Тетрадь (гет)

Через два дня после регистрации в Нору прилетели четыре совы. Три из них на самом деле оказались абсолютно одинаковыми министерскими черными филинами, которые несли по увесистому конверту, четвертая птица была хогвартской сипухой. Как только мама убедилась, что в конвертах не содержится ничего опасного для жизни, я вскрыла письма, адресованные мне. Под министерским грифом содержался крайне унизительный текст, который даже мне, никогда не кичившейся своей чистокровностью, читать было неприятно.

«Уважаемая Джиневра Молли Уизли!

Министерство магии.»

Я посмотрела на родителей: они читали свои письма с одинаковыми кислыми минами. А еще говорят, что мы предатели чистокровных…

— …официально являетесь чистокровной волшебницей… А у них что, были другие варианты?

— Поверь мне, Джинни, вариантов у них предостаточно, — ответил папа. — Положи сертификат в надежное место, а то мало ли что.

— А потом я его сожгу, — пробормотала я, разворачивая письмо из Хогвартса.

Узнав почерк МакГонаглл, я вздохнула с облегчением. Стандартное письмо с напоминанием о начале учебного года, ни слова о войне, статусах крови и новом директоре. И это, наверное, правильно. Зачем лишний раз будоражить общественность?

К письму прилагался список учебников. Его взяла мама и сама купила все необходимое, не потрудившись взять меня с собой. Меня вообще перестали выпускать из дома. Папа стал возвращаться с работы все более изможденным и почему-то испуганным. Трансгрессировав, как всегда, к калитке, он теперь со всех ног бежал к дому, постоянно оглядываясь. Свое плохое самочувствие папа объяснял тем, что ему кажется, будто за ним постоянно следят, и, прежде чем отправиться домой, он всегда делает по нескольку прыжков трансгрессии каждый раз в разные места, чтобы сбить возможных преследователей.

Большую часть дня мама просиживала в кухне, глядя на часы, в надежде, что стрелки с нашими именами сдвинутся с отметки «в смертельной опасности». В эти моменты мама как будто входила в транс, она чуть покачивалась из стороны в сторону и в беззвучном шепоте шевелила губами. По-моему, она молилась… Глядя на то, что с ней происходит, меня так и подмывало схватить палочку и с помощью Редукто разнести эти часы к мерлиновой бабушке.

На меня напало уныние. Пару раз мне хотелось написать письмо Элли, Кристин или даже Гермионе, но я понимала, что этим могу навредить не столько себе, сколько им. О Гарри я старалась не думать, хотя лучше сказать, пыталась не думать. Я все еще корила себя за то, что несправедливо злилась на него, хотя близнецы не согласились с моей теорией. Но теперь я была уверена: Гарри бросил меня, чтоб не подвергать опасности свою миссию. Он доверяет мне, просто никто не знает, что будет твориться в школе. Круциатус и Сыворотку правды никто не отменял, и вряд ли во мне проснется нечеловеческая сила воли, чтобы противостоять им.

Тридцатого августа к нам зашел Кингсли. После контрольного вопроса, типа «Что ел Дамблдор, когда мы в последний раз его видели? — Лимонные дольки», он пошел на кухню, где мама уже наскоро заваривала чай.

— Ну, как там? — спросила она, поставив перед ним чашку и тарелку с печеньем.

— На улицах неспокойно. Молли, не стоило, я же на пару минут… Люди — маги, у которых забрали волшебные палочки, — они обезумели. Пару дней назад несколько таких вышли на площадь перед министерством — на магловскую площадь! — и стали требовать справедливости, их разогнали непростительными заклинаниями. Те, у кого конфисковали абсолютно все, бомжуют на таких улицах, как Косой переулок, и чуть ли не бросаются на прохожих.

Папа мрачно кивнул.

— Сегодня, — сказал он, — прямо у входа в министерство одна женщина, нищая, в лохмотьях, схватила меня за подол мантии и со слезами на глазах умоляла меня вернуть ей палочку. Умоляла! А я ничем ей не помог, даже денег не смог дать.

— Не вини себя, Артур.

— Вы думаете, война началась? — спросила я. Мама испуганно на меня посмотрела.

— Нет, еще нет, — ответил Кингсли. — Война начнется, когда мы сможем дать пожирателям хотя бы минимальный отпор, когда мы начнем сопротивляться.

Повисла неловкая пауза. Каждый думал о том, когда же наступит этот переломный момент.

— И Артур, у меня плохие новости. Твой друг, Перкинс, он…

— Что с ним? Что с Робертом? — вскочил папа.

— Мне очень жаль, Артур. Сегодня утром пожиратели убили Роберта и его сыновей.

— Не может быть… Не может быть!!!

Папа закричал и одним движением руки опрокинул обеденный стол, разбив при этом чашку и тарелку. Печенье невинно покатилось по полу.

— Артур! — закричала мама.

Папа пересек кухню, схватил Кингсли за грудки и прижал его к стене. Я даже не думала, что он так может. Папа всегда представлялся мне очень тихим, спокойным человеком, а тут… Впрочем, в тот момент я вообще не думала, от папиных криков мне захотелось вжаться в какой-нибудь темный угол, и просидеть там всю оставшуюся жизнь.

— Я не верю! Ты лжешь!!! — кричал папа в лицо Кингсли. Тот выглядел абсолютно беспомощным.

— Мне жаль, Артур, правда…

— Тебе жаль?! За что? За что их убили?

— Я точно не знаю, — прохрипел Кингсли. — Пожиратели обыскивали его дом, они искали Гарри Поттера. Они убили их на глазах у его жены…

— Артур, успокойся, отпусти его, — тихо попросила мама.

Но папа уже и сам ослабил хватку. Кингсли тяжело опустился на ближайший стул и ощупал горло. Я, честно говоря, не была готова к произошедшему, хотя разве можно к такому подготовиться? Я дралась с пожирателями смерти и Авада Кедавра несколько раз пролетала в миллиметре от моей головы, я видела мертвого Дамблдора и изуродованное лицо Билла, но я не могла смотреть, как папа убивается. Я помню, как мы восприняли смерть Грюма: с болью в сердце, с комком в горле, со слезами на глазах, но, тем не менее, спокойно. Наверное, потому что так хотел сам Грюм. Он бы не хотел, чтобы из-за его смерти устраивали истерики, тем более что он погиб, как всегда и мечтал: во время битвы, лицом к лицу с врагом. А Перкинсы… Единственное, что я о них знала, это то, что Роберт и его жена Мэган учились с папой на одном курсе и были близкими друзьями и что он иногда одалживал нам свою палатку.

— Джинни, марш в свою комнату! — крикнула мама.

— С чего бы это? — возмутилась я.

— Пусть сидит здесь, Молли, — вступился за меня Кингсли. — Клянусь тебе, в школе она увидит вещи и похуже, и ты не сможешь ее от всего защитить!

Мама не стала с ним спорить, и я испугалась, что после этого она точно не пустит меня в Хогвартс.

— Что с Мэган? — спросил папа дрожащим голосом.

— Она жива, но в ужасном состоянии. В один день потерять мужа и двоих сыновей…

— Я еду к ней.

— Что?! — воскликнула мама.

— Я поеду к Мэган, — повторил отец, — поддержу ее, насколько это возможно.

— К Мэган? Я не пущу!

— О Мерлин! Молли, не начинай, сейчас не подходящее время.

— Тогда я поеду с тобой! Или ты никуда не пойдешь!

— Прошу тебя, Молли, не надо…

— Пожалуй, я пойду, — тихо сказал Кингсли.

— Я провожу вас, — ответила я. Мне не хотелось оставаться наедине с ругающимися родителями.

Мы молча дошли до калитки сада, за которой уже можно было трансгрессировать.

— Ты ведь не знаешь, где Гарри, так?

Я покачала головой.

— И твой брат не болен, он с ним, верно? И Гермиона тоже?

— Да, но мне они ничего не рассказали. Как вы думаете, Кингсли, — помедлив, спросила я, — у них есть шанс, ну… что Сами-Знаете-Кто не поймает их?

— Шанс есть всегда, Джинни. А ты правильно делаешь, что не проиносишь его имени. Сейчас это небезопасно.

— Я знаю, папа говорил.

— Позволь дать тебе совет. Будешь в Хогвартсе — забудь про все школьные правила. Главное — выжить, а остальное припишется.

С этими словами Кингсли трансгрессировал. Я повернула к дому, размышляя над его словами, как вдруг увидела папу, бегущего мне навстречу.

— Пап, ты куда?

Ничего не ответив и даже не взглянув на меня, он пронесся мимо, выбежал за калитку и трансгрессировал, закрутившись в полах дорожной мантии. Вернувшись в дом, я думала, что найду маму как обычно рыдающей возле камина, но я ошиблась! Без тени слез на глазах она яростно замешивала тесто на кухне, не потрудившись даже поднять с пола опрокинутый папой стол.

— Где ты была? — резко спросила она.

— Провожала Кингсли. А папа пошел к Перкинсам?

— Понятия не имею! Иди спать!

— Но сейчас шесть.

— Мне плевать! Иди спать, я сказала!

— Не ори на меня! — взорвалась я. — Тоже мне, нашла козла отпущения! Хочешь выпустить пар — так разбей фарфоровый сервиз, его для этого и придумали, а меня не трогай! Черт возьми, мама, что с тобой? Что было с папой только что? Почему ты не хотела пускать его к Мэган? И не нужно мне лить слезы про войну и несправедливую жизнь, меня это бесит!

Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и, к моему удивлению, ответила на вопрос.

— Когда я оканчивала седьмой курс, мы с твоим отцом сильно поругались. Он бросил меня и стал встречаться с когтевранкой Мэган Свон. Я безумно ревновала, а у них было все серьезно! Они собирались пожениться сразу после школы, ха! Его родители были в ужасе, хотя я, как невестка, тоже никогда им не нравилась,— мама криво усмехнулась. — Но внезапно Мэган почему-то передумала и выскочила замуж за лучшего друга твоего отца, Роберта Перкинса. Через неделю после их свадьбы твой отец прибежал ко мне, бросился на колени и стал клясться, что все это время любил только меня и он сбросится со скалы, если я немедленно не выйду за него. Я была на седьмом небе от счастья и тут же согласилась. На нашей свадьбе Роберт был свидетелем Артура (я до сих пор не могу понять, как они после всего этого не поссорились), и Мэган, разумеется, пришла вместе с ним. Она всячески унижала меня перед остальными гостями, пролила мне на платье вино и обозвала толстухой. Твой отец не вступился за меня, но мне было все равно, ведь исполнилась мечта всей моей жизни. Только потом я стала понимать, что возможно, Артур женился на мне, только чтобы досадить Мэган.

Мама замолчала и вызывающе на меня посмотрела. Не могу сказать, что мне было ее жаль. Обычная жизненная история с концом, как любит говорить Кристин, «средней счастливости».

— Я тебе все сказала. Ты это хотела услышать?

— Брось, мама, ты поэтому его сейчас не пускала? Это же глупо, тем более столько времени прошло, лет тридцать, наверное…

— Уйди, пожалуйста.

— Чтобы ты следующие несколько часов провела, умываясь слезами?

— Ты жестокая. Я не хочу тебя видеть.

Я поднялась к себе в комнату. Честно говоря, я ожидала чего-нибудь более эффектного и драматичного, из серии «в доме Перкинсов может быть засада, пожиратели подстроили это специально, чтобы заманить папу», а тут… В конце концов жизнь не сказка, и за свое счастье надо бороться, а не ждать его на блюдечке с голубой каемочкой. А что уже сейчас дергаться, когда прошло почти тридцать лет? Я уверена, папа любит маму, что бы она там себе не придумала, да и мама явно счастлива в браке. Несмотря на то, что я категорически не хочу себе в будущем такой жизни, я восхищаюсь своими родителями. Вырастить семерых детей, находясь практически за чертой бедности, сохранить в доме уют и уважение друг к другу — вряд ли на это способны люди, создавшие семью не по любви, а «чтобы досадить» кому-либо.

Возможно, я не права. Может быть мне стоило обнять маму, погоревать с ней над тем, какая она несчастная, как папа ее не ценит и как жизнь бывает не справедлива, но… нет. Сейчас она точно все делает неправильно.

Послезавтра, в это же время, я уже буду подъезжать к замку Хогвартс. Слова Кингсли никак не лезли из головы, но меня заботила не только проблема выживания в школе. Кингсли сказал, что в доме Перкинсов пожиратели искали Гарри. Если бы он сейчас был здесь, он бы непременно сказал, что это он виноват в их смерти, что от него одни несчастья и ему лучше быть подальше от людей. А я бы начала его успокаивать, что это простое совпадение и никто, кроме Волан-де-Морта, в этом не виноват, а главное, что он очень нужен мне, а до остальных мне и дела нет. Тогда он, как обычно, положил бы голову мне на колени и сказал, что очень любит меня и никогда не бросит. А я…я… Какая же я сентиментальная дура! Близнецы правы, Гарри беспокоился о моей безопасности, а не о том, выдам ли я его секреты или нет. И от этого становится тошно. Похоже, я точно ненормальная. Любая девушка была бы счастлива, зная, что ее любимый человек о ней беспокоится, но только не я. Хотя какая, в принципе, разница? Он бросил меня, а я до сих пор не могу с этим смириться.