Любовь к работе обязательна (джен)

Иногда мне кажется: вот в чем вся наша беда — слишком много людей занимают высокие места,а сами трупы трупами.

Курт Воннегут

Меня зовут Макс. Дата моей смерти — тринадцатое июля две тысячи восемнадцатого года. Каждое утро я выползаю из своего гроба, наспех собираюсь и спешу в филиал ада на Земле. Стеклянный небоскреб таращит сотни квадратных горящих глаз — офисные крысы уже на местах: толпятся в очередях к кофейному автомату, сплетничают про босса и его новую секретаршу, осуждают внешность сотрудников финотдела, договариваются о боулинге на выходных.

Я врываюсь в поток людей на переходе, и быстрым течением меня несет вперед. Я проплываю мимо русалки на вывеске «Старбакса», машу рукой клоуну Рональду Макдональду. Меня несут пираньи, клыкастые твари, они хищно водят носом по воздуху, пытаясь уловить запах крови. Но я уже мертв, с меня нечего взять. Растерзан всеми зубами мира, прожеван и выплюнут на эту парковку, прямиком на место для инвалидов.

Забежать в карусель вращающейся двери, приложить пропуск с собственной физиономией, на которую тошно смотреть, вызвать лифт. Эти извечные ритуалы повторяются снова и снова, я мог бы добраться на работу вусмерть пьяный или обдолбанный. Движения доведены до автоматизма, вежливая улыбка держится на скотче и честном слове — но никто не жалуется, все ходят с такими же унылыми рожами.

Мы продаем радость и счастье. Не хотите? За тройную цену легко оформим: получите, распишитесь. Создаем праздник буквально из палок и собачьих экскрементов, организовываем дни рождения и свадьбы или что вы там еще вздумаете праздновать. Да хоть новую вставную челюсть для вашей бабули, лишь бы деньги заплатили. Но я бы лучше похоронами занялся, хотя мне говорят, что дело это бесперспективное. Но вы только вдумайтесь: конкурсы на самое быстрое закапывание гроба, хоровое отпевание покойника на какой-нибудь молодежный лад, можно еще кидать венок с могилы — кто поймает, тот и следующий. Золотая жила, на самом деле.

Забегаю в лифт, нажимаю на шестой этаж. Какой-то умник пририсовал еще две шестерки около кнопки, и никто не стал стирать, потому что местечко и правда дьявольское. В зеркало не смотрю по привычке, потому что видеть это уродство сил уже нет. Зато две кикиморы с восьмого прихорашиваются, трясут зелеными волосищами и скалят острые клыки.

Уже в лифте чувствую этот трупный запах. За столько лет можно было бы и привыкнуть, но я всё еще борюсь с тошнотой.

— Опаздываешь, — говорит секретарша на ресепшен, не поднимая головы. За длинными рыжими волосами ее лица не видно — и слава богу.

Эта, кажется, уже третья секретарша на моей памяти, но говорят они одно и то же. Бегу по петляющей кишке коридора и сворачиваю в огромный зал, место для публичной порки и показательной казни. Народу неинтересны хлеб и зрелища, ему подавай выпотрошенное тело с изломанными ребрами наружу. Какие времена — такие и нравы.

Проскользнуть незаметно не удается.

— Макс, мы как раз о тебе говорим, — босс манит меня костлявым пальцем, кожа с которого почти слезла, а ноготь болтается, как варежка на веревочке.

Покорно бреду на эшафот.

— Пришел запрос на организацию дня рождения одной влиятельной персоны, — он доверительно наклоняется ко мне, и воздух вокруг зеленеет от его дыхания. — Хотят веселье, чтобы знаменитости выступили и пир горой. Вот это бюджет.

Босс протягивает мне бумажку с цифрами, и я протираю глаза.

— Этого даже на мою зарплату не хватит.

— Макс, ты стал очень плохо работать, — говорит он. — Незаменимых нет. Советую тебе об этом помнить.

Босс садится в свое кресло, и нога его громко хрустит. Вероятно, он больше не встанет, хотя ему и не нужно — секретарша только что утки за ним не выносит.

— Есть идеи для развлекательной программы? — он складывает ладони домиком, но несколько пальцев отваливаются назад и болтаются на тонких мышцах.

— Закажем русский народный ансамбль, дрессированного медведя и цыган, — говорю я, всё еще в ужасе от предстоящей работы.

— Очень хорошо, — довольно лыбится мой босс, и морщины на его лбу тоже улыбаются.

А я думаю, что чем бредовее идеи я предлагаю, тем сильнее он рад. Наверное, нужно перестать это делать в надежде, что кто-нибудь заметит подвох.

— Очень хорошо, — повторяют за ним мои коллеги и кивают, как болванчики.

— Главное, — говорит босс, — чтобы дешево было. Цыган, если что, и сами сыграть можем.

Я поднимаю глаза к потолку. Смешно тебе, Господи? Ну обхохочешься просто.

* * *

Очередь у кофейного автомата поражает воображение. Мои коллеги стоят, раскачиваясь из стороны в сторону, и слюни капают из их открытых ртов. Синяки под глазами переливаются всеми цветами радуги, как на рождественской гирлянде, а высунутые языки голубеют, словно весеннее чистое небо.

— Ко-о-офе-е-е, — протяжный вой наполняет маленький коридор.

Это топливо в нашем деле жизненно необходимо. Я наблюдаю, как Игорь из отдела по работе с мудаками, простите, клиентами, залпом выпивает огромную кружку черной мутной жижи. Всё растекается по подбородку на одежду, а остатки выливаются наружу из выеденной червями дыры на животе. Игорь доволен и бредет в сторону своего кабинета. Мне больше не хочется кофе. Но его аромат перебивает трупный запах гниения, поэтому я остаюсь.

Подпираю стенку и наблюдаю за Аринкой из финотдела.

— Сдаем по пятьсот рублей на день рождения Марии Сергеевны, — говорит она, подходя к каждому по очереди.

Но до того, как они выпьют кофе, такие разговоры вести бесполезно. Эти зомби пялятся на нее мутными глазищами и языками не ворочают. А я вообще не вижу смысла в этих финансовых махинациях: к моему собственному дню рождения проходит полный круг, и все денежки возвращаются обратно в кошелек. Но приходить сюда в поисках смысла может только отъявленный кретин или законченный мечтатель. Думаю, что я где-то между, хотя мне клятвенно обещали, что я сразу же вольюсь в этот дружный и отзывчивый серпентарий.

— Макс, сдавай деньги, — говорит Аринка, останавливаясь около меня.

Молча достаю из кармана штанов помятую купюру и протягиваю ей. Она улыбается, и кожа натягивается на ее черепушке, а огромный рот, обведенной ярко-розовой помадой в тех местах, где когда-то были губы, обнажает ряд ослепительных серебряных зубов.

— С тобой приятно иметь дело, — говорит она.

Но взаимностью ответить я не могу. Бреду в курилку, чтобы заняться чем-то вместо работы, иначе с ума можно сойти. Там густой молочный туман, тем и лучше — не нужно здороваться и поддерживать диалог. Кто вообще придумал, что курилки созданы для разговоров? Я выхожу сюда, чтобы не чувствовать зловонное дыхание мертвецов, а никак ради обсуждений курсов валют и результатов футбольных матчей.

Мне душно, но вовсе не от жаркой погоды, просто разговоры коллег побуждают меня выйти в окно. Пока держусь, но, если честно, уже из последних сил.

— Макс, как хорошо, что я тебя встретил! — чья-то костлявая рука хлопает меня по плечу. — Не одолжишь пару тысяч до зарплаты? Не дай коллеге пропасть.

Вот так и проявляется та самая обещанная поддержка коллектива. Правда, всегда в одностороннем порядке. Я затягиваюсь сигаретой и выдыхаю дым в надежде спрятаться от осточертевшего мира.

* * *

Стою перед обшарпанной дверью уже почти десять минут и никак не решусь войти. Отдел бухгалтерии в нашей компании пугает всех, даже главного. Сам дьявол побоялся бы входить в этот кабинет без стука или в обеденное время. Я робко стучу и слышу приглушенное рычание — меня приглашают войти.

В центре кабинета за дубовым столом сидит толстая полусгнившая Тамара Петровна. Поднимает на меня глаза, в одном из них хозяйничают земляные черви.

— Мне печать нужна, — говорю я и, стараясь встать как можно дальше, протягиваю ей свои документы.

— Подписи где? — она медленно шевелит губами, и я вижу, как шатаются гнилые зубы в ее рту.

— Так стоят же.

— Не хватает еще двух, — заявляет она, пробежав взглядом по бумагам.

И золотой зуб вываливается из ее гниющего рта прямо на мои бумаги.

— Второй за месяц, — ворчит Тамара Петровна и смахивает его в стоящую на полу урну. — Чего смотришь? Подписи будут, тогда приходи.

— Но этот отдел расформирован. Как я могу получить подписи от несуществующих людей? — возмущаюсь я.

— Нет подписей — нет финансирования. Пошёл!

Червяки в ее глазнице угрожающе возятся и напоминают ядовитых змей. Я поспешно выбегаю из кабинета, но дверью хлопать боюсь — с бухгалтерией портить отношения вредно для здоровья.

Время идет к обеду. Бреду в обшарпанный кафетерий и занимаю самый дальний стол, чтобы не дай бог никто не решил ко мне подсесть. В безвкусной жиже, которая в меню гордо именуется супом, плавает вермишель из поварских волос.

— Здесь не занято? — нежный голосок отвлекает меня от созерцания своей еды.

Я безразлично мотаю головой.

Напротив меня садится милая девушка, слишком юная и цветущая для этих мест. Никаких тебе трупных пятен и отвалившихся зубов, и запах от нее исходит цветочный.

— Олеся, — представляется она. — С сегодняшнего дня я буду работать здесь.

Киваю и смотрю на часы: Олеся, время смерти тринадцать двадцать. Жаль, милая была девушка.

— Добро пожаловать в ад, — говорю я, а она счастливо улыбается мне в ответ.

* * *

— Опаздываешь, — меланхолично говорит секретарша, поливая давно засохшие цветы.

Я молча прохожу мимо — какая разница, она ведь всё равно больше ничего мне не скажет. День начинается ужасно, но у меня по-другому и не бывает. Это просто череда плохих дней с перерывом на сон, а иногда, из-за проклятой бессонницы, я лишаюсь и этого удовольствия.

Мимо пробегает Олеся со стопкой бумаг. Она выглядит счастливой, интересно, я тоже был таким поначалу? Сейчас счастье можно купить только в аптеке по рецепту, но явно не на те гроши, что мне здесь выдают и гордо именуют зарплатой. В опенспейсе царит гвалт, как на бале сатаны. Пинаю прокатившуюся мимо голову нашего завхоза — что ж, он отслужил в нашем агентстве без малого десять лет. Так долго еще никто не выдерживал. Ребята из айти-отдела играют в онлайн-игры, дизайнеры развлекаются иначе — ставят самого неопытного у стены с яблоком на голове и метают дротики. Славик до сих пор ходит с повязкой на одном глазу.

Я подхожу к Витале, который работает приложением к сканеру и принтеру. Мне иногда кажется, что он единственный нормальный в этом царстве безумия, наверное, потому что почти всегда молчит. Его худший кошмар — оказаться без документов для сканирования, тогда в глазах Витали появляется безумный страх, и он, как одержимый, шарит по офису в поиске добычи.

— Привет, — говорю я, вставая рядом.

Он молча кивает, полностью поглощенный работой.

— Дела отвратительны, если тебе интересно.

Ему неинтересно, но мне нужна какая-нибудь урна для душевных отходов. Виталя знает обо мне всё: как я провалил экзамены в университет, как девушка меня бросила, и что стало с моей мечтой писать книги. Больше него знает только Господь Бог, и тот наверняка ржет над потешной зверушкой.

У Витали сползла кожа с лица от усердной работы, поэтому я пялюсь на его обнажившиеся челюсти. Зрелище завораживает, хотя я и понимаю, что это неприлично. Иногда он высовывает от усердия язык, и это выглядит особенно комично, я тихо хихикаю, наблюдая за этим, и мое настроение ползет вверх.

— У нас новенькая, — рассказываю я Витале. — Милая девчушка, но скоро тоже трупными пятнами пойдет.

Он замирает на мгновение и чешет руку — чешуйки кожи опадают от его прикосновений на пол, как первый снег.

— Радостная такая ходит. И как у нее это получается?

— Любовь к работе обязательна, — скрипит Виталя и тут же расстраивается, потому что забыл снять скрепку, и принтер жует бумагу, как корова траву.

Я не люблю свою работу. И жизнь свою тоже не люблю.

* * *

— Опаздываю, да, — бурчу я на опережение.

Секретарша — никак не вспомню ее имя — поднимает глаза, и я вижу ее худое лицо с дыркой вместо носа.

— И вовсе не обязательно так хамить, — обижается она. — Ты опоздал, кстати.

Рычу от злости и вихрем проношусь мимо нее. В коридоре меня ловит наш креативный директор:

— Макс, нужна свежая голова, — говорит он, вытаскивая из головы опарышей на ходу. — Нужен мотивирующий слоган для спортивного мероприятия. Такой… чтобы жить хотелось!

— Да в том-то и дело, что не хочется, — отвечаю я.

— Бесплатно никому не хочется. Но нам за это деньги платят.

Ничего не отвечаю и ухожу прочь. Весь мой день посвящен бумажной волоките и заполнению бесконечных анкет. Я не понимаю ни слова и уверен, что все вокруг такие же. А лица умные-умные, кое-кто даже очки для важности надевает — хотя с облысевшими черепушками смотрится это, мягко говоря, смешно.

Снова захожу в бухгалтерию и вижу, что Тамара Петровна уже напяливает на себя пушистый труп животного. Два мертвеца вместе создают ужасающий тандем.

— Чего тебе? Рабочий день закончен.

— Но только четыре часа, — беспомощно говорю я.

— Сегодня — пятница, — отрезает она. — У бухгалтерии короткий день. Что там у тебя?

Выхватывает у меня из рук сотый вариант заполненных документов.

— Здесь неправильно, тут тоже, что за дебил это заполнял?

— Я, — говорю сквозь зубы и чувствую, как терпение начинает меня покидать.

— Ну дебил же, говорю.

Тамара Петровна качает головой, и черви вылетают из ее глазниц. Затем рвет выстраданные кровью и потом документы и кидает их в урну. И премерзко улыбается, обнажая беззубый рот.

— Надоело, — говорю я и удивляюсь тому, как громко звучит мой голос. — Я увольняюсь!

Пожав плечами, Тамара Петровна достает мне из груды своих бумаг заляпанное заявление.

— Заполни. И чтобы все подписи стояли.

— Да пошли вы! — рву заявление на части

— Приходи в понедельник, дорогуша, дам тебе новое.

Я чувствую такое облегчение, что даже ничего ей не отвечаю. Выбегаю из кабинета и напоследок хлопаю дверью так сильно, что табличка с надписью «Бухгалтерия» с грохотом падает на пол. Тамара Петровна в кабинете кричит, и эти звуки — услада для моих ушей. Прохожу на выход мимо нашей секретарши.

— Ты… — начинает говорить она и запинается.

— Что? Опоздал? — ухмыляюсь я.

От напряженной работы мозга по ее лбу ползет трещинка — это лопнула тонкая кожа. Жалобно вскрикнув, она тянется к сумочке и прячет лицо за волосами.

В лифте я смотрю на себя в зеркале и улыбаюсь во все четырнадцать оставшихся зубов. Проплешины на голове счастливо сияют, отражая холодный свет энергосберегающих ламп. Снимаю проклятый галстук-удавку и чувствую, как воздух наполняет полусгнившие легкие и, кажется, впервые за несколько лет свободно дышу. Солнце на улице удивительно яркое, облака по небу бегут наперегонки; ветер срывает мой шарф и уносит вдаль — но я ничуть не расстроен.

Меня зовут Макс. Дата моего воскрешения — первое апреля две тысячи двадцатого года. Я дурак, сегодня определенно мой день. И это лучший день в жизни.