Seven for a Secret (джен)

Ей было дано время до полуночи, чтобы покорить сердце принца.

Когда появилась фея-крестная, Золушка была полна отчаяния и сомневалась, есть ли шанс, что мечты сбудутся. Ее так долго третировали, что она не знала, сможет ли теперь подняться на ноги после последнего, самого большого разочарования. Она всегда верила, что упорный труд и позитивный настрой помогут все закончить счастливо, но надежда таяла.

Затем, как по волшебству, появилась улыбающаяся бабушка в голубом одеянии и взмахом палочки начала творить чудеса. Она пообещала Золушке возможность попасть на бал.

Но была одна загвоздка.

— У всякого волшебства есть своя цена, дорогая, — сказала фея-крестная. — Готова ли ты заплатить то, что потребуется?

— У меня ничего нет... — нерешительно ответила Золушка.

— Волшебство возьмет у тебя то, что хочет, — успокоила фея-крестная. — Но только если ты не справишься.

Золушка не верила, что все может стать еще хуже, чем было. Ей надоело постоянно слышать "нет", постоянно заставлять себя улыбаться, даже когда хотелось плакать о том, как несправедлива ее жизнь. Она устала быть всегда доброй, потому что доброта была бессмысленной для таких людей, как ее сводные сестры и мачеха. Золушка устала от всего этого, и хотя бы раз ей захотелось иметь что-то для себя. Разумеется, цена не должна быть выше, чем она могла себе позволить.

Она улыбнулась и согласилась принять все, что случится, не понимая, на что соглашается. Она не догадалась спросить, что будет, если она потерпит неудачу.

Позже в маленьком городке далеко на востоке королевства, в деревушке, которая когда-то огибала бывшую столицу, давно превратившуюся в руины, родилась легенда. Молодые женщины знали, что лучше не выходить на улицу в одиночку, потому что путешествовать без сопровождения было небезопасно.

Никто не знал наверняка, что это было за существо, которое охотилось на них, но слухи ходили разные. В них упоминалось, что какая-то женщина ехала в карете, сделанной из тыквы, запряженной крысами, а лакеем был пес. На месте кучера сидела старая кляча. Она скалила в ухмылке желтые зубы и с невозможной скоростью гнала карету прямо на девушку, которой не повезло остаться одной. Никто не мог описать, как выглядела пассажирка, потому что никто из тех, кто когда-либо видел ее, не выжил. Несколько человек — те, кому удалось спастись, те, кого чуть не схватили, — утверждали, что слышали скрипучий женский голос, поющий о мечтах.

Каждый знал кого-то, кто едва выжил, или имел дальнего родственника, который не выжил. Сходить с пути было бесполезно, потому что карета не сбивалась с курса, а для движения ей не нужны были мощеные дороги. Девушка могла попытаться убежать, но тогда на ее стороне должна была быть удача. Только переправа через воду сдерживала чудовищное наваждение.

В бабушкиных сказках всегда давали один и тот же совет: если девушке не повезло столкнуться с полуночной каретой, ей стоило снять туфли и бросить их в разные стороны. Карета тогда поворачивала назад, и лакей разыскивал туфли, чтобы забрать их. Благодаря этой передышке у потенциальной жертвы было достаточно времени, чтобы перебраться через реку или ручей и добежать до дома.

Если нет... что ж, тела тех, кого поймала карета, всегда находили на следующий день... без головы.

Случались дни, когда вставать с постели было слишком тяжело.

Сколько она себя помнила, Рапунцель с трудом справлялась с повседневными обязанностями. Она смутно помнила, что когда-то играла, но сейчас ее тяготила тяжесть мира, она едва могла двигаться. Матушка навещала ее каждый день, приносила еду и помогала одеваться, потому что Рапунцель была не в силах самостоятельно справиться даже с самой простой задачей.

Она была привязана к земле за волосы, и сесть было борьбой с собой в самом буквальном смысле.

Волосы росли так быстро, что она просто не успевала за ними. Иногда казалось, что стоит ей моргнуть, как волосы вырастут еще на фут. Она не знала, что обычно у людей волосы растут на дюйм в день, ведь ей не с кем было сравнить себя, кроме матушки, а матушка всегда выглядела одинаково.

Раз в год она подходила к окну и смотрела на огни, которые появлялись в день ее рождения, желая быть такой же свободной и унестись вдаль. Бывали моменты, когда ей хотелось сдаться, отрезать великолепные целебные локоны, которые, по словам матушки, нужно было защищать. Она хотела встать, выйти на улицу и встретить людей.

В башне не нашлось ничего достаточно острого, чтобы воплотить эту фантазию в жизнь. Матушка была слишком осторожна.

Однажды, на следующий день после своего пятнадцатилетия, она попыталась вырвать их из головы прядь за прядью, но они не ломались. Матушка была права, говоря, что они у нее волшебные.

Рапунцель была миниатюрной, но волосы казались настолько неподъемными, что она даже не могла описать это словами. Лежать целыми днями было вредно для здоровья, но и пытаться пошевелить тонкой шеей, когда на нее давят сотни килограммов, тоже не получалось. Иногда ей казалось, что шея может сломаться, если она сделает слишком резкое движение.

Постоянные головные боли, вызванные тяжестью волос, можно было облегчить только с помощью лекарств, которые приносила матушка. Это был их акт единения, когда Готель смешивала Рапунцель успокаивающий отвар, чтобы помочь ей заснуть и видеть сны. В те дни она не пыталась ничего делать, так как спать было приятнее.

Но однажды матушка так и не пришла.

Рапунцель не сразу поняла, что та опаздывает. Время — забавная штука, особенно с тех пор, как матушка начала давать ей лекарства от головной боли. Часы пролетали стремительно, и, однажды открыв глаза, она обнаружила, что время словно исчезло бесследно.

Лишь через два дня она поняла, что матушка не придет. Ее мочевой пузырь горел, и она хныкала, пытаясь продержаться еще немного. Наконец, ей пришлось сдаться перед неизбежным и обмочиться. Она не могла сама добраться до горшка.

Она была унижена, заперта в собственной грязи и не могла ничего сделать, кроме как плакать. Уже несколько месяцев она не вставала самостоятельно и, к своему ужасу, обнаружила, что не может сесть без посторонней помощи. Без матушки она буквально ничего не могла сделать, чтобы спастись. Ей оставалось только ждать и гадать, что же произошло, что помешало матушке прийти, ведь та любила ее и никогда бы не бросила.

Должно быть, что-то застряло в ее волосах — она чувствовала запах чего-то гниющего, но не могла подняться, чтобы посмотреть. Где же была матушка?

Ей некого было спросить, поэтому она продолжала размышлять, погружаясь то в сон, то в забытье, а время неумолимо текло мимо. Она неподвижно лежала в своей постели, все ждала и ждала, но никто не приходил.

Никто не приносил еду, никто не приносил лекарства, но все было нормально, потому что через некоторое время головные боли прекратились навсегда.

Принц разбудил ее поцелуем, но на этом история не закончилась.

В тот вечер она и Филипп танцевали в бальном зале перед своими объединенными королевствами. Она смотрела в его глаза, чувствуя себя счастливой, как никогда раньше. Они танцевали до боли в ногах, а потом сидели вместе с родителями и говорили о свадьбе. Аврора не стала высказываться, пока они обсуждали протокол и церемонию, потому что она еще слишком мало знала, чтобы иметь свое мнение. Она сидела и улыбалась, решив, что у нее есть все время в мире, чтобы научиться.

На следующий день она проснулась в комнате в башне. С минуту она смотрела на балдахин, вспомнив, что все это было на самом деле. Она действительно была принцессой, и принц спас ее от проклятия злой ведьмы. Она воссоединилась со своими родителями и собиралась выйти замуж за человека, которого любила. Это было головокружительное море перемен, но Аврора была совершенно уверена, что все они окажутся к лучшему.

Она не сомневалась, что когда привыкнет к изменениям, то будет безумно счастлива. Ей было не по себе в этой чересчур богато украшенной спальне, но она знала, что было бы глупо просить переселить ее в другое место, куда-нибудь в более скромное и менее величественное, где она не спала под проклятием.

Аврора запретила себе суетиться, как это сделала бы Мерривезер. Поднявшись на ноги, она начала петь, приветствуя новый день.

Два часа спустя, после того как к ней пришли горничные и нарядили ее в чудесное зеленое утреннее платье, она спустилась к завтраку. Филипп встретил ее в холле, улыбнулся и предложил руку, чтобы провести ее в небольшую столовую.

— Доброе утро, любовь моя, — сказал он. — Может, нам снова стоит поприветствовать наших родителей?

— Конечно, победитель драконов не может бояться простых людей, — передразнила она в ответ, пока они шли на завтрак.

— Твой отец — очень страшный человек с армией наготове, — серьезно ответил Филипп, хотя ей нравилось, как весело заблестели его глаза. — Это вполне разумно — по возможности не наживать себе врага.

Она была так счастлива быть с ним, что даже не обеспокоилась, когда он отвернулся от нее, чтобы откашляться и прочистить горло.

К вечеру она пожалела, что не обратила на это внимания.

Филипп отправился на больничную койку, заявив, что ему нездоровится. Аврора, встревоженная, спросила тетушек, не могут ли они помочь, и все трое согласились осмотреть его. Аврора омыла его лоб прохладной тканью, пока тетушки шептались в углу. Она повторяла слова любви и поддержки, чтобы Филипп вернулся к ней, открыл глаза.

Его руки посинели, и она зарыдала, прислушиваясь к тому, как он борется за каждый вздох. Накануне он был здоров, танцевал и смеялся вместе с ней. Теперь он был близок к смерти, и она не знала, что делать. Аврора никогда раньше никого не выхаживала, ведь у тетушек всегда было безупречное здоровье.

Ни одни чары, которые произносили феи, не помогли справиться с болезнью. Она наблюдала, как они пробовали одно заклинание за другим, при этом кожа Филиппа синела, а кашель становился все глубже. Все попытки были безуспешны.

— Я не знаю, можем ли мы что-нибудь сделать, дорогая, — наконец сказала Флора. — Ни одно из наших заклинаний не работает.

— Пожалуйста... попытайтесь, — умоляла Аврора, не в силах придумать, что еще можно сделать, и ненавидя свою беспомощность. В отличие от дракона, это был не тот враг, которого можно победить с помощью любви и мужества.

Фауна ободряюще сжала ее плечо.

Все было напрасно. Несмотря на ее мольбы и волшебство крестных фей, она могла лишь смотреть, как он умирает. Филипп закашлялся, отстраняясь от нее, и в последний раз закрыл мужественные глаза, а потом его дыхание остановилось. Она поцеловала его окровавленные губы, но, в отличие от нее, он не проснулся.

Всю следующую неделю она каждый день мечтала о том, чтобы снова заснуть. Как же странно, что теперь её мучила бессонница. Единственным воспоминанием Авроры о похоронах была мысль о том, что вместо них должна была состояться ее свадьба.

Пока Аврора скорбела, страшная миазма распространялась, безжалостно и неумолимо поражая людей одного за другим. Следующим пал придворный музыкант — с его губ вместе с кашлем стекала кровь. Пока Филиппа готовили к погребению, несколько служанок слегли с похожей болезнью. Большинство заболевших в конце концов выздоравливали, но каждый третий страдал вплоть до смерти и исчезал из этого мира. С наступлением зимы болезнь разрослась, словно стремительное крещендо, которое так и не достигло своего пика.

Мерривезер заболела на следующий день после того, как они похоронили Филиппа. В итоге она стала четвертой жертвой.

Сильные умирали. Болезнь обычно забирала юных и стариков, но эта напасть была иной. Жертвы сильно страдали, сходя с ума от лихорадки и озноба, содрогаясь и покрываясь мурашками под кучей одеял. Болезнь иногда сопровождалась истязаниями, вторжением в тело, насилием над личностью. Одних рвало, другие истекали кровью. Единственное, что их объединяло, — это страдания, которые причиняла болезнь.

Она накатывала волнами, и те, кто не заразился в первый раз, ложились на больничные койки, когда болезнь вновь давала о себе знать.

Люди ее отца падали вокруг, как мухи. Смерть придавливала тяжело, уверенно и слишком стремительно. С ней не успевали справляться. Не хватало рук, чтобы бороться, ухаживать за страдающими, а всем еще приходилось выполнять свои обычные обязанности, чтобы поддерживать дворец в рабочем состоянии.

Аврора узнала, каким страшным врагом может быть тело человека. Некоторые трупы разрывались, когда их пытались перенести в подходящие могилы, другие сочились веществами, которые она не могла определить. Некоторые из живых умоляли избавить их от страданий. Пациенты, просившие Фауну, как правило, вскоре умирали, и Аврора задумалась, не помогает ли ее добросердечная тетя единственным оставшимся у нее способом.

Те, кому повезло, исчезали, так и не поняв, что заразились великой болезнью. Не повезло тем, кто понял, что происходит, и был бессилен бороться. Люди находились в отчаянном положении, и на домах ставили метки, указывающие, что кто-то здесь заразился.

Замок наполнился зловонием, подобного которому она никогда не ощущала, постельное белье и одежда были испачканы мочой и фекалиями людей, неспособных подняться или очистить себя. Кровь была повсюду: на белье, на одежде, вытекала из ноздрей и даже ушей, а кто-то кашлял. Аврора с ужасом наблюдала, как их кожа синеет от недостатка воздуха, а мухи роятся вокруг больных и мертвых.

А потом у них закончились гробы.

Все кровати были давно заняты, каждый коридор, каждая свободная комната были заполнены койками с больными и умирающими. Гробовщики, многие из которых сами были больны, оказались перегружены, и им некуда было складывать тела. Трупы лежали там, где и как умерли, часто в кровавой жиже, вытекшей из них. Король приказал закрыть несколько комнат во дворце, оставив их для мертвых, но запертая дверь не могла облегчить знание и ужас того, что скрывалось за ней. Мертвые оставались на своих местах, а живые трудились рядом с ними, охваченные ужасом, но слишком истощенные, чтобы убраться подальше от заразы.

Число умерших перевалило за сотню, и люди начали покидать дворец, отправляясь в деревни в попытке избежать заражения. Отец Авроры запоздало приказал ввести карантин, но было уже слишком поздно. Сообщения о том, что болезнь распространяется по земле, текли ко двору непрерывным потоком.

Авроре было трудно переживать — ее доброе от природы сердце умерло вместе с ее любовью. Теперь она была просто дополнительной парой рук, которая, как и Флора, помогала зараженным.

Выжившие закутывали лица в ткань, пытаясь защититься от клубящихся миазмов, разносящих болезнь, оставив миру только наполненные страхом глаза. Все казались чужими, и Авроре оставалось только надеяться, что она все еще спит, и это кошмар, от которого она может пробудиться.

Аврора гадала, было ли это последним проклятием Малефисенты.

Ее звали не Белль, потому что это было бы слишком просто. По правде говоря, ее звали Беатрикс, и она не жила в причудливой французской деревушке. А дело было вот в чем: она была необыкновенно хорошеньким ребенком, и когда-то в детстве ее окрестили прозвищем, которое стало ее единственным именем. Деревня, в которой жила ее семья, была бедной, поскольку во времена революции не существовало такого понятия, как "причудливая" французская деревня.

Белль не помнила времени, когда жители не были напуганы. Оба ее родителя принадлежали к мелкой буржуазии, но после смерти матери Белль безумие отца постепенно подточило их статус, и они были вынуждены жить в бедном провинциальном городке вдали от города.

В то время не слишком жаловали чужаков, и Белль не смогла завести друзей. Люди были настолько подозрительны, что не доверяли членам семьи, поэтому надежды на то, что кто-то решит протянуть руку помощи новым людям, не оставалась. Белль это устраивало, потому что почти все жители деревни были неграмотными, а она больше всего на свете любила книги.

Она читала книги при свечах, те самые книги, которые отец приобретал всякий раз, когда ездил в город на заседания Якобинского клуба. Он возвращался полный идей о Свободе, Равенстве, Братстве. Она слушала, как он раскрывал эти темы, и с благодарностью принимала протянутые им брошюры и книги о том, что наступил век Просвещения.

Идеи были революционными, и Белль не могла перестать думать об их величии. Она читала Руссо и Антонелля и размышляла о несправедливости мира. Затем она открыла для себя работы Олимпии де Гуж, которые подтолкнули ее к мадам Ролан, что привело к мысли о поездке в Париж, чтобы присоединиться к революции. В конце концов она совершит это путешествие, но не по своей воле.

В тот вечер, когда отец не вернулся домой, она гадала, не нашли ли его сторонники режима. Время шло, а ее эмоции сменялись от раздражения к беспокойству и страху. Франция была опасным местом, и она знала, что многие люди пропадали без каких-либо причин. Когда Филипп вернулся домой один, взмыленный и паникующий, она без колебаний взобралась в седло и приказала ему поворачивать назад.

Как она и ожидала, конь устремился через лес, свернув с обычной дороги на темную лесную тропу, по которой никто из жителей не ходил. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие и сдерживать накатывающий ужас, от которого волосы вставали дыбом, пока Филипп двигался через густую, заросшую дикую местность, а вокруг в воздух поднимались тревожные стоны волков.

И вдруг, как мираж, перед ней возник дворец, спрятанный за великолепными воротами. У нее перехватило дыхание, когда она уставилась на раскинувшееся перед ней архитектурное чудо, настолько изысканное и роскошное, что она не поверила бы, если бы не увидела его своими глазами. Окон было так много, что она сомневалась, удастся ли когда-нибудь сосчитать их все, а газоны были ухожены до абсурдного совершенства. В одном только флигеле хватило бы места, чтобы уместить пять деревушек.

В ее представлении именно так должен был выглядеть Версальский дворец.

Эта мысль вернула ей мужество и подтвердила, что причина исчезновения отца — нападение аристократии на оппозицию. Расправив плечи, она провела Филиппа через ворота во двор.

И столкнулась со Зверем.

Она не могла подобрать слов, чтобы описать этого жуткого монстра, который возник из темноты. Как будто кто-то взял самых свирепых зверей и смешал их вместе, чтобы создать живой кошмар с пылающими голубыми глазами. Он надвигался на нее, угрожал и приказывал уйти.

Она посмотрела в лицо Зверю и напомнила себе, что они с ним равны.

— Зверь не запугает меня, — сказала она, расправив плечи и глядя на него яростным взглядом. Она была дочерью своего отца и не собиралась преклонять колени, потому что знала — она не уступает никому и ничему. — Верните мне моего отца.

Белль не позволила ему увидеть, что боится, потому что она не боялась. Зверь зарычал ей в лицо, но она не дрогнула. Она держала спину прямо и смотрела на него, понимая, что он может ответить ей лишь физической расправой.

Она не знала, кто из них был шокирован больше.

Зверь хмыкнул и замялся, требуя, чтобы она осталась и заняла место своего отца за нарушение границ. Ее мужество окрепло, когда она поняла, что ему не хватает ума, ведь он просто потребовал от нее слово, что она останется навсегда. И она дала это слово — он было достаточно наивным и не заставил ее поклясться ни в чем, что имело значение.

Белль планировала сбежать при первой же возможности.

При свете свечей он провел ее по темным комнатам дворца. Уголками глаз она видела отблески бесценных произведений искусства и роскошную обстановку, которая могла бы прокормить ее деревню в течение года. Когда он завел ее в комнату и приказал готовиться к ужину, она отказалась.

Он вышел из себя и заявил, что если она не будет есть с ним, то умрет с голоду. Ей пришлось прикусить язык, так как с ее губ едва не сорвались слова о крестьянах, которые и так уже голодают.

Он захлопнул за собой дверь, и Белль ахнула, когда с ней заговорил шкаф и попытался убедить ее быть благоразумной. Рядом возник канделябр и уговорил ее последовать за ним в столовую. Они выставили роскошное угощение, но все, что она могла видеть, — это расточительство. В то время как люди умирали от голода из-за нехватки хлеба, они пытались накормить ее изысканными блюдами.

Она приняла лишь корку хлеба и стакан воды.

Сбежать оказалось не так просто, как она думала вначале. Магические обитатели замка постоянно крутились под ногами. Это была целая армия шпионов, которые без колебаний донесли бы на нее, реши она сделать неверный шаг. Филипп остался с ней, но все обитатели конюшни непрерывно находились рядом и тоже наверняка сообщили бы Зверю о попытке бежать.

Зверь захотел ее ублажить, сыграв на любви к книгам и предоставив доступ к своей великолепной библиотеке. Только через пару часов она поняла, что ни одна из книг не была моложе десяти лет, и по большей части это была художественная литература. Конечно, лучше, чем ничего, но она с тоской подумала о новых книгах, которых ей не хватало.

Жизнь в замке была странной, изолированной, но в то же время познавательной. Ее эмоции немного поутихли, когда она поняла, насколько беспомощным был Зверь. Он во всем зависел от своих слуг и не понимал окружающего мира. Он терпеливо слушал ее, пока она объясняла Декларацию прав человека и гражданина. К ее удивлению, он не стал с ней спорить, а задумался над ее словами и на следующий день задал вопросы.

Возможно, его невежеству — и невежеству остальной аристократии — можно было противопоставить образование. Она стала понимать, почему люди так разделились, и у нее зачесались пальцы написать собственную книгу о том, как преодолеть разрыв между классами.

Эту книгу она никогда не сможет написать. Толпа нагрянула еще до того, как она успела сформулировать первое предложение.

Люди были безумны. Во главе с Гастоном они ворвались в замок, неся факелы и угрожая сделать из Зверя трофей. Не думая ни о чем, кроме собственной безопасности, она схватила стоявший рядом зажженный канделябр и бросила его в толпу — прямо на пушки, которые они притащили с собой. В результате взрыва погибло больше половины мародеров и довольно много одушевленных обитателей замка.

Но безумие толпы лишь возросло.

Белль кричала, вопила и плакала о том, что она поддерживает революцию, но толпу нельзя было успокоить такими обыденными вещами, как доводы разума. Они схватили ее и потащили прочь от дворца, отдав под суд за измену.

Она так и не узнала, что случилось со Зверем.

Результат ее суда был предрешен. Мадам Гильотина не любила счастливый финал.

Эти истории никогда не рассказывали правильно, но лишь потому, что не хотели пугать детей. Они желали своим детям утешения и счастья, но, защищая их, они невольно делали их уязвимыми. Взрослые все врали, врали и врали, пока вымысел не стал правдой, и люди забыли, что под кроватью действительно живут чудовища.

Когда старые моряки говорили о царе Тритоне, их голоса были тихими и благоговейными, но не испуганными. Эрик был слишком молод, чтобы понять, что это были выжившие, те, кто прожил достаточно долго, чтобы понять как благословения, так и гнев морского царя. Они уже давно отдали свои судьбы в его руки.

Он отправился в плавание на корабле в свой двадцать первый день рождения, потому что не было ничего, что он любил бы больше, чем запах моря. Он мечтал уплыть на запад, как можно дальше, и найти то волшебное, что сделает его жизнь полной. Он не знал, что именно ищет, но всегда чувствовал, что это лежит за горизонтом.

То, что он в итоге обнаружил, было гораздо фантастичнее того, о чем мог мечтать простой смертный.

В честь его совершеннолетия был устроен фейерверк, и над водой взлетели красивые ракеты. Он смотрел на яркие краски, окрашивающие небо, на отражение в воде — одно из самых великолепных зрелищ, которые он когда-либо видел. Он играл с Максом и старался не обращать внимания на назойливые напоминания Гримсби о том, что ему пора обзавестись женой.

Он не обращал внимания на своего верного слугу, уже давно привыкший к жалобам. Он подумает об этом завтра — сегодня он хотел лишь наслаждаться свободой океана.

А потом начался шторм.

Эрик знал, что с морскими бурями шутить нельзя. Ярость Тритона, как некоторые моряки называли плохую погоду, была непредсказуемой и могла потопить могучий корабль в считанные мгновения. Корабль принца был самым лучшим из всего флота, но, когда палуба прогибалась под его ногами, Эрик не мог не думать о том, как хрупки деревянные доски по сравнению с просторами моря.

Корабль внезапно дернулся, кренясь вправо, и ноги Эрика не удержались на скользкой палубе. Он вдруг устремил взгляд в небо, совсем потерял опору и на мгновение ощутил иллюзорный дар полета, падая в бурлящие воды.

От удара у него перехватило дыхание. Столкновение с водой было настолько сильным, что он забыл, в какой стороне находится поверхность, и, выбрав направление наугад, начал плыть. Эрик прекрасно плавал, будучи принцем морского народа, но ему больше помогла удача, чем сила, когда он прорвался на поверхность. Он задыхался, пытаясь сообразить, как спастись на такой глубине.

На его плечо легла рука, и он повернул голову, увидев красивую женщину, плывущую рядом с ним. Когда сверкнула молния, он заметил волосы цвета крови.

Как ни странно, она пела. Ее голос звучал в его голове, словно бесконечная музыка, предназначенная только для него. Слушая ее песню, он забыл о панике — мелодия была слишком прекрасна, чтобы устоять перед ней.

Она с улыбкой протянула руки и заключила его в свои объятия. Он видел только красоту ее глаз, а чувствовал лишь скользкую влагу ее чешуйчатой утешающей руки.

Он так и не понял, что тонет. Команда не нашла его тело, хотя один из моряков неоднократно рассказывал историю о том, что рядом с принцем была русалка.

Моряки поняли, что это значит. Люди же предпочли обманывать себя надеждой.

Прошел год, затем два. В стране произошла революция, поскольку Эрик не оставил после себя достойного наследника, и люди стали с тоской говорить о потерянном принце. Рассказывали, что он выжил, что ждет подходящего момента, чтобы вернуться и занять свой трон. Эти истории превратились в легенды и каким-то образом стали похожи на фантазии. Через сто лет люди поверили в историю о принце, влюбившемся в русалку.

Правда была куда менее чудесной. В конце концов, тело Эрика превратилось в пену, и не осталось ничего, кроме сказки о храбром принце, который осмелился полюбить русалку.

Она почти истекла кровью, прежде чем ее вернули во дворец.

Торговцу понадобилось меньше тридцати секунд, чтобы понять, кто она, но этих тридцати секунд оказалось слишком много — отсеченную за воровство руку было уже не прикрепить обратно.

Жасмин не сразу это осознала, потому что от боли потеряла сознание почти тут же после того, как ей отрубили конечность. В одно мгновение она была в порядке, а в следующее по ее телу прокатилась агония, так как мозг не смог обработать внезапно возникшую реальность. Она подняла руку, с недоверием глядя на кровоточащий обрубок, а затем рухнула на землю.

В течение последующих недель она иногда жалела, что ее вообще узнали, а не оставили на улице истекать кровью.

Она не узнала человека, который днем и ночью стоял у ее постели, потому что на его лице не было ни улыбки, ни признака того, что он не кто иной, как султан. Она не спросила, что случилось с купцом, который напал на нее. Хоть ее отец и был мягким, веселым человеком, он не потерпел бы никого, кто причинил бы ей боль.

Постепенно боль утихла, и Жасмин начала выздоравливать. В повседневных делах она научилась пользоваться только одной рукой, опираясь на культю, когда пыталась расчесать волосы. Она всегда гордилась своей способностью делать все самостоятельно, но уже через пару недель ей пришлось прибегнуть к помощи дворцовых слуг, чтобы ухаживать за собой. Для нее это была мучительная необходимость. Она так долго мечтала освободиться от оков своего положения, поэтому признание того, что она обладает привилегиями, стало для нее предательством, но это был единственный выход.

В ночь перед ее днем рождения, накануне которого отец назначил крайний срок, чтобы выбрать, за кого она выйдет замуж, она сидела на балконе и думала об убогой судьбе. Женихи больше не приходили. Искалеченная принцесса перестала считаться великой наградой, так как многие полагали, что султан намерен жениться еще раз, чтобы заменить свою испорченную наследницу.

Она зарылась лицом в густой мех Раджи. Тигр был единственным утешением, которое она могла найти, потому что лишь перед ним она осмеливалась плакать. Она не хотела напомнить отцу о том, что с ней сделали, не хотела показывать ему, что из-за собственной глупости она была обречена.

Глядя на ночное небо, Жасмин невольно поразилась иронии судьбы. Ее первая и последняя попытка обрести свободу фактически привела ее в тюрьму дворца. На секунду она задумалась о том, сколько душевной боли принесет, если просто шагнет с края балкона.

— Пст, — раздалось из темноты.

У нее чуть душа не ушла в пятки, а в груди бешено заколотилось сердце. Рядом с ней угрожающе зарычал Раджа, готовый в любой момент броситься на ее защиту. Жасмин закружилась на месте, пытаясь найти источник звука, а потом требовательно спросила:

— Кто там?

— Да так, никто, — ответил мягкий мужской голос, и через стену перелез симпатичный молодой человек в простой одежде.

— Что тебе нужно? — спросила Жасмин, удивляясь, почему же она не крикнула Разула и остальную дворцовую стражу. Каким-то образом этот незнакомец проник во дворец и взобрался на стены, не будучи пойманным, и Жасмин почувствовала, как в ней зашевелилось любопытство.

— Чтобы извиниться, — сказал незнакомец.

— За что? — грубо спросила Жасмин. В ее горле застряло чувство тревоги. С того дня все извинялись за то, что не смогли предвидеть катастрофу, и пытались взять на себя вину за ее действия. Этот юноша наверняка был одним из тех безумцев.

— Я был там, на рынке, — пробормотал он, — сидел на самом верху прилавка продавца дынь. Я должен был что-то сделать...

— Это не твоя вина, — сказала она. Она прокручивала в голове этот сценарий бесчисленное количество раз, рассуждая о том, как все могло бы быть иначе, но всегда приходила к одному и тому же неизбежному выводу. Она обрекла себя на гибель в тот момент, когда ей взбрело в голову в одиночку покинуть дворец. Она была слишком невинна, чтобы выжить без защиты, которую давал ей статус дочери султана.

— Я хочу загладить свою вину, — ответил он, достал из жилета масляную лампу и поставил ее ей на колени. — Потри лампу и загадай желание, принцесса, — сказал он.

Это было безумием, но она хотела подыграть этому очаровательному незнакомцу. Единственной рукой она провела пальцами по лампе, изображая живой интерес. Загадать желание было легко, ведь она так долго об этом думала.

— Лучше бы я никогда не ходила на рынок в тот день.

Небо загрохотало, и лампа вспыхнула, выбрасывая голубой дым и красные искры, которые не обжигали. Она в изумлении разинула рот, когда из лампы материализовался гигантский человек.

На синем лице мужчины появилось страдальческое выражение, и он объявил:

— Желание исполнено.

* * *

Султаншей Аграбы была жесткая женщина. Жесткая сердцем, жесткая волей, жесткая в любви.

Никто не осмеливался открыто говорить о ней, лишь воздавая ей хвалу. Она была строгой правительницей, склонной при малейшей провокации свободно использовать свою охрану. Единственное существо, которому было позволено приблизиться к ней достаточно близко, был ее тигр, и тигр разрывал на части любого, кто осмеливался подойти к ней на расстояние вытянутой руки.

В мире было не так много женщин-правителей, но султанша была полна решимости править самостоятельно. После того как ее муж Джафар убил ее отца, чтобы самому взойти на трон, она замкнулась в себе. Отец любил ее, а она стала орудием его уничтожения. Джафара она так и не простила.

К счастью, Джафар был достаточно глуп, чтобы спать в ее постели, не понимая, что она хранит нож под подушкой. Он был ее первой жертвой, но не последней. Было много людей, которые не хотели, чтобы ими управляла женщина, и султанше приходилось снова и снова доказывать, что она достаточно сильна, чтобы выжить.

Аграба была страной варваров, но это был ее дом.

Она всегда была доброй, но теперь уже нет.

Белоснежка не помнила, как оказалась в лесу. Лишь то, что охотник мачехи повел ее собирать цветы, а потом отложил их в сторону, чтобы она могла поговорить с заблудившейся птицей. В следующее мгновение она уже бродила в одиночестве, и ей было так холодно, как никогда прежде.

Все в лесу было искорежено и мрачно, затаившиеся тени превращались в ужасающих монстров. Она шла среди них, плотнее натягивая плащ на плечи в тщетной попытке согреться. Странно, но она не боялась. Она никогда не была особенно храброй, но ничто в этом лесу, казалось, не могло причинить ей вреда.

Она замерзла, и ей было одиноко. Время от времени она пыталась петь, чтобы утешить себя, но голос звучал странно для ее ушей — он был настолько высок, что мог бы разбить стекло.

В конце концов она наткнулась на домик, в котором жили семь странных человечков. Они молча уставились на ее, когда она появилась на пороге, прося впустить ее погреться у их огня. В обмен на гостеприимство она предложила убирать и готовить для них.

Они были добры и отступили в сторону. Один из них сердито надулся, говоря, что не хочет пускать чужака в свой дом, но остальные его переубедили.

В тот вечер она пела для них, без эмоций наблюдая, как один за другим они падают к ее ногам и превращаются в раболепных тварей. Она не боялась и не жалела об этом, потому что, по крайней мере, она больше не была одна.

Возможно, ей следовало остаться в домике с новыми друзьями, но она не могла заставить себя сидеть на месте. Они покинули дом и стали бродить по лесу, ища... что-то. Белоснежка уже не знала, зачем она что-то делает, но беспокойная ярость в ней не давала покоя.

Она не понимала, как можно все время быть такой злой. Она все блуждала и блуждала, гномы появлялись и исчезали через непонятные промежутки времени, которые она не могла предсказать.

Белоснежка помнила, как когда-то любила, но это чувство было очень далеким. Ее принц так и не пришел, и она не смогла самостоятельно найти обратный путь.

Время от времени она встречала в лесу путника и спрашивала дорогу. Некоторые давали ей ответ, но в конце концов большинство убегало, даже не успев услышать вопрос. Тех, кто оставался, она награждала песней и, может быть, даже танцем, потому что Белоснежка по-прежнему верила в то, что на доброту нужно отвечать тем же, даже если ее вариант доброты поначалу могут не принять.

Доброта убивала так же верно, как нож егеря.