Девушка в красном (гет)

Когда я встретил её первый раз, она была похожа на персонажа сказки. Второй — боевика. Третий — триллера. Какой она была на самом деле, я так и не узнал. Но её цветом всегда был красный.

* * *

Далёкой осенью десять лет тому назад мне предложили участие в программе постепенной реабилитации для киберпреступников. Кресло было удобным и мягким. За узким окном нулевого этажа, расчерченным на квадраты решётки, гуляли голуби и шуршали листья.

Чтобы вновь вдохнуть воздух и прогуляться по улицам, я был готов почти на всё. Даже на дурацкие исследования. Я помнил, как такая логика подвела когда-то Рендэла Патрика МакМёрфи, но решил рискнуть.

Ведь мне предлагали немыслимое — шесть часов на свежем воздухе в милом квартале, специально воссозданном для любителей старины. Здесь были магазинчики, школы, библиотеки, кафе и заправки. А не было — электронных денег и интернета.

В этом и была причина, почему мне разрешали прогуливаться не в тюремном дворе, а по маленькому раю на земле, где жёлтые листья обильно раскрашивали серые булыжные мостовые в картину абстракциониста, сильно увлекавшегося в молодости Ван Гогом — в отсутствии интернета.

Единственным электронным устройством в квартале был мой браслет, чутко следивший за тем, чтобы я не пересекал границ заповедной земли. Впрочем вру: таких устройств было ровно четыре. На одного «подопытного кролика» приходилась всего четверть этого оазиса пятидесятых годов двадцатого века. Будто часовые, мы могли видеть друг друга издали и даже поприветствовать жестом — но не более того. Кураторы программы понимали, что давать хакерам общаться — не самая лучшая идея в мире.

Здесь я каждый день ходил на простую работу — уборщиком или разносчиком газет. Гулял. Посещал местную библиотеку. А спустя шесть часов меня забирал куратор и препровождал обратно в камеру.

Первое время мне казалось, что я сойду с ума от счастья. Кто бы сказал мне раньше, что свет и воздух будут мне милее четырёх стен — я бы очень удивился. Но с интернетом стен нет. Кабель — маленькая отдушинка, но сквозь неё в любую коморку начинает дуть такой ветер свободы, какой не ощущают на своём лице даже бывалые путешественники. Теперь же, отключённый от своего главного наркотика, я находил удовольствие в осваивании клетки, чуть более просторной и благоустроенной, чем предыдущая.

Что это именно клетка, я особенно остро понял однажды, когда, подходя к границе выделенного мне для прогулок участка, увидел на другой стороне чудесную кофейню во французском стиле. Изящная вывеска с завитушками, скатерти с тонкой полоской кружева, приглушённый свет… И девушка-официантка в платье с корсажем и короткими рукавами-«фонариками». Оно ей чудесно шло, а когда посетители говорили что-то забавное, она смеялась, слегка прикрывая рот рукой, будто смущаясь. Мне казалось, я могу слышать этот смех…

Но девушка была на том участке, куда мне хода не было. Казалось бы — забудь. Не твоё — значит, не твоё. Не мучь себя. Но я повадился ходить к границе и часами высматривать её за окнами кафе. У неё были замечательно прямые, гладкие волосы и стрижка «каре». Она закалывала их, но не сзади, а заправляла за уши и прихватывала белыми заколками, какие бывают у маленьких девочек. Волосы у официантки были красными.

Однажды она поймала мой взгляд. Я улыбнулся. Она улыбнулась в ответ и помахала рукой. Это стало нашей новой традицией. А потом пришло лето, мне пришлось переодеться в шорты и футболку, и мои браслеты — теперь их было два: на ноге и на руке — неуклюже замаскированные под «фенечки», предательски выделялись на фоне моей ещё довольно бледной кожи.

Она перевела на них взгляд, и её улыбка погасла. Мне было так стыдно, что я сбежал. И неделю не показывался в той стороне. Не показывался бы и дольше, но она нашла меня сама — подошла на улице и поздоровалась, будто со старым знакомым.

Спустя час я рассказывал ей всё — и о том, как меня поймали, и об эксперименте, и о том, как мне порой мучительно хочется, чтобы всё закончилось, и я смог зайти в её кафе и заказать себе что-нибудь.

— С последним я могу тебе помочь, — заметила она. — Выбирай: пирожки или круассаны?

— Конечно, круассаны, — рассмеялся я. — Я же мечтаю о посиделках в настоящей французской кофейне!

— А зря! — со смехом возразила она. — Пирожки у меня, между прочим, по фирменному бабушкиному рецепту!

Так я узнал, что она не просто официантка, а профессиональный повар, пекарь и немного кондитер. Пирожки по рецепту её бабушки и впрямь были чем-то экстраординарным. В этом я убедился на следующий же день. Скоро я был не прочь убедиться кое в чём ещё. Но её квартира находилась над кафе. У меня квартиры не было. А предаваться любви где-нибудь в парке, в тоннеле или на заднем дворе она категорически отказывалась. Да что там — даже целоваться.

— Одиночество в камере с глазком, — она погладила меня по браслету, — похоже на лодку, дающую течь. Ты ведь когда-нибудь выйдешь на свободу?

— Выйду, — пробормотал я, едва сдерживая смесь волнения («она меня будет ждать») и разочарования («а может быть, всё-таки…»). — Через год.

Потом меня неожиданно перевели в другой район. Я даже не мог послать ей весточку, чтобы объяснить, куда пропал.

Когда меня выпустили, я летел как на крыльях в вожделенную кофейню — но на её месте нашёл только какой-то ретро-бар для байкеров. Я не знал ни имени своей чудесной знакомой, ни фамилии. А новые хозяева не могли мне сказать, как не могли сказать и куда пропало кафе.

— Кажется, разорилось и было выкуплено за долги, — не очень уверенно предполагали они.

Я был в отчаянии. Но потом всё забылось. На время.

Весной пять лет тому назад я шёл по кричаще современному, беспардонно-технологичному, одетому в стекло и сталь району Сити. Я не слишком спешил, потому что мог себе позволить большой обеденный перерыв. Мои знания из прошлого неожиданно пригодились, и теперь, работая инвестором в одной из процветающих фирм, экспертом в области акций на альтернативные лесозаготовки, я ощущал, что жизнь почти удалась.

Если бы обеды в этой технологичной Мекке не напоминали пластик ещё больше, чем улыбки официанток или кнопки меню. В душе я оставался немного консерватором. Меня мутило от смешения культур, звуков, запахов и красок на микроскопическом пятачке Сити. Мутило настолько, что кружилась голова.

Поэтому, когда мой взгляд выхватил из толпы огненно-алый «ёжик» чьей-то стрижки, сначала я не почувствовал ничего, кроме раздражения. Но потом под этим мазком кармина на абстрактном полотне людской толпы нарисовалось знакомое, почти забытое, но всё же незабываемое лицо.

Я подумал сперва, что обознался. Здесь? Так? Но то была она, хоть и порядком изменившаяся. В нос вставлена серьга. На щеке — татуировка какой-то абстрактной ерунды. На ногах — грубые ботинки, на плечах — кожаная куртка, обтягивающие чёрные джинсы невозможно маленького размера… И морщинка между бровей.

Которая, впрочем, разгладилась, едва она меня увидела. Я помахал рукой. Она ответила. Улыбнулась и побежала навстречу.

В кафе мы были самой странной парой, и она не преминула об этом сказать:

— Им кажется, что ты меня снял, — она с шумом втянула через трубочку какой-то соевый коктейль и дёрнула плечом в сторону официанток. — И что ты охотник до малолеток.

Я рассмеялся:

— Но ты же совершеннолетняя, верно?

— А ты? — она ухмыльнулась и на секунду снова стала похожа на девушку из сказки, кормившую отставного хакера бабушкиными пирожками.

Я рассмеялся:

— Не уверен! Но ты права: ты выглядишь лучше меня. Стрессы не красят человека…

И тут же спохватился: я сижу здесь в баснословно дорогом костюме и рассказываю про какие-то «стрессы», а она между тем… Где? Кто? Почему так сильно изменилась? Правда ли прогорел её бизнес?

— Ты сама-то как? — я попытался вложить в эту фразу все свои чувства, чтобы она, чего доброго, не подумала, что я спрашиваю просто «для галочки».

Она безразлично пожала плечами:

— Нормально. На жизнь хватает. Не думай, этот прикид… — она посмотрела на потрёпанный рукав куртки. — Не от того, что денег нет. Просто так надо по работе. И татуировка на щеке не настоящая. Просто рисунок.

— Так кем ты работаешь? — осторожно спросил я.

— Оскорбляю людей за деньги, — она подмигнула, но как-то безрадостно, жёстко.

— Ты коллектор? — приподнял брови я.

Она сделала загадочный взгляд и принялась водить кончиком пальца по ободку бокала (ногти у неё были накрашены красным лаком, тон-в-тон с волосами).

— Нет, работаю «строгой госпожой» в клубе любителей БДСМ. Плётки, наручники, стеки… кое-что из электричества, — она упреждающе взмахнула руками: — Но никакого секса, ты не думай! Только доминирование.

Видимо, вид у меня был шокированный. Потому что она посмотрела на меня две-три секунды — и расхохоталась:

— Ты что, купился? Ладно, скажу правду: я работаю преподавателем дизайна. Объясняю, почему чужие художества ужасны. Поверь, в клубе садомазохистов всё как-то добрее и душевнее…

Я рассмеялся вместе с ней. Она подкидывала какие-то вопросы по работе, и я не заметил, как выложил ей всё, чем жил с тех пор, как мы виделись последний раз. Я только хотел спросить, что же на самом деле стало с кафе — как понял, что мой перерыв вот-вот закончится.

Мы расстались, но договорились встречаться.

И мы встречались. Ох, как мы встречались…

Она была резкой, дерзкой, насмешливой и непредсказуемой. С ней было хорошо, гуляли ли мы в парке, сидели в ресторане или вылавливали ночью мелочь из фонтана. У неё была квартира-студия в тихом районе: сплошь свет и минимализм, а из постели рукой подать до кухни. Готовила она по-прежнему просто потрясающе.

И вот однажды чёрт дёрнул меня за язык спросить, что же случилось с кафе.

Она сразу помрачнела, как будто кто-то выключил внутри неё лампочку:

— Бабушкин бизнес разорился. Вернее, его разорили. Бабушка этого так и не перенесла…

Она, не глядя, нашарила на столике у кровати пачку сигарет, достала одну и закурила. Её пальцы дрожали.

— Если бы я только знала, кто за этим стоит… — прошипела она. — Если бы я только знала…

Мне стало не по себе от её тона. Но она была такой хрупкой, такой уязвимой и несчастной… А я был так влюблён…. Но всё-таки сначала спросил — для очистки совести:

— То ты бы — что?

Она посмотрела на меня удивлённым взглядом, как будто только сейчас заметила, что я всё ещё здесь.

— То я бы его убила. Или… разорила. Не знаю. Но меня убивает, что я ничего не могу сделать. Ни-че-го!

С каждым слогом она била себя по голове тыльной стороной ладони. Я поймал её ладонь и попытался поцеловать. Она вывернулась. И тогда я сказал, сам удивляясь себе:

— Хочешь, я найду, кто это?

Она как будто увидела меня заново. Посмотрела пристально.

— А ты сможешь?

— Ну, — я смутился. — Я же всё-таки хакер. И специалист по инвестициям…

Она поцеловала меня так, что в лёгких, казалось, должен был закончиться воздух. Эта ночь стоила мне моей дорогой белой рубашки. И подарила самые приятные воспоминания за всю мою жизнь. Когда утром я уходил, меня даже шатало от смеси усталости, лёгкости и какого-то запретного счастья. Запретного, потому что получено оно было авансом: за обещание совершить нечто незаконное и опасное — с моей-то историей. Но я не собирался отступать.

Не прошло и недели, как я пришёл к ней с жёлтой папкой. В папке были транзакции, переводы, махинации и манипуляции, разъединения и объединения счетов… — а на выходе персонаж столь же ожидаемый, как неожиданный: политик консервативного крыла Вольф Грей. Главный идеолог «районов без интернета». Парадоксально, но даже у истоков экспериментальной программы реабилитации хакеров, под которую я когда-то попал, тоже стоял он.

— Теперь ты довольна? — спросил я мою красную фею, когда разложил перед ней все листки.

Она взяла моё лицо в свои руки и поцеловала в губы. Долгим, неспешным, дурманящим поцелуем.

— Теперь я счастлива, — прошептала она.

Ту ночь мы занимались сексом как одержимые. До самого рассвета. А потом она пропала, будто её и не было.

Стоило ли удивляться тому, что я видел два месяца назад в новостях? Наверное, нет.

На ступенях дома стояла красивая девушка, закутанная в одеяло. Хрупкая, заплаканная. Без следа косметики, но всё-таки такая красивая. Будто цветок. Красный цветок. Лилия или гиацинт.

Бурным водопадом кудрей вились её волосы, тонкими аристократичными линиями изгибались брови. Такая другая, но всё-таки узнаваемая.

Ожидал ли я когда-нибудь увидеть её на кадрах криминальной хроники? Да. Ожидал ли увидеть так, как увидел? Нет.

«По информации наших источников Вольф Грей более двух лет удерживал девушку в своём поместье, всячески измываясь над ней. Пока, наконец, в один из дней ей не удалось захватить оружие и, смертельно ранив своего обидчика, убежать».

Далее корреспондент утверждал, что Вольф познакомился с ней в теннисном клубе, красиво ухаживал, усыпил доверие, а позже запер в своём загородном доме и превратил в секс-игрушку.

Не знай я, что девушка в репортаже никогда не доверяла Вольфу, и уж тем более никогда не завела бы с ним настоящего романа, — я бы, возможно, поверил. И — последней ключевой деталью — вскользь упоминалось, что ему было известно, что она когда-то работала «строгой госпожой». Что, якобы, дополнительно его заводило. Мол, он хотел её сломать и сделать из доминатрикс покорную сабмиссивную «рабыню», готовую ради него на всё.

В нашем обществе это был грех посильнее изнасилования и удержания в плену. Попытка смены ориентации другому существу без его согласия. Надругательство над природой. Сотни самых различных течений и сообществ высказывались в поддержку моей «красной феи» и спешили плюнуть на ещё не остывшую могилу покойного. С самого начала стало ясно, что её не осудят. Процесс будет, но все её действия признают оправданными. Она ведь не просто защитила себя, а сделала мир лучше и чище, избавив его от таких «выродков» и «маньяков» как Вольф.

Я смотрел на её щёки, исчерченные бурой кровью, и размышлял, как они выглядели, когда кровь ещё была свежей. Красной. Как её волосы. Каково было слизать с её щёк эту кровь. Солёную и густую, будто кетчуп. Или, наоборот, жидкую — с медным привкусом страха.

Я представлял, как накрутил бы на руку эти длинные, свитые в кольца волосы, как добился бы от неё стона. А я добился бы. Стона и признания. Подтверждения или опровержения моим страхам, от которых темнело в глазах и становилось тяжело и жарко в паху. Спала ли она с ним? Чтобы расположить к себе, подобраться ближе, усыпить бдительность… Спала ли она с ним перед тем, как вонзить ему в сердце нож?

Наверняка — да. И при мысли об этом меня охватывали глухая ревность и отчаяние. Я хотел бы убить его ещё тысячью способов. А потом заставить её пожалеть.

Репортаж следовал за репортажем, я напивался всё сильнее и уже слабо представлял себе, где я нахожусь и что происходит. Меня душила ревность. Такая сильная, что на всё остальное мне было плевать. Я вспоминал, как долго добивался приглашения к ней домой. А этот Грей? Ему досталось всё готовое…

И из-за чего? Из-за каких-то денег и мести. Если бы она меня попросила… Если бы просто попросила… Я бы ободрал его как липку и заставил считать каждый цент. Я бы разорил его компанию дотла всего лишь парой-тройкой кликов мышкой. Но она решила, что всё сделает сама.

Она использовала его. Но до этого использовала меня. Кто знает, случайно ли мы с ней встретились во второй раз… А в первый? Добро пожаловать в клуб, не так ли? Я засыпал пьяный и злой, и в ушах у меня стояли её стоны, а на губах был не вкус виски и маргариты, которые я смешивал в опасной последовательности, а её неповторимый вкус.

* * *

Я был уверен, что никогда больше о ней не услышу.

Но вчера мне пришло письмо. И в нём авиабилет на Маврикий. Довольно пошло, да? Если бы не открытка, вложенная в письмо: «Я снова открыла пекарню. Пирожки или круассаны?»

Мне тридцать пять лет. Я всё знаю о рынке лесозаготовок. Но что мне ответить на это письмо? Кажется, я не освобожусь от неё никогда. Она проходит нитью сквозь всю мою жизнь.

Красной нитью.