Вверх (джен)

Он был уже стар. Так стар, что даже не помнил, как давно скован цепями. Как давно не видел солнца, не ощущал свежего ветра, да и просто не мог по-настоящему вытянуться в этом узком для него каменном мешке. И как давно его окружают жалкие мерзкие создания, обманом получившие власть над ним и сдерживающие его силу магией.

В глубине пещер не было солнца, и его кожа побледнела, стала почти прозрачной, шелушилась до крови и нещадно чесалась. Его тюремщики настолько привыкли к бесцветности шкуры, что держали его за дряхлого старика. В тяжелом воздухе подземелий не было ветра, зато полно каменной пыли и копоти от факелов, поэтому глаза почти всегда прикрывались третьим веком — все равно смотреть здесь было не на что. Его мучители настолько привыкли к белесым, молочно-розовым глазам, что искренне считали его слепым. В каменном мешке, в котором его держали, было так мало места, что он не мог развернуться или вытянуться в полный рост. Его враги настолько привыкли к плотно прижатым крыльям, что забыли об их существовании.

И жизнь его была бы совсем невыносима, если бы не сны. Во снах он погружался в иные жизни, взмывал в небо, извергал пламя, умирал и рождался. Они все были разными. Но во снах всегда было небо, полет и Человек. У каждого есть свой Человек. Они связаны одной судьбой. Не всегда это к счастью.

Однажды ему снилось, что он выгнал мерзких коротышек из горы, сжег и спалил своих врагов и спал на груде золота так долго, что драгоценные камни покрыли его брюхо прочной броней. Спал, пока однажды его не разбудил запах. А уж вскоре он встретил своего Человека, чья меткая стрела отправила его на дно озера. Но перед этим был полет.

В другом сне Человек пришел в его жизнь сразу после появления из яйца. Связь их была так глубока, что они были почти одним целым. Вместе сражались с врагами — белыми бессмысленными Нитями, уничтожавшими все живое. Вместе они любили. Ветер свистел под бронзовыми крыльями. А золотые крылья самки сверкали впереди. Но только он мог догнать королеву. Это был хороший долгий сон. Много полетов. И ветер.

Одним из его любимых снов был тот, где его Человеком была девушка с серебряными волосами и аметистовыми глазами. У него было еще два брата, но он точно знал, что Она — только его. Пламя его было беспощадным, полет — стремительным, и не было никого, кроме нее, кто мог бы его обуздать. В этом сне были и ветер, и полет, и лед, и пламя.

Много было снов. Иногда его человек приносил ему радость, иногда — смерть. Последнее время ему стали сниться глаза цвета раухтопаза. И он знал, что скоро встретит своего Человека. Тем сложнее было просыпаться, чтобы обнаружить себя все там же, скованным и жалким.

И вот он почувствовал, что пришла Она. Испуганная, измученная, маленькая, но в ее глазах-раухтопазах плескался огонь. Рядом с ней шел враг. О, мерзкий тюремщик обманет, надо было предупредить, и он взревел так, что задрожали стены. Струя пламени вырвалась сама собой.

— Он почти ослеп, — пыхтело мелкое ничтожество, — но от этого только сделался ещё злее. Однако у нас есть средство с ним справиться. Он знает, что бывает, когда появляются Звякалки. Давайте их сюда.

Звякалки — мерзость. Как собаку, его приучали, что за отвратительным дребезжащим звуком следует едва выносимая боль. Шум отражался от скалистых стен, усиливаясь стократно, а глупое тело жалось в угол, помня, как огненные мечи оставляли шрамы на его лице. Она скрылась из вида, но он знал, что еще увидит ее. И тогда он не упустит свой шанс освободиться, пусть даже и через смерть.

Некоторое время ничего не происходило, но тут поднялась суматоха. Набежали тюремщики, а Она и еще двое ее спутников пытались сбежать. И уж он не стал себя сдерживать, а вовсю изрыгал пламя на ненавистных врагов, стараясь, однако, не задеть своего Человека. Тюремщикам пришлось убраться туда, откуда они явились.

И тут произошло то, чего он так долго ждал. Оковы пали! Он бы рванул вперед, к свободе, но не мог допустить, чтобы погибла Она. Хорошо, что его посыл уловили, и люди принялись на него взбираться. Только когда все трое оказались на его спине — легкие, словно пушинки — он позволил себе взреветь. Затекшее тело поднялось, крылья расправились, насколько это было возможно. Глупые тюремщики пытались бросать в него свое жалкое и бесполезное теперь железо. Он бы убил их всех, но на спине его сидела девушка с глазами цвета раухтопаза. Только тоннель был слишком узок. Когда его посадили сюда, он был куда моложе.

— Не пролезем, он слишком большой! — закричала Она.

Но нет такой скалы, которая бы не поддалась его желанию выбраться наружу. Он принялся крушить лапами, плавить огнем стены и потолок. И тут потоки ее магии разлились, присоединяясь и помогая его усилиям. Он рвался прочь. К ветру. К небу. К полету.

Его ноздрей уже коснулся восхитительный запах свободы, вопящие тюремщики разлетались в стороны. Убить бы их, но сначала нужно выбраться. Месть может подождать. А пока он прочищал себе дорогу и напоследок крушил шипастым хвостом все, до чего дотягивался. Объединенная мощь огня и магии помогла выбраться на поверхность. Нет, тут были еще стены и потолок, но по меньшей мере хватало места, чтобы расправить крылья. А еще был свет и свежий воздух. Он повернул туда, где запах был сильнее, снес с петель металлические двери, выбрался наружу и наконец-то поднялся в небо.

Он бы, несомненно, упал, ведь крылья и все мышцы его ослабли за долгие годы под землей, но Она хотела, чтобы он полетел. И он летел. Выше, выше, выше. Вот уже и облака. Он ощутил, как мягко и влажно они обволакивают тело, как шипят раскаленные чешуи, встречаясь с водяным паром. Ветер холодил разгоряченное тело, где-то внизу простиралась земля, но ему не было дела до нее, когда в его распоряжении целое небо.

Только одно омрачало его радость. Она по-прежнему была напугана. Не поняла, что они уже встретились и больше ей бояться не надо? Сквозь слезы, что затуманивали ее разум, он различил, что ей хочется на север. Кажется, там был какой-то замок. И он устремился туда.

Он летел и летел, не зная усталости, не замечая ни боли, ни жажды, ни голода. Небо приобретало насыщенные оттенки сапфиров. Но солнце решило залить все медью и золотом. Он почувствовал, что она устала и хочет пить. И ему захотелось тоже. Так, словно жажда мучила его сто лет. Внизу серебром блеснула полоска воды, и он стал снижаться, описывая широкие круги. Он бы опустился плавно на берег, но она и ее спутники зачем-то спрыгнули с его широкой спины. Наверное, решили искупаться. Что же, так будет даже проще. Он так хотел пить, что принялся зачерпывать воду прямо в полете. Но понял, что все же надо приземлиться. Сил разворачиваться не было, крылья едва слушались его. Он только убедился, что Она вынырнула, и тогда опустился на дальний берег. Она смотрела на него. Ее взгляд он почувствовал бы и за сотню миль. И услышал голос.

— Как вы думаете, с ним всё будет хорошо? — спросила она.

Ее медноволосый спутник что-то ответил. И трое людей принялись смеяться. А он все пил и пил холодную воду. Самую сладкую на всем белом свете, которая вдруг сделалась горькой. Он вслушивался в мысли своего человека: Она не думала о нем. Он ей больше не нужен. Слишком старый, слишком слабый.

Вода стала совсем черной. В небе зажглись звезды. Он задрал голову и понял, что теперь ему остается только одно — попытаться до них добраться. И, возможно, кто-то другой увидит во сне его жизнь.

Взмах крыльев — он с трудом поднимает свое дряхлое тело, ведь ее магия больше не помогает ему.

Взмах крыльев — он устремляется вверх, отдавшись полету, туда, где недостижимо мерцают звезды.

Взмах крыльев — еще выше, еще, еще, еще, пока хватит сил…

Старое сердце стучит как бешеное, легкие взрываются от разреженного воздуха, в голове не осталось места для мыслей о глазах цвета раухтопаза. Там только одно слово: «Вверх!»