Соловьиный этюд (джен)

Ан-Келлин, иначе известный как Аманский дворец, стоит на белой горе, выдающейся далеко в море. Он облицован плитами цвета драконьей кости, которые в солнечном свете кажутся золотыми. Теларис нередко ловил слухи, будто бы и внутри дворца всё убранство из чистого золота: полы и стены, потолки и люстры, кресла и покрывала… А под главным куполом стоит исполинский золотой трон, на котором сидит крылатый господин Ан-Келлина. Но как только с визитом прибывает сам император, крылатый господин освобождает трон для него, а сам оборачивается птицей и садится у его ног.

Враки! Аманский дворец стар, видел десятки поколений Келлинов, и каждое из них достраивало его на своё усмотрение: одевало во мрамор, окутывало шёлком, украшало фресками… Отец, большой любитель строгих линий и благородной игры «Смерть императора», перестроил коридор возле своих покоев, убрав его в чёрно-белую плитку-клетку. В чёрные ниши он поставил белые фарфоровые вазы, и лишь кровавые розы в них разбавляли выровненное до рези в глазах двуцветие. Однако все усилия роз пропадали оттого, что за окном вечерами разливались песни соловьёв, счастливых и свободных от бесконечных чёрно-белых клеток.

Теларис не любил этот коридор так же сильно, как ненавидел «Смерть императора». Сколько бы отец ни пытался обучить среднего сына хотя бы основам благородной и, несомненно, полезной игры, император Телариса умирал не позднее, чем на пятом ходе. «Хоть бы раз пешку для приличия в советники вывел!» — бурчал старший брат, раньше часто присутствовавший при игре или даже заменявший отца в качестве противника. Они оба: и отец, и Элаин — играли прекрасно. Да даже Бессер, гарпиев ублюдок отцовой любовницы, играл лучше Телариса!

Сейчас, впрочем, оба брата отсутствовали: Элаина отец послал в заморские земли семьи улаживать какой-то конфликт с тамошним наместником, а бастард заступил на службу в дальнюю сторожевую крепость, и его в Ан-Келлине не видели уже больше года. Теларис неожиданно для себя стал старшим из оставшихся при отце детей. Теперь крылатому господину не требовалось тратить время на воспитание наследника, и он всецело сосредоточился на нём, Теларисе.

Ежедневно средний сын был обязан явиться в отцовские покои на «Смерть». Ежедневно, пока отец дописывал оставленные на вечер письма императору, кузену или кому-нибудь ещё, Теларис мерил шагами чёрно-белый коридор. Ежедневно он воображал себя пешкой, что идёт с одного края доски на другой.

От начала коридора до его конца тянулось восемь двуцветных рядов, вот только в каждом из них клеток было не восемь, а восемнадцать. Начало, конец и несчастливое число шестнадцать посередине. Пешка перепрыгивала с первой клетки на третью, доходила до восемнадцатой… Иногда происходило взятие на проходе — непонятный Теларису приём, в жизни оборачивавшийся тем, что отец не вовремя выходил из покоев и заставал сына не чинно сидящим на стуле у окна, а бредущим сквозь коридор, как неприкаянный.

Сегодня отец обнаружил Телариса на семнадцатой клетке — почти на месте советника.

— Входи, — бросил он и удалился вглубь помещения, где принялся поправлять и без того идеально ровные стопки бумаг в секретере.

Теларис вошёл и устроился под окном, у столика для игры в «Смерть императора». Фигур на доске было мало: оба императора, белый советник, белый колдун, чёрная ладья и пять чёрных пешек. Прочие были сброшены в свой ящик под столом. Теларис потянулся достать их, как можно тише, лишь со слабым «тунь» вернул чёрного советника, но отец окрикнул:

— Верни на место.

Чёрный советник с деревянным звяком отправился обратно в ящик, а Теларис замер, сложив руки на коленях. Он чувствовал, будто сотворил нечто непристойное, хотя в сущности ничего не сделал.

Отец бесшумно закрыл секретер, погасил настольную лампу и сел напротив Телариса. С минуту он молча смотрел на сына и, когда молчание стало достаточно невыносимым, чтобы Теларис отвёл глаза, произнёс:

— Я начал учить тебя играть в «Смерть императора» ровно десять лет назад.

Теларис не запомнил дня, когда состоялся их первый урок, но, зная отца, предполагал, что случилось это ровно в пятнадцатый день медного месяца, в середине первой трети осени, точь-в-точь как сегодня. Отец во всём поддерживал порядок.

— В сущности, — продолжил он, — не столь важна именно игра, сколь умения, которые она развивает. Ты знаешь историю и цели создания «Смерти императора».

Это был не вопрос и даже не его риторический подвид. Отец считал, что Теларис не мог этого не знать, и был прав: он сам десять лет назад коротко, но во всех ключевых деталях изложил всё это сыну. Примерно тогда же ублюдок Бессер словно в насмешку вручил ему собственный конспект отцовской лекции, записанный аккуратным почерком на листе плотной бумаги.

— Её придумали в Священной Сагнаре для Антериуса I, сына короля Кезариса и будущего основателя Сагнорской империи, — процитировал Теларис. — Первоначально игра носила название «Смерть короля» и должна была развить у Антериуса умение мыслить стратегически, полезное при управлении государством.

— Именно так. — Отец отошёл к окну и, заложив руки за спину, устремил взгляд к закату. Теларис тоже бы с удовольствием посмотрел на алое зарево над морем, однако его взгляд оказался будто прикован к белым одеяниям отца и прядям чёрных волос, ниспадающим на плечи. Он и сам был до отвращения двуцветным, и лишь при императоре надевал золотой венец со скованной цепями птицей и фиолетовую мантию.

— Я довольно давно убедился, что мир есть «Смерть императора», — произнёс отец. — Твой старший брат играет сносно, Бессер — неплохо для своего положения. Твой младший брат Каон делает большие успехи. Ты… не умеешь считать дальше, чем на два хода. Очевидно, мне пора отступиться.

Он говорил равнодушно, будто глупость Телариса его нисколько не трогала, и всё так же смотрел на закат, разъедаемый бесшумным дождём, как песочный замок приливом. Теларис, однако, чувствовал себя смертельно виноватым. Он не должен был огорчать отца. Не в очередной раз. Не через два дня после собственного совершеннолетия.

— Ты слишком слаб для военной службы, — продолжал отец, — слишком непостоянен для науки… Единственный на моей памяти ребёнок, способный тратить часы за клавесином!

Он вложил всё своё отцовское горе в последнее слово, будто всем сердцем ненавидел клавесины и именно их винил в несостоятельности среднего сына.

Теларис любил музыку. Это не возбранялось, но, наверное, не следовало тратить на неё всё время, свободное от учёбы и выполнения каких-то мелких обязанностей, предусмотренных положением Телариса в Амане.

— Вынужден признать, что единственное, в чём ты ещё можешь достичь успехов, это обретение крыльев. Твоему старшему брату это умение не покорилось…

Отец отвернулся от окна и вновь посмотрел в глаза Теларису. Казалось, что где-то там, в глубине светло-голубых, почти белых, глаз мелькает проблеск надежды. — С завтрашнего вечера посвяти себя этому. На «Смерть императора» пусть является только Каон. Иди.

Поклонившись, Теларис медленно и достойно покинул отцовские покои. В чёрно-белом коридоре, освещённом сумеречным светом из окон, его встретил Каон, такой же безупречно чёрно-белый и, как всегда, дрожащий от холода. Ему бы сидеть у себя, читать умные книжки в объятиях одеяла, а не ходить к отцу на бесполезные уроки…

Теларис на мгновение дотронулся до его руки, подбадривая. Каон молча улыбнулся и прошёл мимо. Ну да, для него «Смерть императора» — всего лишь способ провести побольше времени с отцом — тот мало внимания уделял младшему сыну, который был, по его мнению, слишком болезненным, чтобы сгодиться хоть на что-то. Вот кому разрешалось дни напролёт заниматься какой-то ерундой!

Но отец прав: пока никто из братьев не проявил способности обращаться птицей! Из всех живых Келлинов этим даром обладал лишь отец: он летал величественным чёрным лебедем с багровым клювом. Бабушка была ласточкой, прадед — коршуном… Элаин птицей не оборачивался, бастард — тем более.

Сможет ли Теларис? Чтобы научиться оборачиваться птицей, не требовалось умения играть в «Смерть императора» и думать на много ходов вперёд. Требовались, как писали славные предки в своих дневниках, особое чувство ветра и удобный балкон.

Под удобным балконом подразумевались совершенно разные места от широкой открытой террасы, выдающейся над морем, до крохотного выступа в северной стене на верхнем ярусе Орлиной башни. Теларис считал самым удобным балконом тот, что скрывался за вышитой цветами ширмой в музыкальной гостиной. После отцовских уроков он часто приходил туда и сидел на перилах, свесив ноги. Балкон выходил во внутренний дворик, и Телариса там видел только бастард, раньше имевший обыкновение играть на скрипке в зарослях делифарских лилий. Отец, наверное, был бы недоволен обоими, но они друг друга не выдавали.

Вот и сейчас Теларис выбрался на балкон и встал почти вплотную к перилам, крепко зажмурив глаза. Что такое это их особое чувство ветра?

Сейчас его не было: ни чувства, ни ветра. Во внутреннем дворике ветер вообще появлялся редко — только в шторм, когда ему везло прорваться между Орлиной и Совиной башнями.

Нужно будет почитать про чувство ветра подробнее, решил Теларис. Да. Завтра утром он пойдёт в библиотеку и засядет за дневники славных предков. А сегодня можно просто посидеть на перилах в безветрии, не думая ни об отце, ни о птицах.

Теларис опёрся руками о перила и резко закинул ногу наверх. Лёгкое, привычное движение, которое заканчивалось приземлением на широкие каменные перила — почти скамью.

Ладони заскользили по гладкому камню. Нога отошла дальше, чем надо. Вес сместился.

Только что прошёл дождь, редкий гость аманским летом. Теларис вспомнил об этом уже в падении.

* * *

Сознание возвращалось рывками: голосами, вспышками, желчью в горле. Болью. Недостатком воздуха и судорожными, мелкими вдохами.

— …поддаётся излечению, но…

— …разочаровывающе…

— …должно помочь.

— Ну же, Тэи, просыпайся.

Тэи… Так его называла только покойная мать и почему-то бастард.

Теларис с трудом открыл глаза. Ему было чуть легче дышать, но боль, поселившаяся острым клинком где-то между лопаток, не давала двигаться и вдыхать полной грудью.

Он оглядел, стараясь не шевелить ничем, кроме глаз. Его собственная постель, жёлтое покрывало, расшитое зелёными и фиолетовыми веточками. На столике рядом — недочитанная книга, отодвинутая к стене плотным рядом ядовито-цветных пузырьков и скляночек. Яркое голубое небо за окном.

В изножье кровати сидел Бессер, в форменной одежде песочного цвета, с собранными на затылке русыми волосами, загорелый — совсем не похожий на отца и братьев и, как Теларис заметил только сейчас, тёплый. Сбоку от него стояла, разглядывая на просвет очередную склянку, госпожа Иносса, придворный лекарь, грозноликая и в неподходящем к её внешности нежно-зелёном платье.

— Что… было?..

— Вы упали с балкона и сломали позвоночник, юный господин, — строго сообщила лекарша. — Это, конечно, привело к желаемому исходу, однако совершенно недопустимой ценой. Будьте любезны выпить.

К желаемому исходу? Теларис ничего не желал! Неужели он случайно?..

Прежде, чем он успел закончить мысль, ему в зубы ткнулось горлышко пузырька и в горло полилась тошнотворно сладкая жидкость. Когда стекла последняя капля, лекарша так же быстро убрала пузырёк и удалилась, уведомив:

— Вернусь в шесть часов пополудни.

— Я… смог? — спросил Теларис, когда за ней закрылась дверь.

— Смог, — буркнул Бессер. — Но чего ради? Со сломанным позвоночником птицей всё равно не обратиться…

А взгляд у него по-отцовски строгий! Хотя смотреть не так невыносимо.

— Я… не хотел.. Отец сказал, что я слишком глуп для «Смерти императора» и что мне стоит сосредоточиться на птице.

— Опять отец… — пробормотал Бессер, закрыв лицо рукой. — Теперь он учит играть Каона?

Что значит «опять»?

— Да. Говорит, что игра полезна.

— Ему просто нравится считать нас фигурами! — раздражённо сообщил Бессер, как будто Теларис задал вопрос вслух. — Наверняка ещё раскладывает, кто из нас годен в советники, а кто едва в пешки сгодится.

Теларис зажмурился — глаза защипало не то от яркого света, не то от резкого голоса.

Теперь ведь все будут думать, что он, как та пешка, побежал исполнять приказ отца и прыгнул с балкона ради птицы. А он… а он просто не умеет думать дальше, чем на два хода вперёд, и не подумал про дождь.

— Тэи…

Щеки вдруг коснулись тёплые пальцы. Глаза защипало только сильнее.

— Уйди.

— Со стороны госпожи Иносса было весьма жестоко не сообщить, что ты всё-таки оправишься со временем.

— Правда?

— Конечно.

Теларис открыл глаза. Бессер улыбался, что ему, вообще-то, было несвойственно: обычно он предпочитал мёртвое спокойствие. Бастарда никто не любил, и он отвечал всем взаимностью. Странно, что он вообще сейчас сидит здесь, а не в своей дальней крепости. Вдвойне странно.

— А много времени прошло?..

— С твоего падения? Не больше полутора суток.

«Тогда как ты оказался здесь так быстро?» — хотел спросить Теларис, но в последний миг струсил: он не хотел знать, что кто-то оба раза справился с тем, в чём сам он был отвратителен.

— Что это была за птица?

Бессер неодобрительно покачал головой, словно считал этот вопрос неуместным в сложившихся обстоятельствах, но всё же ответил:

— В темноте сложно понять, но те, кто тебя нашёл, говорили про соловья.

Красивая птица. Певчая. Бесполезная. Отец наверняка будет разочарован.