Кровь и песок (джен)

-1-

С освящения Колизея прошло три месяца. Рим уже подутих, но Верус знал, что его имя, равно как и имя Прискуса, еще долго будет на устах всех тех, кто хоть раз смотрел на игры. Прискус — его родное варварское имя было совсем иным, но публика принимала только латинские имена — получив долгожданный деревянный меч (и как! Верус снова подумал, что такое нескоро забудут), тут же уехал куда-то к себе на север. По меркам Рима его состояние было невелико, но там, наверно, он мог жить лучше диких королей. Или стать одним из них — сколько деревень он сможет купить?

Верус же родился в Риме, и в Риме собирался окончить свои дни. Лучше быть недостойным⁽¹⁾ в Риме, чем королем в Галлии. Кроме того, он собирался вернуться на арену. Может, думал Верус, он и был недостойным, но с хорошими деньгами ещё бы плюнул сверху на всех нищих граждан.

Однако о его намерении вернуться пока знал лишь он сам, да ланиста⁽²⁾ Флавий. Для всех своих почитателей гладиатор Верус пока оставался в людусе⁽³⁾ натаскивать тритонов⁽⁴⁾: якобы ожидая, пока его наймет кто-то на уроки меча или телохранителем.

"Публику надо подогреть ожиданием", — говорил Флавий, и Верус соглашался с его мудростью. Он мог бы поступить как знаменитый Фламма — тот принял деревянный меч только на четвертый раз — но это было рискованно: лишние бои, в которых жизнь зависела от настроения толпы. А оно было ветрено как девка — Верус знал о гладиаторах, вмиг лишившихся любви толпы лишь потому, что нанесенное ранение было смешно. Хелладия, например, не пощадили, потому что в последнем бою ему ткнули копьем в задницу.

Поэтому Верус терпеливо ждал, когда ему начнут предлагать вернуться. Возвращение любимцев публики на арену всегда покупалось дорого — десятки тысяч сестерциев за бой, столько обычный гладиатор не получал и за десять. Были иногда такие, которым император давал и сотню тысяч, но Флавий сразу объяснил, что на сотню лучше не надеяться, а всё что меньше полусотни — отклонять. Тут Верус ланисте Флавию верил как себе — Флавий пекся и о своей выгоде.

В нынешний день, двенадцатый в месяце августе, закончив лупить неумех-тритонов за каждый огрех, Верус спасался от жары в своих комнатах в центре людуса. Те дни, когда ему приходилось ютиться в каморке с новичком, который выбывал прежде, чем Верус успевал узнать его имя, давно прошли. Сейчас в покоях, предназначенных для фаворитов, было пустовато: на грандиознейшем открытии Колизея кое-кто волей божественного императора Тита получил деревянный меч, но еще больше нашло свою смерть на песке.

Жара сделала Веруса вялым, и он отчаянно мечтал о вечерней прохладе, вине и может быть, женщине. Его уединение нарушил подручный раб Флавия, резвый нубиец Теокл. Флавий звал Веруса: пришел эпулон⁽⁵⁾ Гай Аэций с предложением для него и потому изволил видеть прославленного гладиатора.

— Уже... — вслух подумал Верус, пытаясь взбодрить себя водой из чаши. Аугур, вспомнил он, говорил, что благоприятные знамения складываются на осень. — Флавий сказал, сколько предлагают?

Теокл жестом указал ему наклониться и прошептал на ухо.

Верус ошалело плеснул себе в лицо водой еще раз — убедиться, что его не довела нещадная жара. Но похоже, довела она не его, а эпулона, потому что о сумме в три сотни тысяч сестерциев для гладиатора он ещё никогда прежде не слышал.

Приведя себя в порядок, он поспешил на арену. На трибуне, под навесом для почетных гостей людуса, сидели трое: старый Флавий, знакомый Верусу эпулон Гай Аэций — даже на жаре, по своему обыкновению, не отказывавшийся от тоги с пурпурной каймой — и какой-то старик, так показалось Верусу на первый взгляд. На второй — нет, не старик, просто северянин с очень светлыми волосами. Вся одежда его тоже была белой, туника и даже сагум⁽⁶⁾, скрепленный серебряной фибулой. Он сидел немного в стороне, не участвуя в разговоре эпулона и ланисты.

Верус пожелал эпулону здравия, вежливо склоняя голову. Аэций улыбнулся — Верус знал, что тому, обожателю гладиаторских игр, очень нравятся его бои, и даже думал, что когда будут делаться новые игры, эпулон шепнет там и там, что хочет видеть гладиатора Веруса, но таких денег он не ожидал.

— Предложение таково...

— Я хочу его посмотреть, — перебил эпулона беловолосый, поднимаясь. Верус удивился: сначала он подумал, что беловолосый, раз его не представили, телохранитель — теперь оказалось, что тот играет достаточно важную роль.

Верус глянул краем глаза на Флавия — ланиста едва заметно кивнул.

— Как вам будет угодно, — ответил гладиатор и взял себе со стойки деревянный гладий⁽⁷⁾ и щит. Такое еще до того, как его имя по-настоящему прославилось, с ним бывало не раз — когда приходили покупатели, желавшие устроить игры, на похоронах или для увеселения, желавшие взять себе гладиатора в охранники, могло потребоваться показать свои умения. Чаще для этого звали другого гладиатора, и они сражались на деревянном оружии, но кое-кто выставлял для тренировочного боя своего нынешнего телохранителя или даже тщеславно сам желал пожать руку любимцу публики.

Тогда обычно Верус смотрел наглецу за спину, где стоял ланиста, и по его знакам читал, сколько поблажек он должен сделать богатому неженке. О проигрыше речи не шло — проиграть, возможно, не надо было бы даже императору — ведь следовало показать, как хорош гладиатор Верус. Но не попортить лицо, не ломать костей, вообще не бить слишком сильно — все такие пожелания старого Флавия Верус хорошо умел читать. Почему в каждом случае так или иначе, он не разбирался — это было не его дело, его дело было выполнять.

Но сейчас Флавий не подавал ни одного знака, который сказал бы Верусу, что над соперником надо сжалиться. Тем лучше — наглецов Верус не любил.

Беловолосый вышел на площадку.

— Чем ты будешь драться? — удивленно крикнул ему Верус, прокручивая в руке меч. — Голыми руками?

На самом деле он хотел предложить немного другое оружие, но вежливость к вышестоящим в людусе вбивали наравне с гладиаторским мастерством. Грубые шутки следовало приберечь для зрителей — те любили сквернословие.

Беловолосый только чуть улыбнулся в ответ. В его фигуре не чувствовалось ни капли напряжения, отмечающего готовность к бою.

Верусу стало даже неинтересно — какой смысл в избиении безоружного неумехи деревянным мечом. Только пегниарии⁽⁸⁾ занимались такой ерундой на потеху толпе, а демонстрации мастерства Верус в этом не видел ни капли. Разочарованно ругнувшись про себя, он не очень быстро рубанул мечом, метя в левое плечо и ключицу.

Беловолосый уклонился. Уклонился, не отрывая ног от земли — так могло бы пригнуться дерево под порывом ветра.

Верус ударил еще, тычком в живот, уже по-серьезному быстро. Беловолосый уклонился снова — кажется, на этот раз ему всё же пришлось переступить с ноги на ногу.

Серия ударов с финтом, со славным ударом щитом — таким Верус выбивал порой плечи соперникам — тоже прошла без толку. Его начинала смущать странная манера северянина уклоняться: не разрывая дистанцию, не отпрыгивая назад — он постоянно был на расстоянии удара, но с таким же успехом можно было бить воздух. Это было очень неудобно, что тот не парировал: Верусу приходилось сдерживать силу, чтобы очередной промах не бросил его вперед.

Верус пожалел, что он решил взять гладий и щит, а не трезубец и сеть: здесь бы лучше подошла манера ретиария, а не провокатора⁽⁹⁾. Краем глаза он увидел эпулона — тот как-то нервно, но довольно, может, даже хитро, улыбался. Флавий смотрел напряженно.

Верус решил, что всё это большая куча песьего дерьма. Разозлившись, он усилил натиск — злоба всегда ему помогала, как у Прискуса талант был в спокойствии, так у Веруса он был в злобе — и наконец-то сумел впечатать свой щит в беловолосого.

Гладиатор крайне отчетливо расслышал тихий смешок соперника. Смешок почему-то очень смутил его — видимо, поэтому какой-то подлой подножкой беловолосому удалось свалить его на песок.

Беловолосый отступил, прежде чем Верус поднялся, и раскрыл ладонь, останавливая поединок.

— Он подойдет, — сказал беловолосый эпулону, и по тому, как это было сказано, и по тому, как тот наклонил голову, даже Верусу стало понятно, что беловолосый из них главный.

— Кого вы возьмете вторым для поединка? — осведомился Флавий. Верус смог заметить, что ланиста скрывает своё удивление. — Есть...

— Только он один.

Верус догадался, что соперник будет из другой школы. Скорее всего, тот видел Веруса в деле, а вот Верус мог его и не знать. Впрочем, виделось и хорошее в том, что соперник из другой школы — на похоронах милосердия императора и для себя, и для товарища не дождешься.

— Прежде я хотел бы поговорить с ним наедине, — заявил беловолосый. Флавию оставалось только согласиться, но на его лице Верус прочел обещание всех возможных кар, если он опозорится.

— Мое предложение таково, — произнес беловолосый, когда они сели на бортик фонтана в одном из углов арены, а Флавий увел эпулона в прохладу комнат людуса, где его бы продолжили угощать вином, сыром и фруктами. — Скоро будет великий турнир, состязание лучших из лучших, которое проходит раз в пятьдесят лет. Ты станешь одним из моих чемпионов на нем — и победишь столько врагов, сколько сможешь, или умрешь, пытаясь.

— И почему вы сами не выиграете это ваше состязание? — не сдержался Верус, хотя, конечно, у трех сотен тысяч сестерциев не спрашивают, почему.

— Оно для простых смертных, не для меня.

"Ничего нового, — подумал Верус, — патриции смотрят, гладиаторы умирают".

— Тогда я выиграю его для вас, — заявил он вслух. Три сотни тысяч за несколько выходов на арену, решил Верус, это не так здорово, как за один, но всё равно очень хорошо.

— Можешь не выигрывать, — легко разрешил беловолосый.

Верус широко и немного недоуменно улыбнулся странному собеседнику и на всякий случай сказал:

— Я участвую в вашем состязании — и за это мне даже без победы достается приз в три сотни тысяч сестерциев.

— И конечно, слава.

— Бессмертная? — по привычке усмехнулся Верус.

— Нет. О бессмертии легко говорят только те, кто никогда не имел дело с вечностью. Но за пару тысяч лет могу ручаться.

Верус удивленно моргнул.

— Да кто вы вообще такой, чтобы за это ручаться? — и, подумал он про себя, кто такой, чтобы эпулон Гай Аэций смотрел вам в рот и платил гладиатору три сотни тысяч сестерциев за участие в вашем турнире.

— У вас меня иногда называют Фульгур⁽¹⁰⁾, — усмехаясь, сообщил беловолосый.

— Очень смело — называться так, — в шутку хмыкнул Верус. — Коллегиум за это на вас не в обиде? — равняться с богами всегда можно было только императорам и безумцам (что нередко совмещалось в одном человеке).

Беловолосый только качнул головой, поправляя:

— Я не называюсь, это меня называют.

Тут Верус с ужасом понял, что его богатый устроитель турнира только что, на полуденном солнышке, рехнулся — рехнулся еще больше, чем когда решил платить три сотни тысяч сестерциев — и плакали его деньги. Он собрался пересадить его в тенек и приказать принести воды, надеясь, что в прохладе тому полегчает, но — не успел.

Беловолосый чужеземец посмотрел ему в лицо, сказал: "Передай свое решение Гаю", — и — исчез. Вместо него в глазах у Веруса осталось только зелено-фиолетовое пятно, будто он посмотрел на солнце. И в этом пятне зияли две еще более темные точки — ровно там, где были глаза собеседника.

Верус медленно коснулся камня, где только что сидел беловолосый. Коснулся земли, на которой стояли его сандалии. Ударил себя по лбу. Проморгался, огляделся.

А потом Верус соскользнул с бортика фонтана и пал на колени, глядя туда, где до этого сидел Фульгур. Наконец он подумал поразительно смешную мысль: "Флавий меня убьет, если я откажу Юпитеру!"

-2-

Верус, давший эпулону своё согласие, очень быстро начал сомневаться, что это всё ему не примерещилось по летней жаре или что беловолосый не был чужеземным колдуном, заморочившим ему глаза своими трюками. Гай Аэций сказал, что за ним придут через три дня, чтобы отвезти на состязание, но кто придет и как — ушел от ответа. Однако три сотни тысяч сестерциев, переведенные через аргентария⁽¹¹⁾, Верус получил. Реальность этих денег была так же верна, как реальность его собственной руки или ноги.

— Я смотрел, что тебя наняли на бой день назад, — на своей не очень хорошей латыни сказал гладиатор Петрус, встретив Веруса после тренировки. Он тоже был варвар с севера, как и Прискус, но почему-то они не сдружились, напротив, остро не ладили — видимо, севера у них были разные.

— Да, — с удовольствием подтвердил Верус, — он будет не здесь, не в Риме.

— Плохо, — сказал Петрус. Его слово звучало так же увесисто, как камень, в честь которого его назвали.⁽¹²⁾ — Вы в ваших городах потеряли, как выживать в темных лесах.

— Забыли, — поправил Верус, гадая, что северянин хочет ему сообщить. Петрус редко говорил на столь отвлеченные темы, да и вообще болтал нечасто. — Ты что-то знаешь о моем нанимателе? — Фульгуром он решил пока беловолосого колдуна не называть.

Петрус пожал плечами:

— Знаю? В лесу не знают — в лесу чуют. Но с такими люди не жмут рук. Они меняют или убивают.

— С какими такими?

— Разными, — снова пожал плечами Петрус, — в темном лесу много чего водится.

Его уклончивость наконец навела Веруса на мысль:

— Это сакральное знание? — спросил он. — Тебе нельзя говорить об этом?

Северянин промолчал, но в его глазах Верус прочитал отчаянное "да". На миг он задумался, а кем был Петрус у себя, до рабства и арены, уж не жрецом ли?

— Так кто он? — повторил Верус. — Он колдун, он человек?

Снова в глазах Петруса что-то промелькнуло. Наконец он сказал:

— Там, куда ты отправишь, не верь никому, у кого не течет красная кровь, — он взял руку Веруса и вжал ему в ладонь деревянный кругляш на кожаном шнурке. Прежде чем Верус успел рассмотреть, что вырезано на дереве, Петрус накрыл его своей рукой. — Возьми. Может, поможет.

— Спасибо, — искренне поблагодарил его Верус. Еще одно благословение, подумал он, никогда не помешает и, кто знает, может в далеких странах далекие боги Петруса и вправду обладают большей силой.

Петрус кивнул ему и молча ушел. Верус дошел до своей комнаты, не разжимая руки, и только там рассмотрел подарок: на лакированном дереве была вырезана голова хищной птицы. Верус прошептал слова благодарности и просьбу о защите этому новому богу и повесил талисман Петруса на шею к своим другим амулетам.

Этот разговор будто бы выдернул его из душевного ступора, в котором он незаметно для себя пребывал после вчерашних событий. Петрус, сам того не подозревая, напомнил ему, что не нужно впустую гадать о случившемся — для гадания и знаков свыше есть аугуры.

Вместо того, чтобы пойти к аугуру, который ошибся, предсказывая благоприятные расклады на осень — а Верус не сомневался, что три сотни тысяч сестерциев никак не могут быть неблагоприятным раскладом — он выбрал другого аугура, гадавшего не на птицах, а на громе и молниях. Он долго думал над этим, ведь гром и молния — вотчина Фульгура, но потом решил, что если бог и вправду обратил на него свое внимание, то гадание только это подтвердит, а если нет — то, вне всяких сомнений, Юпитер Фульгур пошлет Верусу благоприятные знаки, чтобы тот мог рассеять козни дерзновенного колдуна.

Аугур на следующий день рассказал Верусу, что знамения самые что ни на есть благоприятные и то состязание, для которого его позвали, пройдет наилучшим образом и в конце непременно ждет победа.

— Чья победа? — тут же спросил Верус, знакомый с увертками прорицателей.

— Знаки на твое дело самые благоприятные, — объяснил ему аугур, — то, для чего тебя позвали, у тебя несомненно выйдет.

Верус послушал еще о самых благоприятных знамениях и остался крайне доволен. Потом он пожертвовал достаточно денег, чтобы Юпитеру принесли быка в жертву. Это еще больше приподняло его дух; Верус думал, а не обратиться ли ему к колдунам и магам, чтобы те написали ему пару заклинаний, но решил повременить с этим до завтра. Те всегда в избытке находились на городских улицах, и их навесы лепились к стенам арен. Вместо этого он пошел к женщинам — к своим любимым женщинам, которые всегда радушно принимали гладиаторов-победителей, тех, которым уже дозволено было покидать стены людуса — и провел в удовольствии остаток дня.

К женщинам он направился достаточно рано и потому, когда он вышел от них, был серый ранний вечер. Верус не захотел оставаться на ночь — хотя, несомненно, мог бы, как уже делал не раз — но он не знал, во сколько завтра утром придут посланники Фульгура и не хотел бы их упустить. Вместо этого он лег в своей комнате в людусе и, утомленный, быстро уснул.

На рассвете, едва занялся третий день, ему приснился странный сон.

Ему приснилось, что он сел на ложе, бодрый и отдохнувший, как, конечно, бывает только во сне, и уставился в серый рассветный сумрак. Тогда дверь беззвучно отворилась, и в его комнату стали входить незнакомые люди, выстроившись в две колонны по обе стороны дверного проема. Левая колонна была одета в расшитые шелка, каких не было и у императора, правая — в рыжую некрашеную шерсть, из которой делали пенулы⁽¹³⁾ бедняков. Скроены их одежды были одинаково; такого кроя Верус никогда раньше не видел — что-то вроде хитро запахнутых тог или туник.

Однако, поскольку это был сон, он не удивился, а лишь подумал, что это пришли за ним посланники Фульгура. Верус спокойно поднялся и пошел навстречу незнакомцам. Комната вдруг резко увеличилась и растянулась, и теперь Веруса от посланников Фульгура отделяло пространство, сравнимое с ареной в центре людуса. Когда же он наконец преодолел его, то вдруг обнаружил, что он больше не у себя в комнате, а на корабле посреди моря, и вокруг не видно ни клочка суши.

— Капитан! — крикнул Верус, — прибудем ли мы к полной луне?

Он поднял голову и, несмотря на то что был день, увидел в небе половинную луну и звезды. Нос корабля, смотрящий вверх и вперед, указывал ровно на винно-желтую ягоду Юпитера.

Чья-то рука легла Верусу на плечо.

— Прибудем к сроку, — сказал ему невидимый Фульгур, но когда Верус обернулся, позади никого не было.

Морские воды вокруг корабля превратились в волны из песка и тумана. Но такими они оставались совсем недолго, с десяток ударов сердца — хотя Верусу при этом снилось, что солнце успело взойти и сесть не меньше трех раз. После этого песок и туман разошлись перед носом корабля, открывая до самого горизонта блестящую дорогу — то была река. В ней отражалось ясное голубое небо, оттого она и блестела, но когда Верус посмотрел вверх, он снова увидел неподвижные луну и звезды.

Верус взбежал к носу корабля, чтобы увидеть открывающийся неведомый край, но приникнув к его дереву, обнаружил, что это не дерево, а шея лошади. Он поднял голову от её рыже-белой шерсти, озирая бескрайнюю равнину полей, полосу темного леса на горизонте — и над ним голубоватые треугольники высочайших оледенелых гор.

Ему вдруг приснилась мысль — странная, как и сам сон — что на самом деле он видит что-то совсем другое, просто и корабль, и река, и лошадь, и горы выступают из него, как звери из выступают из грозовых облаков.

Будто повинуясь этому измышлению, его и лошадь накрыло густое облако, такое, что в нем не было видно ни лошади, ни своих рук, только слышно хок-хок копыт по камням. Вокруг становилось темнее, туман оседал на волосах Веруса, на его руках и на гриве лошади, и он даже было удивился — разве во сне можно промокнуть и озябнуть?

Но не успел холод заставить его усомниться в том, что он спит, как в вязкой темноте перед ним зажегся далекий рыжий огонек. Лошадь — лошадь ли — несла Веруса к нему, и по приближении к этому огоньку снова стало тепло и сухо, как в собственной постели.

Он понял, что он и в самом деле лежит в постели, сжимая в руке амулет Петруса, а вокруг темно, потому что солнце еще даже и не встало. В темноте комната показалась ему куда меньше, чем была, а окно — так стало ясно, что это всё еще сон — переместилось на другую стену, и в нем вдалеке горели теплые рыжие точки.

Верус закрыл глаза и уснул, чтобы потом уже по-настоящему проснуться от этого странного сна, встретить посланников Фульгура и отправиться куда-то там на его состязание.

"Надо будет рассказать о моем сне толкователю", — подумал Верус, прежде чем уснуть окончательно.

-3-

Верус проснулся под стук деревянных мечей друг об друга. Это удивило его: ведь в его окно практика гладиаторов никогда не была настолько слышна. Он собрался подняться и выглянуть наружу — посмотреть, кто там так лупит деревяшками со всей дури.

Но только протерев заспанные глаза, он замер: комната была не его. Выглядела она абсолютно неправильно: устланный деревом пол, деревянные же стены — даже скудно обставленная, она была непохожа ни на что в Риме. Верус вскочил с кровати, щипнул себя за предплечье, обернулся на месте и пробормотал одно из немногих заклинаний от злых духов, что знал. Однако наваждение не спешило рассеиваться.

С запозданием Верус вспомнил свой странный сон и что во сне ему, кажется, тоже снилась эта комната, которую он просто не рассмотрел в темноте.

— Может, я еще сплю? — вслух спросил он. Мог ли дух спящего заплутать и остаться в земле Сомнуса? Верус никогда не слышал о таком. На всякий случай он с уважением обратился к Сомнусу, суля жертвенного быка, если тот исполнит его просьбу и отпустит обратно к живым. Однако если бог снов и слышал его, то никак этого не показал.

Верус подошел к окну, прикрытому резной ставней, и выглянул наружу. Из окна было видно, что дом, на первом этаже которого он находился, часть некого комплекса. Над изгибающимися крышами возвышалось еще несколько странных — круглых или многоугольных — домов повыше, но тот, где находился Верус, был в один этаж высотой и представлял собой четырехугольник с песчаным двориком в центре. Назначение дворика Верус отгадал бы, даже если прямо сейчас в нем двое мужчин в рубахах и варварских штанах не сражались на шестах. Вне всяких сомнений, то была арена. С этим открытием и назначение комплекса стало ясным для гладиатора — это был странно построенный, но всё-таки людус.

Впервые его посетило подозрение, что его сон был не совсем сон. Он вспомнил об обещанных посланниках Фульгура, и о людях во сне, и о состязании в далекой стране. Где же еще жить гладиатору перед боем, рассудил Верус, как не в людусе.

Он ещё раз посмотрел из окна: были видны и ели, торчавшие над крышами домов, и, поверх них, невероятно близкие, острые высокие горы как из сна, точно так же покрытые снегом. Таких высоких гор Верус не видел никогда в жизни.

Он, ещё не вполне уверенный, что это не сон, отошел от окна, повернулся обратно к кровати... и заметил своё оружие и доспехи, закреплённые на стойках. Всё это время они были у него за спиной.

Их наличие очень обнадежило Веруса — где бы он ни был, он не пленник. Он проверил что-то вроде резной сетчатой двери — та свободно открывалась.

Подумав, Верус подобрал трезубец и вышел в коридор, искать самого Фульгура или хоть кого, кто объяснит ему, где он. На всякий случай в свободной руке он сжал висевшие на шее амулеты, надеясь, что те оберегут его от злых духов, что могли тут обитать.

Не успел он сделать и десятка шагов, как отворилась похожая резная дверца, и из неё вышел человек в странной одежде. Кроем она была похожа на ту из сна, но на этот раз не была ни так вызывающе богата, ни так ужасно бедна. Человек — Верус отметил узенький разрез его глаз — улыбнулся ему и что-то доброжелательно залопотал.

— Я не понимаю тебя, — проговорил Верус, разделяя слова, — ты можешь говорить по-человечески?

Эта просьба удивительным образом помогла: следующие слова чужеземец и вправду сказал на чистой латыни. Верусу разве что ненадолго почудились призвуки того же лопотания, будто в соседней комнате еще один чужеземец продолжал говорить на своем странном наречии. ⁽¹⁴⁾

— С добрым утром, благородный чемпион, — произнес человек. — Меня зовут Пейчжи, я скромный служитель обители Белого Лотоса.

— Где это мы? — перебил его Верус.

— В доме, — ответил служитель и, видимо заметив, как исказилось лицо Веруса, досказал: — Ты находишься в Доме Ожидающих Боя, который, в свою очередь, находится на склоне горы Высокого Рассвета и ровно на один ли и шестьдесят бу⁽¹⁵⁾ ниже обители Белого Лотоса, в которой, как уже упоминалось, я и служу.

— И как далеко это место от Рима?

— Рима? — недоуменно нахмурился тот. — Я никогда не слышал о таком месте.

Верус назвал еще несколько мест, которые знал, назвал некоторые греческие и египетские города и горы солнечной Италии, вспомнил даже Галлию, но все эти названия были незнакомы служителю. Тот, в свою очередь, назвал несколько городов и рек, но ничего о них не знал уже Верус.

— Должно быть, твой дом очень далеко, — невозмутимо заметил служитель, — лорд Рейден собрал лучших бойцов со всего мира.

— Лорд Рейден?

— Возможно, в твоих далеких землях его называют по-другому. У богов много имен.

"Фульгур, — догадался Верус, — это должен быть он".

— Где я могу его найти? — спросил он и невольно сжал свои амулеты покрепче.

— Может, он здесь, может, нет. Лорд Рейден не отчитывается перед нами о своих странствиях.

Но Верус уже не слушал, что там лопочет узкоглазый человечек — между приоткрытыми створками деревянных дверей, выходивших на улицу, вдруг промелькнула фигура в белом. Буквально на мгновение — но он ни на удар сердца не усомнился, что это Фульгур.

Он ринулся за ним, толкнул рукой с трезубцем тяжелые двери и оказался в крытой галерее, огибавшей арену. Глянув направо, Верус тут же увидел того, кого искал. Беловолосый человек в белом одеянии — на этот раз не римском, снова похожем на те, что снились Верусу — сидел на ступенях, сходивших с галереи во дворик, и наблюдал за бойцами.

Верус нерешительно шагнул вперед.

— Только один из твоих амулетов полезен, — сказал Фульгур, не оборачиваясь. — Можешь выбросить остальные.

— И какой же из них полезен? — спросил Верус, всё ещё горстью сжимая свои талисманы.

— Разумеется, тот, который был подарен, а не куплен, — так, будто это было что-то совсем очевидное, ответил бог. — Только такие и могут обладать хоть какой-то силой.

Верус вытащил из горсти невзрачный деревянный кругляш, внимательно посмотрел на него и, конечно, не нашел в нём ничего особенного. Петрус вроде говорил не верить никому, у кого не течёт красная кровь, а есть ли у бога — если это бог — вообще кровь? Верус даже не знал, а вдруг нечисть, живущая в этом странном месте, только и ждёт, чтобы он избавился от своей защиты.

— Подойди ближе, не бойся, — мягко предложил Фульгур.

Верус разозлился — он, конечно, не считал себя трусом, просто кто бы не смутился, поутру очнувшись не у себя в Риме, а где-то в чужом краю. Он разжал кулак, в котором держал амулеты, сунул их обратно под тунику и в два шага очутился подле Фульгура. Потом спустился вниз по ступеням, чтобы видеть лицо бога — тот так и не повернулся к нему, а сесть рядом Верус всё же не смел. По правде говоря, приближаться к нему он немного опасался, и даже трезубец в собственной руке не вселял уверенности.

— Состязание, в котором ты будешь участвовать, — произнес Фульгур, глядя Верусу прямо в глаза, — определяет судьбы всего земного царства. Есть иной край, иная страна... Внешний Мир, над которым всецело властвует император Шао Кан. Если смертными жителями земли будет проиграно десять турниров подряд, то земное царство окажется присоединено к внешнему миру, и армия Шао Кана захватит его.

— Так пусть приходит! — возразил Верус. — Римские легионы встретят его! И... с нами ведь вы, боги.

Фульгур только вздохнул, возможно, с печалью. Верус так и не понял, почему.

— Внешний мир выиграл два последних турнира, и их чемпион, Туртак, конечно, намерен выиграть и третий подряд.

— Погодите, — вдруг вспомнил Верус, — состязание проводится раз в пятьдесят лет. Как тогда...

— Чемпион получает пятьдесят лет жизни — до следующего турнира, — объяснил Фульгур. — И так, пока его не победят.

Верус не сдержал удивления, про себя он всё пытался посчитать, сколько можно жить, если выигрывать все десять турниров подряд. Долго, должно быть. Очень и очень долго.

— Отличный приз, — наконец смог сказать он. В ответ на его заявление Фульгур только усмехнулся. — Если кто-то выиграет все десять подряд, то... а как Шао... ихний император живет так долго? Он, что, тоже бог?

— Нет, он не бог, — резко ответил Фульгур. — Он неизменен.

И, прежде чем Верус придумал ещё какой-либо вопрос, продолжил:

— Скоро я вернусь, чтобы отвести вас на смертельную битву. Туда отправятся не все — только лучшие из лучших. Сражайся как следует, Верус, — и в этот раз, перед тем как он исчез, Верусу удалось чуть лучше рассмотреть расплавленные молнии, бурлящие в глазах бога.

Он не пал на колени только потому, что с другой стороны арены местные воины наблюдали за его разговором с Юпитером Фульгуром и не спешили падать на колени сами. Верус вдохнул, выдохнул и зашагал к ним.

— Меня зовут Верус, — сказал он, когда подошел достаточно близко. — Кого из вас мне надо победить, чтобы попасть на смертельную битву?

Но выяснилось, что сражаться всерьез ещё рано — оценивать начнут только завтра. Биться можно будет на дереве или металле, нельзя убивать или калечить. Это Верус счел разумным: не стоило терять гладиаторов еще в людусе.

Применив родные понятия, он почувствовал себя намного увереннее. Даже узкоглазые воины, стоило назвать их гладиаторами, стали ближе и понятнее, хоть они и были обряжены в варварскую одежду и прически носили тоже странные: укладывали свои длинные, полностью черные волосы в хитрые гладкие пучки.

Несмотря на обоюдную настороженность, нашлась тема, одинаково близкая и Верусу, и местным гладиаторам: это, конечно же, было воинское искусство. Верус подозревал, что чужеземцы хотели бы получить преимущество, разобравшись в его приемах еще до начала отборочных состязаний. Впрочем, и сам он хотел поступить так же. Верус посчитал, что они и только они узнают о нём одном, а он узнает о них трех и через них — обо всех бойцах этого края, что выходило крайне выгодно.

В придачу он намеревался схитрить: они видели у него в руках только трезубец, пусть и думают, что он сражается только им. В настоящем же бою Верус возьмет сеть или вовсе сменит её и трезубец на меч и щит.

Он вернулся ненадолго в выделенную ему комнатку, чтобы приготовиться к бою. Напившись из кувшина на столике, гладиатор размял еще не до конца отошедшие ото сна члены, облачился в броню и поспешил обратно во дворик.

Тем временем двое из бойцов — их звали Дянь Бао и Сюань Чень, Верус вроде отличил их по разным цветам одеяний и полос на них — продолжили тренировку. Они сражались на шестах, но Верус заметил, что атакуя или блокируя, они нередко используют и руки и ноги. Казалось, еще немного, и они позабудут о шестах и сойдутся в рукопашной.

Мощный удар Дянь Бао отбросил Сюань Ченя на землю, но вдруг тот не перекатился в сторону, а взлетел в воздух, будто сумел спиной оттолкнуться от земли так же, как обычно отталкиваются ногами. Прыжок его был выше любого когда-либо виданного Верусом. Такая сила была в нем, что по площадке, поднимая песок, прокатился порыв ветра. Приближаясь к Дянь Бао, этот порыв, однако, не ослаб, а только усилился и забросил песка ему в глаза. Тут же на него сверху из своего невероятного прыжка обрушился Сюань Чень и свалил на землю, упирая конец шеста ему в горло.

Дянь Бао показал пальцами какой-то знак (Верус догадался, что так он сдавался), и Сюань Чень тут же убрал шест. Вокруг победителя всё ещё ходил по кругу ослабевший ветер, пуская низенькую поземку из песка.

"Колдовство, — ошеломлённо подумал Верус, сжимая амулеты, — вот с кем мне придется сражаться, с воинами-колдунами".

— Что, — спросил Сюань Чень, видимо, читая на его лице удивление, — у тебя дома нет колдунов?

— Таких — нет, — сумел ответить Верус. Ни один из магов, писавших заклинания, лечивших раны, не показывал своей силы так явно.

— Странно… я думал, что ты тоже заклинатель. Я сразу почувствовал в тебе эту силу.

— Не знаю, о чем ты говоришь, — Верус тем временем сообразил наконец отпустить амулеты. — Я не колдун.

— Ты им и не станешь, — резко вступил третий, Сюань Цан, — для тебя уже слишком поздно. Впрочем, если твой дух достаточно силен, может, сила раскроется в твоих детях и заклинателями будут они. Однако зачем здесь и сейчас тут ты, а не...

— Тише, брат мой, — вмешался Сюань Чень. — Тише. Раз он оказался здесь, то лорд Рейден счел его достойным. Не будешь же ты оспаривать его суждения. Может, наш гость из далеких земель, сам того не ведая, возводит свой род к некоему могучему герою или великому мудрецу и унаследовал искру его силы. Может, ему суждено быть предком мудреца, может, сыграть иную важную роль в предстоящих событиях. Не спеши — и не будешь осмеян.

— Ты преувеличиваешь, — ответил Верус, которому на самом деле очень понравилось сказанное иноземцем. Ведь и вправду Фульгур только его одного выбрал из всего Рима и его одного привёз в этот странный край. Может, действительно чемпиону Верусу отведена некоторая особенная роль? — Я просто гладиатор.

Сюань Чень тонко улыбнулся в ответ на это и промолчал.

— Не волнуйся, не все здесь владеют магией, — попытался подбодрить Дянь Бао Веруса. — Чистое искусство воина может быть не хуже умения заклинателей.

— Да, но если он хочет попасть на смертельную битву, ему придется одолеть и заклинателей, — сурово сказал Сюань Цан и прибавил: — Ведь нынешний чемпион и сам колдун.

-4-

Трое колдунов — впрочем, Дянь Бао был не колдун, а просто знал кое-что о них — с охотой показали Верусу, что они умеют. Сюань Ченю, кажется, был искренне интересен римский гладиатор и его далекий край, и он задавал множество вопросов и сам рассказывал о той стране, куда Верус попал по воле Юпитера Фульгура. Дянь Бао и Сюань Цан — особенно Сюань Цан — были настроены куда менее доброжелательно, но Ченю они не перечили.

Верус быстро ухватил, как надо противостоять колдунам — это оказалось не так сложно, если представлять, что они могут. В настоящем бою он рассчитывал еще и на сеть — пусть попрыгают в ней — или щит, которым можно было бы закрываться от их трюков. К своему удовольствию он обнаружил, что никак не уступает в силе и скорости местным воинам. Манера узкоглазых чужеземцев сражаться показалась ему изящной: на арене делали совсем по-другому. И, самое главное, Верус почуял так же верно, как голодный зверь чует кровь, что убивать, чтобы не быть убитым, он умеет куда лучше них.

Умаявшись в предыдущих поединках, сейчас Верус смотрел, как сражаются Сюань Чень и Сюань Цан — братья-колдуны. В крохотном просвете между зданиями напротив — дворик образовывала не одна сплошная постройка, как ему сначала показалось по схожести с римским людусом — он вдруг заметил движение. Зрение у Веруса было очень хорошее — он видел две или три звезды, где иные видели одну — достаточно хорошее, чтобы понять, что за бойцами подсматривает девушка. Поймав направленный прямо на неё взгляд, она тут же скрылась за домами.

— А что снаружи этого Дома Ожидающих Боя? — как бы невзначай спросил Верус у Дянь Бао. — Только лес и горы?

— По большей части так. Святое место выше по горе, и туда нельзя ходить без приглашения, — на всякий случай предупредил тот. — И всё. Может, еще где-то рядом пара деревень, которые снабжают дом едой.

Верус вновь искоса глянул в просвет между зданиями, но девушка больше не появлялась.

Братья окончили тренировку, и Сюань Чень предложил сходить в трапезную. Сюань Цан и Дянь Бао отказались, а вот Верус с радостью принял предложение.

Еда, чего он опасался, не оказалась такой уж и чуждой: ячменная каша, видимо, в любом людусе ячменная каша. Было не сложно опознать и хлеб, хоть и не похожий на лепешки, которые можно было купить в Риме. Им дали и мяса в незнакомом пряном соусе.

Что по-настоящему его смутило, так как было принято здесь питаться: часть еды нужно было цеплять двумя деревянными палочками — что сказать, далекий варварский край. Верус про себя порадовался, что Сюань Цан не отправился с ними: что-то ему подсказывало, что тот не упустил бы случая позубоскалить над тем, как неуклюж за столом римский гладиатор.

Сюань Чень, напротив, был очень вежлив и не упускал возможности расспросить Веруса о том, что и как едят у него дома. Казалось, его нисколько не волновало, что Верус — недостойный, а сам Сюань Чень — это было совсем очевидно — гражданин своей империи, явно богатый и принадлежащий ко знатному роду, хоть и роду колдунов.

"Может, в этом краю гладиаторы не считаются недостойными? — подумал Верус. — Или Ченя обратили в гладиаторы, лишив статуса?"

Но спросить об этом он не успел — в трапезную ворвался Дянь Бао и с порога крикнул: "Чень, Цан сражается с Ланфен! На оружии!"

Сюань Чень вскочил так быстро, будто это колдовство снова подняло его в воздух.

— Мои извинения, Верус из Рима, — проговорил он, — буду рад побеседовать с тобой позже.

И выбежал вслед за Дянь Бао. Верус, недолго думая, поднялся и пошёл за ними во дворик: если кто-то дерется, решил он, будет полезно посмотреть.

Едва выйдя на крытую галерею, он увидел, что во дворике уже собралась небольшая толпа. Впереди всех стоял Сюань Чень, нервно кусающий тонкие губы. В центре площадки бились двое: уже знакомый Верусу Сюань Цан и какой-то низкорослый воин. Сложен незнакомец был, насколько видел Верус, крепко и хорошо, а вот лицо у него было совсем узкое и худое, чуть ли не треугольное.

— Еще не хочешь взять свои слова обратно? — выкрикнул незнакомый воин, и только тогда Верус с удивлением понял, что это женщина.

— Лучше беги на женскую половину, пока личико не попортила!

— Я не боюсь шрамов! — расхохоталась Ланфен (кажется, её назвали именно так). — А вот ты чуть не расплакался, когда я пустила тебе кровь!

Метательный кинжал, лежащий на земле у ног Цана, и вправду был в крови. Похожие кинжалы Ланфен держала в руках. Она несомненно, как бы хорошо ни умела уворачиваться, проиграла бы тяжелому металлическому шесту Сюань Цана, но — она была колдуньей. Иглы бело-синего льда, такого, что мог родиться только на самых верхушках гор, удлиняли её кинжалы, а на её теле, прежде чем с ним успевал соприкоснуться шест Сюань Цана, вырастали ледяные пластины. Они разбивались вдребезги от мощных ударов, но сама Ланфен оставалась невредимой.

— Почему ты не остановишь их? — взволнованно спросил Дянь Бао у Сюань Ченя.

— Если вопреки приказу лорда Рейдена один захочет убить другого, я вмешаюсь, — отрезал тот. — Пока же это их поединок, и негоже его прерывать.

— С Ланфен? Но она же женщина!

— Я уверен, — вздохнул Сюань Чень, — что именно это мой брат ей и сказал.

"Бешеная сука", — пробормотал то ли Дянь Бао, то ли ещё кто-то в толпе. Это услышал Сюань Цан и широко усмехнулся. Услышала это и Ланфен. С белым от ярости лицом она вскинула руку, и вокруг неё прямо в воздухе стали прорисовываться десятки тонких игл из чистого льда.

Глаза Сюань Цана расширились в удивлении, он крутанул в руках шест, пытаясь отбить всё, что метнула в него колдунья, но все-таки пропустил пару игл. Этого было, конечно, недостаточно, чтобы свалить его, и так, видимо, считал и сам Сюань Цан, потому что он тут же скривил рот:

— Иголки? Женские забавы...

Ланфен не стала отвечать, лишь оскалилась и вперила в него взгляд. Воздух похолодел. Верус заметил, как от попавших игл по одежде Сюань Цана побежали искорки изморози. Сюань Цан, тоже заметив это, ещё с большим жаром атаковал колдунью, но силы стремительно покидали его. Он рухнул на землю, и в тот же миг между ним и Ланфен шагнул Сюань Чень.

— Достаточно.

— И ты тоже хочешь?

— Я сказал, достаточно, — на миг Верусу показалось, что сейчас в руку Ченю прыгнет оброненный шест, но тот просто раскрыл ладони в мирном жесте. — Ты победила.

Ланфен недоуменно моргнула — как львица, которой сказали, что приговоренного к арене, с которым она уже успела поиграться, теперь нельзя сожрать. Затем она повела рукой, и воздух потеплел. Вместе с этим трое служителей выбежали на площадку и стали укладывать раненого Сюань Цана на носилки.

— Осторожнее, Ланфен, — так же миролюбиво, как когда он расспрашивал Веруса о Риме, произнес Сюань Чень, — в следующий раз, когда ты соберёшься нарушить запрет, меня может не оказаться рядом.

Он ушёл следом за носилками, на которых унесли его брата. Ланфен оглядела притихшую толпу и бросила:

— Кто-то еще желает сразиться с женщиной?

— Я хотел бы сразиться не с женщиной, но с колдуньей, — услышал Верус собственный голос и шагнул вперед. — У меня дома достаточно женщин, но слишком мало колдунов.

Ланфен удивленно приподняла брови.

— Как тебя зовут, чужеземец? — спросила она задумчиво.

— Верус.

Она крутанула в руке кинжал и спросила:

— И что, тебе не зазорно биться с женщиной?

— Нет, — Верус качнул головой и уточнил: — Не приходилось, но и незазорно.

Что мужчины, что женщины-гладиаторы стояли одинаково ниже римского гражданина. На арене, конечно, женщины-гладиаторы почти никогда сражались против мужчин: то был бы неравный и скучный бой. Женщины обычно сражались с женщинами, с карликами и другими уродами для потехи, или со зверьми — такими же бешеными львицами, какими были сами женщины-гладиаторы. Но магия давала женщине возможность сражаться с мужчиной на равных, в этом Верус теперь не мог сомневаться.

— Тогда иди сюда, посмотрим, что ты можешь против колдунов, — наконец решила Ланфен. — Бери палку, я сегодня пролила уже достаточно мужской крови — будем тренироваться, — она перевела взгляд на толпу: — А когда закончу, вызову на поединок каждого, кто мешался у нас под ногами.

Разумеется, никто не поспешил уйти — поступить так означало признать, что они боятся этой колдуньи. Но и долго они тоже не стали задерживаться: изображая — или нет — скуку, большая часть воинов разошлась. Только несколько из них остались тренироваться в другом конце дворика.

Ланфен, отойдя от схватки, оказалась не такой уж и бешеной — такое было верно для многих гладиаторов, которых знал Верус. Достаточно скоро колдунья тоже заинтересовалась его родиной.

— Волосы у тебя черные, как у нас, — сказала она, — а вот лицо и глаза совсем другие. Все ваши мужчины так выглядят?

— Они куда смуглее меня, — признал Верус. Возможно, где-то среди его предков затесался северянин, которому он был обязан кожей куда светлее обычного. — Но на юге от нас живут люди с кожей ещё темнее, коричневой или совсем черной.

— Черной? Как уголь? — рассмеялась Ланфен. — А женщины у них тоже такие?

— Да.

Ланфен фыркнула, потом рассудила:

— Должно быть, сами себе они всё равно кажутся очень красивыми. Вот уж необычный у тебя край. Но тебе наверняка здесь всё тоже кажется странным. У вас, как я поняла, даже заклинателей как у нас нет.

— Как у вас — нет. Но зато у нас есть колдуньи, которые лечат раны. Ещё они могут отгонять или призывать злых духов. Есть жрицы. А у вас, что, женщинам запрещено колдовать?

Ланфен нахмурилась, но похоже, недавнее кровопролитие умиротворило её достаточно, чтобы вопрос не вызвал вспышки ярости.

— Всё запрещено, — отрезала она. — Только у заклинателей женщине бывает можно колдовать и сражаться, но они бы запретили нам вообще прикасаться к волшебству, если бы могли себе это позволить. О Верус, как бы они этого хотели!

Поймав его вопросительный взгляд, она стала объяснять.

— Наша магия, которая, как говорится, нашим предкам была пожалована самим Небесным Императором в награду за то, что когда он выехал на охоту, заплутал в горах и был настигнут страшной бурей, они отдали ему свой кров, а поутру, — она подумала и уточнила: — Те из них, кто выжил и не был сожран оборотнями⁽¹⁶⁾, указали ему путь из этих гор... с тех пор наша магия передаётся от родителей детям, и чем сильнее и достойней родители, тем лучше дар Небесного Императора раскроется в их детях. Сначала только мужчины обучались магическому мастерству, но клан огня, давно проигрывая другим кланам, обнаружил, что женщины, владеющие магией, рожают более сильных детей. Вскоре союз заклинателей огня стал так могуществен, что всем — после того как Линг Цао, Спускающий Лавину, раскрыл их секрет — пришлось последовать их примеру. Они всё повторяют, что это не женский путь, но продолжают учить нас, чтобы не уступить власть никому другому. Они боятся, что не смогут нами управлять, — её глаза побелели, как снег на горной верхушке, — и правильно боятся!

Её ярость держалась недолго. Она негромко и задумчиво закончила:

— С тех пор наши силы растут с каждым поколением... Однажды то, что сейчас умею я, могущественнейшая среди нас, станет забавой для детей. Уже мои...

— Раз ты такая ценная, что ж тебя послали сюда? — не сдержался Верус. Недостойные — везде недостойные. — Не очень они и хотят, чтобы ты им нарожала.

— Самим убить меня — кишка тонка, — процедила колдунья, и Верусу показалось, что сейчас из воздуха вылезет ещё один острый ледяной шип. Он примирительно поднял руки:

— Извини. У нас стать гладиатором — это дорога без возврата. Даже рабу позволяют выбирать между каменоломнями и ареной.

Ланфен рассмеялась.

— Я вернусь! — гортанно выкрикнула она, вскидывая руку. Верус решил, что она, хоть и женщина, и колдунья, очень смелая.

— Не всех из нас отправят на турнир, — предложил он, — если ты поддашься...

Тонкий, покрытый изморозью ножик оказался у его горла прежде, чем он договорил. Верус аккуратно, чтобы не порезаться, отвел его в сторону.

— Думаешь, раз я женщина, то у меня нет воинской чести!

— Мне показалось, что ты не хочешь участвовать...

— Да что значит, чего я хочу или не хочу! Я уже здесь — теперь это мой долг. Но если я выиграю... — она мечтательно прижмурилась, — они пожалеют, что настояли на моей кандидатуре.

— Убьёшь их всех, — понимающе кивнул Верус.

— Что? — удивилась Ланфен. — Зачем? Нет, что ты, разве что парочку. Я поступлю хуже — я заставлю их признать мою правоту.

-5-

Верус всё ожидал, что объявят отборочные состязания, но ни на тот, ни на следующий день о них так ничего и не сказали. Когда он наконец догадался спросить Сюань Ченя, тот с улыбкой заявил, что они уже идут. Каждый их бой, объяснил он, и на дереве, и на металле, уже наблюдается или каким-то служителем, или самим настоятелем, или может, даже лордом Рейденом.

— Настоятелем? — переспросил Верус. — Я так ни разу его и не видел.

Вскоре Сюань Чень указал ему на ещё одного служителя, который на взгляд Веруса ничем не выделялся из ряда прочих. Более того, Верус был почти уверен, что уже видел его стирающим пыль с одной из статуй. Но только почти — он с трудом различал между собой узкоглазых чужеземцев и временами даже гадал, не путают ли тут жены своих мужей между собой.

— Разумеется, в праздничное он облачится, только когда будет провожать нас на смертельную битву, — прибавил Чень. Одежды служителей и сейчас отличались между собой, но что обозначало высокий статус, а что — низкий, Верус пока не разобрался.

Тем временем Ланфен будто бы сочла, что Верус теперь — её постоянный партнер для поединков. Может быть, это потому что он единственный легко соглашался с ней биться. Может быть, потому что любого другого она всё-таки опасалась прирезать в гневе.

Очень быстро он заметил, что её частое присутствие отвратило от него большинство местных воинов — сражаться с ним они не отказывались, но и заговаривали редко. Только Сюань Чень без малейшей тени неприязни, как и в первый день, продолжал расспрашивать о Риме.

Однако в бою колдунья была не хуже любого мужчины — редко когда в своей жизни Верусу приходилось так стараться. Сюань Чень, его брат, другие воины — они не сражались, как Ланфен и как сам Верус, чтобы убивать за свою жизнь. Верус не спрашивал у неё, где женщине из знатной семьи довелось этому научиться.

Боги, однако, зло пошутили над Ланфен, создав её женщиной, а не мужчиной. Она и так была больше похожа на мужчину: крепкого сложения, без тонкостей и округлостей во всех нужных местах, одетая и причесанная так же, как и местные воины. Даже в её остром тонкогубом личике не было ни капли женской мягкости. Ланфен была единственной женщиной в Доме Ожидающих Боя, и если бы не та девушка, которую Верус то и дело замечал поглядывающей за гладиаторами, он бы решил, что все местные женщины таковы.

Верус всё хотел посмотреть на чужеземную красавицу вблизи: издалека, хоть она и перестала сбегать от одного его прямого взгляда, много не разглядеть. Неоднократно он выходил за пределы людуса, чтобы отыскать незнакомку, но ему так и не удалось её встретить.

В бою же Верус всё лучше приноравливался к манере местных воинов, учился противостоять колдовству щитом или сетью: это уже было отборочное состязание, хоть и странное — скрываться смысла не было. Однако дух его, сначала поддерживаемый соображением, что Фульгур нарочно избрал единственным из всего Рима его, Веруса, постепенно падал. В здешнем людусе были только тренировки и чужеземцы — ни одной родной римской души, ни одного даже северянина. Вокруг же был сплошной горный лес, ни развеяться, ни развлечься.

"Какой толк в моих трех сотнях тысяч сестерциев, — думал Верус, — если я здесь, а они в Риме?"

Знал бы он, что попадёт в такое унылое место, то закатил бы настоящий пир перед отбытием: с вином, изысканной пищей, нанял бы самых лучших женщин и юношей. А так ему оставалось только изнывать от тоски.

Хуже того, Верус чувствовал себя совершенно потерянным в этом чужом краю. Он даже не знал, видят ли тут его боги, или эти земли слишком далеки для них. Юпитер Фульгур, конечно, избрал его, и в будущих боях Верус надеялся на его благоволение, но он хотел бы обратиться и к другим богам. Он хотел бы знать, что теперь говорят знаки в животных, в молниях и громе, хотел знать, какие знамения на грядущее состязание — но и аугуры остались далеко в Риме.

Однажды около заката птицы слетели с крыш и пролетели прямо по диску почти наполнившейся луны. Верус проследил за ними, вздохнул вслух:

— Хотел бы я знать, что предвещает их полет...

— Неудивительно, что в твоем краю без магов нет и гадателей, — хмыкнул Сюань Цан. С тех пор как Верус поладил с Ланфен, он не стеснялся выказывать ему своё презрение; впрочем, куда меньшее, чем выказываемое к самой колдунье. — Гадатели, чужеземец, это такие люди, которые...

— У нас есть аугуры, гадают они, — перебил Верус, — но откуда им тут взяться?

— Если тебе нужен гадатель, — мягко вмешался Сюань Чень, — то в святом месте есть люди, знающие эту премудрость. Если тебе не предписано спрашивать только у римских аугуров, то я мог бы устроить тебе встречу с кем-то из них.

Верус просиял — для себя он моментально решил, что здесь они, в конце концов, тоже почитают Юпитера, хоть и под другим именем, а значит, если он спросит у них, это не может быть дурно.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он, — я буду рад поговорить с вашим гадателем.

Сюань Чень качнул головой, отвечая:

— Я недостоин этой благодарности — помогая товарищу, который будет сражаться со мной против одного врага, я помогаю и себе.

Верусу, однако, было всё равно, во что обернута любая помощь, которую он может получить, чтобы выиграть этот турнир. Уже на следующий день Сюань Чень подошёл к нему и сказал, что гадатель Юань Шаонь встретится с ним на закате, у источника, и объяснил, как туда пройти.

— Если гадание покажется тебе странным, не как у тебя дома, не смущайся, — посоветовал Сюань Чень. — Книга Перемен позволяет прозревать закономерности мира вот уже тысячи лет.

Верус кивнул, ещё раз поблагодарил Ченя. Тот улыбнулся, вновь повторил, что развеять тень на душе боевого товарища — наименьшее, что он может сделать, и негромко прибавил:

— Только, пожалуйста, помни, что будущее следует узнавать, чтобы убить страх, а не взрастить его.

Верус пожал плечами, не вполне понимая, о чём это он: будущее ведь и узнают, чтобы не бояться неизвестности.

Ближе к вечеру он вышел в лес и направился по указанной Сюань Ченем тропке, лишь изредка выделенной проступающими из-под палой листвы плитами. Тропка привела его к источнику. Вода била из раскрытой пасти какого-то каменного создания навроде льва, падала в окружённый помшелыми блоками бассейн и оттуда ручьем убегала в лес. Вокруг бассейна было разбросано ещё несколько каменных блоков и валунов. Три из них — один побольше, два поменьше — стояли рядом, как стол и сиденья. За этим столом сидел гадатель.

В его прямых длинных черных волосах не было ни проблеска седины. По его чужеземному лицу, скрытому усами и бородой, нельзя было угадать возраст, он мог быть как и ровесником Веруса, так и годиться ему в отцы или деды.

Верус с почтением поприветствовал прорицателя.

— Садись, Верус, — предложил ему гадатель.

Верус сел за стол напротив него. Каменный блок был укрыт шелковой тканью. На столе лежало несколько предметов, тоже завернутых в шелк. Такая небрежность в использовании драгоценной ткани поразила бы Веруса, если бы он уже не знал, что именно в этом краю она и рождается и что отсюда её через мили и мили и везут для богачей в Рим.

— Ты хочешь узнать о будущем состязании и своей судьбе в нём, так?

Верус кивнул.

— Когда в событиях участвуют наделенные божественным могуществом, закономерности гаданий размываются, — предупредил Юань Шаонь, — но я льщу себя надеждой, что моё малое искусство всё же окажется способно что-то тебе открыть.

Верусу показалось, что он нарочно занижает свои умения. Подобную скромность ему уже доводилось замечать за Сюань Ченем.

Предложив Верусу смотреть внимательно, прорицатель раскрыл тканевые свертки. В одном из них лежал кодекс в украшенной обложке, в другом — отполированные кости с символами на них, в третьем — металлическая чашка, в четвертом — простые высушенные стебли какого-то растения.

Гадатель поднялся, повернулся, трижды поклонился, зажёг благовония в чашке — вот для чего она была — провёл рукой над столиком, выбрал стебли, окурил их и стал каким-то хитроумным образом перекладывать, разделяя на пучки. Движения его были очень проворными: видно было, что гадатель делает это далеко не в первый раз.

Непонятные манипуляции быстро наскучили Верусу, но из почтения он старался не показывать этого и внимательно следить за действиями предсказателя.

Наконец тот перестал колдовать со стеблями, коснулся кодекса, открыл его с бережностью. Верус заметил, что будто он и не читал ничего — просто открыл.

— Самый короткий путь — не всегда самый быстрый, — торжественно проговорил гадатель. Верус недоуменно нахмурился, ожидая дальнейших пояснений.

— Это сложившаяся гексаграмма. Самый короткий путь — не всегда самый быстрый, — проговорил гадатель еще раз. — Возврат.⁽¹⁷⁾

— Это хорошее знамение, так? — с надеждой спросил Верус.

— Оно... — он прищурился, потом сказал: — Я попробую, чужеземец, оторваться от гексаграмм и триграмм и объяснить так, чтобы было понятно тому, кто до этого дня не слышал о Книге Перемен. Но призываю тебя тогда отнестись к моим словам с осторожностью, поскольку они, в отличие от Книги, не могут вместить космической сути, — дождавшись кивка Веруса, он продолжил: — Ты на распутье или скоро встанешь перед выбором. Чтобы выбирать правильно, тебе надо избавиться от ложных убеждений. Выбор твой будет очень важным, но какую дорогу ты бы ни избрал... — он помедлил, — какую дорогу ты бы ни избрал, это будет дорога судьбы и величия. Но не каждая из этих дорог к добру.

— И как мне выбрать добрую?

— Не спешить, поразмыслить над предсказанием и над собой. Я бы предложил тебе сейчас не торопиться обратно в бой — этот источник прекрасен в закате, — гадатель улыбнулся. — Побудь здесь, послушай тишину, и ответ, может, придет к тебе сам.

Верус немного нахмурился — он хотел по вечеру снова попрактиковаться, но... но в этом лесу всё равно было слишком много времени, которое было некуда девать. Можно было и в самом деле последовать совету гадателя.

Он поблагодарил Юань Шаоня за гадание, и собрав свои гадательные инструменты, тот ушел. Небо, видное через кроны деревьев, только едва заалело, но вокруг — тени от гор падали на людус — уже сходился сумрак. Холодало. Верус сжал амулет Петруса в руке, надеясь, что мудрость его лесного бога позволит проникнуть в тайный смысл вещей. "Самый короткий путь — не всегда самый быстрый", — повторил Верус про себя. Достаточно посидев у источника, но так ничего и не придумав, он наконец поднялся и побрёл обратно в людус.

Подходя к комплексу, Верус не сразу заметил тонкую тень, приникшую к стыку двух домов. Это была та прекрасная незнакомка. Верус моментально спрятался за дерево, а потом осторожно выглянул, рассматривая её. Даже за её бедной чужеземной одеждой было видно, что у неё тонкая, красивая фигура, надлежаще округленная в области бедер. Волосы у незнакомки были длинные черные, скрученные в пучок.

Едва Верус подумал о том, что было бы неплохо увидеть её и спереди, она обернулась. Он быстро спрятался обратно за ствол, чтобы не быть замеченным, но успел углядеть, что у неё молочно-белая кожа, миниатюрное личико и в меру выдающаяся грудь, немного меньше того, что в Риме считалось идеальным.

"А совет гадателя подождать и вправду сработал", — подумал он, глядя, как девушка ловко спускается по склону и углубляется в лес. Прикинув направление, в котором она пробирается через бурелом, он ринулся вниз по тропе и, быстро миновав её петли, затаился за большим валуном. Расчет оказался верен — вскоре девушка выбралась из леса на тропу выше места, где спрятался Верус, и зашагала вниз.

Когда она приблизилась к валуну, Верус не выдержал и выскочил перед ней на дорогу.

— Здравствуй, прекрасная, — хрипло сказал он. Девушка вздрогнула, замерла как вкопанная. Теперь Верус мог рассмотреть её белое, как луна, лицо, странное и прекрасное. Он никогда не видел такой чуждой красоты — так могла бы быть красива дриада или нимфа.

Ему показалось, что девушка дрожит.

— Замерзла? — с таким трудом он смог выговорить хоть слово, что ему показалось, что он заново изобретал речь. Девушка не ответила, только задрожала сильнее, и Верус спешно сбросил свой плащ и укрыл её им. Когда он положил ладони ей на плечи, он почувствовал, какая она хрупкая, нежная по сравнению с ним.

Он провел кончиками пальцев по её белой щеке — девушка вздрогнула, дыхание её сбилось, но она осталась на месте, не переставая дрожать, несмотря на теплый плащ. Верус и боялся, что она отпрянет и убежит, и хотел, чтобы она отпрянула и убежала.

Она не убежала.

Он, стоя близко-близко, провел рукой по её волосам, плечу, талии, взял её за белое тонкое запястье и повел в сторону от тропы, в лес. Девушка пошла за ним. От её грации теперь не осталось ни следа — руки и ноги её двигались так скованно, будто туда вставили палки. Верусу вновь показалось, что она убежит — но она не убегала. Девушка всё шла за ним со странным смирением, точно из нимфы стала забитой рабыней, но её красота — о, её красота была по-прежнему ярче луны.

Тогда Верус расстелил свой плащ на земле и усадил прекрасную незнакомку, всё ещё безмолвную, на него. В сумраке, в непослушных лесных тенях происходящее виделось ему странным сном, в котором чудесная нимфа может обернуться клубом дыма в любой момент.

Верус принялся целовать её, обнажать белые руки и ноги, покрывать их поцелуями, согревать теплом своего тела. Под одеждой на её молочной коже, сияющей в темноте, обнаружились темные пятна синяков, кровоподтеки и царапины, и Верус старался не касаться их, чтобы ненароком не сделать красавице больно.

Она была холодна и безучастна, но её лунная красота возбуждала Веруса больше ласк самой опытной женщины в Риме. Когда он закончил, она осталась лежать, не шевелясь, только задышала чаще. Верус упал на плащ рядом с ней, чувствуя покой и опустошение.

Вскоре он вспомнил, что ему надо возвращаться обратно в людус. Он сел, оглянулся на чужеземную красавицу, и ему захотелось как-то отблагодарить её, выразить всё, что он чувствовал, но не знал, как сказать. Он хотел бы подарить ей что-нибудь — лучшие украшения и платья, которые он только мог купить за три сотни тысяч сестерциев — но у него с собой ничего не было, и Верус горько пожалел об этом. Вдруг он вспомнил, что у него были его амулеты.

Среди них был один золотой, диск из чистого золота, где была изображена голова орла с алым полупрозрачным камушком в глазу. Из всех амулетов Веруса он больше всего походил на украшение, что можно было подарить прекраснейшей женщине.

Было темно, амулеты нагрелись от тепла его тела и покрылись его потом, и Верус с трудом сумел на ощупь найти среди них золотой диск. Он снял его с шеи, положил в маленькую ладошку и обмотал шнурок вокруг девичьего запястья.

— Это тебе, — прошептал он, — на удачу, — и подумал, что раз он его дарит, то теперь амулет должен обрести настоящую волшебную силу.

Он поднялся, стал одеваться. Девушка села на плаще и, сжав в руке амулет, безучастно наблюдала за ним.

— В горах может быть опасно, — сказал он, чувствуя необходимость хоть как-то заполнить молчание, — я мог бы проводить тебя до деревни, где ты живешь.

Сказав, он тут же усомнился, что эта нимфа жила в деревне. Скорее, её обиталищем должно было быть дупло старого дерева или руины, сложенные из древних помшелых камней, увитые диким плющом. Она промолчала, только качнув головой — или то была игра теней? — и фантазии Веруса не были ни опровергнуты, ни подтверждены.

Одевшись, он наклонился к ней, снова коснулся белой кожи, поцеловал на прощание. На её щеках он на ощупь обнаружил мокрый след от слез.

— Это не на один раз, — пообещал он, желая её успокоить, — совсем нет, мы не расстаемся навсегда. Завтра на закате в этом же месте. Приходи, я буду ждать тебя. Я люблю тебя.

Верус ушел, всё оглядываясь назад. Он оставил красавице и свой плащ — разгорячённое тело не чувствовало холода. Дорога до людуса в темноте оказалась куда длиннее, чем когда Верус бежал, чтобы настигнуть возлюбленную, и теперь ему начинали вспоминаться истории Ланфен об оборотнях-людоедах, живущих в горах. Как назло, при нём не было никакого оружия, даже палки. Верус сжал свои амулеты, надеясь на их защиту, и среди них постарался найти деревянный талисман, подаренный Петрусом.

Однако талисман никак не находился. Верус подставил свои амулеты лунному свету, падавшему на тропу, и в нём наконец-то разглядел, как жестоко ошибся в темном лесу: он отдал красавице не золотой диск, а амулет Петруса! Верус так быстро, как только было можно в темноте, ринулся вниз, чтобы обменяться обратно, но когда он вернулся, девушки уже не было. Только его плащ остался одиноко лежать в темноте.

Подобрав его, Верус побрел обратно в людус.

"Я же сказал ей, что завтра приду, — попытался обнадежить он себя, — завтра обменяемся обратно".

Он только надеялся, что красавица не подумает, что он решил оскорбить её таким ничтожным даром, и всё-таки появится завтра.

-6-

Выйдя с утра во дворик, как уже стало привычным, Верус не увидел ни одного местного воина — никто больше не сражался. Даже Ланфен, обычно бьющаяся безостановно, сидела на ступенях крытой галереи, задумавшись.

— Что случилось?

— А, ты вчера всё пропустил. Что, гадатель тебя так сильно озадачил? — насмешливо хмыкнула она.

— Вроде того, — Верус уклонился от ответа. Вчерашняя встреча стала потаённым секретом его сердца, о котором он не мог и не хотел говорить. — Так что случилось?

— Сегодня днем лорд Рейден назовёт тех, кто пойдёт на смертельную битву, и ещё до заката мы отправимся туда.

— Ещё до заката?

— Да. Говорят, едва над горой покажется полная луна, — и глядя на Веруса, проницательно заметила: — Что-то не так?

— Думал ещё пару боев провести... — соврал Верус, думая о прекрасной незнакомке и об утраченном амулете.

— Мы не бессмертные, чтобы готовиться вечность, — вздохнула Ланфен, — да и беспокоиться тебе не стоит — мы с тобой не можем быть не выбраны. Кто угодно, если не слепой, скажет, что мы здесь лучшие.

Верус кивнул. За это он как раз не волновался — если о чём-то вчерашнее гадание и говорило ясно, так это о дорогах к великой судьбе, а где их можно найти, думал Верус, если не на состязании, куда позовёт Юпитер?

До полудня, когда всем надо было собраться во дворике, было ещё далеко. Верус, несмотря на тревогу, проголодался с утра и потому пошёл в трапезную. Уже возвращаясь оттуда, он услышал голоса, доносящиеся с крытой галереи. Первый он узнал сразу — Сюань Чень, чуть с запозданием опознал и хриплый второй голос — это был Юпитер Фульгур.

— ...пойти первыми и погибнуть, чтобы лучшие из вас увидели, как победить, — поймал Верус конец фразы Фульгура и, замерев, прислушался дальше.

— Это разумная тактика, лорд Рейден, — наконец произнёс Сюань Чень. — Как бы ни хотело мое сердце, чтобы не погиб ни один достойный воин, я понимаю, что часть из нас всё равно падет, и наилучшее, что можно сделать — это устроить так, чтобы наши смерти не были напрасными. Слишком много судеб зависит от смертельной битвы.

— А что бы ты сказал, если бы узнал, что в этой разумной тактике ты из тех, чьи жизни я собираюсь разменять?

— Значит, так надо, — не задержавшись с ответом ни на миг, ответил Сюань Чень. — Добродетель полководца — выиграть битву, а добродетель солдата — отдать свою жизнь, если потребуется.

После недолгого молчания Фульгур хрипло рассмеялся:

— Ну вот, всё как всегда: со мной вечно спорят те, от кого я хотел бы повиновения, и соглашаются те, с кем я хотел бы поспорить.

Верус услышал шаги и, опасаясь, что они идут к нему — а разве Юпитер не разгневается, если узнает, что его разговор был подслушан — тихо поспешил обратно в трапезную. К его счастью, Фульгур и Сюань Чень направились в другую сторону, и скоро он смог покинуть своё убежище.

"Мы сможем смотреть на поединки других гладиаторов, — сосредоточенно подумал он, — те, кто пойдут первыми против чемпиона, погибнут, но мы сможем увидеть, как он дерётся".

О чемпионе Верус уже знал, что это огромный по росту и физической силе колдун, который возжигает заклинания, вытатуированные на его коже, и своими пылающими кулаками оставляет страшные ожоги. Возможность поглядеть на его бои здорово помогла бы гладиатору сообразить, как и чем с ним лучше биться.

О том, что он может пойти первым, Верус нисколько не беспокоился — было бы странно, если бы бог привёз его за столько миль, чтобы разменять в первом же бою. Кроме того, он начинал соглашаться с Ланфен — это он лучший, и это ему предстоит побеждать.

Ровно в полдень они все собрались во дворике, собрались облачённые в свои доспехи и с оружием в руках, захватив с собой всё то немногое, что у них было — как понял Верус, они отправятся в путь, едва Фульгур назовет имена своих избранников. Служители все тоже были здесь, собравшись на галереях и по краю дворика, одетые чище и краше, чем обычно. Верус даже удивился, откуда они все повылезали, ему казалось, что их намного меньше. Где-то негромко мурлыкали струнные — больше шумовой фон, чем четкая мелодия.

Перед строем гладиаторов стояли девять наиболее уважаемых служителей, и в их числе настоятель, на этот раз одетый так, что и император мог бы быть посрамлен. Его длинные шелковые одежды были расшиты золотыми и серебряными цветами, на крупных лепестках которых, как капли воды, мерцали жемчужины, от подола и рукавов поднимались сложные вышивки изумрудами и гелиодорами. Служитель справа от настоятеля держал бронзовый черпак, который кроме бронзового же лотоса, что будто вырастал из ручки, был ничем не примечателен. Слева же от него двое служителей держали дымящуюся чашу.

Взгляды всех обратились куда-то налево, и Верус тоже повернул голову вслед за всеми. Там в дворик спускался Юпитер.

Он был в том же белом одеянии, в котором встретил Веруса в его первый день в этих чужих землях. На нем не было сияния ни драгоценных металлов, ни самоцветов. И всё же он обращал на себя больше внимания, чем разодетый настоятель.

Фульгур шёл мимо строя. Он коснулся плеча Ланфен, прошел мимо Дянь Бао, коснулся Сюань Цана, коснулся Сюань Ченя, коснулся самого Веруса... Те, до кого не дотронулся Фульгур, сделали шаг назад — должно быть, они так же интуитивно, как и сам Верус, поняли, что значит касание бога: оно значит — ты избран.

— Мужайтесь, достойные, — сказал Фульгур, и его негромкое слово разнеслось, как удар грома.

Настоятель принял бронзовый черпак у правого служителя и прошёл к началу строя. За ним понесли и дымящуюся чашу. Он принялся черпать из неё и по очереди поить каждого, кого коснулся бог.

Фульгур наблюдал за этим, не моргая, неподвижный так, как не смог бы стоять человек.

Сразу за Сюань Ченем настала очередь Веруса. Настоятель поднёс к его губам дымящееся багровое питье. Оно оказалось едва теплым, пряным на вкус и вяжущим язык. Верусу показалось, что оно похоже на вино — во всяком случае, что-то такое там было, потому что от него в груди моментально сплёлся теплый клубок, а мир по краешку подёрнулся дымкой.

Верус посмотрел на стоящего слева и уже тоже пригубившего питье Сюань Ченя — зрачки того заметно расширились. Повинуясь некоему внутреннему повелению, он задрал голову и уставился в небо, где над горами поднималась полная луна, ещё более огромная, чем обычно.

"Постойте, — вдруг понял он, — сейчас же слишком рано, луна становится видна вечером".

Он хотел привлечь к этому внимание Сюань Ченя, но не смог повернуть головы. Взгляд его продолжала притягивать луна над горами, вокруг которой, как прореха в ткани, расползалась звёздная ночь.

Ночь ползла не только по куполу неба, она наползала и на Веруса, пока звезды не начали зажигаться прямо у него под рукой. Одна из них, алая и колючая, повисла ровно перед его глазами.

"Да, эта", — шепнул ему кто-то, возможно, Фульгур.

Верус поднял оттяжелевшую руку и схватил звезду. Звезда проколола и прожгла ему ладонь, и от боли Верус тут же выпустил её. Он дернул ноющую руку к глазам — но кожа на ладони была целой и чистой. Боль моментально исчезла, и Верус поднял голову, чтобы оглядеться.

Вокруг уже не было ни чужеземного людуса с двориком, ни леса, ни гор, а звезды оказались там, где им и надлежало быть — на небосклоне. Вокруг была ночь, и в небе стояла полная луна.

Другие гладиаторы так же удивленно оглядывались по сторонам. Где-то в отдалении слышался шум воды, вокруг вставали голые скалы, перемежавшиеся короткой сухой травой. Вверх по скалам шла дорога, выделенная факелами, и поднималась к каменной крепости на вершине.

— Нам туда, — сказал Сюань Чень, указывая на крепость, и никто, даже Ланфен, не стал с ним спорить.

Они шли вверх, и пока перед ними разрасталась громада крепости, Верус рассматривал её неотрывно. В крепости чувствовалась какая-то окончательность. Завершенность. Большую завершенность Верус чувствовал только раз в жизни — когда его матери на глаза клали монеты.

— Её строили, чтобы она стояла вечно, — сказал незаметно подошедший — возникший из ниоткуда? — Фульгур. — Как и империя Шао Кана.

— Рим — тоже Вечный Город, — с небольшой обидой возразил Верус.

— Нет, — ответил Фульгур и не сказал больше ни слова.

К тому времени, как они подошли к воротам — или ещё раньше — бог грома снова исчез.

Ворота отворились, и их впустили внутрь. Внутри было тепло, всюду горели свечи и факелы, и рабы, чья медная кожа блестела в их свете, как тени следовали за гладиаторами. Эти же рабы забрали их нехитрые пожитки и проводили в большую, ещё ярче освещенную залу, где на огромных столах были расставлены яства на золотых блюдах в таком количестве, что их хватило бы на три императорских пира в Риме. Людей за столами, однако, было не так много, пожалуй, лишь в несколько раз больше, чем прибывших гладиаторов. Они явно пировали уже не первый час.

На возвышении в конце зала стоял ещё один стол, за которым на троне сидел огромный человек в пластинчатой броне.

— Следуйте за мной и делайте как я, — шепнул Сюань Чень и пошел между столами прямо к возвышению. Остальные последовали за ним.

Сюань Чень остановился где-то в десяти шагах от возвышения, поклонился — не в пол, но всё же заметно низко. Верус тоже поклонился.

— Император внешнего мира Шао Кан, завоеватель Эдении, покоритель Затерры, — высокий голос Сюань Ченя, перечисляющего титулы императора Шао Кана — а это именно он сидел на троне — легко перекрыл шум разговоров и музыку, — от имени защитников Земного Царства и лорда Рейдена приветствую вас!

"Идущие на смерть приветствуют императора",⁽¹⁸⁾ — подумал Верус. Он краем глаза заметил оскал Ланфен: ей, похоже, не сильно понравилось кланяться.

Император Шао Кан медленно вытянул руку в приветственном жесте. Музыка и разговоры тут же стихли.

— Хорошо. Приветствую вас, — если бы старые камни этой крепости вдруг обрели речь, они не могли бы звучать весомее Шао Кана. — Садитесь. Ешьте. Пейте. Умрите в следующие три дня.

Сюань Чень склонился еще раз, после чего незаметно махнул гладиаторам рукой — мол, садитесь за столы. Верус сел рядом с ним, но к еде и вину приступать не спешил: его продолжала снедать тревога.

— Почему они не нападут на нас сразу? Или не отравят? — шепотом спросил он. Раз состязание было так важно для императора Шао Кана, рассудил он, то можно было бы просто избавиться ото всех соперников. Рим знал и куда большие злодеяния.

— Для этого они слишком боятся лорда Рейдена, — успокоил его Сюань Чень. — Если они нарушат правила, он будет иметь право вмешаться.

Верус не видел поблизости знакомой беловолосой фигуры, но, видимо, даже тени Юпитера Фульгура было достаточно, чтобы внушить страх всем врагам. Это свидетельство его могущества немного успокоило Веруса, и он приступил к еде.

Украдкой он рассматривал императора Шао Кана и тех, кто пировал с ним за одним столом. Была там юная девушка, сидящая по его левую руку, были странные чудовища, и среди них — высокая человекообразная фигура, будто высеченная из камня, настолько огромная, что ростом была не меньше самого императора. По темно-серой грубой коже змеились золотые письмена. Они покрывали всё чудище, но больше всего их было на руках: там они почти превращались в сплошную вязь. На груди того перекрещивались два кожаных ремня, украшенных крупными золотыми бляшками.

— Он ещё больше, чем рассказывали, — прошептала Ланфен. На её лице Верус впервые видел что-то похожее на — не на страх, нет — но на осторожность. — Это он, нынешний чемпион Туртак.

— Я думал, он человек, — растерянно проговорил Верус. Во всех рассказах упустили эту подробность, даже сам Юпитер Фульгур не говорил, что придется сражаться с чудовищем! Рукой Верус по привычке потянулся к своим амулетам.

— Он смертный, и этого достаточно, — мрачно сказала Ланфен. — Если я придумаю, как пробить эту шкуру, я его убью.

— А твой лед?..

— Видишь эти золотые надписи — они раскаляются по его желанию. Мой лед растает, — вздохнула колдунья. — Придется целиться в глаз.

То, что задача казалась почти невыполнимой, её нисколько не останавливало. Её решимость заставила Веруса устыдиться своей заминки — даже женщина не испугалась, а раз так, то и ему нельзя бояться. Ведь сам Юпитер Фульгур призвал его сюда из Рима. Раз Фульгур знал об этом чудище, то он должен был и избрать такого бойца, который сможет его победить. Ни иглам Ланфен, ни посоху Ченя не взять шкуры Туртака, а вот трезубцу или мечу Веруса это будет вполне по силам.

Верус сжал в руке золотой диск, амулет, украшенный орлом Юпитера.

"Может, его и не подарили, — подумал он, — но раз Юпитер на моей стороне, то и его священный символ должен обладать какой-то силой".

Потеря амулета Петруса ощутимо беспокоила его, но Верус очень сильно старался не видеть в этом дурного предзнаменования.

"Может, и было предназначено, чтобы я передал его самой прекрасной женщине на свете", — думал он. В конце концов, все предзнаменования, и римского аугура, и чужеземного гадателя, ясно говорили о величии, а какое может быть величие, если Верус не выиграет этот турнир.

— Только учти, — сказал он Ланфен вслух, — что он мой, потому что я увидел его первым.

-7-

Несмотря на не до конца рассеявшиеся тревоги Веруса, никто не тронул их ночью. Утром они, сопровождаемые меднокожими рабами, которые всюду следовали за ними, выполняли каждый каприз и — как догадался Верус — должны были доносить Шао Кану обо всем увиденном, вновь собрались в большом зале.

На этот раз там был подан более скромный, чем вчерашний пир, но тем не менее роскошный завтрак. Вновь горели свечи, потому что лучей солнца, падавших из маленьких окошек под потолком, было недостаточно, чтобы осветить весь зал.

В зале уже не было столько людей, сколько вчера: осталось лишь несколько воинов внешнего мира, да и сам Шао Кан и его приближённые вновь восседали на возвышении. Рабы неслышно ступали за их спинами, наполняя бокалы, накладывая еду. Они, как заметил Верус, делали это без малейших указующих знаков со стороны хозяев, будто наверняка знали, что и когда надо положить и налить. Всё вместе больше напоминало танец или даже отточенную мистерию, чем настоящую трапезу.

— Они заколдованы? — пробормотал Верус себе под нос.

— Кто? — спросил Сюань Цан, ненароком услышав его слова.

— Рабы. Они слишком послушные.

— Слуги как слуги, — пожал плечами Цан, пару ударов сердца последив за движением меднокожих мужчин и женщин, — они и должны быть послушными.

— Они делают всё без указаний, — попытался объяснить Верус. — Они как будто сразу знают, что надо хозяевам.

— Так обычно происходит, или у вас, чужеземец, слуги настолько глупы, что им надо разъяснять каждое действие?

Верус вспомнил, что и Сюань Цан, и Сюань Чень были из знатной семьи. Для них молчаливая покорность рабов должна была быть привычной. Но сам Верус никогда не был ни знатным, ни богатым. Хоть и рождённый свободным, до арены он побывал и рабом и знал немного, как совершается услужение, хоть и не овладел этим навыком. Существовали взгляды и знаки тела, которые читали опытные слуги, чтобы угождать хозяевам, но даже им случалось ошибаться. Поэтому пирующий закрывал рукой серебряный кубок или наоборот приказывал подлить ещё. Здесь же ничего такого не происходило, даже взглядов не было.

Шао Кан со своими приближёнными закончил трапезу, поднялся и, сопровождаемый тем же танцем рабов, покинул зал.

— Я, кажется, понимаю, о чем ты, — медленно проговорила Ланфен. — Но я не уверена, что это колдовство.

— А что это?

— Отчаянный страх перемен.

Верус чуть не вздрогнул, потому что это сказал Фульгур, сидящий в белом прямоугольнике дневного света.

— Что?

— Это сущность его империи. Она стоит уже тысячи лет — и с тех пор ничего не изменилось ни в ней, ни в распорядке дня её императора, вот почему они так действуют. Даже живые в ней застывают, как изваяния.

Верус подумал, что тысячи лет назад не было ни Рима, ни Ромула и Рема — разве что Тибр был полноводен, как и сейчас. Но даже реки могут пересохнуть...

— Пока на Земле падают и возносятся царства, — продолжил Фульгур, будто отвечая на его мысли, — в империи Шао Кана не меняется ничего.

— Значит, он так дорожит своей властью, что уничтожит каждое будущее, которое может быть ему неподвластно, — внезапно произнесла Ланфен. — А это — любое будущее.

Фульгур одобрительно ей улыбнулся. Верус нахмурился: Юпитер может изрекать свою мудрость, но теперь и колдунья туда же! Разговор поворачивался так, что уже больше был присущ философам, а не гладиаторам. Веруса утешало только то, что Сюань Цан тоже хмуро смотрел на Ланфен.

— Да. Империя Шао Кана неизменна, — подтвердил Фульгур. — Теперь, возможно, вы понимаете, почему нельзя пускать её на Землю.

— А разве боги не неизменны, лорд Рейден? — осмелев, вкрадчиво спросила колдунья.

Услышав это, Сюань Чень едва заметно улыбнулся. Усмехнулся и Фульгур — похоже, ему понравился вопрос.

— Когда ты видела грозу неизменной? — и прибавил: — Изменяется даже солнце, если ждать достаточно.

Верус тем временем обратил внимание, что все остальные тоже заметили присутствие бога. Земные воины оставили свою трапезу и стали стягиваться к тому пятну света, где сидел Юпитер Фульгур. Жители же внешнего мира смотрели на него с опаской, даже вездесущие меднокожие рабы отступили в сторону, стоило ему появиться.

Он посмотрел на них всех — всех земных воинов — и поднявшись, сказал:

— Состязания вот-вот начнутся, но пока — набирайтесь сил. Я скоро вернусь и провожу вас туда.

Он прошел мимо них, легонько при этом коснувшись плеча одного, вроде бы по имени Ян Гуань, и исчез — от Веруса в этот момент его закрыли фигуры других воинов.

Сюань Цан, всё еще хмурясь, наконец-то счел возможным заговорить с Ланфен — пока Фульгур был здесь, он сдерживал своё негодование, но теперь едко спросил:

— Пытаешься выиграть его расположение?

— Если и так, тебе какое дело? — парировала колдунья. — Могу попросить за тебя, чтобы тебе дали самого слабого соперника.

Сюань Чень вздохнул:

— Мы вот-вот отправимся на смертельную битву, и любой из вас может погибнуть. Стоит ли пререкаться?

Верус прочел на их лицах, что стоит, и еще как.

— А делить расположение лорда Рейдена, — добавил Сюань Чень, — не стоит тем более.

Сюань Цан и Ланфен продолжили, однако, зло переглядываться, и даже когда земные воины покидали трапезный зал, Верус слышал, как шёпотом Ланфен намекает Цану, что если он хотел заполучить расположение лорда Рейдена, то давно опоздал — прошлым вечером бог грома долго говорил с Ян Гуанем. По тому, как на это ответил Цан, Верус предположил, что Ян Гуаня тот тоже не особо жаловал.

Стоило им оказаться в коридорах крепости, как Фульгур выступил откуда-то из теней и повел их по запутанным каменным переходам. Они спускались и поднимались, пока наконец не увидели впереди дневной свет. Фульгур, отойдя в сторону, дал им пройти первыми, и когда Верус поравнялся с ним, обнадеживающе улыбнулся. Улыбался ли бог так каждому, или только ему лично, Верус не знал, но всё же надеялся, что верно было второе.

— Удачи, — услышал он, когда они все выбрались на свет. Они вышли на трибуну амфитеатра, высеченного в песчанике с другой стороны холма, на котором стояла крепость — поэтому прошлой ночью Верус не мог его видеть. В амфитеатре уже расположились зрители. Император Шао Кан и его свита устроились под навесом на сиденьях и подушках, остальным, как это было и в Риме, предстояло следить за ходом состязания с мест попроще.

Верус ожидал, что Юпитеру Фульгуру будет оказан равный императору почет — но второго навеса нигде не было, а если ему и было предложено место рядом с Шао Каном, то он им не воспользовался. Вообще, вновь бог грома загадочно исчез — вероятно, чтобы неожиданно появиться, когда сочтёт нужным.

Порядок боев и соперники определялись, как понял Верус, взаимным согласием обеих сторон или жребием. Наверно, можно было воспротивиться решению Фульгура и вызвать иного соперника на бой, но никто не собирался перечить Юпитеру.

Первый бой смертельной битвы был между Ян Гуанем и неизвестным Верусу воином внешнего мира, вооружённым двумя короткими мечами с гнутыми острыми крючками на концах. Верус не ожидал, что вообще можно стоять с голыми руками, как это делал Ян Гуань, против мечей, но тот раз за разом избегал ударов воина в полумаске. Потом его всё же достали: оцарапали, порезали руку. Но и вражеский гладиатор получил несколько с виду чувствительных ударов — Верус знал, что Ян Гуань мог бить так, чтобы совсем парализовать соперника болью, но похоже, тому никак не удавалось положить удар достаточно точно.

Свирепея, воин в маске стал нарочно загонять Ян Гуаня к краю арены. Тот уклонялся, но соперник умел управлять боем куда лучше него. Вскоре Ян Гуань оказался прижат к стене.

Воин в маске размахнулся как следует мечом сверху — удар, который разрубил бы череп Ян Гуаня — но… но не смог исполнить задуманного: Ян Гуань поймал его меч между двумя ладонями.

Это было очень, очень красиво. Толпа в Риме осыпала бы его почестями. Если бы не одно но: у врага было два меча.

Воин в полумаске рубил Ян Гуаня, пока от него не осталось кровавое месиво. В Риме было преступлением прикончить поверженного гладиатора, прежде чем император вынесет свое решение, но тут, похоже, не было такого закона. Закончив, вражеский воин сдернул свою маску и торжествующе завыл, и Верус увидел, что тот тоже чудовище — вместо рта у него была пасть, полная острых зубов.

Воины земного царства сидели в молчании. Так началась смертельная битва.

К счастью для Веруса и его товарищей, следующие битвы проходили куда удачнее: то ли дальше жребий лег хорошо, то ли при составлении пар гладиаторов была заключена какая-то сделка.

Третьим сражался Сюань Цан, и он, одним только мечом-цзянем, без видимой помощи своего волшебства, сумел взрезать сопернику шею. При этом, однако, его самого сильно ударили в голень, и он вернулся, едва заметно прихрамывая.

Пятой настала очередь Веруса. Против него был еще один воин с пастью, полной зубов, тоже вооружённый крючковатым мечом — на этот раз одним, но куда крупнее. К счастью, сам воин не был настолько высок, как первый.

Они долго кружили друг против друга, примериваясь, обмениваясь ударами, немного порезав друг друга, пока напряжение наконец не распалило Веруса. Тогда он — ведь соперник ничем не показал, что может быть колдуном — ринулся вперед, но выпад трезубцем был обманкой — подлинное движение было в броске сети. Верус нутром почувствовал, как хорошо она пошла вперед, чтобы накрыть соперника сбоку, пока крючкастый меч того ещё был сцеплен с остриями трезубца. Соперник запутался в сети — и Верус всем телом навалился на веревку, которой сеть была сцеплена с его поясом.

Враг споткнулся, стал падать. Он не упал до конца — но в его людусе явно плохо учили падать в бою, потому что он, как обычный человек, при падении выставил руки вниз и вперед, лишившись защиты.

Этой ошибки было достаточно. Верус в один миг оказался возле него и со всей силы приколол трезубцем в загривок. Сразу отскочил — из последних сил бьют страшно — и правильно, потому что воин внешнего мира тут же взмахнул мечом.

Это было последним настоящим действием соперника, затем упавшего на песок. Верус легко попал в его слабеющую руку трезубцем, заставляя выронить меч. Ещё три раза умирающий враг пытался подобрать клинок, но всякий раз ударом трезубца Верус прерывал его попытку. Наконец тот сдался.

Тогда Верус схватился за веревку сети и, напрягая руки и ноги, проволок поверженного бойца по всей арене, пока они не оказались под самым навесом, где сидел император Шао Кан. Верус знал, что в Риме толпа уже бы ликовала такой просчитанной жестокости; реакция обитателей внешнего мира была сдержаннее, но и на их лицах Верус читал упоение пролитой кровью.

Верус посмотрел прямо на императора Шао Кана. За черепом, украшавшим его шлем, было плохо видно лицо, но слова были слышны так же ясно, как и вчера:

— Прикончи его.

Ещё таща сюда поверженного соперника, Верус догадывался, что услышит такое повеление императора. Он спокойно достал кинжал и перерезал вражескому гладиатору горло.

Сняв с него испачканную кровью сеть, он поднялся обратно на трибуну. Глаза Ланфен горели знакомым Верусу ликованием.

— Смотри, Сюань Цан, — прошептала она ровно так, чтобы Сюань Цану это было прекрасно слышно, а Сюань Ченю, сидящему чуть дальше — уже нет, — как убивает Верус. Может, он и чужеземец, а сражается лучше тебя.

Следующим был её поединок, и она гордо вышла на арену и легко одолела и прикончила какого-то рукопашного бойца, с виду ничем не отличавшегося от человека. Если он и был колдуном или монстром, то никак не успел это показать.

Вернувшись, она посмотрела Сюань Цану прямо в глаза и снисходительно улыбнулась, стряхивая капли крови со своих кинжалов. Верус видел, как от такого Цан сжал кулаки и побелел от злобы.

После этого объявили поединок Сюань Ченя, и он, как и его брат, почти не пользуясь колдовством, одолел своего соперника, колдуна, ткавшего дротики прямо из собственной крови. Сюань Чень не стал его добивать — хоть это не спасло колдуна от гнева Шао Кана — и поднялся обратно на трибуну.

Рыкающим голосом распорядитель объявил новый поединок: настало время, когда чемпион Туртак выйдет на арену.

— А где мой брат? — вдруг спросил Сюань Чень, оглядываясь.

Верус тоже огляделся: действительно, пока он следил за поединком Сюань Ченя, Сюань Цан куда-то пропал. Вопрос стал передаваться от воина к воину, но все были так увлечены поединком Сюань Ченя, что никто не видел, куда ушёл его брат.

— Смотрите, он внизу! — вдруг воскликнула Ланфен, вскакивая с места и вытягивая руку. Взгляд Веруса сам обратился туда, куда она показывала — вниз на арену, где к Туртаку собирался выйти Сюань Цан.

Распорядитель турнира как раз говорил, что воин земного царства Сюань Цан бросил чемпиону Туртаку вызов вне очереди, и чемпион Туртак согласился, и что император Шао Кан не возражает, если Сюань Цану угодно первым принять смерть от его чемпиона.

Внизу с Сюань Цаном стояла белая фигура — Фульгур. На глазах Веруса Сюань Цан сбросил руку Фульгура со своего плеча и пылко что-то сказал ему в ответ, после чего вышел на арену. Фульгур остался стоять у подножия трибун, после чего поднял голову и посмотрел на навес, где сидел император Шао Кан. Верусу показалось, что Шао Кан улыбается.

Пока Верус смотрел на всё это, Чень ринулся обратно вниз, но не успел добежать, прежде чем Сюань Цан сошёл на арену. И на этот раз, почувствовал Верус, Сюань Ченю будет не дано остановить смертельный поединок своего брата.

-8-

Туртак убил Сюань Цана, выжег ему горло, лицо и глаза своими руками, светящимися раскалённым металлом, но не раньше, чем тот успел несколько раз напитать песок его темной кровью. Теперь Верус знал, что его меч и его трезубец и вправду возьмут шкуру чудовища. Это было единственное хорошее, что можно было найти в произошедшем.

Чжан Лэо, который должен был изначально сразиться с Туртаком, был ошеломлен тем, какой судьбы ему чудом удалось избежать.

И Сюань Цана, и Ян Гуаня, и всех павших в этот день они похоронили прямо здесь на острове, там, где вдали от крепости была небольшая роща. Это были очень простые похороны, как на войне. С павшими в могилы положили их оружие. В роще было пусто, не было никого, кроме них, и даже вездесущие меднокожие рабы не последовали за ними. В отдалении на пригорке стоял Фульгур, и дующий с моря ветер трепал его белые одежды — возможно, именно из-за его присутствия никто не осмелился мешать им.

— Я теперь гадаю, не носит ли он заранее траур по всем нам, — прошептала Ланфен.

— Кто? — Верус вроде не видел здесь никого в черных одеждах.

— Лорд Рейден. Он в белом. Он всегда в белом.⁽¹⁹⁾

Верус не понял, о чем она, но в этой тишине казалось кощунственным переспрашивать. Смерть требовала уважения — ей и так не повезло с почестями: ни процессий, ни плакальщиц. Мёртвым не положили и монет — хотя Ланфен обмолвилась, что у погибших в загробном мире будут деньги, что они пожертвовали в жизни.

— Хотя бы злые духи их не тронут, — прошептал вслух еще один воин, — ведь сам лорд Рейден здесь.

Это оказалось понятнее для Веруса — какое бы зло по верованиям чужеземцев ни поджидало их души, присутствие бога-громовержца должно было отпугнуть его.

Они оставили Сюань Ченя скорбеть одного в роще — он единственный из всех потерял брата. Когда он не вернулся вечером, Верус отправился за ним, зная, что завтра Ченю снова сражаться. Если тот будет горевать всю ночь, то ему не хватит сил биться, а здесь — Верус уже это уяснил — императорского милосердия не бывало.

— Сюань Чень, — позвал он, найдя его в свете от своего факела, — пойдем.

Сюань Чень посмотрел на него. Его глаза показались блестящими, как у дикого зверя. Потом он поднялся, отряхнул грязь и листву как мог. Выпрямился и сказал очень ровно:

— Да, пожалуй. Завтра новый бой, мой дорогой товарищ, и мне надо его выиграть. Благодарю, что пришел напомнить об этом.

Верус не ожидал, что ему не придется убеждать. Но Сюань Чень — даже в теплом свете факела его лицо казалось белее обычного — уже крайне быстро зашагал обратно в крепость. Верусу пришлось перейти и на бег, чтобы догнать его — не пробираться же Сюань Ченю по скалам в темноте.

Тогда Сюань Чень всё-таки сбавил темп, подстраиваясь под шаг Веруса. В молчании они дошли до крепости, вошли через ворота и — уже сопровождаемые меднокожими рабами, как рыбачьи лодки чайками — стали подниматься в отведённые им комнаты.

Однако на их пути встала огромная тень, заслонившая весь коридор.

— Здравствуй, маленький ведьмак, — оскалился Туртак, глядя прямо на Сюань Ченя, — у твоей крови знакомый запах.

— Да, ты сегодня убил моего брата, — тем же абсолютно ровным голосом, каким говорил в роще, сообщил ему Сюань Чень.

— Точно, — улыбнулся тот. — Мне очень понравились его волосы. Красиво сгорели.

— Ты добиваешься, чтобы я вызвал тебя на поединок завтра, — Чень даже не спрашивал — утверждал.

— Твои волосы сгорят не хуже.

Сюань Чень сжал губы в тонкую полоску.

— Он хочет, чтобы ты его вызвал, — поспешно вмешался Верус. — Как ты пробьёшь шестом его шкуру?

— Ведьмак, попытайся сломать мне локоть, коленную чашечку, — с усмешкой подсказал Туртак. Верусу показалось, что узоры на коже чудовища чуть посветлели. — Можешь пробить с прыжка череп.

— Да, — как зачарованный повторил за ним Сюань Чень, — я мог бы пробить ему череп.

Туртак стоял прямо перед ними, перегораживая весь коридор. Чтобы пройти, им надо было бы оттолкнуть его в сторону, но это, сообразил Верус, могло бы считаться за нападение двух на одного. Сюань Чень — ещё вчера — объяснял правило, что биться можно только один на один.

— А как насчет меня? — выкрикнул Верус, прежде чем Сюань Ченю пришла бы глупая идея согласиться. И добавил как можно глумливее: — Я разочарован, что ты предпочёл его мне.

— Ты интересный, — признал Туртак, — но я хочу сначала посмотреть, какая в тебе магия.

— Не понимаю, о чём ты, — ответил Верус и только потом сообразил, что должно быть, Туртак, как и другие колдуны до этого, учуял в нем некую скрытую силу.

— Я всё равно узнаю, — пообещало чудовище и тут же, словно забыв о Верусе, повернулось к Ченю: — Давай, маленький ведьмак! Если покажешь себя хорошо, клянусь императорским троном, я даже убью тебя, перед тем как сжечь! Ты же боишься боли, ведьмак? Твой брат боялся. Он кричал, ты слышал.

Лицо Сюань Ченя исказилось. Губы его задрожали. Верус принялся оглядываться по сторонам, ища какой-нибудь выход из ситуации, а ещё — ещё надеясь, что сейчас появится Юпитер Фульгур и прикажет Ченю не делать глупостей, потому что Верус был не силен в словах и аргументах...

— Знаешь, почему вы все проигрываете, маленький ведьмак? — пророкотал Туртак. — Вы приходите сюда за победой, за долгом, за славой, за годами жизни... Я прихожу сюда, потому что люблю убивать.

— Я с... — начал Сюань Чень. В следующий момент Верус врезал ему основанием факела по затылку. Сюань Чень пошатнулся и упал.

Повисла долгая пауза.

А затем Туртак захохотал, как нисходящий камнепад. Он бил себя руками по коленям, сложился пополам, держась за живот, потом выпростал огромную руку и схватился за стену, чтобы не упасть.

— Видел... бы... ты... его... лицо, — изрекло чудовище между всхлипами.

Наконец Туртак смог подняться и заговорить:

— Это было весело, — он всхлипнул еще раз, — веселее, чем если бы я сжёг его заживо. Иди, отнеси своего ведьмака проспаться. Когда захочешь биться — приходи. Я поставлю схватку с тобой перед любой другой, клянусь императорским троном, — он широко улыбнулся. — Нет, видел бы ты его лицо...

Он, не прощаясь, повернулся, зашагал прочь по коридору и свернул в первое же ответвление. Верус слышал, как он рокочуще мурлычет какой-то мотивчик и то и дело повторяет громким шепотом "видел бы ты его лицо".

На полу зашевелился Сюань Чень.

— Что... — пробормотал он, — случилось...

— Ничего, — вздохнул Верус, помогая ему подняться. Меднокожие рабы — ровно когда они были нужны — все исчезли, точно вспугнутая стайка птиц, и Верус мог только понадеяться, что ему не придётся тащить на себе Ченя до самых их комнат.

К его счастью, достаточно скоро головокружение у того унялось — или он сказал, что оно унялось — и Чень смог идти без поддержки. Когда они пришли к своим комнатам, Чень очень быстро сказался усталым — Верус подумал, что ещё бы, приложил он его и вправду недурно — и отправился спать.

Усталый и возбуждённый одновременно, Верус перешёл из комнаты Сюань Ченя в общий зал, в который выходили все покои воинов земного царства. В зале было темно, его освещали лишь несколько фонарей у дальней стены да и лунный свет из больших окон, открывавшихся на море. На одном из окон сидела белая — в лунном свете более обычного белая — фигура.

— Это было оригинально, — сказал Фульгур.

— Вы могли бы и показаться, — огрызнулся Верус. Напряжение от встречи с Туртаком всё ещё бурлило в нем, отчего он едва замечал дерзость своего тона. Статуе Юпитера в храме, Юпитеру в молитве он не осмелился бы дерзить даже сейчас, но это обличье Юпитера было обманчиво человеческим.

— Ты справился сам.

— А мог бы и не справиться, — угрюмо заметил Верус. Он сел на каменную скамью, из тех, что окружали небольшое деревце в центре зала. Деревце это было засохшим и мертвым, и росло оно на клочке сухой травы, и это казалось естественным — никто не мог и подумать, что в этой вечной крепости может что-то зеленеть.

— Почему вы не остановили Цана? — спросил он. — Тоже стукнули бы его.

— Он уже сделал свой выбор и отказался его менять, — вздохнул Фульгур. — Я не имел права его останавливать.

— Разве вам не открыто будущее? Разве вы не могли знать, что он так поступит?

— Он мог поступить так. Он мог так не поступить. Выборы, выборы, — бог грома вздохнул. — Я знаю далеко не всё, Верус.

— Но почему вообще происходят эти смертельные битвы? Что это за правила такие? Кто их придумал? — он говорил, уже не слыша ответов, просто высказывая огромный душевный порыв, который, возможно, был одним из самых глубоких и значительных за всю его жизнь. Никогда прежде Верус, который всю жизнь сражался и убивал по приказу, не испытывал такой страсти — задавать вопросы. — Что это за божественный закон? В чём его справедливость?! Где она?! Почему Шао Кану дали построить его империю? Почему бы не убить его, когда он был ещё слаб? И люди, и боги делают так! Где людская или божественная рать, что могла бы ему противостоять? — он вскочил со скамьи и уже почти кричал. В нём сейчас говорило всё: и беспокойство, оставленное странными снами, и гадания, и полная луна, и пролитая кровь. — Где ваша империя, Юпитер?

Он выдохся и замолчал. Тогда Фульгур просто ответил:

— У меня её нет.

— Так постройте её, о Юпитер Фульгур! — в сердцах воскликнул Верус. — Прикажите императорам и сенаторам! Прикажите королям! Почему вы не сделаете так? Пусть она заполнит все земли! Пусть Шао Кан вторгается — это ваша империя сомнет его! Пусть жители его городов, а не Рима пойдут на рынки рабов!

Он уже видел, как и император Шао Кан, и даже лучшие его воины выказывали уважение и страх перед Юпитером Фульгуром. Несомненно, будь на земле империя, подобная империи Шао Кана, она бы была в сто раз сильнее и богаче.

— Да... если бы я построил такую империю, как Шао Кан, мне хватило бы щелчка пальцев, чтобы расправиться с ним, — будто отвечая на его мысли, согласился Фульгур. Сердце Веруса вспыхнуло надеждой: да, восторженно подумал он, будет такая империя, лучше даже нынешней Римской, и может быть, он Верус, как чемпион бога, займет в ней извечное место за его плечом...

— Но этого, — спокойно продолжил Фульгур, — я не сделаю.

И посмотрел куда-то за спину Веруса. Верус оглянулся. На пороге своей комнаты стояла Ланфен. Её волосы, обычно собранные в мужскую прическу, были распущены и черным водопадом падали ниже пояса. На ней была какая-то простая хламида, ноги её были босы, и в темноте и лунном свете, при удачно упавшем теплом отблеске фонарей, она впервые казалась женственной. В ней сейчас даже было что-то похожее на ту красавицу, в которую влюбился Верус.

— Хорошо, не делайте, лорд Рейден, — тихо сказала она, ступая вперед, — вы гроза, вы небесный огонь, вы гром, вы кипение туч в горах. Вас нельзя заковывать в империю; Верус предлагает вам править на троне, но он мужчина, ему сложно понять, что можно править иначе.

Она подошла к окну, на котором сидел Фульгур, и опустилась на камень подле его ног, задрала голову, устремив темные глаза на бога грома, и на её лице Верус прочёл отражение собственной страсти.

— Вы уже направляете защитников земного царства, лорд Рейден. Так направьте и всех остальных людей. Расскажите нам, как правильно и неправильно. Укажите нам, как построить лучший мир, явите себя всей Поднебесной! Пусть вам строят храмы, пусть учат ваши речи и вашу мудрость... Несогласных переубедят согласные... Научите всех добру, справедливости, они не смогут сопротивляться вашим словам!

Фульгур вздохнул, усмехнулся, посмотрел на полную луну в небесах. Потом, свесив руку с окна, положил её на макушку Ланфен. Она не отпрянула от прикосновения.

— И ты, — так же ласково, как говорила она с ним, начал он, — хочешь отдать мне свою свободу в обмен на всеобщее счастье? — она вздрогнула. Фульгур по-прежнему вкрадчиво продолжал: — А если я скажу, что счастье в том, чтобы подчиняться каждому слову своего отца, братьев, а потом и мужа, чтобы сидеть дома, чтобы вышивать шелка и никогда не касаться меча, чтобы кивать и соглашаться до самой смерти?

Ланфен вскочила, будто на неё опрокинули бочку холодной воды. Фульгур рассмеялся.

— Я вижу, чего боится твоя душа, Ланфен, — заявил он.

Ланфен, дрожа, вскинула руку, вокруг похолодало, и Верус понял, что сейчас из воздуха соткутся ледяные иглы. Фульгур не пошевелился, смотря на луну. Рука Ланфен бессильно упала, колдунья развернулась и убежала в свою комнату.

— Если вы не хотите империю, — сказал Верус, когда за Ланфен хлопнула дверь, — так сделайте, как сказала она.

И подумал про себя, что женщины всегда сидели дома и не жаловались. Ланфен, конечно, была другой, но ей следовало бы родиться мужчиной, а не женщиной, в этой злой шутке судьбы, казалось Верусу, было всё дело.

— Юпитер, укажите нам, как сделать хорошо, как построить империю, — попросил Верус ещё раз, и вдруг ясно осознал, что либо на эту его молитву, самую сердечную во всей его жизни, откликнутся, либо он больше никогда не помолится ни одному богу.

Фульгур, залитый лунным холодом, бесстрастно молчал какое-то время.

— Между поступайте хорошо потому, что я так сказал, и поступайте так, как я сказал, нет особой разницы, — ответил он голосом ещё более хриплым, чем обычно. — Я не сделаю так — и вам очень повезло, что я не возьму человечество в свои руки. Больше не проси меня о таком.

Верус смотрел на него, чувствуя, как немеет его сердце. Юпитер Фульгур, думал он, привел их сюда, а потом оказалось, что он оставляет каждого человека в Риме, Галлии, везде, что не отвечает на молитвы и что не защитит, как не защитит и любой другой бог, которого он знал.

"Боги смотрят, гладиаторы умирают", — подумал Верус.

— Вы привезли меня, чтобы я выиграл ваше состязание, — выпалил он, даже не волнуясь, а не испепелит ли Юпитер Фульгур его на месте за то, что он собирается сказать. Было бы очень забавно, если бы правила не давали ему это сделать, — я его выиграю, а потом вернусь в Рим, и на все три сотни тысяч сестерциев найму поэтов и литераторов, чтобы они записали, что я скажу, и всем рассказали, что Юпитеру всё равно. Чтобы все не дымили жертвенники и никто не приносил быков... — красноречие отказало Верусу, он запутался в собственных губах и языке и прервался, но воображение, рисующее ему пустые храмы, всё ещё жгло огнем.

Фульгур только вздохнул. На его лице играла всё та же усмешка, значение которой Верус никак не мог себе объяснить.

— Сначала выиграй, — наконец сказал бог.

-9-

На следующий день Верус не знал, кто слышал его разговор с Юпитером Фульгуром, а кто — нет. Сюань Чень, по крайней мере, ничего об этом не сказал. Остальные, как ему казалось, шептались, однако при приближении Веруса замолкали — но он решил, что пусть они провалятся под землю.

На второй день им снова пришлось хоронить товарищей, и Верус мог только надеяться, что тем воинам Шао Кана, которые хоронят своих — а и Верус, и Ланфен, и Сюань Чень (последний, хоть и с трудом, но тоже справился со своим соперником) убили достаточно — сейчас тоже несладко. Хотя Верусу начинало казаться, что скорее Туртак сожжёт их тела, чтобы повеселить себя.

Фульгур снова стоял в стороне, и если ему и были видимы отходящие души, он ничего об этом не сказал. А впрочем, если бы и начал говорить, то Верус не стал бы его слушать.

— Шао Кан говорил о трех днях, — сказала Ланфен, — а нас хватит ещё на несколько кругов. Думаешь, завтра будем сражаться несколько раз? Или всё растянется на больший срок?

Они ушли из рощи раньше, чем остальные закончили скорбеть — на этот раз среди павших не было тех, кого бы они знали достаточно хорошо.

— Кто знает, — пожал плечами Верус, — если так хочешь, спроси Фульгура. Хотя он тоже ничего не знает, — со злостью выплюнул он.

— Ты злишься на него после вчерашнего.

— Еще бы! — воскликнул он, хотя ещё позавчера нашел бы, что только безумцам и героям пристало гневаться на богов. — Он мог бы помочь нам всем! И ничего не делает!

Ланфен долго молчала, пока они шли по коридорам крепости.

— Кажется, я начинаю его понимать, — проронила она.

Прежде, чем Верус потребовал объяснить и ему — он жаждал услышать это чудесное объяснение, хоть и сомневался в его действенности — раздался тонкий крик. Ланфен ринулась вперед, на звук, и Верус, не раздумывая, побежал за ней.

Коридор вывел их в небольшой зальчик, где собрались Туртак и пара воинов внешнего мира. Последние были не гладиаторами, просто стражами Шао Кана, которых в крепости тоже хватало. Не сразу Верус заметил, что огромная лапа Туртака прижимает к стене ребенка. Ребенок тоже был не совсем человеком — Верус обратил внимание и на странный серо-белый цвет кожи и волос, и на полностью белые глаза.

— Надумал сразиться? — с интересом спросил Туртак, отвлекаясь от ребенка. Он отнял руку, давая ребенку возможность сползти на пол. Вторая его рука уже горела раскаленным металлом.

— Отпусти девочку, — потребовала Ланфен. Сам Верус не разглядел, какого пола дитя, но рассудил, что женщине женщину виднее.

— Она принадлежит внешнему миру.

— Нет, — Верус увидел, что Ланфен берется за кинжалы. Он попытался удержать её, но она отбросила его руку. По её лицу было видно, что она в бешенстве.

— Это вызов на бой? — довольно пророкотало чудовище, не пламенеющей рукой затягивая обратно поясной ремень. — Это будет хорошо.

— Ланфен, это его раб... — попробовал утихомирить её Верус. Конечно, в Риме беспричинно калечить рабов было нельзя, но законы насчет этого в империи Шао Кана, как он догадывался, могли отличаться. Однако едва ли они расходились насчёт того, что нельзя отнимать чужое имущество.

Туртак смотрел на Веруса и ухмылялся. Верусу показалось, что он даже стрельнул глазами в сторону ближайшего факела в металлическом кольце.

— Вы же не собираетесь напасть вдвоем, — глумливо предположил Туртак, — это нарушило бы правила.

— Я справ... Верус, хватит меня хватать! — прошипела она, оборачиваясь. Уже соткавшийся в воздухе ледяной шип повернулся нему. — Ты просто не понимаешь, что тут происходит! Так?!

Лицо её вдруг резко изменилось.

— Лорд Рейден! — воскликнула Ланфен, и Верус так и не понял, то ли она призвала бога грома, то ли просто заметила его появление. Фульгур, появившийся за их спинами, прошёл вперед, встал между ними и Туртаком, легонько улыбаясь.

— Ты не можешь что-либо мне сделать, бог, — оскалилось чудовище.

— Возможно, — усмехнулся Фульгур.

— Это не по правилам смертельной битвы.

— Возможно.

— Правилам, которые защищают тебя и твой жалкий мир от моего императора. Давай, слома...

Он осёкся, когда бог грома простер свою руку в направлении него. Ничего не случилось, но этой заминки хватило девчонке, чтобы проскользнуть мимо чудовища к Фульгуру — куда надо бежать, она смекнула очень хорошо. Ей удалось миновать Туртака буквально чудом — Верус учуял запах паленых волос, когда рука чудища чуть не схватила её.

Бог грома положил руку на плечо девочки.

— Скажи, дитя, хочешь ли ты перейти из внешнего мира в земное царство?

— Соглашайся, — напряженно прошептала Ланфен.

— Хочу, — сказала девочка.

Фульгур снова с усмешкой посмотрел на чемпиона.

— Кажется, теперь, если хочешь получить дитя, тебе придется отобрать его у меня. Не хочешь попробовать?

Один из стражей дёрнулся было вперед, но Туртак остановил его. Еще не остывшая рука коснулась обнаженной кожи стража, и он, застонав, упал на колени.

— Нет, не хочу, — ответил Туртак. — Я знаю, что стало с моим предшественником.

Фульгур рассмеялся:

— Да, он поступил опрометчиво.

— Тупой он был, — хмыкнул Туртак. — Совсем.

Он посмотрел на девочку, скалясь. Девочка спряталась за спину Ланфен.

— Забирай её себе, бог грома, — пророкотал он, — раз своих воинов тебе отсюда всё равно не забрать. Я сожгу всех.

С этими словами он резко повернулся и зашагал прочь. Стражники — один из них всё ещё качался от боли — последовали за ним. Ланфен же укутала девочку в изодранной одежде своим плащом, погладила её по голове, поднялась с колен.

"Женщины, — подумал Верус, отчаявшись увидеть хоть каплю смысла в недавних событиях, — надеюсь, она не решит освободить каждого раба в этой крепости".

— Мне казалось, что вы не вмешиваетесь, — огрызнулся он вслух. — Это у вас божественные капризы такие?

— Можешь называть это и так, — равнодушно ответил Фульгур.

— А ведь и вправду, почему... — проговорила Ланфен, — почему вы вмешались?

Бог грома посмотрел на неё, и взгляд его смягчился.

— А почему вы побежали на помощь?

— Я не смогла пройти мимо, — твердо ответила Ланфен и посмотрела прямо ему в глаза.

Фульгур кивнул ей, улыбнулся и исчез — на этот раз вспышка, сопровождавшая его исчезновение, была совсем мягкой.

— Пойдем, — сказала Ланфен девочке, — теперь всё будет хорошо. Просто не отходи от меня. Пойдём, Верус, отведём её к нам.

Верус побрёл за ней и девочкой, отчаянно желая, чтобы наконец уже настал клятый третий день клятых состязаний, чтобы не было ни сумасшедших женщин, ни равнодушных богов — была одна простая битва. Никогда в жизни он не хотел так сильно поскорее оказаться на арене.

Из бокового отнорка вдруг выскользнул массивный силуэт, отрезая Веруса от Ланфен и девочки.

— Мы не договорили, — сказал Туртак, поворачиваясь к колдунье. — Ты испортила мне веселье, ведьмачка. Значит — я развлекусь тобой.

Ланфен положила руку на плечо девочки, успокаивая её. Та уткнулась лицом ей в живот.

— Это вызов на бой? — из-за широкого торса чудовища Верус мог видеть, как Ланфен гордо вскинула голову. — Если нет, то проваливай.

Золотые письмена на коже чудища стали зажигаться жаром.

— Да, это вызов. Завтра я сражусь с тобой, согласишься ты или нет.

— Не обещай того, что не можешь выполнить, — прошипела Ланфен, — или ты обладаешь властью над жребием?

— Считай как хочешь, — рыкнул тот в ответ, — но завтра я сражусь с тобой, клянусь императорским троном.

— А ночь потратишь, чтобы поплакаться о скорой кончине? — выпалил Верус, пытаясь отвлечь его. — Я вы...

— Действительно, — перебила его Ланфен, — не хочу ждать до завтра. Сегодня, Туртак!

— Да, — торжествующе пророкотало чудище, — сегодня.

Верус выдохнул и подумал, что ему следовало бы догадаться, что Ланфен не сдержится, как не сдержался Чень. Он подумал, что очень глупо — пытаться сразиться с чемпионом, когда абсолютно нечего ему противопоставить. Он уже давно понял, что Юпитер Фульгур пытался составить такой набор бойцов, чтобы ему было что ответить на любой из выборов Шао Кана. Каждому предназначался свой соперник. И Верусу был предназначен главный из них — Туртак. У него было всё, чтобы победить его.

— Туртак, ты клялся мне, что сразишься со мной прежде любого другого врага! — выкрикнул Верус. — Так сразись со мной! Сегодня! Ты поклялся!

Туртак резко развернулся на месте, смерил Веруса взглядом не менее жарким, чем огонь золотых слов, покрывающих его тело. На миг Верусу показалось, что чудовище ударит его, и он напрягся, готовясь уклоняться от удара. Но Туртак не ударил.

— Хорошо, — рокотнул он, как валун, катящийся по склону горы. — Пусть ведьмачка посмотрит, как ты умрешь, а потом я убью и её до того, как отгорит твое тело.

Из-за его спины Ланфен сверлила Веруса яростным взглядом, но ему было абсолютно всё равно, потому что теперь он совершенно точно знал, что сегодня всё закончится. Он знал, что после первых двух дней кроме Туртака у внешнего мира нет бойцов, которые действительно могли бы одолеть всех выходцев из земного царства. Верус думал, что отправится в Рим, что увидит туман над Тибром и что возьмёт с собой чужеземную красавицу, оденет её в красивейшие платья и что даже император позавидует его счастью...

— Приходите через час на арену, — приказал Туртак, — пока ваш бог-защитник снова не пришёл вас нянчить.

— Он нам не нужен, Туртак, — жестко ответил Верус.

Человек-чудовище недолго изучал его лицо, а потом широко улыбнулся.

— Ты мне и вправду нравишься, — заявил он, — передай Рейдену, пусть на следующую смертельную битву привезет ещё таких, как ты, я с удовольствием их убью.

Через час они уже второй раз за день вышли на трибуны амфитеатра. Они не думали, что кто-то будет смотреть — только спасенная девочка, которая теперь всюду следовала за Ланфен, не решаясь даже остаться в её комнате. Но видимо, Туртак предупредил всех о поединке, потому что арена по всему кругу была освещена факелами, а под навесом сидел Шао Кан со своей свитой. На трибуне собрались и воины земного царства.

Сюань Чень поднялся навстречу Верусу, но прежде чем он сказал хоть слово, Верус заговорил с ним сам.

— Бог не может отомстить за твоего брата, Сюань Чень, — сказал он, — за него отомщу я.

И не дожидаясь ответа, спустился на арену, где в свете факелов и полной луны, повисшей ровно над ними в чернющем ночном небе, его ждал уже пылавший своим огненным колдовством Туртак.

В стороне ото всех сидел Фульгур, пристально смотря на арену.

"Как тебе это", — подумал Верус, хотел показать ему неприличный жест, но сдержался. Уж очень это был красивый выход на арену — то знание сценического мастерства, которое привили ему в людусе, просто не дозволило его портить.

Верус был облачён в доспех провокатора, в наручи и кожаную пластину, прикрывавшую грудь. Он выбрал меч и щит: он желал бы воспользоваться трезубцем, но опасался, что Туртак схватится за древко и сожжёт его своей огненной лапищей. Да и сеть не только бы сгорела на его теле, она ещё была бы бесполезна потому, что Верус был куда меньше чудовища.

Верус поднял меч, приветствуя соперника. Туртак не стал приветствовать его в ответ. Он стоял в центре арены, где было темнее всего, так как факелы были расставлены по её краям. По всему его телу пылали золотые письмена. Выглядело так, будто у него на руках, где узоры были гуще всего, были надеты две рукавицы из раскаленного металла.

— Сражайтесь, — приказал император Шао Кан.

Верус не стал спешить схлестнуться с Туртаком. Тогда тот сблизился сам — и Верус принял его удар на щит. Он боялся, что удар будет такой силы, что рука заноет — но нет, не заныла, Верус был достаточно силён, чтобы держать удар чемпиона. Краска на щите завоняла от жара.

Он отскочил, бросил взгляд на Фульгура, подумал: "Видишь, Юпитер?" Злоба, как обычно, распаляла Веруса, делала удар мощнее и быстрее — и сколько же её сейчас в нем было.

Он пустил Туртаку кровь первым, и темная, почти черная — может, подумал Верус, она и была черной, но в полумраке было не различить — кровь украсила его гладий.

Однако спустя какое-то время — сотня, а то и две ударов сердца — Верус уже не так был уверен в своей победе. Он иссёк своим мечом Туртака, нанёс несколько ран, потёкших черной кровью, срезал ему с груди целый кусок шкуры — но чудовище не выказывало ни малейшего признака слабости. Он даже не двигался так, будто раны причиняли ему хоть какую-то боль. Похоже, он под шкурой был обернут таким толстым слоем мяса, что рубя мечом, Верус просто не мог добраться до его внутренностей. А колоть глубоко — подходить ближе.

Сам Верус получил лишь один совсем лёгкий ожог, но понимал, что если Туртаку удастся коснуться его кожи всей огромной ладонью, то это будет конец — от такой боли он пропустит и все следующие удары. Поэтому он уклонялся, прикрывался щитом, выжидал — всё решит один момент. Одна ошибка, его или Туртака.

Туртак сорвал с ремней, пересекавшихся у него на груди, золотую бляху, и в его раскаленных руках она начала мяться и плавиться. Верус изумился — руки Туртака, похоже, были ещё горячее, чем он думал. Туртак метнул кусок полурасплавленного золота в Веруса, тот отпрыгнул в сторону, и тут же принял второй такой же на щит.

Они снова сблизились, обменялись ударами. Опять в пользу Веруса — он был быстрее, а ещё он был очень и очень зол — на этот раз ему удалось рассечь Туртаку бедро. Судя по небольшому количеству крови — не попал в паховую артерию, как метил.

Но и Туртак смог кое-чего достичь — кусок горячего золота влетел в нагрудную пластину Веруса, он почуял тепло на груди и запах горелой кожи. Отскочив, он срезал ремень, удерживавший её, отбросил в сторону и — не останавливаясь, чего трудно было бы ожидать от воина, только что потерявшего часть снаряжения — ринулся на Туртака вновь.

Этой внезапной атакой он срубил с его предплечья целый шмат кожи и мяса, и на этот раз кровь хлестнула хорошей струей, но мощный удар в щит тут же отбросил Веруса назад. Он отступил чуть ближе к стенам арены, попав в круги света от факелов. Враг уже начинал истекать кровью — конец был близок.

Туртак не спешил сближаться — он сделал осторожный шаг вперед и вдруг торжествующе улыбнулся. Чудовище замерло на месте, буравя Веруса взглядом.

Миг ничего не происходило — потом Верус краем глаза увидел, как Ланфен подалась вперед, вглядываясь, вскочила, собралась закричать...

Она не успела крикнуть свое предупреждение раньше, чем золотой амулет на груди Веруса раскалился. Если бы в тот момент он мог думать, он бы мог понять, что Туртак не плавил золотые бляшки своими заколдованными руками — он просто умел нагревать любое золото.

А пока Верус схватился за грудь, пытаясь понять, откуда пришел этот обжигающий сгусток боли. Он вцепился рукой в грудь, пытаясь выцарапать его, и рука его тоже вспыхнула жаром. Он оторвал раскаленный амулет от груди, бросил его в сторону — показалось на миг, что не оторвется, слипся с ожогом — но тот послушно упал.

Правда, это не могло ему помочь, потому что пока он избавлялся от золотого амулета, Туртак уже оказался рядом с ним. Верус почти вслепую взмахнул мечом, поднял щит на обожжённой руке, пытаясь закрыться, но его движения были еще смазаны болью. Туртак отбросил его щит в сторону — кажется, вывихнув ему плечо, с такой силой он это сделал — и схватил Веруса за туловище. Верус в обжигающих руках чудовища взвыл и, извиваясь от боли, ударил его мечом снова, по животу, груди, по отдаче ещё как-то понимая, что попадает, но Туртак оставался незыблем.

Он поднял Веруса и несколько раз впечатал своё колено ему в спину. Может, спина была сломана, может, нет, боль просто смешалась с болью от ожогов. Потом Туртак позволил ему упасть на землю и поволок за собой. Голова Веруса свесилась набок.

Он не мог видеть ни навеса императора Шао Кана, к которому его волок чемпион, ни Ланфен, но видел белую фигуру Юпитера Фульгура, который бесстрастно наблюдал за его поражением.

"Но я не убил Туртака! — подумал Верус. Краем глаза он видел чудовище, серая шкура которого теперь была испещрена ранами и на которой зияли черные срезы мяса. — Следующей будет Ланфен. Ланфен..."

То, что он внезапно понял, оказалось даже сильнее боли. Ланфен мешала толстая шкура Туртака, но теперь, когда в ней зияли дыры, она легко могла поразить его своими ледяными иглами и выпить из него жизнь. Она могла убить его — сделать то, чего не мог Верус со своим мечом, никогда не мог.

Это её, женщину, осознал Верус, Юпитер Фульгур выбрал, чтобы победить в состязании, а гладиатора он привёз из Рима, обласкал, пообещал богатство и славу, годы жизни, всё это — чтобы он умер в нужный момент, подготовив Туртака для колдовства Ланфен. Таково в глазах бога предназначение недостойного — умереть. Ему с самого начала, думал Верус, пока его волокли по песку, предназначалось умереть. Безразличный несправедливый бог привёз его сюда только затем, чтобы посмотреть, как он умрёт.

"Обманщик, — хотел сказать Верус, но голос ему уже не подчинялся, — проклинаю тебя..."

Туртак бросил его на песок перед Шао Каном. Верус повернул голову, чтобы вновь увидеть белую фигуру, спокойную и печальную — но печаль эта, как Верус теперь понимал, была отравлена лицемерием — и посмотреть в лицо бога.

"Проклинаю тебя, Юпитер! Тонанс! Фульгур! — подумал он, глядя в его ясные глаза. — Проклинаю тебя! Проклинаю тебя трижды! Пусть моя кровь принесет тебе не только эту победу! Пусть моя кровь принесет и несчастья! Пусть она заставит тебя страдать!"

— Прикончи его, — сказал Шао Кан голосом, который отдался в висках Веруса как удар гонга.

Туртак наклонился к Верусу, посмотрел на его искажённое болью и ненавистью лицо. Опустился на колени рядом с гладиатором, снял ему шлем и раскрыл перед ним свою гигантскую, больше не пылающую жаром ладонь. Из последних сил Верус снял с пояса кинжал, вложил в руку Туртаку и запрокинул голову, чтобы тот перерезал ему горло.

-10-

Гадатель Юань Шаонь смотрел на детские игры.

Дело было в одной из горных деревень, лепившихся намного ниже храма. Селение было очень большим для этой местности, и в нём в означенные рыночные дни собирались из других деревень по всей округе. Интересовали их не только те нехитрые товары, которые могли предложить им соседи, но и мудрость обители, расположенной на горе. Было заведено, что к каждому такому дню гадатель спускался в селение и отвечал на вопросы крестьян в меру своих скромных познаний, за что его, разумеется, щедро вознаграждали.

Как обычно, он воспользовался гостеприимством старосты, который радушно принимал мудрого человека в своём доме и не скупясь угощал рисом, парными овощами, фруктами и прочей постной пищей.

Юань Шаонь гадал на здоровье родных, на браки, на всё, что могло волновать этих простых людей — это он находил куда приятнее смертельных битв и великих потрясений. Гадал он и на судьбы детей, живших здесь или привезённых издалека. Когда кости легли перед ним в очередной раз, он поёжился, будто уже настал зимний мороз. В судьбе мальчика, который не узнал и пятой весны, он видел огромную, жуткую тень, наложенную на судьбу ребёнка, судьбу святого места и судьбу самого бога грома, лорда Рейдена.

Он отбросил результаты четырех гаданий, но за это дозволенное число так и не преуспел увидеть что-то более благоприятное, чем в первый раз. Тогда он послал со своим слугой весточку обратно в обитель, а сам же пока попытался выяснить происхождение ребенка, поскольку именно с ним, как он чувствовал, было связано то зло, к которому дитя обратится в будущем. Немного ему понадобилось — больше умения говорить, чем гадать — чтобы узнать, что ребёнок родился не в этой семье: мать ребенка, жившая далече отсюда, была дочерью сестры хозяйки, но и она, и отец умерли, когда мальчику не исполнилось и нескольких лун.

Потом гадатель, поклявшись без крайней нужды не раскрывать тайны, узнал и другую историю. Мать ребёнка не уберегла своей чистоты и понесла неизвестно от кого. Дотянув до родов, она дала жизнь мальчику, а после повесилась, больше не в силах нести свой позор. Дед и бабка его, люди сердечные, сговорились со своими родственниками, чтобы те взяли мальчика и вырастили там, где никто не знает о вине его матери.

Третью историю, историю жестокости, гадатель своим искусством прозрел сам: родители побивали мать ребенка, младшую в семье, и чистоту свою та утратила далеко не с тем, кто зачал ей сына, а не по своей воле отдала собственному отцу. Жестокость, на которую остальные закрывали глаза, была неоднократной. Ребенок стал поводом для ещё большей жестокости и позора, а когда стало видно, что его отец не тот, на кого думали... Мальчика же, однако, все-таки проявив доброту, они отдали дальним родичам.

И сейчас, смотря на ребёнка, который руководил детской игрой, гадатель начинал прозревать, кто же был его отцом...

Рядом с ним упала тень, и Юань Шаонь вздрогнул, когда рука коснулась его плеча. Он повернулся и поспешно поклонился.

— Лорд Рейден, я не ожидал вас так скоро... — он не ожидал его совсем, если говорить начистоту, особенно здесь, в горном селении, а не в святом месте.

Рейден усмехнулся, подошел к перилам балкончика и, положив на них руки, глянул вниз. Там носились дети — дети, и не подозревающие, кто сейчас на них смотрит.

— Дело в сыне Веруса, — заключил Рейден. — Это его ребёнок.

— Моё гадание сказало мне о том же, — кивнул гадатель, — хотя я не очень понимаю, откуда у него здесь...

— Ты мне скажи, — прервал его бог грома. — Ты же расспрашивал этих людей.

Гадатель, ещё давая ту клятву, рассудил, что рассказать богу грома о тёмной судьбе ребёнка — это самая что ни на есть нужда. Поэтому вполголоса он поведал Рейдену всё узнанное, следя, чтобы пока он говорит, дети бегали в отдалении. Ни к чему было, чтобы и мальчик, и его товарищи слышали эту печальную историю.

— Перед смертью Верус проклял меня своей кровью, — произнес Рейден, — я почувствовал это проклятие.

— Думаете, он знал, что у него есть сын?

— Вряд ли. Совпадение, возможно... — он нахмурился, потом твёрдо сказал: — Но Верус точно не знал, что проклятье воплотится так.

Гадатель знал, что в космическом танце куда меньше совпадений, чем может показаться непосвященному, но лорд Рейден уж точно не был таковым. Если бог видит совпадение, гадатель Юань Шаонь не будет ему возражать. Вместо этого он спросил:

— И каков будет результат этого проклятья, лорд Рейден?

— В краях, откуда был родом Верус, — задумчиво произнес Рейден, будто не услышав вопроса, — меня зовут Юпитер, так же как Суй-Син в их небе. Юпитер в их вере главенствующий бог-громовержец, похожий на бога-громовержца Зевса в соседнем краю. В последнее время они начали их путать. Это не очень добрые боги. В их историях они много кого убивают во имя своей власти и не меньше наказывают — во имя своего тщеславия.

— И что же, — осторожно спросил гадатель, — их сказания правдивы?

— Не совсем.

Гадатель заметил, что Рейден снова усмехнулся — на этот раз с печалью. Вновь заговорил бог грома далеко не сразу.

— С Юпитером уже давно покончено, — почти прошептал он. Гадатель прочёл по его лицу, что он в крайней задумчивости — если, конечно, можно что-то с надежностью читать по лицу живой молнии, которая из каких-то своих причин приняла человеческое обличье. — Что же, про...

— Постойте! — воскликнул гадатель и добавил потом: — ...лорд Рейден. А что же с мальчиком?

— А что с ним? — Рейден пожал плечами и, глядя на мальчишку, руководящего детской игрой, с улыбкой прибавил: — Юный Цунг неплохо справляется.

— Вы не собираетесь ничего...

— С ним делать? Нет.

— Но...

— Ты не тронешь ребенка и никому не расскажешь о том, что узнал, — глаза его сверкнули страшно и не по-человечески. Тем разительнее был контраст с тоном сказанного — не приказ, а будничное утверждение, в том же тоне, в каком до этого велась вся беседа. Впрочем, в этом утверждении говорящий был абсолютно уверен.

Гадатель склонил голову. Сердце его громко колотилось в груди.

— Да, лорд Рейден, — прошептал он.

— Ну, — ласково сказал бог грома, касаясь подбородка гадателя и заставляя вновь посмотреть в обманчиво человеческие глаза, — не стоит бояться, — он уточнил: — Не стоит бояться будущего. Будущее всегда принадлежит вам.

Он отпустил гадателя и спокойно продолжил:

— Проклятье, какое бы оно ни было, поставит мальчика на распутье, но никому не дано отнять у вас ваших выборов. Если он, или его дети, или дети детей вдруг решат обратиться ко злу — это будет их выбор.

Гадателю оставалось только молча кивнуть.

— Любой ребенок, — Рейден указал на деревенских детей, — может выбрать зло, но только безумец пожелает убить каждое дитя из-за одной лишь возможности зла.

Рейден посмотрел прямо на солнце и усмехнулся каким-то своим мыслям.

— В конце концов, разве можно было бы выбрать добро, если бы не было возможности выбора зла, — пробормотал он.

Его белая молчаливая фигура сейчас казалась почти что сотканной из потоков света. Теперь гадателю даже больше, чем прежде, когда бог сверкнул глазами, виделось, что перед ним бессмертный — потому что только они могут быть так спокойны перед тенью завтрашних невзгод.

— А если он и выберет зло, — наконец нарушил молчание Рейден, — то я постараюсь, чтобы оно направилось на меня одного.

С этими словами, не прощаясь, он исчез. Почти неуловимая в солнце вспышка и запах грозового воздуха — вот как это было и вот всё что осталось.

Гадатель, не отводя взгляда от детей и их забав, принялся раздумывать над словами, сказанными ему богом. Лишь в третий раз в жизни ему довелось говорить с лордом Рейденом (и это было значительно большее количество бесед с богом, чем могли похвастаться многие), и эта беседа была самой длинной и содержательной из всех. Он несколько повторил всё сказанное про себя, чтобы лучше запомнить.

Дети продолжали играть в свои игры — но скоро им предстояло вырасти и сделать свой выбор, как и сказал Рейден. Скоро даже по меркам гадателя, и должно быть, буквально завтра по меркам бога грома.

Гадателю подумалось, действительно, что бессмертному всё зло, которое может на него направить один единственный человек. Человеческая жизнь — полет ласточки в прямоугольнике окна. И его, и мальчика Цунга кости превратятся в зеленую траву, трава та сменится сотню весен подряд — а лорд Рейден будет всё так же загадочно усмехаться, подставив лицо утреннему солнцу.

Какое бы зло или добро кровь Веруса ни принесла в этот мир, оно будет мимолетно в сравнении с веком бога грома или непреложностью восходов. Чтобы хоть как-то на него повлиять, следовало бы жить тысячу лет.

Но, уверенно подумал гадатель, ни он, ни мальчик Шанг Цунг столько не проживут.

1) Infames — недостойные, социальная категория, включавшая в себя, например, гладиаторов и проституток. Даже после освобождения гладиаторы все ещё оставались таковыми и обладали правами меньшими, чем вольноотпущенники.

Вернуться к тексту

2) Владелец гладиаторской школы.

Вернуться к тексту

3) Ludus — гладиаторская школа.

Вернуться к тексту

4) Гладиаторы на обучении, которые еще не прошли первые бои на арене.

Вернуться к тексту

5) Жрец, член одной из великих жреческих коллегий. Коллегия эпулонов отвечала за организацию пиров, празднеств.

Вернуться к тексту

6) Сорт плаща, скрепляемого на плече застежкой. В римской культуре очень сильно ассоциирован с солдатами и войной, хотя, однако, не был закреплен за ними и носился и другими слоями населения.

Вернуться к тексту

7) Короткий меч.

Вернуться к тексту

8) Потешные гладиаторы, вооруженные палками и пузырями. Могли выступать перед началом игр, чтобы разогреть публику.

Вернуться к тексту

9) Ретиарий — легко вооруженный гладиатор с трезубцем и сетью. Провокатор — более тяжело вооруженный гладиатор, с мечом и щитом.

Вернуться к тексту

10) Юпитер Фульгур — Юпитер Молниеносный — один из эпитетов Юпитера.

Вернуться к тексту

11) Банкир, занимавшийся вкладами, ссудами, etc.

Вернуться к тексту

12) Имя Петрус значит "скала", "камень".

Вернуться к тексту

13) Плащ, носимый обычно путешественниками, пастухами.

Вернуться к тексту

14) Языковых проблем во вселенной Мортал Комбата не возникает ни при каком контакте жителей разных миров, во время Смертельной Битвы или нет, из-за чего остается только предположить наличие "этомагеи" перевода.

Вернуться к тексту

15) Древнекитайские меры длины. Ли — около четырех сотен метров, бу — 1.3-1.4 метра.

Вернуться к тексту

16) Злые духи, способные менять обличье. Нередко людоеды.

Вернуться к тексту

17) Фу, 24-ая гексаграмма Книги Перемен.

Вернуться к тексту

18) Парафраз известного "Ave, Caesar, morituri te salutant  - "Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя" (лат.)

Вернуться к тексту

19) В Риме траурные одеяния были черными, а в Китае и в Японии цвет траура и смерти — белый.

Вернуться к тексту