Падшая звезда (джен)

…- Важно понимать, что миф — это не «художественная литература», не «сказка» и тем более не «вымысел». Для человека мифологического сознания он — такая же реальность, как погода, соседи или кусок хлеба.

Последняя пара в аудитории на последнем этаже старого корпуса одного из столичных университетов тянулась вяло. За окном сгущался неверный мартовский вечер, про который никогда не знаешь, чем порадует — заморозками, снегом, дождём или тёплой весенней погодой.

Студенты прилежно ковырялись ручками в конспектах, фиксируя — кошмарным почерком с обилием сокращений — что, дескать, «миф = реальность». Через два месяца, к дате зачёта фраза станет совершенно непонятной, но пока им казалось, что её вполне достаточно. Где-то в двух шагах отсюда перемигивался огнями ГУМ, красовалась Красная площадь, кипела вечерняя жизнь. Но старый корпус был тих и пуст. Так пуст, что невольно думалось о почти погашенном освещении на этажах, об охране, которая ушла ещё полчаса назад, о гулких коридорах, где вот-вот появятся призраки каких-нибудь академиков с портретов.

В это верилось куда больше, чем в русалок или птицу Алконост, о которых вещала лектор — экстравагантная старушенция в павлопосадском платке, наброшенном на тощие плечи. На её бледных до синюшности запястьях болтались и гремели браслеты, а волосы были выкрашены в ярко-рыжий цвет и кокетливо заколоты каким-то подобием японских шпилек.

Она сделала эффектную паузу — и в тишине вдруг отчётливо стал слышен приглушённый шёпот с заднего ряда:

«Поверить не могу, что…»

— Так во что вы не можете поверить, Антон? — с ледяной ласковостью поинтересовалась она.

Тот моментально вскинулся, старательно придавая своим мечтательным тёмным глазам честное и полное познавательного рвения выражение:

— В то, что это до сих пор актуально, — бодро отрапортовал он. — Вы говорили, что «мифы никогда не умирают»…

Остальные студенты могли бы побиться об заклад, что это единственная фраза из прошлой лекции, которую он запомнил. Но они прекрасно знали и то, что Антон способен говорить часами, громоздить друг на друга обтекаемые, ничего не значащие слова и выворачиваться до последнего. Поэтому только вздохнули и приготовились терпеть. Каждый задумался о своём: кто-то о зачёте, кто-то — о буфете (в этот поздний час непоправимо закрытом).

— И? — лаконично и недружелюбно удивилась госпожа лектор, сложив руки на груди.

— И… — вдохновение чуть не оставило Антона, но в последний момент он поймал мысль: — Не кажется ли вам, что это мнение устарело? Хорошо: древний человек верил в богов, духов, нечисть, нежить и прочее… Но сейчас-то это не так! Прогресс науки и рационального мышления…

Преподаватель прервала его упреждающим жестом руки — и он послушно замолк.

— Мой научный руководитель, — на её губах вдруг появилась какая-то блуждающая, почти смущённая улыбка, — любил говорить о людях «в общем, напоминают прежних». Не имеет значения, ездим мы на бричке или на машине, разжигаем костёр или электроплиту. Не имеет значения, что там сказал Декарт или Спиноза… — она оперлась о кафедру и задумчиво посмотрела в зал. — Поверьте: в каждом из вас, — она наставила длинный костлявый палец на аудиторию и провела им поверх голов, — по-прежнему живёт маленький первобытный человечек, который дрожал от холода в пещере, кутался в шкуры, сидя у костра, и боялся ночи, потому что в ночи бродят хищники.

Она виртуозно владела голосом, по временам придавая ему почти колдовскую убедительность и силу. И снова в голове крутились образы пустых тёмных коридоров, и снова казалось, что здание оторвалось от земли и плывёт в чёрной беззвёздной пустоте. Что вокруг нет ни города, ни света, ни людей. Только… Как она сказала? «Хищники». В глазах преподавательницы плясали недобрые и какие-то предвкушающие огоньки, словно сегодня уже день экзамена, и она смотрит на двоечников, приготовленных к отчислению.

— И что, это значит, что мы верим в духов? — неожиданно подала голос Диана, белобрысая отличница, сидевшая за первой партой, а потому всегда выпадавшая из зоны внимания преподавателей, хотя стремилась к обратному. — В то, что старый рыбак, сосед по даче — водяной, бухгалтер на работе — вампир, а уборщица тётя Маня — кикимора?

Её строгий, «бабушкин» костюм и аккуратный пучок на затылке спорили с детскими чертами лица, смешными белёсыми ресницами и округлым лбом. Голос у неё тоже был звонкий и детский, поэтому, когда она говорила, сложно было отделаться от мысли, что это трёхлетняя девочка нарядилась в чужую одежду и теперь «играет во взрослую». Ей было жаль поддерживать такого баламута, как Антон, но она тоже не понимала, как можно всерьёз считать, будто мифы и поверья живут среди людей, да ещё строить на этом курс лекций… Другое дело — суеверия. Или психоанализ.

Зал рассмеялся. И преподавательница — вместе со всеми. А дальше вдруг стала серьёзной:

— Диана, душечка, вот от вас никак не ожидала. Что я говорила две лекции назад? Мифы — не вопрос «веры».

Она произнесла это слово, как название болезни или страшное ругательство. Студенты предполагали, что старушенция — скрытая марксистка. «Причём Ленина она видела живым», — обязательно прибавлял кто-нибудь, а остальные покатывались со смеху.

— Это часть реальности, которая просто есть, — продолжала она, — Как… как где-то есть Париж или Катманду. Возможно, вы там никогда не были. Возможно, вы не думаете о них каждый день. Но вам нет нужды «верить» в них. Вера начинается там, где человек цепляется за рациональность. Науку. Предсказуемость. Логику.

С каждым словом она останавливалась взглядом на ком-то из студентов: тех, кто имели неосторожность привести хотя бы один из этих аргументов. Антону досталось за всех. А она продолжала, презрительно кривя губы:

— Но это просто попытка отрицать хаос жизни, которая не только случайна, но и внезапна. Как человек считает, что именно его никогда не собьёт машина, не предаст лучший друг, не похитят бандиты… Ровно так же он предпочитает верить, что его пути никогда не пересекутся с путями мифологических созданий. Он готов отрицать чудеса, только чтобы не столкнуться лицом к лицу с хаосом… — она замолчала и снова обвела их тяжёлым взглядом поверх голов, прежде чем соизволила улыбнуться: — Но вселенная — арена хаоса, а значит — чудес. Да и зачем вообще нужна вселенная, в которой нет чуда?

Повисло молчание. «Я бы без таких чудес спокойно обошёлся», — подумал Антон. Он не знал, но то был момент, когда с ним готов был согласиться каждый в аудитории. Ну, почти каждый. Потому что Диане — ах, кто знает, что творится в головах этих тихих, правильных девочек? — вдруг нестерпимо захотелось, чтобы мифические создания, волшебство и магия существовали на самом деле.

— А знаете что? — лектор хлопнула в ладоши, да так, что браслеты зазвенели как тамбурин. — Я расскажу вам историю. Она, правда, произошла не сейчас, а лет эдак… девяносто назад. Но это история о волшебном существе. Только чур — вы мне будете помогать и подсказывать. Заодно и выясним, насколько хорошо вы помните предыдущие лекции!

Студенты зашевелились, кто-то даже заулыбался. История — это хорошо. Это даже почти интересно.

— А она будет о любви? — подала реплику какая-то из девушек.

— Все истории — о любви, дорогуша. Да только не все её себе одинаково представляют.

— А будет наша история о… — лектор сделала паузу. — Летавице. Кто помнит, кто это?

— То же, что «огненный змей».

— То же, что вила.

— Полуденница.

— Служанка ведьм.

Она даже демонстративно прикрыла уши:

— Все вы говорите правильно, и все — неверно. Но ладно… Это я спрошу у вас на зачёте. Пока для нас важно то, что летавица — «падающая звезда», метеор. И как она попадает на землю?

— Когда её зовут.

— Верно. Когда кто-то сильно тоскует по любви и ласке, летавица чует это. Потому и говорят, что на падающую звезду можно загадать желание — и оно исполнится. Вопрос только в цене…

* * *

Она любила полёт. Быстрый, стремительный полёт над травой, над реками, над спящими сёлами. Где сядет — там люди начнут маяться странными болячками. То бледностью, то слабостью, а то такой сон сморит, что нет сил сопротивляться. Она была звездой цвета крови, и кровь была её любимой пищей, а красный — любимым цветом.

Стоило парню слишком замечтаться о любви, сидя у печи или у ночного пастушьего костра, как она была тут как тут. Сложит свои крылья из ночной тени, скроют они её, а как откроют снова — она уже другая. Ровно такая, о какой мечтается. Красивая — глаз не отвести. Заморочит, заворожит, запутает. В косе — красная лента.

Тот незадачливый пастух или молодой пахарь всё в мире позабудет: и поля, и живность, и семью свою, и себя самого. Только о ней думает, только ей живёт. А она живёт им, живёт, пока до конца не выживет.

Так и порхала она по земле год за годом, век за веком. А после пришла война. Большая и странная. С пламенем и дымом, да не таким, из которого она рождена. Не до того стало парням. Женщинам в сёлах — другое дело. Да только летавица — женский дух, самый женский из всех, и менять свою природу не приучена. Заснула она, истаяла росой на траве — да и вернулась снова на небо. Прошли года. Костров и печей стало меньше, люди подались в города, а что там за огонь? Примус, а то и вовсе керогаз…

* * *

— А чем примус так уж особенно отличается от костра? — недоумённо спросил один из студентов, бывавший на лекциях так редко, что его имя даже не все помнили.

Лектор бойким коршуном развернулась к нему и наставила острый палец:

— Вот к следующей лекции нам и расскажете. Говорят, интернет — удивительная вещь: там есть даже схема примуса. Так что выясните и чем они отличаются, и почему летавцы и летавицы предпочитают открытое пламя… Открытое пламя, но не только, — она повысила голос: — Ну-ка, кто мне скажет, каким принципом руководствуется нежить и нечисть, выбирая себе атрибут?

— Принципом сходства! — сходу выпалила Диана. — Метеор искрит, поэтому летавцу не подходит ровное пламя, необходимы искры. Но… что вы имели в виду, когда сказали «не только»?

— Дело в том, что летавица — ещё и звезда…

* * *

Они сияли, как же они сияли! Золотом и самоцветами, гранями и искрами… Она приземлилась на Красной площади и сразу же затерялась в толпе. Прислушалась к мыслям, к мечтам, к страхам людей вокруг… и едва не расплакалась. Впрочем, нечисть плакать не умеет: только злится. Это знает любой.

Она и разозлилась. Кто-то был при семье, кто-то — в «свободных отношениях», кому-то и вовсе было не до того. Но никто не мечтал: о недоступном и губительном, о родном и тёплом. Все или искали, или брали, или не хотели. Что уж тут мечтать, если каждый — кузнец своего счастья?

Но всё-таки… всё-таки… Тонкий-тонкий лучик, похожий на еле уловимый запах, достиг её ощущений. Недалеко отсюда жил архитектор. Молодой, но уже известный. И он мечтал… нет, не о любви — просто о красивой и ухоженной жене, которую можно представить знакомым, чтобы никто больше не спрашивал, что же он это вечно один.

И она откликнулась на зов. Поспешила, конечно. То ли она сноровку утратила, то ли архитектор хитрее оказался, да только он заметил, как она крылья складывает, чтобы в другую личину перекинуться.

Ему не полагалось верить в духов. Совсем не полагалось. Но он не был бы инженером, если бы не верил собственным глазам.

* * *

— Вот и отличие настоящих рациональных людей, — заметила преподаватель. — Они не самообманываются ради спасения своих иллюзий. Кто мне напомнит, как сделать летавицу из напасти «хорошей женой» и привязать к себе навсегда?

— Спрятать её тень.

— Обувь.

— Крылья.

— Верно, традиции отличаются, — продолжила она, так никого и не похвалив за правильный ответ. — Общее место заключается в том, что необходимо спрятать нечто, делающее летавицу летавицей. Знак её иного происхождения. То же правило работает и в скандинавской мифологии — с валькириями, и в экскимосской — с женщинами-оборотнями. Может, раз уж вы такие бодрые сегодня и даже готовы отвечать, — хмыкнула она, — вы мне ещё и расскажете, какие последствия для летавицы это несёт?

— Она становится обычной, — как-то грустно постановила Анна, черноволосая молчаливая девушка, прекрасно сдававшая письменные работы, но обычно совершенно неспособная отвечать устно. — Утрачивает всю свою магию, злится, печалится, стареет, но уйти от того, кто её пленил, не может. Как раньше она сводила с ума других, так теперь сходит с ума сама.

— Думаю, Анна, вы можете претендовать на зачёт «автоматом»…

* * *

И она злилась. И печалилась. И не находила себе места. Земля тяжкими гирями висела на её лодыжках. Не было больше ни лёгкости, ни страсти.

Она больше не могла меняться. Да и кровь пить не могла. Её — дух воздуха, дух огня — заперли, как в клетку, в тело обычной мещаночки, с завитыми, коротко остриженными волосами, с выщипанными бровями, с первыми морщинками!

И это её убивало. Медленно. Ведь бессмертные существа не гибнут, а только чахнут…

Но вот однажды весной она гуляла там, где впервые спустилась на землю, и вдруг увидела, что вместо прежних звёзд сияют новые. Её любимого цвета. Пламени и страсти.

«Это хороший знак, — подумала она. — Я верю: что-то произойдёт! Ах, как я верю…»

Сначала был сон. По улице древнего города, иссушенного солнцем, — майским, но уже не по-весеннему злым, — шла девушка. Её танцующая походка приковывала внимание каждого мужчины и парня в округе. И даже каждый мальчик чуть старше шести лет на несколько мгновений бросал все свои игры и застывал — потерянный и зачарованный, будто его звало нечто такое, чему он ещё не знал названия.

Девушка шла всё дальше и дальше. Сон был наполнен ревностью, и отчаянием, и… тем самым одиночеством и тоской по любви, которые летавица так долго не могла ни в ком отыскать!

Она проснулась у догоравшего камина и прошептала сквозь зубы, ударив от злости кулаком по колену:

— Ах, ну почему он не встретился мне раньше!

Прищурившись, смотрела летавица в уголья, а те рассказывали ей историю: о маленькой комнатке с камином — таким же, но поменьше, о писателе, который был так одинок, что и сам не осознавал своей заброшенности, и только персонаж его романа был готов отдать за любовь всё — и честь, и достоинство, и жизнь. Тот писатель тоже задремал у камина, и огонь стал мостом, соединившим два сновидения.

Лететь бы к нему прямо сейчас. Ощутить себя желанной. Ощутить себя живой. Проверить свои чары… Грустно посмотрела летавица себе за спину, где раньше чёрным плащом вздымались крылья тени. И вдруг тряхнула головой, будто норовистая лошадь:

«Всё равно его достану».

Она принялась глядеть в камин и тихо шептать:

— Услышь меня, приди ко мне. Прийди. Туда, где звёзды.

Ничего другого ей в голову не пришло, а до площади было недалеко. И вскоре она уже шла по Тверской. Не спеша. Лёгкой танцующей походкой.

И когда кто-то за её спиной пошёл шаг в шаг и след в след, она еле заметно усмехнулась.

* * *

Всё было так, как ей мечталось. Впервые со своего второго падения с небес она ощущала себя желанной, важной, незаменимой. Её возлюбленный жил только встречами с ней. И лишь одного не понимал — как же она не уходит от мужа?

Приходилось выворачиваться и плести какую-то чепуху.

Порой ей казалось, что она вот-вот вырвется из-под власти того, кто похитил её крылья. Стоит только ещё чуть-чуть сильнее привязать к себе своего возлюбленного. Получить от него ещё немного силы…

А порой её охватывала усталость. И странное желание: жить, как живут люди. Нечисти душа не положена, но здесь и человек в душу тоже не верил. Летавица даже стала делиться с любовником своими секретами, едва не выдавая себя. Однажды сказала:

— Если станет тебе одиноко или захочешь, чтобы я пришла, — просто прошепчи моё имя огню. И я скоро появлюсь, даже опомниться не успеешь!

Он звал — и она приходила. Как мечта. Или как верная собака. Кто разберёт? А потом… он пропал. Как она прокляла тот день! Как прокляла свою слабость! Ведь не просто ушёл: спасся, вырвался, закрылся… Так, что ни ночью, ни днём, ни зимой, ни летом не могла она его почуять. Вырвался.

И снова пришла весна. Летавица сидела под сенью любимых красных звёзд и размышляла.

«Если бы он умер — я бы от него освободилась. Если бы встретился мне — свела с ума. А так я не там и не здесь. Что за пропасть!»

— На что вы готовы в обмен на свои крылья, Маргарита Николаевна? — вдруг прервал её размышления грубый голос.

— Что?!

Диана была скорее раздосадована, чем удивлена. Чего-то такого и следовало ждать от этой старушенции: подвоха. А та только смотрит невинными глазами и улыбается: дескать, что не так-то?

— Вы пересказали нам «Мастера и Маргариту»?! Но она же…

Диана замолчала. От возмущения у неё даже слов не осталось.

— Она — что? Человек? Ведьма? Искренне любила Мастера? Всё это лишь мнения. Писателей, читателей, людей… Не хуже и не лучше прочих. Но, если бы эту историю рассказывала нечисть, уверяю вас: она бы рассказала её именно так. Или, скажете, не было в «Мастере и Маргарите» красной ленты? Не было камина, и Мастера, что шептал «приди»? Не было одержимости? И полёта тоже не было?

Лектор победно усмехнулась и скрестила руки на груди.

— По крайней мере, вы поняли, что значит жить бок о бок с мифом. На сегодня лекция окончена. И… помните: зачёт уже близко. Сегодня отвечали всего пять человек, остальные считали мух и слушали сказки. Я — создание доброе: могу и «автомат» поставить тем, кто хорошо готовится. Но кто не ответит мне хотя бы на вопросы из билета, из тех я всю кровь выпью. Клянусь! До следующей пятницы, товарищи студенты.