Левиафан (джен)

В его мозгу бьется одна мысль, упорная и короткая. Всего несколько слов, но сколько в них упрека и презрения к самому себе. Все его существо наполнено ужасом и отвращением к холодным сырым стенам и к грубой тюремной робе. Ему плохо. Боже, как же ему плохо!

Доброволец не должен бояться миссии, на которую вызвался сам. Он будет повторять эту фразу, пока не поверит в каждое слово.

— Заключенный номер 0881942, на выход.

Ему отчаянно не хватает времени для обретения веры в себя. Ему бы пару-другую вечностей, но ему остается лишь несколько минут, три коридора и два лестничных пролета, сорок ступенек, четыре замка, ключи на поясе у охранника.

Он забыл сочинить заклинание про удачный побег. Впрочем, неважно: суеверные шпионы всегда плохо кончают.

В кабинете начальника тюрьмы пушистый ковер цвета свернувшейся крови. Любые пятна впитаются в его высокий ворс, расплывутся, растают, как дурман ночного кошмара в свете утра.

Охранник молча салютует в сумрачную глубину кабинета. На зеленом сукне стола выложен коллаж из газетных вырезок, приказов и фотографий. Черно-белые лица расположены в строго определенном порядке: месяц по горизонтали, день — по вертикали.

Его сфотографировали — робу долой, анфас, профиль, полный рост — позавчера. Он занял пятую горизонталь сверху, седьмая ячейка, воскресенье.

Охранник, не дожидаясь команды, снимает с него наручники и кандалы на ногах. Нужды в обыске нет: его уже осмотрели, тщательно и безразлично. Его тело не содержало в себе ничего достаточно необычного, чтобы вывести санитаров из состояния рутинной летаргии. Он привык к этим осмотрам, и в этот раз был смущен лишь тягостным дискомфортом внизу живота, вызванным плохим и нерегулярным питанием. Они промыли его снаружи и изнутри, и он почувствовал почти что благодарность за облегчение и чистоту, пусть и временную.

— Разденься, — говорит начальник тюрьмы. Перед ним лежит раскрытая папка — личное дело заключенного номер 0881942. — Откуда ты, номер 0881942?

Он выстреливает короткие фразы легенды. Он — шпион агентурной сети, оппозиции, работающей против правительства, маленький шпион, который попался и которому теперь очень страшно. На последней детали легенда кончается, и начинается горькая правда.

— Руки по швам, — напоминает главный. — Рихард, у него есть имя, или только номер?

— Кажется, Поль.

— Отлично. Идите. Покажи его Левиафану.

Офицер по имени Рихард выступает из тени, высокий и худой. Ремни портупеи идеально симметричны. Пряжки поблескивают в свете лампы, гладко зачесанные назад русые волосы непокорно вьются на висках. Щека перечеркнута ожоговым шрамом.

Рихард обходит его, толкает вперед.

Левиафан — начальник начальников, ответ на извечный вопрос «quis custodiet ipsos custodes».⁽¹⁾ Маленький шпион Поль очень хочет увидеть Левиафана.

Поль знает, что Левиафана боятся даже его офицеры, он — сила глубины, змей, чьи кольца — стратегии беспроигрышных битв. Человек-государство, перед которым Левиафан Гоббса — всего лишь аквариумная рыбка. На его плечах груз решений и ответственности, к которым скоро добавится груз справедливого возмездия.

Левиафан — бог, но даже его плечи Атланта не выдержат соломинки под номером 0881942.

* * *

Широкая лестница ввинчивает каменные ступени в глубину подземелья. Здесь гораздо холоднее, чем в кабинете начальника тюрьмы. Лампы дневного света изредка мигают с низким гудением и пощелкиванием.

— Он не сделает тебе больно, — говорит ему Рихард.

Ему уже больно. Холод и сквозняк проникают в натянутый струной позвоночник. Неровности ступеней режут ноги. Спускаться тяжело, но еще тяжелее было бы подниматься. Этого как раз делать и не придется, и он чувствует странное, иррациональное облегчение.

Лестница сменяется коротким коридором, и холод уступает место влажному теплу. Воздух пахнет стоячей водой и сырой землей. Коридор оканчивается приоткрытой дверью, в которую по наклонному полу втекает ручеек.

— Входи.

С порога видно, что это комната-бассейн. За исключением узкой кромки у стен, ее пол — вода, кристально чистая, сквозь которую светится белое кафельное дно.

Он не смел надеяться, что сумеет попасть сюда. Только не после череды покушений — яд, игольные бомбы, снайперская пуля, — только не после взрыва, прогремевшего на последнем публичном выступлении. После него Левиафан нырнул, скрылся в воде, спрятался под прозрачными волнами. Говорили, что его лицо, руки, даже тело, прикрытое одеждой, были обожжены, и лишь водяная прохлада теперь давала ему облегчение от страданий.

У кромки бассейна — конструкция в человеческий рост из металла и стекла. Железные столбы с наручниками, колбы с измерительными делениями. Два тонких бесцветных шланга спускаются вниз, к воде, и исчезают в жерлах водостоков в форме смеющихся горгулий. Стеклянные колбы пусты, но их поверхность поблескивает изнутри разводами плохо смытого жира, желтовато-красной радугой засохшей лимфы.

— Дай руки.

Рихард аккуратен, почти заботлив, и длинные иглы входят в вены на руках заключенного практически безболезненно.

Теперь он распят между двумя столбами, и шланги теряют бесцветность, выпрямляются под напором красных струй. Открытые пасти горгулий выплевывают запекшиеся сгустки, словно откашливаясь, и шире разевают рты, чтобы выпустить свежий поток. Розовое облако расплывается по воде, тянется вглубь бассейна.

Поль еле заметно улыбается и сжимает кулаки, чтобы заставить шланги наполняться быстрее. Левиафан не сможет устоять, он обязательно вынырнет.

Гладкая поверхность воды разбивается в концентрическую рябь. Что-то движется в дальнем конце бассейна. Дрожат и ломаются очертания кафельных плиток на дне.

— Ему нужен белок из крови, — словно извиняясь, поясняет Рихард.

Полю не выйти отсюда живым. Он и раньше знал это, но теперь не может больше позволить себе даже иллюзию надежды.

Тело Левиафана кажется огромным. Оно плывет в глубине, не поднимаясь на поверхность, словно не нуждаясь в воздухе. Лицо Левиафана скрыто ореолом волос, они извиваются, как водоросли, равномерные взмахи рук разбивают воду. Розовое облако закручивается в турбулентные вихри, омывает его израненную кожу.

Левиафан — поэт-воин, познавший неволю, свободу и путь, ведущий к покою сквозь боль. Он мудр. Он не обещает легкого выхода. Но у него ясные прозрачные глаза, взглянув в которые, ему нельзя не верить.

Его взгляд завораживает, и даже Рихард бессловесно замирает в почтении. Ему труднее сопротивляться, ведь его руки не проколоты иглами. Именно тупая боль не позволяет заключенному — жертве — погрузиться в транс.

— Спасибо, — искренняя благодарность в голосе, глаза Левиафана блестят. — Мне жаль, что тебе пришлось страдать. Обещаю: это скоро кончится.

Словно услышав условный сигнал, Рихард отходит в сторону, гремит чем-то, его сапоги стучат по кафелю от столбов к стене и обратно. Но заключенному не интересно, что происходит за его спиной; его мир сузился до человека, дрейфующего в красной воде у его ног. Не правы те, кто говорил, что у него глаза пророка — в них только понимание и бесконечная, неразрешимая усталость.

Но он по-прежнему слишком далеко. Его голова, шея, широкий торс уже над водой, но в любую минуту он может нырнуть вновь, погрузиться в прохладную безопасность и ускользнуть.

«Ближе». Губы заключенного слабо шевелятся в тихой просьбе. «Ближе».

Левиафан не принимает полумер. Он любит только сильных и пожирает слабых. И пусть ему искренне жаль, что слабых оказалось так много — на компромисс он идти не может.

— Господин?

— Да, Рихард.

Левиафан утвердительно кивает. Он замер почти у кромки бассейна, две железные пасти извергают теплые кровавые струи ему на плечи. Его ладони опираются на кафельный край, он подтягивается, тянется к распятому телу, нависающему над ним, как молящийся тянется к иконе. Как иронично поменялись их роли, думает Поль. Без добровольной жертвы бог — ничто.

Рихард с ножом в руке выжидает, пока Левиафан не займет удобную позицию. Наконец, нож распарывает плоть от груди до паха, не вызвав ничего, кроме вскрика-вздоха и слабой дрожи.

Левиафан поднимает голову, подставляет лицо под алый каскад, на мгновение закрывает глаза. Возможно, он испытывает удовольствие, возможно — сожаление или отвращение. Одно известно точно: в момент, когда его веки вновь поднимаются, он испытывает страх. У заключенного нет в этом сомнений, так как он знает, что видят ясные глаза Левиафана: небольшое плоское устройство, вшитое под кожу живота, удерживаемое парой тонких швов, только что распоротых ножом офицера по имени Рихард. Оно пробуждено к жизни воздухом, что заставляет ребенка кричать, делая первый вздох, и жизнь его необратима, как заключительный огненный аккорд в конце Вселенной.

Он больше — не номер в списке заключенных и не неудачник-шпион Поль, грустная игрушка в руках стражников, он — звезда Полынь, сделавшая воды Левиафана кровью и огненной горой упавшая на его землю.

Он еще успевает подумать, что был неправ, потому что такие глаза, как у Левиафана, не могут нести зло.

«Я ошибался».

Бум.

1) «Кто устережёт самих сторожей?» (лат.)

Вернуться к тексту