Нечестивое пламя (гет)

Пускай сгорит дотла! Увы, огнем

своих и зависти, и похоти охвачен он;

Он нечестив; Пусть пламя их отступит,

И снизойдет с небес огонь твой, Господи,

чтобы, сгорев в нем, исцелился он. ⁽¹⁾

— Зачем же вы меня искушали? Я был тверд, как может быть тверд мужчина, пока не увидел снова этих глаз, этого рта... Клянусь, со времени Евы не было такого соблазнительного рта. — Он понизил голос, черные глаза жарко сверкнули. — Вы искусительница, Тэсс, вы чародейка из Вавилона... я не мог устоять, как только увидел вас снова.⁽²⁾

Коль испытывает Бог мою веру в этом горниле,

Мерзкий Ад, восторжествует моя вера над тобой.⁽³⁾

Тяжелый железный люк заскрежетал ржавыми петлями, открываясь, чтобы он мог спуститься в камеру, где держали заключенную. Клод Фролло поставил фонарь на верхнюю из полуразрушенных ступеней. Тусклый свет мерцал, и в этом жутковатом освещении казалось, будто гигантские тени скользят вниз по давящим с обеих сторон стенам.

Люк захлопнулся за спиной с гулким лязгом, но он не обратил на это внимания. Опираясь рукой о влажные, кое-где раскрошившиеся камни, его высокая худощавая фигура двигалась в этом тесном пространстве неторопливо и бесшумно, словно одетый в саван призрак. Тишину нарушал только звук падающих капель воды, многократно усиленный пустым пространством. Фролло приподнял свою рясу, и выражение брезгливости исказило суровые черты его лица, когда он спускался по плохо освещенным ступеням. Здесь было холодно, словно в склепе, а каменный пол камеры был грязным и мокрым.

Фролло достиг подножия лестницы, словно нырнув в мрачную загадочность тьмы. Если бы не тускло мерцающий фонарь, могло бы показаться, что сейчас глубокая ночь. Фролло вздрогнул. Это место было ужасным для любой обреченной души. Но она…

Некогда веселая и легконогая, танцовщица лежала на полу в своей изодранной одежде, неподвижная, словно жизнь оставила ее. Девушка раскинула руки в сторону, а копна ее черных волос почти сливалась по цвету с царящей в камере темнотой.

«Она мертва!» — Было его первой дикой мыслью.

Его скуластое лицо стало бледным, как у самой смерти. Собственные ледяные пальцы вцепились в его грудь и оцарапали кожу, оставляя на ней кровавые порезы. Теплая влага обагрила одежды. Мир погрузился во тьму.

Нет, возможно...

Нечеловеческим усилием архидьякон справился с волнением и прислушался. Звук медленного, глубокого дыхания раздавался в темноте камеры. Не умерла, но спит. Фролло снова вздохнул и приблизился к ней.

Она рыдала до тех пор, пока не заснула. Лицо её было наполовину прикрыто растрепанными волосами, а одежда перепачкана грязью. Шелковое, украшенное вышивкой платье девушки сильно пострадало от рук охранников и сырости. Лишь немного напрягая зрение, Фролло мог увидеть, как опухла ее лодыжка там, где грубое железо касалось нежной плоти. Он ощущал ужас, но сильнее него было осознание, что она совсем рядом. Невинная, беззащитная, не подозревающая о его присутствии...

Фролло резко вдохнул воздух, представляя вид ее пылающих огнем глаз. Его длинные тонкие пальцы судорожно сжимали Библию, которая хоть и была в его руках, но никогда еще не занимала его мысли так ничтожно мало, как сейчас. Те угли, что уже начали остывать в отсутствие цыганки, снова раскалились, а кровь закипела, будто становясь ртутью и превращая окаменелую плоть в жидкий огонь. Тело казалось Фролло не священным сосудом, а тюрьмой.

— La Esmeralda! — Имя сорвалось с губ Фролло мучительным стоном, в темноте комнаты оно прозвучало с гулкостью церковного органа.

В какое алхимическое зелье она превратила его кровь? Что за безумный эликсир теперь наполнял его вены? Дикая, пьянящая, крепкая смесь, овладевшая его разумом и воспламенившая чувства.

Во рту у Фролло пересохло. Его терзали воспоминания о ней, танцующей на парижских улицах с языческой самозабвенностью; свободной, как фурия. Тело этой девушки было воплощением чувственности, магии и безумия; движения ее казались столь же легкими, как ветер, и столь стремительными, как разгорающееся пламя. Какое колдовство в горящем взгляде! Его разум был опален ею, в одно мгновение Фролло был покорён.

Сердце его, прежде благословенное светом божественной благости, теперь трепетало и горело дьявольской жаждой. Фролло никогда не волновали женщины, он презирал их за те низменные чувства, что возбуждали они в слабых мужчинах. Ранее была только одна женщина, перед которой он преклонялся — Пресвятая Дева, которую Фролло обожал с целомудренной, благоговейной страстью.

Но теперь!

Фролло принялся ходить вокруг распростертого на полу тела, всецело погрузившись в раздумья.

Даже смотреть на эту цыганку означало впустить в себя скверну, гнусно очернить собственную душу. Не могло быть сомнений, что она послана Лукавым, чтобы мучить его, ибо такая земная красота дается только, чтобы либо возвысить человека к небесам, либо низвергнуть его в адские глубины. Нечестивое создание, порождение Искусителя, демоническое существо с дьявольскими рогами.

Но ничего уже не изменить. Ему больше никогда не забыть ни вида ее лица, ни звука ее голоса. Ночами она танцевала в его снах, словно лесной пожар, при свете дня походила на тот образ, к которому можно возносить молитвы.

Если бы только возможно было вернуться в те дни, когда Фролло был в ладу с собой, когда его сердцем правила справедливость, а душой — убежденность! Увы, его высокие и чистые идеалы теперь обратились в пепел. Как бы смеялся над ним его погрязший в праздности и распутстве брат, поняв, как низко пал Фролло!

Он провел рукой по своим редеющим волосам. Было ли это его наказанием? Карой? Ценой, которую он должен заплатить за то, что его так увлекло темное искусство алхимии?

Если бы это было так, он бы, не задумываясь, разгромил свою фаустовскую лабораторию, уничтожил алхимические ингредиенты, сломал инструменты, достойные магов. Какое ему сейчас до всего этого дело? Ненасытная жажда знаний угасла в нем без следа, уступив место желанию более сильному — плотскому вожделению к женщине.

Это была не его вина.

Фролло не мог в чем-то себя упрекнуть. Он пришел сюда с самыми чистыми и благородными намерениями. Разве не была этому свидетельством его Библия в золоченом переплете, которую он благоговейно сжимал в руках?

Долгом Фролло было спасти это жалкое создание, заблудившееся и падшее. Несомненно, сама судьба привела ее к нему в критический момент. Затем Фролло и создан, чтобы, являясь образцом праведности, быть для грешников гласом Божьим. Нести им свет истины, как было задумано свыше. Он спасет цыганку у самого края бездны, пока еще не слишком поздно. Она еще может ступить во врата рая. Если, конечно, сумеет отречься от своей греховной сути, сумеет покинуть городские улицы, на которых царят порок и разврат, порождением которых она являлась. Если она сумеет довериться — только тогда она спасет свою грешную душу. Если смирится и попросит об этом, Фролло укажет ей путь к спасению. И неизвестно, какими дарами она отблагодарит его тогда...

Цыганка не сможет отказать ему. Никто не мог бы быть таким же милосердным и сострадательным, никто настолько же не преисполнен жалости к чужим мучениям...

Боже правый, если бы она сжалилась над ним, Фролло бы стал её верным рабом! Обожал, почитал, словно язычник идола; преклонялся перед ее блестящими черными волосами, чарующими глазами, совершенством медной кожи. «Не сотвори себе кумира»⁽⁴⁾. — Мысль мелькнула и тут же исчезла. Цыганка не могла отвергнуть такую любовь, конечно, она должна была пасть к ногам Фролло, признать его милосердие...

Нет.

Это он должен пасть к ее ногам.

Выбор за ней. Фролло мог стать ее спасителем или палачом. Он предпочел бы спасти цыганку, но не побоится и казнить, если потребуется.

Жуткий холод сковал его сердце от одной только мысли о пламени, жадно пожирающем ее тело. Не адском, а земном, обращающем ее в пепел и кости; о пламени, после угасания которого, от ее красоты останутся лишь воспоминания...

Действительно ли Фролло на это способен? Даже единственный мучительный крик цыганки в Зале правосудия был для него невыносим. Его грудь еще болела от царапин, которые он нанес сам себе. Из-за чародейки…

Но какой чародейки!

Фролло продолжал с вожделением рассматривать спящую девушку. Она задрожала, будто даже в своем крепком сне как-то могла чувствовать, насколько внимательно его взгляд рассматривает ее.

Слезинки еще не высохли на ее густых ресницах и щеках, гладких, будто чеканное золото. Как прекрасно было ее лицо в обрамлении густых черных волос, темных, как сама ночь, только свет от фонаря вплетал в них медные нити. Одна стройная ножка виднелась целиком, благодаря почти не прикрывающей ее ткани. Несмотря на то, что ее платье было изодрано, тонкая материя все еще прикрывала ее, оставляя обнаженными плечи. Девственная невинность и порочная страсть невозможным образом сочетались в этой изысканной обертке.

Архидьякон упал на колени перед этим образцом греховного совершенства. Холодный каменный пол, казалось, обжигал его до костей, даже сквозь складки одеяния. Под полуприкрытыми веками его глаза в отсветах фонаря походили на два тлеющих уголька.

Почему же человек должен быть земным созданием? Почему душа обречена быть заключенной в теле? Как жестоко, что он заперт в этой мучительной тюрьме собственной плоти, одолеваемой страстью, вынужденной сгорать в одиночестве. Способный лишь мучиться неправедными, но такими сладостными грезами…

Боже, если бы только возможно было коснуться этой гладкой кожи, загоревшей от жара солнца чуждых земель, которые она посещала в своих странствиях…

И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее. ⁽⁵⁾

Лишь любуясь прелестями девушки, Фролло чувствовал себя так, словно он попал в рай при жизни. А если он прикоснется к ней… Помилуй, Господи!

Он не станет. Не сделает этого.

Этому не бывать, Фролло не позволит себе такого. Судьба может пытаться сломить его, но его воля крепка. Он сжал свои холодные пальцы в кулаки.

Среди тьмы и пламени перед Фролло разверзлась бездна. Никогда еще он не был так близок, чтобы поддаться охватившему его сладострастию...

Разум колебался, взор Фролло терзали видения грядущего. Он распростер руки, словно готовясь бороться с демонами, которые собирались утащить его к краю бездны. Это был час его испытания. Почему же Пресвятая Дева отвернулась от него в столь отчаянный момент? Он прикрыл глаза, но образ цыганки все еще оставался перед его взором — обжигающий своей страстью, сводящий с ума… Ни одна пытка не могла быть хуже этой.

Разве способен человек устоять перед таким искушением? Даже Фролло, который всегда был решителен и тверд, противостоя легионам демонов, оказался сломлен этой девушкой. Вся его праведность была бессильна против гибкого тела, нежных слов, чарующего аромата… Должно быть, сам Лукавый послал к нему это существо, демона, заключенного облаченного в человеческую плоть.

И все же Фролло мечтал о цыганке.

Бесполезно было пытаться погасить пламя, пожиравшее его изнутри все сильнее. Фролло, к собственному ужасу, осознал, что человек — существо не духовное, а пламенное. Адские клейма будто горели внутри него, заставляя содрогаться тело, касаясь жизненно важных органов...

Но она!

Она смогла бы усмирить пламя, бушующее внутри него… или разожгла бы его еще сильнее. И они горели бы вместе вечно. Безумная надежда — дитя охватившего его отчаяния — появилась у него. Могла ли смерть цыганки избавить его от этого… недуга? Могли ли пасть ее чары со смертью ее земного тела, или тогда лихорадка лишь усилится, а пламя станет более буйным, опалит его своим смертельным жаром, поглотит окончательно? Разве лишенные этого желанного жара суровые церковные обряды могли успокоить его метущуюся душу? На это способно одно лишь чувство долга, который ему должно исполнять со всей твердостью. Но какими холодными могут показаться камни церковного пола человеку, познавшему пламя томительной страсти! Выносить это было участью хуже смерти. Он уже почти был готов последовать за ней в бездну.

Фролло задрожал. Тень накрыла его суровое, бледное лицо, сделав его совсем мрачным. «Miserere mei, Deus!» ⁽⁶⁾ Он молился, в немом отчаянии почти ударяясь головой о пол, совершая поклоны. До каких кощунственных мыслей она его довела!

Но разве не тем возвышеннее момент прощения, чем серьезнее прегрешение? За мелкие грехи невозможно добиться того очищения, которого добьется его душа, когда Фролло раскается в порочности осквернения женской плотью. Одно прегрешение ради всепрощения. Очищение Святым огнем. Он признался себе в этом и упивался своим грехопадением. «Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa…» ⁽⁷⁾

Но так ли уж он виноват на самом деле? Разве это не она лежит перед ним в этой бесстыдной позе, словно развратная блудница? Стоит только взглянуть на ее фигуру, распростертую на каменном полу, в этих лохмотьях, жалкой попытке изобразить скромность... Будь она скромна на самом деле, цыганка прикрыла бы свою греховную плоть и забилась бы в самый темный угол, чтобы укрыться от людских взглядов. Но вместо этого ехидная чародейка обратила свое бесстыдство против него, чтобы Фролло ощутил себя достойным порицания. Как хитер Лукавый, как искусен в своем коварстве!

Нет. Ни эти низменные уловки, ни самые дразнящие ее позы не способны поколебать его убеждения. Фролло выше этого. Краткий миг слабости, не более того. Он докажет себе, что не поддастся искушению. Его переполняла решимость. Фролло возложит руки на это теплое, красивое тело, но ничего не ощутит. Таким образом, казалось бы, поддавшись искушению, он одержит над ним верх.

Фролло отбросил капюшон, чувствуя сильную усталость. На его лице не дрожал ни один мускул, и живыми были лишь горящие глаза.

Она создана для него. Эта Ева, сводящая с ума искусительница. Коварная Далила… ⁽⁸⁾

Он боролся, прилагая все силы...

Свет фонаря угасал, фитиль почти догорел. Надвигающая тьма должна была уберечь его от глупости. Тенью Фролло навис над цыганкой, протягивая к ней свои руки — бледные, словно принадлежавшие мертвецу. Удивительно, как цыганка не обратилась в пепел под его горящим взглядом…

Фролло проиграл свою битву, как некогда Адам, тоже совершивший свое грехопадение из-за женщины. Как был погублен Самсон. Сам рок вел Фролло к этому моменту. Это слово не зря было высечено не только на стене собора, но и на несуществующих бесконечных стенах, в которых заключен его разум.

АNAГКН... ⁽⁹⁾ АNAГКН… АNAГКН...

Рок… рок… рок...

И архидьякон возложил свои незапятнанные руки на спящую девушку.

От этого судьбоносного, скоротечного прикосновения все его существо содрогнулось. Угли обожгли его насквозь. Какая сладостная агония! Какое мучительное блаженство!

Манящая мягкость ее золотистой кожи почти ввела его в исступление. Пальцы, которые прежде касались только сухих страниц научных трактатов, теперь жадно изучали контуры тела спящей девушки. Ее кожа, холодная, словно лед, будто тут же теплела под его ладонями. Фролло ощутил, как пульс трепещет в ее горле, будто она была испуганной птицей. Но она сама стала причиной этого. Живое воплощение красоты, возлежащее перед ним. Волнующие формы девушки едва прикрывал изодранный шелк, облегающий ноги, оплетая тонкую талию почти прозрачной тканью. Тело было гибким и пластичным, будто принадлежало змее. Ах, эти изгибы, манящие женские прелести! Такие открытые под полупрозрачной атласной тканью… Такие запретные.

Это был смертный грех, и совершил его он. Но Фролло готов был расплатиться за этот грех тысячи раз. Ведь это бы означало, что он снова сможет коснуться медной кожи, увидеть, как открываются эти чарующие глаза, сверкающие своей темнотой...

Прикосновения Фролло, осторожные вначале, становились более смелыми с каждым мгновением. Ее лоб казался ему горячими, словно она пылала жаром… Но, возможно, причиной этого была его собственная разгоряченная кровь, закипавшая в нем, ошеломленном мистикой чувственной женской красоты, представшей перед ним.

Фролло коснулся щеки девушки, провел пальцами по шее. Вздрогнул от одной мысли о том, что он мог бы прижаться к ее шее губами. Ее плечи украшала накидка из тончайшей ткани, усыпанной звездами, которую он нетерпеливо отодвинул в сторону. Взглядом прошелся от ключиц к впадинке на шее — цыганка была такой беззащитной под его взглядом... Фролло наклонился к ее шее, вдыхая необычный манящий аромат. Пьянящую смесь духов и специй. Запах чародейства.

Его увлекала тьма ее эбонитовых локонов, выбивающиеся пряди густых волос цыганки будто блестели золотом в слабом свете фонаря. Настоящая темная магия. Он застонал от одной мысли о том, как ему хочется зарыться лицом в ее волосы. Тридцать шесть лет жизни поцелуи для Фролло были лишь знаком веры или почтения. И в тот момент, когда он поддался внезапному порыву, цыганка вздохнула и повернула голову. Ее маленькие ручки бессознательно вцепились в лохмотья, которые едва прикрывали ее, словно пытаясь сохранить остатки невинности… Фролло хотелось знать, что ей снилось. Его ли лицо она видела за прикрытыми веками, как он видел ее в своих снах?

Затем ее губы дрогнули, с тревогой произнеся короткое имя...

— Феб…

Архидьякон замер.

Он стиснул зубы, выражение лица его стало почти безумным, глаза сверкнули пламенем. Его затрясло от ярости.

Для Фролло стало смертельным ударом узнать о ее фиктивном браке с поэтом Гренгуаром, но теперь! Опять этот вояка! Фролло с отвращением вспомнил ночную сцену, тайным свидетелем которой он стал. Невинная девушка, наслаждающаяся пылкими ласками этого золотоволосого капитана. Так один грех повлек за собой другой. Похоть породила алчность, алчность породила зависть, за завистью по пятам следовал гнев. И демон гордыни уже нашептывал Фролло, что этот золотоволосый похотливый глупец не достоин ее привязанности. Он содрогался от одной мысли об этом. Безумие овладело им, когда он вспомнил свой кинжал, проливший кровь капитана…

Это уже не важно. Он не сомневался, что Феб мертв. И все же капитан успел украсть у влюбленной девушки поцелуи, которые должны были предназначаться Фролло. Феб касался ее юного тела, Эсмеральде приходилось стонать от его грубых прикосновений, а Фролло мог только наблюдать за ними, мучаясь ревностью...

Гнев, темный, как грозовые тучи, завладел архидьяконом. Все его мысли занимал тот поцелуй, который он сорвал с едва приоткрытых губ цыганки, когда она проваливалась в обморок, обагренная кровью своего глупого любовника. Словно молния поразила его, когда Фролло коснулся своими губами ее губ — тех, которые пленили его гипнотической серенадой, которую она пела, исступленно танцуя…

Ему хотелось снова вкусить этой запретной магии, даже если после этого он будет проклят навеки...

Фролло стоял перед ней на коленях, склонившись перед спящей девушкой. Цыганка лежала совершенно неподвижно, будто жертва на алтаре. Словно не возражала.

Его пальцы зарылись в ее черные волосы, путаясь в них — так и он сам запутался в собственных грехах, собственном безумии… Фролло прикусил ее ухо, дыхание его было тяжелым. Удивительно — но она не проснулась и после этого...

Наконец он добрался до ее сладкого, податливого рта. Фролло словно обожгло, поцелуй запустил дьявольскую алхимическую реакцию, соединяя пламя на его губах и проклятие на его душе…

Одного раза была недостаточно. Он должен обладать ею вечно!

Эти глаза, которые беспокойно блуждали под прикрытыми веками. Гладкий лоб, к которому влажными завитками прилипли темные пряди волос. Щеки, на которых все еще блестели неосознанно пролитые слезы… Все это должно было принадлежать ему. Его губы осыпали кожу цыганки быстрыми лихорадочными поцелуями, отзывавшимися в нем новыми всполохами пламени…

Девушка дрогнула в темноте, но обезумевший от охватившей его страсти архидьякон этого не заметил. Он мог слышать только звук собственного хриплого дыхания. Дрожа, Фролло осторожно потянул за невесомый шелк ее платья, обнажая еще больше кожи для услады своих глаз: изящные плечи, трогательные ключицы. Словно околдованный, он внимательно наблюдал, как плавно вздымается и опадает ее грудь под его осторожными прикосновениями. Господи!

Он должен и будет обладать ею…

Жар бушевал внутри него, будто в печи. Страсть настолько сильная, самозабвенная, всепоглощающая не могла просто так оставить его. Он будет владеть ею! Если цыганка сама не придет к нему на порог рая, он последует за ней в ад. Так или иначе, но она будет принадлежать Фролло. Если она сама не привяжется к нему, он завладеет ею где угодно — среди пламени и тьмы, среди ярости и отчаяния...

Фролло схватил ее, заключая спящую девушку в объятия. Ее длинные темные волосы в своем великолепном хаосе рассыпались по его плечам, у Фролло свело дыхание от охватившего его неистового желания… Но он тут же понял, что слишком осмелел в своих ласках, потому что девушка просыпалась, ее дыхание становилось все более неровным и сбивчивым...

Архидьякон тут же отпустил ее, словно обжегшийся раскаленным железом. Сознание, возвращающееся в ранее безответное тело, поразило его, словно предзнаменование, неминуемая кара… Отступая в тесноте камеры к тускнеющему свету фонаря, Фролло наблюдал, как медленно открываются ее глаза. Быстрым движением он накинул капюшон, чтобы складки скрыли лицо и его пылающий взгляд.

Проснувшись и обнаружив вокруг себя лишь тьму, цыганка вздохнула. Может, несколько часов крепкого сна, позволившего забыть о случившихся с ней ужасах, подарили ей благословенное чувство успокоения. Медленно, ошеломленно, она села на полу и огляделась. Фролло не мог отвести от нее взгляд. Его каменно неподвижные губы не издали ни звука, и цыганка не могла услышать то, что он хотел сказать...

«Я не могу проповедовать, я не могу даже спасти тебя! Стань моей и положи конец этому безумию. Одна лишь капля сострадания для моего пылающего сердца — вот все, о чем я прошу. Боже мой, как я люблю тебя! До отчаяния, до проклятия...»

Девушка подняла голову, и ее растерянный взгляд встретился с глубоким, угрюмым, пылающим взглядом архидьякона.

— Кто вы? — спросила она.

1) Джон Донн, «Священный сонет V»

Вернуться к тексту

2) Томас Харди, «Тэсс из рода д'Эрбервиллей», перевод А.Кривцова.

Вернуться к тексту

3) Кристофер Марло, «Доктор Фауст», сцена XIII

Вернуться к тексту

4) Одна из христианских заповедей.

Вернуться к тексту

5) Библия, Книга Иова.

Вернуться к тексту

6) «Помилуй мя, Господи!» — лат.

Вернуться к тексту

7) «Моя вина, моя вина, моя величайшая вина...» — лат. Формула покаяния и исповеди в религиозном обряде католиков с XI века.

Вернуться к тексту

8) В Ветхом Завете — женщина, предавшая назорея Самсона. Вызвав своей красотой его беззаветную любовь и преданность, и выдав секрет богатырской силы Самсона, Далила предала его злейшим врагам — филистимлянам.

Вернуться к тексту

9) Слово, которое было начертано на стене Собора Парижской Богоматери, в переводе с греческого означает «рок» или «судьба»

Вернуться к тексту