И снится чудный сон Татьяне... (джен)

Татьяна никак не могла вспомнить, как она тут оказалась — в густом лесу, вдали от дома, да еще и в таком странном виде — ночной рубашке, тулупе и валенках. Валенки и тулуп были няниными, и Татьяна, резвым шагом продвигаясь по тропинке, тщетно пыталась понять, с чего этой ей, взрослой барышне, взбрело в голову нарядиться в чужие одежды. Что за глупый маскарад! Ну, положим, в валенках бежать по снегу и впрямь намного легче, чем в зимних ботинках на высокой застежке. Но отчего ей взбрело в голову укутаться в этот тяжеленный, слегка вонючий тулуп? Ведь у нее есть замечательная шубка, теплая и легкая! Им с сестрой справили меховые обновки еще в прошлую зиму. Впрочем, Ольга предпочитала называть свою шубку модным словечком «манто».

«Будь я Ольгой, — думала Татьяна, — было бы понятно, отчего я так нарядилась. Ольга так щепетильна к одежде, трясется над каждой ленточкой… Она ни за что не стала бы трепать нарядную шубку на лесных тропинках!» И тут Татьяна, остановившись, задумалась, а с какой стати она сама находится здесь. Куда так торопится? И зачем вообще вышла из дома глубокой ночью? Она глянула в небо — там висел тяжелый диск бледной луны. Бросила взгляд по сторонам. Вокруг было ни души — повсюду расстилалась безмолвная белизна зимнего леса. И только собралась оглянуться, как там, за спиной, вдруг раздался грозный рык.

Она сразу вспомнила: медведь! Такой забавный, а потом такой жуткий… Он постучал ей в окно спальни тяжелой лапой, а потом валялся на снегу под окном, словно приглашая поиграть. Ей все равно не спалось, и она, накинув тулуп и всунув ноги в валенки, вышла во двор. Медведь кинулся к воротам, словно маня ее за собой. Она вышла за ворота, побежала за ним и сама не заметила, как добежала до леса. А когда они очутились в самой чаще, медведь вдруг остановился. Татьяна опомнилась и захотела вернуться домой, но тут медведь разом переменился в повадках: стал рычать на нее и гнать перед собой, словно пленницу-рабыню из французского романа…

И странное дело: временами Татьяна забывала, кто она и зачем бежит здесь одна-одинешенька, а потом вдруг видела медведя — и сразу вспоминала, что бежит от него. А куда — так и не понимала. Вот и сейчас она медленно обернулась и увидела здоровенный сугроб на поляне, у подножья бельведера. Из сугроба с рычанием встал медведь, и Татьяна, увидев его, вновь бросилась бежать, а в голове у нее билось: «Какой странный лес! Почему на поляне стоит бельведер? Из него полагается любоваться окрестностями, но на что здесь смотреть? Тут же глухая чаща вокруг…»

* * *

Дорогу ей преградил ручей, через который были проложены две жердочки, вмерзшие в небольшую льдину. Сам, ручей, однако, не был замерзшим — он шумно тек в своем извилистом русле, чернея на безупречно белом снегу. Татьяна замешкалась, и медведь оказался совсем рядом. Она в ужасе зажмурилась, но ничего не происходило. Открыв глаза, она увидела перед собой медведя: стоя на задних лапах, он галантным, хотя и несколько старомодным жестом протягивал ей лапу с длиннющими когтями. Ну точь-в-точь сосед, толстый старик Пустяков, с его смешными манерами восемнадцатого века!

Татьяне стало весело, и она подала медведю руку. Тот осторожно, но крепко взял ее мохнатой лапой, и они вдвоем ступили на хрупкую переправу. В какой-то миг девушка испугалась, что хилые жердинки не выдержат их двоих, и глянула вниз. И, к своему изумлению, вместо льдины с жердями увидела под ногами полукруглый каменный мостик — из тех модных парковых украшений, что устраивают сейчас во всех крупных имениях, где есть мало-мальски широкий ручей.

У некоторых их соседей, что побогаче, были такие мостики в парках. Как и остальные постройки в китайском вкусе, эту деталь ландшафта называли «шинуазри». Владимир Ленский, недавно приехавший из Германии, где он учился в университете, был недоволен, что его родители возвели такую причуду в своей роще — ему этот горбатый мостик казался уродливым. Зато Ольга была от него просто в восторге! От мостика, конечно, а не от Ленского. К бедняге Ленскому она относилась как к привычной вещи из домашнего обихода — удобной и полезной, о которой придется немного пожалеть, если она вдруг испортится или сломается.

Разумеется, Ольга была бы ужасно рада такому мостику в собственном имении. И даже Татьяне он понравился бы, потому что напомнил бы ей некоторые сцены из романов. Но у Лариных не было ни парка, ни собственной рощи. Разве что большой сад… Впрочем, протекавший в их саду ручей был хилым, и его можно было перейти в два шага или перепрыгнуть. Но главное, хороший камень для моста стоил недешево, а маменька ни за что не дала бы денег на такое пустопорожнее баловство. В общем, если Ольге хочется такой мостик, пусть выходит замуж за Ленского. Хотя и так всё к этому идет, кажется.

Погодите! Какое еще «шинуазри» в глухом лесу? Татьяна оглянулась на ручей, который они с медведем уже миновали — и изумилась: не было никакого каменного пролета и выгнутого мостика! Поперек ручья лежали все те же тонкие жердочки, чудом выдержавшие их вес… «Показалось, значит», — подумала Татьяна. И тут же забыла об этом, потому что медведь опять проявил дурной нрав: заревел на нее, словно понуждая бежать быстрее. И Татьяна бросилась бежать со всех ног.

* * *

Она сбилась с тропинки и неслась прямо по снежной целине. Уже потеряла где-то платок, который был зажат у нее в руке — хотя, право, не помнила, как этот платок оказался у нее. Не заметив поваленного и почти занесенного снегом ствола, споткнулась и рухнула в снег. Правую ногу ожгло холодом. Башмачок! Она потеряла башмачок! Татьяна вскочила, позабыв про медведя, и огляделась, морщась от холода. Откатившийся в сторону башмачок лежал рядом, за тем самым препятствием, которое послужило причиной ее падения.

Странное дело: она словно видела этот предмет обуви впервые и в то же время он был ей хорошо знаком. У нее такой обуви не было, это точно. Туфелька из зелено-золотистой, словно стрекозиные крылышки, парчи, по мыску расшитая золотистым бисером… И тут она вспомнила: да это же знаменитые зеленые туфли Амальтеи, героини романа «Великое искушение любви, или приключения хитроумного кавалера де Альдебарана»! Те самые, в которых была Амальтея, когда Альдебаран признался ей в любви в монастыре! Неужели она попала в роман?

Татьяна растерянно глянула на свои ноги. Правая была босая и уже покраснела от холода. А на левой… на левой был нянин валенок! Второго валенка не наблюдалось нигде. Она наклонилась, чтобы поднять зеленый башмачок, но опоздала: медведь схватил его первым и, присев на одно колено, надел ей на ногу. В точности как кавалер де Альдебаран! Татьяна на миг прикрыла глаза от восторга, а потом поспешила взглянуть, как сидит на ней туфелька Амальтеи. Но увидела, что обе ее ноги обуты в нянины валенки…

* * *

Раньше, чем она успела огорчиться, медведь вновь рявкнул, и она снова во весь дух понеслась по снегу. Мелькали ели и сосны, заснеженные ветви которых нависали совсем низко. Одна из таких темных еловых лап хлестнула Татьяну по лицу. Это само по себе было не так уж больно — гораздо больнее почему-то было уху. Схватившись за левое ухо, Татьяна обнаружила, что у нее выпала серьга. Она пощупала правое — другая серьга была на месте. У нее упало сердце: страшно подумать, что скажет маменька, если узнает, что дочь потеряла серьги, которые ей подарили на именины год назад! Самой Татьяне эти серьги с многоярусными подвесками из кораллов совершенно не нравились — они казались ей слишком вычурными и слегка старомодными. Будь ее воля, она выбрала бы попроще, полегче, и не с кораллами, а со скромной светлой бирюзой. А то и вовсе без камней. Заодно и дешевле вышло бы. Но маменька расщедрилась на дорогой подарок в надежде, что дочка блеснет им на торжествах, когда будет искать себе мужа. Спорить было бесполезно: с тех пор Татьяна почти на всех домашних и соседских праздниках носила эти серьги и изображала, как они ей нравятся.

Вспомнив о праздниках, Татьяна удивилась: а почему, собственно, эти серьги на ней сейчас? Ночь на дворе, а с такими подвесками и спать-то неудобно… Как она могла не снять серьги на ночь? А главное, зачем вообще надевала? Ведь никакого праздника у них вчера не было, а до ее именин еще несколько дней! Она лихорадочно огляделась, вновь забыв о медведе: где же потерянная серьга? Слева в снегу, под елью, что-то блеснуло. Она подалась в ту сторону, но медведь вновь опередил ее — бросился туда и передней лапой поднял из снега нечто, что ярко блеснуло в лунном свете.

Широко распахнув глаза, Татьяна смотрела, как медведь шагает к ней, неся в руке сгусток искрящегося света. Что это? Орденская звезда? Медведь подошел поближе и протянул лапу. Все-таки серьга! Но вот в чем штука: это была не ее серьга… На темной медвежьей лапе лежало украшение, которое роднило с Татьяниной серьгой только то, что эта тоже была золотая и многоярусная. Но на том сходство и кончалось. Эта серьга, бог знает из чьей дорогой парюры, была огромной, с длинными подвесками, в которых крупные и мелкие бриллианты чередовались с синими камнями. Сапфирами, должно быть.

Татьяна никогда не видела таких украшений. Подобных не было даже у госпожи Ленской, самой богатой барыни в округе. И стоила эта вещица явно больше, чем все драгоценности семейства Лариных, вместе взятые. А может, и больше всего их имения. Такие, наверное, носят самые роскошные дамы при дворе… Жаль, Ольги нет рядом. То-то бы завизжала от восторга!

Татьяна замахала рукой перед носом медведя — не мое, мол! Но тот с грозным рыком вновь протянул ей серьгу, и она, чтобы не злить капризного зверя, покорилась: взяла серьгу и вдела ее в ухо. И вот странно: в тот же миг тяжесть чужой помпезной вещи пропала, и Татьяна на ощупь поняла, что в ухе у нее сейчас ее собственная серьга — та самая, нелюбимая, с дурацкими кораллами.

* * *

Кажется, медведь решил, что их маленький отдых закончен. Он вновь погнал Татьяну вперед, но теперь она уже не могла бежать так быстро, как раньше — притомилась, да и подол ночной рубашки намок в снегу и отяжелел. Надо бы подхватить его, чтобы было легче бежать, но Татьяну вдруг охватил беспричинный стыд. Хотя, казалось бы, кого тут стыдиться — медведя, что ли? Она не стала поднимать подол, и как результат, вновь споткнулась и упала.

Распластавшись на снегу, она почувствовала, что с нее слетел головной убор и шлепнулся прямо перед носом, запорошив ей глаза снежной пылью. И все бы ничего, но она точно помнила, что никакого головного убора на ней не было! Стоя на коленях, Татьяна растерянно подняла то, что свалилось с ее головы. Это был огромный малиновый берет из рытого бархата, как у шекспировского Ромео. Какая смешная вещица! В наши дни такое никто не наденет… Интересно, откуда он взялся? Она повертела берет в руках, дивясь его тяжести, и тут заметила, что его широкий рант украшен огромной бриллиантовой брошью, к которой прикреплены два пера какой-то экзотической птицы — точно такого же золотисто-зеленого оттенка, как туфелька, которую она недавно видела… И вновь Татьяна пожалела, что рядом нет Ольги. Столько всего интересного ей попалось сегодня ночью! И как раз во вкусе ее легкомысленной сестры… Но тут медведь, словно разозлившись, выхватил у нее берет и бросил его через плечо. Татьяна вскочила и невольно вытянула шею, чтобы посмотреть, как малиновый берет шлепнется на снег там, за лохматой медвежьей спиной. Но ничего такого не произошло: загадочный головной убор словно растворился в воздухе…

Отбросив берет, медведь вдруг подошел к ней вплотную, и Татьяне стало страшно. Он протянул к ней лапы, и она в ужасе зажмурилась. А медведь сграбастал ее в охапку и понес. Татьяна боялась, что он ее уронит. Хотелось вцепиться ему в шерсть, чтобы хоть как-то держаться, но сделать это тоже было боязно: а ну как он взбесится?

* * *

Лишь когда медведь остановился, Татьяна открыла глаза. Они находились на небольшой поляне. На краю ее, под вековыми соснами, стоял крупный, слегка покосившийся шалаш. Он был занесен снегом — только сбоку, под крышей из гнилой соломы, светилось небольшое окошко, да перед самым входом была расчищена тропинка. Из шалаша доносился какой-то шум, но что там происходит, было непонятно.

И тут медведь… заговорил! Татьяна, оторопев, смотрела, как движется его челюсть, когда он произносит глухим басом:

— Здесь мой кум: погрейся у него немножко!

Медведь подошел к шалашу, ударом лапы распахнул хлипкую дверь и внес Татьяну внутрь. Там он уложил девушку на пол, где, впрочем, оказалось довольно мягко — кажется, пол был устлан сеном. Затем закрыл за собою входную дверь — и наступила темнота. На этом месте Татьяна, видимо, лишилась чувств, потому что не помнила, куда подевался медведь. Когда она пришла в себя, то поняла, что лежит в каком-то не очень холодном, но довольно темном помещении. И тут она все вспомнила. Лес! Медведь! Шалаш! Но то, на чем она лежала, не было похоже на сено, хотя медведь вроде как положил ее на пол в сенцах шалаша. На ощупь это теперь было чем-то вроде атласной кушетки, которой, если рассудить, совсем не место в лесу, пусть даже и в шалаше.

Через стенку, в жилой части, стоял ужасный шум, причем довольно странный. Словно большой домашний праздник с кучей гостей устроили почему-то на скотном дворе, и голоса людей в общем гуле перемешиваются не только со звоном посуды, но и с голосами самых различных животных.

Встав с почти невидимой во тьме кушетки и поежившись от пронизывающего холода, Татьяна пробралась к двери, ведущей в другую часть шалаша. Она была приоткрыта, и в щель пробивался свет. Татьяна приникла к узкой щели — и тут же схватилась за дверь, чтобы не упасть. Потому что там, по ту сторону, шло кошмарное застолье. Гости на пиру были один шумнее другого, и что самое ужасное, мало кто из них походил на человека. Но взор Татьяны тут же выхватил среди всех них того единственного, который не только выглядел обычным человеком, но и был ей безусловно знаком. Это был Евгений Онегин.

* * *

Он смотрел, казалось, прямо ей в глаза. Было ощущение, что он видит ее, стоящую за дверью. Чтобы не встречаться с ним взглядом, Татьяна принялась рассматривать всех остальных. И тут же об этом пожалела. Тесную внутренность шалаша почти целиком занимал огромный стол, заставленный блюдами и бутылками. А вокруг… Мало того что вокруг расселись, причем отнюдь не смирно, какие-то жуткие существа, так они еще и напоминали своим обликом ее соседей и знакомых. Самое страшное было именно это — видеть, как из-под наплыва фантастических частей той или иной потусторонней твари внезапно проглянут человеческие черты.

Вон тот, в рогах, с собачьей мордой, ужасно напоминает Буянова — их дальнего соседа, о котором говорят, что он кузен самого мосье Пушкина, столичного стихотворца. Даже картуз с козырьком, чудом балансирующий меж рогов, точь-в-точь как у Буянова! А рядом — страх-то какой! — сидит скелет с длинными усами, в потрепанном доломане. Вот он повернул в сторону двери свой череп, словно тоже увидел Татьяну… Или не увидел, а учуял? Хотя чем ему чуять — у него и ноздрей-то нет… Ох, да это же Гвоздин! Старый отставной гусар, который, как рассказывал покойный папенька, испытывал на своих мужиках какие-то новомодные экономические методы. Папенька тех методов категорически не одобрял, да и маменька от них не в восторге, даром что характером пожестче батюшки будет, однако же Гвоздина вот уже много лет исправно принимали и принимают в доме Лариных как дорогого гостя.

По другую сторону от скелета сидит… вроде бы человек, но почему-то с петушьей головой. По голове этой не определишь, кто он таков, но одеяние его говорит само за себя: лиловый фрак с пышнейшими фестонами на плечах, желтый пышный галстух, лорнет в руке… Сомнений нет: это Петушков! Самый модный молодой человек в их округе! Не считая Онегина и Ленского, конечно. Но те одеваются хотя и по последней моде, но без фатовства — на столичный манер.

А кто это там в углу справа? Ужас какой! Рак верхом на пауке. Казалось бы, что может быть страшного в обычном речном раке, тем более вареном? Ему место на столе, а не за столом, как здесь… И пауков Татьяна тоже никогда не боялась — не то что Ольга, например. Но тут попробуй-ка не испугаться, когда что рак, что паук — оба размером с хорошего теленка! А главное, они ей кого-то напоминают… Ой, да это же Скотинины, ближайшие соседи Лариных! Он — краснолицый любитель выпить и поиграть в карты, с вечно шевелящимися пальцами, крепкими, как клещи. Она — толстенькая, кругленькая, с вечным вязанием в руке, даже за ломберным столом. У них, страшно сказать, ровно дюжина детей! Даже Ольга, которая спит и видит себя матерью семейства, не хотела бы иметь такую ораву. А уж Татьяна и подавно… Какое счастье, что в ответ на недавний намек госпожи Скотининой насчет того, чтобы окрутить Татьяну с их старшим сыном, маменька вежливо, но твердо дала отказ. А потом, когда гости ушли, громко, на всю гостиную, дивилась соседкиной наглости: да у Скотининых одних сыновей восемь голов, а еще и дочерям приданое выделять… А имение у них не ахти какое большое и прибыльное. Что же там каждому из детей достанется? Чтобы она свою дочь да в такую семью выдала? Не бывать тому!

Рядом с этой четой сидит существо, которое могло бы показаться даже милым, если бы не свирепое выражение морды — толстяк с кошачьей головой и кошачьими же лапами, но совершенно человеческой шевелюрой, серо-седой и лохматой. Ну кто ж еще может сидеть рядом со Скотининым, как не закадычный дружок его — Флянов! Тоже большой любитель поесть, выпить и сразиться в карты. А еще — посплетничать, за что его сильно не любят в округе. Но вынуждены всюду принимать и терпеть его сомнительные шуточки, потому что он занимает важную должность.

* * *

Татьяна, вне себя от изумления и страха, зажмурилась и помотала головой, словно надеясь, что жуткая картина от этого исчезнет. Но не тут-то было: открыв глаза, она по-прежнему ощутила себя в темных сенях шалаша, приникшей к дверной щели. А за дверью продолжалось шумное веселье. Страшные гости Онегина — а в том, что именно он здесь хозяин, у нее отчего-то не было сомнений! — все так же буйно пировали, а сам он, казалось, совершенно успокоился и не косился более в сторону двери.

В левом дальнем углу стола разместилась комичная парочка: низенький хмурый господин вроде гнома, с длиннющим коровьим хвостом, перекинутым через локоть, и тощая высокая дама с журавлиной головой. Вот уж кого Татьяна узнала сразу! Панфил Харликов с супругой. Сам Харликов особо не изменился, если не считать хвоста. А у его супруги-журавлихи по бокам узкой головы с длинным клювом висели знакомые жидкие букольки пегого цвета, над которыми насмехались все окрестные дамы.

Однажды Татьяна случайно подслушала разговор маменьки с госпожой Скотининой, из которого, к своему огромному удивлению, узнала, что знакомые дамы порицают внешность госпожи Харликовой не столько потому, что она действительно некрасива, сколько из зависти. А всему виной, дескать, чичероне Харликовой, этот шустрый французишка… Дальше обе захихикали и умолкли. Татьяна не поняла, что их так развеселило, поскольку не знала значения слова «чичероне». Она, конечно, сообразила, о ком речь — о мосье Трике, приживальщике Харликовых. Но каким образом этот бесполезный болтун мог бы служить причиной зависти? Да, он состоит гувернером при четверых малолетних детях этой семьи всего лишь за еду и кров. Но неужто дамы завидуют подобной экономии? И что тут смешного, в конце концов? Это скорее грустно…

Сам мосье Трике тоже присутствовал на пиру — сидел по левую руку от своей покровительницы Харликовой и гораздо больше подходил ей при этом по внешности, чем ее супруг, поскольку тоже напоминал птицу — черного вертлявого гуся в красном ночном колпаке, с черепом вместо головы. Неестественно длинные птичьи шеи Трике и Харликовой то и дело тесно переплетались между собой.

Ближе к Онегину сидела другая пара. Впрочем, слово «сидела» тут было несколько неуместным. Одним из этих существ был медведь — тот самый, что привел Татьяну сюда. Он не сидел, а лежал во весь рост, развалившись вдоль стола. По его бокам и животу, без всякого видимого вреда для него, вприпрыжку скакала туда-сюда миниатюрная ветряная мельница, размером с собаку. Ее крылья шумно вращались с бешеной скоростью. Это было диковинное зрелище — настолько, что Татьяна не сразу поняла, кого она видит перед собой. Но потом неумолчный треск мельницы что-то напомнил ей. О, да это же госпожа Пустякова! Маленькая, юркая, нервно жестикулирующая, она без умолку трещала на всех застольях, от свадеб до поминок. Любители тихих бесед старались отсесть от нее подальше, зато чревоугодники, наоборот, любили к ней присоседиться — за болтовней госпожа Пустякова забывала отдать должное блюдам и напиткам, так что близ нее можно было неплохо поживиться. Татьяна тут же сообразила: так значит, медведь и есть Пустяков! Впрочем, ей еще тогда, в лесу, так показалось…

И тут ее взгляд упал на сурового вида ведьму с бородой, сидевшую по левую руку от Онегина. Она вгляделась внимательно в знакомые черты — и громко ахнула:

— Маменька?!

* * *

В ужасе Татьяна сама не заметила, как рванула дверь и ввалилась внутрь, оказавшись при этом на виду у всех пирующих. Взметнулись от ветра огоньки свечей, многие из них при этом погасли. Чудовища дружно взвыли на разные лады: «Мое, мое!», и только ведьма сидела прямо, сжав губы и не шевелясь. Евгений вскочил, отбросив стул, и пошел навстречу Татьяне. Он сделал знак рукой — и все замолкли.

— Мое! — рявкнул он со злостью, и все дьявольские создания, будто влекомые ураганом, разом унеслись, толкая друг друга, куда-то вверх, в свистящую воронку. Туда же исчез и стол со всем, что на нем было. В пустом полутемном шалаше не осталось никого, кроме них двоих, и ничего, кроме старой скамьи в углу. Онегин взял Татьяну за руку, подвел ее к скамье, галантно усадил — и Татьяна, насколько она еще могла удивляться, удивилась тому, что шаткая скамья тут же превратилась в огромную роскошную постель. Только сейчас юная барышня вспомнила, что все это время находилась рядом с молодым мужчиной неодетая, в одной лишь ночной рубашке — нянин тулуп соскользнул с плеч еще в сенях. Ей стало стыдно, страшно и интересно одновременно. А Онегин, усевшись рядом, обнял ее и крепко прижал к груди. У Татьяны захватило дух…

И тут внезапно вспыхнул яркий свет.

Онегин, дико всхрапнув от ярости, отшатнулся от Татьяны и вскочил с постели, сорвав при этом полог. Татьяна в изумлении оглядывала незнакомую богатую спальню. От лесного шалаша не осталось и следа. А в дверях спальни стояли Ольга и Ленский, оба со свечами, каждая из которых светила не хуже целой люстры.

— Какого дьявола вы здесь делаете? — рявкнул Онегин, кидаясь на Ленского с кулаками.

— Не ты ли говорил, что на шабаше все равны? — усмехаясь, ответил Ленский, который, казалось, ничуть не испугался ярости друга и играючи перехватил его руку.

— Вон отсюда! — заорал Онегин и принялся взашей выталкивать Ольгу и Ленского из спальни. Ольга при этом пронзительно завизжала, а Ленский попытался оттолкнуть Онегина, но не преуспел в этом — тот явно был сильнее. В какой-то момент Онегину удалось вытолкать незваных гостей за порог спальни и захлопнуть дверь, но она тут же открылась вновь, и в проеме показался Ленский. Лицо его было искажено злостью. Онегин взревел, вынул откуда-то огромный нож и ударил Ленского прямо в грудь. Тот упал со страшным криком, вся комната зашаталась, и свет погас. Татьяна лишилась чувств.

* * *

Евгений хлопнул в ладоши, и в спальне вновь зажегся свет, а на пороге возник медведь.

— Что прикажете?

— Убери это отсюда, — приказал ему хозяин, указывая на неподвижно лежащего Ленского и рыдающую над ним Ольгу. — Да не сам, не сам… Для тебя другое дело будет. Прикажи кому-нибудь из мелкой шушеры. Тому же Трике, что ли…

— Убрать-то уберу, а дальше как будет? Имею в виду, там, наяву? — хмуро спросил медведь.

— А так и будет, как сейчас на шабаше. Убью я его, как собаку. И лучше всего — на дуэли. Чтобы никто не придрался.

— Может, не стоит, а?

— Стоит, да еще как. Еще чего не хватало — на хозяина руку поднимать! Уничтожу, чтобы другим неповадно было…

— А с девчонкой что? — кивнул медведь на лежащую без памяти Татьяну, становясь тем временем все более похожим уже не на медведя, а на Пустякова.

— Обратно тащи. Не нужна она мне больше. Прервали на самом интересном месте! Видеть ее больше не могу! И тех двух тоже! Ленского убью, как и сказал. Ольга пусть убирается замуж за кого-нибудь, да подальше от этих мест — здесь я ей житья не дам. А эта… Эта мне больше не нужна. А все ты виноват, между прочим!

— Я?! — обиженно взревел медведь.

— А кто еще? Какого черта ты приволок ее прямо на шабаш? Я же приказал доставить ее мне, когда буду один!

— Я подумал, что другого случая не представится, — буркнул медведь. — Она как раз легла в постель без пояса и креста, вот я и смог ее добыть… А в другую ночь никак не вышло бы. Не смог бы я к ней пробиться. И никто из наших не смог бы. Да еще эта чертова няня со своими благословениями… Вот я и подумал…

— Думать — это не твое. Ты лучше не думай, а изволь действовать, когда приказывают… Случай еще вполне мог представиться. Святки идут, девицы сейчас еженощно пытают судьбу… Твоя глупость все погубила. И я тебе это припомню, будь уверен!

— Ну а сейчас-то что не так? Вы и она наедине… Разве вам не этого хотелось? — растерянно, с некоторым страхом спросил медведь.

— Что не так, говоришь? — гневно передразнил его Евгений. — Вот что не так! — и он указал пальцем на окно. — Скоро петухи пропоют! Тащи ее скорей отсюда, пока целиком не оборотился…

Медведь, у которого вместо медвежьей головы уже была наполовину голова Пустякова, подошел к постели и взял Татьяну на руки.

— Так я пойду?

— Иди уже… Ах да, вот еще что. Как думаешь, она поняла, что не было никакого леса, а бежала она по парку в моем имении? И что шалаша тоже никакого не было, а был мой дом?

— Не знаю… Она за всю дорогу ни словечка не проронила.

— Ну и хорошо. Будем надеяться, что ей все это покажется сном. Может быть, даже вещим…

Медведь, тяжело шагавший на задних лапах к двери, у самого порога обернулся и сказал:

— Завтра привести ее, если опять гадать надумает? Могу прямо сонную притащить…

— Я же сказал — уже всё! Не надо мне ее! — со злостью воскликнул Евгений. — Так уж я устроен: если не получил чего-то сразу, то посылаю это ко всем чертям… Может, когда-нибудь еще и увидимся с ней. И может быть, тогда я передумаю. Но это будет не скоро. Я ведь через некоторое время опять уеду в столицу. А она останется здесь, на вашем попечении, хе-хе… Интересно, как скоро она поймет, кто вы все такие? Жаль, не удастся посмотреть, что с ней станет при этом. В ближайшие годы мне будет не до вас — собираюсь за границу.

— А тут как же?

— Оставлю тебя за старшего. Будешь присматривать за порядком. А сейчас ступай, да смотри не забудь вон то барахло — тулуп да валенки, что на ней были. Чтобы завтра никто не усомнился, что старшая барышня Лариных провела ночь в своей постели. Не нужна нам огласка наших дел. А то мужики здешние, сам знаешь, дикари еще те! Коли узнают, что почти все их баре — нечисть поганая, моментом нам тут Французскую революцию устроят…

Полумедведь-получеловек переступил порог, но тут же обернулся, скаля зубы, и произнес, кивнув подбородком на лежащую в его руках бесчувственную Татьяну:

— А ведь вы ей завтра, когда она проснется, наверняка суженым покажетесь… Тем самым, что в вещем сне явился. Глядишь, потом будет ждать, что женитесь на ней.

— Ничего. Я это переживу.