тобой серьёзно поговорить.

Сколько Алёшка помнил, ни от одного человека обещание «серьёзно поговорить» не сулило ничего хорошего. Но больше ему ничего не оставалось.

— Твоя Тетрадь, как я понимаю, вещь невероятно могущественная, — сказала Женя К., понизив голос. — Откуда она у тебя?

Они почему-то пошли вдоль школы, в сторону, куда ни Алёшке, ни Жене идти не нужно было.

— От папы. Он дал её мне.

— А он знает?..

Алёшка уклончиво промолчал, пожав плечами.

— Ну раз «уклончиво», — небрежно поморщилась Женя К., — значит, фиг с тобой. Но суть в том, что такая вещь может очень сильно повлиять на ход времени. Я подумала об этом ещё вчера, когда ты рисовал Биг-Бен…

— Ты так и не встретила эту Женю-2?

— Нет… — Женя К. помотала головой. — Не знаю, кем она могла быть, но надеюсь, что больше она не покажется. Но не отвлекай меня! Мы, магистры времени, строго следим за тем, чтобы вещей, которые могут изменять его ход…

— А ты не хвастаешь? — недоверчиво спросил Алёшка. — Ты же наверняка ещё не совсем магистр…

Он видел в фильмах, что большинство магистров всегда ходят в странных квадратных шапочках и мрачных чёрных плащах. Женя К. на его памяти никогда не носила ничего подобного.

— Снегирь, имей совесть, ты снова отвлекаешь меня! — возмутилась Женя. — Да, я ещё не магистр, но у меня есть неплохой потенциал, так что…

«По-тан-це-вал», — подумал Алёшка, и Женя чихнула.

— У меня аллергия на глупые мысли… О чём ты подумал только что?!

— Не важно… Ну так и что вам до моей Тетради? Отобрать хотите?

Женя К. серьёзно на него посмотрела.

— Может и отобрать. Если посчитаем, что ты ненадёжный человек и что можешь натворить дел. Ты почти что изменил ход времени, когда нарисовал Биг-Бен и отправил нас в прошлое. Да, это помогло восстановить континуум…

«Ко-ти-ну-ум», — снова подумал Алёшка, представив себе большого, толстого кота, и Женя снова чихнула, почти подпрыгнув над землёй.

— Будь здорова. Кажется, у тебя и правда аллергия.

— Всё из-за того, что у тебя, Снегирь, мысли слишком глупые! Я говорю, что твоя Тетрадь, конечно, помогла мне вернуть Часы и устроить всё как было, но всё-таки, если ты сделаешь что-то сверх меры неправильное, Тетрадь у тебя отберут.

— Не имеют права! — возмутился Алёшка. — Это ведь моя Тетрадь, почему каким-то магистрам времени она понадобилась?!

— Пока что она твоя. Но сохранность мировых линий и временного Контура гораздо важнее того, что ты рисуешь в своей ненаглядной Тетрадочке. Поэтому и отберут, если будешь что-то вытворять со временем. Ещё и память тебе сотрут, чтобы ты всё забыл. Так что следи за тем, что рисуешь.

Алёшку это почти всерьёз испугало.

В этот момент они подошли к перекрёстку. Возле светофора, на котором горел красный, стояли люди, к компании которых Женя К. с Алёшкой и присоединились. Какое-то время покопавшись в собственных мыслях, мальчик с опаской спросил:

— Но они же не сотрут память за то, что я делал вчера?

— Об этом никто не знает. Пока что. Потому что, если узнают, то и мне тоже влетит. За потерю Часов.

Загорелся зелёный свет. Люди зашагали, проступая между белыми шпалами зебры. Женя шла немного впереди, Алёшка следовал за ней.

Когда они достигли противоположной стороны дороги, Женя сказала:

— Ты всё-таки молодец, что прогнал этих ворон, Снегирь. Магистрам в такие дела вмешиваться опасно и нельзя, потому что вороны на временной контур практически не влияют…

— А что такое этот временной контур? — спросил Алёшка.

Женя К. задумчиво посмотрела на него, при этом продолжая медленно шагать вперёд. Не к дому — куда глаза глядят.

— Ну вот как тебе объяснить… Дедушка рассказывал так: представь, говорил, внучка, что есть муравейник, в котором ползают муравьи. Каждый муравей оставляет за собой след из бесчисленных предыдущих версий самого себя. Каждую секунду муравей обновляется и становится не таким, каким был секунду назад. Так и птицы, и звери… и люди тоже. А теперь представь, сколько всего копий оставит за собой в муравейнике каждый муравей?

У Алёшки голова пошла кругом.

— Вот, — значительно сказала Женя. — И те очертания, что оставит своими копиями вся масса муравьёв до единого, и будет называться временным Контуром. Только вместо муравейника будет весь мир, а вместо муравьёв — всё в этом мире.

Она замолчала с таким видом, будто Алёшке сразу всё стало ясно и понятно. А у того чуть голова не вспухла от таких сравнений. Мир — и муравейник… Как вообще можно это соотнести?

— Если сказать проще, то временной Контур — это то, какое Время именно сейчас.

— Звучит нисколько не проще, если честно, — вздохнул Алёшка.

— Ну и ладно! Тебе не надо, так что не слишком задумывайся об этом. Об основном я тебя предупредила. Будешь косячить — Тетради у тебя не будет.

— Да не буду я косячить… — растерянно сказал Алёшка, разводя руками. — Мне время перематывать особого смысла нет…

— Ну и хорошо. А то был один… Взял и подчистую смёл целый прошедший месяц. До сих пор его не нашли. И как он это сделал — представить невозможно…

Алёшка поёжился: речь явно шла про его папу, который воспользовался Последним Желанием. Стоило ли рассказать Жене? Нет, конечно нет! Что, если эти сумасбродные магистры времени возьмут и придут за ним? Будет совсем не весело…

— Ладно! Погуляли, теперь домой, — решила Женя.

Внутри себя Алёшка вздохнул с облегчением. А сам сказал, будто бы равнодушно:

— А я думал, ты сейчас меня к своему дедушке потащишь…

— Пф, вот ещё! Как будто ему, кроме всяких Снегирей, заняться нечем!

Алёшку снова разобрало раздражение — какая же Женя иногда была заносчивая, это же надо! Только подумав об этом и приведя свои мысли в форму, он решил, что отныне слово «раздражение» будет употреблять только к Жене К., потому что в слове «раздражение» есть её имя.

Женя снова чихнула и сердито на него поглядела. Кажется, начала подозревать, кто виноват в её аллергии. Алёшка отвёл взгляд.

Прежде чем постучать в дверь, Вальхалла какое-то время раздумывала, что нужно сказать в качестве приветствия. Глубоко вдохнула воздух носом, сжала и разжала когтистые пальцы.

Не стучась, она вошла в комнату, где сидел её мальчик.

Не её сын — потому что детей у Вальхаллы не было. Не слуга, не раб, не пленник, не друг, не враг. Темноволосый мальчик Вальхаллы был для неё не больше, чем просто мальчиком.

Мальчика звали Юр.

— Здравствуй, Юр, — величественно произнесла Вальхалла, входя в комнату. — Как твои дела?

Она пыталась быть ласковой, но сколько Юр здесь жил — он всё ещё её боялся. Не трогал игрушки, которые она ему приносила, никак не реагировал на простенькие чудеса. Все её просьбы выполнял неохотно, но без промедлений.

— Хорошо, — сказал Юр покорно.

По-другому отвечать Вальхалла ему запретила.

— Вот и славно… — медленно пройдясь по комнате, она взглянула на своего мальчика. — Мне нужно, чтобы ты что-то для меня сделал, милый Юр.

— Что?

— Возьми, пожалуйста, Тетрадочку.

Юр тут же сдвинулся с места, вынув из-под себя тонкую чёрную тетрадь, на которой всё это время сидел. В ней было всего-то двадцать четыре хрупких листа, ничего стоящего. Вальхалле было куда важнее то, что Юр может делать с помощью этой тетради. Может он — и не может она.

— У тебя же есть карандашики, Юр? — убийственно-мягко произнесла Вальхалла, слегка наклоняясь к мальчику. — Нарисуй, пожалуйста, дракона.

Никаких «карандашиков» у Юра не было. Был один-единственный вытянутый в палочку кусок чёрного грифеля, пачкающий пальцы при любом прикосновении. Его он и вытащил из запачканных этим же грифелем штанишек.

Раскрыв Тетрадочку на одной из страниц, Юр какое-то время постоял над ней, а затем поднял голову. Посмотрел на Вальхаллу и медленно спросил:

— Дракона?

— Дракона, Юр. У тебя так славно получается рисовать!

Юр знал, что ничего хорошего не будет, так же как знал, что выбора сейчас у него никакого нет. Поэтому он хорошенько представил себе дракона, которого видел в далеком детстве. С хвостом, крыльями, когтистыми тонкими лапами, слегка вытянутой шеей… Рисовать грифелем было неудобно и ужасно некрасиво.

Когда дракон, наконец, получился, Юр выжидающе поднял глаза на Вальхаллу. Та победно улыбалась.

— Сла-а-авно…

Протянув руку вперёд, она скомкала в пальцах страницу Тетрадочки с драконом и изо всех сил с наслаждением сжала. Когда же она отняла руку, то дракона на странице уже не было: осталось только сероватое пятно грифельной пыли.

— Ты сла-а-авно рису-у-уешь… — прошипела Вальхалла, постепенно лишаясь человеческого облика. Она обрастала чешуёй, человеческие руки её становились драконьими лапами, а тело увеличивалось. Когда у неё выросли крылья, она уже почти доставала макушкой до потолка; раскрыв окно, она мрачной тенью выпорхнула в него, всколыхнув шторы. Юр видел, как Вальхалла, взлетая, увеличивается в размерах, превращаясь в того самого дракона, что он только что нарисовал.

Возвращение домой для Алёшки оказалось дольше, чем обычно, потому что, следуя за Женей, он ушёл в совершенно противоположную от дома сторону. Решив однажды срезать путь, он перемахнул через несколько луж, скача по несчастным мокрым доскам, пробежал по небольшому запертому в гаражи дворику, в котором никого не было. Он даже пробежался по большой забинтованной трубе, чувствуя себя неуловимым. Ловко пригнул голову от вездесущих колких ветвей, спрыгнул с трубы на бетонный блок, а с него — на стоящий рядом, представляя, как в промежутке между двумя блоками зияет чёрная пасть пропасти…

Спустя время на нос ему прилетела капля лёгкого апрельского дождя, затем ещё одна и ещё. Вмиг разошедшись, дождь оглушительным шёпотом обрушился на город. Спрятавшись под ребристый зелёный козырёк подъезда, Алёшка опёрся плечом на тонкий холодный столбик, и стал смотреть на дождь.

Асфальт сразу же промок дочерна, и в него набежали лужи, пляшущие дождевыми каплями. Эти же капли барабанили в козырёк подъезда, ловко скатывались и летели вниз, под ступеньки крыльца. Было что-то завораживающе-игристое в этом дождевом хаосе.

Алёшка очень любил дождь. Глядя на него, он почему-то машинально задумывался о том, что он ещё любил: маму с папой, кота Корсака, сливочное (и никакое другое!) мороженое, запах бассейна (который отдалённо напоминает запах дождя)… Снова вспомнилось лицо Кати, и Алёшка подумал, что точно должен её встретить и поговорить с ней…

— Да вы, батенька, влюбились, — равнодушно прошелестел дождь. Алёшку это неимоверно разозлило. Дождь знал, что ударить его нельзя, и нагло пользовался своей безнаказанностью!

— И ничего я не влюбился! — сказал Алёшка негромко и упрямо, решив сохранить достоинство. — Просто мне она нужна, чтобы найти маму. И всё тут. Никаких влюбивостей. Не выдумывай.

Дождь теперь молчал, шелестя каплями. И Алёшке тут же стало неловко за свой грубый тон. Он уже подумывал о том, в какую форму ему завернуть свои извинения, когда дверь позади него открылась и из подъезда вышел Витька Озеров.

— Уу, Снегирь, — пробурчал он незлобиво и необидно. — Ты чего тут встал? Опять в небо смотришь?

— Не смотрю я никуда, — ответил ему Алёшка слегка сердито. Для видимости. — Просто дождь…

— Ага… — кивнул Витька.

Алёшка почувствовал, что не испытывает к нему ни капли злости или обиды. Даже какое-то сочувствие, что его во время дождя выгнали идти за продуктами в магазин.

Витька слегка удивился.

— Откуда знаешь?

Алёшка пожал плечами.

Они какое-то время постояли, молча слушая дождь, а затем Витька покряхтел и достал из сумки чёрный зонт. С хлопком раскрыл его и поднял над головой.

— Можно мне тоже? — спросил Алёшка.

Витька пожал плечами и подвинулся, так что они оба смогли встать под зонт. Идти было слегка неудобно, зато сухо и спокойно.

Они прошли несколько метров, и тогда Витька сказал:

— А хочешь, штуку покажу?

— Что, в лужу меня кинешь?

— Да не. Смотри.

И Витька, замолчав, тихонько что-то напел вполголоса, глядя на зонт снизу вверх.

Будто бы набравшись невидимых сил, зонт легко воспарил на несколько сантиметров вверх, подняв с собой Витьку. Испугавшийся Алёшка повис на одной руке, и Витьке пришлось приопустить зонт вниз.

— Видал, как работает?

— Здорово-о! — обрадовался Алёшка. — Спой ещё?

Витька теперь пропел дольше и громче, и зонт поднялся над землёй на целый метр, подняв вместе с собой мальчишек. Алёшка вцепился в Витьку, оглядываясь по сторонам с примесью любопытства и страха, совершенно забыв про дождь. С одной стороны, он не очень любил высоту, с другой — не каждый день удавалось полетать на чёрном зонтике…

Повисев в воздухе, зонт подождал, пока пение затихнет, а затем плавно начал опускаться вниз. И тут Витька решил запеть всерьёз:

— Я по железной дороге

Иду, не свернуть

Мне ни вправо, ни влево, посевы взойдут!..

Голос у него был звонкий, и по-мальчишески мелодичный, так что зонт, окончательно обрадовавшись, полетел вверх и вперёд, поднимая мальчишек над городом под Витькино радостное пение. Поначалу Алёшка испугался, что упадёт, но его свободной рукой держал Витька Озеров. А он, как было сказано в самом начале, ни за что не выпускал из своих цепких рук то, за что хватался.

Что до песни — половины слов и смыслов Алёшка не понимал, а половины из-за шёпота дождя в воздухе не слышал, но всё равно ему нравилось то, как поёт Витька.

Город улетал вниз и вскоре предстал перед ними, как на ладони. Не став подниматься слишком высоко, зонт остановился на определённой высоте.

— Послушай, солнце, верни мне всех дру-зей,

Любовь красавиц, ожидание но-во-стей…

Подул сильный ветер, и уши Алёшке заложило. Он поглядел вниз, на город, и залюбовался одождёванными улицами, проспектами, дворами и деревьями. А когда снова начал слушать песню, то куплет почти закончился:

— И ты будь здраво, и вовеки не остынь,

К среде управишься? Спасибо, всё, ами-и-и-и-и-нь!!!

Под конец зонт по какой-то причине решил войти в стремительное пике, так что ветер в ушах Витьки с Алёшкой засвистел ещё сильнее, и мальчишки радостно закричали…

— Ну ты даешь! — восхитился Алёшка, отряхивая голову от дождевой воды, словно пес, вылезший из реки. — Здоровски твой зонт умеет!

— Ха! — Витька горделиво задрал нос. — А то!

Они приземлились на крышу невысокого (пятиэтажного) дома, усеянного рядом голубых будочек. Паутина проводов, растянутая над крышей, иногда мешала ходить в полный рост даже невысокому Алёшке, но всё же ему тут, на крыше, нравилось. К тому же и дождь закончился, и в небе проступили ярко-голубые рваные прорехи, льющие на землю приятный свет.

Витька, отряхнув от воды зонт, поставил одну ногу на край и взглянул вниз.

— Во занесло-то нас! Хотя, можно было и выше.

Он обернулся на Алёшку.

— Ладно, Снегирь, дальше ты сам. Мне в магазин нужно. Бывай!

И не слушая никаких возражений, он, напев без слов «Прощание славянки», соскочил с крыши и на зонте плавно улетел куда-то вниз. Проследив его добрым взглядом, Алёшка какое-то время полюбовался на вид, открывающийся с крыши дома, и только затем задумался: а как ему отсюда спуститься?

…Как только он начал оглядываться в поисках чердака или пожарной лестницы, в небе пронеслась огромная крылатая тень. И зависла в небе над домом с голубыми будками.

Это не самолёт, с ужасом подумал Алёшка, поднимая голову и находя нависшего над домом большого чёрного дракона.

«А ещё это не сон, значит, разрезать цепи и проснуться я не смогу. Это что… и есть Тенебрис?».

 — Тетра-а-а-адь! — взревел дракон, ринувшись на Алёшку. Закричав от ужаса, тот ринулся в ближайшее укрытие — внутрь голубой будки. Через мгновение прямо перед ним вонзился, раскрошив бетон крыши, драконий коготь.

Мысли Алёшки не скакали: они убежали настолько далеко вперёд, что теперь внутри головы их не было совсем. Дракон неистово атаковал крышу, стараясь если не убить Алёшку, то запереть его так, чтобы он не сбежал. Может быть, его кто-то уже видит? Может быть, кто-нибудь вызовет пожарных? Иначе крышу дракон может всерьёз повредить…

Глубоко вдохнув воздух несколько раз, Алёшка решился на отчаянный поступок. Соскочив с места, он побежал вперёд, схватил рукой один из длинных толстых проводов, кажется, ни к чему не подсоединённый (потому и током не бился), и, замахнувшись, бросил конец провода так, что он перелетел через хвост дракона и зацепился за него.

Рассвирепев, дракон принялся кружить в воздухе, пытаясь одёрнуть хвост от провода. И пока он отвлёкся, Алёшка нырнул в одну из дальних будочек, закрыв за собой хлипкую деревянную дверцу.

Пахло сыростью и голубями. Закрытый на защёлку люк вёл вниз. Алёшка бы нарисовал для него ключ, или, на крайний случай, какое-нибудь оружие себе… вот только Тетрадь не работала из-за его Последнего Желания.

«Если ничего не придумать, то Смерть придёт уже за мной…» — подумал Алёшка, доставая Тетрадь, но не зная, что нарисовать в ней, чтобы победить дракона или хотя бы сбежать. В моменты ужаса фантазия барахлила, как плохо подключенный телевизор, и ничего не желала придумывать.

Дракон тем временем отцепился от провода и принялся летать над крышей.

— Отдай мне Тетрадь, мальчишка! — шипел он, и от голоса его ползли по рукам мурашки. Алёшка бессильно сжимал в руках простой карандаш, понимая, что он ничего не может придумать, что сейчас дракон найдёт, где он, и ему конец… Всему конец!

— Можно мне, пожалуйста, хотя бы меч? — дрожащим шёпотом попросил он Тетрадь, а затем открыл на чистом листе.

Она ничего не ответила. Тетрадь не умела слышать человеческую речь.

Алёшка закрыл её и затих.

Что бы сделали его одноклассники?

Витька Озеров мог бы вцепиться в хвост дракона так, что его ничем было бы не отцепить. Колька Шнуров превратил бы дракона в самолётик. Женя К. могла бы остановить его время или просто отмотать назад, чтобы Алёшка мог спастись…

Раздался страшный грохот: одна из ближних будок с треском раскололась от мощного удара хвостом. Камни полетели во все стороны, будто от взрыва. Алёшка взглянул в щёлку между деревянными дверцами: дракон пригнул вниз уродливую вытянутую морду, то ли приглядываясь, то ли принюхиваясь. А затем, злобно зашипев, скрутил себя в тугую спираль чёрного дыма и нырнул в люк, который, кажется, был открыт. Наступила тишина.

Неужели, Дракон подумал, что он сбежал туда?

Алёшка спешно вылез из своего укрытия, хватаясь дрожащими руками за всё, что угодно, лишь бы не рухнуть. Что, если дракон решил схитрить, и просто ждёт его внизу, чтобы схватить и забрать Тетрадь?

Да и зачем вообще дракону сдалась Тетрадь?

По небу плыли кучеряво-белые облака, совершенно равнодушные к Алёшкиным страхам, к драконам и к прочим земным беспорядкам. Мальчик даже слегка разозлился на эти облака, но затем помотал головой, решив, что есть дела поважнее, нежели ругаться на кучки пара в небе.

Внизу дракона не было.

Слезая с лестницы на этаж, Алёшка слегка истёр себе ладони, но это был пустяк в сравнении с тем, что мог бы сделать с ним тот злой, неясно откуда взявшийся, дракон. Он даже в подъезде никому не попался, весь пыльный и перепачканный. Ему бы сразу ввинили то, что он лазает по крышам и хулиганит. Алёшке этого не хотелось совершенно… но встречать дракона во второй раз хотелось ещё меньше.

И всё-таки, кто же это был?

Юр сидел в своей одинокой комнате, сунув под себя Тетрадочку, приносившую ему столько неприятностей. Плотно прижав её к седалищу табуретки всем своим весом, он думал о чём-то невесёлом.

За окном, в которое недавно прыгнула Вальхалла, превратившись в чёрного дракона, был тусклый и серый город. Безжизненные дома, ещё более безжизненные деревья, медленно проигрывающие домам незримую для глаза войну.

Юр не помнил про себя вообще ничего. Как давно он здесь оказался, как Вальхалла забрала его к себе, и кем он был до этого. Единственным, что он сейчас знал, был неописуемый страх перед Вальхаллой. Этот страх сопровождало трусливое нежелание перечить её приказам и вызывать её гнев. А почему? — Юр не мог себе ответить.

Вальхалла держала его взаперти, потому что она не могла ничего рисовать в Тетрадочке, зато могла превратиться во всё, что нарисует Юр. Однажды она превратилась в чёрную змею, в другой раз — в чёрную кошку, в третий — в облако чёрного дыма. Она никогда не говорила Юру, зачем ей все эти превращения. Но она приносила ему еду и всё, что он просил (хотя последнее случалось очень редко), а в остальное время никогда к нему не заглядывала.

Кажется, думалось иногда Юру, Вальхалле хотелось бы, чтобы он любил её, и она попыталась любовь внушить насильно… Вот только у неё не получилось внушить ничего, кроме страха и безоговорочного подчинения.

Вдруг он услышал доносящееся из коридора еле слышное пение.

Медленно, словно неуклюжий паучок, сползя с табуретки, Юр прокрался к двери и выглянул из комнаты.

Вальхалла запрещала выходить без её ведома, но сейчас её дома не было. А приближение её было бы заметно сразу — пока она в облике огромного дракона.

Осторожно ступая прикасаясь ступнями к половицам, Юр приближался к источнику пения. Вскоре он даже разобрал слова… но, даже разобрав, не был уверен, что их понял.

— Кота-а-а-анция… — тоскливо напевал кто-то. — Кота-а-анция… Кота-анция, Котанция, Кота-а-а-анция…

За углом коридора была ржавая решётка, за которой тоскливой выл крылатый человекоподобный кот ростом чуть ниже Юра.

Юр остановился и какое-то время слушал песню про Котанцию. Как только кот закончил петь, он поднял светящийся в темноте глаз и оценивающе поглядел на Юра, будто бы прицеливаясь из невидимого ружья.

— Что такое, юноша? — спросил он негромко. — Или это снова ты, ведьма? Приняла облик мальчика, чтобы одурачить меня?

Юр молчал, глядя на кота. Что-то в его душе шевелилось к этому коту неясное, но он по привычке не обращал на это внимания. Он почти ни на что не обращал внимания с тех пор, как оказался здесь. Но этот кот чем-то привлёк внимание, а чем — Юр и сам не понимал.

— Её нет, — сказал он коротко.

— Нет… — кот с досадой поморщился. — А где же она… снова улетела строить гадости?

Юр не стал спорить, потому что знал, что это недалеко от истины.

— А вам-то что до старого-доброго Муртоса, юноша? Вы совсем не похожи на вашу матушку.

— Она не матушка, — не согласился Юр.

— А кто же она вам?

Юр неопределённо пожал плечами.

— Вы тоже пленник, как и я? — догадался кот, и его догадка напугала Юра. Тот испуганно взглянул на кота, а затем бросился бежать в свою комнату.

Запер за собой дверь, прижавшись к ней спиной. Ему было страшно. Что, если кот проговорится? Что, если Вальхалла узнает, что он говорил с ним? Её гнева Юр боялся, как огня.

В голове было пусто, когда он снова забрался на привычную табуретку, на которой лежала Тетрадочка.

Выбежав из подъезда, Алёшка, к своему облегчению, чёрного дракона нигде не увидел. Ни его, ни Витьки с зонтом — только какая-то старушка, проходящая мимо, ворчала, де носятся как угорелые, совсем мозги себе расшибут. Хотя Алёшка не очень-то носился.

Он поспешил домой: было уже три часа, Корсак, наверное, весь изголодался. Подгоняла его и наступающая на пятки паранойя: казалось, что из-за любого угла на него снова может вынырнуть чёрный дракон, охотящийся за Тетрадью, и теперь-то он от него не отступится…

А ведь он вполне мог.

Лишь когда Алёшка оказался дома, он смог почувствовать себя в безопасности. Он закрыл двери на все замки и зашторил все окна. Соорудил себе — на всякий случай! — убежище из старого-доброго пледа, прожечь который не могло даже драконье пламя (наверняка, это было так), уселся с Тетрадью и задал ей свой вопрос:

«На меня напал чёрный дракон. Это Тенебрис?»

Тетрадь снова молчала. Задумчиво почесав макушку концом карандаша, Алёшка подумал:

«Кажется, она ни в какую не хочет говорить про этого Тенебриса…».

А подумав так, он, на всякий случай, спросил прямо:

«Ты не можешь говорить про некоторые вещи?»

«Я вообще не могу говорить, молодой человек. Я же Тетрадь» — проступили, наконец, чернила внизу страницы.

Алёшка вздохнул с облегчением: ему уже начинало казаться, что Тетрадь на него за что-то обижена. Хотя умеют ли Тетради вообще обижаться — тоже вопрос. Устроившись под пледом поудобнее, Алёшка долго думал над тем, что именно спросить, но так и не додумал — потому что случайно задремал.

Ему снилось, что он сидит на твёрдом, как круглый табурет, абажуре большой люстры, висящей на потолке, а внизу… то есть, вверху — всё уставлено разными по форме и цвету горшочками с растущей из них зеленью. Алёшка какое-то время поразглядывал этот квартирный сад, а потом подумал о том, долго ли ему сидеть на потолке… неужели, весь сон?

Вдруг в комнату, ставя ноги в промежутки между горшками, вошла Катя.

Алёшка обрадовался, когда увидел её, наряженную в простое зелёное платье, к которому очень подходили её голубые волосы. Встав посреди горшочного сада, она подняла голову, посмотрев на Алёшку недовольно.

— Ну и как это понимать?

— Что? — не понял Алёшка.

— Что я здесь делаю?

— Не знаю. Но ты в моем сне. Значит, ты мне снишься.

— Но я должна была появиться дальше по сюжету!

— Но сейчас ты можешь сделать что-нибудь странное, чтобы я мог сказать, что ты мне снилась и делала что-то странное! — сказал Алёшка бодро.

Только во сне он мог так спокойно и запросто формулировать сложные предложения, выпаливая их единым махом.

Катя смерила его сердитым взглядом.

— Я не собиралась тебе сниться. Но, так и быть, привет. Давай лапу.

Алёшка протянул ей руку. Схватив её, Катя потянула Алёшку за собой в открывшееся под её ногами синее окно. Почувствовав, как уходит из-под него потолок. Оказавшись в невесомости, он следовал за Катей, едущей куда-то на скейтборде.

— Ты случайно не знаешь, что такое Тенебрис? — спросил Алёшка.

Колёсики скейтборда глухо трещали по камням залитого закатными лучами коридора. Было пусто, тихо и умиротворенно. Невесомости здесь больше не было: в воздухе царила вечерняя прохлада. Кажется, окна были открыты.

— А почему ты спрашиваешь? — Катя по-прежнему держала Алёшку за руку. Тот чувствовал, что ему это нравится, но, конечно, ничего про это не говорил. Только спрашивал, пока Катя была рядом:

— Значит, тебе знакомо это имя?

— Да.

Катя сильнее сжала его руку.

— Тенебрис, он… демон. Или кто-то вроде него. Охотится за твоей Тетрадью, и если он её достанет, всем не поздоровится.

— Он случайно не выглядит как чёрный дракон?

— Он никак не выглядит. Только глаза в темноте и есть… Дело в том, что Тетрадь может создать для него форму. Как для меня. А если он выберется, то…

Алёшка слегка нахмурил брови.

— Просто на меня сегодня налетел дракон, который пытался забрать Тетрадь. Она мне ничего не говорит, хотя я пытался спрашивать…

Катя молчала.

Они стояли посреди освещённого зала какого-то неизвестного пустого дворца. И Алёшке хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно. И всё же он решил спросить:

— А ты сама… кто? Ты взялась из Тетради?

Катя повернулась, взглянув на него. Глаза в лучах заката её вдруг стали блестящими — и печальными. Алёшка не видел их цвета, но видел, что в них. Неимоверная грусть, то ли по ушедшему, то ли по тому, что никогда не принадлежало.

Отпустив его руку, она, будто бы неспешно гуляя, подошла к одному из широких, достающих до потолка окон. Снаружи виднелся рыжий горизонт — и ничего более.

Над сводами дворца послышался её голос:

— Если Хозяин Тетради пожелает нарисовать что-то живое, то рисунок его воплотится в Тетрадную Сущность. Сущности выглядят в точности как изображение, породившее их, только внутри они…

Катя замолчала, будто бы пропустив часть предложения. Алёшка ничего не слышал. Затем она продолжила так, будто говорила всё это время:

— …щности зависят от Тетради. Если умрёт Тетрадь, умрём и мы. Мы не обладаем ни собственной памятью, ни собственными чувствами. Мы обладаем только тем, что вложил в нас своей фантазией Хозяин. Ни больше, и ни меньше.

Обернувшись, она снова подошла к Алёшке, замершему и не знающему, что ему говорить. Подошла близко и взглянула ему в глаза.

— Я пуста, понимаешь? Я просто твой оживший рисунок. У меня нет ни воспоминаний, ни особых чувств к кому-либо, ни желаний, ни одной завалящей мечты. Я умею говорить, слышать и отвечать на вопросы, только потому что, по твоему мнению, так умеет каждый человек.

— А почему ты раньше не сказала? — спросил Алёшка негромко. — Когда мы встретились тогда, возле школы. Ты ведь много рассказала: и про «Дункан», и про то, что ты местная, и не из Тетради…

— Это всё была неправда. Пыль. Знаешь, как от моего скейтборда. Когда ты меня нарисовал, ты немного напылил вокруг меня фантазией относительно того, какая я, что говорю и что делаю… но когда это стало повторяться слишком долго, я… будто бы всё вокруг встало на свои места. Пыль рассеялась. Осталась только я, какая есть. Я даже не уверена, зовут ли меня Катей.

— Зовут, — сказал Алёшка негромко. — Я подписал твой рисунок в Тетради.

Катя ничего не ответила.

Откуда-то сбоку из темноты выбежал симпатичный пёс. Высунув язык, он с довольным видом подбежал к ним, встал на задние лапы, а передними опёрся на ногу Кате. Улыбнувшись, та присела, чтобы его погладить.

— Помнишь? — спросила она Алёшку. — Это ты нарисовал. Только в реальности его быть не может, потому что… Ну сам понимаешь.

— А откуда ты это знаешь? — спросил Алёшка. — Мы ведь не встречались, и я тебе не говорил про Последнее Желание…

Катя пожала плечами.

— Знаю и всё, какая разница. Лучше вот скажи: ты не придумал имя этому чудику?

Она имела в виду пса. Немного подумав, Алёшка ответил ей:

— Это она. Ну. Собачка.

Ему не хотелось повторять то же слово, каким обычно взрослые называли собак женского пола.

— Давай будем звать её Облепихой. Вон как она к тебе липнет. И тоже рыженькая из-за заката.

— Ха, чудно… Собака Облепиха. Это ты здорово придумал, Алёша. Собаха… Тьфу, чего это я…

— Может, и собаха, — засмеялся Алёшка. — Собаха Облепика.

Собаха Облепика весело запрыгала на месте, обрадовавшись своему новому прозвищу. Ещё раз потрепав её по загривку, Катя выпрямилась и снова поглядела на Алёшку.

— Зачем ты всё-таки мне приснилась? — спросил он прежде, чем она успела что-то сказать.

— Может быть, просто хотела увидеться. А может быть, ты хотел. Ты ведь тоже ответственен за свои сны. Может быть, тебе есть, что мне сказать? — предположила Катя.

Она взяла Собаху Облепику на руки. Та высунула язык, довольно улыбаясь.

Алёшка едва ли решился бы сказать то, что сказал, если бы не знал, что сейчас вокруг него сон. И он знал, поэтому набрал в грудь побольше сонного воздуха, и произнёс:

— Тебя точно зовут Катей, ясно? И всё, что ты захочешь, и всё, о чём замечтаешь, тоже будет быть, потому что ты не можешь быть просто моим рисунком! Я не хочу, чтобы ты была просто рисунком! Я верю в тебя, вижу, говорю с тобой и могу к тебе прикоснуться! Значит, ты больше не плоский рисунок! Никогда в этом не сомневайся. Если надо, я даже в Тетради всё это распишу, и маму с папой тебе придумаю, и…

Полыхнув разноцветным облаком, Катя кинулась вперёд и обняла его. И пусть она выглядела немного старше него, но всё равно от её объятий было тепло и приятно. Растворяясь в цветном облаке, Алёшка услышал её благодарное «спасибо», а затем почувствовал осторожный поцелуй в щёку.

После чего сон, видимо, решил, что с него достаточно.