Шопоголик (гет)

Когда меняешь дом, место работы или учебы, когда переезжаешь туда, где никого не знаешь, кажется, что начинаешь новую жизнь. Но потом привыкаешь к этому, и все надоедает. И все ненавидишь. Хочется опять новой жизни. Хочется опять переехать, сменить место учебы и никого не знать. И так каждый раз. Получается, мы должны менять жизни каждые три месяца?

Одежда, заказанная по каталогам, не так плоха, как о ней говорят. Только если подошел размер. И если ткань не просвечивает идиотское белье в цветочек, потому что дома стирка, и все остальное белье там. И если на джинсы не липнет мусор.

Я сижу на полу, поджав под себя ноги, и осматриваю гардеробную мамы. Я просматриваю каждую вещичку. То, что подходит мне по размеру, я забираю. Даже если ткань просвечивает, а резинка на платье поднимается слишком высоко. То, что размером поменьше, я тоже забираю. Вдруг я похудею. Размером побольше — не забираю.

Тележка, украденная из супермаркета, наполнена доверху. Наполнена платьями, туфлями, свитерами, юбками, джинсами, пиджаками, брюками, шортами, бриджами, шарфами, шляпами и бейсболками, куртками, ветровками, толстовками.

Здравствуйте! Я Сакура, и я шопоголик.

Здравствуйте, Сакура!

Я чиста уже три дня. Я уже три дня не была в магазине.

Поздравляем, Сакура!

На часах три ночи, и я пришла ровно за пять часов до начала похорон. Я смотрю на часы. После первой рюмки друзья и родственники начнут, как ни в чем не бывало, ходить по дому, делая вид, что напоследок осматривают обиталище покойной хозяйки, и присваивать себе все, что попадется под руку, и что поместится в карман, сумку, лифчик. На похоронах меня не будет. Моей мамы нет в живых, и что будет потом, меня не заботит, потому что вечером в чай я бросила снотворное.

Я не сплю, но я спокойна.

Я гружу все, что нашла, в тележку, украденную из супермаркета на другом конце города, и качу ее в сторону своего дома.

Ты — шопоголик, это когда тебе все равно, что брать за бесплатно.

На улице никого нет. Горят фонари, и я слышу только шум колес от тележки.

Услышав голоса, я, оглядываясь, бегу и прячусь в высоких и пышных кустах. На ходу приходится поднимать накренившуюся тележку. К дому подходят какие-то родственники. Я видела их раз или два. Моя тетя и ее дочь идут обворовывать дом моей мамы. Они оглядываются по сторонам, а потом открывают дверь своим ключом. Но я опередила их — они останутся ни с чем, потому что сестрица носит такой же размер, как и я. Когда они заходят в дом, я вылезаю из кустов и иду вниз по улице.

Чувство, когда ходишь весь день на каблуках, а вечером снимаешь их, можно назвать прекрасным. Можно, но я не считаю его прекрасным. И четыре часа утра — это уже не вечер.

Оставляю тележку в прихожей возле двери и сажусь за стол в кухне. Я завариваю себе чай и борюсь с желанием бросить в него какую-нибудь таблетку. Или порошок. Хорошо работать в больнице. Все, что нужно, — под рукой.

Ночи хороши тем, что можно остаться наедине с собой. Хотя на самом деле именно поэтому я ненавижу засыпать долго. Когда слишком много думаешь — впадаешь в депрессию. Потому что думаешь о том, чего хочешь. Потом это снится. И весь день об этом думаешь. Потом это опять снится. А ты думаешь о том, чего хочешь. О том, чего хочешь и не можешь получить. Или не хочешь получить. Или что угодно, суть одна — у тебя этого нет. И не будет. Даже, несмотря на то, что ты решил, будто твои сны — знак. Провидение. У тебя — вещие сны. Сны — отражение мыслей. Ты не можешь быть сам себе знаком.

Я сижу за столом в кухне в тишине и при тусклом свете. Тихо настолько, что я слышу, как на потолке копошатся налетевшие в открытое окно мошки. Скоро начнет светать, но пока еще — поздняя ночь. Я подмешиваю себе в чай снотворное и иду спать на диван, не переодевшись.

Я просыпаюсь от того, что девушка внутри меня советует, как мне жить.

— Поторопись, последний раз говорю, — кричит она, пытаясь меня разбудить. Интересно, что она имеет в виду? Я хочу, чтобы она замолчала, но она продолжает: — Лови момент.

Когда снится, что в тебя стреляют, а ты — собираешь вещи, значит что-то не так.

Ты — шопоголик, это когда ты без вещей никуда не уйдешь, даже если в тебя стреляют.

Когда во сне выясняешь, как приготовить угольную кислоту, значит что-то не так. Когда спотыкаешься на льду, а не поскальзываешься, когда холодный ветер в десятиградусный мороз согревает, когда лень разговаривать, когда боишься отвечать на звонки, когда вызываешь рвоту каждый понедельник, значит что-то не так. Нужно не очень много времени, чтобы понять, что что-то не так.

Все мы говорим с неведомым существом внутри. Только сейчас оно говорит со мной.

С такими мыслями я просыпаюсь в половине десятого. Неизвестный мне человек внутри продолжает разглагольствовать на тему того, каким вечным может быть что угодно, пока я просыпаюсь. Морфин уже не берет меня, поэтому я просыпаюсь с чувством, что прошлым вечером попала под машину. Я встаю с дивана как старый алкоголик и смотрю на себя в зеркало. Где-то я выгляжу нормально. Где-то я слишком худая. Какая-то нескладная. Макияж расползся по всему лицу черными разводами, а волосы растрепаны. Вчера меня переехал грузовик с мусором, а я расхаживаю по своей квартире. Наверное, я привидение и просто не знаю, что уже умерла. Мой вид меня пугает.

На моей входной двери ножом для хлеба выцарапано «убирайтесь». Окно на кухне застеклено лишь наполовину. Телевизор на полу вместе с полкой. Вещи выброшены из шкафа. Монитор компьютера разбит. Одеяло — на полу в коридоре.

Я везу тележку с одеждой, которая так и осталась возле входной двери, в свою гардеробную и начинаю раскладывать все по полкам и вешалкам.

Ты — шопоголик, это когда ты аккуратно развешиваешь одежду по плечикам, раскладываешь ее по сезонам, а сезоны — по цветам, отделяешь топы от шорт, а блузки — от джинсов, и никогда больше не достаешь.

Я думаю, ты здесь. Ты следишь за мной. Следишь за тем, чтобы я не заляпала кофе твой велюровый свитер. Не помяла костюм из шелка. Не сломала каблук на замшевых туфлях. Не отписалась от каталогов с одеждой и аксессуарами. Не связалась с отцом.

Но я нахожу его номер в старой записной книжке и звоню ему.

Я ем курицу в каком-то вшивом кафе, где пахнет сигаретами и сыром, и запиваю ее энергетиком. Диетическую колу я уже выпила, и теперь в моем стакане — энергетик. Наверное, от меня жутко воняет, но целоваться я сегодня ни с кем не собираюсь.

Ночью я пью снотворное, а днем — энергетики.

А мой отец пьет виски по утрам.

Здравствуйте! Я Кизаши, и я алкоголик.

Здравствуйте, Кизаши!

Я был чист целую ночь, но сегодня я напиваюсь.

Это не круто, Кизаши!

Каждый из нас какой-нибудь голик.

Я прошу его притормозить, но его не волнует, что только девять, и он, опрокинув третью рюмку, продолжает о чем-то говорить. Выглядит он плохо, как-то помято и сонно.

— Я вижу тебя раз в два года. Почему твой телефон всегда отключен?

— Не знаю, — говорю я.

— Купи новый телефон.

Он продолжает:

— Твою маму я видел три года назад. Зато ее стерву сестру я встречаю каждое утро.

Хоть в чем-то мы с ним солидарны. Ненавижу родственников.

Я ужасно хочу есть.

— Наверное, она живет где-то поблизости, — говорю я потом, прожевав.

— Ты не знаешь, где именно она живет?

— Понятия не имею, — отвечаю я.

Он что-то говорит, а я думаю о том, заперла ли я дверь дома. Заперла ли я дверь гардеробной. Жуткая бабка — мамина сестра — и ее дочь придут за мной.

Телефон в моей сумке звонит, и я вижу, что это сестра моей мамы. Я копирую ее номер в черный список, когда она перестает звонить, откладываю телефон и продолжаю есть.

Следующей звонит сестрица. Ее номер я тоже копирую в черный список, когда она перестает звонить.

Теперь они обе слышат «занято».

Потом мне звонят троюродный брат, тетка по папиной линии, бабушкина сестра и мамина тетя. Все их номера я заношу в черный список и убираю телефон. Не хочу выслушивать лживые соболезнования и ободряющие речи.

Наверное, отец не знает, что в данную минуту проходят похороны его жены. Я не говорю ему. Никто его не звал.

Мамина сестра и ее дочь, возможно, звонили мне, чтобы спросить, где я. Или, возможно, хотели пригрозить мне чем-нибудь, чтобы я вернула все награбленное. Но она моя мама, я не грабитель. Им нечем меня пугать.

Когда я выхожу из вшивого кафе, мне становится дурно. Мой отец ушел намного раньше меня, оставив меня наедине с курицей и энергетиком, который я налила в стакан после диетической колы. Я начинаю падать в обморок и хватаюсь за фонарный столб. У меня трясутся руки. Слишком много всего.

— Тебе плохо? — кричит какой-то парень, перебегая дорогу на красный свет. Возмущенные водители резко тормозят, сигналят ему, кричат ругательства из открытых окон и показывают жесты. Он подбегает ко мне.

Оказывается, это не какой-то парень. Это — Наруто. Он, как обычно, лохматый и в перекрученной олимпийке, с большой сумкой на плече — идет в спортзал. Он хватает меня за локоть, а второй рукой — за подбородок. Хочет, чтобы я посмотрела на него. В любой другой день он бы получил в глаз за то, что распускает руки. Я берегу свое личное пространство. Но сегодня я говорю:

— Я в порядке. Спасибо.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает и смотрит на меня огромными голубыми глазами. Наруто — хороший парень, жаль, болтает много. Слишком много. — Я только что проходил мимо твоего дома… точнее… Сакура-чан, слушай, я…

Он опять запинается, поэтому я смотрю на него, прямо, в глаза, в упор и говорю:

— Я внимательно тебя слушаю, — хочется уже быстрее покончить с бессмысленным диалогом и пойти.

— Держись, ладно? — он, наконец, говорит что-то. Отворачивается, смотрит сначала под ноги, а потом — через улицу.

— Ладно.

Когда я подхожу к двери своего дома и пытаюсь всунуть ключ в замок, я замечаю, что в скважину засунута какая-то алюминиевая палочка. Это шпилька. Копаюсь с ней около двух минут, и она, наконец, поддается мне. Я открываю дверь ключом, захожу и запираюсь изнутри на цепочку. Я проверяю дом на случай, если кто-то внутри. Никого нет.

Когда переезжаешь в новый дом, когда умирает кто-то из родственников, когда расстаешься с любимым человеком, кажется, что начинаешь новую жизнь. Но эта новая жизнь кажется бессмысленной, не успев даже начаться. Везде можно переборщить.

Человек внутри меня продолжает распинаться, пока я переворачиваюсь на другой бок, не открывая глаз. Человек внутри меня падает в небытие, в то время как я падаю на пол. На часах шесть утра, и я знаю, что больше не усну. Звонит телефон.

— Как ты держишься?

Ино. Она так переживает, больше, чем я. Она так обеспокоена за меня, что даже не притронулась к своим блинчикам. Я спрашиваю, не хочет ли она отдать мне тарелку. Пока мы говорим, она то краснеет, то бледнеет. Мы — заклятые друзья. Так любим друг друга, что раздражаем.

Она говорит:

— Почему тебя не было на похоронах?

Она первая осмелилась задать этот вопрос. Все только перешептываются, показывают пальцами и думают там про себя невесть что, но никто не спрашивает меня об этом в лицо.

Ино подается корпусом вперед и берет меня за руку. Мы сидим в кафе, но никого, кроме нас, нет. Ино говорит:

— Все переживают за тебя. Ты не открываешь дверь, не подходишь к телефону.

Кто это — все? Последняя сволочь Саске? Безмозглый идиот Наруто? Госпожа Цунаде, у которой постоянно нет времени? Но вслух я говорю:

— Все в порядке.

Я ем. Слишком быстро и слишком много, и Ино смотрит на меня как на ребенка, который впервые увидел молочный коктейль.

— Все хорошо, — повторяю я.

— Покажись врачу, — советует мне Ино, когда я рассказываю ей о том, что постоянно ем.

— Обратись в полицию, — говорит она, когда я рассказываю ей, что мои родственники пытались пробраться в мой дом.

— Наладь отношения с отцом, — говорит она, когда я рассказываю ей о встрече с отцом.

Она так много советует мне, что невольно хочется сказать, чтобы она занялась своей жизнью. И не лезла в мою.

Ино говорит, а я заказываю еще еды.

Ты шопоголик — это когда тебе плевать, что купить.

— Сакура, когда умирают родители, кажется, что это невозможно пережить…

Я ее не слушаю. Не хочу слушать. Я затыкаю уши пальцами, а Ино только смотрит на меня большими зелеными глазами. Она перестала говорить, просто смотрит. А я смотрю на нее. Вдруг кто-то толкает меня. Я поворачиваю голову и вижу, что Наруто усаживается рядом со мной на диван.

— Сакура-чан! — улыбается, как обычно, во весь рот. Будто в этом мире еще остались поводы, чтобы улыбаться. — Доброе утро.

— Оно уже не доброе, — Саске. Он садится напротив — рядом с Ино. Ино вся натягивается, как струна, а потом, недобро глянув на него, отодвигается. Между Ино и Саске поместится еще один человек. Вот пусть Наруто туда и садится. Но он остается сидеть со мной.

Вместо ответа я только пью кофе через соломинку. Холодный крепкий черный кофе без сахара. Саске — как этот кофе. Он внимательно смотрит на меня своими глазами демона. Таких глаз не бывает, но у него — именно такие глаза. Он пытается прожечь душу, которую уже сжег. Там ничего нет. Не трать напрасно время. Когда я смотрю в ответ — отворачивается, переводит взгляд на Наруто. У меня кровь на губах. Вечно я слишком сильно их кусаю. Противный вкус. Я запиваю кофе. Наруто зовет официантку, кричит что-то о рамене. Она отвечает ему, что рамена — нет, и он возмущается и просит чай. У него урчит живот — мы все слышим, — и он говорит:

— Чертова забегаловка.

— Сакура, — говорит Саске, и все смотрят на него — он обычно никогда не заговаривает сам. Он молчит. Даже если попытаться поговорить с ним — он не ответит. — Мне жаль, — так неискренне, холодно и глупо. Наверное, он долго думал над этим.

— Да уж, мне тоже, — я не смотрю на него. Смотрю на свой стакан.

Ино пинает меня под столом. Когда я поднимаю на нее взгляд, она кивает, мотает головой и еще делает какие-то знаки глазами. Я говорю:

— Мне пора на работу.

Наруто встает и выпускает меня, а Саске — Ино. Мы уходим под руку, не оборачиваясь.

Вечером я иду на барахолку — продавать мамины вещи.

Ты — шопоголик, это когда ты продашь что угодно, чтобы купить что-нибудь другое.

Я просыпаюсь от стука в дверь.

Человек внутри меня говорит, что всегда есть, о чем жалеть.

Сегодня я сплю в спальне на кровати.

Девушка внутри меня говорит, что всегда есть, от чего убегать.

Я смотрю в потолок.

Неизвестная девушка внутри меня утверждает, что она не такая уж и плохая.

Мы всегда разговариваем с неведомым существом внутри. Только на данный момент это существо говорит со мной.

Цунаде дала мне отгул в неделю, поэтому я сплю.

Вчера я переборщила со снотворным. Ино решила, что это соль. Я пустила соль в кофе. Да она с ума сошла.

Иногда мне кажется, что Ино просто тактично игнорирует мои недостатки. Спасибо за то, что не лезешь ко мне в душу.

Девять часов утра, а кто-то стучит мне в дверь. Я бегу — с топотом, на ходу разминаю кулаки. Наверняка, это этот несносный Наруто. Я рывком распахиваю дверь — мне кажется, я могу одним движением оторвать ее за ручку. Наруто стоит, как обычно — треплет себя по растрепанной макушке и улыбается до ушей. У него в голове, как всегда — свой праздник. Он говорит:

— Доброе утро, — потом как-то странно смотрит на мою надпись «убирайтесь», а потом — снова улыбается.

Я молча смотрю на него, а он говорит:

— Мы с Саске решили позавтракать в раменной. Пойдешь с нами?

— Саске ненавидит рамен.

Наруто уже не улыбается. Он смотрит на меня — удивленно и с разочарованием. Он только произносит мое имя с этим идиотским суффиксом «чан», а я говорю:

— Я сейчас оденусь.

Я захлопываю дверь перед его носом и бегу в комнату. Мне жаль этого бестолкового добряка. Он хочет, как лучше, потому все и используют его. Хорошим людям всегда слишком сложно в этом мире.

Раньше я бы себе такого не позволила. Но сегодня мы трое сидим в раменной — я между Саске и Наруто, — и я неумытая, лохматая и в старом спортивном костюме. Оба — Саске и Наруто — как-то странно поглядывают на меня.

Когда у тебя умирает близкий родственник, ты становишься центром вселенной для своих друзей. На какое-то время. На день или два или три. А потом все проходит, и центром вселенной становятся они сами.

— Сакура-чан, старик привез какой-то новый вид лапши. Попробуй, — говорит Наруто.

Эти твои друзья — они будут говорить о чем угодно, только не о тебе.

Саске отмалчивается. Как обычно. Только с кислым видом ковыряется палочками в лапше, будто ему подсунули дождевых червей.

Наруто говорит один. Сам с собой или со стариком. Саске все смотрит на свой рамен, а я не собираюсь больше притворяться, что все хорошо.

— Сакура, — Саске зовет меня, но Наруто тоже поворачивается и смотрит на него, — ты бросила работу?

— Просто отпуск.

— Будешь все время убегать? — и я, и Наруто все еще смотрим на него, а он на нас — нет. Саске никогда не говорит не по делу, поэтому мы смотрим на него.

Я отворачиваюсь и говорю:

— Оставь мои проблемы мне.

Изображает заботу и интерес. Но он никогда и другом-то мне не был.

Он говорит:

— Думаешь, справишься? У тебя булимия, ты — шопоголик, и ты воруешь лекарства в больнице. А ты знаешь, что, если смешать антидепрессанты с алкоголем, можно умереть? — Саске говорит, а старик и его дочь смотрят на меня.

Здравствуйте! Я Саске, и я злобный негодяй.

Здравствуйте, Саске!

Сакура любит меня, но я вытираю об нее ноги.

Ты мерзавец, Саске!

Я встаю, а Наруто кричит:

— Заткнись, Саске! Зачем ты все это говоришь?

Наруто тоже встает. Лишь Саске сидит и волком смотрит на меня, а я — на него. Я беру свой стакан с водой и, облив его, со всей силы плеснув прямо в лицо, ухожу.

Никто никогда не поступал так с ним. Для всех Саске — поп-звезда, икона. И я тоже когда-то на него молилась, но теперь я принимаю успокоительные с утра и молюсь только на них.

Дома меня испуганно встречает паук на потолке, когда я пытаюсь смахнуть его занавеской. Паук падает и бежит, куда глядят его четыре пары глаз, и я накрываю его крышкой от банки. Миссия завершена успешно. Но потом я отказываюсь от мысли держать у себя животное, сажаю его на длинный совок и вытряхиваю в окно. Убить паука — к несчастью, поэтому я дарю ему шанс. Шанс на новую жизнь. Ведь второй шанс так редко дается, а если дается, его упускают. Я отпускаю его для того, чтобы он нашел друзей, избранницу и завел детей. Если это самец. А если самка — чтобы она нашла себе партнера и сожрала его. Кажется, самка паука сжирает самца после спаривания. Или даже вместо него.

В последние дни я сплю плохо. Я знаю, что сплю, и думаю об этом. Я думаю, быстрее бы проснуться, потому что лежать неудобно. Я думаю, что за идиотизм мне снится. Я думаю, о чем это я думаю.

В последние дни снотворное перестало на меня действовать. Мне кажется, что сон — это явь, а явь — это сон.

Звонит телефон — Ино. Я сбрасываю, а через минуту приходит сообщение «Ну ты дала! Все в деревне только и говорят о том, как ты плеснула Саске в лицо горячим чаем». И в конце куча смеющихся смайликов.

Никакого чая, тем более, горячего не было.

Я бы не смогла облить Саске кипятком.

Все в этой деревне сплетничают и судачат, переворачивают новости с ног на голову.

Следующий звонок — Цунаде. Она говорит, что так больше продолжаться не может, — я должна завтра выйти на работу. Они не справляются, и им нужна моя помощь. Мне тоже нужна помощь, но я говорю, что приду.

Когда я иду из магазина, Наруто кричит мне с другого конца улицы:

— Сакура-чан!

Я ускоряю шаг, а он кричит:

— Привет, Сакура-чан!

Я перебегаю дорогу на красный свет, а Наруто все еще что-то кричит.

Вечером — снова. Стук в дверь. Смотрю из дальнего окна — Наруто — и прячусь за занавеской. Я выключаю свет в спальне — меня нет дома. Ставлю беззвучный режим на телефоне, и не зря — Наруто звонит уже через минуту. Я знаю его, как облупленного. Он весь — как открытая книга. Он долго звонит, до самого конца, пока ему не скажут «абонент занят или временно недоступен, попробуйте позвонить позднее», и телефон противно вибрирует у меня в руке. Я специально отключила голосовую почту, чтобы не слышать:

— Привет, Сакура-чан! Я тут… э, Сакура-чан, я тут подумал… Может, кхм… Ну, знаешь… Сходим… — в это время обычно заканчивалась отведенная для голосового сообщения минута, а он так и не успевал сказать главного.

Саске обычно говорит:

— Сегодня в шесть.

А Наруто притворяется, что у него першит в горле, а потом позорно сбегает.

Я потому его и не люблю — слишком уж он нерешительный.

Я бы, может, и пошла с ним гулять — просто из любопытства. Но он так ни разу и не набрался смелости позвать меня.

Наруто еще пару раз стучит в дверь, а я на коленях на коврике, в темноте смотрю на него через щелочку — между занавеской и окном. Оставшись ни с чем, он уходит, но оборачивается по пути. Когда я включаю свет, то вижу на своей кухне Саске. Снова этот Саске. Привет. Он стоит прямо в центре, под лампочкой и, засунув руки в карманы, смотрит на меня. Я инстинктивно вздрагиваю, а потом — хватаюсь за вазу. Я замахиваюсь, а он говорит:

— Отвлекающий маневр, — и кивает в ту сторону, где идет Наруто, и усмехается. Ему весело.

Я говорю:

— Я не должна была обливать тебя, — раньше я сказала бы «прости». Но теперь — не говорю. Я все еще стою с вазой. Хочется, чтобы он поскорее ушел.

— Это просто вода.

Он смотрит на меня еще минуту, а потом садится за стол.

Иногда некоторые вещи я не понимаю настолько, что мне кажется, что они мне показались. Саске — не существует.

Несуществующий Саске сидит за столом и смотрит на меня, а я делаю ему чай. В моем доме вы найдете десять видов заварки. Зеленый, черный, красный, ромашковый. Еще десяток — в пакетиках. Китайский молочный улун. Черный с бергамотом. Зеленый с медом и ромашкой. Красный с шиповником. Зеленый с лимоном. У меня есть растворимый кофе в гранулированном и молотом виде. В пакетиках с карамелью или суперкрепкий. Нерастворимый кофе в зернах.

Ты — шопоголик, это когда у тебя всего в излишке.

Саске говорит:

— Ну, и что это за детский сад?

Я не пускаю в чай снотворное и не мешаю его ложкой. Вместе этого я жую валериановый корень и запиваю его китайским молочным улуном.

Саске говорит:

— Тебе нужна помощь, — он встает и направляется к шкафчику с лекарствами. Он рыщет там, что-то держит в руках, а что-то откладывает назад. Кажется, он разбирается в лекарствах. Хотя, наверное, нет такой темы, в которой этот всезнайка Саске не разбирался бы. Он говорит: — Завтра отнесешь это назад в больницу.

— Нет, — я встаю и становлюсь рядом с ним.

Он меня не слышит, только продолжает заниматься своим делом. Он говорит:

— Не сделаешь этого, будешь иметь дело с Цунаде, — он смотрит на меня и говорит: — Но, если так хочешь, могу оставить кое-что тебе.

Он подходит ко мне с какой-то баночкой и высыпает таблетки на пол. Мне под ноги. А саму баночку держит возле лица так, чтобы я ее видела. И все это время смотрит мне в глаза, в самую душу. Таблетки подпрыгивают и катятся по всей кухне. Саске кладет то, что он выбрал, на стол, бросает пустую баночку на пол и уходит, оставив дверь незапертой. Я еще какое-то время вижу его удаляющуюся спину.

Я просыпаюсь, потому что уже утро. Мое второе «я» не говорит со мной и не учит жизни. Мое второе «я» еще спит, а, может, ушло. Сегодня я спала хорошо.

Мы идем в кино — я, Саске, Наруто и Ино. Наруто уверен, что это двойное свидание, и подкатывает к Ино, поэтому Ино пересаживается от него ко мне. Саске, кажется, ненавидит всех нас, особенно меня, за эту идею пойти всем вместе в кино. Он уныло смотрит в экран, время от времени сжимая руки в кулаках, видимо, переживая за героя боевика. Ино все время вздрагивает от звуков. Всегда в кинотеатре стреляют слишком громко. Наруто кричит Ино — через меня и Саске:

— Здорово он его приложил, да? Правда, Ино?

Ино собирается что-то ответить, но я кричу ему:

— Да помолчи уже! Ничего не слышно! — я угрожаю ему кулаком для убедительности.

Он обижается на меня, как-то странно смотрит, отворачивается, но зато затихает.

— Знаешь, что, Сакура-чан, — говорит Наруто, когда мы выходим из зала. — Ты хорошо придумала — свести меня с Ино. Но ты кое-где просчиталась. Я не нравлюсь Ино!

— Я вас не сводила, идиот! — кричу я ему, а Саске оборачивается на нас. Ино нас не слышит — она бежит в туалет. Слишком много газировки.

— А… Значит, ты пыталась свести ее с Саске. Все понятно, Сакура-чан, — он хихикает, веселится.

— С какой стати мне это делать? — кричу я и замахиваюсь, но он убегает. Бежит к автомату купить газировку. Мы остаемся с Саске вдвоем дожидаться их. Саске смотрит на меня. Я с собранными руками смотрю, как Наруто считает мелочь.

Саске говорит:

— Я сказал, что ты уже не будешь такой, как прежде.

Я молчу, а он говорит:

— Когда умирают родные, они забирают с собой частички наших душ.

Я говорю:

— Вот, почему ты такой.

Он смотрит на меня, а я смотрю, как Наруто пинает и трясет автомат, который не хочет выдавать ему банку. Люди на него оборачиваются, а охранник кричит, чтобы он оставил в покое автомат.

Не надо было этого говорить.

Катастрофа вселенских масштабов. Для одного человека или миллиардов.

Саске говорит:

— Но ты осталась такой, какой и была.

Он говорит:

— Сильные люди слабее уже не станут.

Я даю ему руку. Просто протягиваю, а сама стою, подпираю стенку и смотрю, как Наруто пытается достать застрявшую банку. Нельзя доверять этим современным технологиям.

Саске просто смотрит на меня. А потом — на руку. Не знаю, возьмет ли он ее. Может, и нет. К нему навстречу сложно сделать первый шаг. Но он берет, и мы стоим — слишком далеко друг от друга, но взявшись за руки. Это — максимум.

Я хочу встать ближе, сжать в объятиях и не выпускать никогда. По крайней мере, пару минут.

Но я не двигаюсь с места. Ноги приросли к полу. Ближе он меня не пустит.