Новые звуки (гет)

В первое мгновенье Эрику показалось, что он заснул за игрой. Тонкие пальцы прикасались к его плечу, нежной нотой проникая в мелодию, звучавшую в его голове.

Он позволил себе было отдаться ощущению этой нежности, точно грезе, но уже в следующую секунду осознал, что это не сон; годами тренированная реакция приказывала немедленно посмотреть в лицо опасности, опасность же не должна была видеть его лица.

Захлопнув крышку, он резко повернулся к стоявшему за его спиной человеку, левая рука нащупывала лассо в кармане.

Сначала он не понял, кто перед ним — какая-то маленькая серая фигурка; затем всмотрелся в черты ее лица.

Эти черты он видел перед собою на протяжении десяти лет, знал все их выражения, которые по своей же воле мог им придавать; он умел вызывать на этих щеках бледность или румянец, заставлять глаза блестеть от улыбки или от слез.

Это было лицо, слепленное им и безнадежно далекое от него; он был его демиургом, но не творцом; материя уже существовала, он мог лишь сообщить ей форму.

Сейчас это лицо было абсолютно чужим; чужой взгляд смотрел на него из самых знакомых на свете глаз, и бешеный гнев начал овладевать им под этим взглядом. 

Темная фигура поднялась над Кристиной; один взмах руки — и девушка отшатнулась от него, стиснула руки, кинулась на колени. 

— Учитель, пожалуйста… — пробормотала она. 

При звуках ее голоса он немного опомнился и отступил. 

- Добрый вечер, мадам. Чему обязан вашим визитом? — холодно спросил он. 

— Мадемуазель… — прошептала Кристина.

Он приложил руку ко лбу. Ему не было дела до создания, стоявшего перед ним на коленях, как не было дела ни до одного человека в мире, но ее шепот разрушил какую-то из стен, отделявших его «я» от всего, что происходило не с ним. 

— Вы не замужем? — бросил он. 

— Нет, — пролепетала она. 

— Виконт не женился на бывшей певице? 

— Я ушла от моего жениха полтора года назад. 

Он подошел к ней и приподнял лицо за подбородок, вынуждая посмотреть ему прямо в глаза. Чужой взгляд из широко распахнутых серо-голубых глаз отвечал ему: это правда. 

Он отпустил ее и прошелся по комнате. После недолгого молчания резко повторил: 

— Вы не ответили на первый вопрос. Что привело вас сюда? 

— Ваша музыка. 

— Моя музыка, — повторил он, саркастично усмехаясь. — Что это значит? Объяснитесь, Кристина. 

Она медленно поднялась и подошла к нему, но он выставил вперед ладонь, не давая девушке приблизиться вплотную.

Она замерла на месте. Потом он услышал то, что показалось ему пародией на хорошую драматическую реплику: 

— Учитель, я не могу больше жить, не слыша вашей музыки. Я задыхаюсь. Примите меня обратно. 

-------------

Кристина почти пришла в себя, когда он стряхнул ее руку с плеча и вскочил, угрожающе нависнув над ней.

В следующий момент он поднял руку, и она, испугавшись, отскочила в сторону.

Впервые с начала оперы она снова видела четко окружающие предметы, и он в ее глазах был уже не подземным божеством, а чудовищно уродливым и смертельно опасным человеком, сумасшедшим музыкантом и убийцей, жившим в подземельях и учившим ее десять лет под видом посланного покойным отцом «ангела музыки».

Затем он влюбился в нее и пожелал быть с ней как с женщиной, а она, испугавшись его деяний, предала его: согласилась помочь полиции с его розыском и обнажила его лицо перед всем театром во время премьеры его «Дон Жуана».

Тогда он утащил ее в этот дом, угрожал ей, заставив выбирать между браком с ним и взрывом всего театра; он мучил Рауля, пришедшего ей на помощь, но, когда она поцеловала монстра, он прогнал ее прочь вместе с виконтом, признавшись ей напоследок в любви.

Она боялась его больше всего на свете, она испытывала стойкое отвращение к тому, что скрывала черная шелковая маска, которую он не снимал даже наедине с собой, но она абсолютно ясно понимала, что не сможет без него жить, ибо только он мог вернуть ей ушедшую музыку.

Это она и попыталась сказать ему, когда он потребовал от нее объяснений. Зная его характер, еще более чудовищный, чем лицо, она ждала любой реакции на свое признание и на просьбу принять ее, но меньше всего ожидала услышать смех.

Он долго и неприятно смеялся, а потом произнес: 

— Дорогая моя, позвольте заметить, что ваша фраза звучит слишком банально даже для водевиля.

Она задохнулась от обиды и страха, а он сухо продолжал: 

— Как вы перебрались через мое озеро? 

Она молчала. 

— Отвечайте! — крикнул он. 

— Я сама переплыла его, — выдавила Кристина. 

— Пе-ре-плы-ли?? 

Он быстро подошел к ней, ощупал рукава платья, провел рукой по голове, дотронулся до лба. В словах зазвучала уже неприкрытая, бешеная ярость: 

— Вы же вся насквозь мокрая! Вас лихорадит! Ваш голос!!.. 

Она задрожала еще сильнее, понимая, что настал момент сказать самое главное и, возможно, последнее, что она скажет: сейчас он либо убьет ее, либо прогонит, а тогда ей все равно не жить. К прошлому она не вернется.

Но круг замкнулся: она пришла туда, откуда все началось, чтобы там же и похоронить все надежды. 

— У меня больше нет голоса. 

Он уже шел к спальне, чтобы взять для нее сухую одежду, и остановился на полдороге. 

— Что вы сказали? 

— Он пропал. — Еле слышно прошептала она. — Пропал после… после… 

Одно дело было упоминать об этом в беседе с мадам Жири, совсем другое — с непосредственным участником событий.

Он ждал.

— Два года назад, — с несчастным видом закончила она. 

Призрак молча смотрел на нее.

Она не могла этого знать, но он понимал теперь, почему ее взгляд был чужим, что так мучило его с момента ее прихода — нет, с момента той злосчастной сцены в его проклятой опере.

У нее пропал голос. Этот идеальный инструмент, плод его ночных усилий, его идол, его молитва, единственная его надежда.

До сих пор он сам не отдавал себе отчета в том, что, отказавшись от любви к ней как к своему ребенку и как к женщине, он никогда, никогда за все эти прошедшие месяцы не отрекался от ее голоса.

Создавая своего «Орфея», он писал для нее, он представлял ее на сцене, он был ее зеркалом, он сам был ею.

Все это время он втайне жаждал хотя бы раз услышать ее сопрано, вспоминал их уроки, не видя ее лица, но слыша ноты; он представлял — и ему нередко снилось — как ее голос взлетал над сценой, а за кулисами стоял он и снова и снова переживал ее триумф…

В его воображении ее голос существовал как бы отдельно от человека, что предал его в ту ночь; и сейчас она подтвердила это — к нему пришла девушка с чужими глазами, но с тем телом, в котором зарождались, из которого вылетали на свет чудесные звуки…

Он дотронулся до ее шеи, провел по ней пальцем снизу вверх. Отсюда, из этого мраморного сосуда исходила дивная мелодия, а теперь… Теперь все кончено.

Он закрыл лицо руками. 

Зловещее молчание воцарилось в комнате после ее слов.

Затем Кристина почувствовала, как он прикоснулся к ее шее.

Она прикрыла глаза, думая, что сейчас все и закончится. Он задушит ее, как Отелло Дездемону, за измену гораздо более страшную, и отнюдь не иллюзорную.

Но он тут же отнял руку, и она медленно открыла глаза и увидела его в том же положении, что и два года назад — абсолютное отчаяние, казалось, глубже, чем то, что когда-либо испытывала она сама.

Она задыхалась без музыки, но ни разу не страдала о своей потере так, как страдал о ней сейчас он.

Вся боль мира сосредоточилась в его трясущихся руках и в слезах, которые текли по его маске.

Он скорчился на своей кушетке, отвернувшись от нее, опустив голову на руки.

До нее доносились его жалобные всхлипы.

Ей страстно захотелось утешить его, хотя она сама шла сюда именно за утешеньем.

Потом она подумала, что снова предала его, снова причинила ему горе.

Однако она чувствовала, что он не позволит ей прикоснуться к себе; она может плакать и просить прощения, но это ничего не изменит — ведь она не вернет ему его потери.

Время шло; на каминной полке тикали часы, памятные ей по тому вечеру, когда ей было предложено выбирать в течение пяти минут между взрывом Оперы и замужеством с ним, между кузнечиком и скорпионом.

И сейчас они также отсчитывали меру ее отчаяния — вот только, в отличие от того раза, она не знала, что ждет ее через пять минут, и вовсе не хотела этого знать.

В то же время, она бы все отдала, лишь бы он перестал плакать, истязая ее своей болью. Ее саму по-прежнему била крупная дрожь, уже не от страха, а от холода, и вдруг она зашлась в приступе глубокого грудного кашля.

Внезапно она с изумлением увидела, как он вскакивает с места. В следующее мгновенье Кристина оказалась в воздухе — он поднял ее на руки и, крепко схватив, куда-то понес.

Ее вдруг охватил ужас. Он утопит ее в ледяном озере! Она уже ни на что не годится, и он просто-напросто от нее избавится!

Прижатая к его груди, она каждой клеточкой своего тела ощущала его гнев и горе, не сулившие ей ничего хорошего.

Она и сама хотела умереть, но природный инстинкт восстал против хозяйки; она забилась в руках Призрака и тут же обессилела, стиснутая железной хваткой.

Молча он принес ее в какое-то темное помещение, посадил на табурет, зажег газовый рожок. Это оказалась хорошо знакомая ей ванная комната.

Призрак проделал какие-то манипуляции с огромным котлом (памятным ей по двухнедельному пребыванию здесь), который внезапно заревел и выпустил облако пара, окутавшее обоих.

Затем он открыл кран и начал наполнять ванну. Пока текла вода, он сорвал с нее вуаль, сбросил шаль. Она попыталась воспротивиться, но он одним жестом заставил ее замереть.

Потом он расстегнул ее корсет и стянул с нее платье; она осталась в одной рубашке и нижних юбках и сидела, сотрясаемая дрожью, стараясь не смотреть на него. 

— Сейчас я выйду отсюда, — наконец нарушил он молчание хриплым от слез голосом, — а вы сразу снимете остальное — это же вы в состоянии сделать? — и примете ванну. Выключите кран, как только она наполнится до конца. Будете сидеть в ней, пока я не постучу. После этого выйдете из нее и закутаетесь вот в это полотенце. — Он кивнул на огромный пушистый сверток, лежащий на тумбочке рядом с ванной. — Сухую одежду найдете в своей спальне, за этой дверью. После этого немедленно ляжете под одеяло, я принесу вам питье. 

Она пыталась что-то сказать, но он молча указал на ванну и хлопнул за собой дверью.

Сняв с себя плохо повиновавшимися руками все, что на ней еще оставалось, она покорно залезла в пышущую паром медную емкость и легла, чувствуя, как холод медленно оставляет ее тело.

Впервые за весь этот странный вечер она ощущала себя такой расслабленной…

Она снова закашлялась, вдыхая пар, но кашель уже не был таким сильным.

Вода дошла до края, она повернула ручку крана и продолжала лежать, наслаждаясь каждой капелькой, обжигавшей ее кожу.

Как же ей было холодно… И она была абсолютно одна… а почему?

В жарком белом мареве одни мысли таяли, а другие обретали причудливую форму радужных пузырей от душистого мыла, которое он добавил в ванну…

Она так устала, ей было так больно и плохо, а сейчас так хорошо, и она ни за что не будет думать ни о том, что было прежде, ни о том, что настанет потом; она сосредоточится на настоящем моменте, на этих клубах пара, на этом удивительном ощущении освобождения от холода и страха, на растворении в этой горячей, горячей, горячей воде… 

… Она крепко уснула и не услышала его стука в дверь.