Жду тебя (гет)

— И как прикажешь это понимать, а? — голос был тихий, но такой сильный и злой, что казалось, стекла дребезжали в окнах и ставшие внезапно хрупкими стаканы собрались полопаться от страха. Говорил человек в старом зеленом кафтане. Опираясь на костыль, он наклонился над удрученным моряком. Зрелище тот представлял собой довольно жалкое: редкие волосы беспорядочно торчали на голове, а бледные желтоватые пальцы, лежащие на столе, мелко дрожали.

— Ты свою жизнь спустил к чертям на морское дно. Неужели думаешь, что ты сейчас кому-то нужен? Конечно, твоя воля распоряжаться собой. Но команду портить я тебе не позволю. Ты моих ребят хочешь отправить подыхать в подворотнях, да? Сам-то как собираешься провести свою никчемную жизнь? Сгнить в грязном жалком притоне? Это, конечно, твой выбор. Ты мог бы жить сейчас как лорд, одеваться в шелка, мягко спать, сладко есть. А что ты сделал, а? Отвечай?

Жалкое подобие человека пробурчало в ответ что-то невнятное. Но обладатель костыля прекрасно расслышал.

— Это ты мне говоришь «полегче, Джон»? Это ты мне?

Дальше случилось невообразимое. После краткой паузы человек на костыле одной рукой схватил сидящего перед ним моряка за шиворот и, тяжело припадая на оставшуюся ногу, молниеносно подтащил к выходу, распахнул дверь и решительно швырнул незадачливого посетителя прямо на мостовую. Вернуться тот не рискнул.

В таверне стояла тишина. В открытую дверь доносились свист и клёкот морских птиц, занимавших в Бристоле каждый свободный уголок.

Одноногий обвел взглядом притихших посетителей, которых было в этот ранний час удивительно много. Потом нехорошо ухмыльнулся.

— Молчите? Думаете, я не знаю, что вы сочувствуете этому недотепе? Думаете, я не вижу, что вы считаете, будто я слишком строг? Как же, у бедолаги никого не осталось на свете, — проговорил он внезапно плаксивым тонким голосом и рявкнул: — Думаете, хоть кому-то на это не наплевать?

Он помолчал, обводя свирепым взглядом притихшую аудиторию. Потом продолжил суровым, слегка язвительным голосом:

— Думаете, мне когда-то не было так же погано, как ему или вам? Я тоже был совершенно один без гроша в кармане. Без всяких этих штучек вроде хорошего образования или богатеньких родственников. И что? Посмотрите на меня теперь. Что, по-вашему, я стою на паперти, прося подаяния? Я теперь полноправный хозяин этого заведения, и захочу — всех вас вышвырну отсюда в одно мгновение. А почему, спросите вы? Да, почему? А всё потому, что нечего себя жалеть. Конечно, рыдайте над собственными несчастьями, и вас очень быстро обведут вокруг пальца, оберут до нитки, а потом и вовсе отправят на виселицу. Думаете, там болтаются одни мерзавцы? Вовсе нет. Мерзавцы живут во дворцах. А на виселице сохнут на солнышке бесхребетные слюнтяи. Люди, привыкшие жалеть себя да думать о своих заслугах. Да, мы когда-то все были в одной команде. Мне есть что сказать про каждого из вас. И про этого неудачника, которого я выставил на улицу, тоже. Но посмотрите хорошенько. Это теперь не человек. За порцию опиума он продаст здесь любого. И тебя, Билл. И тебя, Морган. Кажется, вы сидели с ним за одним столом. Да? И о чем же вы успели поговорить?

Увесистый кулак с грохотом приземлился на деревянную столешницу. Странным казалось, что она не треснула пополам, столько сил было в этом жесте и столько ярости в голосе. «С другой стороны, как рачительный хозяин таверны он наверняка бережет свое имущество и не стал бы крушить столы понапрасну», — быстро подумала Нэнси. Про себя она уже пожалела, что вообще пришла. Да, крёстный Билл направил её сюда, сказав, что тут ищут расторопную кухарку с возможным повышением до смотрительницы по кухне. Работы она не боялась. Возня с тарелками, кастрюлями, громыхающим железом, горячий огонь очага успокаивали её, были привычны и приносили скорее радость, чем усталость. Но, наверное, она зашла в дурную минуту. По-хорошему надо было убегать и от этого непонятного одноногого человека, одним словом повелевающего другими, и от притихших, растерянных моряков, больше похожих на отъявленных головорезов с пиратского корабля. Впрочем, ее папа всегда говорил, что моряки выглядят жутковато. Тяжелая безжалостная работа и непредсказуемая жизнь, полная испытаний, еще никого не превращали в красавчика. «Поэтому-то я и оставил это дело», — добавлял отец, поглаживая свои нехитрые инструменты, что требовались для плетения корзин и заточки лопат. Потом, многозначительно подняв в воздух черный скрюченный палец, разражался витиеватой поэтичной тирадой: «Сердце каменеет от усталости. Солёная вода заменяет слёзы. Долгие плавания разрушают связи. Эти люди забыли, как любить».

Нэнси давно заметила: как женщины её племени любили красочные, яркие наряды, так мужчины обожали длинные цветастые речи. А Нэнси в любовь не верила. Она вообще не любила людей. С ними было скучно. Одни оказывались глупы и навязчивы, как мухи, другие — замкнуты и мрачны, как паучихи, несущие яйца. Даже после смерти отца Нэнси погоревала лишь немного. С одной стороны — небольшая община чернокожих в Бристоле была очень дружна. Каждый её член знал, что может найти тепло и поддержку среди своих. Тем более, что местные не очень донимали цветных. Живи и дай жить другим — таков был девиз англичан, которым они руководствовались в теории и повседневности. Так что цвет кожи не очень-то ей и мешал. С другой стороны, она никогда ни о ком не тосковала и никого не ждала. Даже отца.

Будучи неглупой и расчетливой, Нэнси легко находила работу, тем более что в богатых домах того времени появилась определенная мода на чернокожих слуг. О хлебе насущном думать не приходилось. Никого не любя, ни к кому не привязываясь, она легко врала и предавала, если это было нужно и могло принести выгоду. И была кристально честна, если того требовали обстоятельства. Но работа у хозяев тяготила её. Нэнси хотелось независимости, перспектив, и вот сейчас она пришла в надежде получить работу кухарки в таверне. С возможным повышением. И потому стояла на пороге, замерев, и не зная, не пора ли ей убраться с глаз подальше, раз очевидно, что хозяин сегодня не в духе. Но одноногий заметил её раньше, чем она успела уйти. На лице его сперва промелькнула тень удивления, которая тут же уступила место вежливой улыбке. Нэнси уже тогда потрясло, как виртуозно Джон владеет собой, как искусно и с любовью он играет тысячи ролей, навязанных ему жизнью.

— Что вы ищете, мэм? — спросил он тепло и вежливо, совсем как заправский джентльмен, как будто это не он пару минут назад распекал взрослых моряков так, что земля горела у тех под ногами.

— Я пришла по поводу работы, — ответила ему Нэнси немного более хриплым голосом, чем всегда.

* * *

— Мне понравилась твоя хрипотца, — смеясь, говорил ей Сильвер, когда она в сотый раз спрашивала, зачем он вообще с ней связался.

Да, фамилия у него была подходящая. Серебряный. Как лунный свет на воде. Как холодное острие кинжала. Серебро надежнее золота. Оно не бросается в глаза, не привлекает внимания, а стоит... Дело ведь не в стоимости, а в умении распорядиться капиталом.

Это было притяжение. Удивление, смешанное с восхищением. Затаив дыхание, она потом часто наблюдала, как одним грозным взглядом, метким замечанием или сердитым окриком он фактически безраздельно управлял толпой разношерстных, необузданных людей. Некоторые из них выглядели опасными, но он был опасней всех. Было в его движениях, профиле, манере держать себя что-то особенное, жуткое настолько, насколько может быть страшен настоящий хищник в диком первозданном мире. И прекрасное в естественной силе своих проявлений.

Нет, конечно, она давно переросла время девичьих грез и влюбленностей, но думая о Джоне Сильвере, Нэнси понимала, что хочет как можно ближе узнать этого человека — опасного, как хищная змея, хитрого, как старый лис, и прекрасного, как бурный океан в ночь полнолуния.

Когда Нэнси начала работать, она исподволь любовалась его ловкостью: как он стоял на одной ноге, опираясь на костыль так, словно у него выросла третья рука, как лихо лепил булочки и виртуозно поджаривал колбаски. Вообще Нэнси казалось, что дай Джону в руки картофельные очистки и горстку муки — он и из них приготовит сытное и вкусное блюдо.

А работы она не боялась. Рано потерявшая мать, которая умерла при очередных родах, так и не оставив ей ни брата, ни сестры, Нэнси с малолетства взяла на себя присмотр за кухней и нехитрым хозяйством. Походы на рынок, утренние хлопоты у котла, приготовление еды, стирка в больших чанах — так, что горячий пар от воды завивал и без того кудрявые волосы на висках. Всё это было веселым и шумным делом. Тем процессом, в котором чувствовался пульс жизни, биение её сердца. Нэнси любила суету ранних утренних базаров, перекличку торговцев, волнение покупателей, разноцветное разнообразие прилавков. Ей нравился порядок кухни, которая во время готовки превращалась в жаркое подобие хаоса, а после окончания работ приобретала спокойствие и чопорность настоящей леди. С вещами было интереснее, чем с людьми. Но теперь в её жизни появился Джон. Джон, на кухне у которого всегда царили образцовый порядок и чистота. Сотни аккуратных, начищенных тарелок гордо стояли по местам, как снасти у готового выйти в море корабля.

Однажды он подошел к ней с инспекцией. Тихо, сзади. Наверное, другая бы испугалась, но Нэнси давно нравились его шаги, мерное постукивание костыля, хищная ухмылка. Она могла различить их в любом шуме.

— Ты что, кладешь в пудинг целых пять унций изюма? — удивленно спросил он её.

— Да, а что, так нельзя? — немного растерянно ответила она.

— Ну, ведь можно добавить половину, вряд ли тут кто-то заметит и оценит, — сказал он ей, хитро улыбаясь.

— А зачем? — вновь не поняла Нэнси. — Дела у нас идут хорошо. Если есть возможность построить прочную шхуну, зачем пускать в ход трухлявую древесину? Мне нравится эта таверна. Мне нравится Бристоль. Я хочу работать здесь долго.

Джон ничего не ответил. Лишь смерил её долгим, пристальным взглядом, молча развернулся и ушел, так ничего и не сказав. А на утро она узнала, что теперь ей доверена вся кухня.

Наверное, больше всего в жизни Нэнси любила море. Холодное. Ворчливое. С солеными леденящими брызгами. Сшибающим с ног злым ветром. Острыми скалами и твердыми утёсами. Безжалостной силой приливов и неумолимостью отливов. Именно поэтому Бристоль был замечательным местом для жизни. Особенно таверна «Подзорная труба», ведь она стояла прямо на берегу залива.

Хотя, конечно, и без того большая часть города была обращена на Запад, а значит, смотрела лицом на Атлантический океан, пусть даже и подходил он здесь к городу через залив. Неизменные восточные ветра, сильные хмурые волны. Самый высокий прилив на побережье. Отец рассказывал, что это как-то связано с формой залива, вытянувшегося наподобие воронки. Нэнси не очень разбиралась в таких вещах, слова никогда не задерживались в памяти, но ощущение уникальности запало в душу надолго. А теперь ей нравился ещё и Джон.

Её поражала его сила. Видимая и скрытая. Невозможно было сказать, что ему уже пятьдесят. По ловким движениям, по тому, как он управлялся со своим костылем, как быстро и легко передвигался между столов своей таверны — было понятно, что он даже без костыля, на одной ноге может скрутить любого двуногого вдвое моложе его. Сила дикого необузданного зверя бродила под этой смуглой от палящих солнечных лучей и грубой от морской соли кожей. Но помимо природной, прекрасной, все подчиняющей воли был еще недюжинный ум. Вдобавок к этому какое-то время спустя Нэнси узнала о неимоверной практичности Джона. «Деньги вложены в банк и дают изрядный процент. Дело не в умении заработать, а в умении сберечь», — говаривал он ей, когда стал доверять. Хотя, конечно, кто бы стал сомневаться, что столь разносторонний и умный человек не научился извлекать выгоду из каждого фартинга.

Нэнси не любила сантиментов. Ей нравилась грубая, первозданная сила. А ещё Нэнси ценила ум. Два этих фактора практически никогда не встречались в людях вместе. Особенно в мужчинах. Поэтому она предпочитала вместо свиданий ходить на море. Его шум, перемешанный со скрипом и свистом горбоносых альбатросов напоминал ей что-то давно забытое, но удивительно родное. Крёстный рассказывал ей, что когда-то ее отец тоже был моряком. А родиной его была далекая солнечная Африка, которая не снилась Нэнси даже во снах. Начав работать в таверне «Подзорная труба» Нэнси нашла занятия более интересные, чем прогулки у моря, чтобы убить свободное время.

Да, сперва Джон не доверял ей. Смотрел исподлобья и с опаской. Но, в кои-то веки, Нэнси действительно ничего не было нужно от него. Просто быть рядом. Просто любоваться его повадками, слышать его голос. А хорошо оплаченная работа у нее уже была.

Они долго ходили один вокруг другого, долго присматривались, недоверчиво и осторожно. А потом, одним туманным холодным вечером, Джон сказал:

— Ну что, старушка, будешь моей женой? Гор золотых я тебе не обещаю. Но на спокойную старость мы заработаем. Если будешь со мной — не пожалеешь. А предашь — позавидуешь мертвым.

Несмотря на открытую угрозу, Нэнси улыбнулась ему в ответ. Предательство не входило в ее планы. Джон оказался единственным человеком на земле, с которым стоило проводить время. А без угроз, шантажа и сопротивления ее будущий муженек просто не мог представить себе жизнь — такой уж у него, видать, был опыт.

Еще когда Джон впервые привел в трактир лощеного самодовольного джентльмена, а ей подал тайный знак, чтоб не высовывалась, Нэнси поняла, что муженек задумал что-то особенное. Глядя, как Джон обводит вокруг пальца глуповатого сквайра, старательно играя роль инвалида войны и одинокого морского волка, Нэнси не могла не восхищаться разносторонними талантами своего мужа. Хотя, конечно, сердце ее тревожно сжималось от предстоящей опасности.

— Джон… — только и сказала она ему однажды. Но не успела закончить. Он оборвал ее быстрым жадным поцелуем.

— Это последний раз. Они все мне должны. И Ингланд, и Флинт, и этот чертов пройдоха Билли Бонс. Я только заберу свою долю и вернусь. Обязательно.

Нэнси только осталось подавить непрошеный вздох и тихо прошептать:

— Я буду ждать.

Она знала, что плакать не нужно. Да слез и не было. Дикий прекрасный зверь уходил на охоту. Ей оставалось лишь ждать и надеяться, свято выполняя все его указания, одним из которых было не торчать на причале, когда «Эспаньола» уходила в море. Сильверу нужен был образ свободного одинокого человека. Нэнси как верная жена привычно подыграла ему. Смотрела на мачты корабля из чердачного окна соседней прачечной и изо всех сил старалась не плакать. Нэнси не будет лить слезы как последняя дура. Она спокойно поработает еще пару месяцев — благо дела таверны шли хорошо, и Нэнси умела разбираться во всех мелочах. Еще когда Джон был рядом, он часто оставлял хозяйство на нее. Давно уже у него шла подготовка к своей последней самой большой авантюре. А после... После Нэнси потихоньку продаст трактир. Заберет деньги из разных банков и отправится в маленькую тропическую страну, в заранее условленное место — обживаться в климате своей истинной родины и ждать своего единственного обожаемого мужа домой. В невзгодах и испытаниях храня его своими словами: «Жду тебя».