Бастард (джен)

Вели негодяя, немедля, убить,

Йовин «Бастард»

— Живо сюда, несносный мальчишка!

Я морщусь как от зубной боли, но покорно начинаю взбираться по крутой винтовой лестнице, ведущей из подвала. Туда, откуда доносится резкий и недовольный голос отчима.

Мальчишка! Мне уже двадцать четыре года, а ко мне по-прежнему обращаются, как к ребенку, да и градация не меняется: когда я, по мнению отчима, «веду себя прилично», я «мальчик», когда нет — «мальчишка». И сегодня я его надежд явно не оправдал.

Сегодня вообще не мой день. Эксперимент, на который я убил месяц работы и немалую часть своих сбережений, пошел книзлу под хвост, и на финальной стадии зелье... хм… взорвалось. Хотя нет, не так — оно не просто взорвалось, оно оставило чудную разлапистую хризантему копоти на потолке лаборатории, обрушило с полок колбы с готовыми составами и немного проело каменный пол. Примерно так.

От взрыва меня спас мраморный алтарь для алхимических ритуалов, за которым я вовремя успел залечь. И спасибо ему.

А вот от расправы отчима меня спасать некому… жаль.

— Доброго дня, сэр, — подчеркнуто вежливо говорю я, появляясь перед разгневанным приемным родителем. Вежливость никогда не бывает излишней, хотя, если судить по стремительно наливающемуся гневом лицу «папА», сегодня она не поможет. — Вы желали меня видеть?

Я бы на его месте над желанием еще подумал, потому что вид у меня ещё тот: мантия в подпалинах, лицо чумазое, еще утром чистые волосы напоминают серое мочало, выражение лица... не знаю, не следил. Вижу только, что ему и оно не нравится.

— Да, я желал! — фи, и сразу на повышенных тонах. Как, интересно, он станет продолжать, если с самого начала выкрутил громкость на максимум? — Я хотел бы узнать, что ты такое творишь в этой своей норе, что у нас в гостиной рухнул стеллаж с китайским фарфором и на весь дом воняет какой-то падалью?!

— Это всего лишь неудавшийся эксперимент, — тихо, в противовес отчиму, говорю я. — Прошу прощения, что потревожил вас и матушку.

— Ты сам один сплошной неудавшийся эксперимент! — раздраженно шипит на меня отчим с высоты своего немалого роста. — Я позволил тебе устроить в собственном подвале это гнездовье не для того, чтобы ты пытался как минимум раз в месяц взорвать особняк!

«…а для того, чтобы ты поменьше мозолил мне глаза, — мысленно добавляю я и также мысленно продолжаю. — Я так и знал, что от тебя будут одни проблемы. Мало того, что ты — несмываемый позор нашего рода, так ты даже не пытаешься быть полезен! Твои эксперименты рано или поздно погубят нас всех! И это вместо благодарности? Я принял тебя в семью! Я дал тебе свою фамилию! Я назначил тебе содержание и сделал все, чтобы ты вырос приличным членом общества! А ты… если бы только Элайза не просила за тебя, никчемный ты щенок, ноги бы твоей на пороге моего дома не было. С меня хватит! Твои выкрутасы окончательно мне надоели. Отправляйся в свою комнату немедленно и не попадайся мне на глаза в ближайшее время, иначе я не поручусь за твою безопасность. Но сначала…»

— …убери за собой! Без магии и без домовых эльфов. Я отдам им соответствующее распоряжение. И чтобы никаких больше походов в лабораторию, Гилдерой Алиен!

Он резко разворачивается на каблуках и быстрым шагом выходит из гостиной. Я пожимаю плечами и начинаю спускаться в сотворенные мною самолично ад и хаос. Стоило ли лезть наверх для того, чтобы выслушать речь, содержание которой за эти годы выучил от первого до последнего слова? Повод каждый раз новый, а суть все та же.

Впрочем, забыл представиться — Гилдерой Фредерик Алиен. Несмываемый позор дома Алиенов, неблагодарный щенок и лучшее доказательство того, что мой биологический отец все-таки не был геем. Хотя даже я, глядя на его фотографии, порой сомневаюсь.

Мне, как я уже говорил выше, в июне исполнилось двадцать четыре года, и я живу вместе со своей матерью Элайзой Мэрит Алиен, в девичестве Корригэн, и отчимом Джонатаном Чарльзом Алиеном в девичестве… Алиеном. Ещё у меня есть младшая сводная сестра Фелиция и совсем уж младший сводный брат Эдмонд. Да-да, знаю, в этой семье вообще любят вычурные имена! Только вот меня им все равно в этом не перещеголять. Гилдерой… это имя — мой персональный кошмар, с которым мне придется прожить всю оставшуюся жизнь. Что еще сказать? Ну, в принципе, чистокровный маг, работаю «черным мундиром» при алхимическом концерне отчима. Знаете, как он называется?

«Алиен и Алиен»! Что за изобретательность, что за оригинальность!

Поясню для порядка, что «черными мундирами» у нас называют отдел обеспечения контроля и безопасности. За специфическую униформу — что-то похожее на кожаный доспех, в некоторых местах усиленный полосами металла. О цвете сообщать, думаю, излишне.

И никаких вам мантий на работе — еще бы! — не хватало только запутаться в длинных полах в тот момент, когда из вольера с живностью для экспериментов на тебя прет, проломив барьер, какой-нибудь мутировавший шерстепух с доброго тролля размером.

Мне тоже было смешно, ровно до той поры, пока эта милая зверюшка не оттяпала пол ноги моему напарнику.

Именно мы разбираемся с последствиями неудачных экспериментов и испытаний на животных, именно мы ликвидируем последствия взрывов в лабораториях, мы лезем в комнаты, заполненные вонючим дымом непонятного происхождения, и в лужи кислоты, спасая бесценное оборудование или пустоголовых сотрудников. Мы снимаем проклятия с артефактов и отлавливаем тех, кто пытается прихватить свою работу на дом, ну, или чужую работу… когда как.

Отчим устроил меня на это «почетное место» через два года после окончания Хогвартса. На что угодно готов поспорить — в глубине души он надеялся, что я там убьюсь, решив тем самым проблемы дальнейшего моего воспитания и содержания. Но я, по обыкновению своему, «папА» разочаровал и умирать до сих пор не тороплюсь. Ускоренный курс при академии Аврората, тайком от отчима оплаченный матерью, сделал свое черное дело — научил меня парочке способов спасения шкуры, да и в школе я не совсем уж пинал флоббер-червей. Настоящих бойцов в Хогвартсе, конечно, не куют, но, говорят, после победы над Волдемортом и массовой встряски магического сообщества, качество образования там изменилось в лучшую сторону. Мне-то сравнивать не с чем, но охотно верю.

Хотя бы потому, что если папашу когда-то взяли туда на работу, значит, уровень преподавания в Хогвартсе в те времена обретался где-то на уровне плинтуса.

Да, за всеми этими откровениями я чуть было не упустил самый порочащий факт собственной биографии, над которым я, увы, не властен и из-за которого у меня постоянные проблемы с отчимом. Как я уже упоминал, я следствие давней интрижки моей матушки. С неким Гилдероем Локхартом, во времена вышеозначенной интрижки красавчиком, писателем и звездой британского магического сообщества. Во времена нынешние — неизлечимым пятидесятилетним кабачком на попечении больницы Святого Мунго.

Любовь между наследницей неплохого капитала Корригэнов, только что по расчету выданной замуж за мага в полтора раза старше нее, и кумиром домохозяек Британии была страстной, но недолгой. А закончилась она скандалом, слезами и младенцем — то есть, мной.

Причем сам скандал грянул тогда, когда мой папаша уже благополучно растворился в голубой дали, отправившись навстречу новым амурным приключениям: на свет появился я.

И отчима я понять могу — золотоволосый и голубоглазый карапуз, родившийся у кареглазой брюнетки и черноглазого шатена не мог не вызвать у последнего некоторых сомнений. Со временем я перецвел, и волосы мои потемнели, но лучше не стало. Итак, мой компрометирующий облик навел господина Алиена на нехорошие мысли, а проверка крови вложила в его руки неопровержимые доказательства “злостного прелюбодеяния” супруги.

Может показаться, что я штатный козел отпущения в своем семействе и что отчим только и делает, что угнетает меня со страстью мачехи при несчастной Золушке. Что ж, это не совсем верно.

Господин Алиен меня не любит — это точно. Но с чего бы ему, спрашивается, меня любить? Однако он и по сей день нежно любит мою матушку. Настолько, что не только не выставил ее за дверь после содеянного, но и меня согласился не вышвыривать в сиротский приют. Если кто не понял, я этот жест с его стороны действительно ценю — он был бы в своем праве, даже если бы придушил меня в колыбели. Вместо этого он дал мне свою фамилию, поселил в собственном доме, обеспечил необходимыми любому ребенку вещами, вроде еды и одежды, даже в школу отдал, когда пришел срок, а позже оплатил мою учебу в Хогвартсе и по ее окончании пристроил на работу. Опасную, тяжелую, грязную, но хорошо оплачиваемую. И до сих пор не потребовал, чтобы я свалил из его поместья, хотя я уже давно совершеннолетний.

Пусть он и надеется смутно, что я подохну в очередной заварушке, которые в огромном концерне случаются не так уж редко, пусть при каждом удобном случае и попрекает меня всем перечисленным выше, и пусть мне сурово достается за малейший мой промах, я считаю, что с отчимом мне повезло. Я его тоже не люблю и никакой сыновней нежности не испытываю, но, пожалуй, я его уважаю. И, пожалуй, я ему действительно благодарен. Где-то очень в глубине души.

Но именно что в глубине, и явно не сейчас, когда я, скинув мантию, вручную драю лабораторию, прекрасно понимая, что без магии КПД всех моих усилий стремится к нулю. Копоть с потолка отмыть не проблема, как и осколки флаконов с зельями собрать: тут главное не порезаться. А вот оплавленное пятно на полу замазать трудновато.

К остаткам же бесславно почившего модифицированного «Восставшего из могилы» (как у нас называют зелье, в десятки раз повышающее способность тела к регенерации) я даже прикасаться не рискну. Судьба гранитных плит под ногами слишком уж показательна. Придется подняться в комнату и захватить перчатки из драконьей кожи — черта с два их эта бурда возьмет. Возможно.

Однако боги или кто там заправляет судьбой, решили всё по-своему. Уже на подходе к своей комнате я натыкаюсь на матушку, с отрешенным видом смотрящую в окно. Я сбавляю шаг, невольно ее разглядывая: красивая она у меня. Ей еще только сорок два, а выглядит она и того моложе, хотя в густых черных волосах уже и серебрится первая едва заметная проседь. Но фигура ее по-прежнему стройна, осанка безупречна, а взгляд молод и ясен. Короче, понятно становится, почему папаша Джон не может ей почти ни в чем отказать. Сам-то уже отнюдь не такой цветущий абрикос, скорее уж подсушенный кипарис.

— Матушка? — кажется, она задумалась слишком глубоко, потому что от звука моего голоса чуть заметно вздрагивает. — Что ты тут делаешь? Не подумай, что я не рад тебя видеть, но… ты ко мне?

— Здравствуй, Гил, — она слабо, как-то растерянно улыбается и делает шаг мне навстречу. В следующую секунду я чувствую прикосновение губ к своей щеке. — Я слышала голос Джонатана внизу... или, вернее, его крик. Что ты натворил на этот раз?

— Ничего сверхъестественного, — я пожимаю плечами с независимым видом. — Так… взорвал нахрен лабораторию, и как следствие, у Джона какая-то священная горка с китайской посудой опрокинулась. Вот он и опечалился немного… Не волнуйся, ничего неожиданного. Рабочий момент.

— Гил, — она с упреком заглядывает мне в глаза снизу вверх. Да, я на голову выше нее вырос, детинушка, — ну сколько можно все вокруг себя переворачивать вверх дном? Ты же уже взрослый мужчина, а ведешь себя как пятилетний оболтус. Она, чуть отступив, быстро и встревоженно оглядывает меня с головы до ног, но поскольку видимых повреждений на мне нет, успокаивается:

— Бог с ней, с посудой, восстановить ее проще простого, но ты понимаешь, что мог пораниться? Понимаешь или нет?

— Мама-мама… — на этот раз я, уже не сдерживаясь, хохочу в голос, — Мне уже не пять лет и мы говорим не о разбитой коленке. Поверь, достать меня задачка непростая — какому-то там булькающему котелку не по зубам.

— Ты хвастаешься, — констатирует она и треплет меня по волосам как щенка, но тут же хмурится снова: — Прошу тебя, не говори о своей работе. Я тысячу раз просила Джонатана…

— Но в первые десять ему хватило сил сказать тебе «нет», — отзываюсь я. — А на одиннадцатый я втянулся настолько, что сам уходить отказался. К нашему с Джоном обоюдному удовольствию. Что касается нынешних дел, то я должен вылизать лабораторию языком и сгинуть с монарших глаз на ближайшие пару дней, пока он не справится с искушением придушить меня голыми руками. Приказ принят, вот иду за перчатками.

— Сам?

— Домовикам мне помогать запретил их величество. В качестве дополнительной меры наказания. А призывать перчатки прямо из подвала я не рискнул — снесут еще по дороге что-нибудь… лучше уж прогуляться. Как видишь, не зря пошел…

Я выжидающе смотрю на мать, и та под моим взглядом как будто гаснет. Уголки губ опускаются книзу, и в глазах появляется задумчивое, несколько печальное выражение.

— Да, я хотела тебе показать… — она на секунду запинается и протягивает мне что-то. Только теперь я обращаю внимание, что в руке ее зажат «Пророк». Судя по всему, утренний.

— И что я должен там увидеть? — спрашиваю я, послушно глядя на последнюю страницу, где обычно печатаются мелкие новости местного значения. Впрочем, я мгновенно понимаю, о чем пойдет речь, когда натыкаюсь взглядом на небольшую фотографию в черной рамке. Изображенный на ней мужчина то нервно косится на траурное обрамление, то пытается улыбнуться, выбрав позу поэффектнее. Здесь он еще молод и в себе. Я в который раз машинально отмечаю, что у него абсолютно мои глаза, мой нос, мои скулы и мой подбородок. Точнее, всё наоборот.

— Локхарт умер, — сообщает и так уже очевидную новость матушка. — Вчера. Завтра состоятся похороны… Ты пойдешь?

Знай он, какие пышные похороны его ожидают, он бы уже давно умер.

Авраам Линкольн.

Говорят, что брошенные дети своих родителей частенько недолюбливают. Ко мне это правило применить вряд ли получится. Я никогда не испытывал ненависти к своему биологическому отцу. Честно говоря, у меня всегда было слишком много других дел.

Впрочем, и жалости или сочувствия я к этому человеку никогда не питал, что уж говорить о большем?

Я не знал Гилдероя Локхарта в те времена, когда он был в своем уме, и понятия не имею, насколько хорошим или паршивым человеком мой папаша был на самом деле. Тот человек, которого я однажды видел в клинике имени Святого Мунго, был обладателем того особенного взгляда, носителями которого бывают либо двухлетние дети, либо слабоумные.

Разговора по душам у нас с ним, в силу очевидных причин, не вышло. Зато он дал мне автограф! Тот еще повод для гордости.

И вот теперь я стою рядом с его гробом и стараюсь как можно меньше задумываться о том, на кой черт я сюда явился. По официальной версии – для того, чтобы отдать последнюю дань памяти усопшему. Беда только в том, что помнить об этом самом усопшем мне, по большому счету, нечего. По версии неофициальной – я согласился потратить первую половину законного выходного на это мероприятие из-за матушки. Она считала, что это будет правильно, если я приду сюда сегодня.

Лично я думаю, что она откупилась моим присутствием от необходимости идти сюда самой. Оставить смерть Гилдероя Локхарта совсем уж без внимания она не могла – да-да, я точно знаю, что у нее есть такой же автограф! – а злить папашу Джона не хотела. Вот и пошла на компромисс.

Слава, да еще и такая, какая была у моего биологического отца, требует постоянной подпитки. Лишенная пищи, она погибает быстро, так что я даже не удивился, что кроме меня проводить Локхарта в последний путь пришло еще человек пять: мать покойного, две его старших сестры и пара каких-то тетушек. Судя по всему, кто-то из медицинского персонала Мунго.

С самого начала церемонии эти медсестры откровенно на меня пялятся. Как и мои тетки по отцовской линии. Как и моя бабка. Да, да, Люцифер побери, я в курсе, что за исключением темных волос, я – точная Локхартовская копия! Но все равно ощущать себя экспонатом в музее – не сказать бы драконом в виварии – неприятно. Поэтому я с нетерпением жду, когда постный, как бедняцкий суп, работник Министерства покончит с формальностями, взмахнет палочкой, запечатывая гроб, и поместит его в соответствующую ячейку склепа. Тогда я смогу, наконец, убраться отсюда с почти чистой совестью. А пока, чтобы не встречаться ни с кем глазами, я рассматриваю покойного – единственного, кажется, в этой компании, кому плевать на мое присутствие. Министерский служащий не в счет.

В смерти Гилдерой Локхарт кажется значительнее, чем при жизни. Парадная голубая мантия, солидно скрещенные на груди руки, между которыми покоится волшебная палочка, тщательно расчесанные золотые локоны, в которых совсем еще нет седины. Вечное рассеянное, чуть удивленное выражение исчезло с его лица, и он выглядит тем, кем и должен был по задумке природы – нестарым еще, в сущности, красивым мужчиной.

Интересно, от чего он все-таки умер? Пятьдесят один год даже для маггла возраст еще отнюдь не преклонный, а уж для мага… внешних повреждений на нем тоже не видно, как и следов какой бы то ни было болезни. Центральный персонаж этого мероприятия вообще выглядит на редкость здоровым. Если не принимать во внимание тот факт, что он мертв.

По мере того как я раздумываю над этим вопросом, мне становится все более и более любопытно. За свою недолгую жизнь я видел достаточно разнообразных и необычных смертей. Текучка кадров в нашем отделе высока не столько по причине увольнений персонала, сколько по причине отбытия этого персонала в новый, возможно, лучший мир. Так что мой интерес можно назвать профессиональным.

Краем уха я слышу, что настало время для прощальных слов, значит скоро финал. Тем более что никто из присутствующих к излишнему словоплетству явно не склонен. Они вообще не выглядят убитыми горем. Даже Локхартовская мать. Но здесь я ничего удивительного не вижу – своего сына и брата почтенные дамы похоронили еще в девяносто третьем. То, что проживало в палате на четвертом этаже клиники, по причинам ему самому неясным продолжая раздавать автографы, уже не было Гилдероем Локхартом. И у них было двадцать два года, чтобы смириться со своей потерей.

Наконец, все формальности соблюдены, все, кто считал своим долгом высказаться – высказались, и гроб с покойником занимает свое место в фамильном склепе Бросстоунов. Именно к этой династии принадлежит моя бабка по отцовской линии, а у деда маггла, ясное дело, никакого склепа, да еще и на магическом кладбище, не имеется. «Все, в конечном счете, упирается в породу, – проносится в голове ехидная мысль. — Даже в смерти магов кладут рядом с магами, а магглов рядом с магглами».

— Простите... – на выходе я осторожно касаюсь рукой локтя одной из медсестер, – могу я задать вам вопрос?

Та оборачивается, глядя на меня с легким удивлением и жгучим, уже ничем не прикрытым любопытством.

— Разумеется…хм…

Недосказанность с жирным вопросительным знаком на конце повисает в воздухе, как топор в министерской курилке. И догадаться о ее природе мне совсем не трудно.

— Гил Алиен, мадам, – то, что я все понял, еще не значит, что я собираюсь ей помогать. Хочет спросить, кем я приходился покойному, пусть делает это сама. Разочарование на ее лице столь явно, что я едва сдерживаю усмешку. Видимо, задать вопрос в лоб кажется ей бестактным.

— Я слушаю вас, мистер Алиен, – вместо этого говорит она.

— Вы ведь работаете в клинике мадам…

— Мисс. Мисс Роберта Свонсон.

«И мои родители хотели мальчика», — мысленно добавляю я.

— Да, я ухаживала за мистером Локхартом в последние десять лет. Он был весьма милым джентльменом и хорошим пациентом.

— Это чудесно, рад, что вы поладили. Но спросить я хотел не об этом. Скажите, мисс Свонсон, от чего именно он умер?

А вот этот вопрос ей, кажется, не нравится. Редкие рыжие брови хмурятся, и в глазах появляется беспокойство. Хм… это становится действительно интересным. Я терпеливо жду, продолжая смотреть на нее.

— В том-то и дело, что мы не знаем, – наконец, решается мисс Свонсон. – Мы нашли его позавчера утром во время обхода. Я принесла ему завтрак, как обычно, а он…. В общем, он уже был таким. Прямо в кресле с книгой. Мы провели все анализы, но так ничего и не нашли! Он был абсолютно здоров, абсолютно!

«Ну да, – хмыкаю я. – Все мы сегодня были этому свидетелями. Здорового покойника сразу видно».

— Может быть Авада? – я шучу, но не совсем. Потому что я знаю только одно заклинание, которое способно превратить абсолютно здорового человека в абсолютно здоровый труп.

— Молодой человек! – она смотрит на меня гневно. – У нас в Клинике никто не мог бы применить непростительное!

— Что все такие святые? – не могу удержаться я. У меня есть официальное разрешение министерства на применение первого и третьего непростительных. Разумеется, в особых случаях. В нашей работе бывают и такие.

— На всей клинике в несколько слоев подвешены оповещающие от Невыразимцев! – отвечает она, все еще негодуя. Защита за авторством сотрудников Отдела Тайн это действительно серьезно. Без дураков. – И потом, зачем кому-то убивать безобидного пациента, которого только-только перевели из палаты для безнадежных больных? Да еще и авадой!

— Перевели? – вот это новости!

— Да, – мисс Свонсон кивает задумчиво. – Видите ли, новые методики лечения ментальных травм в его случае начали давать неплохой результат. В последний месяц мистер Локхарт начал приходить в себя, хотя мы уже не надеялись, что к нему когда-нибудь вернется хоть какая-то память. Он даже книги свои начал перечитывать. Надеялся, что это ему поможет восстановить события… Я уверена, еще бы полгода, и он бы был почти здоров!

Она шмыгает носом. Я делаю вид, что сочувствую, хотя голова у меня уже занята другим. Любопытная получается картина: двадцать два года назад человек полностью теряет память и все это время ведет тихое безмятежное существование. Даже вторая магическая война на его здоровье никак не отразилась. А как только появилась надежда на исцеление, и он начал вспоминать, он непонятным образом умирает. Забавно…

Или у меня паранойя, или здесь дело нечисто. Что же такого ты, папаша, мог припомнить, что даже спустя двадцать два года представляло для кого-то опасность? Или все это бред, и ты умер без посторонней помощи?

— Спасибо, мисс Свонсон, – я вежливо киваю женщине и отхожу в сторону, сам еще не зная, что делать с полученной информацией, и хочу ли я вообще делать с ней хоть что-то. Что бы там ни случилось на самом деле, Локхарт в результате скончался, а мне еще не помешало бы посидеть над своими расчетами по «Восставшему» и изучить взятые в лаборатории пробы, чтобы понять, какую дрянь я ухитрился из него сотворить и как. Пока время есть.

Проходя мимо матери покойного я дежурно бормочу слова соболезнования и, было, окончательно собираюсь аппарировать домой, как чувствую, что уже моего локтя касаются чьи-то пальцы.

Миссис Локхарт как-то нерешительно меня разглядывает, словно сомневается в том, что именно ей от меня нужно.

— Ты ведь Гилдерой? – наконец, тихо спрашивает она. – Гилдерой Алиен, верно?

— Если можно, Гил, мадам, – из уважения я стараюсь не кривиться. Терпеть не могу это дурацкое имя. Интересно, кем надо быть, чтобы назвать так своего сына? Очевидно, либо Дианой Локхарт, либо Элайзой Алиен. – Но да, вы правы, это я.

— Ты не собираешься на поминальный обед?

Невооруженным глазом видно, насколько ей неловко от общения со мной. Еще бы! Родная бабушка, как-никак. Которую я вижу впервые за двадцать четыре года. Не слишком-то нужен был я своим родственникам, как видно. Да и они мне, честно говоря, тоже. Так что, особой проблемы не вижу. Только что теперь-то изменилось? Или все дело в том, что я маг по мужской линии? Сестры-то Локхартовы обе магглы без проблеска силы. В отца пошли. Да нет… Не одного же бастарда папаша, пока был при разуме, заделал! Хотя что-то толпа скорбящих потомков у склепа не топчется. Один я такой дурак, и то, потому что матушка попросила.

— Не думаю, что в этом есть смысл, мадам, – честно отвечаю я, пожимая плечами.

— Ты поразительно похож на моего сына в молодости, – еле слышно шепчет Диана Локхарт. Мои тетушки в отдалении посматривают на нас с интересом. – Одно лицо… Сколько тебе лет?

— Двадцать четыре, мадам, – разговор меня начинает потихоньку бесить. – Но какое это имеет значение? Я никогда не знал вашего сына, равно как не знаю и вас. И простите, мадам Локхарт, я пришел сюда сегодня не потому что скорблю. Когда-то он способствовал моему появлению на этот свет, так что, пожалуй, правильно, что я проводил его, когда он этот свет покинул. Он сделал одну вещь для меня, я сделал одну вещь для него: квиты, можно сказать. Ах да, и еще я не голоден.

— Я и не жду, что ты будешь о нем скорбеть, – похоже, сбить Диану Локхарт с толку не смог бы и Конфундус, что уж говорить о моих вялых попытках. – Дело в том, Гил, что мой сын оставил мне кое-что для тебя.

Все раздражение, вызванное бессмысленностью нашей беседы, слетает с меня, уступая место безмерному удивлению.

— Мне? Оставил? – не очень умно переспрашиваю я. – Когда?

— Когда я навещала его в последний раз, – Мадам Локхарт твердо смотрит мне в глаза. – За два дня до своей смерти.

Потом, естественно — каленая стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери... Какой подарочек!

Братья Стругацкие «Понедельник начинается в субботу»

И что в итоге? В итоге я сижу в своей комнате на кровати, таращусь в стену, на которой не показывают ровным счетом ничего интересного, и с туповатым упорством сжимаю в руках небольшую картонную коробку — то самое «кое-что», обещанное мне на кладбище Дианой Локхарт. Самое постыдное во всем этом, пожалуй, то, что я до сих пор понятия не имею, что там внутри.

На поминальный обед я, как и пообещал «бабуле», не остался, хотя она, по какой-то непонятной причине, явно старалась меня заманить. Вот только, то ли она не слишком умело совершала свои маневры, то ли внук ей попался излишне проницательный.

И главный вопрос всего сегодняшнего дня: «зачем?». Вот, например, зачем ей так было нужно, чтобы я пошел на этот Мерлином драный поминальный обед? Откуда вдруг проснувшийся интерес к моей персоне? Не нравится мне все это, вот что.

Напрасно я вообще поддался на материнские уговоры и потащился на эти похороны. И с покойником какая-то мутная история, и с мамашей его не лучше. Да и со мной, кажется, не все ладно, учитывая, что солнце уже клонится к закату, а я так и не открыл чертову коробку. Это при моем-то патологическом любопытстве!

Как хотите, а паршивое какое-то у меня предчувствие относительно этого подарочка.

По итогам беседы с миссис Локхарт выходит так: мой папаша, недавно вновь начавший осознавать себя личностью, встречается с Дианой в клинике и настойчиво просит ее передать мне «презент», а через два дня, как уже известно, умирает, оставляя колдомедиков Мунго в полном недоумении. Вот что значит писательский талант: даже из собственной кончины ухитрился выжать интригу. Дальше миссис Локхарт мне коробку передает и на всем протяжении беседы буквально ест меня глазами, как подзаборная кошка кусок ветчины в витрине мясной лавки.

Единственное предположение, которое крутится у меня в голове — в коробке лежит тот самый компромат, который не протух за двадцать два года. Хотя с чего бы Локхарту отдавать его именно мне? Он меня и видел-то два с половиной раза, два из которых интеллектуально пребывал в стране зеленых нюхлеров и розовых книзлов. Бред.

Но именно из-за этого бреда открывать коробку я не тороплюсь. Оно мне надо?

В мои невеселые мысли врывается стук распахнувшейся настежь двери. Во всем нашем доме привычка влетать в комнату без стука водится только у одной особы, так что мне даже не нужно поднимать глаза.

— А если я тут решил голым сплясать джигу? — Лениво интересуюсь я.

— Я бы с удовольствием посмотрела на это безумие!

Хоть бы смутилась для приличия. Но нет, моя сводная сестра Фелиция характером, как и я, явно удалась в матушку, так что срезать ее на таком пустяке не удастся. Фели учится на шестом, точнее уже седьмом курсе Хогвартса, и большей егозы и заразы я в своей жизни не встречал. Короче говоря, она дьявольски милая. Когда спит зубами к стенке.

Думаю, весь Гриффиндор во главе с деканом Уизли будет плакать от счастья, когда эта заноза получит, наконец, свой диплом и оставит школу в покое.

— А если я тут не один? — Я продолжаю генерировать версии. — А если я с дамой занят прослушиванием седьмого концерта для скрипки и фортепьяно?

— Ты бы дверь запер, — Фели бесцеремонно усаживается на кровать рядом со мной. — Перед прослушиванием. И потом, своих дам ты в отцовский дом никогда не водишь. Гил, ну за кого ты меня принимаешь?

— За свою отвратительно воспитанную сестру, которая за шестнадцать лет так и не научилась стучаться. — Хмыкаю я. — А что, разве это не ты?

— Я, — на редкость самодовольно признается Фелиция. — И соблюдать правила хорошего тона по отношению к своему ядовитому братцу даже не собираюсь. Зато собираюсь спросить, по какому поводу ты уже третий час сидишь здесь, как сыч, и не подаешь признаков жизни?

— А мне уже нельзя поскорбеть в одиночестве? — отчим так и не сумел выбить из меня дурную привычку отвечать вопросом на вопрос. — И потом, папаша Джон с утра мне устроил первосортную выволочку с последующим запретом попадаться ему на глаза.

— Как будто тебя это хоть когда-то смущало! — хм... логично. Даже темы для дискуссии мне не оставила, паршивка. — Так что не ссыпай мне лукотрусов за шиворот, братик. Тебя смерть Локхарта ввела в такое уныние?

Последнюю фразу она произносит уже без прежнего напора, явно боясь обидеть. Девчонка она у меня еще, хоть и корчит взрослую и самостоятельную. За то и люблю.

— Его смерть меня, скорее, озадачила, — признаюсь я, сам до конца не понимая, зачем все это говорю. И для кого. — И подарок этот еще…

— Что за подарок? — вот уж кого хлебом не корми, а дай сунуть свой хорошенький, чуть вздернутый носик в чужие секреты. Хотя, что уж тут, сам ведь упомянул. — От кого?

— Можно сказать, что от фирмы производителя, — на этот раз я усмехаюсь откровенно двусмысленно, и Фелиция хихикает, мгновенно разгадав соль шутки. Не самой остроумной, кстати, но на большее я сейчас не способен.

— Вот уж не знала, что на похоронах раздают подарки. И что там? — вот ведь настырное создание. И ведь знаю, что попытки отвязаться ни к чему не приведут.

— Без понятия, — пожимаю плечами я, уже зная наперед, что сейчас коробку придется в срочном порядке открывать. Может быть это и малодушно, но я рад, что Фели своим появлением избавила меня от проблемы выбора.

В очередной раз жизнь не преподносит мне сюрприза: сестра мгновенно вцепляется в коробку обеими руками, уже готовясь потрошить ее с энтузиазмом котенка, добравшегося до клубка цветных ниток.

— Эй! — я жестом останавливаю девушку и извлекаю из рукава волшебную палочку. — Придержи фестралов, сестренка. Папа Джон что, зря в вас с Эдом с детства вдалбливал первое правило подарков?

— Да-да, сначала проверь, потом открывай, — Фели корчит забавную рожицу, не слишком талантливо пародируя строгий голос моего отчима.

— В точку, — я уже в четвертый раз сканирую отцовский подарок магией и в четвертый раз убеждаюсь, что ничего опасного там, как будто бы нет. Что-то магическое, определенно. Но ни ядов, ни проклятий, ни порталов в Ад мне Локхарт, похоже, не завещал. — Ну, давай. Только руки в коробку смотри не суй. Какая-то магия там точно есть.

— Мерлин Всемогущий, Гил! Ты и правда параноик! — Укоризненно восклицает Фелиция.

Кто бы спорил, как говорится.

— Зато живой. В отличие от многих прочих.

При моей работе ты становишься, либо параноиком, либо трупом. Вот только Фели в ее шестнадцать этого точно не понять. Ей дьявол, иногда я на ее фоне начинаю ощущать себя древним занудливым козлом. Вот и сейчас она пренебрежительно кривит губы и нетерпеливо срывает картонную крышку, отбрасывая ее прочь.

— Ого!

Не могу не согласиться. Судя по длинной цепочке, это все-таки кулон, выполненный в форме сердца. Не кокетливого сердечка, каким его рисуют на страницах пошлых любовных писем, а именно сердца. Судя по конструкции, человеческого. Даже с расстояния в пару шагов я безошибочно могу различить серебристые ответвления-обрубки легочных артерий и отливающую медью дугу аорты, под которую и продета цепочка.

Прямо скажем, украшение сомнительное. Не на каждый день. Но, в то же время, чем-то оно привлекательно. Кажется, что стоит только взять его в руки, как почувствуешь ровный ритм сокращающегося под ладонью металла.

В следующую секунду я понимаю, что коробка была явно усилена какими-то экранирующими заклятиями. Магией от кулона «прет» — иначе не скажешь — так, что волосы у меня на затылке начинают самопроизвольно шевелиться. И магия, ведь, какая-то знакомая! Где-то я уже чувствовал подобную — не вредоносную, скорее просто очень древнюю. И очень мощную. Куда более мощную, чем способно выдержать человеческое тело.

— Я тебе что сказал!? Фелиция, твою мать! — Я вижу, как сестра в восторге тянет руку к кулону, явно начхав на все мои предупреждения. Еще бы! Фели та еще «цацочница», хуже сороки. И отобрать у нее новую, приглянувшуюся игрушку — задачка еще та.

Понятия не имею, что случится, если она к ней прикоснется. Зато точно знаю, что папаша Джон меня живьем закопает, если с его ненаглядной дочерью что-нибудь случится. И ведь я даже сопротивляться не стану.

Поэтому мне ничего не остается, кроме как совершить на редкость идиотский поступок и взмахом палочки выдернуть коробку из цепких сестринских пальчиков.

С любой другой девчонкой этот номер прошел бы на ура, только вот мне в сестры досталась мало того, что заноза, так еще и заноза, играющая в квиддич на позиции ловца. Именно поэтому, возмущенно вскрикнув, она ухитряется вцепиться в край уплывающей из-под ее носа коробки и попытаться оставить добычу при себе. Зря она это.

Жил когда-то в Британии один очень талантливый маггл. И звали этого маггла Исаак Ньютон.

Он всерьез поспособствовал прогрессу науки в области физики, и почти всем известна история про яблоко, зарядившее гению по макушке. А еще многие забывают, что кроме закона всемирного тяготения этот маггл является автором трех законов механики, которые… о чем это я? Ах да!

Законы Ньютона я помянул не напрасно, поскольку именно в соответствии с первым из них коробка остается у Фели в руках, а я получаю чертовым кулоном по лбу.

Ну и синяк же меня ждет в ближайшем будущем!

К сожалению, кажется, не только он.

Я буквально кожей чувствую сокрушительный толчок магии, в последний момент, наконец, узнавая ее.

Кровная, мать ее, ритуалистика. Действительно ничерта не темная, хоть и причисляется к таковым из-за специфики наложения. Кровь, сила и горьковатое послевкусие магии четвертого измерения! И все это под аккомпанемент красочного салюта из искр, которые сыплются у меня из глаз от удара тяжелой металлической подвеской. Люблю эффектность, черт побери!

— Моргана кривая, Фелиция, ты обалдела?! — Я потираю свой многострадальный лоб, ожидая, как окончания фейерверка, так и момента, когда отпустит словно сведенное магической судорогой тело.

Ох, что-то кажется мне, что это был не фамильный оберег Локхартов.

А значит, в перспективе мне предстоит разобраться, что эта кровная магия мне «подарила» на память, и вариантов тут масса.

Самое обидное, что на Фелицию эта цацка скорее всего не подействовала бы, зря только дергался.

— Платок носовой подай хотя бы раненому брату, — судя по ощущениям, эта штуковина рассекла мне бровь, которая теперь потихоньку кровит.

Тонкая рука вкладывает в мои пальцы требуемый платок, а в следующую секунду я чувствую, как в горло мне упирается волшебная палочка.

— Ты не Гилдерой!

Голос молодой, низкий и звучный. И тон его не обещает лично мне ничего хорошего. Салют в моей голове, наконец, гаснет, и я, проморгавшись, обнаруживаю перед собой девицу, может быть, чуть старше себя.

Светлые длинные волосы, зеленые глаза, тонкий породистый нос. Да, красивая. На самом деле очень, очень красивая. Дьявольски.

И все бы хорошо, только один вопрос: кто это, Мерлин ее побери, такая!?

И еще один: почему я, пошатываясь и держась за лоб, стою в каком-то абсолютно незнакомом месте!?

Глубокая и красочная матерная тирада еще только формируется в моем сознании, когда девица сильнее тыкает в меня палочкой, словно задумала проткнуть насквозь, и, дико сверкая глазами, повторяет:

— Ты не Гилдерой! Кто ты?

Он хотел быть героем далекой страны,

А она — лишь поведать ему свои сны…

Йовин «Он и она»

Я безнадежен.

Нет, разумеется, я слышал о чем-то таком много раз от папаши Джона. Но сейчас, глядя на лежащую на полу, скованную инкарцеро поверх петрификуса женщину, я потихоньку начинаю проникаться его взглядами на жизнь.

Что сделал бы на моем месте порядочный герой? Наверняка сказал бы этой незнакомой леди что-нибудь остроумное; возможно отвесил бы парочку комплиментов или, на худой конец, принялся выяснять, что ему, собственно, инкриминируют. В общем, я уверен, что он — герой — поступил бы как-то эпично.

А что сделал я? Со всей молодецкой дури оттолкнул даму в сторону, и пока она оторопело моргала и пыталась устоять на ногах, долбанул по ней парализатором, а затем, для верности, еще и связывающим заклятием. Ну не люблю я, когда в меня тычут всякими артефактами, не люблю!

Был у нас с полгода назад один неприятный инцидент с тестовой группой: безобидное, по идее, успокоительное зелье оказалось «с душком». Точнее с побочным эффектом. Понятия не имею, что именно очередной «гений» туда клал, но воздействие получилось весьма далеким от запланированного. По крайней мере, по моим прикидкам, успокоительное не должно проделывать таких внушительных дыр в чердаке пациента…

С тех пор, как мирная домохозяйка, желавшая подзаработать галеонов детям на учебники, чуть было не уходила здорового мужика, пытавшегося помешать ей запалить шторы в собственной комнате, я категорически отрицательно отношусь к таким штучкам. Думаете, это я такой впечатлительный? Нет. Просто этим самым мужиком был я.

Вот и сейчас накрепко вбитые в подсознание рефлексы не подвели, а скорость реакции у моей визави явно подкачала — не дорос еще ее нос тягаться с «черным мундиром», из рафинированной вредности продержавшимся на службе два года.

Тут я, пожалуй, поясню — в принципе, я джентльмен. У меня приличное, отчасти даже рыцарское, воспитание, которое наглухо табуирует насилие над представительницами слабого пола, детьми и стариками. Вот только у меня, кроме воспитания, есть еще и какой-никакой опыт. И опыт этот гласит — женщина часто гораздо опаснее мужчины, ничем не уступая ему, когда дело доходит до человекоубийства. А уж женщина-маг — тем более. Наш великий дар тем и отличается, что от физической силы ничуточки не зависит.

К слову, женщины, как в магическом, так и в маггловском мирах активно пользуются тем, что они «слабый пол», дабы устроить гадость поразвесистей. Так что ничего похожего на угрызения совести я, честно говоря, не испытываю.

Зато адреналин в виски лупит со страшной силой, немного мешая соображать.

Но первое, что я делаю, еще до того, как связанное тело падает на пол, это оглядываюсь по сторонам, держа палочку в боевой позиции.

Хм. Я бы даже сказал — «хм» два раза. Какая-то комната, довольно большая, но темноватая из-за плотно задернутых штор. Ничего интересного, за исключением легкого бардака, я тут не вижу. Сообщники моей нелюбезной собеседницы тоже под диванами не таятся, а значит, можно расслабиться. Чуть-чуть.

Следующим заходом я просто аппарирую домой. И если бы кто-то сейчас попробовал укорить меня в отсутствии любопытства, я бы ответил ему, что на все есть свое время. След от аппарации я запомнил, значит, и вернуться к своей связанной незнакомке успею. Полежит с полчаса — не протухнет.

Докапываться до сути вещей дело не быстрое, а если я хоть что-то понимаю, минут десять назад я с помпой растворился в пространстве прямо на глазах у изумленной публики, как фокусник в маггловском цирке. Зная характер Фелиции и ее ко мне нежную привязанность, — весь особняк Алиенов уже стоит на ушах, и чем раньше я покажусь пред гневны очи папаши Джона, тем меньшая порция ора мне достанется. Да и саму Фели я, наверняка, напугал до черта, рассосавшись в эфире без объявления войны. Ничего, сейчас успокоим детей и женщин.

С этой праведной мыслью я и материализуюсь посреди холла — судя по тому, сколько длились перегрузки, портал забросил меня куда-то к черту на рога. Как же я его проморгал, вот чего не понимаю! Четыре же раза проверил, и хоть бы что пискнуло! И, опять же, зачем? Что за идиотское похищение, к тому же организованное как-то криво? Ладно, это потом.

В доме и правда кавардак — я даже отсюда слышу шум наверху. Какая-то беготня и ор: уж сочный баритон папаши Джона я ни с чем не спутаю.

С тяжким вздохом направляюсь к лестнице, заранее репетируя виноватую физиономию, но путь мне наглым образом преграждает Санти — эльфийка моей матушки. Она с хлопком появляется на ступеньках прямо перед моим носом и неожиданно недружелюбно интересуется:

— Зачем господин пришел? Господину нечего здесь делать. Уходите сейчас же.

— То есть как это нечего? — От таких заходов у меня глаза на лоб лезут, так что мы с лупоглазой домовушкой сейчас друг друга стоим. — Санти, ты что, тронулась на нервной почве? Дай пройти.

В ответ это очумелое создание мотает головой, и я шкурой чувствую потрескивание эльфийской магии.

— Господин не желанный гость в этом доме, — строго говорит она. — Господин и так устроил беду, опозорил молодую госпожу, опозорил славный дом Алиен, разбил госпоже сердце. Чего господину нужно еще? Уходите, или хозяин убьет Вас, как только увидит. Просто уходите.

Я даже не знаю, рассердиться мне, обидеться или рассмеяться. С каких это пор всегда приветливая Санти принялась поминать мне «грехи юности»? Да о том, что я опозорил мать и род Алиенов самим фактом своего появления на свет, я от отчима слышу раз в неделю…тоже мне новость, как говорится! Но это-то здесь причем? Какого черта меня выставляют из моего же дома!?

— Так, Санти, а теперь давай внятно и по делу, — я делаю пару глубоких вдохов и говорю аккуратно, как и положено при общении с психами. — Что случилось? Неужели папаша Джон так рассердился из-за моей отлучки? Или что-то с Фели?

Вот последняя мысль заставляет меня экстренно вспотеть. Неужели эта странная магия как-то задела сестру? Это бы все объяснило — тогда отчим меня действительно убьет, но это не так уж важно.

Я бросаюсь к лестнице, уже нисколько не интересуясь пояснениями тронувшейся от горя домовихи. К черту все, к Дьяволу, к Мерлину в задницу! Я должен знать!

Меня отбрасывает назад с такой силой, что я влетаю спиной в рыцарские доспехи, с грохотом обрушивая их на пол.

— Господин должен убираться прочь! — Санти наступает на меня, и вид у нее грозный, но при этом забавный. Как у того бешеного шерстепуха: смейся сколько влезет, а пол ноги Сэмуэлю Корнби никто назад не отрастит. — Господин Локхарт не имеет права быть здесь!

— А?...

Да, это все, что мне удается сказать. Во-первых, потому что от удара из легких выбило, кажется, весь воздух, а во-вторых…какой к лысому гиппогрифу «господин Локхарт»? Где?

— Тыыыыы!? — Я даже вздрагиваю от громоподобного рева.

Оказывается, пока мы с Санти вели переговоры, на самом верху лестницы успел нарисоваться какой-то высокий худощавый тип в криво наброшенной на плечи мантии. Физиономия у него бледная и абсолютно безумная. А еще, почему-то, смутно знакомая.

Завидев меня, он еще больше перекашивает породистое лицо и бросается вниз, на ходу вытаскивая палочку.

— Да как у тебя наглости хватило сюда заявиться!? — Орет он голосом папаши Джона — Жалкая тварь! Чертов писателишка! Думал, я ничего не замечу!? Да ублюдок твоя точная копия!

В каком-то ступоре я смотрю, как он приближается, и все отчетливее понимаю, что этот хрен с горы действительно папаша Джон. Тот же голос и интонации, то же худощавое лицо и полыхающие бешенством черные глаза.

Я аппарирую повторно в ту секунду, когда с губ отчима срывается первое из слов самого непростительного из всех непростительных заклятий. Последнее, что я слышу, это его яростный вопль и доносящийся со второго этажа надрывный младенческий плач.

* * *

«Чертов писателишка!»

Я сижу на полу в той самой комнате и отрешенно пялюсь в стену.

«Господин Локхарт не имеет права быть здесь!»

На этом самом полу лежит какой-то пестрый, довольно-таки потертый ковер. Не слишком чистый, кстати. Кулон-сердце валяется на нем бесполезной железкой. Магии в нем, судя по нынешним ощущениям, не больше, чем в ножке стула.

«Да ублюдок твоя точная копия!»

В комнате витает приятный запах трав и свечного воска.

«Господин и так устроил беду, опозорил молодую госпожу, опозорил славный дом Алиен, разбил госпоже сердце».

Драный Мерлин. Я не сразу узнал его, не потому что он так изменился. Просто он выглядел лет на двадцать моложе, чем я его запомнил.

«Ты не Гилдерой!»

Я вскидываю голову и полубезумным взглядом смотрю на все еще связанную и парализованную женщину. Как все изменилось за какие-то жалкие полчаса. Кажется, это будет чертовски долгий разговор…

Я нашариваю палочку и взмахом снимаю с жертвы парализующее заклинание. Веревки, впрочем, пока не трогаю. На всякий случай.

Девушка перестает напоминать деревянную лошадку, обмякает и с ужасом косится на меня. Молчит. Это она правильно делает, должно быть умная. Или, что вероятнее, выражение лица у меня настолько дикое, что сейчас и дурак бы не рискнул лишний раз рот открывать.

— Так, Леди. — Это что, у меня такой жуткий голос? — Давайте договоримся. Я извинюсь за свое не джентльменское поведение позже. Я не причиню вам вреда, если вы меня не вынудите, но вы, ведь девушка разумная, верно? Так что давайте вы ответите на мои вопросы, и я вас развяжу. Кивните, если идет.

Она некоторое время молчит, чуть хмурясь, словно с трудом понимает человеческую речь, а затем все-таки аккуратно кивает.

— Кто вы такая?Где мы находимся? Что это за амулет? Причем тут Локхарт? И…какой сейчас год? — я стараюсь задавать вопросы по степени важности, и только на последнем голос меня подводит, срываясь. Я, вопреки мнению многих, не дурак, да и о неких разработках ОТа в области управления времени слышал. Мать вашу, как хочется ошибиться, но чую задницей, мне так повезти не может. Мне всю жизнь не везет.

В её доме беспечно распахнуты двери,

Йовин "Он и Она"

— Айна, — вот первое, что произносит девушка. – Айна Катильхёсс. Мое имя. Здесь мой дом. Мой и мамы. Она там.

Моя новая знакомая кивает головой куда-то, предположительно, в сторону соседней комнаты, а может быть, в сторону Антарктиды. Черт ее разберет. Голос у Айны, пожалуй, приятный: теплый, немного хриплый. В другое время я, возможно, и заслушался бы, но сейчас первое, на что я обращаю внимание – ее странная манера говорить. Слишком уж короткие и отрывистые фразы, слишком долгие, мучительно долгие, паузы между словами. Слишком сосредоточенное выражение появляется на ее лице всякий раз, когда она открывает рот, чтобы выплюнуть очередной набор слов.

Либо она немного олигофрен, либо я напугал ее до полусмерти своей зверской рожей. Хотя знаю я еще одну «болезнь» со схожей симптоматикой, идеально подходящую к ее экстравагантному имени… да уж, мне ли говорить об экстравагантности.

— Вы не англичанка, так? – я ни на секунду не сомневаюсь в ответе, так что короткий кивок воспринимаю как должное. – И мы не в Британии.

Еще один кивок, тоже не сказать, чтобы неожиданный. Недаром же при аппарации меня посетило дивное чувство, будто меня перекрутили в мелкий фарш, а затем слепили заново. Кто пробовал перемещаться на «международные» расстояния, поймет, о чем я.

— Древья тут, – снова кивок в сторону Артуровой гробницы.

Я отчетливо понимаю, что такими темпами мы с Айной будем общаться очень долго и, что самое обидное, непродуктивно. Например, последнюю ее фразу я не понял в принципе. Древья, твою мать... животное это, дерево, или, может, вообще ее троюродная тетка по бабушкиной линии?

Поскольку приступ вопиющего кретинизма начинает спадать, я снова поднимаю палочку. Благослови Мерлин человека, составившего заклятие libera lingua! Иначе я бы тут скорее отрастил бороду, чем добился хоть каких-то объяснений. А я очень хочу объяснений, и чем больше, тем лучше.

Если уж на то пошло, я вообще сегодня планировал провести вечер куда менее оригинально: посидеть за расчётами «восставшего», почитать книгу, кофе выпить, наконец!

Жаль только произнести формулу я так и не успеваю. Ах, ты ж Морганы мать им в душу! Чувство такое, словно мне в лоб прилетело бладжером. Причем профессиональным. Причем я в этот момент летел ему на встречу на гоночной метле последней модели.

Второй раз за час — это уже слишком. Дальше я ничерта не помню, причем протяженность этого «ничерта» оценить тоже не возьмусь...

* * *

Сначала возвращается слух: два голоса, несущие какую-то околесицу. Если я хоть что-то понимаю в человеческих эмоциях, прямо над моим ухом немилосердно ругаются две женщины. С гравием во рту, судя по издаваемым звукам.

Вторым возвращается зрение: в тот момент, когда я, наконец, чувствую в себе силы открыть глаза. Черт возьми, похоже эта Айна Как-Там-Ее мне все-таки не померещилась. Значит и все остальное – тоже. Ну что сказать? Хреново.

К уже знакомой мне девице добавилась еще одна – в годах. В каком-то цветастом платке, повязанном на голову, и длинном темном платье.

Третьим на огонек забредает осязание и явно делает это зря, потому что я начинаю ощущать тупую боль в висках, тяжесть во всем теле и абсолютную невозможность шевельнуться. Вот тебе и «черный мундир». Похоже, меня спеленали магией, как грудного младенца и теперь обсуждают, варить меня, жарить или жрать сырым, начиная с ног.

— Эй… — мой голос звучит скорее как хрип придавленного излишне любвеобильной хозяйкой котенка.

Хорошо начал. Жаль я и сам толком не знаю, что собираюсь говорить и, если уж на то пошло, не зря ли я вообще выступил. С другой стороны, беспалочковой магией я все равно не владею, так что рано или поздно они бы все равно обратили на меня внимание, а лежать и ждать неясно чего чертовски не хочется.

Страшно ли мне, неплохо выученному, двадцатичетырехлетнему лбу, обученному куче разных приемов? Да, Дьявол побери!

Мало того что я неизвестно где и, возможно, неизвестно когда, так еще и связан двумя полоумными курицами, которые за каким-то Мерлином сами же меня сюда затащили. Я обездвижен, у меня нет палочки, союзников и веры в добро. А еще у меня адово – адово! – болит голова.

Обе женщины – старшая и младшая – мгновенно перестают выяснять отношения, и я ловлю на себе два взгляда: испуганный и пристальный. Испуганный – от Айны и пристальный – от ее собеседницы.

— Долго же ты в себя приходил, — женщина постарше взмахивает моей собственной палочкой и насмешливо щурит серые, светлые почти до прозрачности глаза. Судя по гладкости ее речи, это было то самое заклинание «общения» – Айна говорит, ты хотел побеседовать. Ничего не имею против. Почему ты напал на мою дочь?

Что-то в ее тоне не оставляет у меня сомнений в том, что это настоящий, почти профессиональный допрос. Раз или два я проходил эту не самую приятную процедуру в своем собственном отделе, так что правила знаю.

— Потому что приставленную к горлу палочку расцениваю, как угрозу своей безопасности, — вот так: коротко и по делу. Во-первых, потому что так положено, во-вторых, потому что во рту пересохло, и на длинные нецензурные высказывания я временно не способен, ну а, в-третьих, в этой игре право хода ушло к команде соперника, и не в моих интересах кочевряжиться. Пока.

— Хорошо, — женщина кивает, и я понимаю, что ответ мне засчитали. – Откуда у тебя этот амулет?

— А вы представиться не хотите? – не выдерживаю я.

Ей Мерлин, это у них фамильная черта такая: сразу заваливать вопросами? А то, что принадлежат милые дамы к одной и той же династии просто-таки бросается в глаза. Видимо, это и есть та загадочная «мама», помянутая выше. Хотя, какая же это к черту мама? Это самая настоящая Мать!

— А ты сам, молодой человек, представиться не желаешь ли? – она откровенно издевается. – Ты вломился в мой дом, напал на мою дочь, взялся требовать каких-то объяснений. Так скажи, кто ты такой?

— И где Гилдерой? – вступает Айна, которая теперь, похоже, не столько испугана, сколько взволнована. – Откуда у тебя мое сердце? Что ты с ним сделал!?

— Да ничего я с ним не делал! – перекрикивая ее повизгивания, рявкаю я. – Речь, я так понимаю, о Локхарте? Так он умер два дня назад, а этот амулет с какого-то черта отправил мне…

Распинаться дальше мне не дала сама Айна, с полупридушенным всхлипом зажавшая себе рот ладошками и картинно осевшая на ближайший стул.

— Соболезную, – мне кажется, или мамаша, в отличие от дочери, выглядит чуть ли не довольной? – Но это так. А я, знаете ли, не заказывал путешествие к Моргане на рога. Думаете, меня предупредили, как работает эта дрянь? Нет. И я понятия не имею, где я, кто вы такие, и что я тут, собственно, делаю.

— Но… ты так похож на него! Как две капли воды похож… почему?

Черт. Я знал, что рано или поздно они зададут этот проклятый вопрос. Все, кто хоть раз видел Локхарта, его задают!

— Я его сын, — как можно сдержаннее отвечаю я. – Незаконнорожденный. Меня зовут Гил. Хм… Гилдерой Алиен.

Ну, все. Я сказал это.

— Сын!? – девушка взвивается снова. – Да как ты можешь быть его сыном, подлый лжец!? Вы же почти ровесники! Что ты сделал с моим Гилдероем, убийца!? Отвечай!

Я демонстративно морщусь и закрываю глаза. Связанный по рукам и ногам, больше ничем выразить свой демарш я не в состоянии.

— Айна, уймись, — неожиданно вступается за меня ее мать. – Ступай к себе, я хочу поговорить с молодым человеком с глазу на глаз.

— Мама!

— Ступай, – жестко обрывает ее женщина. – Ты доверяешь мне, Айна?

Похоже, что это своего рода кодовая фраза, потому что после нее девушка снова протяжно всхлипывает, но молча покидает комнату, плотно закрывая за собой дверь. Ей вслед отправляется наколдованный моей же палочкой Quietus.

— Libero – веревки, спеленавшие меня как гусеницу, бесследно исчезают и я, кряхтя и ругаясь себе под нос, усаживаюсь на стареньком диване, растирая затекшие плечи. Женщина останавливается напротив меня, и я ловлю на себе жесткий, внимательный взгляд серых, отливающих ртутным блеском глаз. Разве у человека могут быть глаза такого дикого цвета? – А теперь, Гил Алиен, давай поговорим серьезно.

* * *

Маленькая, если не сказать крошечная комнатка, в которой места хватает только на пыльный топчан c грубо сработанной тумбой «в ногах» и узкий книжный шкаф, забитый какими-то невнятными произведениями письменности в потрепанных обложках. Сгруженный с диванчика хлам, вроде корзинок и мешков с каким-то тряпьем, свален в единственный свободный угол и высится там угрожающе шаткой пирамидой. Шаг до двери и два шага до тумбочки. С потолка свисают пучки целебных трав, воняющие так, что кружится голова. Окна нет. Швабры бы тут хранить, по-хорошему, а не людей. Кстати, швабра тут тоже имеется – вон стоит в углу, рядом с метелкой. До сегодняшнего дня это милое помещение, очевидно, и было складом всяческой рухляди фирмы «вдруг пригодится». А теперь в нем хранюсь я.

Справедливости ради замечу, что меня обстановка не напрягает – дальше напрягаться просто некуда. Я сижу, подобрав под себя ноги, и пытаюсь собрать мысли в кучу. В лучших традициях стада овец, те разбегаются в разные стороны и плевать хотели на мои желания.

Снаружи, должно быть, уже светает…и это был дьявольски длинный день.

С трудом верится, что я скучал на похоронах своего ублюдка-папаши каких-то шестнадцать часов тому назад.

И да, теперь, после разговора с этой странноватой даже по магическим меркам женщиной, я имею полное право называть Локхарта чертовым конченым ублюдком. Уже хотя бы за то, что он втравил меня в свои дела. А я просил?!

У меня была нормальная жизнь, и в целом, я был ею даже доволен. Вредный, требовательный отчим, который при всей своей нелюбви не раз вытаскивал меня из переделок разной степени паршивости. Пусть и костерил предпоследними словами. Что такого? Я тоже в долгу не оставался. Спокойная, доброжелательная, где-то даже любящая мать. Сводные брат и сестра – оба придурки, но придурки любимые и свои. Грязная, опасная, но чертовски интересная работа. Коллеги, знакомые, друзья, девицы – примерно раз в пару недель новые. Да куча всего! С этими исходными 15 июля 2016 года я по случайности получил странным амулетом по лбу.

А теперь, по милости этого на голову больного человека, у меня есть я, свеча в надколотой фарфоровой плошке, волшебная палочка и чертов пыльный топчан.

Именно с этим я встречаю утро 16-го июня 1992 года.

Дьявол! Стоит попробовать выстроить все услышанное от Майлы Кательхёсс – так, оказывается, зовут мать Айны – по порядку.

Итак…

18 апреля 1992 года в Норвежский фюльк Нурланн, а точнее в коммуну Древья, которая у маглов нынче называется Вефсном, прибыл двадцативосьмилетний писатель, путешественник, борец со злом и просто Мордредова милая мордашка Гилдерой Локхарт.

Разумеется, не праздного любопытства ради, а в поисках материала для своей очередной книжки. И поживиться тут охотнику за чужой славой было чем: в декабре прошлого 1991-го именно здесь случилась серия особо изощренных жертвоприношений. Судя по характеру ритуалов: потопталось по территории Нурланна очередное «Темное Сестринство» поклонниц Хель. Их и сейчас в Норвегии полно.

Разве что эти зашли в своих ритуалах гораздо дальше, чем осмеливались их «сестры» — за один лунный цикл пустили на ритуалы шестерых маггловских женщин, двенадцать детей, двух юношей и одну ведьму. Породив в Вефсне волну паники и официальное заявление об орудующем в округе маньяке. Маньяка маггловские власти, само собой не нашли, но к Йолю нападения прекратились сами. Жители деревушки вздохнули с облегчением, а темное сестринство уже не вздохнуло вообще. Последняя жертва – двадцатилетняя ведьма – явно пошла Хель не в то горло.

Известно, что принесенная в жертву магическая кровь ценится на порядок выше маггловской. А эти фанатички, к тому же, принесли в жертву ведьму-девственницу. Зря.

Нет, разумеется, ритуалу это никак не повредило, но когда в окрестностях Вефсна бесследно исчезла младшая из двух дочерей Майлы Катильхёсс: по мнению магглов, живущей на отшибе знахарки, а по моему мнению – классической тотемной ведьмы севера, дело приняло чертовски скверный оборот.

В Британской магической культуре понятие тотемных магов отсутствует также, как отсутствуют и сами тотемные маги. Ближе всего к этому понятию подобрались, пожалуй, анимаги с одной стороны и оборотни с другой. Вот только первые в новой форме теряют силу и связь с основной частью собственной магии, а вторые – неспособны удержать даже иллюзию контроля и над тем, и над другим.

Среди магов севера тотемные колдуны и ведьмы тоже большая редкость, но они все же есть. К таким, например, относились и мои новые знакомые.

Нет, в волка, оленя или белку Майла не перекидывается: ей это просто ни к чему. На своей земле Майла обладает тысячей глаз и миллионом ног, крыльями, хвостом и один Мордред еще знает чем.

Ты можешь бродить по лесу и никогда не угадаешь, чьими глазами из густого подлеска смотрит на тебя ведьма: желтыми глазами лисицы, черными бусинками мышиных глаз или круглыми совиными «гляделками». И знания тотемных магов, передающиеся чуть ли не с генетической памятью, существенно превышают познания среднестатистического, хорошо обученного мага Британии. Такого, например, как я.

В свое время, году эдак в десятом, я лично прочел увлекательнейший труд «Основы стихийной и тотемной магии, как уникальной традиции народов Севера» и остался под глубоким впечатлением: монография Эштона Эн’Дорна хоть и считалась монументальным научным трудом, читалась на одном дыхании. Оттуда же я, например, почерпнул сведения о клановой преемственности тотемных магов, которая, судя по клану Катильхёсс, вполне неплохо работала. Полной силой у таких магов обладает только старший рода, в данном случае, Майла. И Айна вступит в права после ее смерти, до этой поры оставаясь лишь средней руки ведьмой с весьма специфическим образованием.

Как бы то ни было, познания Майлы позволили ей к чертям разнести зарвавшееся сестринство, породив в магической среде череду слухов и самых невероятных сплетен. Вот на эти сплетни как…ну пусть будет пчела на мед – слетелся мой блистательный, чтоб ему, папаша.

А дальше все по уже отработанной схеме, о которой я наслышан от матушки: расспросил местных и попытался втереться в доверие к Майле, разве что Норвежская ведьма откровенничать с Британским писателем, мягко говоря, не торопилась.

Что ни говори, а Локхарт обладал подобием интеллекта. Работал этот интеллект только в одну сторону – зато так, что позавидовать в пору.

Этот предприимчивый тип не нашел ничего лучше, чем, не добившись взаимности у проницательной Майлы, которой обаяшка-литератор сразу не понравился, добиться этой самой взаимности у Айны, безутешной после потери сестры. Ну, он ее и утешил. Специфически так, но по-своему эффективно.

Не могу сказать, что я отца не понимаю – даже на беглый взгляд мисс Катильхёсс поражает своей неяркой, нордической красотой. Так что не думаю, что Локхарту пришлось себя долго уговаривать. Меня бы, например, не пришлось.

Ну а Айне, выросшей в эдакой глухомани, много и не понадобилось: десяток комплементов, пара красноречивых взглядов, оружие массового поражения в виде «самой обаятельной улыбки по версии журнала Пророк» — и гордая северянка «поплыла».

Ну а от возлюбленного какие могут быть секреты? Особенно когда главный, так сказать, девичий секрет раскрыт? Разумеется, никаких. В общем, история настолько банальна, скучна и безыскусна – что даже роман по ее мотивам не напишешь: обвинят в многократном плагиате. Литературные наивные простушки, жестоко обманутые коварными столичными красавчиками – своего рода клише бульварной литературы.

Вся беда реально существующих простушек в том, что они либо не знакомы с обширным мировым фондом литературы, либо считают, что уж они-то на такую удочку ни за что не попадутся. И все равно послушно попадаются. Неглупые, но неизменно наивные, беспечные, доверчивые, которых ни жизнь, ни книжки, ни опыт окружающих не учат ровным счетом ничему. Не люблю таких девиц: с ними сначала забавно, а потом стыдно. Право слово, чувствуешь себя скотиной.

А вот Локхарт, в отличие от меня, вопросами морали не терзался. У него вообще с жаркими признаниями, страстными клятвами, ласковыми взглядами и прочим «очковтирательством» все было проще некуда. Долгих десять дней превратились для ошеломленной Айны Кательхёсс в настоящую волшебную сказку, в которой ей была отведена роль прекраснейшей из принцесс земных. А на одиннадцатый все, как водится, превратилось в тыкву. Ну, или не совсем.

Как я понял, Айна до сих пор свято и истово верила в возвращение своего чудесного возлюбленного, который, полтора месяца назад, обливаясь слезами и хватая прекрасную одалиску за нежные персты, пообещал прийти к ней в день середины июня, чтобы больше никогда уже ее не оставить. Красиво? Аж, зубы сводит от сиропа.

Правда следующим ходом мой папаша долбанул суженую, а затем и потенциальную тещу отработанным до автоматизма Obliviate-ом и сделал ноги. Хихикая про себя.

Ску-ка.

На этом историю бы можно было и закончить, пожалуй. Вот только Локхарт и предположить не мог, какое продолжение она получит: знал бы, к Мерлиновой тетушке сбежал бы из Древьи, теряя тапки. Но, на свою беду, мой папаша монографию Эн’Дорна не читал. Если на то пошло, я вообще сомневаюсь, что он был любителем чтения.

Не дающий осечек Обливиэйт на тотемных ведьм ничерта не подействовал. Ментальная магия на них вообще почти не оказывает влияния – так что легилиментить таких тоже бестолку, равно как и швыряться Confundus-ом. Профессор Эштон предполагал, что даже третье непростительное на тотемного мага особого впечатления не произведет. Все дело в том – считал он – что сознание такого мага постоянно находится в «состоянии энтропии», благодаря которому тотемный волшебник способен, сидя у камина одновременно лисицей бежать по лесу за пару миль к югу от собственного дома. Волшебники с развитым даром могут «сливаться» с двумя-тремя животными – но для этого им приходится отключаться от человеческого сознания – или же не терять связи с реальностью во время однократного «слияния».

Вот и попробуй подчинить себе сознание человека, который находится в двух местах одновременно. Легилимент же, при попытке проникнуть в такой разум, рискует безыскусно спятить от хаоса разнородных образов и всю оставшуюся жизнь пускать слюни на больничную пижаму.

Что ни говори, а не хотел бы я однажды почувствовать себя медведем, совой и человеком сразу.

Стоит ли говорить, что Майле такие выкрутасы не понравились? Не уследила ведьма за старшей дочерью, пропустив момент, когда девчонка начала тайком бегать к моему папаше на свидания. Сама Айна, зная нелюбовь матери к ее ухажеру, планировала «открыться» родительнице уже после возвращения жениха и поставить ее, так сказать, перед фактом. Но судьба распорядилась иначе – грязная и нелицеприятная история всплыла раньше срока, как разлагающийся утопленник со дна озера. И грянула буря.

Женщины рыдают, мужчины давятся попкорном. Айна бьется в истерике, которая заканчивается мощным стихийным выбросом, горячкой и магическим истощением, Майла бессильно скрипит зубами и страстно хочет повидаться с «зятем».

То, что случилось дальше, по праву заслуживает аплодисментов. Женщины – чертовски странные существа. Диву даешься, что они способны вытворять со своим мозгом. Проскорбев головою с недельку, Айна попросту убедила себя в том, что произошло какое-то чудовищное недоразумение, что ее мать узнала о романе и бла-бла-бла-бла. Оговорили, оклеветали, околдовали… вот вернется Локхарт, он сам все ей и объяснит. Вернется, конечно! Он же дал клятву, что будет любить ее всю жизнь и жить, пока бьется ее сердце, аминь. И сердце ее забрал – тот самый чертов амулет, из-за которого я сюда загремел. Амулет должен был сработать, как портал, который перенесет суженого Айны прямо в ее любящие объятия. Вот интересно, какого же Мордреда он сработал, еще и как машина времени? Да к тому же на мне. Хотя в объятия Айны я действительно попал – это да.

Самое смешное, что она действительно его ждала до сегодняшнего дня. Верно и убежденно, как способны разве что религиозные фанатики. И в день середины июня эту паству ждал во-от такой, мать его, сюрприз.

Впрочем, Майла была удивлена не меньше:

— Я была уверена, что никто не явится – усмехаясь крайне неприятной усмешкой, проговорила ведьма.

— Не удивлен, — я презрительно фыркаю. Желание съездить покойному папаше по смазливому личику становится все нестерпимее. – Ну не окончательно же он спятил, чтобы сюда соваться.

— Не в этом дело, молодой человек. Не люблю оставаться в долгу, видишь ли. А ему я кое-что задолжала.

Тон непередаваем. Даже мне хочется передернуть плечами.

— Вы с ним виделись? – это даже не вопрос, потому что в ответе я уверен.

— О да. И свой долг ему я вернула. Точнее даже не так: я отдала ему то, что он подарил моей дочери.

— Майла, – я раздраженно вздыхаю – Это был очень богатый на события день. Вы можете без этого гребаного мистицизма и пафосных ответов в стиле «угадай к чему это я»? Простите, но у меня нынче ни сил, ни мозгов, ни желания разгадывать ваши ребусы.

В ответ женщина смеется, глядя на меня своими нечеловеческими, пронзительными глазами. К черту. Даже знать не хочу, что во мне смешного.

Тем не менее, ведьма послушно расшифровывает:

— Я его прокляла, мальчик, только и всего. Не как вы, маги: палочкой и заклятием, а по-своему. Проще и сильнее. Так люди проклинают: словами. Вот только людям не хватает силы, чтобы проклятие сработало, а у меня этой силы достаточно. На него с избытком хватило.

— И чего же вы ему пожелали, если не секрет?

— Только той судьбы, которую он пожелал Айне, – волчьи глаза на человеческом лице смотрят лукаво.

Я молчу. Долго: обдумывая, сопоставляя и вспоминая. И наконец, коротко киваю:

— Сбудется.

Да еще и как! Теперь я, кажется, догадываюсь, почему Локхарт с такой готовностью вцепился в предложение от Хогвартса, даже не смотря на то, что знаменитостям крайне вредно исчезать из вида восхищенной толпы и торчать в закрытой школе-интернате.

Хогвартс, по сути своей, место в Британии уникальное: мощнейший магический резонатор, пропускающий через себя бешеный поток магии. По маггловским меркам его можно было бы сравнить с бункером на случай ядерной катастрофы. Школа экранирует фактически любую магию, кроме своей собственной, так что там можно спрятать что угодно. И от чего угодно. В данном случае мой папаша, похоже, решил спрятать в Хогвартсе самое дорогое: себя.

Да и библиотека Хогвартса, если не самая полная, то по крайней мере входит в первую пятерку самых древних и обширных магических библиотек Британских островов. Разумеется, если говорить о настоящей библиотеке Хогвартса, а не о той ее части, которая открыта для студентов-недоучек. Давать им в руки по-настоящему серьезную литературу, все равно, что давать нож пьяному матросу: рано или поздно жертвы появятся. Сам я только на курсах в аврорке слышал о том, какие «вкусные» книжки хранятся в закрытых фондах моей родной школы, и был сильно удивлен. Большинство студентов, конечно, знают, что скрывается в недрах Хогвартса, но руководство школы этого занятного факта не афиширует. И ясно почему: дабы не вводить неокрепшие умы во искушение запретным плодом. А вот профессорский состав доступ к сокровищам «самого надежного места в Британии после Гринготса» без сомнения имеет.

Думаю, что даже при своей неразвитой любви к чтению мой батюшка успел за неполный год перелопатить тонны литературы: угроза себе любимому всегда действует очень мотивирующе.

А еще мне доподлинно известно, что от душевного напутствия несостоявшейся тещи Локхарта не защитили ни тайные знания, ни надежные Хогвартские стены. Проклятие его все равно догнало, как кирпич, метко брошенный вслед удирающему воришке.

Изначальный регресс памяти до состояния десятилетнего ребенка. Двадцать два года на пятом этаже Мунго в палате для безнадежных пациентов. Проклятие, судьба, рок, досадная случайность – можно называть это как угодно, но шальное ученическое заклятие все же превратило моего папашу в то, во что он намеревался превратить Айну Катильхёсс. Пожалуй, еще и с выплатой процентов.

— Теперь уже вряд ли, — выдергивает меня из размышлений спокойный голос Майлы. Я вопросительно смотрю на нее, и женщина поясняет. – Сбудется вряд ли. Ведь ты здесь.

— И это как раз то, чего я никак не пойму, — признаюсь я и устраиваюсь на диване поудобнее, подтягивая колено к груди. – Мой папаша тот еще ублюдок, с этим спорить не стану. Я бы на вашем месте ему бы яйца оторвал и не угрызался бы совестью. Но я-то тут при чем?! Почему амулет вашей дочери перебросил меня сюда, как только я до него дотронулся? И не только через пространство, но и через время. Мордред! Да я несколько часов назад своими ушами слышал свой собственный плач! Кстати, можете меня поздравить, по вашему времени у меня сегодня День Рождения.

Поздравлять меня Майла не стала, за что я от души ей благодарен. Вместо этого ведьма сказала:

— Объяснение только одно, мальчик: по какой-то причине магия перепутала тебя с твоим отцом. Поэтому амулет и перенес тебя в то место и в то время, которое моя дочь назначила для встречи.

— Перепутала?! – честное слово, у меня даже глаза на лоб полезли. – Майла, вы говорите о Магии так, словно она подслеповатая тетушка, а не еще одна Сила. Или она тоже была обманута моей физиономией, которая – согласен – просто калька с Локхарта?

— Я думаю, что в тебе больше от твоего отца, чем просто внешность, — задумчиво тянет Майла, разглядывая меня, как зельевар редкий ингредиент. – И уж точно гораздо больше, чем тебе бы хотелось. Ты же не просто человек, ты наделен даром. Неужели ты никогда не слышал, Гил Алиен, что внешнее является зеркалом для того, что внутри?

— У меня внутри почки, — мрачно огрызаюсь я. – А еще легкие, желудок и куча кишок. И что-то я не вижу, чтобы все это отражалось снаружи. Слава Мерлину.

Майла смотрит на меня с такой обидной, женской снисходительностью, что я чувствую себя пятилетним карапузом. Жалким и ничтожным. Ради всего святого, мне уже двадцать четыре!

— Вы хотите сказать, — подчеркнуто спокойно и с изрядной долей скепсиса, – что внутренне я тоже настолько похож на Локхарта, что магия посчитала нас за одного и того же человека? Это невозможно, Майла! Не говоря уж о том, что я совершенно точно скотина, но отнюдь не такая развесистая, как мой батюшка.

— Быть «скотиной» или нет, и как использовать данные от природы таланты, мальчик, это не сущность мага, это его выбор, — невозмутимо отзывается ведьма и пододвигает ко мне кружку с каким-то травяным чаем. Я пью жадно: мелкими глотками. И сейчас мне все равно, что это за травы. Даже если отравит, вряд ли станет еще паршивей. – Но ты прав. Я думаю, все это было бы невозможно, если бы твой отец был жив в тот момент, когда ты коснулся амулета. Один и тот же человек не может существовать в двух местах одновременно.

— А сейчас, по-вашему, все иначе? Я здесь, сижу перед вами во всей красе и славе. И где-то в Англии я же расчудесно агукаю в колыбели. Хотя… зная папашу Джона, скорее мы сейчас надрываемся хором. Хоть и по разным причинам.

В ответ я получаю еще один Взгляд. Именно так: с большой буквы «В». Я старательно изображаю в ответ презрительный прищур. Получается хреново.

— Можно нарушить массу законов, — наконец, неторопливо говорит Майла. – Даже время и пространство обмануть не так трудно, как кажется. Но Магию не обманешь, мальчик.

— Ага. Она, слепая курица, ошибается самостоятельно. А как же принцип хроноворота? – запальчиво интересуюсь я.

По вежливо-выжидательному выражению на лице моей визави я понимаю, что сейчас мне предстоит очередная радость: объяснять, что такое хроноворот. И не поспоришь ведь. Сам заикнулся.

— Ваш хроноворот создает петлю во времени, только и всего – выслушав мои кривые комментарии, выносит вердикт ведьма. – Как я понимаю, путешествовать таким образом далеко в прошлое невозможно.

— С чего вы взяли? – мне и правда любопытно. Ходят слухи, что в отделе тайн есть хроновороты, способные провернуть не то, что часы или дни – годы.

— Если бы это было возможно, маги не допустили бы огромного количества событий.

На ум мне немедленно приходит саботаж «Закона об интеграции» в 2009-м. Один единственный свихнувшийся фанатик из партии «Белой крови» и двенадцать связанных цепочкой протеевых чар небольших котелков с зельем «flammeus ardor». Семь десятков магов, среди которых представители всех основных политических партий магической Британии, сам министр Шеклболт, верховный чародей Визенгамота Хэнненби, наблюдатели из Германии и Франции.

Впоследствии и имя этого человека вспомнили не сразу. Клейвена Макгейра даже его сокорытники по партии знали кое-как. Тихий, неразговорчивый, исполнительный. Скучный. Из таких как раз самые отпетые маньяки и выходят.

Одно «flamio», которое никто не сумел предугадать, превратило месяц назад торжественно открытый Зал Магического Совета в филиал Ада на земле. Выживших не было.

Но даже тогда Отдел Тайн, со своими запасами хроноворотов, посчитал вмешательство слишком рискованным.

А первая магическая? Сколько жизней можно было бы спасти, какую резню предотвратить! Всего то и нужно было скакнуть на несколько десятков лет назад. Одна Авада – и прощай Волдеморт.

Но нет.

-Чем короче промежуток между началом и концом петли, тем меньше опасность необратимо изменить или разрушить реальность, – меж тем продолжает свою мысль Майла – Несколько часов или даже несколько дней…с точки зрения Вселенной, Гил Алиен, ты даже не раздваиваешься. Просто движешься по временной шкале чуть быстрее прочих. И даже это опасная игра. Как ты думаешь, каковы шансы благополучно замкнуть петлю длиной в двадцать четыре года?

— Вашу мысль я уловил, — ну нет у меня сил сейчас терпеть этот многозначительный тон. – Тогда как же вы объясните мое пребывание под вашей гостеприимной кровлей?

— Я думаю, что если вместо Гилдероя Локхарта сердце позвало сюда Гила Алиена, и если ты добрался сюда живым…

— Да не нагнетайте вы атмосферу, Мерлин вас побери! – не выдерживаю я.

— Я думаю, что теперь, Магия и сама Вселенная считают, что Гилдерой Локхарт – это ты.

«Небольшие различия в начальных условиях рождают огромные различия в конечном явлении… Предсказание становится невозможным»

А. Пуанкаре

— Что ж так мелко? Что ж тогда сразу не Мерлин Всемогущий? — на автомате спрашиваю я. Самое паршивое, что я не чувствую ни удивления, ни страха, ни прочих, подходящих эпичности последнего заявления эмоций. Устал.

Майла пристально смотрит мне в глаза и невпопад заявляет:

— Пожалуй, сейчас самое время тебе прилечь, молодой человек.

— Черта с два! Мы еще не договорили!— я мотаю головой.

— Я принесу тебе поесть, — совсем меня не слушая, продолжает ведьма, поднимаясь, и я понимаю, что аудиенция закончена. По крайней мере пока. — Пойдем, юноша, я провожу тебя.

Я вяло плетусь за ней, волоча ноги, словно мне не двадцать четыре, а три раза по столько же. Молча. А что тут скажешь?

Ровно в соответствии с миром, в котором я чувствую себя вещью, меня сгрузили ко мне подобным — в чулан.

Я, метла и старая рухлядь: очаровательная компания, верно? Нам дали свечку, небольшой тазик рагу, кружку травяного чая и велели отдыхать до утра. Хорошенькое дело! Как будто я сейчас усну...

В скобках заметим, что рагу, количество которого еще вчера вызвало бы во мне трепет и спазм желудка, я приговорил. Как-то незаметно для себя, кстати.

Суток не прошло, а меня с завидной регулярностью то огорошивают новостями, то колотят по голове. Каким-то на редкость дерьмовым выдался для меня 1992-й.

Я появился здесь дважды, в один и тот же день, и оба раза все как-то не складывается.

С этой мыслью я резко дую на огонек свечи, и каморка погружается в непроницаемую темноту. Чтобы наверняка хоть несколько часов не видеть этого клятого местечка, я ложусь и закрываю глаза. Можно было бы попытаться вообразить себя дома, в своей комнате…

Но, черт побери, если бы у меня в комнате воняло, как в лавке у травника, папаша Джон выставил бы меня к Мерлину. Так что я, привычно наплевав на романтику, просто вырубаюсь — впервые за это время по собственной воле.

* * *

Я сижу на крыльце дома и перебираю лежащую у моих ног охапку свежесрезанного Майлой зверобоя. Руками. Чтобы чем-то эти самые руки занять. Простая, монотонная работа позволяет отвлечься не хуже изнурительных тренировок, во время которых моими противниками являются особо злокозненные коряги. Иногда, впрочем, достается подлым кустам боярышника и совсем уж чертовым ублюдкам — валунам, щедро раскиданным по лесу ледником, сделавшим отсюда ноги несколько тысяч лет назад. Солнце пригревает мне левый бок, в чаще поют птички, терпко пахнет зверобоем и разогретой сосновой смолой. Идиллия, мать вашу, и я в ее центре, как пасторальный крестьянин: в серых джинсах и поло в шотландскую клетку. Тогда…сейчас, в девяностых, как я слышал, среди магов носить современную маггловскую одежду считалось чуть ли не дурновкусием. Папаша Джон, к примеру, до сих пор обретается где-то в XIX веке с его костюмами-тройками старинного кроя и накрахмаленными рубашками. А вот уже мое поколение вовсю пользуется завоеваниями современной моды и не испытывает по этому поводу ни малейших моральных терзаний. А я и в этом времени своим привычкам изменять не собираюсь — все недовольные перетопчутся как-нибудь.

Я сижу среди всей этой красоты и думаю унылые, злые мысли. И чем дольше я здесь торчу, чем отчетливее становится осознание того, что ни черта не рассосется, и, что вернуться домой в ближайшем будущем мне не светит, тем злее эти мысли становятся. Сегодня пошел четвертый день, а я уже чувствую себя потенциальным кандидатом в Темные Лорды. Попадись мне сейчас этот их Волдеморт, первый передо мной в очереди, за его здоровье я бы точно не поручился. Вот дьявол! Даже зверобой не помогает.

— Вы хотите у меня что-то спросить? — подчеркнуто вежливо интересуюсь я, обращаясь к корзинке с уже очищенными соцветиями.

В самом-то деле, сколько можно? За те добрых полчаса, которые Айна пялится мне в спину, могла бы и решить: заговаривать со мной или нет. Впрочем, такая история повторяется каждый мордредов день. Пока она еще не сказала мне ни слова. Вот и сейчас, скорее всего, развернется и, как обычно, бесшумно скроется в доме.

— Да. Хочу.

Хм…неожиданное изменение сценария. Что ж, любопытно. Неужто созрела? Я достаю из кармана палочку и привычно ей взмахиваю — познания английского у мисс Катилльхёс таковы, что разговаривать с ней без «переводчика» невозможно. Стоит ли говорить, что мои познания Норвежского равны нулю? Более того, слушая Майлу, я уверился, что при попытке освоить нюнорск или букмол мой собственный язык, наверное, завяжется в узел.

— Я слушаю вас, Айна, — я делаю рукой приглашающий жест и девушка, поколебавшись, спускается мимо меня по ступеням и садится так, чтобы нас разделяла как корзина, так и неочищенный пока зверобой. — Если что, мне не составит труда через все это перепрыгнуть, учтите.

Она улыбается в ответ на неуклюжую шутку и тут же снова серьезнеет:

— Что будет дальше?

Ох, ну конечно же! Что еще она могла спросить. Иногда быть чересчур догадливым — дьявольски скучно.

— Дальше я уйду, — говорю я, снова возвращаясь к зверобою. — Скоро. Ваша матушка логически и магически доказала мне, что теперь я действительно в этом мире вроде как Локхарт. Самый лучший выход для меня, милая леди, занять его место и в реальной жизни тоже. Раз уж оно так и так вакантно.

Я хмыкаю, вспоминая, как два дня назад с пеной у рта доказывал Майле, что заменять тут своего папашу, чтобы ему пусто было, не собираюсь, и плевать мне на то, что там считает магия.

Женщина слушала меня, не перебивая до тех пор, пока я не выдохся, после чего срезала чертовски логичным вопросом:

«Вот он бы это дерьмо и разгребал, — со злостью процедил я сквозь зубы. — Если я здесь, и мы уже выяснили, что вместо него, то где тогда местный Локхарт? Руки чешутся познакомиться поближе».

— Но я спрашивала не о том, что будет с вами, — Айна смотрит на меня разочарованно.

А то я не знаю.

— Нужно конкретнее выражать свои желания, мисс Катильхёсс, — я насмешливо щурюсь, глядя в ее зеленые глаза, и девушка отчетливо краснеет. А я хорош. — Впрочем, дайте угадаю, про батюшку моего хотите спросить?

Айна отводит глаза и принимается потрошить ни в чем не повинную веточку зверобоя, обрывая листья. Угадал. Только радости от этой проницательности ноль.

— Милая леди, откройте, наконец, глаза, — насмешливо тяну я, скрещивая руки на груди. — Он ВООБЩЕ не собирался к вам возвращаться. Даже если бы я не оказался здесь, ваш прекрасный рыцарь бы не гарцевал под вашими окнами на белом коне. Ваша вера в сказки, конечно, очаровательна и мила, но от этого очарования, откровенно говоря, уже подташнивает. Ну, зачем Вы ему нужны, скажите на милость? Думаете, он хоть на миг допускал мысль о том, как чудесно вы будете жить в маленьком лесном домике, растить потомство и любить друга до конца дней своих, аминь? Очнитесь, Айна, ваши сантименты никому не нужны. И ваш паладин — балаганный актер, который после представления снял бутафорские доспехи и отправился домой.

— Перестаньте! — и глаза-то уже на мокром месте, и голос дрожит. Какая драма, блин. По мне бы так кто с ума сходил. — Перестаньте говорить о нем гадости! Вы не знали его!

— А вы, конечно, его знали, — я закатываю глаза. Ей Мерлин, есть ли предел идиотизму влюбленной женщины? — За десять дней вам открылась вся его суть. Мисс Катильхёсс, я, конечно, со своим батюшкой близок не был, о чем ни капли не жалею, но давайте я приведу вам маленький и чертовски показательный пример? Хотите? Нет? Ну, ваше согласие не так уж и важно. В прошлом году моего батюшку посетило большое и светлое чувство. Любовь невиданной силы. Да вот беда, объектом пламенной страсти оказалась замужняя женщина, гораздо моложе вас, кстати. Ну, муж не помеха…Любовь же. Вот только однажды прекрасный возлюбленный просто растворился в закате, оставив женщину недоумевать и реветь в подушку, потому что в ее понятии «вечная любовь» длится чуточку дольше двух недель. Смешная история, правда? Очень в духе рыцарства, которое вы так фанатично приписываете Локхарту.

— Откуда вы знаете все это? — Айна недоверчиво смотрит на меня, готовая в любую секунду снова броситься на защиту своего «суженного».

— Она от него залетела, — я безжалостно смотрю ей прямо в глаза. Должно быть, улыбка у меня сейчас на редкость паскудная, потому что Айна заметно отшатывается. — Влюбленная, наивная девчонка, которую выдали замуж по сговору за человека чуть ли не вдвое старше нее. И вот, буквально вчера, она родила. Меня. И ее муж прекрасно понял от кого. Как вам история про любовь, Айна? Хотели бы также? Вот и по мне сказка на любителя. О, черт, вот, возьмите платок и прекратите реветь, наконец. Знаете, как ваша love story выглядела на самом деле, вне ваших розовых иллюзий? Вы рассказали ему все, что он хотел, но не смог выведать у вашей матери. Заодно весело провел время, вдоволь покувыркавшись с вами на сеновале, или где там вас любовь настигла? И все, больше вы ни для чего ему не были нужны. А знаете, что было бы дальше, если бы вы с Майлой не были тотемными ведьмами? То же, что случилось с прочими простофилями до вас: и вам бы чертовски повезло, если бы вы забыли только последний год своей жизни, а не превратились бы в блаженную агукающую дурочку. Где моя младшая сестра? Куда же она подевалась? — передразнивая саму Айну, спрашиваю я. — А в это же самое время в городе Лондоне толпа фанатов восхищалась бы подвигами Гилдероя Локхарта, который в одиночку расправился с жутким Темным Сестринством в далекой Норвегии и всех там спас! Здорово?

— Вы... как вы можете!? — первый платок промок насквозь, и я сую в ее трясущиеся руки новый, свеженаколдованный. — Вы мерзкий, отвратительный человек! Кто…кто дал вам право говорить мне гнусности!?

— Что же делать, дорогая Айна, если до сегодняшнего дня вы не поняли всего этого сами? — я невесело усмехаюсь. — Ваша матушка слишком вас любит и жалеет. Напрасно, кстати. Вы взрослая, неглупая, хоть и красивая женщина. — Я пожимаю плечами и поднимаюсь с нагретых солнцем ступеней. — Переживете. И лучше бы вам прореветься сейчас. Мерзкий человек, говорите? Только потому, мисс, что говорю правду, которая вам не нравится? Ну, тогда, разумеется… ваше умение разбираться в людях в очередной раз потрясает воображение, мисс Катильхёсс.

Я обхожу уже не рыдающую взахлеб, а судорожно всхлипывающую девушку и иду по тропинке вглубь леса. Потренироваться что ли еще немного? Да и Айне сейчас компания ни к чему. Такие вещи лучше переживать в одно лицо, без охов, ахов и прочего кудахтанья. Жестоко, да. И больно адски. Зато потом становится легче — проверено на практике. Главное не загнуться в самом начале, но Айна, повторюсь, девушка крепкая. Справится.

На самом деле я ухожу еще и потому что, проплакавшись, она вспомнит, что я так и не ответил на ее вопрос об отце, о том, где он сейчас и о том, что будет — было бы — с ним дальше. Не хочу врать и твердо уверен — ЭТА правда ей совсем ни к чему.

Конечно, мои знания о той старой и дурно пахнущей истории, в результате которой мой дражайший папаша резко деградировал в безобидного психа, не так уж и велики. Но совместно с Майлой, разговоры с которой отнимали у меня чертовски много сил и походили скорее на сеансы у психотерапевта, мы, кажется, разобрались.

Но сперва о главном. Как вы думаете, каков был мой первый и основной вопрос? Разумеется, о том, сколько мне придется здесь болтаться, прежде чем я смогу вернуться в родные места. Хронопутешествия, это занимательно, но... одним словом, к Мерлину в задницу такие приключения.

Этот животрепещущий вопрос я задавал Майле раз двадцать. Почему? Да потому что ее ответ мне каждый раз не нравился.

Как по ней, выходило, что вернуться в 2016-й я могу только одним способом — постараться до него дожить. Ибо того будущего, которое я знаю, якобы не существует. И существовать оно перестало в тот самый момент, когда я эффектно кристаллизовался из воздуха прямо перед носом мисс Катильхёсс.

«Пойми, юноша, — терпеливо втолковывала она мне раз за разом. — Перенестись в прошлое — дело не трудное, относительно настоящего оно вещественно и реально. А вот перенестись в будущее у тебя не выйдет. Оно же не плотнее тумана, эти события еще не случились. Будущее может измениться в любой момент».

Определенная логика в ее словах присутствовала. Дьявол бы ее побрал.

Понял ли я ее объяснения? Не глупее прочих. А вот смирился ли я с таким положением дел? Нихрена подобного, само собой.

Майла, конечно, женщина авторитетная, но на светило науки она, прямо скажем, не тянет. И наследственное чутье тотемной ведьмы не панацея. То, что она считает мое возвращение невозможным, означает лишь то, что она таких способов не знает. И все.

В свете этого неприятного открытия, идея изобразить лицом Гилдероя Локхарта заиграла для меня новыми красками. Если сейчас июнь 1992-го, значит, примерно через месяц знаменитый писатель должен получить приглашение на работу в Хогвартс.

Библиотека!

В моей ситуации — то, что колдомедик прописал.

Ну и еще, если мне не изменяет память, там сейчас директрствует не памятная мне по собственным школьным годам профессор Макгонагал, а некто Альбус Дамблдор. Личность в магическом мире известная. В середине двадцатого века сей господин свалил очередного Темного Лорда — Гриндевальда, написал за свою жизнь несколько офигенных монографий по алхимии и трансфигурации, при этом ухитрился стать весомой фигурой не только в академических кругах, но еще и на ниве политики. Верховный чародей Визенгамота, глава вялой подпольной оппозиции в лице Ордена Феникса и еще Мерлин знает что.

Помнится, его биографию мы проходили на Истории Магии, но читал я ее одним глазом по диагонали, так что ничего, кроме основных сведений в памяти не отложилось.

Черт побери, и что мне стоило прочитать «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора»? Говорят, занятная книженция. Да и вышла в конце 97-го, то есть сразу после трагической дамблдоровской гибели. Вот только история, меня никогда особенно не интересовала — пусть другие ковыряются в прошлом. Да если б я знал, что мне суждено так вляпаться!

К Дьяволу. Теперь придется разбираться на месте. Надеюсь только, что этот Академик не сольет меня Отделу Тайн: тамошние ребята — известные экспериментаторы.

Посмотрим. Подумаем. Прикинем...

Главное, как-то притерпеться к мысли, что отныне и на ближайшие несколько месяцев я — Гилдерой чертов Локхарт, со всеми вытекающими последствиями.

Интересно, что все-таки стало с папашей? Нет, не с тем, на похоронах которого я топтался в 2016-м, а с тем, который до вчерашнего дня был здесь. По закону сохранения энергии — да, разбираться в маггловской физике нынче...будет модно — если я прибыл, значит мой папаша автоматически убыл. Вопрос лишь в том — куда?

И, как считает Майла, варианта здесь два: либо он экстренно скончался, дабы освободить мне место, либо...

Либо этот гад сейчас где-то в недоступном для меня 2016-м, молодой, здоровый и в своем уме. Если так, — искренне надеюсь, что папаша Джон во имя нашей долгой и взаимной нелюбви свернет ему шею.

Это чудно объяснило бы, почему Диана Локхарт в нашу первую и последнюю встречу смотрела на меня с алчностью некорменной пираньи.

Ну, родственнички...

Хотя, виной всему тут, скорее, не продуманный план, а стечение обстоятельств.

Картинка на сегодняшний день складывается такая: ближе к лету 1993-го Локхарт накопал-таки в Хогвартском хранилище способ снять с себя проклятье. Причем не абстрактное, которое взломать не так уж и сложно, а персонифицированное, направленное лично на него. И вариант я могу предположить лишь один: жертва, приняв которую проклятие неумолимо должно будет распасться, получив, так сказать, свое. Ну а что это за жертва, даже магглы знают. Во всех их сказках страшные чудища в обмен на жизнь требуют от незадачливого главного героя одного и того же.

Забавно, выходит, что я все-таки Локхартовский первенец. Даром, что бастард.

Не по этой ли причине, кстати, он решил героически сделать из Хогвартса ноги? А что — логично! Все что нужно он узнал, и дальше подставлять свою задницу ему стало не за чем. Только неудачником вырос мой папаша — не успел дать деру вовремя и пал, подкошенный чьим-то там кривым Obliviate-ом.

А дальше...дальше 23 года маразма, и никем не запланированное облегчение. Сдается мне, что тогда, в июне 2016-го, шестеренки в его белокурой башке крутились гораздо активнее, чем он демонстрировал окружающим. И докрутились они до очень простого и незамысловатого вывода: надо закончить начатое, пока снова не поплохело. Так что мой папаша, все-таки явственно знакомый с азами магии проклятий, отправил мне вещь, из-за которой он так встрял. Хитер, черт, не могу не признать. Только медальон Айны, пожалуй, и мог стать «разносчиком заразы». Что еще на энергетическом уровне могло быть так крепко привязано к семейству Катильхёсс с одной стороны и к проклятию, наложенному на Локхарта — с другой?

По идее я должен был от этой кровной магии скончаться на месте, спасибо папе — доброму и гуманному гребанному эгоисту!

Что пошло не так? Хм...я говорил, что мой папаша — лузер?

Он ухитрился скончаться на пару дней раньше меня, таким образом доведя все усилия Майлы до логического финала. А вот обещание вернуться к Айне никто не отменял, и раз уж медальон принял нас с Локхартом за одного и того же человека...

Сюрпри-из, вашу мать.

Самое паршивое, что я почти на сто процентов уверен, что знаю о судьбе всех трех участников пьесы. И Майла, если она не круглая идиотка, тоже.

Майла Катильхёсс умрет в мае 2016 года, дожив до почтенных седин. Ее смерть станет горем для семьи, наверное. Но самое главное, она перестанет подпитывать страшное проклятие, наложенное лично ей 24 года тому назад.

Ее дочь, Айна, вероятно, так и не забудет своего первого возлюбленного. Такие женщины, как она, способны на подобные выкрутасы. Так или иначе, она переживет свою мать лишь на месяц. Она умрет 13-го июля 2016 года, ночью или рано утром. Опять же не знаю из-за чего. Но знаю точно, что в тот же момент далеко в Лондоне в палате клиники св. Мунго перестанет биться сердце некоего Гилдероя Локхарта. Почему?

Да потому что только кретин, наплевательски относящийся к магии и считающий ее чем-то вроде подручного инструмента, станет давать по уши влюбленной в него могущественной ведьме клятву «любить ее всю жизнь и жить, пока бьется ее сердце». Весь вечер на арене в роли вышеназванного кретина Гилдерой Локхарт собственной персоной. И наплевать на то, что он «пошутил». Главное, что Айна, в отличие от него, была чертовски серьезна.

Именно этим, пожалуй, я и могу объяснить его нежданную кончину. Хотя, Дьявол знает, я могу быть тысячу раз не прав.

Важно то, что теперь мне как-то придется играть в Локхарта.

Обхохотаться можно.

Я не знаю о своем новом "я" даже элементарных вещей. Вот где он живет, например? Или с кем общается? А уж его мамаша меня раскусит сполпинка.

Поскольку перспектива окончательно заблудиться в этом Мерлином проклятом лесу меня совсем не прельщает, я усаживаюсь на ближайший пень.

Где там моя корзинка с пирожками и красная панамка?

Что ж, значит мы пойдем по пути элементарной человеческой логики...

* * *

Утром двадцать первого июня молодой специалист клиники Святого Мунго Роберта Свонсон как раз приготовилась сдать смену своей напарнице Присцилле Уайтмер. Женщины остановились у стойки в приемной, приглушенным шепотом живо обсуждая последние новости. Роман доктора Флита и новенькой аспирантки Аманды Сторридж в последнюю неделю был самой популярной темой для местных сплетен. Еще бы! Чистокровный, не бедный, да к тому же еще и женатый Флит бегает на свидания с этой магглорожденной! И ни стыда у него, ни совести — даже не прячется почти. А эта Аманда и того лучше! Думает, что хорошенькое личико поможет ей устроиться здесь с комфортом.

Присцилла только-только принялась горячо нашептывать подруге о том, что не далее как вчера доктор Флит преподнес этой вертихвостке ну совершенно невозможный по красоте букет гортензий, который та, нисколечко не стесняясь, поставила у себя на столе, когда двери приемного отделения широко распахнулись, в сотый раз за утро. Ох уж эти летние отпуска! Никакого покоя от ошалевших магов, не нашедших ничего лучше, чем пытаться себя угробить ради развлечения.

Однако в дверь на этот раз ввалилась отнюдь не толпа кудахтающих родственников, приведших на прием очередного страдальца. Высокий маг в мантии, криво наброшенной поверх какого-то аляповатого маггловского тряпья, слегка пошатываясь, подошел к стойке и облокотился на нее, отбрасывая с лица пряди каштановых волос. Молодой, весьма красивый мужчина потерянно уставился прямо на онемевшую Роберту своими ярко-голубыми глазами и произнес:

— Простите, это ведь магическая клиника? Кажется, мне нужна помощь...

Роберта и Присцилла одновременно опустили глаза на книгу, валявшуюся на столе дежурной колдоведьмы обложкой вверх. С глянцевого яркого переплета на них смотрел нынешний посетитель, отважно наставляющий волшебную палочку на уродливых монстроподобных чудовищ. Разве что волосы у нарисованного героя были белокурыми и куда как длиннее. Тисненая золотом надпись гласила: «Гилдерой Локхарт. Тропою Троллей».

— Э... леди? — мужчина нерешительно улыбнулся. — Я очнулся где-то...но, похоже, совсем не помню, кто я и где живу... вы поможете мне?

— Ой не похож! Ой халтура!

Дай хоть зубы подвяжу...несчастье мое!

Понимаешь, у того лицо умнее.

к/ф «Иван Васильевич меняет профессию»

— Господин Локхарт? Что это с вами?

Невысокий худенький человечек в темно-зеленой мантии удивленно пялится на меня сначала сквозь стекла очков, а затем поднимает их на лоб и, подслеповато щурясь, осматривает без них.

— Это я просто болел долго... — не выдержав, ехидно бормочу я себе под нос. Ей Мерлин, набор реплик у них у всех удручающе однообразный.

— Простите?

— Нет-нет, ничего м....мистер Баррингтон, — да, я подло подсмотрел имя и фамилию выпускающего редактора на табличке у двери. — Последнее творческое путешествие получилось нелегким.

— Странно, — сотрудник издательства «Мэджик Марлоу» озадаченно хмурится. — Выглядите вы просто замечательно. Как будто пару лет сбросили!

— Спасибо, — я скупо улыбаюсь. — Главное, это следить за собой. Тогда, вместо того, чтобы стареть, начнете омолаживаться.

Майкл Баррингтон смеется, как мне кажется, из вежливости, а я вздыхаю. Ну да, ну да, сбросил Ваш Локхарт пару лет...а если быть точным, аж четыре года сбросил. Плюс подрос на пол головы, ну и так, по мелочи еще. Вот сейчас он спросит про мои...

— А что, если не секрет, случилось с вашими волосами?

Бинго.

— Постригся, — я уже привычно пожимаю плечами и щедро добавляю красок. — Знаете ли, на неделю ездил в Финляндию, а там в местном лесу клещей... — я завожу глаза к потолку, стараясь не смеяться. — Но это еще что. А вот когда мои чудные белокурые локоны начали нещадно за ветки цепляться, вот это была настоящая трагедия. Вообразите себе, загоняю я, значит, стаю оборотней Ступефаями, и в самый ответственный момент мои волосы намертво запутываются в ельнике! Ну я не растерялся и Секо по ним, Секо. А покрасился, чтобы оборотни в чаще сразу не заметили.

Мой собеседник пялится на мою невозмутимую физиономию несколько секунд. Ну и глаза у него...совам на зависть.

— Вы шутите?... — робко спрашивает он.

— Да. Я присяду, мистер Баррингтон?

— Ах да, да, конечно! — он сбрасывает с себя оцепенение и суетливо кивает.

— Если же серьезно, — продолжаю я, занимая стул напротив редактора, — То со мной приключилась довольно скверная история. Вы, возможно, уже слышали...очнулся неизвестно где, почти ничего не помнил первое время. Весь в грязи, под рукой ничего, даже палочки. День по лесу бродил не в себе...как только в Мунго аппарировать сумел, ума не приложу. Волосы в таком состоянии были, что пришлось больше половины отрезать. Хвала нашим колдомедикам, они сумели мне немного помочь...хотя память до конца восстанавливаться не спешит. Так что заранее прошу простить, если забыл что-то важное.

— Мои соболезнования, мистер Локхарт, — Майкл Баррингтон участливо качает головой, но мне почему-то кажется, что про себя этот тип злорадствует по полной. Допрыгался, мол, герой, наконец! Что ж, не осуждаю. — Надеюсь, в скором времени вам станет лучше, и вы порадуете нас новой книгой о своих невероятных приключениях! Но, может быть, вам стоило остаться в клинике на курс реабилитации?

Ага. Которая, как пить дать, включает в себя медика-легилимента, искренне желающего помочь мне восстановить потерянную память. Сейчас!

Даже думать не хочется, что он там, в моей голове, рассмотрит. Оклюмент-то из меня средненький. Щиты держать в учебке еще учат, а вот остальное...то есть попытку меня считать я, конечно, засеку, и такого же средненького легилимента в свою голову смогу элементарно не пустить. Но вот спрятать там что-то или, и того круче, создать ложное воспоминание...нет, это не ко мне. По этой причине мне вчера пришлось ползти в Лютный, обзаводиться приличным амулетом, искажающим мысли носителя до такой степени, что у любого легилимента глаза в кучу сведет. Нет уж, моя голова — моя крепость, и нечего там шастать непрошеным гостям. Все остальное — правда. Для чистоты эксперимента я действительно прошатался по Норвежскому лесу пятнадцать часов, доведя себя до нужной внешней и внутренней кондиции. Диагностику-то первичную мне в Мунго все равно провели.

Нашли переутомление, легкую степень истощения и нервное потрясение. С последним, учитывая недавние события, проблем не возникло — я и так подозревал, что нервы у меня сейчас ни к черту.

— Нет, не думаю, мистер Баррингтон. С новой книгой придется подождать, — я отрицательно качаю головой. Мой собственный литературный талант исчерпывается написанием скабрезных поздравительных стихов в открытки для сослуживцев. — Однако я, как видите, пользуясь случаем, решил сменить имидж. Блондины, знаете ли, нынче не в моде. Этот образ рассчитан исключительно на домохозяек и девочек-подростков. Я же решил расширять свою...ммм...целевую аудиторию.

— А сейчас вы опять шутите? — кажется, он вот-вот разрыдается, бедняга.

— Да. Я просто очнулся в таком виде и решил, что мне, пожалуй, так нравится больше. Любопытно, что же я делал накануне... — задумчиво тяну я и, округлив глаза, добавляю, — Должно быть инкогнито посещал очень злачное место. Какой-нибудь бордель с вейлами-стриптизершами...

Или стриптизерами. Это уж равновероятно, учитывая, что с Айной Локхарт спал исключительно пользы дела ради, а я, выходит, его первый и последний ребенок. Дома у Локхарта косметики больше, чем у многих моих девушек. Крема, притирания, припудривания, присыпки, еще куча всяческих загадочных «при»... Да папаша один работой целую компанию по производству косметики обеспечивал!

Ознакомившись со всем этим богатством, я щедрой рукой сгрузил его в помойное ведро и твердо решил, что если по каминной сети начнут названивать папашины ухажеры, буду держать суровую круговую оборону с применением тяжелых подручных предметов.

Любители себе подобных в магическом мире тоже не редкость, как и в маггловском, собственно. И относятся к ним в магосообществе тоже по-разному, разве что закон наш к таким людям неумолим: развлекайся с кем хочешь, дело твое, а наследника сделать будь добр. Тут уже вступают в игру вопросы не предпочтений, а суровой действительности: магов в Британии и так книзл наплакал, уровень рождаемости надо поддерживать. Сцепив зубы.

Сам я к таким оригиналам отношусь спокойно. До тех пор, пока они ко мне вообще никак не относятся.

Я выныриваю из своих размышлений и замечаю выражение лица папашиного делового партнера. Мне становится его почти жаль, и я стараюсь взять свою безобразно творческую натуру под уздцы.

— Прошу прощения, мистер Баррингтон, — мило улыбаюсь. — Я и вправду пока несколько не в себе. Надеюсь, вы проявите терпение. Что именно вы хотели со мной обсудить?

— Да, конечно, я все понимаю, мистер Локхарт, — бормочет Майкл, кося глазом на мою темно-зеленую мантию. Она явственно убеждает его в том, что гениальный писатель действительно не в себе. После папашиного фирменного стиля «форель в кружевах» оно и понятно. Да только я такое носить не собираюсь. И в блондина краситься, кстати, тоже. Я контуженный, могу себе позволить. — Из типографии пришли сигнальные экземпляры. Вы же сами просили всегда давать их вам на оценку перед встречей с главным редактором...

— Разумеется. Давайте посмотрим, — батюшка разбирался в издательском деле? Однако. Подозреваю, что разбирался он в нем так же, как во всех остальных вещах.

Из ящика стола на свет божий появляются два новеньких, пахнущих свежей краской самодовольно-глянцевых томика. Визы главного на них еще нет.

Мерлинов стыд, и тут его физиономия почти во всю обложку! Да еще и в золотых вензелях. Мало мне домашнего «гимна Нарциссизму». Жить, все время натыкаясь на собственную физиономию, куда бы ни пошел, это как же себя любить надо!? Локхартовский портрет, завидев меня, начинает вертеться и так, и эдак, махать руками и посылать воздушные поцелуи. Я брезгливо прихлопываю его ладонью, стараясь, чтобы мое собственное лицо при этом не сильно перекосило. Как видно, без особого успеха.

— Что-то не так? — вежливо интересуется Майкл.

— Нет-нет, все просто замечательно! — с неискренним энтузиазмом уверяю я издателя, принимаясь бегло пролистывать книжку. С картинками. И с каждой мне в лицо жизнерадостно скалится мой покойный батюшка. Брр... — Великолепно! Впрочем, как и всегда. Виден ваш высокий профессионализм. Я абсолютно одобряю!

Я подпихиваю книги обратно редактору, сияя широкой лицемерной улыбкой. Да, улыбаться я тоже умею не хуже Локхарта.

— В таком случае мы сегодня же поставим подписи и отправим заказ на весь тираж! — обретая твердую почву под ногами, зачастил Баррингтон. — На печать и переплетные работы, конечно, уйдет время, но с середины июля можно будет давать рекламу в книжных магазинах, в «Пророке» и «Ведьмополитене». А в десятых числах августа мы, как всегда, договоримся с мистером Блоттсом о презентации в его магазине. Самая горячая пора, мистер Локхарт, все как раз возвращаются из путешествий перед началом школьного сезона и отправляются за покупками... А раз уж мистер Блоттс берет у нас на реализацию две трети тиража...

Он продолжает еще щебетать что-то, взволнованно посверкивая очками, а я, скроив мину повнушительнее, киваю с умным видом. В июле, так в июле, в августе, так в августе. Мне фиолетово. В крапинку.

Еще минут десять я старательно изображаю китайского болванчика, мило улыбаюсь и всячески свечу лицом, слушая о том, что предыдущая книга продалась не так хорошо, как ожидалось, поскольку вышла «не в сезон», и теперь нам всем вместе придется очень постараться, поднажать и приударить, чтобы Локхартовское эпическое творение с треском не провалилось. Неплохо бы снова, как и в прошлый раз, организовать интервью в «Воскресном Пророке», а еще лучше в «Ведьмополитене», поближе, так сказать, к нашим непосредственным читателям. Читательницам. Но на это придется выделять дополнительные средства, так что неплохо бы господину писателю сходить в отдел, занимающийся издательской рекламой, и уже с ними... ведь обидно будет, если этот шедевр не оценят по достоинству, да и деньги уплывут.

По достоинству, скажите пожалуйста. Я из интереса попробовал тут полистать отцовские творения — идти в издательство просто так было чересчур рискованно. Ну, что я могу сказать? Бумага, как известно, стерпит все, а батюшкины шедеврики оказались далеко не худшим вариантом. Я даже не ожидал.

Слог у Локхарта был неплохой, хоть и на любителя. Все эти «пурпурные закаты», «лунные отблески», «таинственные тени» и прочая сладкая вата странице, эдак, на двадцатой начали всерьез действовать лично мне на нервы. Прибавьте к этому всяческое восхваление себя любимого через каждые пару страниц, и.... Одним словом, понятно, почему мужчин среди Локхартовской целевой аудитории почти нет.

Как раз с этим мой папаша и промахнулся — если бы не стиль, книги бы получились интересными и снискали куда большую популярность не только среди Британских домохозяек и их дочерей. Сюжеты краденных подвигов папаша заворачивал мастерски, интригу держать умел, нагнетать атмосферу тоже. Детализацией не гнушался опять же. Реши он стать автором художественных приключенческих романов — все бы вышло лучше не придумаешь. Но нет! Славы писателя Локхарту показалось слишком мало, подавай ему еще и репутацию овеянного легендами героя. Только что нимба над белобрысой башкой не хватает. Ей Мерлин, такое чувство, что этот поразительный человек сам верил в то, что писал. А еще, поклясться могу, что в молодости он таскал у миссис Локхарт дамские романы, в которых те «пурпурные закаты» и «глаза, глубокие, как лесные озера» можно было ложкой хлебать.

С другой стороны, даже в мое родное время искусство в Магической Британии двигали в основном магглорожденные. Среди тех, кто родился и вырос в магическом мире, лишь единицы становятся художниками, писателями, певцами и скульпторами. Когда изобрели, наконец, магический кинематограф и маготелевидение, дело пошло поживее, но отсюда до этого славного дня еще пятнадцать с гаком лет. К чему это я? Да к тому, что мой папаша, издавая свои опусы в виде автобиографических произведений, пошел по проторенной дорожке: маги на удивление сдержанно относятся к «выдуманным сюжетам», а вот чужие биографии воспринимают куда благосклонней.

После Майкла, явно севшего на своего любимого конька, а потому трещащего со скоростью десять слов в секунду, я плетусь в этот чертов отдел издательской рекламы, где традиционно выслушиваю все тот же набор охов и вопросов. Дьявол побери, скоро в ответ я начну посылать любопытствующих по краткому, но витиеватому адресу!

Из «Мэджик Марлоу» я выползаю ближе к обеду со слегка чугунной головой и начальной стадией аллергии на книги. А поскольку издательство притаилось в одном из многочисленных отнорков Косой аллеи, ничего удивительного, что мой желудок, вступив в сговор с остальной пищеварительной системой, настоятельно тянет меня в сторону Дырявого котла. На худой конец к кафе Фортескью, хотя мороженое — не по моей части. Зато внутренний голос заманчиво напоминает мне о прекраснейшем крепком кофе, который можно раздобыть в этом заведении. Короче говоря, жрать хочется неизъяснимо.

И вместо того, чтобы пройти пару шагов и получить, наконец, тарелку чего-нибудь горячего с дополнением в виде блюдца чего-нибудь холодного, я прямо с порога издательства аппарирую в маггловский Лондон. Почему? Да потому что популярность дела Локхарта в народе я поначалу всерьез недооценил. На первых парах я уже имел глупость привычным маршрутом завернуть в «Котел». И это было чертовски познавательно. Я обогатился пониманием, что вместо еды я буду до посинения расписываться на всем, на чем придется и что найдется под рукой у женщин, посещающих паб: на «своих» книжках, на книжках чужого авторства, на клочках пергамента, на салфетках...хорошо еще, что расписаться у себя на груди — в духе поклонниц рок-музыкантов — ни одна не предложила.

Кое-как унеся оттуда ноги и взвесив все «за» и «против», я пришел к гениальному выводу: хочешь есть, сваливай подальше.

Так что через каких-то десять минут я, скинув к Мерлину мантию и оставшись во вполне цивильных джинсах и рубашке, уже обедаю в свое удовольствие в тихом маггловском кафе, где никому не приходит в голову на меня таращиться.

Заодно, раз делать все равно пока нечего, можно подвести промежуточный итог.

* * *

Элементарная логика оправдала возложенные на нее ожидания: ну, спрашивается, под каким соусом можно было подавать Британскому сообществу настолько корявого Локхарта? Повторюсь, с батюшкой я тесного знакомства не водил, да и сказок на ночь про красивого, доброго и до тошноты героического папашу мне само собой не рассказывали. Думаю, матушка была не очень в курсе.

О том, что в семье Алиенов я родня далеко не всем, я знал, сколько себя помню. Папаша Джон никогда не считал нужным скрывать ни исторической правды, ни своего ко мне отношения. Что, в общем-то, я считаю плюсом: меньше иллюзий и меньше соплей от запоздалого разочарования. Узнай я «страшную тайну» в подростковом возрасте, мне пришлось бы куда как труднее. А дети... что дети? Дети — существа гибкие. В возрасте четырех лет принимать жизнь такой, какая она есть, гораздо проще. Так что я с самого начала не обольщался. Зато в полной мере мог оценить то, что у меня все же было. Мерлин свидетель, отсюда, из девяносто второго, даже отчим смотрелся чуть ли не любимым папочкой. Чего бы я только не дал за возможность еще разок услышать его берущий за душу вопль «Немедленно иди сюда, чертов мальчишка!». Впрочем, сентиментальное нытье не мой конек. Вопрос возвращения домой по прежнему открыт, а пока придется подстраиваться под нагло ржущую мне в лицо реальность. В которой о своем новом «Я» я знаю позорно мало.

Гилдерой Локхарт: двадцать восемь лет отроду, путешественник и популярный в магическом мире писатель. Довольно ловкий мошенник и при этом весьма посредственный маг. В совершенстве папаша владел только obliviate-ом, и этого вполне хватало ему для того, чтобы устроиться с комфортом. В прошлом выпускник Райвенкло, а значит, обладатель очень хорошо соображающих мозгов. Я сам, в свое время, выпустился с этого факультета, так что примерно могу представить, о чем речь.

Опыт наблюдений за сокурсниками показал, что в Райвенкло просто так «под дурака» никого не заносит. Интересно, какого черта папаша не стал развивать свой магический и, главное, интеллектуальный потенциал? Лень помешала? Или цель перед собой ставил совсем не ту?

Хм....пожалуй, второе ближе к истине. В конце концов, райвенкловцы всегда добиваются поставленной задачи. Что мешает предполагать, что добился ее и Локхарт? Он хотел быть знаменитостью и стал ей. Уже то, что он додумался, как на одном единственном заклинании и хорошо подвешенном языке соорудить блестящую карьеру, доказывает, что был он отнюдь не дурак. Но это все лирика. Что еще?

Как я понял, очень любил себя в искусстве, а значит эгоист. Красавчик и кокетка похлеще иных женщин. Обладатель ну охрененно расплывчатой морали. Вероятнее всего, еще и редкостное сыкло, — простите, — трус. Вот только и это все относилось к тонким сферам. С конкретикой же — толстая полярная лисица.

Родня: мать, две сестры, и, может быть, отец.

Семейное положение: холост.

Политические воззрения: прочерк.

Место жительства: прочерк.

Любовные связи: прочерк.

Друзья: прочерк.

Круг общения: прочерк.

Привычки: прочерк.

В общем, дальше в моих познаниях о Локхарте была локальная черная дыра.

И дабы ее хоть как-то обосновать, я не придумал ничего лучше, чем изобразить знаменитость, долбанутую на всю голову. Какое-нибудь шальное трудно определимое заклятие, и вот я уже мог в упор не узнавать прежних приятелей, щеголять родным цветом волос и вести себя, как Левифолд в ухо свистнет. Конечно, при таких исходных, оставался риск, что меня, как тихого психа, никто в Хогвартс работать не возьмет. Но других вариантов для себя я не видел. В конце концов, если они взяли на работу моего папашу в его истинном обличье, то может и я им сгожусь.

В Мунго, под восторженные ахи и вздохи медперсонала, в лице мисс Роберты Свонсон, с более морщинистой и корпулентной версией которой я в 2016-м обсуждал причины Локхартовской кончины, я битых три часа изображал из себя жертву мозгового паралича. Видимо, изображал достаточно убедительно, чтобы мне-таки поверили. Устроил там показательную истерику в духе «я не буду кушать кашу», вызвал у мужской части сотрудников нервный тик и желание контузить меня повторно. Под это дело подло отбрыкался от легилименции и прочих сомнительных мероприятий, «нечаянно» уронил шкафчик с зельями и добился того, что они вызвали Диану и едва ли не рыдали от счастья, сдавая меня ей на руки.

К маме на пирожки я ехать категорически отказался, зато с ее помощью выяснил, наконец, где именно я живу. К слову сказать, Диана так явно была счастлива меня видеть, что мне стало ее даже жаль. Похоже, нежный сын не баловал мать своим вниманием и привязанностью. По крайней мере, именно такое у меня сложилось впечатление. И мои крайне неуклюжие попытки вести себя доброжелательно вызвали у женщины просто бурю восторгов. Вот этого я, к слову, не ожидал. Магия что ли была ко мне благосклонна, или ветреной Моргане приглянулась моя мордашка: я-то был уверен, что с мамашей Локхарта я засыплюсь мгновенно, но понимал, что избежать встречи все равно не удастся. А выяснилось, что сынуля, скотина эдакая, хорошо если раз в полгода удостоит родительницу монаршим вниманием. Ну батюшка...видит Мерлин, ты и правда был тем еще козлом. Спасибо тебе за это!

Не будь ты им, я бы и дня в этом мире не продержался.

Четырехкомнатная, весьма симпатичная квартирка в одном из тихих кварталов Лондона поразила мое воображение обилием зеркал и портретов. А еще барочным стилем. Красотища перла изо всех щелей.

И везде, где нет изящных завитушек и драпировок — Локхартовская морда. Либо запечатленная на холсте маслом, либо отраженная в магическом зеркале. Да у меня после нескольких часов чуть расщепление личности не случилось от ощущения, что я таскаюсь по дому «толпой».

Кое-как отделавшись от Дианы и заверив ее, что врачебная, равно как и материнская помощь мне не требуется, и дальше я оклемаюсь сам, я взялся за грязное и нудное дело: методично, комната за комнатой, превратил квартиру в форменный бедлам в поисках любой мало-мальски полезной информации.

В гостиной поразился роскошному нежно-голубому канапе, в ванной офигел от количества средств по уходу за всем, даже за тем, за чем самому мне ухаживать в голову не приходило, в кабинете тоскливо проинспектировал завал писем от восхищенных «моим» гением читательниц, в кухне понял, что лопать мне отныне по ресторанам.

Сотворив в новообретенной квартире хаос и разорение, я плотно засел в рабочем кабинете, не без оснований предположив, что все самое полезное кроется именно там. Обилие макулатуры в небольшой по размерам комнате удручало: судя по пластам, залегающим на глубине поближе к полу, Локхарт бережно хранил ВСЕ.

Письма поклонниц, газетные вырезки, в которых упоминалось его имя, открыточки, конвертики и все это вперемешку с важными документами, вроде подписанных издательских договоров, рецензий и набросков рукописей. Рисунки на полях поведали мне и о том, что батюшка умел неплохо рисовать...кто бы знал. Изображенный на одном из исчерканных пометками клочков пергамента Дериколь казался почти живым.

Не желая уступать папаше, я нарисовал поверх ближайшего восторженного письма от некоей Саманты К. книзла. Поскольку с рисованием у меня было так же, как с литературой, на выходе получил некую страшную тварь, отдаленно напоминающую бешеного гриндилоу, и временно успокоил свои творческие порывы.

Как, ну как, скажите на милость, разбираться в этой каше?! Очевидно, самым неинтересным способом: планомерно и поступательно. Как же я ненавидел бумажную работу! Черные мундиры по долгу службы тоже заполняли тонну бумаг — слава бюрократии, чтобы она в аду сгорела. И каждый раз уже на двадцатой минуте беспощадного крючкотворства я начинал сатанеть и делался социально опасен. А тут — целый бумажный Монблан.

Вот в таком состоянии озверевшего грифона к вечеру меня нашел приходящий домовик Фальк. Кареглазый ушан с неимоверным изумлением осмотрел сначала меня, сидящего на ковре в окружении аккуратных стопок пергамента, потом покосился на камин, в котором весело догорали те самые открыточки, конвертики и полные сопливого обожания записочки, и аккуратно спросил, все ли у «Локхарта сэра» в порядке.

Озверевший грифон медленно моргнул красными от бумажной пыли глазами, пару раз копнул когтистой лапой ковер и неприятным голосом заверил домовика, что все просто отлично. Лучше некуда. Не будет ли досточтимый Фальк против того, чтобы убраться? Из кабинета и в квартире.

Фальк, печенкой почуявший, что с хозяином-психопатом лучше не спорить, немедленно принялся за уборку, расставляя по местам все, что я переворошил и предусмотрительно обходя кабинет по широкой дуге. Во избежание.

Я же сгрузил все нарытые документы в ящики письменного стола и, обозрев образцово-показательный порядок, засел в кресле перед камином — думать.

Среди папашиной документации я не нашел никаких его личных записок, дневника Локхарт, по всей видимости, тоже не вел, так что единственным трофеем оказалась его записная книжка с невообразимым количеством адресов и номеров каминной связи: для глубокого анализа личности явно не достаточно. Но это не такая уж беда, подстраиваться под батюшку я все равно не собирался — голимый из меня лицедей. Папаша Джон не раз ворчал, что мой «мерзкий нрав», моя индивидуальность то есть, прет отовсюду, даже там, где и не надо бы.

Поганей всего было то, что я не нашел ключей от Гринготтского хранилища Локхарта. Видимо, как и всякий деловой человек, батюшка носил его при себе, а значит и испарился в момент перехода тоже с ним вместе. Вот ведь пакость. В небольшом сейфе, в лучших традициях пошлого детектива спрятанном за одним из Локхартовских портретов, хранилось около сотни галеонов и несколько побрякушек, вроде булавок для шейного платка, запонок и прочей ерунды. Нет, дорогой мой папаша, мне позарез нужно в твое хранилище. Траты мне предстояли немаленькие.

Локхартовские портреты со стен смотрели на меня немного испуганно и в кои-то веки не кривлялись. Наслушались, видно, отборной матерной брани в моем исполнении. Или на них угроза отправиться следом за письмами поклонниц так подействовала?

— Что молчите, любезные? — мрачно усмехнулся я из своей «норы». — Где гринготтский ключ?

Видимо улыбка у меня получилась воистину дьявольская, поскольку все как один Локхарты шарахнулись в стороны, некоторые и вовсе скрылись из рам — побежали к собратьям в гостиную, не иначе. Я только хмыкнул и пожал плечами. Ну не разговаривают портреты пока носитель жив. А носитель теперь я. К лучшему, наверное: иначе у Локхарта в доме стоял бы непереносимый галдеж. Ну раз нет ключа, завтра проверим, действительно ли магия считает меня Гилдероем Локхартом.

— Фа-а-а-альк — громко позвал я, и домовик мгновенно материализовался прямо у меня перед носом. — Вот, возьми денег и принеси мне поесть, будь добр. Я уже близок к тому, чтобы соблазниться на мясо домовика, а портить с тобой отношения ой как не хочется.

Ушастик еще больше округлил глаза и затрясся, было, но увидев мою усталую улыбку, неожиданно хихикнул.

— Сию минуту, Локхарт, сэр, — браво отрапортовал он и исчез в неведомом направлении. Оставалось лишь надеяться, что с ужином он поторопится.

* * *

Как известно, если болван-маг ухитряется потерять свой ключ, гоблины довольно легко восстанавливают его «пропуск» к родному сейфу. После полной идентификации личности, само собой. Признаюсь, процедура заставила меня всерьез понервничать — Майла с ее шаманскими штучками это одно, а гринготтские гоблины, цербера сожравшие на недотепах-мошенниках, совсем другое. И если тотемная ведьма ошиблась...судьба магов, попытавшихся обмануть гоблинов очень незавидна. Азкабан по сравнению с ней — курорт на теплом, солнечном побережье.

Когда после получаса, который понадобился гоблинам для проверки моей крови на все, что только можно, Дарнгот — смотритель папашиного сейфа — с легким полупоклоном вручил мне новенький позолоченный ключ, я принял его с чувством некоей обреченности. Всё.

Дальше цепляться за вариант «это какая-то ошибка, и скоро все разъяснится» не было смысла. Если гоблины Гринготтса признали меня Локхартом, значит я — Локхарт. И ни одна магическая экспертиза не сможет доказать обратного. Был ли я рад? Нет, черт побери! Но это многое упрощало.

Разумеется, я немедленно посетил «свое» хранилище с целью инспекции. Н-да...

Ну что сказать, типичный сейф полукровки, давно и сознательно открестившегося от своих корней. Ни фамильных инкунабул тебе, ни родовых амулетов. Там, в 2016-м у меня был почти такой же: в основном монеты. То, что я зарабатывал, да отчисления папаши Джона. Отчим, при всей своей нелюбви к моей персоне, всю мою юность откладывал небольшие суммы в специально отведенное для меня хранилище, чтобы к совершеннолетию я подошел с каким-никаким «приданным».

Тут, правда, было чуть поинтереснее: во-первых, содержимое сейфа было явно богаче, чем у меня. Зарабатывал на своих книгах папаша, похоже, не дурно. Во-вторых, в грудах золота попадались украшения и какие-никакие артефакты. Некоторые, похоже, были довольно редкими. Хм...сдается мне, что не одними книгами богател Гилдерой Локхарт. Я был почти уверен, что многие побрякушки прихвачены моим предприимчивым папашей из его творческих путешествий. Обливиация вообще удобная штука, а батюшку чистым на руку назвать трудно. Что для человека, способного украсть кусок жизни, кража вполне материальных ценных предметов? С другой стороны, может быть, после всего, что я узнал о нем за эти дни, я просто сгущал краски.

В любом случае, на то, чтобы наладить свой быт, мне нужны были деньги. А уж каким путем их папаша добывал — не моего ума и не моей совести дело. Так что, не отягощая себя моральными терзаниями, я нагреб себе галеонов и отправился улучшать свою жизнь в рамках разумного и необходимого.

Дальше все пошло относительно ровно: я мотался между магическим и маггловским Лондоном, пытаясь заново собрать свою личность. Розовые и голубые мантии отправились на помойку вместе с присыпками и припарками, их место заняли более привычные для молодого мужчины традиционной ориентации цвета: синий, черный, зеленый, серый и бордовый, плюс одна «парадная» золотисто-бежевая на все случаи жизни. Почти как моя прежняя. Старорежимные папашины костюмы я тоже без зазрения совести выбросил: помимо того, что сам я такое под мантию не надену, так и мало все безбожно. Судя по одежкам, оригинальный Локхарт был действительно ниже ростом и существенно шире в талии. Пирожные он, что ли, по ночам трескал? Вместо элегантных, но старомодных костюмов я купил несколько пар хороших джинсов, пару-другую рубашек и нежно любимых мной поло, цивильные брюки и серую жилетку на случай непредвиденных выходов, ну и так, по мелочи. Особенно расходиться в плане гардероба не стал: все равно, если история имеет склонность к повторениям, ближайший год торчать мне в Хогвартсе, где куча шмотья мне будет ни к чему. Да и в своей прежней жизни я как-то привык к компактному и функциональному гардеробу, не изменять же привычкам. Обувь, к слову, тоже пришлось менять. Не с моим десятым было подступаться к этим золушкиным башмачкам седьмого с половиной размера.*

Еще одной проблемой стала для меня волшебная палочка. Моя родная, из красного дуба с сердечной жилой дракона внутри, конечно, всем была хороша и слушалась меня идеально, да вот беда — за Локхартом-то зарегистрирована совершенно другая, которой у меня во-первых не было, а во-вторых не факт, что она стала бы меня слушаться. Так что следующим моим шагом была подача в министерство заявления об утере палочки и торжественный поход в лавку Оливандера. На месте выяснилось, что папаша мой был обладателем одиннадцатидюймовой вишневой палочки, также с сердечной жилой дракона в качестве сердцевины. По словам того же Оливандера — палочка для исключительно сильных, умных и талантливых волшебников. Эх, папа-папа, права была Майла, не в исходных данных дело, а в личном выборе. Как же ты ухитрился просрать свой потенциал? Впрочем, Мерлин с тобой.

Мне же после получасовых страданий над коробочками ответила взаимностью четырнадцатидюймовая осиновая «красотка» с пером гиппогрифа. При этом Оливандер покосился на меня как-то озадаченно, а на закономерный вопрос «какого черта?» пояснил, что осина — дерево капризное, выбирающее в первую очередь бойцов и революционеров, а уж в сочетании с начинкой из гиппогрифа выходит и вовсе любопытная картина. Я на это только пожал плечами и буркнул, что полная героических подвигов жизнь, должно быть, изрядно меня перекорежила.

Я не разбираюсь в особенностях древесины, и, честно говоря, не очень верю во всю эту мистику. Но если эта палочка пригодна для того, чтобы дать Вселенной пинка под зад, значит мы нашли друг друга. Свою прежнюю палочку я тоже бережно сохранил — дополнительный незарегистрированный бонус в рукаве всегда пригодится.

Потом был Лютный с его неаппетитными на вид, но очень интересными по содержанию лавчонками. Новая палочка прекрасно показала себя, поджарив пальцы оборванному быстроглазому мужичку, решившему проинспектировать содержание моих карманов. Эх, дядя, кого ты хотел удивить? Местные порядки я знал прекрасно, так что расслабляться и не думал. Как, впрочем, и шарахаться от каждой тени. В прежней жизни я нередко бывал в Лютном: нет, не ради совершения страшных преступлений против человечества, а ради закупки редких и запрещенных ядов и прочих интересных штучек. Именно черные мундиры в «Алиен и Алиен» ведали такими вот не слишком легальными делишками — для стартовых экспериментов нашим специалистам порой требовались и запрещенные министерством вещички. Чтобы двигать медицину средневековые исследователи выкапывали на кладбищах свежие трупы, коль скоро властями было запрещено изучать внутреннее строение человека в официальном порядке. А чем мы, спрашивается, хуже? Наука требует жертв, черт побери.

Там, в Лютном, у одного из торговцев, знакомых мне еще по прошлой жизни, я разжился тем самым амулетом-защитником от излишне любопытных легилиментов и еще парочкой интересных артефактов. На всякий случай. Было это не далее как вчера, а сегодня, вот, я вплотную познакомился с делом всей папашиной жизни...и на все про все ушло две с гаком недели. Сносный результат.

* * *

Домой я возвращаюсь уже под вечер, нагулявшись по маггловскому Лондону, кроме обеда, зацепив еще и ужин.

В кабинете меня уже ожидает свежая горка корреспонденции. Каюсь, я так и не решил, что мне делать с этими письмами. Они приходят с завидной регулярностью — длинные и короткие, благоухающие разномастными духами. В парочке таких посланий «ароматизация» отчетливо отдавала каким-то приворотным, ну да, нас на такие детские уловки не поймаешь: камин вам пухом. Однако не отвечать как будто бы не вежливо, а отвечать — не охота. В конце концов лично я для них не сделал ничего, за что мне есть резон горбатиться над ответными открыточками.

Я сажусь в кресло, уже привычно прошу у приходящего по вечерам Фалька чаю, ибо мне лень идти на кухню, заваривать его самостоятельно, и принимаюсь за работу. Письмо, еще письмо, открытка с цветами, открытка с сердечками, письмо и — ого! — фотография непристойного содержания с номером каминной сети, написанном на обороте. Нет, дорогая Велинда Райд, рыжие худышки, льющие на пергамент духи с феромонами, не в моем вкусе. Хотя грудь — ничего. Еще пара писем. Опять Глэдис Гаджен. Мерлин всемогущий, женщина, у тебя что, нет в жизни других занятий, раз ты пишешь мне каждый день по три страницы?! Ладно, черт с тобой, на тебе открытку с изображением Локхарта и подписью Алиена. Все равно у папаши этих открыток, как на складе при типографии. Только отстань от меня наконец. Все остальные, извините — в камин.

Чуть ли не последним я извлекаю из стопки плотный желтый конверт, решительно не похожий на очередное признание в любви. Где-то я такой уже видел...последний раз три года назад, когда Эдмонду стукнуло 11.

На моем лице сама собой расплывается довольная улыбка, и я смело взламываю красную сургучную печать, заранее зная, что именно увижу.

* На всякий случай проясним размеры "лап" обоих Локхартов: 10 (англ.) = 42,5 (рус.), а 7,5 (англ.) = 40 (рус.)

— Скажите, Фрекен Бок, вы любите детей?

м/ф «Малыш и Карлсон» 

От многих своих знакомых — ибо друзей я наживаю куда хуже, чем наживаю врагов — я часто слышал о том, как скучают они по школьным годам. Есть для этого чувства даже особое слово: ностальгия. Так вот, я с этой тварью ни разу не встречался. Я вообще не большой любитель оглядываться назад, особенно с целью пустить на рубашку розовые слюни умиления. Пересекаясь со своими бывшими однокашниками и выслушивая их «а помнишь…», нередко приправленное стаканчиком огневиски, я понял только одно — мы, похоже, учились в разных школах. А еще я понял, что люди обладают потрясающей способностью перекраивать свои же воспоминания: почти любая дрянь, полежав в мозгу лет пять-шесть, автоматически превращается в милое приключение.

Мой же мозг, очевидно, с самого начала был дефективным, ну, или испортился в процессе эксплуатации. Потому что, например, та история, когда на седьмом, выпускном, курсе я, в компании Чарли Барбака и Стива Скормберри, отмечая феерическую победу факультетской сборной в матче против Гриффиндора, выхлебал почти бутылку контрабандного Огденского, был пойман деканом О’Рейли при попытке штурма женского общежития и едва не отчислен к Мерлину нафиг, до сих пор не вызывает у меня светлых ассоциаций. Как тогда не было смешно, так и сегодня не веселит: папаша Джон в теплом «родственном письме» обещал открутить мне башку голыми руками, как только я вернусь домой, и я, черт возьми, ему поверил, так что все пасхальные каникулы проторчал в школе. Тошнота, двести баллов штрафа, отработки до конца года и нуднейшая нотация от декана на закуску — ничего себе приключение. Скормберри, с которым я виделся в прошлом месяце двадцать четыре года тому вперед, считал иначе, и в его устах все это звучало так романтически прочувствованно, словно на ковер в кабинете О’Рейли во время вышеупомянутой нотации блевал кто-то другой.

Если же говорить обо мне, как о студенте в целом, то на факультете я никогда особо не блистал. Локхартовские гены, очевидно, были потрачены не только на внешнее сходство — часть из них воплотилась в весьма условном интересе к книжной науке. Бытует мнение, что Райвенкловцы все сплошь гении учебы и будущие Мастера, как минимум. Вранье. Райвенкловцы бывают всякие — добрые, злые, ленивые, трудоголики, хулиганы, благородные герои и откровенные сволочи. Под бронзовым орлом нас объединяет наличие какого-никакого потенциала, большого количества амбиций, любопытства и любви к знаниям. Не к книгам, а именно к знаниям. А как этот мир познавать, тут каждый решает сам. Вот я, положим, всегда был за эмпирический метод! Так что мой не в меру любопытный нос за семь лет куда только не сунулся, а набитых мной шишек хватит на средних размеров ельник. Причем набитых как себе, так и другим. Впрочем, отъявленным хулиганом, драчуном и скотиной я тоже не был. Мне без труда удавалось учиться на уровне «П» вчера, «Х» сегодня, «Т» завтра и приклеивать зад к библиотечной скамье, доводя результат до совершенства, мне было скучно и лень.

В общем, мои школьные годы были временем довольно-таки веселым и интересным. В большинстве случаев. Но обратно в стены alma mater меня никогда не тянуло. И уж точно, даже в кошмарном сне я представить себе не мог, что приду наниматься сюда на работу!

Я аппарирую к воротам Хогвартса ровно за двадцать минут до назначенного в приглашении времени: именно столько мне понадобится, чтобы не торопясь добраться до директорского кабинета. В письме, впрочем, сказано, что меня встретят и проводят. Как будто Локхарт — старый хрен в маразме и за десять лет забыл внутреннюю географию замка. Хотя… черт возьми, мы же говорим о Локхарте! Тут и правда лучше подстраховаться.

Сегодня тепло, и моросит мелкий дождик, так что громадный замок словно окутан дымкой и кажется еще больше. Я привычно бормочу водооталкивающее заклинание и иду прямо к главным воротам, рассматривая это детище архитекторов древности, не ожидая, впрочем, увидеть что-то для себя новое. Что боевой крепости магов, простоявшей тысячу лет, какие-то жалкие двадцать четыре года? Все те же донжоны с узкими разрезами бойниц, все те же монументальные стены из серого камня…стоп! А это еще что за башня? Правую руку могу дать на отсечение, ее тут не было. Чем больше из водяной мороси проступают очертания замка, тем больше я вижу несоответствий. Нет, например, наружной крытой галереи, в которой нередко устраивали дуэльные спарринги, зато вон с тем мостиком мы явно ни разу не встречались. Мне требуется целых пять минут, чтобы понять, в чем дело. Ну конечно, Дьявол побери! А я уж было забеспокоился, что старых хрен в маразме — это не папаша, а я сам. Но все не так фатально: просто после битвы в 98-м, в которой Хогвартс не слабо потрепали волдемортовцы, в замке пришлось делать капитальный ремонт и, похоже, поврежденные части местами восстановили, местами перестроили, а местами, как с этой башней, не стали заморачиваться.

В холле меня действительно уже ждут, и личность провожатого знакома мне даже лучше, чем мне хотелось бы, если честно.

— Добрый день, мистер Филч, — я даже не пытаюсь притвориться, будто эта встреча вызывает у меня бурю восторгов. Пусть нынче я не студент, а заведующий хозяйственной частью не такой древний сморчок, каким я видел его в последний раз, десятки неприятных часов, проведенных нами вместе во времена моего ученичества, я еще не забыл. Впрочем, отсутствие счастья явно взаимное: мистер сквиб хмуро зыркает на меня из-под лохматых бровей.

— И вам не хворать. Пойдемте, что ли, мистер Локхарт.

Это «мистер Локхарт» звучит отчетливо ехидно. Ну да, папаша не так давно закончил школу, чтобы Филч успел его позабыть. А таких, как Аргус Филч несказанно бесят такие, как Гилдерой Локхарт. Впрочем, такие многих бесят. Поймав недобрый взгляд, который завхоз бросает мне за спину, я с любопытством оглядываюсь. А, вот в чем дело!

Метко брошенное невербальное «эванеско» душит конфликт в зародыше, и грязные следы, оставленные мной, исчезают.

— Прошу прощения. Отвык за десять лет. Уверены, что хотите тащиться наверх? — сухо интересуюсь я, выразительно поглядывая на Филчеву палку. Старик уже сейчас отчетливо хромает. — Я помню, где директорский кабинет, уверяю. А спереть по дороге пару-другую канделябров не лучший способ устроиться на работу, так что за сохранность школьного имущества можете быть спокойны, уважаемый.

Завхоз издает некий хриплый звук, в его исполнении означающий смешок.

— Ну, коли подсвечникам ничего не грозит, то ступайте сами, — он машет рукой куда-то в сторону лестницы. — Говорят, на проклятое место нацелились? Не боитесь? Прошлого-то нашего метлой в совок сгребать пришлось.

— Снимать проклятия — это мой хлеб, мистер Филч, — абсолютно честно говорю я, начиная долгое восхождение наверх. — Справлюсь. Но совок вы все-таки держите под рукой.

Знакомые с детства коридоры и переходы встречают меня непривычной тишиной и шорохом дождя за окнами. Таким пустым, без вечно орущих и галдящих учеников, Хогвартс ощущается именно боевой твердыней, а не школой для оравы наделенных магией подростков. Портреты на стенах живут своей жизнью, лишь немногие обращают на меня внимание: иду я почти бесшумно, не желая слушать звук собственных шагов, эхом отражающийся от стен, а серая мантия как нельзя лучше сливается с сумраком. Сдался я тем портретам. У них тут своя тусовка. Даже задумываться не хочу, с какой целью, например, вон тот рыцарь из картины со средневековой гулянкой полез на холст к юным купальщицам. С другой стороны, тут и думать особо не над чем.

Каменная горгулья пялится на меня, как всегда, с высокомерной скукой. Нечего, подружка, клюв воротить. Наша с тобой любовь еще впереди, через одиннадцать лет. А пока…

— Ромовая баба, — оригинальная у них тут система паролей, однако. Или это зашифрованное послание? Директриса, помнится, все больше на латинские фразы свою обитель паролила: шанс угадать мало отличался от нуля. Только после окончания школы я узнал, что это были термины из курса высшей трансфигурации, о которой студенты, разумеется, ни ухом, ни рылом, в девяти случаях из десяти.

Я делаю шаг на первую ступеньку движущейся лестницы и внутренне подбираюсь. Как перед боем, черт побери. Впрочем, в каком-то смысле все это и есть моя, карманная, война.

* * *

— А, Гилдерой, здравствуй, мой мальчик. Ты удивительно пунктуален. Прошу, присаживайся.

Да уж. На карточках от шоколадных лягушек, которые я пытался коллекционировать лет в шесть, Альбус Дамблдор выглядел несколько иначе. И на фронтисписах собственных монографий — тоже. *

— Здравствуйте, директор Дамблдор, — я отвешиваю в сторону потенциального работодателя короткий полупоклон и послушно присаживаюсь в кресло по другую сторону массивного письменного стола. — Рад видеть вас в добром здравии. Хотя, признаюсь, Ваше письмо порядком меня удивило.

— Почему же? — старик напротив меня чуть заметно улыбается. — Впрочем, прости мою неучтивость, может быть чаю?

Ух, ну и усы у него. Да и борода не хуже. И шевелюра. Вот кому надо было свою косметическую линию по уходу за волосами создавать, а не моему папаше. Человеку сто одиннадцать, если я ничего не путаю, а облысением тут и не пахнет. Вот интересно — красит? Белого цвета такой чистоты естественным путем фиг добьешься.

— Спасибо, сэр, — можно и чаю, — Дело в том, что я не понимаю, почему вы пригласили именно меня? Не знаю, дошли ли до вас слухи, но со мной недавно произошел несчастный случай, и теперь я мучаюсь от провалов в памяти. Но я почти уверен, что не подавал вам просьбу взять меня на работу. Я прав?

— Абсолютно прав, мой мальчик, — директор благожелательно кивает. От него вообще исходит ощущение спокойствия, которое обычно порождает внутренняя уверенность. — Это была моя инициатива.

— Вот поэтому я и удивляюсь, — причем искренне, потому что этого выверта папашиной биографии я действительно не понимаю. — Я никогда не был выдающимся учеником, да и опыта работы с детьми у меня, мягко скажем, никакого нет. Я не ученый и не Мастер, я же просто писатель, директор! Так почему я? Не думайте, красоту предложения я, без сомнения, ценю. Должность преподавателя в единственной на всю Британию магической школе — это честь, признание заслуг и прочее. Охотников на такую хватает с избытком.

— Ну, Гилдерой, мне кажется, ты несколько идеализируешь, как ты выразился, красоту этого предложения, — Дамблдор делает небольшой глоток из чашки, появившейся перед ним на столе. Я тоже беру свою, и нос мне щекочет запах чабреца. — Ставка Хогвартсского преподавателя ниже, чем гонорар за одну твою книгу, и почета в этой профессии, пожалуй, больше, чем выгоды. К тому же, как ты знаешь, с должностью преподавателя по ЗОТИ у нас всегда проблемы.

— Мистер Филч любезно сообщил мне, что прошлого вашего профессора соскребали метлой в совочек, — я усмехаюсь. — Кстати, что с ним стало, если не секрет? Сгорел на работе?

— Можно сказать и так, — старик весело смотрит на меня поверх очков пронзительно-голубыми глазами, что я понимаю как «не твоего ума дело». Ну и ладно. — Именно поэтому я решил пригласить тебя. Слава о твоих подвигах гремит по всей Британии, мой мальчик, не удивительно, что и до меня доходят слухи. Вот я и подумал, что ты, учитывая род твоей деятельности, сумеешь многому научить студентов.

Так, господин директор, стало быть, решили почесать за ухом всем известное нажористое Локхартовское ЧСВ? **

После такого мой папаша, как пить дать, должен был раздуться от гордости и немедленно согласиться. Что же вам на самом деле от меня надо, вот вопрос на миллион галеонов? Я ведь вам зачем-то, похоже, очень нужен. И если бы Хогвартс не был нужен мне примерно в той же степени, искали бы вы сейчас дурака в другом месте.

— Спасибо, сэр, — я вежливо улыбаюсь. — Ваша вера в мои способности очень льстит. Вы думаете, что и от проклятия на должности я, как специалист, тоже сумею избавиться?

— Ну, мой мальчик, какое там проклятие, — Дамблдор пренебрежительно взмахивает рукой, — Я бы, скорее, назвал это стечением обстоятельств. Хотя, несомненно, в каждой шутке кроется доля истины. За те годы, что я занимаю директорскую должность, я не раз пытался исследовать этот любопытный феномен, но ничего похожего на проклятие так и не обнаружил. Однако тебе ведь доводилось бороться с куда более темными и древними проклятиями, не так ли, мальчик мой?

Старик...впрочем называть сидящего напротив человека стариком почему-то сложно, несмотря на роскошные седины и 1881-й год рождения. Так вот, маг снова смотрит на меня поверх своей чашки с чаем, и я ощущаю, как нагревается амулет у меня на груди. Ах, значит даже так? Директор, а вы знаете, что это считается как минимум жутко не этичным? И зачем это? Хотя...черт, кажется, догадываюсь!

— Разумеется! — я напускаю на себя вид самодовольный и важный, видя, как старый маг недоуменно моргает и опускает глаза в стол. Да, под действием амулета в ментальном поле у меня содом. Но спросить меня про дичь, которую увидели, вы все равно не можете. Потому что тогда я задам встречный вопрос: какого докси вы вообще пытались меня читать? Так что давайте дружно сделаем вид, будто вы не лезли ко мне в башку, а я ничего не заметил. — Вот, скажем, в моей книге «Духи на дорогах» описан прекрасный случай, доказывающий, что мне по плечу самые страшные и кошмарные проклятия. В тот год целая деревня...

— Вот как раз поэтому, Гилдерой, я и считаю, что на эту должность не подойдет никто, кроме тебя, — мягко, но торопливо прерывает меня директор. Конечно, выслушивать пересказ целого романа в моем вольном изложении удовольствие сомнительное. Впрочем, я тоже блефую — я прочитал только первые 20 страниц. — Разумеется, если ты согласен.

— Уверяю вас, директор, я сумею обучить студентов, как никто другой, — еще чуточку самолюбования в улыбку. — И докажу, что все эти байки про проклятия придумали дилетанты, которые просто не смыслят ничего в защите от темных сил.

Я продолжаю нести пафосный бред, не скупясь на метафоры и эпитеты. Зачем? Просто директорская попытка почитать мой разум натолкнула меня на некую мысль. Едва ли такой человек как Дамблдор лезет в головы ко всем подряд при первой встрече. Я ни у кого еще не видел настолько проницательного взгляда — свидетельства остро отточенного ума. Не маразматик мой работодатель, одним словом. Да и родился он в прошлом веке, а значит, и воспитывался в духе времени. Тогда вопросам этики уделяли куда большее внимание, чем теперь. Можно, конечно, предположить, что такая мера вызвана жгучим желанием директора проверить, не доверяет ли он детей скрытому маньяку-педофилу. Но тогда логично было бы сказать что-то про учеников — это вызвало бы в голове собеседника нужную ассоциативную цепочку. А он спросил о папашиных подвигах. Какой вывод из этого следует? Лично я думаю, что Дамблдора насторожила моя нелокхартовская сдержанность в обсуждении моих же талантов. И это лучше всего компенсировать. В конце концов, зачем-то же он пригласил именно батюшку, наверняка зная, что он то еще трепло. Выходит, зачем-то ему именно трепло в качестве преподавателя и нужно. Если он убедится, что я на эту роль не подхожу, с контрактом я могу и пролететь. А мне, черт возьми, очень — очень! — нужна эта работа.

Когда уровень моего восторга от любимого себя начинает слегка зашкаливать, директор аккуратно прерывает меня заверением, что он впечатлен и лишний раз убедился, что делает правильный выбор. Слава Мерлину! А то я уже понемногу выдыхаться начал.

— И что же в таком случае требуется от меня? — я неприлично быстро хлебаю остывший чай, потому что в горле у меня от этих дифирамбов пересохло.

— Заключить магический контракт со школой, мой мальчик. — Дамблдор вытаскивает их кипы свитков аккуратный лист пергамента с гербом Хогвартса и через стол протягивает его мне. — Это официальная формулировка. А это список твоих полномочий, прав и обязанностей.

Нифига себе! Я с содроганием беру в руки туго скрученный свиток «дополнительного соглашения». Да в нем навскидку футов 5 не меньше! Если это надо немедленно прочесть, я тут заночую. Дамблдор изучающе смотрит на меня сквозь очки и я торопливо тянусь за пером.

— Где оставить автограф?

Обычно я не подписываю бумаг сходу, но сейчас случай особый. Во-первых, у меня нет выбора — мне нужно в Хогвартс, и совсем не нужно остаться вольным писателем и странствующим героем. В школе Локхарта видели последний раз 10 лет назад, и тут проще скрыть тот факт, что я — не он. За прошедшие с выпуска годы Локхарт мог измениться, и это никого не удивит. Там же, «на воле», у него много знакомых, деловых партнеров, мать с сестрами, загадочный Браен Эдис, который мне регулярно названивает по камину. Я старательно делаю вид, что меня нет дома. Его номер есть в записной книжке отца и идет чуть ли не на первой странице. Лучший друг это или, не дай бог, кто поближе, — общаться с ним мне нельзя. Ну а, во-вторых, есть у меня ощущение, что папаша был не из той породы людей, что «не читая, не подписуют». Так что моя дотошность может вызвать лишние подозрения.

Моя подпись на мгновение вспыхивает золотистым цветом — магия засвидетельствовала договор. Еще одно маленькое напоминание о том, что отныне я имею все Локхартовские права, в том числе и на заключение магических контрактов. Подозреваю, что то же самое касается клятв и непреложных обетов. Итак, согласно договору я на год становлюсь преподавателем Школы Чародейства и Волшебства. Со всеми вытекающими последствиями. Салют, цветы, туш.

Понятное дело, что ни тем, ни другим, ни третьим это эпическое событие не сопровождается. Правда директор, похоже, решил хоть как-то компенсировать отсутствие фанфар.

— Что ж, мой мальчик, разреши тебя поздравить, — он дружелюбно кивает мне, забирая подписанный договор обратно. — Теперь ты часть нашего дружного рабочего коллектива. Надеюсь, тебе у нас понравится. Хогвартс — это своего рода семья, если хочешь. Прости уж мою сентиментальность. Просто большую часть года мы все живем под одной крышей, едим за одним столом и ходим по одним коридорам. В таких условиях учишься воспринимать коллег, как своеобразную родню. Иначе у нас здесь давно началась бы «хижинная лихорадка».

— Хижинная лихорадка? В Хогвартсе? — я усмехаюсь. — Директор, в этом замке при желании можно вообще ни с кем не пересекаться. Я еще по временам обучения помню, насколько он огромен.

— Даже я за полвека не смог изучить его до конца, — соглашается Дамблдор и, чуть слышно хмыкнув в бороду, добавляет — Скажу больше, мой мальчик, у меня есть ощущение, что время от времени он перестраивает сам себя. Однако, Хогвартс велик, да только преподавательский мир, поверь опыту, тесен.

Я задумчиво киваю: в словах директора есть своя неумолимая логика. Ученикам здесь все-таки проще. Они окружены целой толпой сверстников, не только со своего факультета, но и с соседних. А вот преподавателей в школе с нюхлеров нос, так что приходится общаться, считай, с десятком человек. Изо дня в день, год за годом...бррр.

— Надеюсь, что сумею влиться в коллектив, — искренне говорю я. Если меня аборигены невзлюбят, мне даже деваться от них в этом замкнутом пространстве будет некуда.

— Я не сомневаюсь в твоих способностях, Гилдерой. Но, прости, какой бы приятной ни была наша беседа, не стоит забывать об обязанностях. Бумаги ты подписал, а детали можешь обсудить с моим заместителем. Вот, кстати, и она. Добрый день, Минерва.

Я сижу спиной к двери, поэтому, чтобы поздороваться, мне приходится спешно встать.

— Здравствуйте, профессор, — я вовремя успеваю схватить себя за язык, удерживая куда более привычное «директор». Минерву Макгонагал я помню именно в этом качестве. И не раз в будущем прошлом встречался с ней в этом самом кабинете. Я уже говорил, что с дисциплиной у меня было так себе?

Сейчас она выглядит куда моложе, меньше морщин, и волосы, забранные в аккуратный пучок, еще не полностью поседели. Скорее перец с солью. Но она все также худа и подтянута, а взгляд за стеклами очков все такой же острый и непреклонный. Железная тетка, даром, что Минерва.

— Здравствуйте, Гилдерой. Альбус, — легкий наклон головы, сжатые в линию тонкие губы. Ой-ой, похоже она с порога от меня не в восторге.

— Минерва, господин Локхарт подписал все бумаги, так что я передаю нашего гостя тебе. Думаю, ты лучше меня справишься с разъяснением более мелких рабочих вопросов.

— Разумеется, Альбус,— еще один кивок, адресованный директору, и сдержанное «прошу за мной». Так что мне остается только расшаркаться с Дамблдором и покинуть кабинет следом за моей не слишком любезной провожатой.

* * *

— Первый педсовет, на котором присутствие всех преподавателей обязательно, будет двадцать восьмого августа, мистер Локхарт. Но я рекомендую вам прибыть в замок немного раньше. Комнаты преподавателя защиты пустуют с июня, так же, как и кабинет. Вам нужно время на то, чтобы расположиться.

Мне не составляет большого труда держаться рядом с профессором, хотя шагает та весьма быстро. На меня почти не смотрит, да еще и после каждой произнесенной фразы слегка поджимает губы. Все ясно, кажется, выбором Дамблдора его заместительница, мягко говоря, недовольна. И я даже могу ее понять.

— Хорошо, мадам. Только, если можно, зовите меня Гилом.

Вот теперь, мне, кажется, удалось завладеть ее вниманием. Косится на меня удивленно и даже слегка сбавляет шаг.

— Чем же вам не угодил «мистер Локхарт», позвольте спросить? Неужели это слишком обыденно? — а вот и старый добрый сарказм.

— Я младше вас по статусу и положению, но мы теперь коллеги, — я усмехаюсь и пожимаю плечами. — И потом, когда вы так ко мне обращаетесь, я по-прежнему чувствую себя провинившимся студентом. Я думаю, что если каждый раз, когда заместитель директора станет обращаться к преподавателю, тот будет становиться по стойке «смирно» и принимать виноватый вид, могут пойти слухи.

— Помнится, вы не так часто давали себе труд принять виноватый вид, — тон по-прежнему холоден, но уголки губ на мгновение дрогнули. — Почему, в таком случае, не по имени?

— Терпеть не могу свое имя, — с чувством говорю я, и Макгонагал удивленно приподнимает брови. — Скажите, мадам, вы были бы счастливы, если бы вас звали «Гилдерой»? Да кто вообще может чувствовать себя счастливым, когда его зовут Гилдероем?

На секунду я даже забываю, где я и с кем разговариваю. Ну в самом-то деле! Это имя, как мое персональное проклятие, от которого — спасибо матушке — мне не избавиться никакими силами. В прошлой жизни все мои знакомые привыкли к этому и звали меня исключительно Гилом. Да я даже представлялся именно этим именем, если формальности не требовали иного! Хватит с меня и того, что всю дорогу предстоит мириться с «мистером Локхартом».

— В школе, если мне не изменяет память, ваше имя вас нисколько не смущало, — бросает моя собеседница, явно впечатленная порывом.

— Некоторые вещи, профессор, приходят с возрастом, — бурчу я. — Как и мозги.

— Что ж, рада, что эти загадочные вещи к вам все же пришли, — сухой смешок. Ну да, говорим про вещи, а подразумеваем мозги, понятное дело. — Надеюсь, вы не ждете встречной любезности?

— Ни в коем случае, мадам.

Называть женщину, годящуюся мне в бабушки, Минервой у меня точно пороха не хватит. Мы немного притормаживаем перед массивной дубовой дверью и я оказываюсь, судя по всему, в личном кабинете заместителя директора. Лаконичная обстановка, добротная мебель, море книг и кресла в шотландскую клеточку в сочетании с темно-зеленым ковром на полу. Нынешний декан гриффиндора, как я вижу, не больно-то патриотична в выборе цветов.

— Рада, что у вас есть понятия о субординации, — Макгонагал жестом предлагает мне присесть. Что-то мой зад сегодня перемещается по миру исключительно от одного кресла до другого.

— Профессор, — решив, что лучше во всем разобраться сразу, я чуть склоняю голову к плечу, глядя на женщину снизу вверх. — Давайте вы выскажете мне все с самого начала. Нам ведь встречаться с вами весь будущий год, и мне чертовски не хочется, чтобы вы всякий раз страдали от разливов желчи. Вы, должно быть, думаете, что я идиот, но, поверьте, это не так. Мне уже не 18, профессор. И за десять лет я успел достаточно вырасти из всей этой подростковой мишуры. Понимаю, вам трудно видеть во мне кого-то, кроме ленивого, сумасбродного и самовлюбленного студента, каким вы меня помните. Но давайте приложим усилия. Мне ведь тоже сложно отделаться от ощущения, что вы вот-вот снимете баллы с Райвенкло.

Поначалу она явно не воспринимает мои слова, но к концу монолога слушает уже куда внимательней, и легкое, но перманентное раздражение на ее красивом, несмотря на годы, лице уступает место задумчивости с ноткой кошачьего любопытства. Ага, заинтересовать эту даму мне уже удалось. Теперь надо ухитриться, если не заполучить ее в союзники, то, по крайней мере, не остаться в категории врагов. Она не директор, конечно, но она многое тут решает.

— Да, я согласна, — говорит она, наконец, перестав нависать надо мной и усаживаясь за стол. — Мои впечатления о вас, как о студенте, Гил, не самые лучшие. К тому же ваша хм...слава...

— Как всегда, сильно преувеличена, — вот с ней игра в придурка точно не даст результата. — Я действительно многое видел, мадам, и мне есть что показать студентам, но эпичность моих «подвигов»...я в первую очередь писатель, профессор. Именно этим я зарабатываю на жизнь. И мои книги должны продаваться, поэтому некая героизация и преувеличение событий здесь простительны, как мне кажется. И потом... — я посылаю собеседнице чуть насмешливую улыбку. — Дамам нравится такой стиль.

— Отнюдь не всем, поверьте, — она едва заметно морщится. — Но я поняла вашу точку зрения. Продолжайте.

— Спасибо. Если уж на то пошло, я тоже несколько удивлен выбором профессора Дамблдора. На этой должности был бы уместен профессионал с ученой степенью, а не любитель. Однако директор, как мне показалось, из тех людей, которые всегда знают, что делают. Вот только одного он, кажется, не учитывает... — я хмыкаю — Педагогическое образование или опыт у меня отсутствуют напрочь. Мадам, я точно знаю, как завалить упыря, но я понятия не имею, как учить детей. И с упырями мне проще. Поэтому мне нужна ваша помощь. Директор — человек занятой, но если никто не расскажет мне, что я должен делать, — мрачная усмешка, — я буду делать все так, как понял, и это мало кому понравится.

— Не буду от вас скрывать, что ваша кандидатура, Гил, не вызывала у меня доверия с самого начала, — поджимая губы, сообщает очевидное Макгонагал. — Я не знаю, как там у вас обстоят дела с упырями, но вы не профессионал. Более того, ЖАБА по профильному предмету вы тоже не сдавали. Так что, простите, но я не думаю, что это была хорошая идея. Тем не менее, вы подписали магический контракт, и значит нам придется сотрудничать как минимум год, как вы знаете, расторгнуть его до истечения срока невозможно. Однако наш разговор вселяет определенные надежды. Я искренне рада, что вы сознаете, насколько некомпетентны в вопросах преподавания и сколькому вам предстоит научиться. И да, я согласна вам помочь, от этого выиграют все. Только не думайте, будто я стану выполнять вашу работу вместо вас.

Я киваю, стараясь сдержать удовлетворенную улыбку. Это маленькое поле боя, кажется, осталось за мной.

* * *

Я возвращаюсь домой чуть ли не сгибаясь под тяжестью стопки макулатуры, которую мне всучила деятельная профессорша. Дьявол побери, если бы я только знал, что на ниве преподавания буйным цветом колосятся побеги бюрократии, я бы сотню раз подумал, прежде чем подписываться на такое.

Учебные планы, планы нагрузки на два семестра, рабочие программы, календарно-тематические планы, списки основной и дополнительной литературы...еще какая-то хрень, часть из которой я должен был прочитать, а часть еще и самостоятельно составить. Это если не считать тех самых пяти футов прав и обязанностей, которые весомо оттягивают мой карман, и которые я еще должен внимательно изучить! В общем, я попал. Так что мне постоянно приходится напоминать себе, что у меня все равно не было выбора. Помогает паршиво.

За разговорами с Макгонагал и судорожными попытками осмыслить всю глубину задницы, в которую я сам себе выписал вояж, я успел выхлебать две чашки чая, три чашки кофе, стакан тыквенного сока, который терпеть не могу, и прийти в состояние легкой паники. Вот интересно, мой папаша тоже занимался этой херней? Голову на отсечение даю, что он про существование графика консультаций СОВ и ЖАБА даже не слышал. Что не помешало ему целый год получать зарплату и канифолить студентам мозги. Может и мне плюнуть? Контракт обратной силы не имеет, так что могу хоть на голове ходить.

Я тоскливо окидываю взглядом письменный стол, на котором высятся бумажные горы еще более впечатляющие, чем в день моего прибытия. Поймав себя на том, что многозначительно посматриваю в сторону камина, в котором весело потрескивает пламя, я упрямо сжимаю зубы и отворачиваюсь. Хрен вам всем. Еще никогда Гил Алиен не драпал от трудностей. Тот случай, когда я с диким гиканьем уносил ноги от сбежавшей из вольера мантикоры не считается.

По пути к столу мой взгляд натыкается на свежую стопку конвертов, и я подавляю в себе желание придушить кого-нибудь голыми руками.

«Планы, программы, книги, письма поклонников, открытки, чертов свиток в кармане, — в камине вспыхивает зеленое пламя, и я обреченно пополняю список — Мордредом драный Браен».

Я подчеркнуто аккуратно сгребаю письма и открытки, медленным, торжественным шагом подхожу к камину и швыряю все это богатство в изумрудный огонь.

— Изыди на, — с непередаваемым чувством добавляю я вдогонку и возвращаюсь к столу. Надеюсь, Браена там завалило. Желательно, навсегда.

* * *

— Что скажешь, Минерва?

— Знаете, Альбус, когда я только узнала о вашем решении, я подумала, что вы окончательно сошли с ума. Подпускать к детям этого хвастливого, самодовольного пустозвона и надеяться, что он научит их разбираться в чем-то кроме причесок и фасонов мантий? Немыслимо. Но, похоже, я недооценила вашу дальновидность, каюсь. Он кажется довольно разумным молодым человеком. Почти с порога попросил у меня помощи и вел себя весьма неплохо. Мерлин, мне даже показалось, что он действительно меня слушает! Впервые за семь лет.

— Да, очень необычный мальчик...я бы даже сказал крайне интересный. И моя дальновидность, Минерва, здесь не при чем, поверь. Я собирался дать ему шанс, но не ожидал что увижу столь...занимательного юношу.

-Что же вас так заинтересовало, Альбус? Людям свойственно меняться, а десять лет — срок не малый. Гил просто вырос. И, Мерлин свидетель, я рада. Это избавит всех нас от головной боли.

— Гил?

— Он просил обращаться к нему так, и я сочла возможным пойти ему на встречу. Он сказал, что никто не может быть по-настоящему счастлив, если его зовут Гилдерой.

— Хм...любопытно.

— Альбус?

— Нет, Минерва, ничего. Разумеется, ты права. Людям свойственно меняться...ступай к себе, я хочу немного поработать с омутом памяти. Хорошего тебе вечера.

* Фронтиспис — рисунок который помещают перед титульным листом в издании. Обычно это либо портрет автора, либо какая-нибудь сюжетная иллюстрация, характеризующая книгу в целом.

** ЧСВ — для тех, кто никогда не слышал аббревиатуру: чувство собственной важности.

Хоть моды меняли порою детали:

перчатки, кашне с котелком, но!

Суть джентльмена всегда неизменна

Спокойствие — главный закон.

«Песенка Джентльмена»

Не знаю, когда закончится весь этот цирк, но по его окончании мне точно стоит тяпнуть огневиски. И ведь даже смыться незаметно не выйдет, потому что главный клоун на этом представлении я и есть. Тринадцатое августа — странно, что не на пятницу выпало — полностью оправдывает все мои мрачные прогнозы, начиная с самого утра. Во-первых, не успел я продрать глаза и соскрести себя с шикарного четырехспального сексодрома, который заменял моему папаше кровать, как по камину меня вызвал Рэй. Для тех, кто не в курсе, Рэй — это отцовский литературный агент, именно он занимается моими писательскими делами, хотя было бы там чем заниматься. Чертыхаясь себе под нос, я спешно набросил батюшкин халат прямо на голое тело и поплелся в кабинет, решив, что если это снова Браен, в восемь утра, — то он однозначно труп. Впрочем, с Браеном мне удалось качественно расплеваться прямо по каминной сети, так что оставалась надежда на несколько спокойных дней. А если очень повезет, то и недель. Честно говоря, я так и не смог выяснить, то ли он папаше друг, то ли «друг». Но его настойчивость наводит на нехорошие мысли. Однако оказалось, что это всего лишь Рэй, которого я, по зрелому размышлению, решил пощадить. Человек, между прочим, работает, в то время как я самозабвенно дрыхну. Светясь от удовольствия, он сообщил мне радостную весть — через час у меня интервью с некоей Луизой Уоллес, корреспондентом «Ведьмополитена», которая вместе с колдографом прибудет прямо ко мне. Вот счастье-то! Наскоро попрощавшись, я вспугнутым кентавром рванул обратно в спальню, тормошить Хэйди, которую до прихода репортеров следовало аккуратно выставить из дома, да еще и так, чтобы та не обиделась. Девушка просыпаться в такую рань решительно отказывалась, мычала что-то неопределенное и вяло отбивалась, пока я тянул с нее простыню. В конце концов, мне удалось поставить ее на ноги и легким шлепком под зад отправить в душ, куда она и удалилась, покачивая округлыми бедрами и на ходу пытаясь распутать смоляную гриву буйных кудряшек. Я же, отшутившись от предложения присоединиться, рысью проскакал по квартире, проверяя жилище на наличие какого-либо компромата. Нет, Фальк убирается регулярно, но, например, столовая, частично переоборудованная под алхимическую лабораторию, у репортеров точно вызвала бы кучу дополнительных вопросов, так что котел с очередным экспериментальным зельем я задвинул на кухне под раковину, а флаконы с ингредиентами распихал по шкафчикам. В кабинет же я этих господ точно пускать не собирался. Во-первых, там бардак, во-вторых, там собранная мной на коленке перегонная система, в-третьих, там книги по хронопутешествиям и темпоральным сбоям, которые я изучал уже полтора месяца.

Ах да, я еще не пояснил по поводу Хэйди! Впрочем, что тут пояснять — мне всего двадцать четыре, а вовсе не девяносто, и я не привык месяцами обходиться без женщин. В прежней жизни проблем с девушками у меня не было, если не считать проблемой тот факт, что дольше месяца я не встречался ни с одной. Да, у меня мерзкий характер, долго выносить который без желания меня прибить способна только моя сводная сестра Фелиция. В романтику, любовь до гроба и прочий сироп я не то чтобы не верю. Скорее предпочитаю не связываться — пусть другие маятся. И да, я циничный козел, который ни разу в жизни не влюблялся и в ближайшее время не планирует. Что не значит, однако, что со своими пассиями я веду себя по-скотски. Так что расходились мы, обычно, миром. Ну, почти всегда. Бывали и исключения из правил, не скрою.

С Хэйди Кларк я познакомился пару недель назад в читальном зале Центральной Магической Библиотеки Британии, куда меня занесло в поисках литературы по поводу всей этой хронофигни. Ей двадцать, учится в закрытой для магглов части Оксфорда на артефактолога. Веселая, умненькая, одним словом, приятная девчонка без особых заморочек и предрассудков, так что срослось у нас все быстро. С ней забавно и не скучно — как на свиданиях, так и в постели. Вот только, в свете грядущего визита репортеров, делать ей у меня дома совершенно нечего.

Наскоро объяснив мисс Кларк весь ужас положения и выхлебав с ней одну кружку кофе на двоих, я выпроводил девушку через камин и пошел приводить себя в более или менее человеческий вид. Сбрил пролезшую за ночь щетину, пригладил торчащие в разные стороны волосы, почистил зубы, оделся поприличнее — одним словом, приготовился к экзекуции и устроился на диване в ожидании этой самой репотерши с овечьим именем.

Сначала меня сорок минут с пристрастием допрашивали о моей новой книге, творческих планах, личной жизни, смене имиджа и совсем уж непередаваемой чуши, вроде того, у какого портного я одеваюсь, что люблю на завтрак и что для меня главное в жизни. На последний вопрос, измученный этой дребеденью, я, в духе участниц конкурса красоты, ответил: «мир во всем мире», после чего от меня, наконец, отвяли. Потом меня еще полчаса вертел колдограф, заставляя поворачиваться и принимать позы, слава Мерлину, приличные. В тот момент, когда я уже стал подумывать, каким бы интересным заклинанием угостить дорогих гостей на дорожку, меня отпустили с миром, пожелав удачного дня и пообещав напечатать интервью в ближайшем номере. Тут бы и закончить мне свои мучения, сварить себе еще кофе и завалиться на диван с «Практическими парадоксами темпоральных свертываний» Алана Стоуна или зависнуть на пару часов над котлом с модификацией «fluidus glaciem», у которого я пытался снизить «убойную» силу так, чтобы его можно было использовать в медицинских целях, но куда там! Такая роскошь явно не для Гилдероя Локхарта и уж точно не для Гила Алиена. В 12.30 мне еще предстояло тащиться на презентацию этой треклятой книженции и 4 часа изображать циркового пуделя на потеху читательской аудитории, которая мне даже не принадлежала. Но до этого момента мне еще предстояло забежать в «Мэджик Марлоу» и подхватить там Кайла — начальника отдела издательской рекламы и помянутого выше Рэя.

И вот теперь мы, как три придурка торчим за небольшим столом, втиснутым в маленький «Флориш и Блоттс», вокруг нас высятся кипы свежеотпечатанных Локхартовских книг, а прямо перед нами беснуется дикая очередища жаждущих писательского тела. Писательского автографа в смысле.

— Ребят, нам тут еще долго сидеть? — чуть слышно спрашиваю я у примостившегося справа и усердно трущего глаза Кайла. За время подготовки этого проекта мы успели неплохо спеться, точно так же, как и с папашиным литературным агентом.

— Еще полтора часа, — вместо него тихонько отвечает Рэй, в то время как я, натянув на лицо дежурную улыбку, подписываю очередной экземпляр для что-то попискивающей Эммы Петерс. — А что, наша знаменитость уже выдохлась?

— Да вот гадает ваша знаменитость, что раньше случится: у меня сведет лицо, отвалится рука, я грохнусь в обморок в этой духотище или зааважу их всех к чертовой матери и нас повяжут авроры, — в ответ на мои слова Кайл сдавленно фыркает, да и Рэй как-то подозрительно кашляет в кулак.

— Неслабо тебя шибануло, — Кайл качает головой в удивлении — Не припомню, чтобы самому Гилдерою Локхарту надоело раздавать автографы восторженной толпе.

Это дружеская подколка, и я усмехаюсь вполне искренне, не переставая со скоростью конвейера строчить на подсовываемых мне экземплярах. Неплохие они ребята, хотя я почему-то не удивлен, что до этого лета особой дружбы с папашей они не водили. Я вообще сомневаюсь, что у Локхарта было много друзей, учитывая его любовь к собственной прекрасной персоне.

— А я вот не припомню, что там раньше было, — парирую я. — У меня провалы в памяти, не забыл? Не понимаю, как мог от этого вообще получать удовольствие. Рей, черт побери, хотя бы перерыв можно сделать?

— Нет, — вместо Рэя уныло бурчит Кайл. — Пиши давай. Писатель.

— Ну, тогда хоть этого типа из «Пророка» попросите не снимать! Тут и так дышать нечем, а он еще и дымит своей адской машиной, как в битве при Шериффмуре.

Мы втроем одновременно косимся на колдографа, который мечется со своей «гробиной», пытаясь выбрать ракурс получше и посылая в толпу клубы вонючего пурпурного дыма.

— Не мешайся! — недружелюбно рявкает он, налетев на какого-то рыжего веснушчатого пацана и, похоже, оттоптав ему ногу.— Не видишь, я снимаю для «Ежедневного пророка». *

— Тоже мне! — ворчит тот, потирая одну ногу о другую, и жмется поближе к полной огненно-рыжей даме, очевидно, матери.

Вот уж не думал, что пацанам лет двенадцати может понадобиться Локхартовский автограф. Впрочем, тут все, кажется, ясно: женщина прижимает к груди несколько папашиных книг и ест меня восторженным взглядом, а дети попали «заодно», поскольку в руках у них, похоже, учебники. По крайней мере, алый с черным корешок недавно вышедшей «Теории и практики защитной магии» Уолтера Робессона за второй курс я узнаю безошибочно. Я сам внес его в список учебников не далее как неделю назад. Макгонагал в ответном письме поворчала, что работа слишком новая и непроверенная, но согласилась. Это с ее точки зрения Робессон не внушал доверия, а я через двенадцать лет по этой книге сам учиться буду и прекрасно помню, что учебник весьма толковый.

Я присматриваюсь к этой группе повнимательнее, как и ко всем детям, которые попадаются мне на глаза — будущие ученики как-никак. Тот, что с отдавленной ногой, долговяз, огненно-рыж и уши у него торчат в разные стороны. Рядом с ним такая же рыжая веснушчатая девчонка помладше и кудрявая кареглазая шатенка — обе пялятся на меня с любопытством и толикой восхищения. Около шатенки мнется черноволосый худой пацан в круглых очках, при виде которого у меня в голове мелькает и тут же гаснет смутное чувство узнавания. Что-то не похоже, что вся эта компания от одних родителей. Хотя вон, рядом с рыжей мамашей и не менее рыжим лысеющим мужчиной — еще одна пара, женщина, в которой просто копия кудрявой девчонки. Точнее наоборот. По одежде и по тому, как они вертят головами, сразу видно магглов, следом за дочерью-ведьмой оказавшихся на Косой Аллее.

— Кайл, скажи там, чтобы этих страдальцев с выводком к кассе пропустили, — шепотом говорю я. — Они вообще не наша клиентура, за исключением дамочки.

Тот кивает, подзывая распорядителя, и детский сад, в сопровождении лысеющего мужчины и маггловской пары, с явным облегчением протискивается к наглухо перегороженной народными массами стойке. Рыжая мамаша остается верна идеалам и покидать очередь не торопится.

Я еще минут десять покорно корябаю пером, понимая, что добром — то есть пока не подпишу — меня отсюда никто не выпустит. Горек хлеб популярного писателя, черт возьми. Хотя и дивиденды с этого хлеба не маленькие, конечно.

Спасает меня случай — где-то в отдаленных регионах, поближе к выходу из магазинчика, начинается какая-то возня. То, что надо!

Не успевает еще Рей открыть рот, а Кайл потянуться, чтобы схватить меня за шиворот, как я гадюкой подныриваю под столом и оказываюсь в толпе, которая, — слава папашиной славе! — почтительно расступается передо мной, как море перед пророком в маггловской Библии. Люди вертят головами, не зная толком — то ли смотреть на меня, то ли на источник шума, который я и сам увидеть бы не прочь. Заодно и ноги разомну.

Как я и говорил, «Флориш и Блоттс» не может похвастаться большими размерами торгового зала, так что причина тревоги и массовых волнений выясняется быстро. Ну да, ну да, что за ответственное мероприятие без драки? Хотя, какая это, к Мерлину, драка? Курам на смех. Уже подмеченный мной ранее лысеющий рыжий джентльмен в поношенном твиде сцепился с... нет, все-таки не с блондинкой, а с блондином в шелковой мантии. И теперь эти двое самозабвенно тузят друг друга чем попало. На моих глазах рыжий эффектно заваливает блондином близлежащий стеллаж с книгами, толпа торопится на выход, трибуны беснуются. У отца семейства группа поддержки куда как обширнее — к уже виденным мной ранее детям и маггловской паре откуда-то добавилось еще два абсолютно одинаковых рыжих пацана курса эдак третьего-четвертого.

Со стороны блондина присутствует только худенький и бледный блондинистый парнишка в супердорогой мантии.

Классовая борьба меж тем набирает обороты.

— Я тебе покажу, как обижать моих друзей! — вопит рыжий, пытаясь схватить оппонента за грудки, но тот метко швыряет в него какой-то книжкой и в руки не дается.

— Артур, не надо, прошу тебя! — голосит его не менее рыжая жена, для которой я пять минут назад подписал «Я — Волшебника».

— Так его, отец! Врежь ему хорошенько! — скандируют одинаковые пацаны, в то время как блондин пинает рыжего в лодыжку, а рыжий от души засвечивает ему толстенной энциклопедией.

— Джентльмены! Пожалуйста, прекратите! — абсолютно впустую надрывается распорядитель презентации со стороны магазина.

Тоже мне, нашел джентльменов. Папаша Джон не раз пытался мне втолковать, что джентльмен всегда спокоен и сохраняет чувство собственного достоинства даже перед лицом недоброжелателей. С этой откровенно бабской дракой вышеперечисленные признаки ничего общего не имеют. Равно как оба оппонента, похоже, не имеют ни малейшего понятия о рукопашном бое.

Еще секунду полюбовавшись на хаос и анархию, я делаю вывод, что цирк не стоит своих денег, и вытаскиваю палочку. Что характерно, никто из зрителей и администрации, похоже, не думает вмешиваться. Пялятся, как бараны на новые ворота, будто драки ни разу не видели. Краем глаза я замечаю, как в дверь вваливается гигантская фигура и принимается проталкиваться к дерущимся. В фигуре я безошибочно узнаю своего бывшего будущего преподавателя УЗМС — его вообще сложно с кем-то спутать.

— Depulso, — недолго думая, произношу я, вкладывая в заклинание поменьше силы. По зрелому размышлению «Aquamenty» я решаю придержать при себе. Может и так рассосется. Не хочется потом с Блоттсом расплачиваться за испорченные книги. — Господа, вы нашли чудное время и место для выяснения отношений, разумеется. Хотите драться — идите на улицу. Хотя, лично я бы вам не рекомендовал, потому что удар у вас обоих поставлен просто смехотворно.

Противники, которых заклинанием разнесло в разные стороны, одновременно оборачиваются ко мне, не спеша «сдуться» до мирного состояния, и я получаю возможность их рассмотреть поближе. У рыжего Артура из губы сочится кровь, блондин отделался пожеванным видом и потихоньку зреющим под глазом «фонарем». Он брезгливо кривится, пытаясь пригладить волосы, а я едва успеваю подавить тихий смешок. Нет, конечно, ничего особенно смешного, кроме бойцовских навыков, в этом человеке нет, но, черт побери, как же он со своей шевелюрой, серыми глазами и бледной высокомерной физиономией смахивает на Короля Трандуила из фильма, который снимут почти через 20 лет!

— Хороши отцы, — в ответ на два недобрых взгляда я криво ухмыляюсь, нарочито медленно обводя глазами импровизированное поле боя. — Пример для молодежи.

Тот, который блондин, дергает плечом и бросает в стоящий у ног рыжей девчушки котел какую-то потрепанную книжку, которую до этого сжимал в руках.

— Вот твоя книжка, девочка. Получше твой отец не в состоянии купить, — цедит он сквозь зубы и, посмотрев на меня так, словно я Торин Дубощит и попался на его суверенной территории, кивает блондинчику помельче. Очевидно сыну. Этот недокормленный Леголас презрительно косится почему-то на очкарика и без лишних слов устремляется к выходу следом за папашей, а я продолжаю мысленно веселиться от встречи с псевдоэльфячей семейкой.

— И чой-то, Артур, ты обращаешь внимание на окаянного, — тем временем ворчит протолкавшийся к нам Хагрид, пытаясь отряхнуть рыжего с таким энтузиазмом, будто решил прикончить бедолагу окончательно. — Эта семейка, вестимо, протухла до мозга костей! Не след так из-за них убиваться. Дурная кровь!

— Здравствуйте, мистер Хагрид, — вежливо здороваюсь я, вот уж кто почти не изменился, так это полувеликан. Они вообще очень медленно стареют. — Как поживаете? Что это был за тип?

— Привет... — он явно пытается вспомнить, кто я такой и откуда его знаю.

— Гил, — подсказываю я, не обращая внимания на откровенно греющую уши публику, но понимаю, что придется покориться неизбежности. — Гилдерой. Я окончил школу 10 лет назад.

— А, точно! Здорово, — Хагрид улыбается. — Это ж тебя директор нынче на работу взял, да?

— В точку, — я киваю, а по толпе разносится любопытный шепоток.

— Только... ты разве не блондин был? — озадаченно хмурится полувеликан. — Чет мне казалось, что ты того... посветлее.

— Был, — сознаюсь я. — Когда выпускался, был блондин, а сейчас, как видите, не очень. Все меняется, мистер Хагрид. Так кто это был?

— Да ты чего? Это ж Люциус со своим наследничком были, их все знают! Те еще снобы.

— А по поведению судя — чистые уборщики в драконарии, — хмыкаю я. Люциус... Люциус... редкое имечко, да еще и блондин. Черт возьми, похоже, я только что обфыркал Малфоя. Ухохотаться.

С другой стороны, узнать в этом моложавом, подтянутом и эффектном, несмотря на фингал, мужчине того Малфоя, который в моем времени станет во главе партии «Белой крови» — главной оппозиционной партии консерваторов, практически невозможно. Нет, тот, знакомый мне Люциус Малфой, которого я не раз видел в "Пророке", тоже был дорого и со вкусом одет, ухожен и в какой-то мере внушителен. Только волосы совсем седые и вечно убраны в хвост, взгляд тяжелый и тусклый, движения немного нервные, а с лица не сходит печать какой-то глобальной усталости. Говорят, его сломал Азкабан, куда он загремел во вторую Магическую почти на год. И пятилетняя ссылка с конфискацией, которой ему заменили тот же самый Азкабан после победы. Теперь я понимаю, что имелось в виду.

А тощий…простите — изящный паренек, стало быть, Драко Люциус Малфой. Ведущий колдомедик в Святом Мунго, который специализируется на отравлениях ядами и последствиях столкновения с темной магией. Черт, да две трети Алиеновских «мундиров» у него хоть раз да побывало! А оставшаяся треть мечтает попасть со своими производственными травмами именно к нему. Если бы маги, подобно магглам, были верующими, мы б ему свечки ставили, — столько наших он вытащил с того света за ноги. Да что далеко ходить, я сам дважды душил больничный матрас под его чутким руководством, первый раз через месяц после прихода на службу загремел на второй этаж, а второй — месяцев семь назад, — после аварии в цеху гербицидов две недели отлеживал бока на четвертом.**

Тридцатитрехлетний Драко Люциус Малфой запомнился мне как подтянутый худощавый мужчина в неизменно чистой форменной мантии, наброшенной поверх безукоризненно белой рубашки. Всегда гладко выбрит, насмешлив и спокоен — именно это ощущение сосредоточенной уверенности и спокойствия делало его первоклассным врачом. Даже самые неаппетитные на вид повреждения, кровь и вывороченные из суставов кости не могли поколебать его решительности: в чуть прищуренных светло-серых глазах всегда можно было прочесть «я знаю, что делаю», и ты, дьявол побери все на свете, ему верил. Потому что он и правда знал. Медсестры его боготворили и, по-моему, через одну были влюблены по уши. Однако, насколько мне известно, талантливый доктор был давно и прочно женат и на любителя закрутить интрижку на работе походил слабо. Во время своего последнего пребывания в Мунго я краем глаза даже видел беловолосого и сероглазого паренька предшкольного возраста, который терпеливо дожидался доктора Малфоя в вестибюле, коротая время за болтовней с девушкой из регистратуры.

Вспомнив брезгливо кривящееся и слегка испуганное треугольное личико двенадцатилетнего Драко, я невольно думаю о будущем.

«Черт, док, я вообще выживу после этой дряни? Слизни в ней, говорят, растворяются полностью», — двадцать четыре года спустя спрошу я его, дрожащей рукой отставляя наколдованный целителем тазик.

«Понятия не имею, мистер Алиен, — спокойно ответит он мне, взмахом палочки отправляя тазик в небытие и, хмыкнув, продолжит. — Но зелье, которое вам придется пить, вдвое хуже гербицида. Так что я бы на вашем месте подумал о том, как пережить его, вместо того, чтобы забивать голову мыслями о яде. Пейте. Я, с вашего позволения, отсяду и наколдую вам таз побольше».

Нынешний Драко Малфой явно пытался как можно точнее копировать высокомерную мину папаши. Зря, мальчик. Поверь, у тебя лет через двадцать будет своя — куда более внушительная, чем у Люциуса.

— Хороший пример ты подаешь детям… Подраться прилюдно… Боже! Что подумает Гилдерой Локхарт! — между тем отчитывает своего побитого супруга рыжая дама. Тот в ответ лишь виновато вздыхает, в целом похожий на сеттера, изгрызшего хозяйские тапки.

— Гилдерой Локхарт, мадам, подумал о том, что магглы гораздо лучше дерутся врукопашную, чем волшебники. Нам есть еще чему у них поучиться, — негромко фыркаю я, и женщина слегка вздрагивает, косясь на меня со смесью смущения и интереса. — А еще о том, как нам повезло, что налет цивилизации на спорщиках оказался настолько тонок. Магией вы разнесли бы весь магазин, а вручную только половину. В чем, собственно, было дело?

— Он оскорбил родителей Гермионы, — тихо говорит очкастый паренек, покосившись на кудрявую девочку, что-то тихо втолковывающую родственникам.

— Сказал, что общаться с магглами — это позор, — поддерживает его младший из рыжих, — и что ниже падать некуда.

— А его сын оскорбил Гарри, — вступает мелкая веснушчатая девчонка, которая того и гляди расплачется. Очкарик ощутимо краснеет, а одинаковые пацаны ехидно усмехаются в две морды.

— Ну, последнее, разумеется, самое главное. Однако, Гарри, замечу, драться не полез, хотя его и оскорбили, что делает честь его уму, — я ухитряюсь сохранить серьезное выражение лица. — Все это чертовски мило, господа и дамы, формальный повод более чем достойный. Но это не делает сцену более красивой. Хоть и до ужаса забавной. Свои расисты, сексисты, фетишисты и шовинисты есть везде, и обращать на них внимание, все равно, что становиться с ними на одну ступень. Удивительно, что я в свои двадцать ч... восемь говорю это куда более взрослым людям. Кстати, мистер Малфой именно этого, по-моему, от вас и добивался. Если хотите знать мое мнение. Я бы на вашем месте призадумался, мистер, что ваши маггловские друзья теперь вообще подумают о нашем обществе. Кстати, как хозяин этого мероприятия, приношу вам извинения за инцидент, — я киваю паре с девчонкой. — У нас здесь тоже есть свои...национал-социалисты.

— Ничего страшного, — смущенно отзывается мужчина маггл. — Нам жаль, что...

— Поверьте, нам всем очень жаль, — с нажимом говорю я. — Ваш приятель напрасно вздумал махать кулаками, что не значит, будто по существу он не прав.

— Дык я ж и говорю, — басит Хагрид. — Семейка-то эта вся прогнила совсем! Еще не хватало собачиться с такими.

Ну, профессор, не вся, тут вы не правы. Сын у Малфоя получится очень даже нормальным. Пусть до этого еще и далеко.

— Мистер Локхарт! — на плечо мне сразмаху ложится крепкая и не обещающая ничего хорошего рука Рея. — Вот вы где. Думаю, вам стоит вернуться, наша презентация еще не закончилась. Твою растак, Гил, давай обратно.

Последние слова Рей произносит свистящим шепотом, никому кроме меня не слышным.

— Извините, но мне пора, — я едва сдерживаю тяжкий вздох. — Еще не всем все подписал, литературный долг и все в этом духе. Желаю удачного дня и надеюсь, что больше никому синяки лечить не придется. До встречи, Хагрид.

Я не торопясь иду за Реем обратно к своему столу, истово надеясь, что большая часть очереди, напуганная мордобоем, разбежалась, и мыкаться в душном магазине мне осталось недолго. Уходя, я еще успеваю услышать, как будущий профессор УЗМС советует всей честной компании выметаться поскорее на улицу, мамаша продолжает змеиным шепотом выговаривать мужу, а кудрявая девчонка с хорошей памятью берется приставать к полувеликану с вопросом о том, когда это и какую работу мне предложил директор. Что ж, еще полмесяца, и эта новость все равно протухнет.

Куда любопытнее, на кой черт Малфой вообще полез в драку. И это человек, который во всеуслышание заявляет, что уподобиться магглу — все равно, что уподобиться животному. Впрочем, очередной поток автографов заставляет меня позабыть и о Малфое, и о рыжих, и о тонком налете цивилизации в целом. 

* Здесь и далее многие фразы героев взяты из канона без изменений

** На втором этаже в клинике Св. Мунго лечат травмы, нанесенные живыми существами, на четвертом — отравления растениями и зельями.

Дверь кабинета Бормана распахнулась, и появившийся на пороге незнакомец

отчетливо произнес, глядя Борману прямо в глаза:

— Слоны идут на север.

-Слоны идут к черту! — вспылил Борман.

— А кабинет Штирлица этажом выше.

Бородатый анекдот

Честно говоря, я чего угодно ожидал от пресловутого педагогического совета, но только не того, что он будет походить на обыкновенные посиделки с чаем и печеньками, явно намекающими, что все мы тут перешли на сторону зла. Я вхожу в учительскую чуть ли не последним, прижимая к боку папку с документами, на составление которых убил почти месяц и целое поколение нервных клеток. И что я вижу? Кучу знакомых и не очень знакомых людей, вольготно рассевшихся в креслах и потягивающих ароматный напиток. Возглавляет эту «пижамную вечеринку», естественно, Дамблдор в желтой мантии оттенка «кровь из глаз».

— А вот и наш молодой коллега, — радостно приветствует он, мгновенно привлекая всеобщее внимание к моей персоне. — Думаю, многие из вас прекрасно помнят его по временам учебы. Прошу любить и жаловать, Гилдерой Локхарт. Впрочем, я слышал, он предпочитает, чтобы его называли Гилом, верно?

— Да, директор, — я отвешиваю в сторону новообретенных коллег вежливый поклон. — Доброго дня, господа и дамы. Рад видеть вас всех в добром здравии. Как уже сказал господин директор, я поступаю в ваше полное распоряжение.

Профессора вразнобой здороваются, на лицах у них царит весьма необщее выражение. Такой гаммы эмоций мне давненько не приходилось наблюдать. Они явно выбирают между желанием сохранить хорошую мину при плохой игре, схватиться за голову и покрутить пальцем у виска в Дамблдоровский адрес. Я же лихорадочно пытаюсь разобраться, кто есть кто. По идее я должен знать здесь если не всех, то почти всех. По факту — все отнюдь не так радужно.

Ближе всего к директору, чинно взяв чашку двумя пальцами, сидит профессор трансфигурации. Она почти приветливо кивает в мою сторону — у нас за плечами полтора месяца плотного общения по переписке и негласный пакт о ненападении. Напротив нее расположилась дородная невысокая тетка с буйными, почти полностью седыми кудрями и любопытно поблескивающими карими глазами. Эту я, слава Мерлину, знаю и люблю. Помона Спраут, профессор гербологии — почти такая же, какой я ее запомнил. В свое время я много торчал в теплицах, и у нас с ней сложились весьма теплые отношения. Сейчас, впрочем, ни о какой теплоте говорить не приходится, потому что в ответ я получаю крайне сдержанное приветствие. И это от бесконечно доброжелательной ко всему живому деканши Хафлпафа! Так, похоже герболог из Локхарта был дерьмовый.

Рядом с профессором Спраут сидит крошечный Филиус Флитвик — мой декан до третьего курса включительно и преподаватель Чар. В 2006-м запросится на пенсию, сказав, что здоровье у него уже не то — бегать за учениками, и полностью уйдет в науку, перебравшись куда-то на север Шотландии. В 2012 я лично куплю во «Флорише и Блоттсе» его автобиографию, которая заставит меня совсем по-другому взглянуть на маленького, забавного человечка с высоким голоском и хитрым прищуром темно-зеленых глаз. После него пост декана Райвенкло примет Малкольм О’Рейли, Флитвиковский ученик и помощник. На сегодняшний день мне достается от него кивок, сопровождаемый чуть заметным вздохом. Понятно, папаша, как подопечный, был той еще занозой в заднице своего декана. Ни разу не удивлен.

Дальше мне весьма тепло улыбается молодая черноволосая ведьма, в которой я без труда узнаю профессора Вектор, моего преподавателя нумерологии. В мое время она была довольно почтенной дамой, а сейчас просто чудо как хороша. Судя по возрасту, как раз она с Локхартом-студентом не знакома.

А с остальными присутствующими в комнате магами не знаком уже я сам. По левую руку от Вектор старательно дует на чашку с горячим чаем какая-то незнакомая мне женщина с шикарными русыми волосами, заплетенными в толстую косу. Довольно молодая, но я ее совершенно не помню. Следом идет какая-то занятная личность — грива кудрявых волос чуть ли не стоит дыбом, на носу круглые очки с невообразимо толстыми стеклами, субтильное тело замотано в многочисленные шали, а на худосочных запястьях болтается не меньше дюжины разнообразных браслетов. В целом, до ужаса напоминает престарелую и подслеповатую хиппи.

Кроме них неопознанными остаются: древний седобородый старец, по виду чуть ли не ровесник директора, хотя борода у него не такая внушительная, на лице и руках кроме морщин еще и несколько приметных шрамов; темноволосая женщина средних лет в слегка старомодной коричневой мантии и еще одна — с коротко стриженными белыми волосами и светло-карими, почти желтыми, глазами. Что ж, видимо, придется прикинуться ветошью и попытаться выяснить, кто это, не привлекая к себе лишнего внимания.

— Полагаю, мой мальчик, ты знаком здесь не со всеми, — эта реплика в исполнении директора едва не заставляет меня передернуться и порождает страстное желание пощупать амулет: не горячий ли. — Аврора, позволь тебе представить, Гилдерой Локхарт, наш новый преподаватель Защиты от темных искусств. Гил, с удовольствием рекомендую тебе Аврору Синистру, нашего преподавателя Астрономии.

В лучших традициях куртуазного поведения я прикладываюсь к ручке давешней русоволосой ведьмы, получив в ответ весьма благосклонный кивок. Больше, очевидно, мне никого представлять не хотят. Значит, общения с неопознанным квартетом лучше избегать по максимуму, пока не разберусь, что к чему.

И только я, выполнив свой долг, примериваюсь к очень симпатичному креслу, стоящему в самом углу, как дверь в учительскую распахивается, пропуская еще одного «опоздуна».

— Прошу простить, директор.

— Ах, Северус, ну вот и ты, наконец! Мы как раз тебя ждем. Очередной важный эксперимент, я полагаю?

Стремительно влетевший в комнату молодой мужик только хмыкает неопределенно. Так что непонятно, то ли директор угадал, то ли нет. Вновьприбывший окидывает комнату и всех присутствующих быстрым, цепким взглядом, который лишь на несколько секунд задерживается на мне. Н-да…

Был у нас в отделе один магглорожденный балагур, от которого я, в свое время, услышал потрясающе подходящую к случаю фразу.

«Вселенная смотрит на тебя, юзернейм, — сказал он как-то, после очередной выволочки у начальства. — И ты ей не нравишься».

Так вот, этому мужику, судя по выражению лица, я тоже не нравлюсь. И это еще мягко сказано.

А я…что я? Я в этот момент ощущаю себя поклонником альтернативного рока, столкнувшимся в очереди за пончиками с Метью Беллами.*

Дьявол побери, у меня совершенно вылетело из головы. 1992-й! Про Дамблдора вспомнил, а про то, что мне автоматом предстоит еще одна интересная встреча — забыл.

Северус Тобиас Снейп! Для тех, кто имеет хотя бы косвенное отношение к зельям, это имя значит очень многое. Алхимия — одна из тончайших и в то же время одна из наиболее консервативных наук в Магическом мире. Вот уже около сотни лет в ней царит эдакое сонное затишье — новых составов и методик практически не разрабатывается, все упирается в усовершенствование уже существующей базы. Улучшение качества, оптимизация рецептуры, повышение скорости производства и так далее. Одним словом, нынешнее поколение алхимиков кормится в основном на наследии предков. Именно поэтому Северус Снейп для британского зельеварения фигура знаковая. Личные записи, дневники и лабораторные журналы, которые будут опубликованы после его смерти, буквально встряхнут британское научное болото. Не меньше десятка зелий, изобретенных им лично — с нуля! — будут поставлены на потоковое производство, не говоря уже о многочисленных модификациях. На основе его исследований будущие мастера-алхимики настрогают не одну диссертацию. По его заметкам к десятому году будут учить аспирантов. Подобных ему нет не только в его время. В мое — их тоже нет. И вся монументальность и неординарность его таланта вскроется только после его смерти. Черт, да если бы он тогда, в 98-м, выжил, даже представить трудно, сколько еще он успел бы сделать!

Краем уха я слышу, как директор заново представляет меня зельевару и вежливо шаркаю ножкой, стараясь не слишком откровенно пялиться. Живых портретов после Снейпа не осталось — только воссозданные по памяти учеников и коллег наброски да парочка фотографий школьного времени. Впрочем, даже живой портрет, по-моему, тут оказался бы бессилен.

Не красивый и даже не симпатичный на вид зельевар, тем не менее, был обладателем чертовски яркой внешности. Очень бледное узкое лицо с высокими скулами, крупный нос с горбинкой, тонкий язвительный рот — один раз увидев такую физиономию, точно не забудешь. Он высок, худ и слегка сутул, как многие алхимики, часами простаивающие над котлом.

А уж костюм… Знаете детскую присказку, которая начинается со слов «В черном-черном городе...»?

Так вот посреди учительской стоял белый-белый зельевар с черными-черными волосами до плеч и черными-черными глазами, одетый в черную-черную рубашку, черную-черную жилетку, черные-черные брюки и черные-черные туфли. А поверх всего этого — черная-черная мантия.

В целом Северус Снейп до ужаса похож на брезгливого ворона, которому претит расклевывать трупы. Когда он поворачивается, чтобы сесть в кресло, на которое я уже положил, было, глаз, мне становится видна еще одна интересная деталь — Снейп носит боевую мантию. Она длиннее и просторнее, чем обычные одеяния волшебников. Обращению с такой одеждой надо долго и нудно учиться, но если уж научился, добавишь себе в копилку с десяток очков форы. Еще в учебке я видел мастер-класс нашего куратора на эту тему. В условиях боя на ближних и средних дистанциях непрерывное движение ткани вокруг мага изрядно запутывает противника, снижая процент попадания заклятий. Трудно, черт побери, определить, где заканчивается волшебник и начинается его костюм. Сам я этим искусством не владею и при попытке примериться к боевому облачению неизменно запутываюсь в нем намертво, начиная походить на буйного психопата в смирительной рубашке. Да мне это умение как-то и ни к чему.

Интересная получается картина... впрочем, преподаватель, таскающий на плечах боевую мантию вместо повседневной — зрелище не более оригинальное, чем директор, похожий на лимон. Никак не пойму, это он так прикалывается на старости лет? Очевидно да, потому что для человека, который искренне и всей душой любит электрически-желтый цвет в одежде, у него слишком умные глаза.

Поскольку оспаривать право зельевара на кресло я не посоветовал бы и врагу — по нему сразу видно, что проще гиппогрифа под зад пнуть — я занимаю единственное все еще свободное посадочное место. По закону подлости, оно располагается точно между «троном» директора-легелимента и табуреткой подержанной хиппи в амулетах. И напротив Макгонагал. То есть мне придется общаться либо с Дамблдором, беседы с которым хотелось бы свести к минимуму: этого на хромом тестрале не объедешь, либо с женщиной, о личности которой я вообще представления не имею, но, судя по всему, должен бы ее знать. И все это под бдительным оком заместительницы директора, за спиной которой черной тучей торчит самый гениальный зельевар последнего столетия. Да и ладно бы только зельевар.

По роду моих увлечений, все мало-мальски связанное с зельями вызывает у меня определенный интерес, так что ничего удивительного нет в том, что биографию Северуса Снейпа я знаю куда как лучше биографии нынешнего директора. Зельевар и алхимик — только надводная часть айсберга. А вот то, что скрывают мутные воды не менее занимательно. Во-первых, Снейп — Волдемортовец. Хоть и в прошлом, но сути дела это не меняет. Во-вторых, член оппозиции, то есть к тому же еще и Дамблдоровец. В третьих — и в главных, шпион с неплохим стажем подрывной деятельности на вражеской территории. Если меня кто из присутствующих и расколет, то, вероятнее всего, он.

Так что я выбираю самый удобный вариант: чинно кладу папку с бумагами на колени, откидываюсь на спинку стула и молчу в тряпку. Благо «члены большой и дружной семьи» не горят желанием со мной пообщаться. Я же, пользуясь случаем, сам примеряю на себя роль шпиона: наблюдаю и слушаю. Ни о каких делах, касающихся учебы, никто не говорит, в основном преподаватели болтают о летнем отпуске, не забывая угощаться печеньем. Больше всего усердствует старшее поколение в лице Спраут и Флитвика, к ним присоединяются Синистра, Вектор и беловолосая преподавательница полетов, которую, как быстро выясняется, зовут Роландой Хуч. Старик со шрамами — Сильванус Кеттлберн преподает УМЗС, очевидно, это Хагридов предшественник. Говорит негромко и в беседу встревает редко, но, если встревает, слушают его внимательно и с толикой почтительности. Женщина в коричневой мантии — Батшеда Бабблинг, преподает древние руны, судя по разговорам, замужем. Хм…это какой же мужик согласен на жену, большую часть года проводящую в интернате? Хотя, черт побери, о чем это я? Очень удобная жена! Батшеда, похоже, застенчива, а потому неразговорчива. Зато моя очкастая соседка трендит напропалую. Оказывается, папаша учился Прорицаниям! Хренов Нострадамус, похоже, ходил у этой Сивиллы Трелони в любимчиках, а мне теперь приходится отдуваться. Сия колоритная дамочка за двадцать минут успела предсказать мне страшную смерть не позже, чем через год, полосу несчастий для Макгонагал и «ужасную потерю» Снейпу, который от этого известия если что и потерял, так это терпение, ядовито процедив нечто о дилетантах от лженауки. Она рвалась, было, заглянуть в мою чайную чашку, но я резонно возразил, что никакого чаю себе не наливал.

Разумеется, директор распоряжается, чтобы мне немедленно налили. Чаю. А лучше бы текиллы.

— Через ситечко, — непреклонно уточняю я.

Сидящая ближе всех к чайнику Макгонагал понимающе хмыкает и тут же трансфигурирует из кусочка сахара требуемый предмет. Кто-то, кажется, Флитвик, тихонько хихикает, а Трелони, надувшись, отворачивается от меня к Синистре. Простите, профессор, но тут, как говорится, каждый сам за себя. Из общей беседы я понимаю, что сегодня мы заседаем не полным составом, и что первого сентября к нам добавится еще и некая Чарити, которая задержалась где-то в Италии. Чарити, так Чарити, кто бы спорил.

Я вполне сознательно умалчиваю о ключевых героях этой пьесы. Если внимательно не всматриваться, ни за что не заметишь, как эти трое «пасут» профессорско-преподавательский состав. Причем каждый исполняет отдельную партию. Дамблдор в своем невообразимом одеянии играет роль всеобщего престарелого прадеда. Его добродушные и, порой, нелепые замечания, попугайская мантия, стариковское любопытство и прочие элементы образа вызывают у окружающих либо веселье, либо раздражение. Похоже, так директор не дает своим коллегам зациклиться, съехать в рутину и впасть в депрессивную спячку в течение года. Он всеми силами ломает ровный и однообразный преподавательский быт, выводит на эмоции — не важно какие, лишь бы мозг у сотрудников в закрытом интернате не плесневел. При этом создается чувство, что этот чудик ничем, кроме поедания печенья особенно не занят.

Макгонагал солирует в роли эдакого Метатрона ** Собранная, непреклонная и деловитая. Она тут решает споры, отвечает на вопросы и ведает текущим документооборотом. Со всем, что «по делу» идут не к Дамблдору, а к ней: именно своему заместителю директор сплавил меня после подписания контракта, и к ней же потихоньку обращаются остальные учителя в случае надобности или за разъяснением директорских распоряжений.

Ну и наконец, Снейп. Вроде бы он сидит он с нами в одной комнате, но в то же время отдельно от остальных — в угловом кресле точнехонько за спинами директора и заместительницы. Скучливый взгляд, нога закинута на ногу, бледные пальцы с обрезанными почти «до мяса» ногтями — характерный признак всех алхимиков — сложены «замком» на колене. Кажется, что он полностью ушел в свои мысли, ибо на данном сборище ему зверски скучно. Но будь я проклят, если он все это время не занят тем же, чем и я — наблюдает.

Ух, как у них тут все любопытно. Похоже, фениксовцы и в мирное время держатся кучкой. Это все надо обдумать. Но не сейчас. Да и потом, я так и не понял толком, имеют эти игры ко мне хоть какое-то отношение, и стоит ли особо вникать. У каждого своя шиза.

Именно по этой причине все оставшееся время я мирно хлебаю чай, по мере необходимости поддерживаю светскую болтовню с новыми коллегами и, пользуясь случаем, подсовываю Макгонагал свои документы. Почти уверен, что все сделал, как надо, но только почти. Под конец этого шабаша пятнадцать минут уделяется учебным вопросам, — надо же, спохватились! — и нас отпускают на ужин, на который я не пойду. В меня после литра чая и печенья все равно ничего не влезет.

* * *

— Не знаю, что вам сказать, Альбус, — Северус Снейп лаконичным жестом отверг предложенную вазочку с конфетами. — Вы, как обычно, не посвящаете меня в свои грандиозные планы. Подчинение без знания стоит дешево, я вам уже говорил. Что вы хотите от меня услышать?

— Хотя бы твою беспристрастную оценку, — Дамблдор традиционно не обратил внимания на попытку своего юного коллеги куснуть кормящую его руку и перешел непосредственно к делу.

— Беспристрастную? — брови зельевара иронически изогнулись. — Альбус, вы который год игнорируете мое ходатайство, вместо этого набирая на должность дилетантов один другого краше, и просите меня беспристрастно их оценивать?

— Северус, — директор укоризненно посмотрел на мужчину поверх очков. — Мы оба знаем цену твоим ходатайствам. И все обсудили с самого начала, не так ли?

— Тогда я и понятия не имел, что вы станете набирать на работу бродячих комедиантов, одержимых фанатиков, писателей и прочий сброд, — парировал Снейп. — Альбус, Мерлина ради, у нас здесь, смею напомнить, школа! И мне осточертело каждый год объяснять своим Слизеринцам, что вопрос найма новых сотрудников в мои полномочия не входит. Приходите в подземелья сами и сами же им рассказывайте, почему чистокровные третьекурсники знают Защиту лучше учителя. А меня избавьте от этого.

— Уверен, что все не так плохо. Ты всегда был склонен драматизировать, мой мальчик. Так что ты скажешь о мистере Локхарте?

— Что в нем по крайней мере не обретается огрызок Лорда, — сардонически усмехнувшись, припечатал зельевар. — И это выгодно отличает его от предыдущего варианта. Я не знаю, зачем он вам нужен, но на заявленного в программе клоуна он похож, как тролль на нюхлера. Полтора часа этот тип сидел и слушал, вместо того, чтобы, согласно вашим прогнозам, болтать без умолку. Я аналитик, Альбус, и я не могу делать выводы на пустом месте, а этот ваш Гилдерой, несмотря на смехотворное имя, не дал мне никаких исходных данных.

— Но что-то ты можешь сказать уже сейчас? — слегка надавил Дамблдор.

— Немногое, — мужчина пожал плечами. — Внимателен и, я бы сказал, насторожен. Чувствовал себя неуютно и нервничал, хотя старался это скрыть. Как я уже сказал, вслушивался в разговоры, а попытки Флитвика и Вектор втянуть его в беседу незаметно пресекал. Я его не помню, Альбус. В тот год, когда он выпускался, я только сменил Слизнорта, и мне было не до наблюдений за чужими факультетами. Так что сравнивать мне не с чем.

— У меня сложилось впечатление, что он не узнал Сильвануса и некоторых других, — вставил директор. — Хотя и должен был. Этот мальчик вообще ведет себя совсем иначе, чем тот Гилдерой, которого я помню. И еще, Северус, у него стоит прочная ментальная защита.

— Проверяли уже? — неодобрительно и с толикой презрения скривился Северус. — Очень в вашем духе. Оклюменция?

— Нет, — старик задумчиво покачал головой. — Скорее какой-то артефакт, экранирующий мысли. Сам понимаешь, спрашивать у него я не мог.

— Еще бы, — зельевар фыркнул. — Копаться в чужом разуме — не тот поступок, которым стоит хвастаться. Так вы думаете, что это не Локхарт? Знаете, после того, как вы, не моргнув глазом, утвердили Квиринуса с Лордом, я уже ничему не удивлюсь. Педсовет длился полтора часа и ничего, кроме вашего чая с печеньем он не пил и не ел, так что оборотное можете вычеркивать сразу.

— Не обязательно, — директор пожал плечами. — Гилдерой сказал, что летом с ним произошел несчастный случай, который повредил его память. Я связался с Мунго и они подтвердили, что в июне он обращался к ним за помощью. Это многое объясняет, мой мальчик.

— Кроме того, что мозги у него работают в весьма интересном направлении, — Снейп перестал пренебрежительно кривить губы и веско добавил. — Он нас заметил, Альбус. Могу поставить на кон годичное жалование.

— Разумеется, мой мальчик. Он ведь жалуется на память, а не на зрение.

— Вы считаете, что это остроумно? — Северус зашипел, как гадюка, которой подслеповатый турист ухитрился отдавить хвост. — Он словно знал, что именно мы трое присматриваемся к нему. И это, поверьте, не повод для веселья.

— Что ж, значит, мальчик действительно умеет смотреть и оценивать то, что видит, — Дамблдор улыбнулся. — Не многие могут похвастаться тем же, Северус. Так или иначе, у нас нет выбора. Контракт он подписал, и у меня нет ни одной причины, чтобы ему отказать. Минерва говорит, что он подходит к своим обязанностям весьма ответственно. Ты же сам только что просил назначить на это место кого-то дельного. Студентам не мешает подтянуть знания по этому предмету, да и время идет… случай с Квиринусом показал, что наша передышка закончилась, Северус. Гарри нужно обучать всерьез.

— Гарри, — скривив донельзя мерзкую мину, передразнил начальника Снейп. — У вас, Альбус, какую тему ни затронь, отовсюду поттеровские уши торчат. Могу я хотя бы до начала семестра ничего про него не слышать? Или эти танцы тоже ради вашего оловянного солдатика? Рассказали бы вы ему, Альбус, все как есть.

— Гарри еще слишком мал, — директор отрицательно покачал головой.

— Такими темпами, директор, стать больше он попросту не успеет, — зельевар отставил в сторону пустую чашку и поднялся. — Подчинение без знания, Альбус. И не говорите потом, что я вас не предупреждал, когда ваш фаворит, как это свойственно гриффиндорцам, глупо свернет себе шею в самый неподходящий момент.

— Всему свое время, мой мальчик. Вместо того, чтобы обсуждать мои решения, пожалуйста, присмотрись к нашему новому коллеге повнимательнее.

* Метью Беллами — вокалист, гитарист, клавишник и композитор, фронтмен известной британской рок-группы Muse.

** Метатрон — в еврейской Аггаде ангел, являющийся «небесным посредником». Выступает в роли гласа Божьего. Кто видел «Догму» тот поймет ))

В главе опять же присутствуют выдержки из канона, некоторые без изменений. Так что со всем, что не мое, вопросы к госпоже Роулинг. 

Детей надо баловать — тогда из них вырастают настоящие разбойники.

Евгений Шварц "Снежная королева"

Нашествие студентов ожидается только вечером, но уже с утра все стоят на ушах: эльфы готовят праздничный ужин, преподаватели в последний раз просматривают учебные программы, Хагрид кормит тестралов тухлятиной, а Макгонагал личной Немизидой ходит за мной и пытается научить уму-разуму. Как по ней, так я, выходит, нечто среднее, между тупым студентом и чучелом. На вид красиво, но вместо мозгов стружка.

Да еще и место мое за преподавательским столом находится между Флитвиком с одной стороны и Снейпом — с другой. Соседство бывшего декана можно даже назвать приятным, а вот зельевар, черным недодементором маячащий слева, держит меня в постоянном тонусе. Кому вообще в голову пришло сажать преподавателя Защиты рядом с человеком, о чьей паталогической нелюбви ко всем, занимающим эту должность, легенды ходят? Проверяют на психологическую устойчивость?

Если бы мне удалось наладить с ним подобие цивилизованного диалога... Вот уж с кем можно было бы обсудить свои кривые эксперименты, а то и напроситься в лабораторию. Но, увы, я понятия не имею, как к нему подступиться. Да еще и так, чтобы при этом выжить. Будь он хоть тысячу раз гением, как человек Снейп тот еще кадр.

И вот только-только я, отделавшись от воспитательных речей заместителя директора и решив временно плюнуть на нелюбезного зельевара, нацеливаюсь вилкой на отбивную, как прямо перед учительским столом с легким хлопком материализуется чей-то патронус.

Весьма симпатичная на вид кудрявая овечка пару раз мигает и смутно знакомым женским голосом, в котором явно слышатся истерические нотки, сообщает:

— Альбус, Рон и Гарри пропали! Они не прошли за нами на платформу, снаружи мы их не нашли! И машины Артура тоже нигде нет! Мы обыскали все, даже домой вернулись... — речь прерывается отчетливым всхлипом. — Альбус, сделайте что-нибудь!

Выговорив всю эту ахинею, патронус просто растворяется в воздухе, а я кручу головой, чтобы посмотреть на реакцию коллег. Только я ничерта не понял? Нет, вон Вектор с Синистрой недоуменно переглядываются, да и Хуч явно не в теме. Зато директор, его зам, Флитвик и Спраут, кажется, сообразили о чем речь.

— Мерлин, Альбус! — Макгонагал делает движение, словно собирается вскочить с места и немедленно куда-то бежать.

— Спокойно, Минерва, — директор выглядит скорее озадаченным, чем встревоженным. — Давай для начала попробуем разобраться, что в точности случилось. Молли, как мать, разумеется, не в состоянии сейчас трезво мыслить.

— А в чем тут разбираться, директор? — Снейп, похоже, тоже въехал в суть и теперь отчего-то брезгливо морщится. — Речь же о вашем драгоценном Поттере. Я почти уверен, что этот мальчишка, в погоне за очередной порцией приключений, подбил младшего Уизли на какую-нибудь идиотскую выходку. Очень в духе Джеймсова отпрыска. Или он вообще решил, что, овладев Алохоморой, дальше может не учиться.

Вот, еще и герой магической Британии откуда-то всплыл. Ну да, он же, по идее, еще учится в школе. Но, судя по лицу зельевара, сейчас его дальнейшая учеба под вопросом.

— Он водить-то умеет? — с сомнением спрашиваю я, вклиниваясь в наступившую паузу.

— При чем тут это? — Макгонагал недовольно косится на меня, словно я на заседании Международной Ассоциации Магов, прямо посреди важного доклада поднял руку и спросил, где тут сортир. Ну конечно, они же здесь все умные, один я тупой.

— Эта Ваша Молли только что сказала: пропали дети и машина, — я пожимаю плечами, пытаясь вспомнить, где же я слышал этот голос. — Как по мне, так сложить два и два для трансфигуратора вашего уровня задачка посильная.

— Мальчишке всего двенадцать. Если он или его рыжий дружок додумались сесть за руль, мы скоро об этом узнаем, — хмуро откликается Снейп. Он, похоже, тоже на нервах. — Ищите вашего избранного, Альбус, либо в участке, либо в больнице.

— Либо в морге, — я решаю не мелочиться, и профессор Спраут хватается за сердце, а Флитвик укоризненно косится в мою сторону. Как будто я виноват в том, что на краденой машине спаситель магического мира может докатиться до первого столба раньше, чем до первого полисмена.

— Я думаю, что это не тема для обсуждения за едой, — директор откладывает приборы на край тарелки и с отнюдь не стариковским проворством поднимается с места. — Минерва, Филиус, Северус, прошу за мной. Остальным желаю приятного аппетита.

Я скептически хмыкаю. Кажется, недостаточно тихо, потому что в следующую секунду ловлю на себе пронзительный взгляд Макгонагал. А что? Прелестное решение — для начала всех всполошить, а потом удалиться с загадочным видом в окружении «особ приближенных к императору». Сейчас мы, разумеется, как накинемся на рагу из кролика с морковью...

Ясное дело, что оставшееся до вечера время преподаватели ходят нервные, хмурые и периодически принимаются шушукаться на тему «что же делать?». Так что я сбегаю в свои комнаты: терпеть не могу этих переливаний из пустого в порожнее. И без того понятно, что никто из присутствующих ничего сделать не может, а те, кто могут — те делают. Хогвартские комнаты встречают меня благостной тишиной, запахом пергамента и бьющим в окна солнечным светом. Понятия не имею, всех ли преподавателей защиты селили именно в этих апартаментах, а моего мнения никто не спрашивал, но выбор мне определенно нравится. Три небольших комнаты плюс ванная — как раз достаточно, чтобы один человек мог разместиться с комфортом. К тому же мне на разграбление отдан кабинет на третьем этаже, примыкающий к аудитории. Той же самой, в которой я буду учиться все семь лет. При мне традиции раз в год менять преподавателя уже не существовало, так что это место я запомнил, как обиталище профессора Патил.

Я устраиваюсь на диване с книгой по защите за пятый курс и на несколько часов просто выпадаю из реальности: приходится признать, что за шесть лет я успел изрядно подзабыть школьную программу. Прерываюсь я лишь затем, чтобы спуститься на третий этаж в собственный кабинет и откопать там учебный план шестикурсников. Вот только я не учел, что сегодня день несбыточных планов. Стоит мне выйти из кабинета и спуститься на два пролета вниз, как я натыкаюсь на вездесущую Макгонагал и не менее вездесущего Снейпа, которые самозабвенно ругаются посреди коридора. Они шпионят за мной что ли?

— Пусть только объявится, и я лично позабочусь, чтобы он вылетел отсюда к Мерлину! Прямо на этой чертовой машине! — шипит Снейп, потрясая перед лицом заместительницы директора сложенной газетой.

— Гарри и Рональд — студенты моего дома! Так что позволь нам с Альбусом решать, — раздраженно откликается Макгонагал. — Поттер не твоя забота, Северус.

— Да если бы! — зельевар, кажется, собирается добавить еще что-то, но натыкается взглядом на меня и резко передумывает. — Что вам здесь нужно, Локхарт?

— Учебный план шестого курса, — честно отвечаю я, решив не искушать судьбу. Вид у Снейпа такой, словно он только и ищет повода кому-нибудь этой газетой вмазать. Не хочу быть крайним. — В моем кабинете. Напротив которого вы оба стоите.

Макгонагал и Снейп, как по команде, оборачиваются на дверь класса защиты, подступы к которому они мне действительно перекрыли. Потом смотрят на мою невозмутимую физиономию. Кажется, они подозревают, что я над ними издеваюсь. И правильно, между прочим, подозревают. Но это недоказуемо.

— А у вас что нового?

— Ничего, кроме проблем, — снова начиная заводиться, цедит зельевар сквозь зубы. Видимо, он считает этот ответ исчерпывающим. А вот заместитель директора — нет, потому что забирает у своего нервного коллеги газету и отдает мне.

— Только что пришел вечерний «Пророк», — она вздыхает. — Взгляните сами, Гил.

Я послушно изучаю передовицу и тихо присвистываю. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что именно так заинтересовало Макгонагал и взбесило Снейпа. Такой аршинный заголовок фиг пропустишь.

— Ну, по крайней мере, теперь мы знаем, что дети живы, — я пробегаю глазами подписи под колдографиями. — Или хотя бы были живы еще недавно.

— Ищете во всем светлые стороны, верно? — ядовито спрашивает Снейп.

— А вы мне предложите пойти с Астрономической башни сброситься? — не отрываясь от газеты, интересуюсь я. — Так. Лондон, Норфолк, Пиблз... хм, а что, поездом в школу ездить уже не модно?

— Когда речь идет о Поттере? — зельевар раздраженно дергает уголком рта. — Разумеется нет!

— Северус! — одергивает зельевара хмурая Макгонагал. — Я уверена, что у Гарри и Рональда есть объяснение...

— И нет мозгов, — Снейп тоже в долгу не остается.

— А смысл гадать? — я складываю газету и пожимаю плечами. — Вот прилетят ваши супергерои в школу, возьмете одного за левое ухо, второго за правое и спросите, что у них есть, а чего нет. Тут главное, чтобы они вообще добрались, а не рухнули по дороге.

— Альбус и Филиус настроили защиту, — делится со мной, очевидно, государственной тайной Макгонагал. — Как только они пересекут границы Хогвартса, мы будем об этом знать.

— А если они до Хогвартса вообще не дотянут? — резонно возражаю я. — Это же два пацана в летающей машине, мадам. Пикси с волшебной палочкой и то больше доверия вызывает. Почему вы не попросили Патронуса сказать им, чтобы спускались и ждали взрослых на твердой земле?

— Патронуса? — женщина недоуменно хмурится. Как говорят у магглов: фейспалм.

— Патронус, мадам, — медленно произношу я. — Результат сконцентрированной при помощи магии положительной энергии заклинателя. Вы его сегодня за обедом наблюдали. Служит защитой от дементоров, а также является средством экстренной связи. В отличие от камина или портала, настраивается не на место, а на мага, к которому отправлен с сообщением. Так что способен найти адресата и в воздухе, и под землей, и у Мерлина в заднице, простите мой Шотландский.

— Я знаю, что такое патронус, — раздраженно поджав губы, перебивает меня женщина. — Однако, распоряжения директора на этот счет вполне ясны, и я не вижу ни одной причины в них сомневаться. Сейчас, думаю, самым разумным будет довериться его опыту.

«Которого у него побольше, чем у тебя»

Эта фраза повисает в воздухе, но вслух Макгонагал больше ничего не произносит. Вместо этого, отобрав у меня газету, заместительница директора удаляется, похоже, в сторону Дамблдоровского кабинета. Ну ясно, моя мини-лекция, видимо, задела мадам за живое. И от души пнуло мертвое.

Снейп-то чего молчит, интересно?

А Снейп и правда молчит и смотрит задумчиво, явно что-то прикидывая. Ладно, подождем, до чего он дозреет. Все равно копаться в учебном плане расхотелось.

— Я вижу две проблемы, — видимо придя к какому-то выводу, сухо произносит мужчина.

— Только две? Да вы, смотрю, тоже оптимист, — вношу я в беседу свой вклад, — Извините, молчу.

— Проблема первая, — Снейп одаривает меня таким взглядом, что я тут же чувствую себя жалким, ничтожным человечишкой, посмевшим вломиться в драконью пещеру. В картонных латах. — Они летят давно, темнеет, оба устали и нервничают. Появление патронуса перед и так взвинченными малолетними оболтусами может выйти нам боком. Как бы они действительно не рухнули.

— Они что, к двенадцати годам ни разу патронуса не видели? — я пожимаю плечами. — Нет, это риск, но не больший, чем ждать, когда все само рассосется. Мадам не очень хочет меня слушать, но вы-то, кажется, логик. Не знаю как вам, а вот мне чертовски не хочется объяснять этой Молли, как из шести стоунов ее сына получилось шесть стоунов фарша. * А вторая проблема?

— Как, согласно вашему гениальному плану, мы узнаем, где они сели? Или вы наивно ждете, что Поттер назовет вам свои координаты? — язвительно интересуется Снейп. — Он свою лохматую голову без карты не найдет, да и приятель его не лучше.

— Дьявольщина. А с самого патронуса считать никак?

А ведь он прав, черт возьми, если даже мальчишки сядут, как мы будем их искать? Хотя я бы на их месте, наверное, вообще дал деру. Выражение лица у зельевара такое, что и без легилименции ясно: найдет — прибьет обоих к чертовой матери.

— И вы еще собираетесь преподавать защиту? — Снейп морщится с презрением. — Ну тогда попросите Поттера или его дружка прислать вам своего патронуса и считывайте сколько угодно. По собственному патронусу адрес своего головного мозга выясните, а уж потом задавайте подобные вопросы.

— Сдаюсь, сдаюсь, — я примирительно поднимаю руки. — Не надо давить авторитетом, у нас сейчас проблема посерьезнее, чем глубина моих познаний.

— Есть другой способ, — одержав надо мной моральную победу, Снейп, кажется, немного успокаивается. Вот и славно. Мне только трехчасовой словесной дуэли для полного счастья не доставало. — Наколдовывайте своего вестника.

— Почему я? — нет, я не то, чтобы против, но не он ли только что обвинял меня в некомпетентности?

— Потому что как только Поттер услышит мой голос, он сделает что угодно, лишь бы не то, что я велел, — криво усмехнувшись, просвещает меня зельевар.

— Да я смотрю, у вас взаимная любовь, — я хмыкаю. — Ладно.

Я достаю палочку и, сосредоточившись, вызываю защитника.

Материализовавшись, он переступает лапами, а потом садится, выжидательно наставив на меня уши. Я же раздумываю над текстом, машинально постукивая палочкой по раскрытой ладони. Пожалуй, лучше сходу их не запугивать. Пусть вон Снейп на них орет, я же вижу, как ему хочется.

— Гарри, Рональд, это ваш новый профессор защиты. Точнее, это мой Патронус. Мы знаем о машине, и в школе все на ушах. Затея была не лучшая, спускайтесь и ждите, мы переправим вас способом понадежнее. Валяй, приятель.

Последнее обращено уже к самому защитнику. Крупный серебристый лис, коротко тявкнув, — понял, мол — исчезает, а я вопросительно смотрю на зельевара.

— Сойдет, — скупо одобряет мои ораторские способности Снейп и в свою очередь прищелкивает пальцами. — Лори!

Перед зельеваром немедленно возникает домовик в чистой наволочке с гербом Хогвартса на пузе.

— Что угодно профессору сэру?

Я чуть не подпрыгиваю на месте: домовики обычно пищат, так что басовитый голос Лори становится для меня полной неожиданностью.

— Через двадцать минут отправляйся за пределы Хогвартса и найди двоих учеников, Поттера и Уизли. Доставь их в мой кабинет, — отрывисто отдает приказ алхимик.

Ха! Просто, как все гениальное. Эльфу, как и патронусу, пофигу на координаты, да еще и с переброской вопрос решается.

— Как соавтор идеи требую присутствия на казни, — говорю я, как только эльф исчезает. Зельевар косится на меня с сомнением, а затем пожимает плечами, и мы отправляемся куда-то в сторону подземелий.

* * *

— Значит, поезд недостаточно хорош для знаменитого Гарри Поттера и его верного подпевалы Рона Уизли. Захотелось явиться в школу с помпой?

Я брожу вдоль стен, с интересом рассматривая содержимое банок. Черт побери, интересно, тут кто-нибудь, кроме Снейпа, знает, какие ценности хранятся прямо у них под носом? Один заспиртованный Клабберт чего стоит! А муховёртки? Про клешню квинтолапа я вообще молчу, ее даже на черном рынке ингредиентов не купишь! Во многом потому что люди, сумевшие подобраться к квинтолапу и его клешням достаточно близко, редко возвращаются обратно.

Подозреваю, что девяносто девять человек из сотни охарактеризовали бы Снейпову коллекцию как «кучу дряни в банках». Вот и двум мальчишкам, мнущимся перед столом зельевара, все эти сокровища побоку. Хотя, если бы на меня наезжал похожий на взбешенную мантикору тип в черном, мне бы тоже все было параллельно.

А Снейп все больше и больше входит во вкус. Нет, он пока еще не орет — он тихо шелестит. Прямо как горчичный газ, вытекающий из поврежденного балона. Пацаны, по-моему, уже дошли до той кондиции, когда слишком часто дышать и то страшновато. Кстати, чуть на забыл — оказалось, что Поттер и Уизли, это уже знакомые мне по «Флоришу и Блоттсу» ребятки: лопоухий и очкарик.

Вот теперь понятно, почему последний тогда показался мне смутно знакомым! Героя Магической Британии, кавалера ордена Мерлина первой степени, грозу Темных Лордов и прочее я неоднократно видел на фотографиях и один раз — вживую. Было это тогда, когда главе Британского Аврората что-то понадобилось от нашего инструктора, и он лично заскочил на спаринг-площадку. Что ж. То ли после войны герой начал лучше питаться, то ли, прибив Волдеморта, стал меньше нервничать, но тот подтянутый, широкоплечий, энергичный мужик, примерно Снейпова возраста, мало общего имел с этим перепуганным, тощим пацаном.

Взрослый Поттер был деятелен, решителен, уверен в себе и походил на полного сил боевого гиппогрифа. Мелкий же Поттер скорее напоминает недокормленного совенка. Даже моргает он абсолютно по-совиному.

— Нет, сэр, это все барьер на вокзале Кинг-Кросс...

А вот героический потенциал уже дает о себе знать. Молчал бы ты лучше, Снейп и так в состоянии «чихни — взорвется».

— Молчать! — ну вот, что и требовалось доказать. — Так что же вы такое сделали с этим автомобилем?

Ха! Да что эти двое могли с ним сделать? Накладывать чары такого уровня, да еще и на сложные механизмы, не все взрослые маги умеют. Тут уж, скорее, этого Артура спрашивать надо. Интересно, машину ему вернут, или директор предпочтет замять тему? Я бы с удовольствием в этом чуде инженерной мысли покопался. Только, подозреваю, фиг мне кто позволит.

Веснушчатый Рональд, между тем, тяжко вздыхает и с преувеличенным интересом принимается разглядывать выставку ингредиентов на полках. С этим парнем я тоже по-будущему слегка знаком: в мое время они со старшим братом держат магазинчики волшебных игрушек и приколов на Косой Аллее и в Хогсмиде. Я не раз покупал там подарки для Фели и Эдмонда. Да что греха таить, для некоторых из своих коллег тоже.

— Вас видели маглы, — продолжает нагнетать зельевар. — Могу вас поздравить, статья в «Пророке» вышла очень впечатляющей. Уизли, если не ошибаюсь, ваш отец работает в отделе «По борьбе с незаконным использованием изобретений магглов»? Очень любопытно, что его собственный сын…

Фразу Снейп не заканчивает, но и так все понятно. Похоже, этот Артур превосходно умеет разделять служебные интересы и личное хобби.

Вмешиваться в воспитательный процесс я не вижу никакого смысла. Зельевар и без меня прекрасно справляется. У Поттера такое лицо, словно он сейчас хлопнется в обморок, а уши Уизли можно использовать в каком-нибудь цеху вместо ламп аварийного освещения. Вот только ни того, ни другого мне ни капли не жалко. Ладно, если и жалко, то лишь немного. Парни искали приключений, так что же удивительного, что теперь они их, наконец, нашли? Будь на месте одного из них Эд, я б еще и под зад всыпал, чтоб запомнилось крепче.

— Сэр... — убитым голосом начинает Поттер.

— Молчать! — пацан определенно не учится на своих ошибках. — К моему огромному сожалению, вы не на моем факультете, и я не могу вас отчислить. Но я сейчас же пойду приведу тех, кто обладает этими счастливыми полномочиями. А вы пока будете ждать здесь.

Зельевар поднимается из-за стола и, коротко мне кивнув, выходит. Наверняка отправился за Макгонагал. В конце концов, эти двое — ее головная боль.

Пацаны в ужасе переглядываются, а я, оторвавшись от вожделенных банок и подавив желание спрятать парочку из них в карман — не при детях же, — взмахом палочки разжигаю огонь в камине. Ну и ледник тут у Снейпа. Специально, должно быть, чтобы дорогие гости не засиживались.

— Забавно, — негромко говорю я, и эти двое вздрагивают, с испугом оглядываясь в мою сторону. — Как вас ни встречу, вы все в...беде. То драка, то летающая машина. Катитесь по наклонной, господа.

— Сэр, нас теперь исключат? — робко спрашивает герой магического мира, а Уизли жалобно шмыгает носом. Хотя, возможно, это подступающая простуда.

— Понятия не имею, Поттер, — я пожимаю плечами. — Тут не я решаю такие вопросы. Я бы не стал. Вы в том возрасте, когда у вас еще есть шанс вырасти достойными членами общества. При соответствующем воспитании, само собой. Хорошо еще профессор Снейп додумался, как вас вытащить.

— Снейп? Да он спит и видит, как бы нас исключить! — не в силах выдержать груза вины, пошел в атаку Рональд.

— А вы и повода не даете, — я скептически хмыкаю. — Невинные жертвы злого зельевара. Уловите разницу между «исключить» и «поприсутствовать на ваших похоронах». Уизли, у вашей матери с утра истерика, отец, я думаю, тоже не в восторге. Как и мы, потому что мы все тут за вас отвечаем. Если бы вы в темноте заблудились и грохнулись Мерлин знает где, всем нам бы, разумеется, было очень весело. Так что, уважаемый Рональд, дальше препираться будем?

Уизли краснеет еще гуще, хотя дальше, казалось, уже некуда было, и замолкает, пробурчав себе под нос что-то неразборчивое. Крыть ему похоже нечем. А я-то надеялся на дискуссию. Вот Фели бы нашла что сказать. Мерлин, как же я по ней скучаю!

— Скажите, сэр, а что это было там, в машине? — перехватывает у рыжего инициативу Поттер.

— Вы про Патронуса? — ну, все равно ждем, так хотя бы не в тишине. А свою историю мальчишки пусть рассказывают, когда вся публика подтянется. — Это такое заклинание, вызывает вашего...ммм...стражника, защитника, вестника, не знаю, как лучше назвать. Его придумали, чтобы защищаться от дементоров.

— Дементоров?

— Такое чувство, что вы с луны упали.

— Я рос с магглами, сэр.

— Хм...ну да. Это многое объясняет. Уизли, прекращайте сопеть и давить на жалость. Меня все равно не впечатляет. Лучше скажите своему приятелю, кто такие дементоры.

— Ну, это вроде как такие существа, — недовольно покосившись на меня, говорит рыжий. — Очень плохие. Они охраняют Азкабан, тюрьму для волшебников. Говорят, они высасывают из человека душу.

Поттера отчетливо передергивает. Это он еще ни одного вблизи не видел.

— В принципе да, — я киваю. — Но не обязательно душу. Дементоры — это твари, которые питаются положительными эмоциями. Забирают надежду, любовь, радость. И взамен оставляют ужас, тоску, отчаяние и прочие милые чувства. Ну а патронус не даст им покормиться за ваш счет, Поттер. Он сам — одна сплошная положительная эмоция, у него ни печалей, ни горя ни страха нет. А бонусом он может передать кому-нибудь ваше сообщение. Что-то вроде мобильника.

— А что такое мобильник?

— Так, Поттер, вам на курсы «магообществознания», а вы, Уизли, записывайтесь на «маггловедение». Или у Поттера спрашивайте. Займитесь, наконец, чем-то более полезным, чем угон автомобилей.

— А как призвать Патронуса?

Снейпа только за смертью посылать! Он там заснул по пути что ли?!

— Ухитритесь доучиться до шестого курса, в чем я, кстати, сомневаюсь, узнаете.

Надеюсь, объяснять буду не я. К этому времени я уже планирую быть дома.

Дверь кабинета распахивается, пропуская внутрь Снейпа в сопровождении профессора Трансфигурации. Ну слава Мерлину! Я и забыл, что дети бывают такими докопистыми: Фели уже почти взрослая, а Эдмонд парень тихий, предпочитает сам в книжках поискать.

Раздраженная заместительница директора окидывает нас троих суровым взглядом — причем я чувствую себя так, словно мы Поттером и Уизли летели в одной машине, — и присаживается за профессорский стол, чинно сложив руки на коленях.

— Садитесь, — предлагает она и мальчишкам, наколдовывая два стула с жесткими спинками. А нам со Снейпом, значит, не положено? Я создаю еще два мягких кресла — я тут присяжный, а не подсудимый.

— Теперь рассказывайте! — требует МакГонагалл, сердито поблескивая очками. Такой попробуй, не расскажи.

Уизли, кажется, думает о том же и сбивчиво начинает признаваться в содеяном. Макгонагал щурится и гневно раздувает ноздри, Снейп слушает очень внимательно и — по взгляду видно — оценивает каждое слово. Ну а мне просто интересно.

— …у нас не было другого выхода, госпожа профессор, мы никак не могли попасть на наш поезд, — Уизли, наконец, замолкает и жалобно смотрит на своего декана. Но вызвать сочувствие у этой дамы не проще, чем у зельевара.

— А почему вы не послали письмо с совой? У вас, Поттер, ведь есть сова? — задает она вполне законный вопрос.

— Я… я не подумал… — мальчишка пристыженно опускает голову.

— Это как раз заметно. Хоть и не удивительно, — такое заявление Снейп без соответствующего комментария оставить, само собой, не в силах.

В дверь снова стучат. Дом свиданий какой-то. Состав судебной комиссии пополняется самим Дамблдором в образе не лимона, но сливы — мантия на этот раз лиловая.

— Сделайте милость, объясните все-таки, почему вы так поступили.

От разочарования, прозвучавшего в голосе главы Хогвартса, хочется пойти и все-таки спрыгнуть с Астрономической башни. Ну, держитесь, ребята. Впрочем, по второму разу история уже не такая интересная.

— Директор, они уже рассказывали, — вклиниваюсь я в трагическую паузу, — Давайте я вам быстро суть изложу? Поттер и Уизли приехали на вокзал и собирались пройти за старшими через барьер, но тот их не пустил. Кончилось тем, что оба набили себе по синяку из-за попытки пробить стену головой. Легкое сотрясение мозга, похоже, дало свои плоды и они, решив, что терять больше нечего, ведь запасных мозгов у них нет, забрали со стоянки машину. Очень уж боялись, видимо, пропустить праздничный ужин.

После моего короткого, но поучительного рассказа наступает тишина.

— Мы пойдем собирать вещи, — не выдержав, полувопросительно говорит рыжий. Терпение, похоже, вообще не его конек.

— Это вы о чем, Рональд Уизли? — Макгонагал чуть приподнимает брови.

— Вы ведь хотите исключить нас из школы? — принимает эстафету Поттер. Да уж, тебя конечно исключат. Когда Снейп с Дамблдором гардеробом махнутся.

— Не сегодня, мистер Уизли, — подтверждая мою теорию, качает головой директор. — Но я делаю вам обоим последнее предупреждение. Вы совершили очень серьезный проступок. Я сегодня же напишу вашим семьям. И если подобное повторится, буду вынужден вас исключить. Профессор Макгонагал решит вопрос о вашем наказании, а пока, советую вам привести себя в порядок, скоро прибудут остальные студенты, и начнется праздничный ужин.

Глава Визенгамота чинно удаляется. И зачем приходил, спрашивается? Макгонагал бы ему и так все перессказала, а в случае надобности и мальчишек бы к нему привела. Или это была демонстрация? Мол без директора тут и мыши не чихают.

А что в итоге? Директор — отец родной и избавитель, Макгонагал — суровая бабушка, Снейп — злобное чудище, а я вообще-то мимо проходил.

— Профессор, — Поттер с надеждой смотрит на заместительницу директора, — когда мы сели в тот автомобиль, семестр в школе еще не начался. Так что… наверное… у Гриффиндора не вычтут баллы?

Не в баллах счастье, Поттер, поверь моему опыту. Впрочем, курса до третьего почти все школьники относятся к ним со священным трепетом. Потом проходит. Ну, у меня, по крайней мере, прошло.

— Нет, я не вычту баллов у факультета. Но вам наказания не избежать, будете после уроков выполнять общественно полезные работы. — хмыкнув, успокаивает детей Макгонагал. — Отправляйтесь в больничное крыло, мадам Помфри вас осмотрит. Потом переоденьтесь и спускайтесь в большой зал.

Дети. облегченно сопя и топая, выметаются за дверь, и мы трое еще успеваем услышать радостное:

— А я уж было решил — прощай школа! — в исполнении рыжего Уизли.

Короче говоря, Макгонагал только что убила весь воспитательный момент. А что? Из школы не исключили, баллы не сняли, а тряпкой помахать в Зале Славы не великая печаль.

— Мадам, а я-то думал, что вам знакомо понятие справедливого воздаяния. В следующий раз они на драконе полетят, — насмешливо говорю я, обращаясь к заместительнице директора.

— Или Хогвартс-экспресс угонят, — поддерживает меня Снейп. — И после этого, Минерва, ты пеняешь мне на слишком мягкие наказания для Слизеринцев.

— А что я должна была сделать!? — тут же принимает подачу Макгонагал. — Учебный год еще не начался!

— Мне вот что любопытно... — задумчиво говорю я, пресекая зарождающийся скандал, — ну эти двое понятно. Паника, гормоны, подростковый максимализм. Но что это за родители, кинувшиеся на платформу впереди детей?

— Они просто очень торопились... — отчего-то смущенно бормочет декан гриффиндора.

— У меня нет детей, мадам, — ну я, по крайней мере, надеюсь, что у меня их и правда нет. — Но мне кажется, что нормальная мать убедится, что все ее дети прошли через барьер, не отстали и не потерялись. У вашей Молли есть лишние сыновья?

— Вы даже не представляете, сколько, — язвительно отзывается Снейп.

— Тем более у нее на попечении был чужой мальчишка, — я поднимаюсь на ноги, взмахом палочки убирая свое кресло. — Отец балуется незаконным колдовством, мать забывает детей в общественном месте, а вы еще удивляетесь, что их сын уже машины ворует. Я пойду, мне тоже переодеться нужно. Увидимся на пиру.

Ухожу я не злым, но порядком раздраженным всей этой фигней. Даже почитать спокойно не дали. Хотя, справедливости ради, никто меня в кабинет алхимика за руку не тащил. И чего я, спрашивается, взялся гнать мораль, как будто мне вообще до этого должно быть дело? Старею что ли?

* * *

— Кстати, весьма хорошая идея, Северус. Мне, признаюсь, и в голову не пришло.

— Альбус, вы не можете отрицать, что это было рисковано! И Северус должен был посоветоваться с Вами.

— Я предпочитаю результат, Минерва. Вы бы еще комиссию собрать предложили. Как раз к праздничному пиру до чего-нибудь и дошли бы. План был исполнимый, риск небольшой, ваши драгоценные гриффиндорцы целы, да еще и счастливы, как пара сытых тестралов. Вы же фактически поощрили их глупую выходку! И мне очень хочется знать, зачем.

-Ну, мой мальчик, ты слишком суров. Они всего лишь дети. Да и потом, нельзя не оценить их умение в критической ситуации действовать решительно.

— А, так это вы в Поттере бойцовский дух воспитываете? Ну знаете, Альбус, это уже ни в какие рамки не вмещается. Ваш инициативный, но по-прежнему безголовый протеже от чувства вседозволенности окончательно ошалеет. Если он не научится отвечать за свои поступки, он мало того, что сам угробится, он и нас всех с собой прихватит.

— Северус, перестань. Какое право ты имеешь упрекать Альбуса? Все закончилось благополучно. Все живы, и никто не пострадал. Ну так поставь это себе в заслугу, и давай закроем вопрос.

— На этот раз обошлось. Я уже не уверен, что хочу знать, что будет в следующий. И кстати о ваших играх, Альбус. Идея не совсем моя. Так что пойдите, скажите спасибо не только мне, но и Локхарту, у которого инициативность, кажется, развита получше, чем у вашей верной Минервы.

— Ты настолько проникся к нему уважением, мой мальчик? Вижу, вы сегодня весь день практически неразлучны.

— Альбус, вы велели мне за ним наблюдать и оценивать. Вы ждали, что я стану прятаться от него в темных углах? Пока я не могу сказать, что с ним не так, но он не похож на популярного писателя.

— Ах, Северус, много ли ты знаешь популярных писателей? Гил не самый приятный человек временами, но и ты не можешь похвастаться спокойным характером. Мальчик кажется достаточно зрелой личностью. Я бы сказала, что приятно удивлена.

— А вот я, Минерва, того же сказать не могу.

— Время покажет, мой мальчик. Предлагаю спуститься в большой зал, студенты вот-вот появятся. Минерва, твоя задача — первокурскики, впрочем, как и всегда. Северус, а тебе предлагаю просто насладиться пиром. Кажется, в этом году эльфы превзошли сами себя.

— Избавьте меня от ваших трюков, Альбус. Уж будьте любезны оттачивать свои навыки на Помоне. Я же сам в состоянии разобраться, что именно мне делать и когда.

* Стоун = 6,35029318 кг. (То есть вес младшего Уизли примерно 40 кг.)

Современная школа шокирует двумя обстоятельствами, первое — ученики, второе — учителя.

Брюн Серебрянная Струна

О самом праздничном ужине ничего интересного сказать не могу: все было примерно так же, как и в мое время. Разве что вместо лаконичной приветственной речи Макгонагал мы выслушали довольно пространный монолог Дамблдора о добре, справедливости и прочих вечных ценностях, которые активно пропагандируются в школе. Я даже заслушался — что-что, а красиво говорить нынешний директор умел.

Главное отличие для меня было, разумеется, в том, что я смотрел это представление не из зала, как привык, а торчал на самой сцене эдаким статистом, стараясь отсвечивать как можно меньше. Преподавательский стол в день праздничного пира представлял собой довольно забавное зрелище. Точнее, не сам стол, а сидящие за ним преподаватели.

Похоже, каждый из нас оценивал официальность мероприятия по-своему. Кто-то, как Спраут, пришел в повседневном, кто-то наоборот явился в парадной мантии, а кто-то, подобно Трелони, вообще забил. Ха! Если бы я знал, что так можно было, я бы тоже еще подумал идти или нет. Тем более, некоторые студенты, похоже, узнали мою приметную физиономию. Счастье еще, что таких оказалось не очень много. Приятно знать, что остались на свете люди, которые не читали папашиных книжек. Впрочем, после того, как директор меня представил, мне все равно хана. Боец, борец, путешественник, писатель, кавалер... чего!? Кого это, интересно, батюшка поймал на Confundus?! Ничем другим присвоение ордена Мерлина я объяснить не могу. И, кстати, где сам орден? Я в Локхартовских вещах ничего похожего не находил. Может в сейфе? Ладно, черт с ним.

После такой аттестации у меня просто не было шансов прикинуться ветошью, так что я встал, поклонился ученикам, встретившим меня бурными и продолжительными. Да, да, это все я! И борец, и творец. Спасибо еще, что Дамблдор про «самую обаятельную улыбку» не упомянул.

Возвращался я к себе в комнаты с каким-то пакостным предчувствием относительно завтрашнего дня. Все лето мне ловко удавалось не попадаться на глаза папашиным поклонникам, а презентация во «Флорише и Блоттсе» хоть и была тем еще испытанием на прочность, но длилась всего четыре часа.

Нет, я никогда не отличался особенной скромностью или отсутствием здорового себялюбия, но пристальное внимание большого количества людей меня напрягает. Особенно, если эти люди приписывают мне то, к чему я не имею ни малейшего отношения.

С этими мыслями я и вырубился.

* * *

Утро для меня начинается в шесть часов — то есть на два часа раньше, чем я привык. В учебное время завтрак здесь подают в восемь, а значит, время на обычную утреннюю программу придется занимать у сна. Плюнуть на тренировки я не могу: за годы, что прошли со времен аврорских курсов, я слишком к ним привык. Как в доступной форме объяснил нам когда-то инструктор, магия не способна заменить ни быстрых ног, ни силы в руках, ни нормальной дыхалки. Магия вообще не панацея, что бы там ни считали господа консерваторы. Подчинить себе магию, конечно, трудно. Но подчинить себе свое же тело так, чтобы в любой экстренной ситуации оно было твоим союзником — задачка не многим проще.

Так что я выбираюсь из кровати, с отвращением покосившись на хмурое сентябрьское небо за окнами, и отправляюсь на шестой этаж в восточное крыло замка: эта часть Хогвартса сейчас пустует, в ней куча заброшенных классов и широких коридоров. В замке вообще места гораздо больше, чем требуется для школьных нужд. Так что аборигены обживают в основном южную и западную части здания. Остальные помещения стоят пустыми, некоторые из коридоров и вовсе напоминают побоище. Странно, неужели у вездесущих домовиков лапки не дошли? Или это какое-то особое распоряжение начальства? Так или иначе, результат вот он: поломанная мебель, опрокинутые статуи и пыль. Впрочем, пыли там, моими стараниями, уже неделю как нет. А вот бардак я трогать не стал. Размеренный бег трусцой по ровной поверхности хорош только для новичков.

Один из плюсов регулярных тренировок — наступающий после них прилив бодрости. Правда приходит это чувство не сразу. Первые месяцы в учебке меня хватало лишь на то, чтобы доползти до любой мало-мальски подходящей поверхности и рухнуть на нее, хрипло умоляя меня заавадить. Наш инструктор по физподготовке в ответ на такие просьбы только хмыкал и пинком отправлял нерадивых курсантов в душ, до которого некоторые из нас добирались в прямом смысле на четвереньках. Зато когда мышцы поняли, что сопротивление бесполезно, открылось что-то вроде второго дыхания, и почти все мы начали получать от тренировок некое извращенное удовольствие.

Так что, сидя за преподавательским столом и глядя на то, как дохлыми улитками выползают к завтраку студенты, я испытываю к ним нечто отдаленно похожее на жалость. Особенно к старшим курсам, которые мне предстоит зверски пытать на уроках. Малышне пока можно не беспокоиться, а вот студентов, начиная курса, эдак, с четвертого, ждет веселый год. Правда веселье начнется еще не сегодня.

— Я внесла изменения в расписание, как вы и просили, Гил, — Макгонагал через голову Флитвика протягивает мне свиток. — Хотя не понимаю, зачем вам это. Довольно странный выбор.

— Это только для старших курсов, мадам, — я бегло просматриваю разграфленную таблицу. Любопытный декан Райвенкло тут же заглядывает в мое расписание.

— Райвенкло-Гриффиндор, Слизерин-Хаффлпаф? — удивленно спрашивает он. — Интересное сочетание. Могу я спросить, почему?

К нашему разговору, кажется, прислушиваются и остальные преподаватели, но тут никакой государственной тайны нет.

— Во-первых, потому что любимое в школе сочетание Слизерин-Гриффиндор слишком взрывоопасно, — поясняю я. — И чем старше студенты, тем серьезнее последствия. А, во-вторых, старшие курсы изучают не существ, а основы боя с такими же людьми. Райвенкловцы — стратеги, Гриффиндорцы — воины, Слизеринцы — единоличники, Хафлпаффцы за командную работу.

— Хм... хотите, чтобы они посмотрели на достоинства и недостатки факультетской политики вживую? — с некоторым даже уважением интересуется мой бывший декан.

— Что-то вроде того, — я киваю. — А потом учились работать вместе. В обеих парах неплохой баланс: из одних получатся хорошие штабисты, из других — бойцы.

— Такое чувство, Гил, что вы готовите их к войне, — неодобрительно замечает Макгонагал.

— Я, мадам, готовлю их ко всему, — я сворачиваю расписание в трубочку и засовываю в карман мантии.

Мне кажется, или Дамблдор, который, якобы, вообще не слушает наш треп, едва заметно усмехнулся? Да и Снейп как-то подозрительно щурится. Нет, ребята, ничего я про Волдеморта вашего не знаю и даже не догадываюсь. Я просто добросовестный.

От необходимости развивать тему меня избавляет прибытие почты, так что я на законных основаниях загораживаюсь от мира «Пророком». Для меня, загремевшего сюда из будущего, это чтиво не только интересное, но и полезное. Министерство во второй раз не утвердило поправки к закону «о занятости населения в Магической Британии»; под Бримингемом стартует международная конференция по рунной магии; в Инвернессе неизвестный маг до смерти напугал престарелого маггла, по ошибке аппарировав прямиком к нему в гостиную; Ричард Дарем, одна из ключевых фигур в партии маголейбористов, разводится с женой; алхимический концерн «Алиен и Алиен» открывает новый корпус лабораторий недалеко от Колчестера.

На заглавии последней статьи мой взгляд задерживается надолго. Колчестерские лаборатории — четыре приземистых широких здания из белого кирпича, образующие почти идеальный квадрат с небольшим сквером в центре. Второй дом, черт побери. Как бы пафосно это ни звучало, но бывали месяцы, когда я проводил там гораздо больше времени, чем в особняке Алиенов. Забавно, выходит, что этот комплекс папаша Джон открыл всего через несколько месяцев после моего рождения...

— РОНАЛЬД УИЗЛИ! КАК. ТЫ. ПОСМЕЛ. УКРАСТЬ АВТОМОБИЛЬ!?

Это еще что за нафиг!? Рядом профессор Снейп давится кофе, а профессор Флитвик с лязгом упускает из рук вилку с наколотым на нее куском яичницы. Я высовываюсь из-за газеты, как солдат из окопа. Благо, куда смотреть я примерно догадываюсь.

— Я НЕ УДИВЛЮСЬ, ЕСЛИ ТЕБЯ ИСКЛЮЧАТ ИЗ ШКОЛЫ. ПОГОДИ, Я ДО ТЕБЯ ДОБЕРУСЬ. ДУМАЮ, ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО МЫ ПЕРЕЖИЛИ, НЕ НАЙДЯ МАШИНЫ НА МЕСТЕ…

Снейп отчетливо расслабляется: краем глаза я вижу, как метнувшаяся, было, к палочке рука медленно возвращается обратно на стол. Да и я, поняв в чем дело, испытываю облегчение. Если конец света все же и случится, то, похоже, не сегодня. Хотя, это смотря для кого: даже отсюда видно, как оба летчика-автомобилиста пытаются сделать вид, будто происходящее не имеет к ним ни малейшего отношения. Получается у них, прямо скажем, паршиво.

— …ВЕЧЕРОМ… ПИСЬМО ОТ ДАМБЛДОРА. Я ДУМАЛА, ОТЕЦ ОТ ОГОРЧЕНИЯ УМРЕТ. МЫ РАСТИЛИ ТЕБЯ СОВСЕМ В ДРУГИХ ПРАВИЛАХ. ВЫ ВЕДЬ С ГАРРИ МОГЛИ ОБА ПОГИБНУТЬ!

— А вот и справедливое воздаяние, о котором вы так переживали, — насмешливо бросает мне зельевар. Теперь, когда первый испуг прошел, его вся эта сцена, похоже, забавляет. Балаган и правда получается еще тот.

— На драконе вряд ли теперь полетят, — соглашаюсь я. — Хотя, если бы у меня была такая чуткая мать, я бы над тем, чтобы улететь, всерьез подумал.

— Молли всегда была несколько вспыльчива, — стараясь перекрыть вопли громовещателя, вступается за мать лопоухого Рональда профессор Макгонагал. — А здесь еще и ситуация...необычная.

— Точнее и не скажешь. Необычная. — хмыкает Флитвик. Остальные учителя тоже, кажется, обсуждают незапланированное «развлечение», но из-за миссис Уизли я вижу только, как шевелятся их губы. Один Дамблдор как будто спокоен, хотя судя по молчаливой грусти, с которой он смотрит на разворачивающееся перед нами шоу, думаем мы с директором в этот момент об одном и том же.

Воздаяние, конечно, получилось, что надо. Вот только материнские таланты миссис Уизли чем дальше, тем больше вызывают вопросов. Иметь такое количество детей и не понимать, насколько позорно для двенадцатилетнего пацана вот так вот при сверстниках быть отчитанным «мамочкой»... Или как раз в том и суть? Тогда это как-то слишком жестоко.

— ...АБСОЛЮТНО ЧУДОВИЩНО. ОТЦА НА РАБОТЕ ЖДЕТ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО, И ВИНОВАТ В ЭТОМ ТЫ. ЕСЛИ ТЫ СОВЕРШИШЬ ЕЩЕ ХОТЬ ОДИН ПОДОБНЫЙ ПРОСТУПОК, МЫ НЕМЕДЛЕННО ЗАБЕРЕМ ТЕБЯ ИЗ ШКОЛЫ!

— Гениально, — в наступившей тишине констатирую я, принимаясь за кофе, в то время, как профессор Макгонагал торопливо отправляется к своим подопечным со стопкой расписаний в руках. — Теперь о проблемах Уизли знают все.

Напоследок я еще раз окидываю взглядом студентов, многие из которых откровенно ухохатываются, кивая в сторону грффиндорцев. На месте Рональда я бы предпочел, чтобы мать меня еще раз где-нибудь забыла. Возможно, насовсем.

Коротко попрощавшись с коллегами, — Спраут, Флитвик и Дамблдор даже пожелали мне удачи — я отправляюсь на заклание. Черт возьми, я даже волнуюсь, как перед первым свиданием, причем групповым.

* * *

— Молчать! — воистину примененный к месту Sonorus способен творить чудеса. Убедившись, что студенты, наконец, перестали трепаться друг с другом, я посылаю им широкую улыбку. — С добрым утром. На случай, если у кого-то проблемы со слухом или на пиру кто-то был слишком занят отбивной, я — профессор Локхарт. Что буду преподавать, вы догадаетесь хотя бы по тому, что сидите в классе ЗОТИ. И сразу вопрос в зал: где еще пятеро?

По очумелым лицам пятикурсников Слизерина и Хафлпаффа я понимаю, что к такому темпу с утра пораньше они не готовились.

— Пятеро кого, сэр? — робко интересуется сидящая на первой парте девушка с аккуратно заплетенной толстой косой.

— Бессмертных душ, мисс. Либо список профессора Макгонагал врет, либо вас должно быть девятнадцать. Я вижу перед собой четырнадцать человек, и мне жутко интересно, где вы потеряли еще пятерых?

— Опаздывают... — неуверенно подал голос кудрявый мальчишка в Хафлпаффской мантии.

— Неужели? А я-то думал, их гиппогрифф склевал по дороге, — я хмыкаю. Хаффлпаффцы, как всегда, более отзывчивы, чем Слизеринцы. Те после Sonorus-а сделали лица кирпичами и меряют меня холодными, оценивающими взглядами. Блюдут имидж. — Я прекрасно вижу, что они опаздывают. Меня интересует только, почему? Кто из вас, господа и дамы, старосты групп?

В ответ я получаю откровенно недоуменные взгляды. Так. Значит в нынешнем Хогвартсе старост, обязанных следить за тем, чтобы товарищей «не склевал гиппогрифф», не назначают. Зря.

— Хорошо, — я слегка пожимаю плечами. — Значит будем развивать индивидуальную ответственность.

Говорят, что дети, как и животные, прекрасно умеют чувствовать момент. Что ж, похоже, так оно и есть, потому что дверь класса распахивается и в нее, едва ли не пихаясь, вваливается недостающая пятерка: три Хаффлпафца и два Слизеринца. Вид взъерошенный и, как будто, бы помятый. Дрались что ли?

— Прошу простить за опоздание, сэр, — смиренно говорит высокий, беловолосый Слизеринец, явно обращаясь ко мне от лица всей компании. — Можем ли мы войти?

Точно дрались.

— Во-первых, вы уже вошли. Так что не понимаю смысла вопроса. Во-вторых, проходите и садитесь. А в-третьих, в честь первого учебного дня делаю вам скидку. Учтите, в следующий раз вы в этот класс после звонка не попадете. Всех касается, — я обвожу студентов красноречивым взглядом. — Итак, давайте сразу расставим все точки над «i». Как я уже сказал, опаздывать ко мне на пары нельзя, а прогуливать не рекомендую. У вас летом министерские экзамены, и если вы что-то упустите, это будет ваша беда, а не моя. Занятия у нас будут в основном практические, а это значит, что я верю в лучшее в вас. То есть в то, что там, где теорию можно изучать по книгам, вы будете это делать. Да, я альтруист и прошу вас не подрывать мою веру в человечество. Сам я буду давать только дополнительные пояснения к материалу. На практике в этом году вы будете отрабатывать щиты второго уровня и основы боевой магии, ориентированной на противника-мага, если вы будете хорошо держать темп, во втором семестре перейдем к групповому взаимодействию. Далее. Вас я пока не знаю и, уж простите, вряд ли сразу запомню, так что перед ответом называйте свою фамилию. Болтать между собой на уроках тоже не рекомендую, но, поскольку даже моя вера в человечество не безгранична, прошу делать это тихо, а не как десять минут назад. Система начисления баллов стандартная: пять за правильный ответ на теории, десять за хорошую работу на практике. Со следующей пары просьба приходить в удобной одежде, особенно это пожелание касается дам. Юбки имеют неприятное свойство задираться. — кто-то из парней на заднем ряду отчетливо хмыкает, и я насмешливо добавляю. — Не только при участии юношей вашего возраста. Консультации к СОВ начнутся со второй половины октября, расписание получите тогда же. Вопросы? Просьбы? Предложения?

— Делия Торндайк. Скажите, сэр, снимаете ли вы баллы и назначаете ли отработки? — русоволосая девушка на Слизеринской половине класса поднялась с места, вопросительно глядя на меня.

— Садитесь, мисс Торндайк, вопросы можно задавать с места. Разумеется, баллы сниматься будут. В первую очередь, за саботаж. Курс ЗОТИ и так не безопасен, поэтому за любые попытки «под шумок» выяснить отношения во время уроков будут наказаны все участники. Как правые, так и виноватые. Отработки... — я бросил косой взгляд на заинтересованные лица девушек с обоих факультетов. — Назначаю, если штрафов вам будет мало. С мистером Филчем, у которого вечно не хватает рабочих рук.

Я делаю вид, что не замечаю легкого разочарования на их лицах. Так вот почему профессор Снейп волосы салит! Красотой алхимик, конечно, не блещет, но раньше он хотя бы выглядел опрятно. Снейп вообще показался мне человеком, относящимся к тому сорту ученых, которым свойственна некая общая «чистота». У таких людей в доме, на рабочем столе, в одежде и в мозгах всегда царит почти идеальный, аскетичный порядок. Так что сегодня зельевару удалось меня всерьез удивить не столько феноменально кислым, даже для него, выражением лица, сколько внешним видом в целом. Почти до тошноты аккуратный профессор сегодня отчетливо напоминает пеликана, угодившего в нефтяное пятно. Вот только никого кроме меня, кажется, такие метаморфозы не озадачили. И теперь я понимаю почему. Нелегка доля мужчины «призывного возраста» в закрытой школе-интернате. А меня, к тому же, скажу без ложной скромности, природа не обделила вполне симпатичной физиономией. Так что ну его к Мордреду. Пусть Филч им ищет подходящее занятие.

— Больше, я так понимаю, вопросов ни у кого нет? Тогда перейдем к уроку. Больно огорчать вас в первый же день, но начнем мы с письменного опроса по темам предыдущих четырех курсов. Тише, я за вашими мысленными стонами себя не слышу. Объясняю причину произвола: мне нужно знать ваш реальный уровень. Для того, чтобы вы вообще поняли программу этого года, у вас должна быть наработана база. Надеюсь, она у вас есть. Я не хочу тратить вхолостую время, заставляя вас бегать, если вы и ходить-то толком не умеете.

— А если нет? — подает голос кто-то со Слизеринской половины.

— Значит, ваш год будет еще интереснее, чем я предполагал, — я пожимаю плечами. — Времени у вас достаточно, работы сдадите за пятнадцать минут до конца пары, я как раз успею их просмотреть. На второй паре будет практика, тоже по прошлым темам. Можете приступать.

Раздав не слишком-то страждущим студентам тексты проверочных, я чинно усаживаюсь за преподавательский стол: теперь можно временно расслабиться. Списывать бедолагам все равно неоткуда. Конечно, такой ход попахивает садизмом, но жизнь вообще штука суровая, а мне и правда чертовски нужно оценить, сколько на самом деле знают нынешние пятикурсники. Судя по выражению паники на лицах большей половины подростков, рассчитывать на хорошие результаты не приходится.

* * *

Во двор я вываливаюсь с гудящей головой и отчаянным желанием хотя бы полчаса не видеть никого из живых. Три дообеденных пары, кажется, выжали меня досуха, хотя я вроде бы ничего особенного и не делал. Кто сказал, что работа преподавателя легка и приятна? Никто не говорил? И правильно. Ей Мерлин, кажется, мне гораздо проще было бы девятнадцать раз отработать программу четырех школьных курсов самому, чем пытаться заставить выжать что-то из оравы подростков.

До перерыва, кроме пятикурсников Слизерина и Хфлпаффа я успел повидаться с шестикурсниками Гриффиндорцами. Ну что сказать? Не знаю, как пойдет дальше, но пока все уныло. Хотя и самых мрачных моих прогнозов господа школяры не оправдали. Во всех группах одна и та же картина: с теорией и у пятикурсников и у шестикурсников все в порядке. Учитывая внезапность проверки, можно даже сказать, что теоретическую базу в нынешнем Хогвартсе ставят очень и очень неплохо. И это при том, что учителя у них тут каждый год новые. Но всегда есть «но».

Если бы Акромантула можно было завалить, рассказав ему соответствующий параграф из учебника, за ребят можно было бы не волноваться. Потому что с практикой у них дела обстоят откровенно дерьмово. Меньше половины заклинаний, известных им по теоретическим выкладкам, они способны уверенно применить на практике. Есть, конечно, шанс, что первыми мне под руку попались самые слабые группы, но что-то не верю я в такую удачу.

Кое-какие результаты показали разве что слизеринцы, ну да тут удивляться особо нечему. Они же там процентов на семьдесят чистокровные, а у них свои правила. Так называемую элиту магического мира, как правило, обучают не только в школе, благо деньги почти у всей нашей аристократии водятся, а найти нормального репетитора — не проблема. Правительство магической Британии на зарплаты щедрым никогда не было, так что желающих подзаработать специалистов, занятых на государственной службе, всегда хватает. Да и о традициях забывать не стоит: чистокровные маги воспитаны так, что, даже не имея лишних денег, все свои возможности тратят на качественное обучение наследников, в которых видят будущее династии. Те, кто репетиторов детям нанять не может, нередко, обучают отпрысков сами. Ну а некоторым вещам, кроме как у главы рода, вообще ни у кого не научишься.

А вот магглорожденные и полукровки оказываются в незавидном положении. Я давно уже заметил странную тенденцию: маги, живущие в смешанных браках, очень редко нанимают чадам частных учителей. Про магглов и говорить нечего, большинство из них магические способности своего ребенка даже осмыслить толком не может. Они слепо полагаются на школу и на то, что взрослые дяди и тети от магии лучше знают, как и чему учить их детей.

В общем, год у меня предвидится веселее не придумаешь. Своеобразным утешением мне служит только то, что у господ студентов он будет еще интереснее.

— Спешите занять очередь! Гарри Поттер раздает автографы!

Поттер, Уизли, встрепанная шатенка с книжкой по одну сторону, явно нарывающийся будущий целитель Мунго — по другую. Где-то я эту мизансцену уже видел. Прямо-таки найди десять отличий. Лично я пока вижу только три: два крепких, короткостриженных молодца за спиной Малфоя — раз, некий конопатый персонаж обнимку с колдокамерой — два, и отсутствие размахивающих кулаками папаш — три.

Как преподаватель я, разумеется, должен пресечь явно назревающий конфликт, погрозить хулиганам пальцем и отправить восвояси, но воспитатель из меня всегда был хреновый. Когда-то в сопливой юности был у меня кот, по кличке Моргот. Так вот, даже его воспитать как следует у меня не вышло: в полном соответствии со своим тезкой, Моргот вырос спесивой, гордой и вредоносной тварью, за неимением под боком валар и нолдор, объявившей классовую войну моему семейству и всем, кто под лапу попадется.*

Так что, не став особенно обольщаться по поводу своих талантов, я останавливаюсь, привалившись спиной к дереву, и с интересом наблюдаю, что будет дальше. Благо участники спектакля все равно не обращают на меня внимания, занятые исключительно друг другом. Интересно, надо сказать, не только мне — добрая половина студентов тоже решила, что дышать свежим воздухом поближе к сцене куда как веселее.

— Ничего я не раздаю! — насупившись, возражает покрасневший до самых ушей Поттер.

— Тебе просто завидно, — на месте этого пацана я бы вообще в разборки не лез. Он даже для первокурсника хлипковат, а уж по сравнению с ребятами за Малфоевской спиной...

-Мне? Завидно? — теперь красными пятнами покрывается уже блондин. — А чему завидовать? Чтобы и мне рассекли полчерепа? Нет уж, спасибо! Я не такой дурак.

Я тихонько хмыкаю. Надо же. Похоже конопатый репортер все-таки задел Малфоя за живое. Должно быть, с позиции малышни их ужимки выглядят очень внушительно, но лично мне тусовка напоминает спор на детской площадке: у кого деревянный грузовичок лучше.

— Подавись слизняками, Малфой! — а Уизли из тех карапузов, что предпочитают не обзываться, а сразу бить совочком по голове. Не размениваясь, так сказать, на мелочи. С красноречием у него фигово, да и с терпением тоже, зато подростковой агрессии — на троих пацанов хватит.

Судя по тому, как подбираются Малфоевские дружки, сейчас некоему рыжему придурку ответят взаимностью.

— Легче на поворотах, Уизли. Я бы на твоем месте не нарывался на драку. Забыл, что твоя маменька обещала забрать тебя из школы? — Малфой же изо всех сил старается дожать оппонента. Выдав то, что сам он, без сомнения, считает презрительной усмешкой, он противным писклявым голосом цитирует — «Если совершишь хоть один проступок…». Помнишь? Все дело в том, Поттер, что Уизли тоже мечтает получить твое фото с автографом. Это сокровище будет стоить дороже, чем весь его дом.

Ну все. Сейчас будет «Флориш и Блоттс». Блондин против рыжего, раунд второй. Версия для юного зрителя.

Понятия не имею, каким заклинанием попытался засветить Малфою в физиономию Уизли — может что-то из семейного арсенала — а вот сам будущий целитель расщедрился на Furunkulus. Кстати, реакции белобрысого стоит отдать должное. Но полюбоваться результатами зрителям так и не удалось: поглощающий щит, поставленный точно между противниками, «съел» оба ученических заклинания, даже не завибрировав. Хлипковаты еще мальчишки для серьезной дуэли.

Самое забавное, что никто из младшекурснков, похоже, не понял, что случилось. Малфой и Уизли с одинаковым недоумением пялятся друг на друга, остальные тоже крутят головами по сторонам. Самой сообразительной оказывается девчонка: она первая останавливает на мне взгляд. Молодец. Даже старшие студенты на меня не глядят — поразительно, как коричневая мантия на фоне древесной коры способна сделать из человека почти невидимку. Особенно если этот самый человек стоит неподвижно.

— Развлекаетесь? — с любопытством спрашиваю я, изучая непередаваемую гамму эмоций на детских лицах.

— Сэр, мы… — Самое замечательное в таких фразах то, что они рассчитаны на ответную реплику, которая позволит их не продолжать. По себе знаю.

— Если не знаете, что сказать, лучше не начинайте, — советую я, когда становится понятно, что дальше нам предстоит наслаждаться только птичьим щебетом и шелестом ветра в листве. — Или делайте реверанс, мисс… **

— Грейнджер, сэр.

— Мисс Грэйнджер. Стою я тут давно, так что все самое интересное, в принципе, слышал. Как вас зовут?

— К-колин… — мальчишка прижимает к себе колдокамеру, словно новорожденного младенца. На лице у него читается что-то вроде «вот я попал…». Если я все правильно понял, и это субтильное чудо — первокурсник, везет ему и правда как утопленнику. Не успел приехать, а уже попал между молотом и наковальней. В разборки гриффиндорцев со слизеринцами то есть. — Колин Криви.

— Итак, мистер Криви, — я отлипаю, наконец, от дерева и неторопливо приближаюсь к проштрафившимся ученикам. Старшие студенты тоже подтягиваются поближе, очевидно, желая полюбоваться на избиение младенцев злым преподом. — Расскажите, что случилось.

— Сэр…

— Мистер Малфой, вашу версию событий мы тоже непременно послушаем. Если есть что рассказать. А пока Колин, вперед.

— Я… — привычка детей держать многозначительные паузы после каждого слова просто убийственна. Так и тянет поторопить мотивирующим подзатыльником. — Я хотел попросил Гарри его сфотографировать, а потом пришли эти мальчики и стали его дразнить. А я сказал, что они просто завидуют, а они…

— Очень познавательно, — я, по возможности, мягко останавливаю изливающийся на нас поток сознания. — Мистер Малфой, существенное что-нибудь добавите?

— Сэр, это было только невинное замечание про любовь Поттера ко всеобщему вниманию, не наша вина, что Уизли отреагировал так болезненно и полез в драку, — вот кого стоит похвалить, так это Малфоя старшего. Репетитора по риторике сыну он нанял стоящего. На фоне гриффиндорцев мальчишка выглядит чуть ли не профессиональным оратором.

— Отлично, мистер Малфой, — Люциус зарабатывает от меня поощрительный кивок. Хотя юный блондинчик, судя по довольной ухмылке, принимает его на свой счет. — И, наконец, мистер Рональд Уизли, что вы нам поведаете?

— Да врет он все! — безыскусно парирует рыжий. Если бы ненавидящим взглядом можно было сверлить в людях дыры, Малфой уже превратился бы в дуршлаг. — Мы к нему вообще не лезли, а он подошел и начал нас оскорблять! Сэр.

Последнее слово произнесено, как я понимаю, для проформы.

— И вы, разумеется, не нашли ничего лучше, чем запустить ему в лоб заклятием, — констатирую очевидное я. Новизна впечатлений от «страстей в песочнице» прошла, и я, решив, что мне надоело, перехожу сразу к выводам. — Значит так, поскольку проповеди о пользе гуманизма все равно не мой конек, со Слизерина двадцать и с Гриффиндора двадцать.

— За что!? — поразительно слаженным хором стонут Малфой и Уизли.

— Мистер Уизли, если, не придумав остроумный ответ, вы будете швыряться в людей заклятьями, вы быстро загремите в Азкабан. — я пожимаю плечами. — Вы же в двадцатом веке живете! Лупить друг друга дубинами по головам уже несколько тысяч лет как не модно. Мистер Малфой, вы зря улыбаетесь. Во-первых, вас это тоже касается. Были бы выше этого, поставили бы щит, а вы furunculus-ом отплевались. А во-вторых, назовите мне хотя бы три признака истинного аристократа.

В ответ я получаю лишь глубокомысленное молчание. Не удивительно, если припомнить поведение досточтимого Люциуса в книжном магазине.

— Высокомерие, спесь и наглость, — чуть слышно бурчит Уизли себе под нос. А словарный запас у него не такой уж и скудный.

— Помогите товарищу по факультету, — под моим взглядом вовсю хихикающие пятикурсники Слизеринцы быстренько ликвидируют ухмылки. Думают, если проверочную сдали, так обо мне можно и забыть до четверга? Напрасно. Странно, но от них я тоже не слышу внятного ответа на элементарный вопрос.

Похоже, папаша Джон сильно преувеличивал, когда говорил, что этот пункт «Кодекса Благородных» с малолетства твердо знает каждый чистокровный ребенок. А что? С него сталось бы и приукрасить в назидательных, так сказать, целях.

В эту секунду я испытываю странную гордость за Джонатана Алиена. Не любя и не считая своим, он воспитывал меня с той же тщательностью, с какой позже воспитывал и чистокровного до мозга костей Эдмонда. Ну, или, по крайней мере, старался воспитать.

А еще фамилия, работа, отчисления в Гринготтс к совершеннолетию… Нет, к черту, надо завязывать с этим! А то еще немного и я додумаюсь до того, что папаша Джон не так уж сильно не любил меня, как хотел показать.

— Эм…скромность? — наконец, подает голос кто-то из старшекурсников. — И вежливость, а еще…

— Пунктуальность! — подхватывает эстафету следующий.

— Сдержанность, — наконец, прорезается и сам Малфой. Мордашка у него обескураженная, если не сказать испуганная.

— Корректность, вежливость, невозмутимость, предупредительность, терпимость, скромность, сдержанность, пунктуальность. А я-то думал, что «Кодекс Благородных» изучают еще до Хогвартса… — пятнадцать лет прошло, а у меня этот список до сих пор от зубов отскакивает. Впрочем, не сказать, чтобы я попадал хоть под одно из этих определений. — Так скажите, мистер Малфой, чем из этого вы руководствовались? А еще лучше, ответьте: вы все еще считаете, что я снял баллы незаслуженно?

— Нет, сэр, — блондин наконец берет себя в руки. Ничего, пацан, не переживай. Судя по тому, что из тебя, в конце концов, вырастет, кодекс ты все-таки перечитаешь.

— Рад, что мы наконец-то разобрались! — я улыбаюсь. — А если вы еще и выводы сделаете… Поттер, Уизли и Грэйнджер, за мной. А остальным — хорошего дня.

— А почему мы? — шепотом возмущается Уизли, тем не менее послушно пристраиваясь в арьергард нашей небольшой процессии. Готов поспорить, что если бы не необходимость подстраиваться под мой широкий шаг, он плелся бы в самом хвосте, обиженно загребая ботинками пыль. — Малфой только баллами отделался, а мы…

— Рон! — возмущенно шикает на него девчонка, стараясь заткнуть конопатого эффективно и при этом так, чтобы я не услышал. — Прекрати немедленно! Профессора имеют право сами определять меры взысканий. И он абсолютно прав. Ты не должен был бросаться в Малфоя заклинаниями, пусть даже он и вел себя отвратительно!

— А он не должен был ничего говорить о Роновой семье, — тихо, но убежденно подключается к дискуссии Поттер. — Не мы начали первыми, Гермиона.

— Ага, — поддерживает друга Уизли. — Но только почему-то именно нам влепят взыскание, а Малфой опять вывернулся. Как всегда! Уууу….слизень.

— Вы зря думаете, что я вас не слышу, — не оборачиваясь, говорю я, и за моей спиной воцаряется гробовая тишина. — Вы идете со мной не потому что наказаны. А потому что нам с вами по пути. Более или менее.

— Ой! — смущенно вскрикивает девочка. — Точно, у нас же урок через…

— Шесть минут, — заканчиваю фразу я. — В точку, мисс Грэйнджер.

— Простите, сэр, а о каком кодексе вы говорили? — ого, кажется, я имею дело с фанатом Знаний. Именно так, с большой буквы. Как выпускник Райвенкло я с этой породой людей знаком не понаслышке. Я слегка сбавляю скорость так, чтобы дети могли со мной поравняться. Все равно уже влез в разговор, а поворачиваться к собеседникам спиной как минимум некультурно. Даже если речь идет о двенадцатилетках.

Ну так и есть! У девчонки аж глаза загорелись от любопытства, да и Поттер с Уизли выглядят заинтригованными. И когда я научусь молчать в тряпку, интересно?

— «Кодекс Благородных», мисс Грэйнджер, — поясняю я. — Это одна из основных книг, по которым воспитывают детей в чистокровных семьях. Как правило, такая есть в каждом поместье и передается от отца к сыну. Если коротко, то это учебник по этикету, напоминающий правила хорошего тона для будущих леди и джентльменов второй половины девятнадцатого века.

— А, я слышал о таком! — рыжий кивает. — Вроде как все чистокровные ее должны изучить!

— И ключевое слово тут «вроде как», — я хмыкаю. — Почитать ее полезно не только чистокровным магам, таким, например, как вы, если ничего не путаю. Хорошие манеры вообще штука полезная.

— Тогда почему мы ее не изучаем? — в голосе Грейнджер досада мешается с возмущением.

— Потому что магическое сообщество давно разбилось на классы, — я пожимаю плечами. — Потому что большинство чистокровных — консерваторы и хранят традиции, а магглорожденные и полукровные волшебники считают, что эти правила устарели. Ну и еще потому что по эту книгу начинают изучать в четыре года, а заканчивают в десять. Так что в школьную программу она не входит.

— А в нашей библиотеке ее нет? — с надеждой интересуется девочка.

— Думаю, что нет. Но если хотите, можете заказать по почте. Заодно и друзья ваши почитают. Им нужно, — оба мальчишки под моим взглядом мрачнеют, начиная напоминать нахохлившихся воробьев.

— Сэр, а… — она явно хочет спросить еще что-то, но я, наученный горьким опытом, не даю ей ни единого шанса.

— В класс, мисс Грэйнджер, в класс, — я поспешно ускоряюсь, стремясь к заветной двери кабинета, перед которой уже сбились в кучку гриффиндорские второкурсники. При виде меня они почтительно расступаются, и среди них я чувствую себя так, будто по ошибке вместо Хогвартса забрел в замок Свифтовских лилипутов.

Пока дети рассаживаются по местам, производя при этом вдвое больше шума, чем все старшие курсы вместе взятые, я лихорадочно стараюсь придумать подходящие случаю вступительные слова. Ей Мерлин, с подростками у меня получается как-то лучше, чем с мелюзгой.

Мелюзга же со звоном колокола дисциплинированно затыкается и теперь таращится на меня со жгучим любопытством. Только Уизли с Поттером продолжают горячечным шепотом обсуждать что-то с соседями по парте: худощавым и встрепанным пацаном с хитрой физиономией и пухлощеким встревоженным мальчишкой. Ну, понятно, делятся подробностями происшествия.

— Господа, я вам не мешаю, случаем? — за что я особенно люблю эту аудиторию, так это за акустику. — Отлично. Счастлив, что сумел, наконец, завладеть вашим вниманием. Здравствуйте, класс, давайте знакомиться. Мое имя Гилдерой Локхарт, и так уж вышло, что в этом году я буду преподавать у вас Защиту от Темных Искусств. И поскольку вы перешли всего лишь на второй курс, я не вижу смысла проводить проверочную работу. Не стоит так переживать, мисс Грэйнджер, контрольные у вас еще будут. А пока… кто из вас сдал ЗОТИ на «У»? Что, один мистер Уизли? Ни за что не поверю! Смелее, у меня нет привычки проклинать за неуспеваемость, — к поднятой руке рыжего добавляется еще несколько неуверенно поднятых детских ладошек. — Ну, вот теперь верю. Встаньте пожалуйста, мисс…

— Браун, сэр. Лаванда Браун.

— Чудно, мисс Браун, вот вы нам как раз и расскажете, что вы успели пройти за прошлый год, — я хмыкаю. Отличники и без преподавателя всю книгу выучили, а лодыри принципиально этого самого преподавателя не слушали, так что я выбираю золотую середину. Да что ж такое!? — Мисс Грэйнджер, вы тоже сдали на «У»? А если нет, то будьте любезны, опустите руку и дайте мисс Браун сосредоточиться.

* * *

— Простите, профессор, могу я к вам обратиться? — Северус Снейп устало поднял глаза от набросков рецепта экспериментального зелья и внимательно посмотрел на аж приплясывающего перед его столом блондина. Посмотрел так, что тот мгновенно перестал крутиться и уточнил, — это по поводу потерянных баллов, сэр.

— Мистер Малфой, — не сказать, чтобы профессор терпеть не мог детей. Просто их природный эгоизм иногда его раздражал. Отпрыск Люциуса исключением из правил не был, считая, что весь земной шар вращается вокруг его белобрысой персоны. А еще он мастерски выбирал самый неподходящий момент, чтобы ему, Северусу Снейпу, об этом напомнить. — На моем попечении находится семь групп Слизерина. И только за сегодняшний день седьмой курс имел несчастье нахамить профессору Трансфигурации, решив, что им, как без пяти минут выпускникам можно все, а первокурсники заблудились в подземельях по пути на первый урок, потому что староста проспал. А проспал староста потому что слишком активно отмечал начало года вместе с сокурсниками и был пойман профессором Флитвиком рядом с кухней. Так что я спрашиваю: о каких баллах речь?

За лето профессор успел отвыкнуть от общения с «цветами жизни», равно как и от того, что к здравому смыслу в них взывать, как правило, бесполезно. А еще они совершенно не умели понимать тонких намеков! Так что ближайшие десять минут жизни зельевара были бездарно потрачены на то, чтобы выслушать очень эмоциональный рассказ младшего Малфоя о том, как злобный профессор ЗОТИ несправедливо снял с него двадцать баллов. Буквально ни за что! Да еще и публично унизил, попрекнув «Кодексом Благородных»! И теперь из-за Локхарта ему, Драко Люциусу Малфою, приходится выслушивать шуточки товарищей по факультету — читай, по серпентарию.

«Двадцать баллов» — уныло думал Снейп. Он давно уже понял, что младшекурсники придают баллам какое-то сакральное значение и активно пользовался этим в свою пользу. Какие-то смешные пять-десять камушков в песочных часах факультета способны были всерьез заставить ребенка расстроиться и задуматься о том, чтобы хотя бы не попадаться на откровенных правонарушениях. Со старшими курсами этот трюк — увы — уже не срабатывал. Приходилось гонять нерадивых подростков на отработки, не редко тратя на это собственное время. Ну и изощряться словесно, разумеется. При том, что попытку воспитать эмоционально неуравновешенных тинейджеров по эффективности смело можно было приравнивать к попытке примирить между собой головы Руноследа.

С поступлением же на Слизерин юного Малфоя жизнь профессора и вовсе заиграла новыми красками. Выращенный в атмосфере нежной любви и трепетной заботы матери, Драко просто обожал жаловаться. Поводом могло быть что угодно: снятые баллы, косые взгляды однокурсников, назначенное взыскание, ну и конечно стычки с Поттером. Вынужденный регулярно слышать о последнем от директора, а также лично участвовать в жизни безголового магнита для неприятностей, Северус Снейп привычку своего подопечного сливать ему свои детские переживания особенно не любил. А уж баллы, Поттер и Локхарт, за которым ему поручено приглядывать, в одном флаконе — это и вовсе чересчур!

Тем не менее, даже из смешных жалоб Малфоя Снейп мог извлечь какую-никакую выгоду. Зельевар, ученый, шпион и штатный аналитик Ордена Феникса умел вытаскивать информацию из чего угодно.

Значит, «Кодекс Благородных»… это положительно интересно, учитывая, что Локхарт полукровка, причем, как и сам Снейп, маг не по мужской, а по женской линии. То есть, по меркам нынешнего времени, шансов получить классическое образование чистокровного мага у него было столько же, сколько у маггла — поймать Лепрекона. Однако, если Малфой младший не врет, а в этом вопросе ему врать вроде бы не за чем, он демонстрирует достаточно интересные познания…

Этот факт Северус аккуратно присоединил к остальным кусочкам мозаики под названием «Гилдерой Локхарт», чтобы на досуге обдумать как следует. Этот парень вызывал у Снейпа мучительное чувство тревоги. Именно парень, потому что назвать его мужчиной у профессора язык не поворачивался.

На заявленные двадцать восемь Локхарт явно не тянул. Как и на предполагаемый Альбусом образ охотника за славой. По большому счету неглупый, импульсивный, насмешливый и энергичный молодой человек, вроде бы и не вызывал откровенных подозрений, но при виде его честной физиономии все внутренние детекторы профессора вопили благим матом. Локхарт лгал. Неясно как и в чем, но лгал и то, что Снейп никак не мог обнаружить эту ложь, его несказанно бесило. А еще, пожалуй, вызывало некий охотничий азарт.

— Что ж, мистер Малфой, — сказал он, когда поток красноречия блондина, наконец, иссяк. — Думаю, на завтрашнем уроке Зельеварения вы сможете восстановить потерянные баллы. Отменить наказание другого преподавателя я не могу. Не могу, — чуть повысил он голос, видя, что Малфой порывается что-то возразить. — Раз уж вы были так недальновидны и попались на публичном скандале. Я также надеюсь, что вы извлечете урок из сегодняшнего происшествия, и такое больше не повторится.

— Да, сэр, — блондин кивнул, и по выражению его лица профессор понял, что юный слизеринец намерен больше не попадаться, но уж точно не избегать столкновений с гриффиндорцами. По крайней мере, у зельевара станет чуть меньше проблем… если повезет.

Хотя, учитывая его, Северуса, удачливость, особо обольщаться все-таки не стоило.

* Моргот Бауглир, он же Мелькор — олицетворение Тьмы (с большой буквы) в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина. Соответственно Валар — олицетворения богов стихии в той же вселенной, а Нолдор — одно из плетен эльфов...короче, кому я это рассказываю?

** В данном случае Гил имеет в виду совет Черной Королевы из сказки английского писателя и математика Ч.Л. Доджсона (он же Л. Кэрролл) "Алиса в Зазеркалье": "Curtsey while you're thinking what to say, it saves time". То есть "Пока думаешь, что сказать, — делай реверанс! Это экономит время". Думаю, кто-кто, а Гермиона, как магглорожденная, его точно поняла!

Кавалеры приглашают дамов!

Там, где брошка, там перед.

Две шаги налево, две шаги направо,

Шаг вперед и поворот.

Алик Фарбер "Школа бальных танцев"

— Альбус, сделайте что-нибудь!

Директор со вздохом вернул на место вытащенную, было, с полки в учительской книгу и повернулся к своей заместительнице.

— Здравствуй, Минерва. В последние годы я почему-то стал особенно часто слышать эту фразу,— сказал он, разглядывая женщину поверх знаменитых на всю магическую Британию очков-половинок. За спиной Дамблдора уже много лет шли ожесточенные дебаты: близорукость у могучего директора, или все-таки дальнозоркость. Сам Альбус об этих спорах был прекрасно осведомлен, но ни одну из сторон не поддерживал и никаких наводок не давал. Не мог же он лишить людей такого невинного, в сущности, развлечения и сказать, что со зрением у него все в полном порядке, а магические стекла помогают видеть тончайшие плетения чар на людях и предметах, зачастую невидимых невооруженным глазом. Именно этим объяснялась известная привычка Дамблдора смотреть на окружающий мир поверх стекол. Слухи о плохом зрении директору были на руку — многие из его оппонентов наивно полагали, что, лишившись очков, он станет хуже ориентироваться на поле боя. Так что пусть уж лучше спорят.

— Должно быть, это оттого, что в последние годы вы, как никто другой, нам нужны, чтобы справиться с нашими проблемами, — профессор Макгонагал, чуть успокоившись, поправила тугой пучок на затылке и, повинуясь приглашающему жесту директора, опустилась в одно из кресел.

— И что же на сей раз? — покорившись неизбежному, Альбус тоже присел, чтобы Минерва не чувствовала себя неловко.

— Во вторник этот сумасшедший выпросил у меня граммофон, — «созналась» женщина. — Мне пришлось отдать, потому что иначе он бы его попросту выкрал!

Сидящий у камина со стопкой сочинений Флитвик в ответ на это только приглушенно хмыкнул, а вот куда менее сдержанная Аврора отчетливо хихикнула.

Вид у заместительницы был до того возмущенный, что Дамблдор и сам поспешил отвернуться, пряча улыбку. За прошедшие с начала учебного года полтора месяца Минерва не в первый раз вела с директором такие разговоры. Альбус уже начал к этому привыкать, поэтому личность «сумасшедшего» даже уточнять не стал.

— Я думаю, ты преувеличиваешь, — вместо этого сказал он. — Гилдерой не кажется мне человеком, способным обокрасть коллегу.

— Он кажется человеком, способным на что угодно ради своей прихоти, — пожаловалась Макгонагал. — Альбус, помните, я в начале года говорила вам и Северусу, что мистер Локхарт кажется разумным молодым человеком? Я беру свои слова назад! Лучше бы он и впрямь был невежественным пустозвоном, помешанным на славе, каким я его ожидала увидеть. Я не верующая, директор, вы знаете об этом… — женщина замялась и спросила, — Нет ли способа проверить, не одержим ли человек бесами?

— Это вам, Минерва, к священнику надо, а не к Альбусу, — дипломатично заметил Филиус, откладывая бумаги в сторону с явным намерением послушать дискуссию, не отвлекаясь на посторонние мелочи.

— Кхм… боюсь, что я действительно таких способов не знаю, — Дамблдор закашлялся и, на всякий случай, отставил подальше свою чашку, в которую уже успел налить чаю. — И, буду откровенен, Минерва, я в бесов не верю.

— Я в них тоже не верила, — Минерва пожала плечами. — До этой осени.

— Бросьте, дорогая, — Флитвик покачал головой. — Гилдерой весьма…энергичный молодой человек, и своеобразный. Не буду спорить, я тоже не ожидал от своего выпускника такой прыти, а главное…мгм…творческого подхода. Но студенты отзываются о нем очень положительно, что выгодно отличает его от предыдущих трех или четырех преподавателей этой дисциплины.

— Что он сделал с граммофоном? — стараясь, чтобы в его голосе сочувствия получилось все-таки больше, чем любопытства, поинтересовался директор. Отчеты коллег о деятельности нового профессора ЗОТИ всегда были очень познавательными.

— Привез из Лондона кучу пластинок с маггловской музыкой, притащил все это в кабинет Защиты, и теперь на занятиях ученики с первого по седьмой курс учатся танцевать!

В учительской повисла гробовая тишина. Профессор Синистра смотрела на заместительницу директора так, словно у той неожиданно отросла вторая голова, Флитвик торопливо потянулся за чаем, пытаясь подавить судорожный кашель.

— Чему учатся? — после полуминутной паузы решила переспросить Аврора.

— Танцевать! — с совсем уж несчастным видом повторила профессор трансфигурации.

— А…зачем? — поинтересовалась женщина с явным опасением за душевное здоровье коллеги.

В отличие от профессора астрономии, Альбус, кажется, и сам знал правильный ответ. Да и Филиус, наверняка, тоже.

Минерву, как поклонницу классической школы, инициативность молодого преподавателя приводила в ужас. Альбус вынужден был признаться себе самому, что и его годы не пощадили. Отсутствие практики преподавания и прямого общения с детьми сделали свое черное дело, лишив Дамблдора той изобретательности, которая и вознесла его на вершину педагогического Олимпа. Локхарт же, в этом смысле, директора, пожалуй, радовал. Хотя порой, все же, немного пугал. Будучи крошечной шестеренкой в школьном механизме, молодой человек ухитрился встроиться в него как-то так, что люди и события вокруг него начинали постепенно раскручиваться. Альбус наблюдал за этим процессом и самостоятельно, и через Северуса с Минервой, но все никак не мог определить, как распорядиться этим безостановочным вращением. Как не мог определить: благо профессор Локхарт для Хогвартса, или катастрофа почище одержимого Волдемортом Квиррела. От Тома хотя бы понятно было, чего ждать. Мнений было несколько: Минерва требовала прекратить «уродовать устоявшуюся педагогическую схему»; Северус, напротив, язвительно замечал, что изуродовать эту схему еще больше невозможно, в доказательство приводя стабильно «средненькие» результаты ЖАБА и такие же «средненькие» познания студентов о магии на протяжении десятилетия. Локхарт же напирал на то, что он «ответственен за тех, кого приручил». Так что раз он не учит многоуважаемую Минерву Макгонагал трансфигурировать мышей в табакерки, то и ждет он от мадам заместителя директора встречной любезности. Минерва в ответ на такие завуалированные предложения катиться к Мерлину, краснела и внутренне закипала, Снейп совершенно по-кошачьи фыркал, а Альбус, по обыкновению своему, выступал в роли миротворца.

— Говорит, что это очень помогает обучению! — раздраженно просветила Синистру заместительница директора. — Предлагал самой попробовать и убедиться.

На этот раз Альбусу потребовалась вся его выдержка, чтобы скрыть-таки рвущийся с губ смешок.

— А ты не хочешь? — не удержался от крошечной шпильки Филиус, заработав в ответ такой разъяренный взгляд, что тут же поднял руки в знак капитуляции, — Мне кажется, Минерва, что ты воспринимаешь все это излишне бурно. Сколько раз в этом самом кабинете ты сетовала на то, что у нас с тобой нет толковой смены? Что студенты год от года демонстрируют все меньший потенциал даже к общей магии, не говоря уже о более специализированных ее разделах, где поровну требуются знания и сила? Что мы, по сути, изживаем сами себя? Ты не задумывалась о том, что Гилдерой и есть представитель той самой «новой школы». И, кажется, ему по-настоящему нравится учить студентов.

— А мне кажется, что он просто развлекается за наш счет! — Минерва сдернула с носа очки и принялась нервно крутить их в пальцах. — Излишне бурно, говорите?! Филиус, Мерлина ради, я молчала, пока студенты весь сентябрь носились вокруг озера и превращали квиддичное поле в стадион для занятий легкой атлетикой. А потом на моих уроках даже стоять не могли ровно! Я ничего не сказала, когда в начале октября он попросил у Альбуса разрешение переоборудовать северное крыло в гибрид полосы препятствий и боевого полигона! И ему разрешили! А охота на пикси во главе объединенной команды второкурсников в середине сентября? А живой Клинохвост [1] в качестве наглядного пособия для студентов третьего курса!? Но танцы, это, по-моему, уже чересчур!

— А по-моему, в самый раз.

Передернув плечами, Макгонагал оглянулась на преподавателя ЗОТИ, как раз в этот момент вошедшего в учительскую. В очередной раз женщина задалась вопросом, как она могла так ошибиться? Да, ее первое впечатление о Локхарте, как о легкомысленном позере было ошибочным, но ошибочным, пожалуй, было и второе, когда Минерва сочла его взвешенным и разумным юношей. Впрочем, ошибиться было не трудно: даже сейчас, глядя на Гилдероя, сложно было заподозрить его в чем-либо. Серая мантия, внимательный, чуть насмешливый взгляд голубых глаз, куча каких-то плакатов под мышкой — должно быть, очередные демонстрационные материалы. Разве что растрепан слегка, да из-под мантии вместо костюма виднеется водолазка и джинсы. На ногах у преподавателя были вполне консервативные черные…беговые кроссовки.

— Практикум у шестого курса Райвенкло и Гриффиндора, — очевидно, проследив за ее взглядом, пояснил Гилдерой, сгружая свитки на стол. — Жертв и разрушений нет.

— А в чем была суть практикума? — полюбопытствовал Флитвик.

— Командная дуэль в северном крыле, — молодой человек сгрузил свитки на стол. На одном из них Минерве удалось рассмотреть что-то подозрительно похожее на план боя, вдоль и поперек расчерченный синими и красными стрелками.

— И как успехи? — живо заинтересовался профессор Чар, всегда радеющий за свой факультет.

— Скажем так, утешить мне вас, коллеги, пока нечем, — профессор Локхарт уселся в свободное кресло, вытянув к огню длинные, плотно обтянутые джинсовой тканью ноги, и откинул голову на мягкую спинку. — Профессор Флитвик, вашим подопечным настоятельно не хватает прыти, они слишком долго думают, прежде чем начать хоть что-то делать. Принсон, Чеммет и Декром еще куда ни шло, но остальные… в общем, если это было бы взаправду, их бы разнесли минут за пятнадцать, — молодой человек взглянул на довольно усмехающуюся Макгонагал, которая в боеспособности своих львят была полностью уверена, и добавил, — Если только атаковать их будут не Гриффиндорцы.

— Чем же вам Гриффиндорцы не угодили? — с полуоборота завелась Минерва, поджимая губы.

— Всем угодили, — легко пошел на компромисс Гилдерой. Однако едкая улыбка на его губах подсказывала, что сдавать поле боя он не намерен. — Кроме того, что они должны были быть факультетом храбрых, но пока я вижу скорее факультет глупых. Не интеллектуально, само собой. Скорее нравственно. Ваши подопечные, мадам, слишком уж рвутся проявлять чудеса единоличного героизма, а дуэль, напомню, была командная. Я уже молчу о том, что ловить лбом Ступефаи, идя напролом, в попытке отстоять репутацию факультета, это не героизм. Что бы они сами ни думали. Райвенкловцы хотя бы понимают, что нужно кооперироваться. А у вас там простите, один Вуд по квиддичной привычке старается организовать соплеменников в подобие отряда. Впрочем, простите, мадам, профессор Флитвик, если мои наблюдения вас обижают. Я лишь говорю то, что вижу перед собой здесь и сейчас. И, честно скажу, пока я не в восторге. Но я здесь затем и нужен, чтобы это исправить.

— Они только дети! — Макгонагал звонко припечатала ладонью подлокотник своего кресла и тут же бросила взгляд на Дамблдора, ища у последнего поддержки. Директор, однако, вмешиваться не торопился, с интересом переводя взгляд с разгневанной заместительницы на раздосадованного преподавателя защиты. Вид у Гилдероя и впрямь был недовольный, казалось, молодой человек усилием воли сдерживает раздражение. Как определил для себя Альбус, из нежелания рассориться с Минервой окончательно и из уважения к ее статусу.

— Бросьте, — сказал Локхарт холодно, — Они подростки, подростки с магией и, в большинстве случаев, мозгами. Когда, по-вашему, мадам, они станут достаточно взрослыми? Через пять лет? Через десять? Напомню, что через год они закончат школу и дальше станут не нашей заботой. И где тогда они должны осваивать защиту, если в школе они для такого слишком малы? Я подписывал контракт, мадам. И в нем ясно написано, что в обмен на зарплату и пансион я обязуюсь научить их защищать себя. Причем от чего угодно, будь то красные колпаки, докси или боггарты. Но, знаете, мадам, кто самый опасный зверь, обитающий за стенами школы? Человек. Мы маги, а не бессмертные боги, профессор! И пьяный маггл с ножом способен вспороть горло даже самому сильному волшебнику, если тот не видит опасности и не умеет за себя постоять, — Локхарт поднялся с кресла и потянулся за чайником. — Право, профессор, тянет спросить, выбираетесь ли вы за пределы этих стен? Нас же так мало, и наша магия во многом не привилегия, а механизм защиты вида. Как иглы у дикобраза или способность земноводных вмерзать в лед. Магия дает нам долгую жизнь, лечит и позволяет защититься от всего, что хочет нас угробить! В этом наше преимущество перед магглами, и в этом же основной косяк…

— Кто? — осторожно переспросила Аврора, очевидно боясь сбить оратора с нужного настроя.

— В смысле, основная проблема, — поправился молодой человек. — Потому что нам, часто, начинает казаться, что мы неуязвимы для обычных людей. Но это не правда. И я, как человек, взявший на себя эту задачу, стану учить студентов так, как считаю нужным. Я исполнил все формальности, мадам, вы утвердили рабочую программу для всех семи курсов. Какие претензии у вас ко мне теперь?

— Но я же не предполагала, что вы станете на практике устраивать драки между факультетами! — Минерва явно была ошарашена той злой и страстной убежденностью, которая звучала в голосе ее юного коллеги по цеху.

— Правильно, лучше пусть дерутся в коридорах, — усмехнулся тот. — Мадам, знаете, есть такой принцип: не можешь что-то остановить, научись это «что-то» контролировать. Так вот мне кажется, что пускай уж они дерутся на уроках под моим присмотром и с ограниченным арсеналом разрешенных заклятий, чем делают это на заднем дворе школы, после отбоя, швыряясь друг в друга чем попало.

— Довольно интересное мнение, Гил, — высказался Альбус, когда стало понятно, что продолжения дискуссии не предвидится. — За вашими словами чувствуется богатый личный опыт.

«Интересно, откуда ему у тебя взяться? — подумал директор, — Учитывая, что все твои «подвиги» не более чем фикция, и мне это хорошо известно».

— Есть немного, сэр, — Локхарт чуть заметно усмехнулся и отпил из своей чашки, успокаиваясь. — Профессор Макгонагал, приношу вам свои извинения за этот инцидент, я погорячился и, возможно, был груб. Я не хотел вас обидеть.

— Извинения принимаются, — слегка смягчилась Минерва, глядя на, кажется, искренне удрученного коллегу. — В чем-то вы, возможно, и правы. Но я все равно считаю, что вы могли бы быть мягче со студентами.

— Я учту, — Гилдерой хмыкнул, так что стало ясно: учесть он, может, и учтет, но сделает все равно по-своему.

— А что это за история с танцами? — во избежание второго витка перепалки, поспешила вклиниться в разговор профессор Синистра. — Вы действительно учите студентов танцевать?

— Действительно учу, — Локхарт кивнул. — Танцы — прекрасный способ для младших курсов повысить ловкость, гибкость и координацию, развить чувство ритма. А у старшекурсников к этому списку прибавьте еще скорость реакции и полезную дуэльную практику.

— А при чем тут дуэли? — удивилась профессор астрономии, в то время как Флитвик одобрительно кивнул своему бывшему студенту.

— Прекрасная Аврора, смилуйтесь, — Гилдерой улыбнулся женщине поверх своей чашки с чаем, заставив молодую преподавательницу слегка покраснеть, — Сначала я полтора часа кричал на студентов, а потом излагал свою позицию по поводу увиденного профессору Макгонагал. И в горле у меня все еще першит: я пока не привык болтать столько часов подряд. Хотите знать ответ — рядом с вами сидят непревзойденные мастера магической дуэли. Профессор Дамблдор, профессор Флитвик, удовлетворите женское любопытство?

— Собственно, объяснение здесь простое, — сказал Альбус. — Танцы действительно очень способствуют физическому развитию, не говоря уж о том, что прививают и культурные ценности. Все хорошие дуэлянты, Аврора, еще и хорошие танцоры.

— У магической дуэли всегда есть свой ритм, как и у танца, — подхватил эстафету Флитвик. — В определенном смысле, дуэль и есть танец, разве что музыку, под которую двигаются бойцы, слышат, а точнее чувствуют, только они сами. И если вы правильно угадаете «музыку» противника, считайте, что половина победы у вас в кармане, а если не дадите ему угадать свою — то, пожалуй, и две трети. Бой с некоторыми напоминает вальс, стремительный, легкий, но плавный, поровну сочетающий в себе атаки и защиту. С другими — вычурный менуэт, где балом правит церемониал и многоуровневые чары сложного плетения. Третьи могут и вовсе утянуть вас в ритм танго, где сперва резкие, быстрые атаки почти не оставляют возможности выставлять защиту, а затем наступает затишье, во время которого ваш противник копит силы для следующей серии ударов. Каждый дуэлянт предпочитает свою мелодию.

— Даже я не сказал бы лучше, — согласился Дамблдор. — Замечу только, что в бою действуют фактически те же правила, что и в дуэли, разве что «менуэтов» там не бывает, не те условия. Зато танго, галопов и полек, сколько угодно. Так что наш юный коллега прав, танцы очень полезны для студентов. К тому же им теперь будет чем блеснуть на факультетских вечеринках.

— А какую, в таком случае, мелодию для дуэлей предпочитаете вы, Гил? — немного кокетливо поинтересовалась профессор Синистра у задумчиво разглядывающего пламя в камине Локхарта.

— А? — молодой человек рассеяно посмотрел на нее своими ярко-голубыми глазами, но почти тут же ответил. — Рок-н-ролл, Аврора. Я люблю рок-н-ролл.

* * *

Утром субботы, то есть дня следующего за разговором в учительской, я спускаюсь к одному из боковых выходов замка с твердым намерением смыться в Лондон. На этой неделе мне выпала сомнительная честь дежурить ночью по школе и у меня в распоряжении не так много времени.

Я уже обратил внимание, что большинство моих коллег предпочитают Хогвартс в течение года не покидать ни в будни, ни в праздники. Неужели так приятно в собственный выходной таращиться на все те же каменные стены? В первый раз, собравшись в город, я проштудировал заветные пять футов моих должностных обязанностей, которые торжественно хранятся в верхнем ящике письменного стола: опасался, что обнаружу там правило, запрещающее мне выходить за пределы Хогвартса, пока длится учебный год. Но выяснилось, что никакого запрета нет, и мистер Филч не станет позорно загонять меня шваброй обратно в мои апартаменты. Зато Пивз явно претендует на его лавры.

Полтергейст-маньяк, искренне считающий, что у него есть чувство юмора, решил, что погожее субботнее утро — идеальное время, чтобы запустить в меня кастрюлькой с чем-то, что по виду напоминает овсянку, а по сути — даже знать не хочу. Надеюсь, это действительно овсянка. Причем, судя по каверзной роже полтергейста, парящего под потолком небольшого холла, вытряхивать кашу из кастрюльки он вовсе не собирается, предпочитая метнуть снаряд, так сказать, целиком.

— А куда это идет наш сумасшедший профессор? — предвкушающе орет он, завидев меня. Пивз называет меня именно так, периодически сокращая до почти ласкового «препод-псих».

— Свалил бы ты, а? — вместо ответа душевно советую я. — И овсянку домовикам верни, чудище, им еще студентов ей кормить.

— А если нет? А если нет? — издевательски заводит этот блаженной памяти придурок, опасно помахивая металлической тарой. — Сам ты каши не хочешь, Гилдерой-Шмилдерой?

— А ты не хочешь? Бесогонным экзорцизмом в физиономию?

— Каким еще экзорцизмом? — похоже, мне-таки удается его заинтересовать.

Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого, за исключением изображенных на картинах людей, по близости нет. и ни один ученик в такую рань не задумал прогуляться, я набрасываю на холл заглушающее и негромко, но максимально четко озвучиваю экзорцизм.

Если бы я не знал наверняка, что магические портреты не могут менять цвет, я бы решил, что портрет чопорной дамы, висящий на северной стене, только что возмущенно покраснел. Прекрасная нимфа на ростовом полотне, стыдливо потупившись, прячется в тростнике, зато бравые гуляки с панорамного портрета поддерживают меня одобрительными воплями и предложениями пропустить по стаканчику. Полтергейст же, от такой наглости несколько секунд просто хватает воздух призрачным ртом, а затем разражается отборной бранью, нисколько не уступающей моим «экзорцизмам». Последним аккордом в меня летит-таки кастрюля, которая с глухим чавканьем впечатывается в своевременное Protego. Количество экзорцизмов, за авторством Пивза, при этом только возрастает.

— Я понял, куда мне по-твоему надо сходить, но в этом месяце у меня слишком плотный график, — говорю я, когда поток красноречия полтергейста иссякает. — Будут спрашивать, я в Лондоне, вернусь к вечеру. Бывай.

Я опускаю щит, снимаю заглушку и, в качестве жеста доброй воли, стираю Evanesco лужи овсянки с пола. Метание кастрюли все равно было неизбежным, раз уж я ухитрился напороться на Пивза с утра пораньше. А так хоть настроение себе немного поднял.

Октябрьский воздух бодряще свеж и пахнет озерной водой и прелыми листьями, бледное осеннее солнце только-только выползает из-за запретного леса, но день обещает быть ясным, так что, шагая по мокрой траве к точке аппарации, я не особенно тороплюсь. Красота же, черт бы ее побрал! Осень в Лондоне выглядит гораздо более уныло, зато там должно быть теплее…домой что ли заскочить? Нет, не успеваю, Хэйди ждет меня к девяти.

* * *

В девять утра в субботу в Лондоне можно найти свободный столик где угодно: что в маггловской его части, что в магической. Но я все-таки предпочитаю первый вариант — меньше будут пялиться, да и маггловские кафешки мне всегда нравились гораздо больше волшебных, где то и дело что-то летает, ползает, подпрыгивает, а в некоторых случаях еще и порывается закусить твоим обедом.

Именно поэтому я уже минут двадцать сижу в «Flotsam and Jetsam» в обществе нескольких таких же жаворонков и жду мисс Кларк, которая сегодня почему-то свински опаздывает.

— Локхарт, тебе кто-нибудь говорил, что ты садист? — проникновенно спрашивает она, наконец, плюхаясь на диванчик напротив меня. — Если твоя сова еще раз прилетит в три часа ночи, да еще и с такими предложениями, я ее выпотрошу и пущу на амулетики, понял?

— Да ради Мерлина, — я пожимаю плечами. — Сама потом в Хогвартс объяснительную писать будешь, что ты с казенной птицей сделала. Что ты сделала со своими волосами?

— А сам не видишь? — Кларк смешно щурится на меня через стол, вид у нее и правда недовольный. Хотя и не настолько, чтобы ожидать скандала. Хэйди вообще не скандальная, чем я беззастенчиво пользуюсь. — Я постриглась, гений. Надоело всю эту прелесть мыть, сушить и вычесывать. А что, мне не идет?

— А вот этого я не говорил, — я протягиваю руку, чтобы взъерошить короткие черные пряди, и девушка впервые мне улыбается. — Ты очаровательна в любом образе, Кларк.

— Не надо этой пошлой лести, — моя собеседница хмыкает, — Это мне?

— Нет, Хагриду купил, — я протягиваю ей заранее приобретенный в соседнем магазинчике букетик. — Не мог же я выдернуть тебя на свидание и даже цветов не принести!

— Это не свидание, Гил, это издевательство, — фыркает она в притворном раздражении, принимая букет, и тут же с надеждой косится на лежащее передо мной меню, — А кофе ты, случаем, не заказал? А то я, кажется, сейчас лицом в стол упаду.

— Заказал. И завтрак я заказал. Я у тебя вообще чертовски предусмотрительный тип, — я демонстрирую девушке фирменную «Локхартовскую» улыбку.

— Ты прощен и восстановлен в звании героя магической Британии. Ну, или, хотя бы, моего героя! — Кларк несколько секунд смотрит на меня влюбленным взглядом, в котором любви к кофе и яичнице куда больше, чем любви непосредственно ко мне.

Пока официантка заставляет наш столик тарелками и чашками — сам я тоже еще не завтракал — она молчит и с вожделением принюхивается, забавно поводя носом. Я действительно уже неплохо знаю ее привычки. В частности и то, что разговаривать с Хэйди, пока она не выпила кофе, абсолютно бесполезная трата сил и времени. До этого, почти что ритуала, мозг у нее работает в режиме автопилота, хотя со стороны кажется, будто она осознает действительность и даже подает реплики в тему. Кларк, пожалуй, претендует на роль самого долгого моего увлечения: романчик, закрученный по случаю в начале августа, плавно перекочевал в октябрь. В основном, благодаря тому, что видимся мы нечасто. Я ведь уже упоминал, что предпочитаю не ввязываться в «серьезные отношения»? Себе дороже. Но искать новую девушку у меня, пять дней из семи безвылазно торчащего в школе, нет времени. А служебные романы и вовсе не моя история, так что самые страстные отношения в Хогвартсе у нас сложились, пожалуй, с Макгонагал, наивно полагающей, что меня еще не поздно наставить на путь истинный. И это, если не учитывать, что закрытая атмосфера интерната способствует распространению сплетен и слухов лучше, чем тепло способствует размножению бактерий.

Так что, заведи я интрижку с той же Синистрой, явно намекающей на нечто большее, или любой девицей из Хогсмида, куда время от времени выбираются преподаватели, и через неделю в учительской начнут обсуждать чем и в каких позах я с ней занимаюсь по выходным. Терпеть не могу, когда суют нос не с свое дело! И плевать, что свой нос я сую во что ни попадя.

А Кларк… с ней мне удобно. Даже слишком. С начала учебного года мы встречались два или три раза, весело и небесполезно проводя время. Чаще всего она остается у меня до воскресенья, а потом мы разбегаемся, периодически обмениваясь ничего не значащими письмами. Хэйди энергична и не глупа, с Хэйди очень даже неплохо в постели, она не обидчива и не истерична. А еще она никогда не спрашивает, есть ли у меня кто-то кроме нее. Хэйди Кларк, как и я сам, предпочитает получать удовольствие здесь и сейчас. В конце концов, мне тоже абсолютно фиолетово, спит ли она с кем-то еще в перерывах между нашими свиданиями. Все это мне вполне нравится в ней и побуждает не искать добра от добра. По крайней мере пока.

— Ну и как дела у лучшего писателя современности по версии кумушек Британии? — спрашивает Кларк уже совсем другим, «человеческим» голосом. Ну, так и есть! Пока я думал, она уже успела выхлебать первую чашку кофе и потянуться за второй. Моей.

— Больше ничего не написал, — я ловко выхватываю чашку прямо у нее из-под носа, делая большой глоток. — Да и слава Мерлину. А ты знаешь, дорогая моя, что кофеин в таких количествах вреден для растущего организма? Но я, как адепт зла, закажу тебе еще чашечку. Ты уже включилась?

— Ага, — она и правда смотрит на меня более осмысленно и, пожалуй, весело. — Слушай, ты серьезно решил забросить писательство? В нашей части Англии ты популярен, как черт!

— Моя муза ушла от меня, — с деланной грустью говорю я, — Ей не понравилось, что меня лупят по голове. Не пишется мне, Кларк, хоть убей.

Вообще-то моя литературная муза родилась мертвой. Но Хэйди такие пикантные подробности ни к чему.

— Я подумаю над твоим предложением, если ты и дальше будешь меня выдергивать из постели в девять утра, — девушка мстительно втыкает вилку в лежащую перед ней сосиску.

— Предпочитаешь, чтобы я тебя в нее укладывал?

— Да, предпочитаю, — невозмутимо соглашается она. — Эта твоя инициатива вызывает у меня куда большее одобрение. Но прямо сейчас ты можешь мне по-человечески объяснить, ради чего я в восемь утра наощупь пыталась нарисовать себе лицо и не перепутать очередность: сначала трусы, а потом джинсы, или наоборот?

— Мне очень нужно в оксфордскую библиотеку, — я проникновенно заглядываю ей в глаза. — Но без тебя, любимая, меня туда черта с два кто пустит.

— В девять утра?!

Официантка за стойкой оглядывается на нас, но почти тут же отворачивается. Ничего интересного для стороннего наблюдателя мы из себя не представляем: я в линялых джинсах и в куртке, поверх черной рубашки и Хэйди в свитере с высоким горлом, голубых кедах и джинсовых бриджах выглядим как обычная маггловская парочка, с утра пораньше заскочившая позавтракать.

— Как по мне, так девять утра ничуть не хуже, чем девять вечера, — хмыкаю я, но под тяжелым взглядом невыспавшейся девушки продолжаю уже серьезно. — Я не смогу остаться до завтра, Хэд, вечером мне придется вернуться в Хогвартс, так что программа на сегодня у нас насыщенная. Да-да, знаю, я суть свинья и урод, который поднял тебя после учебной недели ни свет ни заря. Но я обещаю компенсировать тебе неудобства! М?

— Только не надейся, что это тебе встанет только в двойную порцию кофе и чахлый букетик.

— Ты забыла еще и завтрак, — педантично напоминаю я, едва сдерживая смех. Лицо у Хэйди, как у классического аврора «при исполнении». — Но я торжественно клянусь весь день исполнять твои капризы и вообще быть рыцарем, идет?

— По рукам, — она улыбается так, словно только что развела меня на деньги. Хотя от нее и этого можно ожидать. — Тогда за мной, мой верный паладин. В чертоги знаний! Мерлин бы их побрал…я только вчера просидела там полдня, материалы для семестрового проекта копала. Когда наш библиотекарь меня увидит, его инфаркт хватит от моего научного рвения!

* * *

— Слушай, тебя что, из Хогвартской библиотеки выставили? — спрашивает Хэйди, глядя, как я копаюсь в библиотечном каталоге. В огромном читальном зале мы сегодня одни. Что не удивительно.

— С чего ты взяла?

— Да с того, что о вашей библиотеке легенды ходят! Не об ученической, само собой, а о настоящей. Ты там вообще был?

— Шутишь? Да я только ради нее в Хогвартс и нанимался! — я хмыкаю. — Был и не раз там еще буду, душа моя. Что не значит, будто я упущу возможность поковыряться и в ваших фондах. Школьные-то от меня никуда не денутся.

«Настоящую» библиотеку замка я и правда посетил как только немного обжился в замке: часа через три после того, как распаковал вещи. И сразу понял, что это надолго.

Дамблдор был прав — древняя крепость действительно обладает чем-то похожим на разум, а еще живет своей собственной жизнью, власть над которой ограничена даже у директора. Так вот на библиотеку эта самая власть не распространяется. Войти туда может любой из профессоров, а вот распоряжаться там — никто. «Настоящая» библиотека Хогвартса относится именно к той «дикой» территории, которая, если кому и подчиняется, то исключительно магии, заложенной основателями.

Почему? Черт его знает. Но, помнится, в одной книжке, году в 2013-м я видел любопытную теорию: Блэйк Крэйтон, Оксфордский же, кстати, магистр Истории, предполагал, что никто из господ и дам основателей директором Хогвартса никогда не был. Вероятнее всего потому, что в те времена такого понятия, как «директор» не существовало. Да и на кой черт он был нужен практикующим магам, не желавшим терпеть над собой никого, включая господа Бога?

Так до конца и не ясно: то ли эта «фантастическая четверка» построила Хогвартс, то ли он был захвачен во время войны Кеннета Смелого[2] за пиктский трон и пожалован рыцарю Годрику за вклад в победу. Но одно понятно — магией его напичкали от подвалов до верхушек башен. Той магией, о которой современные волшебники только слышали: древней, не одомашненной, завязанной на крови, «оседлать» которую под силу далеко не каждому. Кипятить на ней чайники, конечно, нельзя, да и о пляшущих ананасах речи как-то не идет. Зато разнести с ее помощью в клочья полокруги — это пожалуйста. В те далекие времена Магия недаром считалась шестой стихией, и тогдашние волшебники не столько подчиняли ее себе, сколько заключали с ней сделку. А те, кому цена такой сделки оказывалась не по карману, а еще чаще те, кто вообще не успел въехать в условия «контракта»…. Ну да что тут объяснять? Затем школу и создали: чтобы живых подростков с даром взывать к стихии было больше, а красноречивых воронок на месте деревень и городов — меньше.

Что и говорить, новые хозяева на славу обработали этот шедевр архитектуры, однако время тогда было тревожное и за завтрашний день даже великие чародеи не могли поручиться. До принятия статута оставалось еще несколько веков, так что воевали маги наравне с магглами. В любой момент школа могла остаться без управления, и основатели решили этот щекотливый вопрос, тупо назначив особого человека. Эдакого завхоза с расширенным списком полномочий, ко торый в случае чего мог распоряжаться центральной, видимой глазу, частью замка. По большому счету, мера была перестраховочная, но по закону подлости,… куда же без него?

Никто не знает, что случилось с Основателями: об их жизни до наших дней дошло не многое, а о смерти — считай ничего. Предполагается, что Салазар рассорился с товарищами на почве чистокровия и слинял. Но также вероятно, что Слизерин просто погиб в очередной кровавой бойне с бриттами или норманами за земли Альбы. А вот что стало с остальными вообще только Мерлин и знает. По летописям понятно, что покинули они Хогвартс внезапно и с концами, оставив того самого особого человека следить за порядком. Обещали отлучиться на пару дней, так сказать, а пропали навсегда.

Звали этого особого человека Фарвальд Оронг, — один из самых первых учеников Годрика и, волей судьбы, первый из директоров Хогвартса.

Вот так, считал мастер Крэйтон, и получилось, что на некоторые части замка директорская власть не распространяется, и подчиняется магия в таких местах только кровным потомкам четверки.

С одной стороны все эти выкладки выглядели сомнительно и прочитанному я тогда не поверил ни на грош, признаюсь честно.

Пока не попал в Хогвартс в качестве преподавателя. Познакомившись с «изнанкой» школы, я все чаще думаю, что Крэйтон, черт возьми, был недалек от истины.

Взять хотя бы существование библиотеки, в которую по умолчанию имели доступ все профессора и не мог попасть ни один студент, вор, прохожий и мадам Пинс! Дамблдор признался, что никому из директоров не удалось, ни провести внутрь посторонних, ни закрыть доступ в книгохранилище кому-то из учителей. Правило дурацкое, но действует железобетонно. Наверное даже в страшном сне никто из основателей, и бывших теми самыми «профессорами» не мог представить, что спустя многие века эту ответственную должность будет занимать кто-то вроде моего папаши. А потому Хогвартс считал «достойным» всякого, подписавшего магический контракт.

Или, вот, скажем, Пивз. Это зловредное существо не могли изжить поколения директоров. Когда я поинтересовался у Флитвика, откуда это чудо вообще взялось, тот ответил, что, судя по дневникам Дамблдоровских предшественников, Пивза века четыре назад по незнанию выпустил директор Брондар, которого черти зачем-то понесли на опечатанный девятый этаж. [3]

Что там делал полтергейст в облике маленького, уродливого шута, никто не знает, и кто его там запер — тоже. Но факт остается фактом: эта пакостная скотина не слушается никого, включая директора, и выставить его из Хогвартса не возможно. Ну а сам он, ясное дело, не уходит.

А уж девятый этаж… Флитвик, проводивший мне, как новичку, экскурсию, показал это странное место — длинный коридор, с десятком комнат по обеим сторонам. Комнаты были бы похожи, на гостевые, вот только ни в одной из них нет окон. Зато магические запоры на дверях работают по сию пору и располагаются, что характерно, снаружи. С одной стороны, ничего страшного там, вроде бы и нет — все чисто, опрятно, хоть и чертовски аскетично. А с другой,… неприятное местечко, скажу честно — мороз по коже. И, похоже, не только у меня: Флитвик говорит, применения этому коридору не нашли, и вообще предпочитают держать его запертым. Мол, зашел как-то молодой еще декан Райвенкло туда на пять минут, полюбопытствовать, а когда вышел, выяснилось, что коллеги его уже третий час по всему замку ищут.

Кроме этого, были в замке и «глубокие» подземелья с ритуальными залами и рунными кругами, выбитыми в гранитных плитах пола, и бесконечная лестница, начинающаяся в необжитом крыле на четвертом этаже и заканчивающаяся… судя по данным Флитвика, нигде. Сам низкорослый профессор, обладающий храбростью истинного воина, спустился на сорок два пролета вниз и повернул обратно, не обнаружив ничего кроме каменных стен, ступеней и глухой, бархатной темноты. Также декан по секрету поведал, что лет пять назад, после гулянки, посвященной концу учебного года, пьяный, как, впрочем и все остальные, Снейп на спор с не менее подгулявшей Макгонагал, спустился по ней на шестьдесят пролетов и вернулся оттуда трезвым, мрачным и с тех пор ничего крепче чая с азартными коллегами не пьет.

Надо сказать, что о наличии таких достопримечательностей в школе я и не подозревал. Как оказалось, студенты вообще чертовски мало знают о Хогвартсе, в котором проводят семь лет жизни. И слава Мерлину. Входы во все подобные места защищены древней магией позволяющей преподавателям попасть туда, куда ученикам вход заказан. Они их даже не видят, не то, что взломать не могут. Не даром одним из основных пунктов магического контракта, который я подписал, является пункт о неразглашении.

Да та же нашумевшая Тайная комната — вотчина Слизерина глубоко под замком! Если принять теорию Крэйтона, становится понятно, почему Дамблдор так и не смог ее ни открыть, ни, даже, обнаружить: его власть в этом замке заканчивалась где-то на уровне минус первого этажа. То, что Гарри Поттер туда попал — чистая удача, которой гриффиндорскому герою было не занимать. Стоп!

На последней мысли я резко похолодел. Поттер же действительно ее нашел и открыл! Когда учился в школе. Я в новейшей истории, скажем прямо, не силен, но помнится там сидел здоровущий Василиск, который целый год ползал по замку и кошмарил учеников… дьявол побери, в каком же году это было? Не помню…хоть авадься. Мне остается только молиться всем богам и чертям: что угодно, лишь бы сейчас на дворе был не ТОТ САМЫЙ год.

— Гил?... Гил! — из оцепенения меня вырывает голос мисс Кларк, которая, судя по всему уже некоторое время пытается до меня докричаться. Да еще и ладошкой перед носом машет.

— М? Что? — я вопросительно смотрю на свою нынешнюю пассию.

— Да в принципе ничего, только лицо у тебя такое, что мне с тобой наедине как-то страшновато стало!

— Бойся меня, несчастная, ибо страшен я в жажде познания, — вяло отшучиваюсь я, но Хэйди продолжает вопросительно пялиться на меня своими серо-зелеными глазищами, так что приходится пояснить. — Вспомнил тут одну неприятную историю, Хэд. Про Василиска.

— А ты видел Василиска?! — в ее голосе звучит недоверчивое любопытство. Да, да, змеюка и правда довольно редкая. Не говоря уж о том, что те, кто ее видел, как правило, ничего не могут рассказать об этой встрече.

— Видел, — честно сознаюсь я. С Кларк я чувствую себя на диво свободно. Она не знает моей биографии и не ищет подвохов, поэтому я свободно могу рассказывать ей о себе, а не о батюшке. Не все, конечно, но какую-то часть правды я могу себе позволить. Поразительно, насколько утомляет и раздражает необходимость постоянно врать. — И в виде ингредиентов для зелий и один раз целого. А вот живого, душа моя, никогда. И надеюсь, что не увижу. Даже свежевылупившийся василиск может убить, а уж взрослый… короче говоря, люди, которые берутся с ними работать, либо Храбрецы, либо идиоты, либо им самим терять уже нечего. — я поднимаю голову от формуляра и улыбаюсь ей. — А мне, есть что терять и я, напомню, райвенкловец, а не гриффиндорец.

— Не надо оскорблять мой факультет! — Хайди в притворном гневе бьет меня кулачком в плечо. Ну да, мисс Кларк почти все время проучилась в Канаде, но последние два года, когда семья ее прочно осела в Англии, доучивалась в Хогвартсе. На Гриффиндоре. И почему-то я не удивлен.

— Умолкаю, умолкаю, — я в который раз безуспешно пытаюсь заправить за ухо свешивающуюся на лоб прядь волос. Она болтается перед лицом и жутко раздражает. — Лучше скажи мне, как будущий артефактолог нынешнему преподавателю, что мне почитать из этого списка? Мне нужно что-то про артефакты, манипулирующие временем. Есть вообще такие?

— Ты даже удивишься, сколько, — Хэйди обходит стол и наклоняется, так что ее дыхание теперь щекочет мне ухо и шею. Девушка быстро проглядывает составленный мной список, в котором навскидку около пятнадцати томов. — Скажу тебе больше, мой милый учитель, со временем в основном и работают только тремя способами: либо артефакты, либо рунные круги, либо кровная магия.

Ага, про последнее я и без Кларк знаю, доводилось, так сказать, попробовать на собственной шкуре.

— Я бы взяла «От Геды к Сенекте» Рида Пасколини, «Нити бытия» Обарго и, пожалуй, «Тонкую артефакторику» Мальбруна. Остальное либо просто вода, ради воды, либо мне не знакомо. Не думал же ты, что я все тут перечитала, — девушка отстраняется от меня и снова заглядывает в лицо — А теперь признавайся, зачем тебе это?

— Хочу узнать, можно ли с помощью артефактов попасть в будущее, — и снова ни грамма лжи. — Считай, что я уже спас своего Джона и чертовски хочу домой.[4]

— Да ну тебя, — она хмыкает, но что-то в моем лице заставляет ее посерьезнеть. — Ты что, серьезно? Ты псих, Локхарт! Не знаю, что ты там задумал, а по твоей физиономии вижу, что задумал, но я тебе как артефактолог буйнопомешанному заявляю: своим ходом туда попасть проще и безопасней!

— Но ведь так тоже возможно? — чуть настойчивее спрашиваю я. — Хэд, я все понимаю, и, умоляю, не читай мне нотаций. Это бессмысленно и раздражает. Ответь просто: да или нет? Мне, правда, нужно знать.

— Понятия не имею, — она пожимает плечами, все еще настороженно меня рассматривая. — Вся хроноартефакторика, о которой мне известно, работает, либо с настоящим, либо с прошлым. Потому что определенного, четкого, реально существующего будущего нет и быть не может, Гил. Как можно попасть в место, которого не существует?! Это тебе «Вариативное множество» Николса Кэччета лучше почитать тогда.

— Я читал, — морщусь я. — Теория множественной вселенной, параллельных миров и вероятностей. Мне это не подходит. Мне не интересно знать, можно ли открыть окно в другой мир, мне интересно, можно ли попасть в будущее этого!

— Сказала же, не знаю! — раздраженно огрызается она и на некоторое время мы замолкаем. Кларк стоит, отвернувшись от меня и явно бесится. Скорее от «глупости» моих изысканий, чем от моей настойчивости. Поняв, что этот раунд за ней и вспомнив, что обещал быть рыцарем, я поднимаюсь со стула и разворачиваю ее к себе, обнимая за плечи. Несколько секунд неопределенности, когда я не знаю, ответит она мне или оттолкнет, — и тонкие руки обнимают меня в ответ.

— Тебе что, правда так нужно это знать? — тихо спрашивает она, пристраиваясь щекой к моей груди и старательно на меня не глядя.

— Да, Хэд, — я усмехаюсь. От Кларк горько пахнет полынью. Мне нравится. — Очень.

— Расскажешь, зачем?

— Не-а, не расскажу, — показавшийся в проеме между стеллажами библиотекарь неодобрительно хмурится в нашу сторону и тут же уходит. — Ты девочка умная, думаю, сама понимаешь, что не для престарелой прабабки Джесси, страсть как мечтающей повидать пра-правнуков стараюсь.

— То есть ты у нас и правда Терминатор? — помолчав еще немного, спрашивает она чуть слышно.

— Что-то вроде того, — я не отпираюсь. Нет смысла, да и желания особого тоже нет. — И лучше ничего не спрашивай и никому не говори. Иначе я сотру тебе память, и ты никогда не узнаешь, чем все закончится.

— Ну, Гил, твою Моргану, ты как себе это представляешь?! Сначала рассказываешь мне такие вещи, а потом «не спрашивай»! Про «не говори» это ладно, в Отдел Тайн анонимных сов засылать не буду, можешь быть уверен. Но…

— Ладно, я уже понял, что только Obliviate меня и спасет, — я отстраняю девушку от себя, и киваю ей на список. — Возьмешь на свое имя? Торжественно клянусь вернуть через неделю.

— Локхарт! — под ее пронзительным взглядом, в котором любопытство причудливо смешивается с раздражением и мольбой, я чувствую себя пришельцем из космоса нагло помахавшим клешней в камеру Хаббла.[5]

— Три вопроса, Кларк, — я усмехаюсь в лучших злодейских традициях. — И ты расскажешь мне, на чем, кроме пластинок, можно в магическом мире проигрывать маггловскую музыку.

* * *

— Значит, советуешь покопаться в книгах по кровной магии? — задумчиво спрашиваю я, машинально ероша пальцами короткие черные волосы девушки. В ответ я получаю зевок и недовольный взгляд.

— А о любви поговорить? — она хмыкает, потягиваясь, и, поскольку лежит Кларк на мне, я это не только вижу, но и чувствую.

— А зачем он ней говорить? — притворно удивляюсь я, заставляя Хэд улыбнуться. — Ей заниматься надо. Давай лучше поговорим о магии, а?

Солнце уже клонится к закату, затопляя папашину спальню потоками медно-рыжего, как будто тяжелого света. А это значит, что меня ждут ужин в большом зале, непроверенные эссе семикурсников и ночное дежурство по школе. На ужин, впрочем, вполне можно и забить.

— Ты неромантичная сволочь, Гил Алиен, — вздыхает Хэйди и я, услышав это обращение, блаженно прикрываю глаза. А я уже и не чаял еще хоть раз его услышать! Ну, в этом мире точно. — Ладно, Мерлин с тобой. Ты вроде бы говорил, что у вас там есть рунные круги, да?

— И рунные круги, и жертвенные алтари, и даже какой-то календарь друидов на нижнем ярусе, — не без гордости за родную школу перечисляю я.

— Огамическая спираль!? — ахает моя собеседница, с которой разом слетает весь сон. — Действующая!?

— Я не проверял, — что-то я такое где-то слышал. Признаться ей, что я понятия не имею, как эта штуковина работает? — И зачем она нужна?

— Для ритуалов само собой! — она смотрит на меня, как на психа. — Друидических. И аналогов для рунной магии так и не изобрели. Да если она рабочая, то ей цены нет! Их по всей Британии осталось штуки три. Ту, что в Ньюгрейндже, [6]

Отдел Тайн еще в девятнадцатом веке тайком от магглов к себе перетащил прямо с куском почвы вместе!

— Ну, рабочая она или нет, но вид у нее такой, будто ей не пользуются, — я пожимаю плечами. Хотя информация интересная, черт побери. — Да я и не удивлен. Ты не представляешь себе, Хэд, сколько там всего, какие возможности…и все это год за годом покрывается пылью. Потому что это… — я морщусь. — Зло. И, знаешь что самое обидное? Что ничего не изменится, моя дорогая. Кровная магия, жреческая и друидическая ритуалистика, некромантия. Все это так и останется злом. Время упущено, Хэд, или воспитание я не знаю. Общество уже сейчас взяло курс на маггловский мир, а дальше будет больше. И это меня полностью устраивает. Только я и консерваторов понять могу, которые за наши традиции зубами цепляются. Потому что мы столько, прости уж, просираем, что это даже обидно. Вместо того, чтобы нас учить пользоваться этой магией правильно, нас все больше пугают и наказывают. Так что мы с детства уже предвзято относимся к таким вещам. А кровной магией раньше в род вводили и дома защищали. На рунных кругах столько жизней спасено было, и не только магических, но и маггловских… и если ты читать умеешь, ты легко найдешь книги, где рассказывается, как некроманты людей с «изнанки» вытаскивали, когда целители уже ничем помочь не могли. Но всем этим можно пользоваться во зло, конечно. Так что и запретили все списком.

— Ну, любой магией во зло пользоваться можно, — философски пожимает плечами Хэйди, которая успела за время моей речи с меня скатиться и теперь сидит, сложив ноги по-турецки и чуть склонив голову к плечу, внимательно меня слушая.

— Сравнила ты кинжал с фугасом! — я хмыкаю, — Чтобы ножом кучу народа уходить профессионализм нужен и долгие тренировки, а гранату в толпу любой дурак швырнуть может. Ты же сама у меня умница, и знаешь что все дело в намерении. Но вся эта магия слишком древняя, слишком мощная. А не в тех руках вообще катастрофа. Ей можно было либо долго и тщательно учить, либо уж запретить. Наши выбрали запретить, проще вроде как, и безопаснее. Только вода дырочку так и так найдет, Кларк, вот и получаем мы поочередно то идиотов с фугасом, то Волдемортов, — сюр какой-то. Я валяюсь на разгромленной четырехспальной кровати, не озаботившись тем, чтобы хоть штаны натянуть и разглагольствую о магии, а рядом такая же голая Кларк смотрит на меня с видом студентки, забредшей на интересную лекцию. Докатился!

Расхохотавшись от этой мысли, я посылаю к Мерлину все заумные мысли и опрокидываю Хэд обратно в развал подушек, игнорируя ее возмущенный вскрик.

— Ты что творишь!? — вяло она как-то сопротивляется, неубедительно. Мне вообще чертовски сложно отказать.

— Заешь что, Кларк, — шепчу я в ее мгновенно порозовевшее ухо. — Я тут подумал…. Ну ее к дьяволу эту магию. Давай все-таки о любви.

1. Согласно "Фантастическим зверям и местам их обитания" Клинохвост — это демон, живущий в сельской местности по всей Европе, России и Америке. Похож на небольшого поросенка с короткими ножками, толстым хвостом и маленькими чёрными глазками. Способен принести ощутимый вред, поселившись на ферме, шустрый, прыткий и никого не боится за исключением белых собак. Короче, тот еще типчик.

2. Кеннет I Смелый, Кеннет мак Альпин. Правитель Дал Риады (где жили скотты), который объединил свое королевство с землями соседних пиктов. Само собой путем крови, насилия и всяческой жестокости с торжественным потрошением всех, кто был не согласен. И было где-то между 840-м и 850-м. Никто точно уже не помнит. Официально Кеннет носил титул Righ nan Albannach — король Альбы, но в литературе вместо титула «король Альбы» используется более поздний — «король Шотландии». Привет Википедии!

3. В Хогвартсе 8 этажей. Официально, само собой.

4. Сомневаюсь, что кто-то не распознает отсылку к культовому фильму Джеймса Кэмерона "Терминатор 2. Судный день"...но если кто не узнал, это была она. Для Гила — это классика, а вот для Кларк — самый что ни на есть свежак, ибо мировая премьера фильма состоялась 2 июля 1991 года. Чуть больше года назад то есть

5. Телескоп Хаббл. Совсестный проект НАСА и Европейского Космического Агентства. Здоровенная штуковина болтающаяся на земной орбите и снимающая космос в надежде найти что-нибудь интересное, вроде зарождения сверхновой, летящего на нас метеорита, воды на Марсе, ну или зеленых человечков на худой конец.

6. Ньюгрейндж — культовая ирландская гробница коридорного типа. Является национальным достоянием, состоит из огромных каменных плит и датируется учеными 2500 годом до нашей эры. В общем, давно там стоит.

— Откуда вы приехали? Как попали сюда, хотелось бы мне знать!

— От любопытства кошка сдохла! — высокомерно ответила Мэри Поппинс и прошествовала мимо.

П. Трэверс «Мэрри Поппинс открывает дверь»

Свет в “закрытой” библиотеке Хогвартса не гас никогда: теплый и рассеянный, очень напоминающий дневной, он лился непонятно откуда. Наверное, с самого потолка, поскольку окон в выстроившихся анфиладой залах попросту не было. Влажность и температура воздуха, а главное, уровень колебаний магического поля здесь всегда оставались неизменны: древняя магия замка, секрет которой так и не удалось разгадать никому из ныне живущих, навсегда «законсервировала» это место.

Попадая сюда, Северус Снейп всякий раз с тоской думал, что продал бы душу маггловскому дьяволу за лабораторию с похожими характеристиками. Больной для зельеваров всего мира вопрос полной магической гомеостатичности внешних условий при варке зелья в такой комнате превращался в задачку для первокурсника: экспериментируй на здоровье.

И подобные мысли посещали не его одного.

— Зелья бы тут варить, — мечтательно протянул профессор ЗОТИ, услышав о чудесных свойствах комнаты. — А что, нельзя один из залов под лабораторию освободить? Да черт с ним с залом, хоть чуланчик какой-нибудь? Вы только вдумайтесь, профессор! Мы тут с многослойными чарами бьемся, экранирующие артефакты за бешеные деньги закупаем, придумываем, какой бы магией защитить лаборатории от самой магии, а древние умели защитную матрицу прямо на стены подвешивать.

— Спасибо за совет, мистер Локхарт, но я и без ваших указаний вдумался еще лет десять назад, — насмешливо просветил молодого человека зельевар, наблюдая за тем, как его коллега с восхищением прикасается рукой к древней каменной кладке. — Но, как доступно объяснил мне господин директор, фонды перемещению не подлежат. Именно эти чары и позволяют книгам храниться здесь столько веков. Кстати, предупреждаю сразу, выносить отсюда ничего нельзя.

— Да и черт с ним, — ни капельки не огорчился Гилдерой. — Конспектировать, главное, можно?

— Нет, так запоминайте, — Северус фыркнул, — все что в голове осядет, то и ваше.

— Шуточки у вас, профессор... А я, между прочим, серьезно, — укоризненно покосился на него молодой человек. — Нет, но все-таки... самоподдерживающиеся чары! Мечта же идиота! Как вы думаете, от чего они запитаны? Чтобы заклятие столько веков без постороннего вмешательства держалось...

Этот диалог состоялся между ними во время первого посещения Гилдероем библиотеки. Снейпу, которому поручили провести для «нашего юного коллеги» обзорную экскурсию в это хранилище знаний, даже польстил тот факт, что Локхарт не стремился как можно скорее избавиться от его общества. Что он, впрочем, списал на малые сроки их знакомства: Локхарт просто еще не распробовал снейповскую натуру.

Снейп прекрасно был осведомлен о том, что людям он не нравится. Чувство это было взаимным, поскольку люди тоже не особо нравились Снейпу. Тридцатидвухлетний зельевар, которого — вдобавок к изначально сложному характеру — шпионаж и вооруженные стычки одарили паранойей и легкой формой социопатии, приятным собеседником не был. Как правило, окружающие сразу же инстинктивно чувствовали настрой Северуса и отвечали симметрично, отчего Снейп мог считаться рекордсменом по пробуждению антипатии в первые три секунды знакомства. В особо тяжелых случаях все вопросы решал Снейпов острый язык, поддерживаемый с флангов холодностью и нетерпимостью.

Но Локхарт, в отличие от прочих, не спешил сдавать линию фронта. Казалось, он попросту пропускает язвительные и, по правде говоря, обидные комментарии мимо ушей, а если ему вдруг и посчастливится что-то услышать, то принимает за специфический снейповский юмор.

Приглашая популярного писателя в Хогвартс, Альбус, похоже, рассчитывал устроить наглядную демонстрацию того, куда именно заводит тщеславие, по крайней мере, именно так Снейп расценивал действия своего непосредственного начальника: ничем иным присутствие Локхарта просто не объяснялось. Альбус напрямую не говорил, кому эта истина адресована, но очевидно было, что всё затеяно ради Поттера. Опять.

О детской психологии Северус знал немного, но и этого хватало, чтобы понять опасения Альбуса. Забитый, не слишком уверенный в себе ребенок, в одночасье ставший любимцем толпы: как бы тут не зазнаться. А, как известно, в обучении никуда без наглядного примера.

Северусу эта идея даже показалась бы удачной, если бы Дамблдор при этом не гробил своими порывами учебный процесс. Здесь мнения Дамблдора и Снейпа кардинально расходились: последний считал глупым жертвовать образованием четырех сотен подростков ради «правильного» воспитания одного, пусть бы даже и будущего героя.

Конечно, реалии таковы, что всем им стоит готовиться к войне. Коль скоро они хотят мира. Но не один же Поттер в Хогвартсе учится! Северус был уверен, что вопрос дрессуры отдельно взятого ребенка можно было бы решить и проще, хоть заботиться об этом лично он и не собирался. Дело в том, что зельевар выступал за равноправие и руководствовался девизом «Дети — тоже люди», а поскольку людей Снейп недолюбливал в принципе, недолюбливал он и студентов. В частности, Поттера: по мнению Снейпа, было неплохо, если бы директор вместо назидательных спектаклей просто поговорил с мальчишкой начистоту. Подчинение без знания… Северус говорил об этом Альбусу: что в прошлом году, когда раз за разом спрашивал, почему оволдеморченный Квиррелл продолжает шататься по школе, а обремененный шилом в заднице Поттер — ковыряться во взрослых проблемах, что в этом, когда на место учителя был приглашен заведомо известный клоун.

Вот только клоун этот на практике в расклад не вписался, заставив Альбуса пересматривать готовые планы и срочно перебрасывать Снейпа на наблюдение за новеньким.

Промежуточный итог этих наблюдений получался неутешительным. Для директорских воспитательных идей, конечно.

Настоящим боевым магом Локхарт, конечно, не был, но на уровень аврора среднего пошиба, пожалуй, вытянул бы. Познания его в базовых дисциплинах тоже много где превышали средние показатели: защита, боевая магия, гербология, артефакторика. Ну и еще зелья. Дело было даже не в том, что молодой человек говорил, дело было в том — как. Этот нездоровый энтузиазм Снейп слишком хорошо знал по себе.

Плюс ко всему прочему, Гилдерой оказался абсолютным политическим и социальным пофигистом. Магический мир, как успел убедиться Северус, вообще имел склонность к некоей полярности общественных мнений, но Локхарт на это общественное мнение чихать хотел и во всем руководствовался исключительно личными симпатиями. Сам Северус прекрасно помнил пламенную речь коллеги здесь же, в библиотеке, во время все той же обзорной экскурсии.

— Вот это да — сказал молодой человек, окидывая взглядом уходящие вдаль стеллажи с книгами. — Ничего себе, атмосферка! Так и ждешь, что сейчас из-за ближайшей полки покажется орангутанг! [1]

— Ну и при чем здесь обезьяны? — скептически вопросил Снейп, с подозрением поглядывая отчего-то на усмехающегося коллегу.

— Не читали Пратчетта, профессор? — хмыкнул в ответ Гилдерой. — Маггловский писатель, наш с вами соотечественник, между прочим. Про орангутанга это оттуда.

— Маггловская художественная литература в круг моих интересов не входит. Как и магическая.

— А зря, — с какой-то горечью отозвался Локхарт. — Мне, наверное, никогда этого не понять, профессор.

— И чего же именно вы понять не можете ?

— Магического шовинизма, — молодой человек бросил косой взгляд на заинтересоваться разговором Снейпа — Жизни под девизом «Ничто человеческое нам не нужно». Статут, скажете? Не магия мешает нам приобщаться к жизни Большого мира. Чувство такое, будто сама мысль о невозможности колдовать хотя бы пару часов в день приводит нас в панику. Мы живем в чихе друг от друга, но в маггловском мире многие из нас выглядят инопланетянами. Не сказать бы — папуасами. А потому я не понимаю, почему столько умных людей, которых я видел и знаю, страдают какой-то фигней.

Прекрасно живущий на два мира Северус тогда не захотел развивать тему: с его точки зрения, подчеркнутая брезгливость и пренебрежение магического сообщества ко всему маггловскому было ярким проявлением типичной ксенофобии, [2] — но само отношение Локхарта к этому вопросу взял на заметку.

При всей своей любви к джинсам, футболкам и маггловской музыке Гилдерой явно увлекался древней магией, изучать которую необходимым считали в основном лишь чистокровные. Вот и сейчас, например, Снейп спустился в библиотеку не ради собственных нужд: Кровавый Барон донес ему очень интересную сплетню, что профессор ЗОТИ в последние дни прочно окопался в книгохранилище. Косвенно эти данные подтверждались отсутствием Локхарта на ужинах да и вообще где бы то ни было во внеучебное время. В сочетании с тревожащим Снейпа амулетом, не дающим заглянуть в мысли одного конкретного преподавателя, все это выглядело не то чтобы подозрительно, но весьма интересно.

— Приветствую, досточтимый сэр, — из-за ближайшего стеллажа навстречу Северусу выплыл Скриптор. — Все ли у вас благополучно?

— Здравствуйте, мастер, спасибо, все хорошо, а у вас? — профессор вежливо кивнул.

— Состояние мое в последние века не меняется, — Скриптор усмехнулся полупрозрачными губами. — По-прежнему мертв. Да и в Библиотеке все как обычно. Хотя в конце года мессир директор обещал пополнение фондов.

— Чудесно, чудесно, — согласился Снейп. Скриптор всегда действовал ему на нервы. Да и не только ему. Приведение, исполняющее в этих залах роль библиотекаря, было доброжелательно, безупречно вежливо, постоянно пополняло свой словарный запас, прекрасно ориентировалось в библиотечном фонде, но при этом веяло от него какой-то неизъяснимой жутью.

Призрак в невзрачном сюрко либо и сам не помнил своего имени, либо не желал его открывать. Поэтому называли его просто Скриптором. И с ним, как знал Северус, была связана еще одна легенда из тех, что школьникам не рассказывают, да и в Историю Хогвартса предпочитают не включать. Сам призрак говорил только то, что когда-то действительно работал здесь скриптором [3], попутно знакомясь с фондами библиотеки и составляя каталог, а после смерти остался здесь навсегда, исполняя обязанности бессмертного и всеведающего библиотекаря.

Легенда же была куда мрачнее: согласно ей, Скриптор — преданный ученик самой Ровены — был фанатично влюблен в недостижимое Знание, как и заповедовала основательница. Именно поэтому он задался целью составить полную перепись библиотечного фонда, уже в те времена необъятного. Двенадцать лет он провел в библиотеке, пока не понял, что та слишком огромна и он никогда не сможет прочесть и запомнить все хранящиеся в ней кодексы и свитки. И тогда, согласно все той же легенде, он обратился за помощью к своей учительнице с просьбой назначить его библиотекарем этой сокровищницы. Вечным библиотекарем, ибо привидения, в отличие от людей, способны хранить в своей памяти всё.

Самым же неудобным моментом в этой легенде было утверждение, будто мудрая Ровена оценила отчаяние своего ученика и… согласилась. А поскольку убитые заклятиями маги привидениями не становятся, она, из уважения к жертве Скриптора во имя Знания, сделала все своими руками. Что совершенно не вязалось со светлым образом основательницы, зато неплохо вязалась с древней моралью. Сам Северус, разумеется, считал эту историю своеобразной «страшилкой» для посвященных.

Но на украшенное длинным — от уха до уха — шрамом горло Скриптора все равно предпочитал не смотреть.

— Чем я могу помочь вам, досточтимый сэр? — привидение выжидательно посмотрело на профессора.

— Меня интересуют те книги, которые брал у вас наш профессор по ЗОТИ, — отозвался Северус и пояснил, — Был здесь недавно, высокий, темноволосый.

— Сэр Гил, — понимающе кивнул Скриптор. — Следуйте за мной, мастер Северус, вам повезло, мы еще не успели убрать эти книги. Сударь Нокси, не спешите.

Последние слова были обращены к домовому эльфу, который уже успел сложить несколько фолиантов в стопку и, очевидно, как раз собирался вернуть их на место.

Когда спустя примерно час Северус Снейп снова поднялся в обитаемую часть Хогвартса, попавшийся ему навстречу Аргус подумал, что даже для самого себя профессор зельеварения что-то уж слишком мрачен.

Сам же Снейп думал в этот момент о том, что живейший интерес его коллеги к прорывающим ткань пространства и времени кровным ритуалам никак нельзя назвать безобидным увлечением.

* * *

Для магов Хэлоуин — особенный праздник. Если для современных магглов это еще один повод повеселиться, нацепить на себя страшные маски и пожрать конфет на халяву, то для волшебников это День Силы.

По крайней мере для тех из них, кто празднует не привнесенный христианской религией День Всех Святых, а более древний Самайн. В эту ночь проводят все самые энергоемкие ритуалы, и, если верить слухам, даже сквибы в это время способны колдовать. Почему так происходит — неизвестно. Известно только, что в определенные дни года магический фон земли резко подскакивает, многократно возрастая, а потом снова приходит в норму. Всего таких дней в году четыре, по одному на каждое время года: Самайн осенью, Имболк зимой, Белтейн весной и Лугнасад летом.

В такие дни магию можно из воздуха горстями черпать, сотворить по-настоящему сильное волшебство, призвать мертвых или, если левая пятка попросит, какую-нибудь невиданную клыкастую хренотень с Изнанки. В общем-то, этим и объясняется традиционный совет для магов: в дни силы лучше поостеречься и колдовать с опаской, особенно с семи вечера и до двух часов ночи, когда магическое поле земли достигает своего пика. Правда, многие волшебники уже давно на этот добрый совет болт забили. А зря.

Волдеморт вон добросался, например. Многие волшебники погибали, закрыв собой собственных детей, но никому это не помогло. Почему? Потому что защиту такого уровня на человека можно поставить либо при помощи какого-нибудь сложного ритуала, во время которого придется принести в жертву человек этак пятнадцать, либо… правильно, либо в День Силы. Одна единственная жертва, принесенная на пике Самайна, а какой, черт побери, результат! И магия, которая должна была гарантировать Лорду победу обернулась тем, что его в результате и развоплотило.

Проходя мимо пока еще закрытых дверей Большого Зала, где заканчиваются последние приготовления к праздничной пирушке, я только хмыкаю про себя.

В Хогвартсе, похоже, рекомендациями не пренебрегают — устраивают студентам короткий учебный день. И вечерний праздник. Что-то не верю я, что торжество в честь Хэлоуина в школе каждый год начинается в семь по чистой случайности. Толпа подростков-магов, оставленная в Самайн без присмотра, способна наворотить по незнанию таких дел, что потом долго расхлебывать придется. Если вообще удастся расхлебать. Так что лучше уж пусть сначала на глазах у старших будут, а после пира налопавшихся студентов на приключения уже не потянет.

Остальные три праздника такой опасности, кстати, для школы не представляют. Имболк и Белтейн — «белые» дни, пиковая активность магии в которые приходится на промежуток с двух до семи утра. Ну а «черный» как и Самайн, Лугнасад — уже не хогвартская проблема. Я же сегодня, в нарушение всех традиций, на праздничный пир намерен немного опоздать: для начала я хочу еще разок посетить подземелья. Да-да, те самые, в которые студентам хода нет.

Колдовать там сегодня я, разумеется, не собираюсь, собираюсь я всего лишь повнимательнее присмотреться к рунным кругам: в Хогвартсе их несколько и заточены они под разные цели. В прошлый раз я безошибочно смог опознать только тот, что годится исключительно для некромантов с их веселыми, за душу берущими обрядами. Но сегодня — спасибо Библиотеке — у меня на руках есть перерисованные из ветхого фолианта схемы оставшихся пяти видов, и я с этими схемами планирую свериться. Ну и еще, что греха таить, я хочу дождаться начала «скачка», чтобы прикинуть, сколько энергии в случае чего смогу выкачать для собственных нужд.

Совет, данный мне милейшей Хэйди, оказался очень дельным: по крайней мере, из книг по древней ритуалистике мне удалось вытащить хоть какие-то зацепки. Беда в том, что обряды, связанные с нужными мне манипуляциями, предполагали человеческие жертвы: собственной силы заклинателя там было явно недостаточно. Вот только я, хоть по природе и мизантроп, резать в ритуальном круге студентов даже во имя своего светлого будущего не готов. Вывод напрашивается один — можно попробовать провести ритуал на пике одного из Дней Силы в надежде, что скачок магии сможет заменить мне пару смертников. В теории должно сработать, но для начала нужно посмотреть на то, сколько Силы при необходимости я сумею «поднять» с рунного круга. Если дело выгорит, то на лето мне придется задержаться в школе.

Дело в том, что «белые» праздники для ритуалов, связанных с кровью, не слишком подходят, и нужный мне энергетический выход будет гораздо меньше, чем, скажем, сегодня. Это, в свою очередь, означает, что либо я пробую сейчас, либо придется ждать Лугнасада. И я, черт побери, предпочитаю подождать. Моя жизнь все еще не кажется мне настолько пустой и бессмысленной, чтобы без точных инструкций и подготовки кропать на коленке ритуал убойной мощности. Тут главное, чтобы меня это мифическое проклятие профессоров ЗОТИ не зацепило.

С этими мыслями я тяну на себя тяжелую дверь, открывающую проход в нижние подземелья. Руническая вязь на косяке, охраняющая его от любопытных учеников, на секунду вспыхивает зеленоватым светом и тут же гаснет — меня признали.

Дальше за дверью начинается тот самый дикий Хогвартс, о котором я уже успел наслушаться от коллег. На самом деле ничего особенно зловещего тут нет: все те же каменные стены, куча подземных комнат и коридоров, в которых сам черт ногу сломит. Для того, чтобы попасть в ритуальные залы, нужно изрядно тут попетлять и спуститься еще на уровень ниже. Но, перед тем, как тронуться в путь, я набрасываю на ручку двери «Нить Ариадны» — простенькое путеводное заклинание, оставляющее за носителем тонкий след магии. Не хватало мне еще заблудиться здесь и сдохнуть от голода в каком-нибудь неприметном тупичке.

Топографическим кретинизмом я никогда не страдал, поэтому лестницу на нижний этаж нашел довольно быстро (подумаешь, раза три свернул не туда). Зато успел обнаружить остатки заброшенной алхимической лаборатории с побитыми ретортами и крайне подозрительными пятнами на стенах, и статую стоящего на задних лапах оборотня с желтыми, похоже, вполне себе настоящими зубами.

Ритуальные же помещения начинаются сразу от лестницы: один общий коридор и шесть комнат, точнее, здоровенных залов, по три с каждой стороны. На всех входах окованные сталью двери такой толщины, что без магии их разве что Хагрид с места сдвинуть способен. Ну а мне грубую силу вполне заменяет волшебная палочка!

Все шесть залов обустроены одинаково: высокие потолки, поддерживаемые грубыми каменными колоннами, словно причудливым узором иссеченными руническими письменами, голые стены, отполированный до идеальной гладкости пол и, собственно, сам рунический круг, выбитый на этом полу. Простенько, но эффективно, короче говоря.

Впрочем, «круг» — это очень условное название. В некоторых комнатах были концентрические окружности, в некоторых — несколько разных кругов, а в правом дальнем от лестницы зале — улиткообразная загогулина, та самая огамическая спираль, на которую истекала слюной Хэд. У некромантов на полу, вон, вообще классическая пентаграмма, хоть сейчас сатанистов за деньги сюда пускай.

Путем недолгих и нехитрых изысканий — то есть, тупо сверившись со своими корявыми чертежами — я, кроме некрокруга и друидической спирали, сумел опознать стихийный круг, круг призыва, круг защиты и метакруг.

Собственно последний мне и нужен: как раз на нем можно провести ритуалы по прорыву пространственной или временной ткани. Вот интересно, зачем Основателям нужно было столько разных видов ритуалов? Ну, стихийная магия и некромантия — понятно, последней, говорят, даже учили когда-то, да и Салазар Слизерин, по неподтвержденным данным, ко всем его прочим талантам, был знатный некромаг. К тому же, опытный некромант способен вытащить из такого вот круга умирающего или только-только испустившего дух человека, что бывает очень полезно в хозяйстве. Маги что тогда, что сейчас, народ малочисленный. С кругом защиты тоже ясно — скорее всего, на нем оборону Хогвартса и ставили. Но круг призыва?! Это кого же они с Изнанки сюда таскали, хотелось бы мне знать? Или это так, последняя ступень защиты: если совсем туго дело пойдет, призвать на защиту замка дрянь какую-нибудь?

С метакругом тоже неясно. Хотя… вон какие пространственно-временные складки в Хогвартсе заложены. Тот же девятый этаж, например, которого с архитектурной точки зрения попросту не существует. Сколько замок снаружи и изнутри по высоте не меряй, а все равно восемь этажей получится. Да и время там, судя по Флитвиковским рассказам, течет раз в десять медленнее, чем во всем остальном здании. Правда непонятно на черта. Ну да не моего ума это дело: есть круг и отличненько!

Судя по моим часам, пиковое время начало набирать обороты еще минут сорок назад. Блин, ночью бы сюда заглянуть, после пира, но у меня по расписанию дежурство, да еще и в паре с Макгонагал. У этой «на минутку в туалет» не отпросишься.

Я опускаюсь на колени рядом с границей круга, тщательно следя за тем, чтобы не заступить за черту. В такую ночь в центр окружности, туда, где, будто бы намекая, чернеет жертвенный алтарь, меня разве что Imperio загонит. Да и в обычные-то дни таких шуток с Магией шутить не стоит: вступил в круг — будь добр провести ритуал. В противном случае, конечно, небеса не разверзнутся над безответственным волшебником, но лучше вхолостую туда-сюда не бродить.

Чтобы почувствовать движение магии над кругом, даже не нужно никаких распознающих заклинаний — достаточно просто открыть сознание и позволить силе течь через себя. Так что я снимаю с шеи амулет и протягиваю руку над кругом.

Вот черт! Ощущение в первые секунды словами передать невозможно — чувствую себя кофейной чашечкой, которую пытаются наполнить из Ниагарского водопада! Задыхаясь и кашляя — воздух из легких попросту вышибло — я опираюсь свободной ладонью о каменный пол, чтобы не шлепнуться лицом прямо в круг. Но это обычная реакция на повышенный магический фон, паниковать еще рано. Магия пытается пополнить мой собственный резерв, но ее много, катастрофически много для меня одного. Поэтому я концентрируюсь на том, чтобы пропустить ее через себя дальше, в воздух, в пол, в каменные колонны-накопители, на которых потихоньку начинают наливаться синим пламенем руны. Все, пора завязывать, понятно уже, что в ночь Лугнасада я смогу вытащить отсюда достаточно для двух, а то и трех ритуалов.

Я отдергиваю руку от круга и тот, лишившись проводника, начинает медленно угасать. А у меня возникает проблема совсем другого толка: силы-то я подниму отсюда сколько надо, но как бы так сделать, чтобы меня на тряпочки не порвало в процессе, вот в чем вопрос. В канонической версии обряда весь основной удар приходится на жертв, которым уже так и так терять нечего, а мне придется как-то принимать силу самостоятельно, и не факт, что я выдержу. Точнее, это факт — я не выдержу, если ничего не придумаю. Я ведь даже в круг не вошел, просто прикоснулся, а пробрало меня до печенок. Я набрасываю на шею шнурок амулета и, похлопав себя по карманам джинсов, достаю завалявшийся там пятипенсовик, который тут же трансфигурирую в зеркальце, чтобы убедиться, что моя физиономия сходу меня не выдаст случайному прохожему. И ведь не напрасно беспокоюсь: общий мой вид можно охарактеризовать одним единственным словом — “нечисть”. И дело не в том даже, что рожа бледная и волосы в разные стороны торчат, дело в том, что глаза горят, как у вампира из маггловского ужастика: переполненное магией тело как может, сбрасывает излишки энергии, попутно преобразуя ее в свечение. Выглядит жутковато, если честно, в таком виде по коридорам школы точно слоняться не стоит.

— Expecto Patronum, — лис появляется мгновенно и выглядит чертовски материальным. — Давай-ка, друг, прогуляемся тут немного.

Пока я иду по коридорам нижнего яруса, мой защитник покорно трусит рядом, бесшумно перебирая лапами. Заклятие Патронуса хорошо тем, что при всей своей безвредности оно дьявольски энергоемкое — минут через пять неспешной прогулки глаза приходят в норму.

А еще через секунду я слышу доносящиеся из бокового прохода торопливые шаги.

— Локхарт? Что вы здесь делаете?

Корявая Моргана! Вот это я вляпался!

— Дышу прелым воздухом, так сказать, а заодно ищу очередного боггарта для третьекурсников, — я пожимаю плечами с самым что ни на есть невинным видом. Наглость, как известно, второе счастье, а инкриминировать мне все равно ничего нельзя. — А вы?

— Вообще-то, это вас не касается, — сухо отзывается профессор Снейп, который на “личные” вопросы принципиально предпочитает не отвечать.

— Ну, вас же тоже не касается, что я тут делаю, но я же ответил.

— У меня тут еще одна кладовая с ингредиентами, — неохотно признается зельевар. — Из тех, которые в обитаемой части замка лучше не хранить.

В коридоре повисает тишина: я мило улыбаюсь, Снейп хмурится.

«Искать приведение, питающееся человеческим страхом в необитаемых подземельях? Во время пира? Да неужели?» — явственно читается во взгляде зельевара.

«Неодолимый исследовательский зуд, открывшийся прямо посреди праздника? Секретная кладовая? При том, что у вас рог двурога и тот в кабинете хранится? Серьезно?» — читается в моем.

Ситуация патовая. Оба мы врем, но припирать друг друга к стенке не выгодно ни мне, ни ему.

Если он начнет уличать меня в интересе к рунным кругам Хогвартса, ему придется признать, что он за мной шпионит. Если я попытаюсь обвинить его в шпионаже, мне придется признать, что я ковырялся в ритуальных залах. Хоть никаких обрядов я там не проводил и ничего плохого не сделал, такое любопытство само по себе подозрительно.

— Ну и как успехи? — ровным голосом интересуется Снейп, и я понимаю, что он тоже решил не переть напролом, предпочитая занять выжидательную позицию.

— Да никак, — я хмыкаю. — Нет тут боггартов, похоже. Или сыщик из меня никудышный. А ваши, профессор?

— Приемлемо, — сухо отзывается он. — На сегодня я закончил.

— Тогда пойдемте не пир? — я киваю в сторону выхода в обжитую часть подземелий.

— Пожалуй, — соглашается он.

Я первым иду к выходу, спиной чувствуя напряженный, оценивающий взгляд зельевара. Что мне теперь остается? Только мысленно материться. Нет, подозрения в том, что Снейпу поручено приглядывать за мной, у меня и раньше были. Но, похоже, я серьезно недооценил масштабы катастрофы — сегодняшний случай ясно дал мне понять, что профессор не просто за мной присматривает, он за мной полноценно следит.

И если простой интерес шпиона такой квалификации просто нежелателен и опасен, то прямые подозрения в чем бы то ни было…

Если коротко, то мне хана. Против сосредоточившего на мне пристальное внимание Снейпа мне не продержаться и недели. Единственное, что я могу сделать, чтобы отсрочить неизбежное, — хотя бы на несколько месяцев свернуть изыскания и молиться всем кельтским богам, надеясь на их помощь. С учетом того, что я атеист, шансов на их благосклонность у меня, впрочем, не много.

На чем, черт побери, я так конкретно прокололся, вот что меня интересует?

Из мрачных раздумий меня вырывают странные душераздирающие звуки, доносящиеся откуда-то из глубины коридоров. Впечатление такое, будто в одном из подземных залов кто-то распиливает стеклянный шкаф.

— Это еще что за фигня? — я оборачиваюсь к идущему следом за мной Снейпу.

— Понятия не имею, — отзывается он, морщась. Ну да, звук и правда зубодробительный. — Когда я сюда спускался, было тихо.

Мы, не сговариваясь, идем на источник шума, который по мере нашего приближения становится все более и более противным, хотя противнее, казалось, уже и некуда.

Ничего себе! Да у привидений Хогвартса сегодня, кажется, какая-то своя тусовка! Хотя не уверен, что в замке наберется пара сотен неупокоенных духов. Сдается мне, тут действовали по общему принципу всех подобных праздников: приди сам и притащи с собой десять друзей, которые с хозяином вообще не знакомы, но не прочь выпить на халяву.

Заодно обнаруживается и источник звуков — призрачный оркестр, вместо инструментов вооруженный пилами.

— Вот это веселье, — наклоняясь к Снейпу, говорю я. — Куда там праздничному пиру до этой отвязной вечеринки! Подборка музыки у них, правда слабовата.

— И шведский стол на любителя, — профессор кивает в сторону разложенных на убранном черной скатертью столе закусок. Пахнет в воздухе действительно так, словно мертвые гости продолжают потихоньку подгнивать, не отрываясь от танцев.

Впрочем танцуют тут не все: прямо в центре зала какие-то бесплотные молодцы устроили хоккейный матч собственными головами.

— Добрый вечер, господа! — из толпы привидений прямо к нам чинно приближается Почти Безголовый Ник, укутанный в траурный плащ. — Добро пожаловать на праздник по случаю пятисотой годовщины мой смерти. Какая приятная неожиданность.

— Ну, мы вот с профессором Снейпом узнали, что у вас юбилей и не могли не заскочить, — быстро сориентировавшись в ситуации, говорю я. — Поздравляем!

— Мой коллега имел в виду, соболезнуем, — тоже вписывается в расклад зельевар. — Крайне печальная и знаменательная дата.

— Скорбим вместе с вами, — поддерживаю я.

— О, благодарю, — чинно кивает гриффиндорский признак. — Прошу вас, проходите, досточтимые сэры. Это большая честь для меня.

— К сожалению, мы буквально на минутку, — короткий взгляд в сторону Снейпа подтверждает, что и ему перспектива задержаться в этом унылом морозильнике не нравится. — Наши обязанности не позволяют, знаете ли, надолго оставлять учеников. Даже ради такой приятной компании, так что…

Развить свою мысль я не успеваю, поскольку, еще раз оглянувшись на зельевара в поисках поддержки, замечаю на его лице на редкость ошарашенное выражение, так ему несвойственное.

Оказывается, на этом празднике смерти, кроме нас, все-таки есть живые люди. Живые дети, если точнее. Аккуратно обходя привидений, к нам приближается неразлучная троица: Поттер, Уизли и Грейнджер. Вид у них такой, что сразу становится ясно: они пытаются сделать то же, что и мы со Снейпом — слинять по-тихому.

Но что, черт возьми, так поразило зельевара? Ну да, прогуляли школьники праздничный пир, но правилами-то это не запрещено. До отбоя еще далеко, а как веселиться — это личное дело каждого.

Только через пару секунд до меня доходит: Мерлин и Моргана, мы же все еще в нижних подземельях!

— Ой! — испуганно выдыхает заметивший нас Уизли, резко бледнея.

— Здравствуйте, — здоровается Поттер, у которого, видно, нервы покрепче, чем у его рыжего приятеля.

— Добрый вечер, профессор Снейп, профессор Локхарт, — вторит ему не менее вежливая Грейнджер.

— Добрый, добрый, — я все еще не сумел изобрести ни одного правдоподобного объяснения этому гриффиндорскому феномену. Снейп же в ответ на приветствие только кивает. — Тоже зашли поздравить сэра Николаса?

— Да, сэр, — девочка кивает. — Но мы уже уходим.

— А мы вас проводим, — мрачно роняет зельевар. В его устах эта фраза почему-то звучит очень угрожающе.

— Уже уходите, правда? — Ник огорченно вздыхает. — Что ж, я надеюсь, Вам понравился праздник.

— Очень! — торопливым хором заверяют его детишки, которые, похоже, не так уже уверены в своем желании уходить. Но отсидеться им тут точно не светит — это понимают, кажется, все. Так что мы впятером, попрощавшись, выходим из «бальной залы»: Поттер, Уизли и Грейнджер впереди, мы со Снейпом, как профессиональные конвоиры, в замыкающих.

— Ну почему все время вы? — устало спрашивает профессор, когда мы отходим на приличное расстояние. Все трое «преступников» предпочитают промолчать, поскольку вопрос Снейпа явно риторический.

— Сэр, я смотрела в правилах, там ничего не сказано о том, что студентам запрещается… — наконец, не выдерживает гнетущей тишины девочка, чувствуя какую-то подлянку.

— Грейнджер, сделайте милость, помолчите хотя бы сейчас, — обрывает ее Снейп. — Достаточно и того, что на уроках вы рта не закрываете.

— Посещать вечеринку призраков вам действительно не запрещено, — поясняю я.

— Зато студентам в этой части подземелий точно не место, — негромко добавляет зельевар. Но от снятия баллов воздерживается: верный признак того, что дело и правда серьезное. — Как вы туда попали?

— Через дверь, сэр, — теперь прорезается голос и у Поттера. — Почти Безголовый Ник рассказал нам, куда идти, и мы пришли.

— Мы же не знали, что туда ходить нельзя, — присоединяется Уизли.

— Вы, Уизли, мне скажите еще, что если бы вы знали, вы бы туда не полезли, — Снейп язвительно хмыкает. — Вы трое все время ищете приключений на свои головы.

— Да не это важно сейчас, — негромко говорю я. — Лучше скажите, господа и дама, вы ничего необычного, когда на праздник шли, не заметили? Например, что с дверью что-то не так?

— Ну, в том коридоре проход секретный был, — Уизли угрюмо косится на Снейпа.

— Невидимая дверь, — уточняет Грейнджер.

— Да нет, сэр, — одновременно с ними уверенно говорит Поттер.

В наступившей вслед за этим тишине дети озадаченно переглядываются.

— Гарри, но ведь… — девочка осекается, взглянув на красноречиво округлившего глаза героя магической Британии.

— Так, — я хмурюсь, — если я правильно понимаю вашу пантомиму, Поттер, вы хотите обсудить все без нас? Вопрос, между прочим, серьезный, поверьте мне на слово.

— Поттер, может, довольно уже самодеятельности, наконец? — раздраженно интересуется зельевар. — Мне напомнить, к чему привело ваше желание во всем разбираться своими силами в прошлом году?

— Мы спасли камень, сэр! — пацан заливается гневным румянцем, но упрямо смотрит на профессора снизу вверх. Эх, не пялился бы ему в глаза, герой. Особенно если хочешь свои мысли оставить при себе.

О каком камне речь, я не знаю, но вот Снейп, похоже, в теме.

— Три дня в больничном крыле с магическим истощением у вас, Поттер, — холодно отзывается он. — Черепно-мозговая травма у Уизли и нервный срыв у Грейнджер. Я уже умолчу о том, что вы все могли и шею свернуть. Не скажу, что это стало бы такой уж потерей, но все же. И это при полной школе профессоров! Мне даже любопытно, нужна ли вам голова хоть иногда для размышлений или же только для поглощения пищи?

— Мы ходили к профессору Макгонагал, а она нас во вранье обвинила! — рыжий возмущенно сопит, до глубины души, кажется, оскорбленный гнусными снейповскими инсинуациями.

— Даже так? — взгляд зельевара становится задумчивым. Умение этого человека моментально переключаться с показательного гнева на арктическое спокойствие не перестает меня изумлять.

— Ну тогда давайте исходить из того, что мы готовы отнестись к вам серьезно, — вклиниваюсь я в образовавшуюся паузу.

Недоверчивые взгляды всех троих студентов в этот момент обращены на размышляющего о чем-то одному ему ведомом Снейпа.

— Ну, сэр, — наконец, неуверенно начинает Поттер, — все дело в том, что не было никакой невидимой двери. Она была обыкновенная.

— Но, Гарри, дверь была невидимой! — восклицает Грейнджер. — Я видела только голую стену, а когда ты к ней прикоснулся…

— Вот-вот, — вторит ей Уизли. — Когда ты коснулся стены, появилась дверь. Я думал, это чары какие-то и что Ник тебе рассказал, где проход!

— Ничего он мне не рассказывал! — будущий победитель Волдеморта хмурится. — Просто сказал, что в коридоре, который начинается сразу за кабинетом Снейпа…ой, простите, сэр. За кабинетом профессора Снейпа нужно свернуть в самую дальнюю дверь по левой стороне, я и… что это?!

— Где? — тут же резко спрашивает зельевар, уже набравший в грудь воздуха, чтобы, очевидно, прочесть Поттеру лекцию о важности субординации.

— Вы, что, не слышите? — полуудивленно, полуиспуганно спрашивает мальчишка, после чего с явственным ужасом задирает голову вверх, уставившись на потолок коридора, ведущего из подземелий в центральный холл замка.

Грейнджер с Уизли и мы со Снейпом тоже поднимаем головы. Не знаю, кто как, а я поневоле прислушиваюсь. И ничерта не слышу. То ли сцена по Поттеру плачет, и он нас тут развести решил, то ли… додумать мысль мне не удается.

— Скорее! — пацан бросается к выходу со скоростью гепарда, пнутного под зад. За ним, не сговариваюсь, срываются и его приятели.

— Решил дать деру? — деловито спрашиваю я у Снейпа.

— Бессмысленно, — на бледном лице зельевара отражается лихорадочная работа мысли. — Все равно завтра на уроках встретимся. Хотя, это же Поттер…

— Ну дверь-то он как-то увидел.

Мы тоже бросаемся в холл и дальше, по широкой лестнице, ведущей на второй этаж, по которой очертя голову скачет Поттер со своей компанией.

Если мальчишка решил пошутить, лучше бы ему убиться сейчас самостоятельно. Во избежание долгих мучений.

— Оно собирается кого-то убить! — Поттер, похоже, менять свое мнение не собирается, да и скорость сбрасывать тоже. Так что нагнать беглых студентов нам удается только в районе третьего этажа. Где все мы дружно тормозим, потому что…

«ТАЙНАЯ КОМНАТА СНОВА ОТКРЫТА ТРЕПЕЩИТЕ, ВРАГИ НАСЛЕДНИКА!»

— Ну, твою-то мать… — позорно забыв о том, что среди нас дети, выдыхаю я.

— А что это там висит? Под надписью? — голос Уизли отчетливо подрагивает.

— Поттер, Уизли, Грейнджер, ни шагу дальше, — Снейп выглядит не столько удивленным или испуганным, сколько сосредоточенным.

Поскольку меня профессор в черный список не внес, я подхожу к стене и тому, что на ней висит, прицепленное на держатель для факела.

— Миссис Норис, — констатирую и так очевидное я, аккуратно щупая всклокоченный кошачий бок. Если кошки способны на проявление человеческих эмоций, то я бы сказал, что пялящаяся куда-то в пространство Миссис Норис в ужасе. И похожа на некрасивое, но чертовски правдоподобное чучело: бок твердый и на ощупь напоминает обтянутый шкурой булыжник.

— Мертва? — коротко спрашивает присоединившийся ко мне профессор.

— Не факт. Поза для трупного окоченения странновата, — я достаю палочку и бегло сканирую животное, — Никаких следов заклятий, да и выглядит целой. Тут либо Авадой кто-то погладил, либо зелье, но это уже по вашей части. А с надписью что?

— Кровь, — все так же отрывисто констатирует Снейп. — Свежая. И мне очень интересно, чья.

— Ну уж точно не ее, — я киваю на Миссис Норрис. — Из кошки столько при всем желании не выжмешь. Ай, блин!

В попытке рассмотреть кровавую надпись поближе, я делаю шаг вперед и неудачно поскальзываюсь. В ботинке мгновенно становится сыро.

— Тут вода на полу.

— Я заметил, — с частью обычного своего сарказма отзывается Снейп. — И эта вода очень удобно смыла все следы преступления.

— Сэр, что это? Она умерла? — оглянувшись, я обнаруживаю, что перепуганные мордочки гриффиндорцев маячат уже совсем близко.

— Поттер, я кому сказал, не подходить? — раздраженно рявкает зельевар.

— Что это, мы еще разберемся, — по опыту жизни с Фели и Эдом я знаю, что в любой пугающей ситуации уверенный тон действует лучше всего. — С миссис Норрис не всё ясно, но думаю, она жива.

Да точно жива. Я эту даму еще успел застать в Хогвартсе, правда, уже жутко старой и почти не слезающей у Филча с рук. Но факт остается фактом — сдохнет она только году эдак в две тысячи пятом.

С лестницы до нас уже доносится многоголосый гул расходящихся по факультетским спальням студентов, и, похоже, часть из них идет в нашу сторону, а менять что-то в существующем раскладе уже поздно.

Снейп, похоже, приходит к тем же самым выводам.

— Локхарт, вы остаетесь здесь. Я за директором. Эти трое тоже пусть подождут, к ним еще будут вопросы.

1. Терри Пратчетт (он же Сэр Теренс Дэвид Джон Пратчетт) — рыцарь-бакалавр, офицер ордена Британской империи и просто очень талантливый писатель, творивший в жанре сатирического Фэнтези. Это если кто-то вдруг не знает. Ну а Гил ссылается на его цикл “Плоский мир”, где в библиотеке магического Незримого Университета всем заправлял Библиотекарь — человек, в результате сильного магического всплеска превратившийся в орангутана, что не вынудило его, впрочем, забросить свои должностные обязанности.

2. Ксенофобия — страх или ненависть к кому-либо или чему-либо чужому; восприятие чужого как опасного и враждебного. Возведённая в ранг мировоззрения, может стать причиной вражды по принципу национального, религиозного или социального деления людей. Короче как раз про чистокровных магов.

3. Скриптор — он же переписчик. Нетрудно догадаться, что занимались такие копированием книг. В средние века чаще всего такие типы обретались в скрипториях — специально отведенных для этих целей помещениях при монастырях.

Ночью посреди леса:

— Скажите, Ватсон, о чем вам говорят эти звезды над нами?

— О том, что завтра будет хорошая погода. А вам, Холмс?

— А мне они говорят о том, что у нас сперли палатку.

Еще один бородатый анекдот.

Вовремя Снейп подсуетился, ничего не скажешь — ушел себе за Дамблдором, а мне теперь приходится выслушивать причитания Филча. Да еще и под любопытно-испуганными взглядами студентов, которые так и не решили, толком, на кого пялиться: то ли на меня с кошкой наперевес, то ли на надпись, то ли на жмущихся за моей спиной гриффиндорцев.

— Мистер Филч, успокойтесь, пожалуйста, — я каким-то чудом ухитряюсь вклиниться в поток стенаний и невнятных угроз завхоза. — Мы во всем разберемся, только давайте директора подождем.

— Это все они, они, мерзавцы! — брызгая слюной, орет он, бессильно потрясая кулаками.

— Они, это студенты? — на всякий случай уточняю я и, дождавшись яростного кивка, обвожу собравшихся вокруг учеников прищуренным взглядом. — Ну и кто из вас подпольный Волдеморт, признавайтесь?

Вздрагивают они так синхронно, словно год репетировали. Даже Малфой. Кстати, он-то тут откуда взялся?

— А…а почему именно Вы-Знаете-Кто? — нервно интересуется староста Гриффиндорцев и, по совместительству, старший брат Рональда.

— Наложить чары такого уровня, мистер Уизли, мог кто-то его уровня, ну или уровня господина Директора. Вот я и хочу спросить, что за конспирация? Что, как кошек проклинать, так все тут великие Мерлины, а как зачет по боевке сдавать, так в кусты?

Уизли и Поттер за моей спиной нервно хихикают, в толпе студентов тоже раздаются вполне отчетливые смешки.

— Да вы издеваетесь!? — Филч, похоже, от негодования уже охрип.

— Всего лишь обращаю ваше внимание на тот факт, — подчеркнуто любезно говорю я, — что никому из школьников элементарно силы бы не хватило на такое заклинание. Не говоря уж о нехватке знаний.

Магическое поле прирастает постепенно, и на пик формы волшебник выходит годам эдак к тридцати, так что у подавляющего большинства подростков магии еще недостаточно для серьезного колдовства, так что я, в принципе, говорю правду. Хотя на самом деле вся фишка в василиске.

Ну, надо же было мне тогда так ляпнуть в Оксфорде! Считай накаркал.

От дальнейших препирательств с завхозом меня избавляет явление новых действующих лиц: наступают орденцы, как и положено, «свиньей» — Дамблдор впереди, а Макгонагал со Снейпом с флангов. За ними в произвольном порядке тянутся прочие профессора.

— Прошу вас, сохраняйте спокойствие, — директор подходит ко мне и, окинув всю мизансцену цепким взглядом, требовательно протягивает руку. Повинуясь этому жесту, я, как переходящий приз, вручаю ему миссис Норрис.

— Сэр, может, пойдем в мой кабинет? — негромко спрашиваю я, покосившись на любопытно вытягивающих шеи студентов. — Тут близко.

— Благодарю, профессор Локхарт, — Дамблдор кивает и, повернувшись к ученикам, уже громче добавляет. — Обещаю, что мы во всем разберемся, и завтра будет сделано официальное объявление. А до той поры прошу всех вернуться в свои общежития.

От Дамблдора в этот момент исходит такая волна спокойной уверенности, что даже сомневаться не приходится — он держит ситуацию под контролем. Неудивительно, что студенты тут же покорно начинают расползаться по спальням, слегка понукаемые старостами.

— А вы куда собрались, интересно? — негромкий голос Снейпа заставляет меня оглянуться.

Трое гриффиндорцев, под шумок тоже собравшихся на выход, обреченно разворачиваются и, повинуясь жесту зельевара, пристраиваются в хвост процессии.

— При чем тут они? — настороженно спрашивает Макгонагал, явно заподозрившая Снейпа в очередном наглом вмешательстве в дела ее факультета.

— Пока не знаю, Минерва, — тот хмыкает. — Как показывает практика, Поттер у нас всегда причем.

— Северус!

— Давайте не здесь, а? — вмешивается профессор Спраут, тем самым зарабатывая два недовольных взгляда от деканов. Они вообще, я заметил, большие любители препираться по поводам и почти без поводов. На сей раз, впрочем, эти двое и правда предпочитают замолчать: не хотят разводить дрязги перед студентами, не иначе.

Так что спустя пять минут, вся «экспертная комиссия» в лице меня, Макгонагал, Спраут, Флитвика и Снейпа толпится вокруг первой парты в кабинете ЗОТИ, наблюдая за тем, как директор аккуратно и методично обследует окоченевшую кошку. Поттеровская компания вместе с Филчем ожидают чуть поодаль. Приступ гнева у завхоза уже миновал, и теперь он, скрючившись в кресле, судорожно всхлипывает, прикрывая лицо узловатыми ладонями.

— Может ей еще можно помочь, сэр, — Поттер, добрый мальчик, смотрит на сквиба с сочувствием.

— Да тебе-то откуда знать, Поттер? — бурчит тот в ответ.

— Не будьте пессимистом, мистер Филч, говорю же, не похожа она на мертвую, — негромко советую я.

— Наверное, потому что она действительно не умерла, — Дамблдор, наконец, отрывается от кошки, которую он разве что не обнюхал в процессе исследования. Поймав недоверчивый взгляд завхоза, он только кивает. — Миссис Норрис определенно жива, Аргус. Только оцепенела. Я пока не понимаю, почему…

— Заклятие какое-нибудь? — интересуется Флитвик, тоже прекращая бормотать над кошкой диагностические заклинания.

— Если и так, то очень и очень тонкое и сложное, — все так же задумчиво отзывается директор. — И очень темное.

«И вообще не заклятие», — мысленно продолжаю логическую цепочку я, прикидывая, что мне теперь делать. Ну не могу же я им про Василиска сказать, в самом-то деле! Откуда бы мне об этом знать, если только это не я его выпустил? Можно было бы, конечно, все списать на папашины «подвиги», мол встречал я в каком-нибудь из своих странствий василисков, и далее по тексту. Если бы миссис Норрис сдохла, можно было бы попробовать, а так…

Кстати, а почему это она не сдохла? Да и вообще, в той истории, насколько я помню, ни кошачьих, ни человеческих жертв не было. Фигня какая-то получается.

— Это все ученики! — снова заводит старую песню Филч. — Они меня ненавидят, и миссис Норрис тоже! Может, это вообще он? Я видел, господин директор! Он был на месте преступления!

— Да я и пальцем ее не тронул! — желание Поттера посочувствовать завхозу, кажется, резко пошло на спад.

— Мистер Филч, ну вы себя-то слышите? — я досадливо морщусь. — Я, конечно, понимаю ваше горе, но держите себя в руках. Кроме Поттера, напомню, там были еще Грейнджер, Уизли, я и профессор Снейп. Или вы думаете, мы впятером, вступив в сговор, измывались над вашей любимицей?

После моего предположения все трое гриффиндорцев, как по команде, смотрят на зельевара: должно быть, представляют этот самый сговор со слезиринским деканом. Поттера при этом отчетливо передергивает, и, судя по скривившемуся лицу Снейпа, в вопросах сотрудничества они на диво единодушны.

— Мы просто оказались там первыми, — тихонько бормочет Грейнджер.

— И вот тут начинается самое интересное, — наконец, вступает в разговор зельевар. — Причина, по которой мы все там оказались. Поттер, не просветите нас, наконец, что за голоса вам мерещатся?

Под взглядами всех присутствующих мальчишка зябко ежится. Видно, что рассказывать ему ой как не хочется.

— Ну, понимаете, мы были на юбилее Смерти Почти Безголового Ника, — все-таки начинает он. — И там встретили профессора Снейпа и профессора Локхарта.

— Вот уж не знала, что вечеринки призраков пользуются такой популярностью, — едва слышно говорит Макгонагал, с подозрением поглядывая то на своих учеников, то на нас со Снейпом.

«Потом», — одними губами выговаривает профессор, и Минерва коротко кивает.

— Они решили проводить нас…

— Чтобы вы еще где-нибудь по дороге в гостиную не заплутали, — насмешливо вставляет зельевар, заработав от мальчишки сердитый взгляд исподлобья.

— И в коридоре я услышал…ну какой-то голос, — собравшись с мыслями, заканчивает Поттер, после чего обеспокоенно смотрит сначала на своих друзей, а потом на нас с зельеваром. — А вы разве не слышали его?

— Нет, друг, — Уизли качает головой. — Ты просто закричал что-то про убийство и побежал. Ну а мы следом.

— Интересное дело получается, Поттер, — Снейп задумчиво постукивает себя пальцем по губам. — Скрытые двери вы видите, голоса какие-то слышите. А самое любопытное, что эти голоса, в результате, приводят вас прямиком на место преступления.

— Ну, я же не виноват, что вы не слышали, — мальчишка умоляюще смотрит на директора. — Сэр, поверьте…

— Да никто вас и не обвиняет, Поттер, — я пожимаю плечами. — Вы же были у нас на виду. Но ситуация вырисовывается мутная.

— Что говорил этот голос, Гарри? — Дамблдор внимательно смотрит на гриффиндорца поверх очков. — Если можешь, дословно, пожалуйста.

— Эммм… он сказал что-то вроде «разорвать, убить…так голоден», — мальчишка хмурится, старательно припоминая. — А, и еще он сказал «Я чую кровь», сэр. А потом он вроде как стал двигаться куда-то вверх и… и я побежал за ним.

Голоса, которые слышишь только ты и которые призывают «разорвать и убить», верный признак шизофрении. Сначала голоса, потом провалы в памяти, а в итоге человека находят стоящим над телом какой-нибудь старушки и утверждающим, что «она была замаскированным демоном, и гномик Тук-Тук велел уничтожить ее, чтобы спасти человечество».

— Ну, разумеется, Поттер, — тон у Снейпа какой-то тоскливый, словно он давно уже отчаялся что-то такое до пацана донести. — Никому ничего не объяснив, просто кинулись очертя голову за неведомым убийцей, завывая во весь голос, как… типичный представитель своего факультета. А если бы вы его догнали? Была бы у нас статуя Поттера в натуральную величину. С другой стороны…

Последнюю фразу Снейп оставляет висеть в воздухе, но по его взгляду и так можно догадаться: профессор считает, что от оцепеневшего Поттера проблем было бы на порядок меньше, чем от такого гиперактивного. Макгонагал гневно хмурится, а я только хмыкаю — в чем-то я с зельеваром даже согласен. У пацана в заднице такое монументальное шило, что поневоле задумаешься.

— Бедный мальчик… может быть, ему стоит заглянуть к мадам Помфри? Такое потрясение… — а вот профессор Спраут, похоже, думает не об особенностях поттеровского шила, а о вывертах его же мозгов.

— Это лишнее, — отзывается директор. — Все, что нужно после таких приключений, это как следует выспаться. Помона, не могла бы ты проводить молодых людей до их гостиной?

— Сэр, вы же не думаете, что это я?... — Поттер обеспокоенно смотрит на учителей. Да и Уизли с Грэйнджер выглядят изрядно напуганными.

— Ну, конечно же, нет, Гарри, — Дамблдор посылает мальчишке ободряющую улыбку. — Спасибо тебе за то, что рассказал, ты очень помог. Но теперь предоставь эту проблему нам.

— Да уж…ну ты и влип. Слышать голоса — дурной признак даже в волшебном мире, — голос Уизли доносится до нас уже из-за двери.

— Здравое замечание, — Макгонагал окидывает взглядом оставшихся в моем кабинете профессоров. — Альбус, вы полагаете, Поттер сказал правду?

— К сожалению, да, Минерва. И это означает, что у нас еще более серьезные проблемы.

— Куда уж серьезнее, — Флитвик качает головой. — Что это могло быть, как вы считаете? Кого слышал мальчик?

— И почему не слышали все остальные? — дополняет вопрос Макгонанал.

«Потому что Поттер змееуст, а мы — нифига подобного», — мысленно отвечаю я на вопрос заместительницы директора. И как я сразу не вспомнил? Хотя чему я удивляюсь — фанатом поттеровой личности я никогда не был, но где-то я что-то такое про его владение парселтангом то ли читал, то ли слышал.

— Так, коллеги, давайте по порядку. Гил, вы позволите? — Дамблдор кивает на преподавательское кресло.

— Конечно, сэр, — пожимаю плечами я.

— Во-первых, Аргус, возьмите миссис Норрис и отнесите к мадам Помфри, — директор чинно усаживается за стол, складывая пальцы домиком. — Жизни вашей любимицы пока ничто не угрожает, но вывести ее из оцепенения можно разве что зельем на основе Мандрагоры. А они, к сожалению, поспеют только к весне.

Проводив взглядом ссутулившегося еще больше обычного завхоза, я интересуюсь:

— Может, скинемся старику на мандрагору? Чилийские теплицы выращивают прекрасные образцы, да и не такие уж дорогие. Там сезон сейчас в самом разгаре.

— Кто бы мог подумать, что вы так трепетно относитесь к мистеру Филчу, — Макгонагал усмехается.

— Я, мадам, мистера Филча терпеть не могу, — честно сознаюсь я. — Но до весны, без своей обожаемой кошки, он с горя и нам, и студентам все нервы вымотает.

— В этом что-то есть, — задумчиво тянет Флитвик. — Северус, сможешь достать?

— Там видно будет, — профессор кивает. — Нам сейчас не о душевном равновесии Филча беспокоиться надо.

— И вот это, как раз, во-вторых. Давайте исходить из того, что надпись не лжет, и кто-то снова открыл Тайную Комнату. Все знают, о чем речь? — директор снова перехватывает пальму первенства и, дождавшись утвердительных кивков, продолжает. — В прошлый раз подобное случалось пятьдесят лет назад, и в результате погибла одна из учениц.

— Помню, — Флитвик кивает. — Кажется, виноватым тогда посчитали Рубеуса?

— Не столько посчитали, сколько назначили, Филиус, — Дамблдор вздыхает. — Делом заинтересовалось министерство, школа была под угрозой закрытия, и Армандо… директор Диппет ухватился за первое же правдоподобное объяснение.

— То есть, Хагрид, по сути, стал жертвой системы? — уточняю я. Ну да, песня знакомая: чуть запахнет жареным, свалить все на кого-нибудь более или менее подходящего и учинить показательную расправу.

— Можно сказать и так, — отзывается директор. — И когда лучший ученик своего потока и староста школы Том Реддл обвинил его, у Хагрида просто не осталось шансов. Тем более, что Рубеус действительно держал в замке акромантула.

— По-моему, даже разбирательства как такового не было, — Флитвик чуть хмурится, припоминая. — После исключения Хагрида нападения прекратились, и все еще больше уверились в его виновности.

— Рубеус Хагрид, наследник Слизерина? — Снейп скептически хмыкает. — Давно не слышал ничего более абсурдного. Кто вообще мог поверить в эту байку?

— Ну, не скажите, профессор, — не соглашаюсь я. — Вы на Флинта посмотрите или на Гойла: наследники древнейших и благороднейших магических родов, а по виду…

— В случае с мистером Гойлом, боюсь, еще и по сути, — со вздохом констатирует Флитвик.

— Прошу вас, друзья мои, не отвлекайтесь, — Дамблдор укоризненно смотрит на нас поверх очков. — Мы, вынужден напомнить, не на педсовете, и нам с вами предстоит решить, что делать дальше.

— В аврорат сообщать будем? — интересуется Макгонагал.

— А что сообщать-то, мадам? — я хмыкаю. — Что на нашей территории совершено страшное злодеяние: кошку завхоза кто-то проклял и надпись на стене намалевал, вызывайте взвод авроров? Да они нас на смех поднимут.

— И это тоже правда, — Дамблдор кивает. — Помимо этого, боюсь, как только пойдут слухи о том, что в Хогвартсе творится что-то неладное, школу на время расследования придется закрыть. При всем моем уважении к миссис Норрис, ее состояние еще не повод принимать подобные меры. Северус, ты готов сделать предварительные выводы?

— Да, директор, — зельевар, наконец, отлипает от стены, которую он подпирал спиной во время всей дискуссии, и выдвигается вперед. — Я вижу несколько достойных внимания моментов. Во-первых, кошка. Не вижу причин, по которым кто-то мог на нее нацелиться, так что делаем вывод о случайной жертве. Во-вторых, сама надпись. По ней я могу больше сказать после того, как выясню, чья это кровь. Когда мы пришли, последние буквы были еще свежими, значит, ее написали за несколько минут до того. И уже сейчас могу предположить, что писал ребенок.

— Ребенок? — вскидывается Макгонагал. — С чего ты взял, Северус? Ты же не хочешь сказать, что кто-то из учеников действительно…

— Именно это я и хочу сказать, — Снейп бросает на нее хмурый взгляд. — Или вы, Минерва, более вероятной считаете версию про какого-то постороннего ребенка, забредшего в школу с улицы?

— Нет, разумеется, — Дамблдор коротко кивает. — Я тоже обратил внимание на высоту. Взрослому человеку пришлось бы наклоняться: слишком уж неудобно.

— Или кто-то думал так же и решил нас запутать, — констатирует Снейп, как-то нехорошо косясь в мою сторону.

— Или это был профессор Флитвик, — ну, конечно, кто же, как не я, у нас здесь самый подозрительный. — Прошу прощения, профессор.

— Да ничего страшного, — за что люблю своего бывшего декана, так это за не обидчивость и здоровое чувство юмора.

— Теперь вернемся к рассказу Поттера, — продолжает Снейп. — Кажется, мальчишка не солгал про голос, по крайней мере, его реакции выглядели естественно. Да и легилименция подтверждает…

— Северус, ты используешь легилименцию на студентах!? — ахает Макгонагал.

— Вообще-то нет, Минерва. Поверь, копаться в необремененных знаниями мозгах гормонально неуравновешенных подростков — это совсем не то, что я считаю приятным времяпрепровождением, — как всегда в моменты особого раздражения, в зельеваре просыпается этакая ядовитая велеречивость. — Но с Поттером ситуация особая: мне нужно точно знать, действительно ли мальчишка сказал правду или солгал, и можно не тратить время на его бредни. И, поскольку Поттер не солгал, получается, что преступников минимум двое. Если не больше.

Еще один колючий взгляд в мою сторону. Дьявол! Похоже, зельевар подозревает, что я что-то такое успел провернуть в ритуальных залах! Призвал хренотень какую-то, а в это время мой сообщник заляпал стены чьей-то кровью, пока Василиск кошку «морозил». И это было бы логично, вот только я точно ничего такого не делал!

— Пожалуй, ты прав, — Дамблдор складывает пальцы «шпилем», сосредоточенно глядя на Снейпа.

— Фишка в том… — справедливости ради вступаю, было, я, но меня тут же перебивают.

— Кто? — Флитвик непонимающе смотрит на меня.

— Маггловское выражение, — отмахиваюсь я. — Означает «характерная особенность». Так вот, фишка в том, что один из преступников маг, а второй — какое-то существо.

— И с чего вы это взяли? — подозрительность Снейпа, похоже, только возрастает.

— Нет, это, конечно, мог быть призрак голодного студента, — пожимаю плечами я. — Если помните, он говорил, что чертовски хочет есть. А еще кого-нибудь разорвать и убить. Больше похоже на зверя, по-моему.

— Говорящего? — Флитвик скептически хмурится. — Кстати, миссис Норрис абсолютно цела.

— Ну, значит, кошки в его рацион не входят, — я снова пожимаю плечами.

— Это все домыслы, — Снейп раздраженно морщится. — Слишком много вопросов остается. Почему Поттер слышал убийцу, в то время как мы не слышали ничего? Как этот убийца попал на третий этаж, минуя лестницы и коридоры? Что это вообще за существо такое, способное ввести жертву в оцепенение, и как оно это сделало? Кошка, как было уже сказано, абсолютно цела, так что вариант ядовитого укуса исключается. Если только убийца не распыляет яд, как Бессоник Карпатский.

Я тихонько фыркаю, представляя себе самостоятельно ползущий по коридорам замка Бессонник -мелколистный плотоядный кустик, покрытый бледно-желтыми цветочками, которые при приближении насекомых впрыскивают в воздух облако ядовитой пыльцы. Нападение помидоров-убийц по сравнению с этим — детский лепет. [1]

— То есть пока из ситуации большего мы выжать не можем, — констатирую я. — И отдельным вопросом у нас стоит, почему Поттер в очередной раз отличился.

— Это как раз никакого удивления не вызывает, — иронично хмыкает Снейп. — Кстати, Альбус, мы встретили его в нижних подземельях.

— Но этого не может быть! — после всеобщей драматической паузы, наконец, восклицает заместительница директора. — Гарри всего лишь студент!

— Гарри, — в устах зельевара имя мальчишки звучит почти как ругательство. — «Всего лишь» Поттер, Минерва. И этим все сказано. Вспомни хотя бы прошлый год!

— Коллеги, давайте все же по существу вопроса, — Дамблдор сдергивает с носа очки и усталым жестом потирает пальцами переносицу. — Этот вопрос вы вполне можете обсудить и без нас в любое другое время. А пока давайте подведем итоги: информации слишком много и она слишком разнородна, чтобы привести ее к системе. По крайней мере, пока. Северус, поделишься со мной воспоминанием? Хочу посмотреть твоими глазами, но уже, так сказать, на свежую голову.

— Конечно, директор, — Снейп коротко кивает.

— Что будем делать, Альбус? — это уже Макгонагал интересуется.

— Пока ничего, — тот в ответ только качает головой. — Объективно мы мало что можем: Поппи осмотрит миссис Норрис, попытается выяснить, отчего та оцепенела, Северус сделает анализ крови с надписи, поспрашиваем портреты. Призраки, я так понимаю, все были на вечеринке и ничего видеть не могли. Допросить студентов мы не можем, это посеет лишнюю панику, а ситуация, пока, не настолько чрезвычайная.

— Зато можно попытаться выяснить, кого не было на праздничном пиру, — подкидываю идейку я. — Старосты должны были заметить, кто из «своих» не пришел.

— Хм, да, пожалуй, — директор кивает. — В остальном же, коллеги, я очень прошу вас не распространяться на эту тему, массовая истерия нам ни к чему. Не стоит исключать, что это может оказаться чьей-то очень жестокой шуткой, но отнестись к ситуации нам следует как можно серьезнее. Заявление для студентов я подготовлю сам.

На этой ноте импровизированное совещание и заканчивается. Макгонагал уходит с Дамблдором, не забыв напомнить мне о ночном дежурстве, Флитвик и вернувшаяся где-то посреди брифинга Спраут отбывают в учительскую — донести до остальных последние новости, а вот Снейп притормаживает у двери.

— Так, говорите, не нашли вы боггарта, коллега? — как-то по-птичьи склонив голову на бок, интересуется он. Тон нейтральный, но под этим сканирующим взглядом я отчетливо чувствую обжигающий жар амулета и прямо-таки слышу, как потрескивает, проминаясь, ментальная защита, которую этот амулет мне обеспечивает. Силен мужик.

— Срочная инвентаризация в секретной кладовой? — вас, уважаемый, тоже на пиру не было. И тоже по очень мутным причинам, так что мы с вами оба подозрительны, и нечего сверлить меня взглядом.

Больше Снейп ничего не говорит, ретируясь за дверь: что ж, если я правильно все понимаю, это было всего лишь предупреждение. Умеет он, что ни говори, испоганить и без того паршивое настроение. С этими мыслями я и отправляюсь к себе в комнаты: выпрашивать у домовиков еды и кофе.

* * *

Тайная комната — еще одна из тех древних и мрачноватых легенд, которыми Хогвартс напичкан от подвала до крыши. И точно так же, как и все, что студентам преподносят в виде баек, она вполне реальна.

Черт побери, если бы во времена своей учебы в этом «самом безопасном месте в Британии» я знал, что это за замок, фиг бы я шлялся с приятелями по ночным коридорам в поисках приключений. Уж слишком реальна перспектива их на самом деле тут найти. То что в детстве представлялось волшебным замком, с позиции взрослого выглядело как здоровенная, под завязку заполненная древней и далеко небезобидной магией боевая твердыня, в которой к тому же полно скрытых ловушек, секретов и потенциальных возможностей умереть очень интересной смертью. Место и правда сказочное, не спорю, проблема в том, что сказочка эта достойна, разве что, братьев Гримм. [2]

И история Тайной комнаты относится все к тем же специфическим секретам, от которых опасностью веет куда больше, чем чудесами. Огромное помещение, а точнее, целый лабиринт, прорубленный в базальтовой скале то ли Основателями, то ли теми, кто жил тут еще до этого, находится где-то значительно ниже известных студентам подземелий. Возможно, что даже ниже подземелий, известных преподавателям. Где конкретно это место расположено и как туда попасть сейчас, не знает, пожалуй, никто, кроме бестелесного «нечто», оставшегося от Волдеморта. И, надо сказать, в будущем ситуация тоже не сильно переменится — легенда о комнате обретет весьма эпическое продолжение, но сама она так и останется для учеников страшной тайной, дремлющей где-то в недрах школы. На этот раз без особой надежды на пробуждение, поскольку единственное обитавшее там живое существо ухитрился изничтожить двенадцатилетний мальчишка. Безо всякого почтения к древности, между прочим, хотя я на его месте тоже думал бы больше о сохранности собственной шкуры, чем об исторической ценности крайне злобной змеюки.

Надо сказать, современные исследователи всерьез сомневаются в причинах ссоры между основателями, и я склонен им поверить: в те глухие времена магов в Англии было еще меньше, чем сейчас. Сомнительно, что кто-то из основателей в таких условиях стал бы разбрасываться «подарками свыше» в лице магглорожденных, способных упрочить положение волшебников. В конце концов, именно с тех детей, которых магия когда-то в макушку поцеловала, началось больше половины нынешних «суперчистокровных» династий. Так что я ни секунды не сомневаюсь, — дошедшая до наших дней версия древней легенды про Тайную комнату, по большей части, брехня. Сказка, изобретенная каким-нибудь ярым фанатом чистой крови, чтобы запугивать магглорожденных. Подвал Слизерина, обитающий там «ужасный ужас», который по задумке основателя должен однажды проснуться и перебить всех нечистокровных учеников, ну и таинственный наследник, руководящий массовой резней — во все это я верил, когда мне было лет двенадцать. Сейчас мне кажется все это слишком фантастическим, не сказать бы фантастически нелепым. Этот самый Слизерин, судя по оставшимся после него работам, был мужиком ой не глупым, и верить, что он организовал под школой целый лабиринт ради такой туповатой цели могут разве что дети и очень наивные взрослые. Про то, что василиск, сколько угодно древний, чисто физически не способен отличить чистокровного от магглорожденного даже упоминать не стоит.

Лично мне куда больше по душе мистические теории о подпольной лаборатории, книгохранилище или сокровищнице, охранять которую Слизерин и поручил своему карманному «ужасу».

А вот продолжение легенды — подтвержденный исторический факт: Гарри Поттер, — тот самый, что последнюю контрольную по ЗОТИ только на «У» вытянул — каким-то чудом обнаружил вход с святая-святых Салазара, убил чудовище, спас «прекрасную принцессу», а точнее заменившую ее девчонку, от ужасной смерти. Ну и всю школу тоже спас. До кучи.

Беда только в том, что эта новообретенная легенда излагалась ученикам в чертовски героической, но жутко абстрактной редакции. Ни деталей тебе, ни указаний на то, через какую такую дыру Поттер полез в гости к Василиску… ничегошеньки! Был, участвовал, всех победил, ура!

Логика во всем этом, разумеется, была — дожидаться, когда любопытствующие студенты попытаются повторить Поттеров подвиг, пусть бы даже и без василиска, никому не хотелось. А надеяться на то, что любопытные подростки не сунутся в такое интригующее место мог бы только кто-то наподобие нашего чертовски простодушного Хагрида. Лично я, если б знал, где она — как пить дать полез бы.

К тому же, по словам профессора Флитвика, который нам эту легенду и излагал, комната и все прилегающие к ней коридоры оказались затоплены после битвы за Хогвартс, так что подобное путешествие было бы не только опасным, но и бессмысленным. [3]

Так что мои познания о деталях этой истории до отвращения скудны, хоть и превышают в разы то, что известно всем остальным. Я знаю, кто именно сидит в тайной комнате, я догадываюсь, почему Поттер — единственный, кто может этого «кого» найти. Я знаю даже, что если все пойдет по старому сценарию, никто так и не умрет. Ну а толку-то?

Этих знаний недостаточно, чтобы решить проблему самостоятельно, и слишком много, чтобы расслабиться и сидеть на заднице ровно, дожидаясь, когда все, так или иначе, рассосется само. Меня не покидают пакостные сомнения — я не слишком стараюсь копировать своего папашу. Черт, ладно, я вообще не прикладываю никаких усилий в этом направлении! А значит, уже что-то в окружающем меня настоящем меняется, отклоняясь от однажды пройденного сценария. Что бы там ни говорила Майла о склонности истории к самолечению, все прогнозы, с моим появлением здесь, смело можно посылать книззлу под пушистый хвост. Пока и правда никто не умер, но кто его теперь знает, это будущее?

Вот и получается, что моя осведомленность загнала меня в чертов тупик, выход из которого мне придется искать самостоятельно. Даже посоветоваться не с кем.

Расследование, кстати, пока я пытался решить, что мне делать — зашло в соседний тупичок и прочно там обосновалось. Хотя начиналось все очень даже бойко.

Кровь, на поверку оказавшаяся петушиной, повергла профессоров в еще большую задумчивость, что не удивительно: если бы я заранее не знал «отгадку», у меня бы тоже, пожалуй, мозги от таких новостей начали перегреваться. Даже прекрасно умеющий контролировать себя Снейп на мое глубокомысленное «Вот интересно, а где весь остальной петух?», казалось, готов был съездить мне по физиономии. Вероятнее всего из-за острой нехватки рабочих версий.

Хотя кое-какую пользу зельевар сумел выжать даже из моих подколок, попросив директора обратиться к Хагриду.

Честно говоря, тот, кто хорошо знал увлечения и повадки будущего профессора УЗМС, в последнюю очередь заподозрил бы в нем куровода: уж слишком безобидны эти птички по меркам Хагрида. Куры не ядовиты, у них нет бронированной шкуры, а главное, они не способны сожрать человека — то есть не представляют для лесничего ни малейшей ценности. Тем не менее, небольшой выводок этих «неинтересных» существ у полувеликана имелся: надо же чем-то кормить остальных, куда более милых и занимательных зверюшек!

На допросе выяснилось, что на утро после Самайна Хагрид действительно не досчитался одного из трех своих петухов. Попутно мы узнали, что звали бедолагу Вилорд, что он был обладателем рыжего оперения и весил больше полутора стоунов. Короче говоря таких биографических подробностей ни об одном из представителей семейства фазановых ни я, ни Снейп, ни Макгонагал с Дамблдором, не узнавали за всю свою жизнь. Жаль только, что толку от этого было мало: последний раз жертва была замечена на утренней кормежке, и, когда именно петуха сперли, выяснить не представлялось возможным.

Со студентами тоже получилось не слишком. Во-первых, потому что пересчитать «своих» перед праздником удосужились только Слизеринцы и Райвенкловцы, а во-вторых, потому что на пиру отсутствовало дофига народа. Мероприятие и правда не входило в разряд обязательных, так что некоторые ученики распоряжались этим временем по собственному усмотрению, равно как и некоторые профессора.

Вот и получилось, что кроме нас со Снейпом и троицы гриффиндорцев на праздничный пир забили: четверо старшекурсников со Слизерина, двое райвенкловцев, минимум трое старших гриффиндорцев и один хафлпаффец, пяток первокурсников с того же Гриффиндора и Хафлпаффа, мадам Помфри и профессор Трелони.

В ходе дальнейших расспросов выяснилось, что старшекурсники всех четырех факультетов устроили свою, куда более спиртосодержащую гулянку в одном из отнорков подземелий — достойная иллюстрация того, как перспектива сабантуя на корню душит межфакультетские распри, — а первогодки загремели в больничное крыло, предварительно феерически уделав кабинет зельеварения на последней паре. Мадам Помфри присматривала за страдальцами в лазарете, ну а Сивилле на бренное было в принципе плевать, так что во время пира она развлекала себя самостоятельно.

А дальше — привет, пресловутый тупик. Что еще предпринять никто из нас попросту не знал.

Жизнь же, как ей и положено, продолжалась.

Я предполагал, что озверевший Филч, вкалывающий теперь и за себя, и за кошку, доканает нас через неделю, но завхоз оказался асом своего дела, и уже через три дня после Самайна все профессора сбросились по десять сиклей на мандрагору. Исключение составлял разве что профессор Бинс, которому сбрасываться было нечем. Дамблдор, страдающий от Филчевых теорий заговора против его любимицы во время каждой трапезы, предлагал, было, заплатить из собственного кармана всю требуемую сумму, однако все мы единодушно отказались, посчитав «борьбу с общим врагом» вопросом чести. Так что мешочек с монетами был торжественно вручен Снейпу с наказом как можно скорее заказать этот чертов вопящий корешок, который обещал избавить нас хотя бы от одной проблемы. Остальные вопросы, к вящему сожалению, так просто не решались: студенты, со свойственной всем подросткам гибкостью, довольно быстро выбросили происшествие из головы, вернувшись к делам текущим, а вот профессора ожидали подлянки. Это невысказанное ожидание висело над нашими головами и портило атмосферу, как висельник на именинах.

Именно поэтому субботним утром на квиддичном матче преподавательская трибуна выглядит чертовски созвучно погоде — хмуро и мрачно. Точнее трибуна как раз выглядит обычно, а вот сидящие на ней профессора напоминают кого угодно, только не предвкушающих увлекательное зрелище болельщиков. Макгонагал цыкает на протянувшего загребущие лапки к микрофону Джордана — хороший выбор, кстати, язык у парня подвешен как следует — Флитвик думает о чем-то своем, рассеянно скользя взглядам по соседним трибунам, Септима с Чарити и Батшедой заняли задний ряд и теперь перешептываются вполголоса, Снейп ушел поднимать бойцовский дух своего факультета в раздевалку, а остальные попросту не пришли. Директор занят, Сивилла в трансе, Бинс умер, а Сильванус еще за завтраком выразился в том смысле, что он уже «слишком стар для этого дерьма». Впрочем, профессор Кеттлберн сформулировал это куда приличнее, но суть от этого нисколько не изменилась.

— Приветствую всех на первом в этом году квиддичном матче! — звонкий голос Джордана, благодаря магически усиленному микрофону, прекрасно слышен со всех концов стадиона. — С вами, как обычно, я — бессменный комментатор Ли Джордан! Напоминаю, что открывают нынешний сезон извечные противники: красные против зеленых, Слизерин против Гриффиндора! Что-то подсказывает мне, что нас ожидает напряженная борьба. В этом году команда Слизерина, благодаря протекции одного из попечителей, обзавелась полным комплектом новейших метел Нимбус 2001, на скорость и маневренность которой делают ставку серебристо-зеленые. К сожалению, к новым метлам прилагается сын помянутого выше попечителя, но что поделать! За все хорошее приходится платить…

— Джордан! — возмущенно шипит на парня заместительница. Да уж, симпатии комментатора явно не на стороне Слизеринцев.

— Прошу прощения. Как я уже и говорил, в этом году в команде Слизерина произошли изменения, и место Терренса Хиггса занимает второкурсник Драко Малфой!

Джордан продолжает изощряться, не забывая, впрочем, представить действующие составы команд, но я слушаю его в пол уха. Странно, что Люциус, а в роли «таинственного» попечителя выступает именно он, работает так топорно. Я не слишком хорошо знаком с этим господином, но даже того, что мне известно, достаточно, чтобы сказать — Малфой-старший человек крайне хитрый и чертовски осторожный, склонный обходить не только попадающиеся на пути к цели горы, но и пригорочки тоже. Так, на всякий случай.

А тут такая наглядная демонстрация: это все равно что в Пророке написать «я купил место в команде своему сыну». Странный он тип все-таки… то на воду дует, плетя интриги там, где и без этого можно обойтись, то драки в публичных местах устраивает. Или это война его так перекорежила, сделав по-змеиному осторожным и ушлым деятелем от политики? Возглавляемая им партия Белой Крови в мое время славилась тем, что «подползает» к своей цели настолько медленно, что невооруженным глазом не заметишь, зато вцепляется в эту цель безошибочно и намертво. Ну да это все не моего ума дело.

— Эк разбирает-то Малфоя, — вместо этого негромко говорю я, чуть наклоняясь в сторону как раз усевшегося рядом со мной зельевара. — Галеон ставлю, что его главная цель в команде — уделать Поттера.

Снейп только косится на меня скептически: с подобными разговорами, похоже, к этому страшному дядечке один я и пристаю. Ей Мерлин, со времен первого нападения мы с ним стали не разлей вода просто. Дело не в дружеской симпатии, само собой, а в том, что этот тип теперь подозревает меня еще и в нападении на миссис Норрис, ну или по меньшей мере считает причастным к этой истории. И последнее, что я мог бы сделать в этой ситуации для себя любимого — это попытаться его милого общества избегать. Так что я, напротив, сам едва ли не вешаюсь на профессора зельеварения, в робкой надежде, что ему раньше или позже осточертеет моя компания.

Впрочем, не скажу, что я не извлекаю из нашего общения никакого удовольствия: характер у моего нового «приятеля» пакостный, зато и поговорить с ним, как правило, есть о чем.

— В бессмысленных спорах не участвую, — тем временем снисходит до ответа Снейп, провожая взглядом блондина, который вместо поисков снитча уже успел заняться доставанием ловца-конкурента. — Должен признать, что даже мне уже тошно от обилия слова «Поттер» в лексиконе мистера Малфоя. Его соседям по спальне я и вовсе могу лишь посочувствовать.

— А что у них за любовь такая невзаимная? — мне и правда любопытно. — Какую погремушку эти юные дарования не поделили? Или у Поттеров с Малфоями клановая вражда?

— Не мелите чепухи. Интересы Поттеров и Малфоев разошлись только в последнюю войну, так что ни о какой вражде речи не идет. Этот конфликт исключительно личное дело последних отпрысков рода, — зельевар раздраженно фыркает и, смерив меня оценивающим взглядом, в духе «сказать, или сам отцепишься?», продолжает. — Мистер Малфой таким странным образом желает самоутвердиться. Я уже говорил ему, что это не самый достойный способ, но он еще слишком юн, чтобы осмысливать такие сложные вещи.

Я понимающе киваю. Симптомы этой «болезни», как я успел заметить, наблюдаются чуть ли не у каждого второго чистокровного ребенка. А что поделать? Закрытая атмосфера мэнора, воспитание в духе фамильной гордости, узкий круг «правильных» друзей… Родители таких детей нередко растят не столько человека, сколько воплощенное будущее рода. И это «будущее» до одиннадцати лет произрастает в уверенности, что оно должно превосходить всех и во всем. "Выплюнутые" во внешний мир из-под надежной защиты, эти дети без подготовки оказываются членами огромного и разношерстного коллектива сверстников, далеко не все из которых спешат уважать человека за фамилию.

Случай младшего Малфоя был и вовсе запущен — пацан, похоже, уже сейчас уверен, что он лучший. Спасибо родителям, не иначе.

От той же Макгонагал я уже ни раз слышал о «завистливом, заносчивом и злокозненном мистере Малфое», который прохода не дает ее драгоценному Поттеру и остальным гриффиндорцам. Мне же этот парень не казался ни слишком мелочным, ни слишком завистливым, ни, тем более, злым: так, обычный двенадцатилетний пацан со своими заморочками. Разве что глубоко неуверенный в себе и имеющий пакостную привычку лезть в бутылку, лишь бы доказать себе и окружающим, что он истинный олимпиец. В том смысле, что «быстрее, выше, сильнее».

А уж загремев на один поток с героическим Поттером, слава которого бежит впереди его субтильной персоны едва ли не вприпрыжку…

Похоже, младший Малфой всеми правдами и неправдами стремится показать своему «врагу», что он тоже не лыком шит и вообще всячески достоин уважения. А тот свински не ценит, между прочим.

— Далеко он на Поттере не уедет. Тот тоже «слишком юный», чтобы оценить его старания, — задумчиво говорю я, машинально отыскивая взглядом гриффиндорского ловца. — Послушайте, а это нормально?

Как раз в эту секунду Поттер на головокружительной скорости проносится мимо нас, заваливаясь в почти отвесное пике. На хвосте у него неотрывно висит один из бладжеров. В квиддич я не играю, да и не фанатею особо, честно говоря, но тесное общение с сестренкой-квиддичисткой дало свои результаты. То есть я абсолютно уверен, что агрессивному спортинвентарю положено гоняться за всеми игроками на поле, а этот увесистый мячик, судя по всему, уже какое-то время носится за Поттером, как нахлебавшийся амортенции подросток за предметом своей неземной страсти.

Сколько это безобразие продолжается, сказать трудно, поскольку треп с профессором отвлек от событий на поле нас обоих.

— А сами-то как думаете? — хмуро отзывается вышеупомянутый профессор, впиваясь взглядом в субтильную фигурку гриффиндорца. Забавно: никогда бы не подумал, что в глазах человека могут отражаться ярость и беспокойство одновременно.

— Мячик — вы, щит на мне? — деловито интересуюсь я, вытаскивая из крепления собственную палочку. Палочка Снейпа уже давно у него в руках.

— Зачем щит? — спрашивает зельевар, тем не менее полностью переключая свое внимание на бладжер. В эту секунду он до жути напоминает следящего за мухой кота. Поттер тем временем продолжает творить в воздухе что-то невообразимое. Черт побери, вот это вестибулярный аппарат у парня! Меня бы от таких кульбитов давно стошнило бы. Это не говоря о том, что я давно бы уже размазал себя либо по полю, либо по одной из трибун. Близнецы Уизли без особого успеха пытаются отправить злосчастный бладжер куда подальше, но тот упрямо возвращается на однажды выбранный курс. В конечном счете, Поттер на очередном вираже получает-таки по затылку. Хорошо еще, что только вскользь.

— Да за этим вот! — поясняю я, выставляя вокруг мальчишки щит. Не иначе как с перепугу — сразу второго уровня, который не то что бладжером, стенобитным орудием не проломишь. — Займитесь мячиком, профессор. Я не попаду.

Еще одна мертвая петля, которую я ощущаю так, словно вместе с Поттером сижу на этой треклятой метле, — и мяч, уже несколько раз безрезультатно стучащийся в щитовые чары, попросту взрывается. Во все стороны летят клочки кожи и наполнитель. Все эпично, короче говоря.

Пронзительный свисток Роланды оповещает нас, что мадам судья, наконец, соизволяет заметить бардак на поле — и года не прошло. Отсюда плохо видно, но, кажется, сейчас будет замена мячей.

— Что там случилось? Почему остановили игру? — Макгонагал на секунду оставляет Джордана в покое и оборачивается к нам. Похоже, заместительница директора тоже настолько была занята переживаниями за охотников подшефной команды, что на злоключения ловца попросту не обратила внимания.

Мы со Снейпом обмениваемся мрачными взглядами и почти синхронно пожимаем плечами.

— Вы там траекторию заклинания рассчитывали что ли, профессор? — раздраженным шепотом спрашиваю я у своего соучастника по порче школьного инвентаря. Держать стабильный щит над постоянно перемещающимся объектом задачка не из простых. А уж если этот объект находится от тебя в нескольких десятках метров… в общем, не мой уровень, скажем прямо. Так что каждая секунда промедления Снейпа превратилась для меня в новую каплю стекающего по лбу пота.

— Я пытался снять с него чары, — мой тон зельевару явно не нравится, а потому слова он цедит чуть ли не сквозь зубы. — Но этот чертов шар оказалось проще уничтожить, чем расколдовать. И мне очень хотелось бы знать, кто эти чары на него наложил…и зачем.

— Ваши подопечные подсуетились? — я пожимаю плечами.

— Мои подопечные, мистер Локхарт, выгодно отличаются от подавляющего большинства учеников наличием развитого интеллекта, — теперь профессор делает вид, что оскорблен моим предположением до глубины души. Именно делает вид, потому что взгляд у него не меняется: все та же холодная задумчивость хорошего шахматиста, противник которого ухитрился сделать глупый, но неожиданный ход. — У них и без того шансов на победу гораздо больше, чем у гриффиндорцев. И потом, неужели вы считаете, что в перерывах между матчами футляр с мячами не защищен от посягательств?

— А перед матчем их наверняка проверяют, — задумчиво говорю я, наблюдая за тем, как взбодрившиеся после вынужденного перерыва гриффиндорцы пытаются доказать соперникам, что скоростные метлы не панацея. — И да, я согласен, это кем бы вы были, дорогой профессор, если бы ученическое заклятие с мяча сдернуть не сумели? Был неправ, простите.

Зельевар в ответ только морщится, но, раз ядом больше не плюет, значит тему его профессионализма мы благополучно замяли.

— Студенты не могли, преподавателям не за чем… — вместо этого говорит он, после чего жестко добавляет, — эти странные совпадения вокруг Поттера начинают мне всерьез надоедать.

— Мы еще с его способностью ходить через скрытые двери не разобрались, — напоминаю я, но зельевара рядом уже нет: он ловко спускается по ступенькам трибуны. И куда его черт понес, интересно?

Ладно, потом спрошу, все равно мы нынче как два Ронни из старого телешоу [4].

* * *

Однако до самого вечера я оказываюсь предоставлен сам себе, — зельевар, похоже, нашел, наконец, занятие поинтереснее, чем "выпас Локхартов". Слизеринцев утешает что ли?

Вряд ли. Этим господам утешения ни к чему: за ужином вся команда лопает так, словно не они, обладая метлами новейшей модели, продули гриффиндорцам на чистометах. Железные ребята.

Впрочем, если бы Поттер не был таким чертовски талантливым летчиком, никакой командный дух львов не спас бы от разгромного поражения. Ловец их и так вытащил из глубокой задницы, поймав заветный снитч в тот момент, когда счет был уже 190-50 в пользу Слизерина.

Ну и Малфой, конечно, изрядно своим софакультетникам подгадил, что и говорить: пацану бы на поле смотреть, а он вместо этого за Поттером таскался, как привязанный. Наверняка ему еще до ужина по этому поводу много добрых слов сказали — вон какая мордашка постная.

Я же пользуюсь неожиданной, но приятной свободой от зельеварова ига в своих черных целях — то есть сразу после ужина спускаюсь в закрытую библиотеку и закапываюсь в очередную порцию старинных свитков.

Разве что на сей раз я ищу информацию не о путешествиях во времени — я ищу любые сведения, касающиеся василисков. Ну и Тайной комнаты заодно. Хотя я чертовски сомневаюсь, что в свое время тот же Дамблдор не перерыл тут все в поисках каких-нибудь подсказок.

Так что в свои комнаты я возвращаюсь уже за полночь — могу себе позволить перед выходным, — с пухлой стопкой конспектов, в которых мне еще предстоит разобраться на досуге. Ради отвода глаз я, заодно, поднял информацию и о других потенциально опасных тварях, с древних времен обитающих на территории Британии. В случае чего буду прикрываться уже озвученной легендой: имею я право с упорством барана считать, что на кошку напал не человек, а какая-то хрень, в конце концов, или не имею?

Швырнув свои записи на стол, я с блаженным вздохом залезаю под душ, планируя в самое ближайшее время отправиться на свидание с подушкой, но жизнь в очередной раз вносит свои коррективы в мои грандиозные планы. Что-то зачастила она с этим в последние месяцы, ей Мерлин!

— Всем преподавателям срочно собраться в больничном крыле, — напряженным голосом Директора заявляет появившаяся прямо перед моим носом птица, в которой без особого труда можно опознать феникса.

Я даже не успеваю толком понять, какого черта только что произошло, а директорский патронус уже исчезает, оставляя меня наедине с зажатым в кулаке куском мыла.

Приехали! За директором, насколько я знаю, не водится привычки посреди ночи устраивать персоналу полевые учения, да и вообще Дамблдор человек на редкость корректный и вежливый, так что, похоже, случилось что-то из ряда вон выходящее.

Успевший намокнуть, но не успевший согреться, я, чертыхаясь, вываливаюсь из ванной, на ходу пытаясь вытереться и одеться: попавшаяся под руку футболка тут же расцвечивается мокрыми пятнами, ну да и фиг бы с этим. Секунду я еще раздумываю, не высушить ли волосы заклинанием, но, в конце концов решаю, что лучше буду похож на мокрую крысу, чем на ходячий одуванчик, в который меня неизменно превращают такие эксперименты… не все ли равно, как я буду выглядеть перед лицом какой-то пока неизвестной мне гадости, которая все равно уже случилась?

— Умер кто-то? — мрачно спрашиваю я, вваливаясь в вотчину мадам Помфри, где кроме меня собрались уже, кажется, все. Тут тебе и директор в неожиданно серой мантии — не подготовился к выходу в люди что ли? — и Макгонагал в клетчатом халате с торчащей из под него ночной сорочкой, и Аврора с расплетенной на ночь косой, в кое-как наброшенной мантии. Зато Снейп, Септима и Флитвик при полном параде — либо спят одетыми, либо, что вернее, сегодня была их очередь дежурить по школе.

Лица у всех присутствующих какие-то перекошенные и растерянные. Что происходит, черт побери?!

— Какая проницательность, — язвительно отзывается зельевар, впиваясь в меня не предвещающим ничего хорошего, цепким взглядом. — Вам бы, Локхарт, ясновидцем работать.

— Ну вообще-то я пошутил, — от такого "приветствия" я даже забываю о безмерно раздражающих меня мокрых прядях, противно липнущих к шее.

— Зато я, нет, — бросает мне профессор зельеварения.

— Северус, держи себя в руках, — укорачивает своего подопечного Дамблдор. Выглядит директор, прямо скажем, нехарактерно мрачным, — Здравствуйте, Гил. Хотел бы я сказать, что профессор шутит, но нам, увы, не до шуток. Вы попали точно в цель, взгляните сами.

С этими словами директор указывает мне на пару больничных коек, рядом с которыми маячит мадам Помфри и на которые я до этой секунды как-то не обращал внимания.

Невежливо потеснив стоящего у меня на пути Снейпа плечом, я подхожу поближе и... и с размаху сажусь на край одной из кроватей, потому что ноги меня что-то не держат.

— Вот ... — цензурным в моей фразе получается только начало, но никто в комнате, кажется, не собирается напоминать мне о правилах приличия. Не до того нам всем.

Первую кровать, на которую я так бесцеремонно плюхнулся, занимает бледное, оцепеневшее тело, со странно вытянутой вперед рукой. Мистер Патрик Колуэлл, четвертый курс Хафлпаффа. Странно видеть этого мальчишку таким тихим, без его вечных шуточек и широкой, почти никогда не сходящей с лица улыбки.

Но то, что лежит на соседней койке и от чего я, как ни стараюсь, не могу отвести взгляда — выглядит куда страшнее. Не только я, надо думать, в последние дни мечтал, чтобы Аргус Филч, наконец, заткнулся. Но и в страшном сне я представить не мог, что этот брюзгливый сквиб заткнется так скоро и навсегда: в отличие от мистера Колуэла, Аргус лежит абсолютно ровно.

Наверное, потому что в отличие от мистера Колуэла, наш завхоз представляет собой несомненный и вполне себе очевидный труп.

[1] Нападение помидоров-убийц — фильм 1978, собственно из названия все ясно по-моему. Это РЕАЛЬНО фильм про плотоядные помидоры, которые жрут людей. И стоит ли потом удивляться религии, поклоняющейся Макаронному Монстру?

Пы. Сы.: автор не имеет ничего против пастафарианства. Ну, это я так, на всякий случай.

[2] Тут имеются в виду неадаптированные сказки братьев Гримм. Ну что сказать… это надо прочесть, чтобы уловить разницу между нынешними «отглаженными» версиями сказок и тем, какими эти они были изначально. Кому интересно (как Гилу), тот может посмотреть. И «Золушка», в которой сестренке ради примерки заветной туфельки приходится отрезать себе пятку — далеко не самая жуткая из историй.

[3] Это скорее ссылка на фильм, чем на книгу. Ну и плюс мое ИМХО допущение. Кто смотрел внимательно, тот помнит возмущения стихии во время визита Рона и Гермионы в обитель основателя.

[4] Два Ронни — британский дуэт комиков Ронни Баркера и Ронни Корбетта. Эти ребята с 1971-го по 1987-й вели комедийное шоу на ВВС. В своей стране они считаются едва ли не классиками жанра.

— Смущены и полны раскаяния? Гм… — недоверчиво проговорил король. — Я не верю их хитрым рожам. Особенно вон тому, с физиономией гасконца.

А. Дюма "Д'Артаньян и три мушкетера"

В последующие полтора дня, которые отделяют страшную находку Флитвика от, собственно, похорон, коллеги со мной стараются лишний раз не заговаривать, да и ученики в понедельник на моих уроках ведут себя поразительно тихо. Оно и понятно — у меня, должно быть, на лбу крупными буквами написано «не кантовать».

И вот сейчас я мерзну на осеннем ветру в числе всех остальных преподавателей, неловко и бессмысленно переминаясь с ноги на ногу рядом с гробом Аргуса Филча, которому с недавних пор плевать на все наши проблемы с Астрономической башни.

Полгода не прошло, а я опять угодил на похороны — дерьмовая тенденция какая-то складывается. И снова: министерский служащий, такой же серый и постный, как тот, что распоряжался на похоронах моего папаши, небольшая горстка народу и такая же унылая тишина, вызванная не горем, а тем, что всем присутствующим и сказать-то нечего. Как будто я смотрю ту же постановку, просто в исполнении другой труппы актеров.

Родни у Аргуса либо не было вовсе, либо ей давно и прочно было наплевать на пожилого сквиба, так что честь провожать его в последний путь выпала нам — коллегам покойного. Да еще и всю немудреную церемонию пришлось назначать на вечер, поскольку в остальное время посреди недели почти все преподаватели заняты на парах.

Не похороны, а фарс какой-то: сгущающиеся сумерки, хмурые физиономии стоящих рядом со мной магов, заунывный бубнеж чиновника, вот и все, что достается Филчу по итогам его, подозреваю, не самой счастливой жизни. Никакого горя тут нет и в помине — скорее уж неловкость, словно всем нам немного стыдно за то, что тело завхоза вынуждено переселяться под землю в компании людей, с которыми при жизни его не связывали особо дружеские отношения. А единственное искренне любящее Аргуса существо в оцепенении валяется в больничном крыле, дожидаясь чилийской мандрагоры.

Впрочем, по меньшей мере, один неравнодушный человек в этой компании все-таки есть — поплотнее запахнувшись в теплую мантию, я смотрю на покойника и отчаянно злюсь. Точнее даже не так: я пребываю в состоянии тихого, с трудом контролируемого бешенства. Мне даже чудится, что я чувствую на языке его горько-металлический привкус.

Может, поэтому даже Снейп в последнее время предпочитает проходить мимо, а более впечатлительные барышни, вроде Авроры, и вовсе обходят по широкой дуге — в таком состоянии я и правда способен сказать или даже сделать что-то такое, о чем впоследствии буду чертовски сожалеть.

Причина же моей злости проста, как флобберчервь, — я, конечно, не испытывал к Аргусу Филчу какие-то теплые чувства, видит Мерлин, я его и правда недолюбливал. И даже не потому, что завхоз был каким-то особенно паршивым человеком, тут детская память мне подгадила: крикливый и желчный хромой старик, которому, казалось, запугивание студентов доставляло особое удовольствие, в свое время попортил мне немало крови.

Вот только, как бы я к нему ни относился, смерти я ему уж точно не желал, тем более такой нелепой и странной даже по меркам магического мира. «Во время дежурства по школе наткнулся на василиска» — да я не знаю ни одного человека, которому мог бы от души пожелать такого конца.

А еще я не могу избавиться от мысли, что старик умер из-за меня. Черт! Я ведь точно знаю, что не вломись я в это время, Филч и через десяток-другой лет был бы не так уж и здоров, зато определенно жив. А теперь в стремительно сгущающейся темноте мы торопливо закапываем его в землю, словно стая собак украденную кость.

Да к тому же практически тайком: объявление о смерти завхоза было сделано, но о причинах, по которым Аргус покинул наш грешный мир, ни студентам, ни аврорату мое начальство сообщать нужным не посчитало. Почему? Со слов нашего уважаемого директора выходит, что стоит только заявить в министерство, и школу наводнят авроры пополам с бюрократами, попечительский совет встанет на дыбы, Люциус Малфой, радостно потирая холеные ладошки, кинется копать яму под своего политического и идеологического противника, учебный процесс полетит к чертям и вообще воцарится хаос. И все же…

Разве это не было бы самым правильным в сложившейся ситуации?! Пусть будет хаос, пусть закроют школу, пусть по древним коридорам вместо ничего не подозревающих подростков бродят авроры — ребята, в конце концов, сознательно выбирали работу, на которой всегда существует вероятность сдохнуть!

Так что, по большому счету, бешусь я вовсе не от праведного гнева, а от куда более приземленного страха. Можно сказать, что я паникую, и даже удивительно, как это я еще не ору и не бегаю кругами по окрестностям Хогвартса.

«Мир изменился… Я чувствую это в земле…» — мрачно констатирую я, провожая взглядом опускающийся в могилу гроб. [1]

У нас тут целая школа студентов, между прочим. Аргус-то хоть пожить успел, пусть и не так долго, как мог бы, да и существование его представлялось мне на редкость безрадостным. Но все-таки! Чем бы там ни руководствовался Дамблдор, меня перспектива навешивать на свою совесть детские жертвы нихрена не прельщает — она у меня совсем не такая грузоподъемная, как может показаться на первый взгляд.

— Сэр, можно с вами переговорить? — интересуюсь я у директора, сразу после того, как на кладбище Хогсмида становится одной могилой больше. В ответ я получаю спокойный кивок. Такое чувство, что Дамблдор только и ждал все это время, когда я, наконец, не выдержу и начну к нему приставать с разговорами. Хотя, черт его разберет, может, и вправду ждал: чтобы понять, в каком душевном раздрае я нахожусь, легилиментом быть не обязательно. А к кому ж мне еще пойти с претензиями, как не к начальнику?

До директорского кабинета мы идем молча — он, имея богатый жизненный опыт, давно уже никуда не торопится, а я слишком занят попытками облечь все свои вопросы и предложения в форму, не предполагающую активное пользование матерной бранью.

— Присаживайтесь, Гил. Хотите чаю? Вы, кажется, изрядно продрогли, — самый крутой, по версии современников, маг Британии смотрит на меня внимательно и серьезно. В сочетании с простой, темной мантией выглядит все это диковато: я как-то уже успел привыкнуть и к кислотным расцветкам мантий моего шефа, и к неизменной полуулыбке, которая у него с губ, кажется, не сходит никогда. Тем не менее, весь вид Дамблдора, также как и его голос, глубокий и ровный, лишенный даже намека на старческое дребезжание, странным образом гасит и мое раздражение, и мою панику. Так, пожалуй, способен успокаивать тихий полумрак, после пребывания на слишком ярком свету.

— Спасибо, сэр, — я с благодарностью киваю, как-то забыв о том, что не собирался тут «с комфортом располагаться».

Видимо, решив меня окончательно добить, директор, вместо того, чтобы вызвать домовика, достает откуда-то из шкафа маленькую спиртовку и заварочный чайник. Дальше на каминный свет появляются мешочки с травами.

Должно быть, вид у меня совсем обалдевший, поскольку Дамблдор, бросив на меня еще один внимательный взгляд, поясняет:

— В мое время всех волшебников учили делать повседневные вещи без помощи магии. Тогда она еще считалась даром, а не подручным инструментом. И потом, при всем искусстве наших домовиков, чай у них получается какой-то не такой.

— А сейчас время, стало быть, уже не ваше? — зацепившись за первую фразу директора, интересуюсь я, почти завороженно наблюдая за размеренным движением танцующих над чайником сухих пальцев. Профессионализм чувствуется за версту: недаром человек столько лет алхимии посвятил.

— Оно уже скорее ваше, Гил, — легко признается он. — Впрочем, мне кажется, что я все еще слишком полезен для общества, чтобы задумываться о тихой старости где-нибудь в глухой деревеньке наедине с книгами.

— Наверное, — я киваю. — По нашим меркам, сэр, вы вообще еще молоды.

— А вы не задумывались, почему маги старше сотни лет чаще всего ведут уединенный образ жизни, с головой уходят в науку или занимают какую-то не слишком обременительную должность, не требующую регулярного присутствия на службе? — директор критическим взглядом окидывает пыхтящий на спиртовке чайник. — Дело не в том, что нам не хватает жизненной силы, Гил. Скорее уж дело в скорости: время движется все быстрее, и нам становится сложно шагать с ним в ногу, впитывать в себя настроение эпохи. Не сочтите за стариковское ворчание, но у вашего поколения совсем иная мораль, система ценностей, взгляды на жизнь. Я могу их понять, но, увы, не разделить. Именно поэтому старшие маги либо занимаются делами своего рода, либо обращаются к поискам истины. Эта дама на редкость постоянна и во все времена одинаково недостижима. Но что-то я увлекся, прошу простить. Вот ваш чай, Гил. О чем вы хотели поговорить?

— А? — я машинально принимаю из рук Дамблдора чайную чашку, от которой исходит тонкий, вкусный запах чайных листьев, тимьяна, лимонника и еще чего-то непонятного. Как классический параноик, я принюхиваюсь уже прицельно, но тут же успокаиваюсь, поняв, что это всего лишь мать-и-мачеха. — А, да, спасибо, сэр. Я хотел поговорить о последних событиях. Есть кое-что, чего я не понимаю. Нет, я много чего не понимаю, гением меня назвать трудновато. Однако…

Черт, и как это я ухитрился забыть, зачем я тут, а я ведь почти забыл! Нет, тут дело обошлось без магии, в этом я уверен, и никаких чар на меня директор не накладывал, да и в чай ничего «эдакого» не подсыпал. Все проще и смешнее: Альбус Дамблдор чертовски сильный волшебник, и у меня создается впечатление, что он где-то оставил свой «экран». Дьявол побери, я только теперь, пожалуй, по-настоящему могу представить его толщину!

Я когда-то читал о том, что подобную защиту носят почти все реально могущественные маги. Ее, как правило, привязывают к каким-нибудь безделушкам вроде колец, брошей и подвесок, чтобы не тратиться лишний раз на поддержание блока — такая штучка подпитывается магией носителя, взамен даря защиту: и защищает она не только своего хозяина от других магов, но и других магов от хозяина. Во-первых, выдавать истинный уровень собственной магии вообще не принято, пусть уж лучше недооценивают, ну, а во-вторых, такое поле на находящихся рядом людей подействовать тоже может по-всякому.

Говорят, в обществе того же Волдеморта, даже его преданным слугам было весьма и весьма фигово, ибо этот господин, разумеется, экранироваться и не думал. Запугать своих так, чтоб чужие боялись, а чужих настолько, чтобы даже их правнуки в постель по ночам от ужаса писались, — вот это вполне соответствовало его представлениям о власти. Дамблдор же, как порядочный, похоже, носит постоянную защиту. По крайней мере я еще ни разу в его присутствии не ощущал его магию: как он колдует видел, а вот почувствовать почти осязаемую волну силы как-то не доводилось.

Директор, тем временем, придвигает к себе небольшое блюдце, на котором лежит несколько перстней. С запозданием я вспоминаю, что перед возней с чайником Дамблдор их действительно снял. Через несколько секунд волна магии, которую я ощущаю почти так же, как тепло горящего камина, исчезает, оставляя после себя лишь легкий холодок и какой-то особый сорт пустоты. Чувство настолько острое и неприятное, что я даже морщусь невольно.

— А было лучше, — немного рассеянно замечаю я куда-то в пространство.

— Вы не первый человек, Гил, от которого я это слышу, — Дамблдор чуть заметно кивает. — Так что я повторю то же самое, что и всем остальным: это не самое разумное решение. Я вижу, вы понимаете, о чем речь. Я почувствовал вашу…злость? Страх? Сомнения? Я, знаете ли, неважный эмпат. И я мог бы предложить вам успокоительного зелья, разумеется, но мне показалось, что так получится быстрее и проще. Я хотел всего лишь помочь вам собраться для беседы, но никак не усыпить ваши истинные чувства и эмоции.

— Еще минут десять, и я напрочь забыл бы причины, по которым решил с вами разговаривать, — уныло соглашаюсь я. — И, пожалуй, выпив с вами чаю, отправился к себе в прекрасном расположении духа.

— Вот именно, — Дамблдор кивает, отпивая небольшой глоток из собственной чашки. — Мне кажется, молодой человек, что вы пришли ко мне не за утешениями, верно?

— Почему вы не пошли в целители, сэр? — вместо ответа интересуюсь я.

— Потому что в молодости мы редко ценим то, чем уже обладаем, Гил. Я стремился скорее к знаниям, чем к людям, — директор смотрит на меня поверх очков вполне серьезно. — Я пробовал достичь своей цели через науку, через политику и через наше будущее, которое, как известно, в детях. Ну, а когда понял, что лечить людей, возможно, занятие более достойное, чем попытка лечить человечество, было уже поздно. И не могу сказать, что я сожалею. Но давайте, все же, от моих несбывшихся перспектив вернемся к вашим вопросам. Я чувствую, что у вас они есть. Возможно, их даже много, но вы, как я успел заметить, весьма талантливый молодой человек, я в вас не сомневаюсь, а потому отвечу только на один, зато любой. Обдумайте его, пока пьете ваш чай.

Несколько минут я так и эдак обмозговываю столь щедрое предложение, но ничего принципиально нового для себя найти не могу. Шанс мне, конечно, выпал редкий — возможности услышать от Дамблдора настоящий ответ на любой мой вопрос у меня вообще больше может никогда не быть. Я уже насмотрелся на директора достаточно, чтобы понимать, что подобные события чем-то сродни параду планет.

И ведь, если кто и обладает нужными мне самому знаниями про работу со временем, то это, наверное, директор. По крайней мере, из тех людей, кого я мог бы спросить, он самый осведомленный.

— Почему вы не хотите эвакуировать студентов, сэр? — да ну нафиг. Сам разберусь, меня-то, в конце концов, никто под зад не подгоняет.

В ответ я получаю долгий, задумчивый взгляд. В отличие от первого — и до этого вечера единственного! — раза, когда мы болтаем с Дамблдором с глазу на глаз, легилиментить меня он не пытается: просто смотрит. Так что я без зазрения совести таращусь на него в ответ, всем своим видом показывая, что других вопросов шеф от меня не дождется.

— Что ж, я понимаю, — наконец, говорит маг, очевидно, придя к некоему умозаключению на мой счет. — Смерть Аргуса — очень веский повод, чтобы всерьез забеспокоиться об остальных. Могу даже сказать вам, Гил, что мне приятно видеть, насколько ответственно вы относитесь к вопросу безопасности учеников.

— А вы, разве, нет? — я хмыкаю. — Директор, у нас на шее висит ответственность за несколько сотен несовершеннолетних. Один из которых уже превратился черт знает во что. Про Филча я вообще молчу! И я не понимаю, какого Мерлина школу еще не прочесывают авроры?

— Хотя бы по той причине, что авроры едва ли нам помогут, Гил, — Дамблдор со вздохом переплетает унизанные перстнями пальцы, все так же твердо глядя мне в глаза. — Если бы от этого была хоть какая-то польза, не сомневайтесь, они бы уже были здесь. Однако… они все знают о природе истинного Хогвартса не больше, чем наши собственные студенты. Знакомы с этой, если угодно, «подводной частью айсберга» только те, кто заключил с ним контракт. Никому другому он не покажет своих секретов, а искать корень проблемы нужно именно там, Гил. Думаю, вы и сами это понимаете. Вы, возможно, еще не успели понять, в конце концов, слишком недавно вы вписались в наш коллектив, но здесь главный не вы и даже не я, у Хогвартса нет хозяев, есть друзья и помощники. Друзьями были Основатели, которые пробудили его к жизни, а мы все тут, скорее… — он на секунду задумывается, а я слушаю, боясь его перебить. — Посредники. Между магией и людьми. Почетная роль, не правда ли? Если отбросить все официальные формулировки наших контрактов, то мы обязуемся поддерживать циркуляцию магии внутри замка, а он, взамен, позволяет нам прикоснуться хотя бы к части его силы. Будучи директором, я имею больше прав, однако и больше обязанностей. Например, я не могу надолго покинуть Хогвартс, поэтому я и живу здесь вот уже несколько десятилетий: два-три месяца он еще потерпит, но потом мне придется столкнуться с неприятными последствиями. Разумеется, если я добровольно не сложу с себя полномочия или не умру.

— Все это, конечно, жутко мистично и интересно, сэр, — вклиниваюсь я в неторопливую директорскую речь, — Но при чем тут нынешние наши проблемы?

— Я просто начинаю издалека, — едва заметно усмехается Дамблдор. — Вы ведь не торопитесь? Я обещал честно ответить на любой ваш вопрос, Гил, но если я озвучу вам сухой остаток, не объяснив ситуации, боюсь, вы так меня и не поймете. Вот и сейчас вы, полагаю, думаете, что я боюсь публичного скандала и опасаюсь слететь с поста директора, а потому предпочитаю…как это вы говорите обычно? «Замять тему». Я прав?

— Если честно, сэр, — я решаю пойти до конца, риск того, пожалуй, стоит. — Именно так со стороны все и выглядит. А я ошибаюсь?

— Не сказать, чтобы совсем, — директор неспешно отпивает из своей чашки. Я уже давно заметил, что он вообще на диво неторопливый человек, и это иногда бесит. — Я и правда не хочу лишиться своего кресла. Когда-то давно я думал, что не умею привязываться ни к людям, ни к местам и нигде не осяду надолго, но я ошибся. Поверьте, Гил, я видел много волшебных мест, но Хогвартс считаю самым удивительным и интересным из всех. Я искренне люблю этот замок, можно сказать, что только здесь я чувствую себя дома. Но с возрастом приходит смирение, молодой человек: с тем, что нельзя все знать, с тем, что мир меняется, с тем, что нигде не получится остаться навсегда. Говоря проще — с тем, что раньше или позже придется уходить. Умирать или просто искать новое место, это уже не так важно. Мне кажется, что я смирился и с тем, что покину Хогвартс, ну, или я думаю о себе гораздо лучше, чем я есть на самом деле. Однако, если бы я верил в то, что это поможет, я бы, пожалуй, согласился обнародовать всю информацию и предоставить дело Министерству. Беда в том, что я уверен в обратном.

— Почему же? — я скептически приподнимаю брови. Может директор и не заливает, а мне почему-то кажется, что он чертовски серьезен, но пока ни одного внятного аргумента я не слышу. Одна сплошная софистика, ну да, вырос Дамблдор в том веке, когда это было модно. Тут главное дотерпеть до фактов.

— Давайте представим обратную ситуацию, — директор вопросительно смотрит на мою пустую чашку, и я пододвигаю ее поближе, чтобы получить новую порцию чая. Не знаю я, какой из Дамблдора человек, но чай он заваривает классно, что есть, то есть. — Я рассказываю министру о том, что происходит в Хогвартсе. Даю ему, так сказать, полный отчет. Зная Корнелиуса, могу сказать, что уже на следующий день эта информация попадет в прессу. Родители учеников испуганы и встревожены, так что к делу подключается попечительский совет. В результате, я, вполне вероятно, оставляю директорское кресло и вынужден покинуть Хогвартс, что само по себе не так страшно, однако… попробуйте продолжить мою мысль, Гил.

— Хм… — я задумчиво потираю подбородок, поневоле принимая правила игры, которую мы с директором тут затеяли. — Вы оставляете Хогвартс, или не оставляете, в конце концов, вы считаетесь самым сильным магом в Британии, и если уж не вам, то кому еще разрулить ситуацию? Сюда приезжают авроры и прочие высокие чины, возможно, назначат какую-нибудь чрезвычайную комиссию, это министерство у нас обожает. Учеников отправляют по домам, чтобы избежать новых жертв, и начинаются поиски комнаты, шансы найти которую… так, стоп!

— Найти которую без Наследника практически равны нулю, верно? — спокойно продолжает за меня директор. — Особенно у людей, которые не могут даже увидеть закрытые от посторонних глаз части Хогвартса, не говоря уже о том, чтобы попасть туда.

— Но их могут провести учителя, — возражаю я, потихоньку втягиваясь в гипотетический сюжет. — От посторонних наглухо закрыта только библиотека и нижние рунные залы, а я сомневаюсь, что Тайная Комната где-то там.

— Происходит обыск замка, — кивает Дамблдор, — В результате которого мы ничего не находим. Гил, неужели вы полагаете, что пятьдесят лет назад, когда произошла эта скверная история, мы не обшарили все места, которые знали? Да и сейчас мы проводим повторный обыск, пока с теми же плачевными результатами, так что будут с нами ходить авроры или нет, не так уж и важно. Здесь нужно, кажется, заходить с другого бока, молодой человек…

— И какого бока? — я непонимающе пялюсь на старого мага, не в силах сообразить, к чему он клонит.

— Мы не знаем, где комната, Гил, — мягко говорит он. — И мало шансов, что мы просто ее случайно найдем. Если уж за тысячу лет ее так и не обнаружили, хотя, судя по хроникам, искали очень активно. Где она находится, знает только Наследник Слизерина.

— Понял-понял, — я машу рукой, призывая директора остановиться. — Вы хотите сказать, что надо искать Наследника Слизерина, который знает, где эта Мордредом драная комната. А наследник скрывается, похоже, среди…

— Учеников, которых приказом министерства распустили по домам до выяснения обстоятельств, — заканчивает фразу за меня Дамблдор.

— Дьявольщина! — я отставляю чайную чашку. Больше всего мне сейчас хочется начать метаться по директорскому кабинету, но я терпеть не могу дешевой драмы. Хотя на ходу мне всегда думается лучше. — Делать-то в таком случае что, сэр? Я что-то не хочу ставки делать, кто из учеников следующим за Филчем обзаведется билетом в один конец.

— Как раз ученикам, Гил, опасность угрожает в меньшей степени, чем учителям, — директор наблюдает за моими моральными терзаниями с интересом. И правильно, я такие гастроли даю нечасто. — На них распространяется защита Хогвартса. Это, разумеется, не значит, что они не могут умереть, случались в истории прецеденты. Однако подобное — большая редкость. Скажу честно, без этой защиты мы бы каждый год теряли с десяток детей, если не больше. Подростковая магия, взрывы зелий, побеги в запретный лес… один центральный лестничный колодец способен принести массу неприятностей.

— Как это вообще может работать? — я как-то никогда не задумывался об этом! А ведь Альбус, Мерлин его побери, Дамблдор, пожалуй, прав: несчастных случаев в таком месте должно случаться дохрена и больше.

— Замок поглощает часть магии, когда это требуется, — а вот для директора, похоже, все просто. — Иногда лестницы и коридоры проводят учеников совсем не теми путями, что прежде, позволяя обогнуть опасное место. У Хогвартса много способов и не все из них мне известны. Одно я могу сказать точно — замок будет защищать студентов столько, сколько это будет в его силах, а возможности у него, как я успел убедиться, велики. Хотя, увы, не безграничны.

Ну да, как говаривал наш преподаватель по «теории высшей магии», когда кто-нибудь из отличников задавал ему особенно заковыристый вопросец: «Ну что сказать? Это магия, парень!»

— Получается, что нам придется разбираться со всем этим… — в последний момент я проглатываю рвущееся с губ определение ситуации, — Своими силами и надеяться, что потолок грядущей задницы: еще несколько садовых скульптур?

— Получается, что так, Гил, — директор выглядит настолько невозмутимым, что так и тянет взять его за отвороты мантии и тряхнуть как следует. — И чем быстрее, тем лучше. Я хотел бы просить вас заняться этим лично. Все же вы, среди нас, самый известный борец с темными силами.

И откуда у меня, интересно, такая уверенность, что он издевается? Все прекрасно знает и теперь, приперев меня к стенке, с интересом смотрит, сдуюсь я или нет.

— Куда уж мне до вас, сэр, — сухо говорю я, выбираясь из уютного кресла. — Но, учтите, во-первых, за гарантиями вам точно не ко мне, а во-вторых, если профессор Снейп найдет себе другое развлечение и перестанет за ходить за мной по пятам, мне будет куда как удобнее. Либо примите на веру, что это не я, либо ищите себе другого волонтера. Потому что я нанимался сюда учить студентов и все остальное не моего ума дело.

— Я вам верю, — ох уж этот сочувственный, слегка насмешливый взгляд! Да-да, сказку про то, что все это не мои проблемы, я даже себе скормить не способен. Может быть потому, что проблемы-то как раз мои. И когда это я стал таким ответственным? Работа с детьми хреново на меня влияет похоже. — А с Северусом я бы вам посоветовал поговорить самостоятельно.

Еще не хватало мне со Снейпом душещипательные беседы вести. Да и не поверит он мне, ежу понятно.

— Сомневаюсь, что из этого выйдет толк, сэр, — честно признаюсь я. — Спасибо за чай и всего хорошего. Вот только… директор, а зачем вы вообще взялись со мной откровенничать? Могли бы сказать что-нибудь, типа «Босс всегда прав» [2].

— Хотя бы потому, Гил, — на этот раз по глазам моего работодателя понятно, что ему смешно, — что я очень не хотел, чтобы вы отправили анонимное письмо в Аврорат.

Вот черт!

— У меня что, все на лице написано? — уныло интересуюсь я, уже стоя на пороге.

— Не стоит так переживать, Гил, — Дамблдор едва заметно пожимает плечами. — Просто опыт общения с людьми в данном случае дает мне некоторые преимущества. Доброй ночи.

— И вас пусть кошмары не мучают, сэр, — я хмыкаю и, наконец, отправляюсь восвояси.

Пожалуй, этот разговор все еще больше запутал: я все еще злюсь, и мне все еще страшно, но на душе стало не так паршиво, что ли.

Где-то там, сильно в глубине, как будто осталось воспоминание о том чувстве, которое меня накрыло в директорском кабинете. Силен он, конечно, это и раньше было очевидно, но куда больше меня поразил «вкус» директорской магии, которую я ощущал, когда он снял перстень-экран. Теперь я, хотя бы, понимаю, почему люди к нему так тянутся, и это пугает, ей Мерлин: ровный, мощный поток абсолютного, умиротворяющего спокойствия, — вот на что это похоже. Несколько минут в своей жизни я был твердо уверен, что здесь, рядом с этим человеком — самое безопасное место во вселенной. И что лично мне больше не о чем беспокоиться или чего-то там бояться.

Магическому сообществу сильно повезло, что Дамблдор, похоже, сам прекрасно понимает, какое оружие массового поражения он в себе носит, и предпочитает без нужды им не пользоваться.

Дьявол, да он мог бы убедить меня в чем угодно и вообще не запариваться ни с объяснениями, ни с просьбами! Я зябко передергиваю плечами… какой там нафиг Волдеморт?!

Какой это был бы целитель душ! Ему бы даже делать ничего особо не пришлось — в его поле все ментальные раны затягивались бы сами.

А он в политику подался.

Этим абстрактным мыслям я и посвящаю остаток вечера, все равно ничего путного я сегодня уже не надумаю. Последней в моей голове, перед тем, как я — по всегдашней своей привычке — скорее вырубаюсь, чем засыпаю, становится мысль: директор, конечно, мужик исключительно мутный и опасный, но окраска его магии мне скорее нравится, чем нет.

* * *

А в самой школе, пока мы хоронили Филча, успела набрать обороты массовая истерия. Не знаю уж, как студенты ухитряются так оперативно разживаться информацией, но уже ко вторнику даже одиннадцатилетки были в курсе незавидной судьбы Патрика Колуэлла, надолго оккупировавшего больничную койку.

Загадочная «болезнь», в результате которой скончался наш завхоз, только подлила масла в огонь, так что уже на следующий день мне пришлось воочию любоваться на масштабы катастрофы: все эти боязливые взгляды, тихие перешептывания, торговля из-под полы амулетами сомнительной ценности. На второй паре я лично конфисковал у Невила Лонгботтома здоровенную, подгнивающую с одного бока луковицу, авторитетно заверив его, что существует только один вид нечисти, которая боится этого овоща — я.

Полные нежной благодарности взгляды остальных студентов стали достойной наградой за мой подвиг: воняла луковица и правда зверски.

К обеду в моей мини-коллекции оказались также: две головки чеснока от третьекурсников Хаффлпаффа; цветок скального Безвременника, само прикосновение к которому голыми руками потенциально опасно, учитывая привычку детей то и дело тянуть пальцы в рот; высушенная беличья голова, которой Мишель Пэнтц, четверокурсник Слизерина пугал слабую половину класса, утверждая, что таким образом пытается отогнать монстра.

Баллов снимать тоже пришлось немерено — мысли учеников были заняты чем угодно, только не уроками, так что я вообще отменил практические занятия, задолбавшись устранять последствия криво наложенных студенческих заклинаний. Пришлось заниматься куда менее любимой, но куда более безопасной теорией.

Ну и, конечно, легенда о Тайной Комнате! После второго нападения все, кому «История Хогвартса» не досталась, сочли своим долгом пристать к учителям с просьбами «рассказать страшную сказку». Бинсу повезло один раз, Макгонагал пришлось пересказывать легенду четырежды, Флитвику — раз шесть, остальным, вроде меня, напрягаться пришлось по разу или по два. Желающих спросить у Снейпа благоразумно не нашлось.

Вот и последнюю дообеденную пару мне приходится посвящать словоплетству: первокурсники Слизерина и Гриффиндора пялятся на меня, как маггловские дети на Санта Клауса — кто я такой, чтобы им отказывать?

— Хорошо, слушайте, — я опираюсь задницей о край своего письменного стола, готовясь вещать. — Лет эдак с тысячу назад в нашей с вами школе распоряжались Основатели. Кто это такие, пояснять не буду, вы и сами все знаете. Так вот, каждый из них был выдающимся магом своего поколения, многое умел и знал, и каждый хотел увековечить свои таланты в стенах замка, так что каждый создал здесь по одному суперсекретному месту.

— А что это за места, сэр? Где они? — с любопытством интересуется Робин Атчесон, весьма способный, но жутко докопистый гриффиндорец.

— Ну и какие бы это были суперсекретные места, мистер Атчестон, если бы все знали, где они? — я насмешливо приподнимаю брови. — Все, что нам известно, Слизерин создал где-то в Хогвартсе Тайную комнату. Никто не знает, каким целям это помещение служило, пока Слизерин жил в замке, зато в легенде сказано, подо что он ее приспособил, прежде чем этот замок покинуть.

Студенты обоих факультетов, надо сказать, выглядят слегка разочарованными. Видимо, настроились уже послушать и про остальные три «подарка Основателей». Так я им и рассказал! Не хватало мне еще их поисковые экспедиции по ночам в коридорах отлавливать. Впрочем, я и сам знаю расположение только одного такого «чуда»: библиотеки Райвенкло, в которой я уже успел надежно окопаться. Есть еще Комната по Требованию Гриффиндора, который был мастером укладки пространства, но где она точно находится, я не в курсе, где-то на восьмом этаже вроде бы, ну да мне как-то ни разу не приспичило пойти ее поискать. А вот Незримую Оранжерею и Тайную Комнату до сих пор ищут. Само собой безрезультатно.

— Это после того, как он с остальными основателями поссорился? — это уже Криви.

— Что-то вроде того, — я киваю. — Хотя неясно, поссорился он с ними или просто погиб в каком-нибудь из сражений. Статутом в те далекие времена и не пахло, так что Годрик с Салазаром, как и многие другие маги, участвовали в маггловских войнах. С историей, это вам к профессору Бинсу обратиться лучше. Но, согласно легенде, Слизерин действительно поссорился со своими коллегами и ушел, запечатав в своей Тайной комнате некий «ужас», завещав своим наследникам как-нибудь вернуться в школу и выпустить его, чтобы избавить школу от «недостойных» учеников.

— Это значит, от магглорожденных, — зловеще поясняет классу Слизеринец Томас Блумфилд.

— Это значит «от недостойных», мистер Блумфилд, — твердо поправляю я, видя, как вытягиваются лица детей, родившихся в маггловском мире. — Откуда вам знать, по каким принципам Слизерин делил студентов? Возможно, ему не нравились магглорожденные. Но вполне вероятно, что ему могли не нравиться, скажем, глупые, слабые или вообще лопоухие. Обладание магией, мистер Блумфилд, великий дар во все времена и неважно, потомственный вы маг или нет. Важно, что она у вас вообще есть, и я думаю, что отказывать магглорожденным волшебникам в обучении мало того, что глупо, так еще и опасно: сила-то никуда не денется, а неуправляемая магия — страшная штука, — я пожимаю плечами. — Если бы я был Слизерином, я бы скорее остановился либо на глупости, либо на лени. Короче говоря, явится наследник, выпустит «ужас» и всем нам станет весело, потому что сейчас у нас не средневековье, и если этот ужас начнет решительно действовать, то всех вас соберут и эвакуируют по домам, так что учиться тут никто не будет — ни магглорожденные, ни чистокровные.

— Сэр, а что это за «ужас»? — негромко спрашивает в повисшей тишине все тот же Криви. Сидящая рядом с ним младшая из Уизли как-то судорожно вздыхает, и я, вглядевшись в ее веснушчатое личико, невольно хмурюсь. Что с ребенком творится вообще? Некоторые инферналы и то здоровее выглядят.

— Это то, мистер Криви, что вам при встрече вряд ли понравится, — говорю я, — Что-то страшное и опасное, так что я бы на вашем месте после отбоя не шатался нигде. Мы, разумеется, это чудо ищем, однако комендантский час и запрет бродить по коридорам группами меньше пяти человек мы ввели не ради желания усложнить вам жизнь. Мне, если хотите, все это нравится не больше вашего.

— Вы найдете его, сэр? — робко спрашивает застенчивая Роза Харпер, объектом детской влюбленности которой мне, похоже, посчастливилось стать. Впрочем, остальные дети тоже смотрят на меня с чем-то, смутно похожим на надежду. Ну да, я же, мать его, общепризнанный борец со злом! Под этими взглядами мне становится откровенно неуютно, шли бы лучше на Дамблдора так пялились.

— Мы очень постараемся, мисс Харпер, — терпеть не могу давать обещания. Особенно когда сам ни черта не уверен, получится ли. — И я в том числе. Ну, сказку я вам рассказал, так что перейдем к суровым будням. Наша с вами сегодняшняя тема «Базовые понятия об амулетах, как о средстве защиты». Записали? Тогда едем дальше, но сначала попытайтесь сами мне сформулировать: что такое амулет?

* * *

— Мадам, можно спросить? — пользуясь тем, что обед только начался и не все преподаватели добрались до Большого зала, я нагло приземляюсь рядом с Макгонагал. Вообще-то, это место Помоны Спраут, но мое кресло вообще находится по другую сторону от директора, а орать через стол мне не хочется.

— Разумеется, — заместительница директора выглядит немного удивленной и сильно настороженной. Обычно ей мои вопросы и просьбы почему-то не нравятся.

— Не стоит так паниковать, — советую я. — Просто хотел поинтересоваться, что с вашей Джиневрой Уизли творится в последнее время?

— А что с ней творится? — в ответ я получаю такой недоумевающий взгляд, что сразу становится понятно, деканше ничего неизвестно.

— Знал бы, не спрашивал, — отзываюсь я раздраженно. — Мадам, у вас ребенок черт знает на что похож, так что даже я заметил. А я, поверьте, не очень-то чуткий парень. Вялая она какая-то, апатичная, под глазами синяки, сосредоточиться ни на чем не в состоянии. Еще немного и я ее в класс пускать не буду!

— Почему? — кажется, моя выкладка всерьез ее огорошила. Все-таки нельзя одному человеку в школе выдавать две должности за раз.

— Потому что на практических занятиях еще и магически выкладываться надо, — констатирую очевидное я. — А мисс Уизли, даже на стуле сидя, выглядит неважно. Вы, конечно, мадам, как хотите, а мне проблемы ни к чему, и родителям ее рассказывать, почему у меня дети на парах в обмороки валятся — не самое мое любимое развлечение. В общем, сводите ее к мадам Помфри или поговорите по душам, я не знаю, может быть, у нее проблемы какие-то, у моей… с детьми это случается.

Появление профессора Спраут очень вовремя позволяет мне смыться без дальнейших объяснений. Я и так уже чуть про Фели не ляпнул сдуру. Сестренка моя тоже в Хогвартсе приживалась не так, чтобы легко: чужая обстановка, атмосфера общежития, да и с софакультетницами у нее не сложилось. Все-таки Фелиция первые годы жизни в основном со мной общалась, а когда я в школу пошел, то еще и с моими дружками, так что мужское общество ей было куда ближе, чем компания девчонок. Ну, а парни с гриффиндора принять эту бойкую заразу в свои ряды тоже не торопились. Так что на рождественские каникулы моя сводная сестра вернулась домой совсем на себя непохожей — бледной, тихой и вялой. Заявила родителям, что в школу больше не вернется и будет получать домашнее образование. И что? И ничего — несколько долгих разговоров с матушкой, пара-другая нотаций папаши Джона, вечер-другой за трепом со мной, только-только закончившим Хогвартс и почти все время пропадающим в учебке, и дело пошло в гору. Женщины, как я уже успел понять, вообще существа ранимые и в их богатый внутренний мир на хромом тролле не въедешь.

Мое лирическое настроение — а я, захваченный мыслями о сестрице и мелком брате, к этому моменту успеваю всерьез разнюниться над своей тарелкой, — как обычно сбивает профессор зельеварения. Стоит посмотреть на разгневанное выражение его лица, и все твои проблемы начинают казаться сущими пустяками.

— Что-то случилось, Северус? — Дамблдор реагирует на подаваемые лицом зельевара сигналы с чуткостью сейсмографа последнего поколения.

— Ровным счетом ничего, если не принимать во внимание тот факт, что наши с вами ученики, Альбус, катятся по наклонной, — сквозь зубы цедит тот. И как только директор его в общем гвалте слышит? — Раньше они устраивали взрывы из-за собственной бестолковости, а теперь они делают это ради развлечения. Бросить петарду в полный котел раздувающей настойки — по-моему, это нисколько не забавно. Одиннадцать пострадавших, троих пришлось направить в лазарет.

— У меня за сегодня пять несчастных случаев, — профессор Флитвик сокрушенно качает головой. — Дети на взводе, и если мы не найдем способа их успокоить… боюсь, дальше будет только хуже.

Другие учителя тоже присоединяются к полемике, в то время как я продолжаю молча ковырять вилкой свою порцию рагу и пытаюсь поймать за хвост в панике разбегающиеся от меня мысли.

«Я хотел бы просить вас заняться этим лично»… Ха!

Чем чаще я прокручиваю в голове наш недавний разговор, тем больше убеждаюсь в том, что просьба Дамблдора адресована не Гилдерою Локхарту, а Гилу Алиену.

И ни при чем тут ни батюшкина слава, ни его же репутация. Попытки утешить себя тем, что обмануть мага такого уровня способен разве что равный ему по силам противник, или тем, что я все еще бесконвойно — Снейп не в счет — брожу по Хогвартсу, а не хлебаю Веритасерум в застенках аврората, помогают мало.

Чувствую себя сопливым мальчишкой, которому взрослый дядька снисходительно позволяет верить в неприкосновенность его детских секретов.

Самое противное во всей это ситуации — я не могу отказаться. И вовсе не потому, что я настолько добрый и честный парень, а потому что директор своей просьбой, что называется, стукнул гвоздь по шляпке [3]. Вся эта дрянь касается меня напрямую, и бородатый «неважный эмпат» об этом если и не знает, то уж точно догадывается.

Но, — Мерлина ради! — как я буду во всем разбираться? Могучим аналитическим умом я похвастать не могу, как не могу похвастаться стажем работы в аврорате или опытом в распутывании загадок. Дьявол, да я даже детективы не люблю, а посему и не читаю!

У меня на руках тонны информации, которую я не могу даже воедино собрать, не говоря уже о том, чтобы решить, что с ней делать. Да еще и зельевар после Филчевой смерти словно с цепи сорвался.

Нет, я могу его понять: в ночь Хэлоуина он натыкается на меня в нижних подземельях, где я мог делать все что угодно, вплоть до вызова какого-нибудь паршивого Ктулху [4], а потом, стоило ему на несколько часов выпустить меня из поля зрения — впервые за эти дни — как умирает наш завхоз!

И попробуй теперь докажи ему, что я ничего такого не делал.

А параллельно еще и найди способ выйти на слизеринского наследничка. Нет, понятно, что плясать, похоже, все равно придется от Поттера. Пацан — странный. Странный даже по меркам магического мира… но я, кажется, опять уплываю куда-то не туда.

Черт, мне жизненно необходима свобода действий и карьерный совет.

— Вы абсолютно правы, — выдергивает меня из этого унылого транса голос Дамблдора. Рагу в моей тарелке уже больше напоминает пюре, поскольку вместо того, чтобы есть, я все это время, оказывается, пытался размазать его по фарфору. — Обстановка в школе сейчас, кажется, слишком накалилась. Нашим ученикам не хватает уверенности в собственной безопасности, и мы должны исправить это, если хотим избежать жертв уже не Наследника, а паники. И, мне кажется, я знаю подходящий способ.

[1] Конечно, эту цитату сложно не узнать, но для очистки совести замечу, что Гил вспоминает слова Галадриэль из самого начала фильма "Властелин колец. Братство кольца"

[2] "Босс всегда прав" — да-да, эта идиома и в английском языке в ходу вместе с продолжением: если босс не прав — смотри пункт первый.

[3] "Стукнуть гвоздь по шляпке" (То hit the nail on the head) — английская пословица, аналогичная русскому "попасть в точку" или "попал не в бровь, а в глаз".

[4] Ктулху — крайне загадочное божество, похожее одновременно на осьминога, дракона и человека — детище великого Говарда Филлипса Лавкрафта. Этот парень, согласно теории, спит глубоко на дне океана и способен ментально гадить человечеству, насылая на людей кошмары. Грустно, конечно, но это в любом случае лучше, чем если бы Ктулху кто-нибудь разбудил.

После драки в зубы не смотрят.

Народная мудрость

Педагогические таланты Дамблдора, конечно, неоспоримы, но, кажется, этот дядечка решил, что на мне можно беззастенчиво кататься, как на пони в маггловском зоопарке. Мало было мне головной боли, так он еще и факультатив по дуэлям на меня сгрузил: мол, кому же, как не профессору ЗОТИ поручать такую работу?

И наплевать ему, что дуэлянт из меня абсолютно никакой. Где, спрашивается, я должен был практиковаться? Уж точно не в колчестерском исследовательском центре.

И, тем не менее, именно мне сейчас предстоит радостно толкать вступительную речь перед школьниками, а из них собрались здесь, если не все, то подавляющее большинство. Даже первокурсники, которых к занятиям в дуэльном клубе допускать никто не намерен.

— Всем добрый вечер, — чувствуя себя в роли конферансье на гастролях местечкового балагана, я забираюсь на специально возведенный в центре Большого зала помост. — Представляться, думаю, не надо? Вот и чудесно. Толпиться не обязательно, можете пока рассаживаться, занятие у нас вводное, поэтому сначала я буду говорить, а вы — слушать и по возможности запоминать. Поясню сразу: сегодня у нас общий урок, но дальше заниматься те, кто запишется, будут раздельно, так сказать, по старшинству. Первые курсы к занятиям не допускаются, — переждав волну разочарованных поскуливаний, я поясняю. — Вы пока знакомитесь с основой, без которой не потянете даже базовую нагрузку, так что сосредоточьтесь лучше на программе этого года. Далее, поскольку это факультативные занятия, баллы с вас я снимать не могу, но предлагаю особо не радоваться. Это лишь означает, что за нарушение правил и техники безопасности я вас буду не наказывать, а вышвыривать отсюда к Мерлину. То же самое я буду делать с теми, кто решит закреплять материал друг на друге вне занятий. Дуэль, это, господа и дамы, не просто искусство, а искусство очень травмоопасное, так что можете заранее на меня обижаться. Если вы планировали развлекаться в свободное от учебы время, у меня для вас две новости: да, это очень интересно; увы, придется выкладываться по полной программе. Так что сегодня мы вас собрали здесь, чтобы вы решили, готовы вы на такое, или лучше поискать себя в какой-нибудь другой сфере. И начнем мы сегодня с теории, но рассказывать буду коротко и один раз, так что советую прислушиваться получше.

На задних рядах уже треплются, что и не удивительно. Призывать народ к тишине я даже не пытаюсь, кому надо, те меня услышат, а кому не надо — не мои проблемы.

Тем более, что примерно половина студентов слушает меня внимательно, а некоторые, как затесавшаяся в первые ряды Грейнджер, пожалуй, слишком внимательно. Даже записывать что-то там успевает, хотя ничего существенного я пока не сказал. Сидящий рядом Поттер тоже смотрит на меня не отрываясь: впитывает. Ну да, у парня прирожденный талант к боевой магии и просто тонны желания эту самую магию освоить. На потоке он, Малфой и Голдстейн среди представителей сильного пола самые перспективные.

К сожалению, дуэльный помост никаких посадочных мест не предполагает, так что я принимаюсь бродить по нему из стороны в сторону, выуживая из памяти все то, что знаю о «джентльменской драке». А заодно и то, что успел почерпнуть из библиотечных книг накануне ночью.

— Для начала давайте разберемся, что такое магическая дуэль. Это поединок между двумя магами, причем проводится он по строго оговоренным правилам. То есть то, что вы по ночам время от времени устраиваете в коридорах, дамы и господа, зачастую дуэлями не является, что бы вы сами ни думали на этот счет. То, что устраиваете вы — это банальные драки с применением магии. Дуэль же, это цивилизованный бой между равными — подчеркиваю! — равными противниками. Правила дуэлей досконально описаны в «Тропе Чести». Этот дуэльный кодекс появился во второй половине восемнадцатого века практически одновременно с маггловскими «двадцатью шестью заповедями» [1]. Хоть магглы и бросили решать свои вопросы при помощи дуэлей почти сотню лет назад, то, что написано в «Тропе Чести», имеет для магов силу и сегодня. Для тех, кто твердо решил заниматься в клубе, эта книга к прочтению строго обязательна: несколько экземпляров сохранились в нашей библиотеке, у многих она наверняка есть дома. Для остальных озвучиваю сокращенную, базовую, версию и на этом будем сворачиваться. Итак: дуэль, как я уже сказал, всегда проводится между двумя равными противниками, вызывать на дуэль человека, не обладающего магией, строго запрещено и не важно, временно он лишен сил или у него их изначально нет. Что касается вас, друзья, то старшие не имеют права ни вызывать младших, ни принимать вызовов от них, поскольку это элементарно нечестно, а дуэли для того и придумали, чтобы восстанавливать справедливость, — я хмыкаю. — А не лупить неугодного вам человека магией на якобы законных основаниях. Далее, существует три варианта окончания дуэли: до сдачи одного из противников, до первого серьезного ранения или же до смерти. Последний вид дуэлей официально запрещен министерством, кстати. И тех, кому его мнение не интересно, после феерической победы ждет срок в Азкабане.

— Но почему? — кажется, студенты потихоньку втянулись в процесс. Старшие курсы, по крайней мере. — Ведь дуэли согласно «Тропе чести» приравниваются к акту правосудия!

— Не всегда, мистер Лоренс, — кивком продемонстрировав семикурснику Райвенкловцу, что его эрудиция не осталась незамеченной, я продолжаю. — «Тропа чести» действительно оговаривает, что магическая дуэль снимает всякие судебные притязания сторон, однако вот уже лет семьдесят, как действует министерский закон за номером сорок шестым, который строго запрещает магам проводить поединки со смертельным исходом. Тут все дело опять упирается в нашу численность, каково население Британии знаете? Я лично не располагаю точной цифрой, но нам хватит и приблизительной: пятьдесят пять-пятьдесят восемь миллионов человек. А магов в стране тысяч сорок от силы. Да еще и первая магическая изрядно выкосила наши ряды. Так в чем резон разрешать еще и смертельные дуэли? Между прочим, в девятнадцатом веке, в эпоху расцвета поединков, такие вот бои за честь вызвали нешуточный кризис, поскольку положили в землю немало сильных волшебников. За оскорбленное достоинство можно рассчитаться и меньшей кровью. Кстати, предвосхищая ваш вопрос, статус крови в вопросах дуэлей значения не имеет, только наличие Силы. Как и у магглов в свое время, кроме самих бойцов, на мероприятии должны присутствовать минимум двое секундантов и распорядитель, которые обязаны принести Непреложный обет следить за тем, чтобы поединок велся честно. Иногда к этому комплекту добавляют еще и медика. Из основной теории вроде бы все, тонкости мы с вами будем изучать на следующих занятиях. А, да! Раньше магические дуэли делились еще на два варианта: с применением только магии и с применением магии и стали, но в наш век, где обращаться с клинковым оружием учат немногих, последний вид практически исчез.

Про то, что исчез он из-за магглорожденных и полукровок вроде меня, я скромно умалчиваю. Чистокровных, вроде бы, до сих пор учат. По крайней мере, Эду папаша Джон по достижении восьмилетнего возраста нанял учителя фехтования. Я же, честно говоря, скорее сам порежусь, чем нанесу предполагаемому противнику хоть какой-то урон. И потом, в наши дни такое умение — скорее часть культурного воспитания, чем практический навык. Даже лишившись палочки, я вероятнее заеду оппоненту в глаз или швырну в него стулом и дам деру, чем задумаюсь об эпичном бое на мечах.

— Ну и если никто не горит желанием продолжить нашу дискуссию, а я подозреваю, что так оно и есть, переходим к демонстрационной части занятия. Первую ее часть по моей просьбе проведет для вас мистер Уилберри, учащийся седьмого курса факультета Гриффиндор. Его партнером по дуэльной площадке любезно согласился стать мистер Лоренс, седьмой курс Райвенкло. Эти господа продемонстрируют вам классический поединок «до сдачи противника», с применением магии не выше четвертой степени сложности. То есть, то, чему большинство из вас и будет обучаться. Мистер Флинт, вы зря думаете, что я ничего не слышу! Неужели вы и правда думали, что я позволю вам тут калечить друг друга? Если думали, то срочно затолкайте эту мысль туда, откуда ее вообще взяли, я понятно выражаюсь?

— Вполне, сэр, — коротко хохотнув, басит капитан Слизеринской квиддичной сборной.

— Ну и слава Мерлину, — я пожимаю плечами, жестом приглашая на помост своих «прикормленных» дуэлянтов. Оба прекрасно успевают у меня в классе, да к тому же и воспитаны в лучших традициях чистокровных, так что основы дуэльного этикета им в головы вдолбили еще до школы. — Итак, поскольку дуэль у нас демонстрационная, обойдемся без секундантов, ну а я сыграю роль распорядителя. Господа, вы готовы?

— Да, сэр, — слаженным хором рапортуют оба парня, чуть ли не в струнку вытягиваясь. Вот уж кто, похоже, словил свой звездный час и получает от этого искреннее удовольствие. Хотя я бы на их месте все-таки скроил физиономию попроще.

— Решить дело миром вы, само собой, не желаете? — насмешливо интересуюсь я у обоих, и, дождавшись решительного мотания головами, командую. — Тогда прошу на позиции.

Пока мальчишки церемонно раскланиваются друг с другом и расходятся по противоположным краям помоста, я взмахиваю палочкой, и над нами смыкается чуть заметно мерцающая полусфера поглощающего щита: только жертв от шальных заклинаний мне тут не хватало. Выполнив таким образом свой долг перед обществом, я даю отмашку и соскакиваю с края помоста в зал. Стоять на пути летящих в обе стороны заклинаний мне совершенно не улыбается.

Вместо этого я отступаю к возвышению, на котором стоит преподавательский стол. Все яркое освещение досталось сегодня дуэльной площадке, а остальная часть зала погружена в своего рода полумрак. Именно в нем, почти невидимый для студентов, наблюдает за шоу мой «товарищ по несчастью».

— Ну как? — деловито спрашиваю я, не столько желая действительно узнать мнение собеседника, сколько стремясь сбросить напряжение. Под пристальными взглядами такого количества народа я всегда нервничаю. И дело тут не в природной стеснительности, а в том, что за толпой сложно уследить и я мгновенно перестаю чувствовать себя в безопасности.

— Для невзыскательного студенческого вкуса сойдет, — снисходит зельевар. Хм... пока это самый щедрый комплимент, который я от него слышал! Можно было бы начать гордиться, но я, пожалуй, с этим подожду.

— Спасибо, сэр, — я киваю, устраиваясь рядом со Снейпом и наблюдая за тем, что творят на помосте мои дуэлянты. Надо сказать, парни с возложенной на них миссией справляются: как раз сейчас Лоренс резким прыжком уходит в сторону от блекло-алого луча обезоруживающего заклинания и запускает в Уилберри связывающим. Дальше вполне стандартная связка: дезориентация-обезоруживатель-парализующее, которую гриффиндорец ловко обходит, и Лоренсу в ответ прилетает совершенно невообразимой комбинацией из Everte Statum-а, Stupefay-я и Silencio на закуску. Интересное решение, что ни говори. Ну да Стенли у меня на уроках уже успел себя зарекомендовать как любитель лупить противника нестандартными заклинательными цепочками. Зато Джейкоб сильнее и техничнее. Он тоже пока что бьет только «тройками» и не вылезает за рамки третьей ступени заклинаний, но чует мое сердце, это ненадолго. И я оказываюсь чертовски прав: еще с минуту парни кидают друг в друга Локомоторы, Ступефаи и Петрификусы, а затем Лоренс выдает граничащее уже с пятой, запрещенной мной к использованию, ступенью Reducto в самый центр помоста — ощущение такое, будто светошумовая граната рванула. Хорошо еще, что помост зачарованный и ученическим заклятием его не проломишь. Уилберри, не растерявшись, падает пузом на пол и делает это ой как вовремя, потому что нижний из четырехуровневой спайки луч Everte Statum-а проходит прямо над его макушкой.

В конце концов, шуганув Лоренса очередным Ступефаем, Уилберри все-таки ловит его обезоруживающим заклинанием и тот вскидывает вверх пустые руки, признавая свое полное поражение.

— Поединок окончен! — я снимаю щиты, пока счастливый Уилберри жмет руку спокойному, как индейский вождь, Лоренсу. — Спасибо, господа, это было очень зрелищно.

— На следующем практикуме нам зачтется, сэр? — весело интересуется Стенли. Похоже, адреналин в гриффиндорской крови еще не отбушевал.

— Разумеется, — я фыркаю. — И бой зачтется, Уилберри, и попытка вымогательства тоже. Не торопитесь спускаться в зал. Сначала хотелось бы выслушать мнение зрителей. Кто-нибудь заметил что-то интересное?

— Дуэлянты не использовали ничего по-настоящему опасного, сэр? — после томительной паузы высказывается покусывающая губу Грейнджер.

— Верно, мисс, — я одобрительно киваю. — Все заклинания, за исключением Reducto, едва ли серьезно травмировали бы противников. А связано это с тем, что задача боя была не ранить противника, а победить. Ну и с тем еще, что магия до четвертой ступени включительно — относительно безопасная штука. Применимо к бою, она служит для того, чтобы обезоружить, сбить с толку или остановить врага. Для младших курсов, которые классификацию заклинаний еще не проходили, поясняю: чем выше ступень заклинания, тем больше оно требует от вас энергии, ну и, соответственно, тем оно мощнее, сложнее и, следовательно, потенциально опаснее. В Хогвартсе вы разучиваете заклинания до шестой ступени. Седьмая и восьмая относятся к так называемой «высокой» магии, а девятая и десятая к «высшей». Еще наблюдения?

— Эм-м… дуэлянты не пользовались щитами? — это уже мисс Клирвоттер.

— И тоже правильно. На дуэли пользоваться щитовыми чарами запрещено регламентом, — я усмехаюсь. — Равно как у магглов в девятнадцатом веке запрещалось являться на поединки чести в доспехах. Зато, как видите, запрета на то, чтобы уворачиваться от заклинаний не существует. Еще? — на этот раз молчание длится куда как дольше. Похоже, стоящие идеи у наших студентов благополучно закончились. — Ладно, скажу сам, хотя семикурсникам должно быть стыдно. Все заклинания, которые применяли дуэлянты, относятся к двум категориям. Боевые и заклинания агрессивной защиты. Никакими другими в таких случаях пользоваться не разрешено. Опять же, проводя аналогию с магглами: нельзя на дуэли лупить противника сковородой или, скажем, бить ему кулаком в лицо, даже если так получилось бы быстрее. Применение стихийной, бытовой или ментальной магии согласно «Тропе Чести» оскорбляет саму суть и искусство дуэли.

— И если бы эта дуэль происходила в действительности, победа в ней была бы присуждена мистеру Лоренсу, — резкий язвительный комментарий Снейпа, который, как оказалось, уже успел остановиться у края помоста, застает врасплох не только меня. Глядя на стремительно вытягивающиеся лица студентов, я делаю вывод, что зельевару, при всей его прагматичной натуре, все-таки не чужда любовь к театральщине.

— Разрешите представить всем вам хорошо знакомого профессора Снейпа, — быстро сориентировавшись, говорю я в зал. — Он согласился выступить сегодня в роли дуэльного эксперта, поскольку является не только зельеваром, но и опытным боевым магом.

В ответ на это заявление профессор награждает меня пронзительным взглядом, очевидно, заподозрив в завуалированной попытке издевательства над его горбоносой персоной. Однако взгляд у меня сейчас — уверен — кристально честный, так что придраться не к чему. Пусть мужик хлебнет своей порции славы, не все же мне одному! Судя по активным перешептываниям в зале, я только что обеспечил своему коллеге отнюдь не последнее место в студенческой топ-десятке сплетен и слухов.

— Быть может, кто-то из вас способен ответить, что за грубую ошибку допустил мистер Уилберри? Нет? Что ж, вполне ожидаемо, — губы профессора кривятся в пренебрежительной усмешке. — Применение заклятия немоты и сходных с ним заклинаний, как и выставление щитов, является запрещенным при проведении дуэлей. Исключение может быть сделано лишь в том случае, если оба противника владеют навыками невербального колдовства.

— Спасибо за комментарий, профессор, — а вот эту фишку с Silencio я не знал. Не даром же Дамблдор своего зельевара тоже «обрадовал» общественно полезными работами. Подозреваю, правда, что дело тут не в снейповских навыках, а в том, что директор опасается, как бы я в содружестве со студентами не разнес Большой зал к мерлиновой матери. Наш директор, очевидно, не в курсе, что как раз мы с зельеваром имеем куда больше шансов действительно устроить здесь хаос. — Мистер Уилберри, мистер Лоуренс, можете считать себя свободными. Профессор, не порадуете нас кратким рассказом о жизнеспособности дуэльного этикета?

— Если вы настаиваете, — безо всякого энтузиазма тянет зельевар. Я уже заметил, что он не из тех, кто любит разговоры, но ради дела придется и ему поднапрячься. — Дуэль, как уже было сказано, является так называемым «орудием справедливости» в решении споров между магами, во вторую же очередь, это тонкое опасное искусство, постичь суровую красоту которого дано не каждому...

Да он еще и оратор! Вот уж от кого не ожидаешь таких талантов — я даже отвлекаюсь ненадолго, вслушиваясь в низкий, прямо-таки гипнотический баритон. Говорит Снейп негромко, но держит зал просто шедеврально: заткнулись даже те, кому было в общем-то плевать и кто пришел сюда просто потусоваться. Голос зельевара, следуя всем законам риторики, то проседает до вкрадчивого полушепота, то поднимается, набирая силу, и если опустить ту часть, в которой он заявил, что большинство присутствующих только зря истязают свои мозги в попытке постичь это самое искусство, то можно сказать смело — стоило переться сюда хотя бы затем, чтобы его послушать.

Если отбросить метафоры и эпитеты, которыми изобилует речь моего коллеги, суть его монолога сводится к следующему: дуэльное искусство похоже на реальный бой так же, как маггловское спортивное фехтование на настоящее. Как банан на лимон, короче говоря: оба с виду желтые, а, если куснуть, разница очевидна.

И немало искусных дуэлянтов в истории магической Британии глупо погибло на поле боя именно из-за этой разницы. В реальной драке не существует ни правил, ни регламента. Как и понятия равенства противников.

Как писал в одной из своих книжек все тот же нежно любимый мной сэр Пратчетт: «Сама идея драки очень проста: нужно как можно быстрее сделать так, чтобы противник перестал тебя бить».[2] Примерно ту же истину, пусть и в других выражениях, мне позднее вдалбливали в голову на Аврорских курсах. Победителя не судят и всем, в сущности, начхать, каким способом ты им стал, так что в драках швыряются друг в друга чем попало, от бытовых заклятий до окружающих предметов, и, зачастую, играют абсолютно бесчестно. Если твой противник хромает, бей его по больной ноге, если он отвлекся на твоего соратника, долбани ему заклятием в спину, если он подпустил тебя на ближнюю дистанцию — хороший удар в челюсть некоторое время всерьез мешает выговаривать заклинания. И никогда не верь врагу, который кричит «сдаюсь», не дополнив его сдачу своими Petrificus и Incarcerous.

Именно об этом сейчас рассказывает притихшим школярам Снейп, и именно по этой причине мы с ним в какой-то степени в одной лодке: мы гораздо лучше умеем драться, чем дуэлировать. Разве что уровень мастерства у нас серьезно различается. У него за плечами бойни первой магической, где лучший способ больше не сойтись с противником завтра — убить его сегодня, а у меня — некоторое количество уличных драк, плюс сражения с различными существами на тестовых полигонах концерна. У меня есть — точнее было — разрешение министерства на применение первого непростительного, но я ни разу им не пользовался ни на животных, ни, тем более, на людях. У Снейпа никаких таких разрешений никогда не было, зато практики применения Avad-ы, подозреваю, хоть «попой жуй», как любил говаривать мой магглорожденный приятель Нил Ходжез. И, поскольку в таких вопросах практика кладет теорию на обе лопатки, в реальном бою профессор уделал бы меня минуты эдак за три: две с половиной из них уйдет на то, чтобы меня догнать.

Слава Мерлину, что драться с ним всерьез мне не надо! А вот понарошку все-таки придется — так сказать, в дидактических целях.

— Вы, наверное, уже успели подумать, что мы здесь находимся исключительно для того, чтобы присматривать за порядком и учить вас уму-разуму, — дождавшись, пока зельевар закончит свою речь, я снова перехватываю внимание аудитории. — Что ж, могу вас обрадовать, мы сегодня все-таки подеремся. И прежде, чем вы начнете бурно ликовать, замечу, что профессор обещал вернуть меня в относительной целости и сохранности, так что занятия завтра все равно будут. Драка проводится в демонстрационных целях, поэтому следите внимательно и запоминайте, как выглядит принципиальная разница между дуэлью и боем. Помост нам не потребуется, так что пусть его занимают младшекурсники, остальные просто подойдите ближе. Дальше помоста просьба не заходить.

Пока школьники, топая, как стадо гиппопотамов, придвигаются к краю импровизированного полигона для наших с зельеваром игрищ, я палочкой отмечаю границы щитового купола, который придется возводить. По моим прикидкам, места между помостом и преподавательским столом как раз должно хватить, чтобы не было слишком тесно.

— Что-то Флитвик опаздывает, — озабоченно говорю я, проходя мимо Снейпа, — договаривались же к восьми.

— Сейчас без двух минут, — педантично возражает профессор, внимательно следящий за моими приготовлениями.

— Ну, это совершенно меняет дело, — я хмыкаю. Но опасения мои совершенно напрасны, потому что Флитвик действительно появляется из-за двери за преподавательским столом точно в срок. У него сегодня миссия особенная: он будет подпитывать основной щит, чтобы нас эта энергетически емкая махина не отвлекала.

— Вы готовы, господа? — тем же тоном, что и я двадцать минут назад, спрашивает профессор чар, когда я заканчиваю устанавливать границы щита и выхожу в центр «зоны».

— Разумеется, сэр, — бодро отзываюсь я.

Со Снейпом мы еще вчера договорились об ограничениях по арсеналу: можно пользоваться всем, кроме первой семерки. А раз так, то бояться мне особо нечего. Одолевающее меня чувство скорее похоже на волнение перед особенно важным экзаменом по чертовски сложному, но любимому предмету.

Ах да, здесь, наверное, стоит добавить, что «первой семеркой» на дуэльном жаргоне называют верхние семь заклинаний боевого реестра: самые смертоносные и опасные. Да еще и выдачу на них контролировать никак нельзя: либо бьешь в полную силу, либо вообще никак. При помощи венчающей этот список Avad-ы нельзя сделать оппонента «немножко мертвым», да и заклятием Адского пламени разжечь костерок не получится. Только спалить весь лес к такой-то матери.

Снейп в ответ на вопрос только кивает, перемещая палочку из обычного хвата в боевой: в этом положении берутся за нее не сбоку, как учат школьников, а сверху, так, что ладонь закрывает не только рукоять, но и большую часть «острия». Так и риска сломать хрупкий артефакт меньше, и средненьким Expeliarmus-ом его не вот из пальцев выдернешь.

— Тогда удачи, — желает нам Флитвик и взмахом палочки поднимает щит. Да, это тебе не поглощающая «фанерка» второго уровня, которую я поддерживал над семикурсниками. Творение профессора чар уровень на третий тянет, как бы не на четвертый, такой кроме Avad-ы ничего из круга не пропустит — звуки и те слегка глушит!

Низкий, вибрирующий звук, имитирующий удар гонга, заставляет меня резко плюнуть на все свои умные мысли и позволить вбитым в меня рефлексам развернуться в полную ширь.

* * *

Стоя на дуэльном помосте в толпе сокурсников, Гарри болел за профессора Локхарта. Не из-за того, что он так уж сильно любил профессора ЗОТИ, а из-за того, что сильно не любил профессора Снейпа. И, кстати, не он первый начал. Нет, правда! В прошлом году он, Поттер, еще даже сказать ничего не успел, а зельевару уже чем-то очень не понравился.

Гарри, выросший в совсем не теплой и не дружественной атмосфере, был абсолютно уверен, что даже если бы он в свое время выучил весь учебник по зельям еще до начала занятий, угрюмый профессор и тогда бы нашел повод для недовольства. Тут была та же история, что и с Дурслями: делаешь — плохо, не делаешь — все равно плохо. И пусть профессор зельеварения был лучше его родни хотя бы тем, что Поттеру не надо было с ним жить, и все его придирки мальчику доводилось выслушивать только на уроках, желать Снейпу победы ему было не с чего.

С другой стороны профессор Локхарт был симпатичен одним уже тем, что на его уроках Поттер всегда точно знал, за что его отчитывают, или же за что его хвалят. А главное, все это не имело никакого отношения к тому, что об него двенадцать лет назад по какой-то причине убился Темный Лорд. А еще с Локхартом было интересно: за несколько месяцев Поттер вместе со своими однокурсниками успел поучаствовать в охоте на пикси в коридорах замка, протоптать дорожку вокруг Черного озера, пережить пару недель боли в натренированных до дрожи мышцах, выслушать кучу интересных историй о борьбе магов с мелкой нечистью и немного научиться танцевать. Последнее, правда, не казалось ему таким уж необходимым, но в ответ на подобные разговоры профессор Локхарт, ехидно усмехнувшись, ответил загадочное «вы мне еще спасибо скажете, когда наступит пубертатный период» и больше никаких возражений слушать не пожелал.

Ну, это дело прошлое, а сейчас Поттер, невольно затаив дыхание, наблюдал за тем, что творилось внутри защитного купола.

Конечно, дуэль семикурсников выглядела, с точки зрения неискушенного в таких вопросах Гарри, очень круто. Но оказалось, что она ни в какое сравнение не идет с тем, что могут проделывать взрослые маги.

Звук гонга еще не успел затихнуть, а оба профессора уже сорвались со своих мест, ухитрившись одновременно выпалить друг по другу целой серией заклинаний. Разноцветные лучи на первый взгляд летели совершенно хаотично, словно противники даже и не думали целиться, и только через некоторое время Поттер догадался, что оба преподавателя раскидывают их своего рода «сетью», вынуждая противника, уворачиваясь от одних заклинаний, автоматически подставляться под другие. Глядя на то, с какой скоростью и легкостью носятся по полю боя старшие маги, Поттер, наконец, отчетливо понял, зачем профессор ЗОТИ заставляет их не только подтягиваться и отжиматься, но и танцевать. А еще он невольно вспомнил виденную им когда-то в доме Дурслей передачу на канале «Animal Planet». Больше всего Локхарт со всеми его энергичными движениями и манерой, словно дразня противника, то сокращать дистанцию мелким чечеточным шагом, то отпрыгивать назад и вбок почти балетным прыжком, напоминал мальчику мангуста. Ну а Снейп, который и не подумал избавиться от своей «летучемышиной» мантии, был, по мнению Гарри, до ужаса похож на здоровенную кобру. Движения его, в противовес локхартовским, были плавными и экономными, иногда он и вовсе на долю секунды замирал на одном месте, чтобы в следующее мгновение резким броском попытаться достать неугомонного противника, который забегал то справа, то слева, целясь профессору в незащищенный бок. Сходства с коброй добавляла Снейпу и мантия, которая наверняка была из какого-то волшебного материала, потому что, как рассудил Гарри, невозможно заставить простую ткань так перетекать, разворачиваться и снова опадать тяжелыми складками, при этом нисколечко не мешая хозяину двигаться.

Пока Поттер размышлял, зельевар, резко сменив тактику, прицельно выпалил в профессора ЗОТИ Insendio. Точнее, Гарри догадался, что это именно оно, поскольку струя пламени, вырвавшаяся из палочки профессора, мало походила на те язычки, что Поттер видел в исполнении студентов. Локхарт, как-то странно перехватив палочку обеими руками, резко направил ее острием в пол, проговаривая заклятие и поток огня, фыркнув в воздухе, разлапистой кляксой «расплескался» по поверхности окружившего его щита. Почти тут же в зельевара полетело два Difindo, бритвой вспоровших полу преподавательской мантии.

— Baubilius! — крикнул Снейп, и Локхарт вынужден был отпрыгнуть в сторону от бледно-желтого разряда молнии. — Difindo. Impedimenta.

— Protego, — щитовые чары профессора ЗОТИ опоздали всего на секунду, и по левому рукаву светло-серого пуловера растеклось алое пятно крови. — Depulso!

— Господи, они же могут убить друг друга! — охнула рядом с Гарри бледная, как полотно, Гермиона, наблюдая за тем, как не успевший увернуться зельевар с хрустом впечатывается спиной в стену. Со всех сторон до Поттера донеслись схожие вздохи, в основном девичьи, однако профессоров происходящее, казалось, нисколько не смутило, и бой не остановился ни на секунду: следующее заклинание Локхарта уже не застало зельевара на месте, хотя очевидно было, что ударился он очень даже всерьез.

К своему великому сожалению, Гарри не удавалось узнать или, на худой конец, расслышать большинство используемых профессорами заклинаний. Тем более, что некоторые из них эти двое и вовсе не произносили вслух. Так что неопознанными для него осталось и снейповское заклятие, мощным потоком воздуха швырнувшее Локхарта на щиты, и заклинание профессора защиты, запустившее в зельевара веер мелких шаровых молний.

— Kapre Retractum, — Снейпа потащило по полу в сторону Локхарта, но тот, как-то извернувшись, вскинул руку с палочкой вверх и резко выкрикнул:

— Lumos Maksima! Tonitrus!

От нестерпимо яркой вспышки света Гарри зажмурился — под закрытыми веками заплясали зеленые и красные пятна — а от последовавшего за светом грохота у него заложило уши. Каково в этот момент пришлось профессору ЗОТИ, да и Снейпу вместе с ним, оставалось только гадать. Однако, когда Поттер проморгался, обнаружилось, что противники снова разбежались на среднюю дистанцию. Похоже, зельевар ухитрился лишить своего оппонента дара речи и теперь забрасывал его заклятиями, не давая времени сбросить Silencio. Локхарт пока держался, но выглядел с каждой секундой все бледнее.

Странное, круговое движение палочкой — и что-то невидимое, но издающее тихий, въедливый свист, подсекло Снейпа под ноги, заставив потерять равновесие. В ту же секунду профессор запустил в своего оппонента чем-то Гарри неизвестным, от чего профессор ЗОТИ попытался прикрыться Protego. Кажется, не слишком успешно: он продолжал держать щит, но почти мгновенно рухнул на колени, словно какая-то сила пыталась вбить его в каменный пол. На несколько мучительно долгих секунд все в зале замерло. Поднявшийся на ноги зельевар продолжал держать заклинание, а упрямо кусающий губы Локхарт — щит. Даже со своего места Гарри отчетливо видел, как краски сходят с лица профессора и, кажется, даже слышал в звенящей тишине его тяжелое, с присвистом, дыхание. А потом профессор неуловимо быстрым движением одновременно погасил щит и выбросил вперед свободную, левую руку. Поттер так и не понял, что случилось, но Снейп согнулся пополам, будто кто-то ударил его в живот, а Локхарт рухнул навзничь лицом в пол.

— Incarcero, — выдохнул сквозь кашель зельевар буквально за долю секунды до того, как профессор Флитвик громко объявил о прекращении боя.

— Боже мой, он жив? — Гарри и самого этот вопрос крайне интересовал, однако его уже озвучило женское многоголосье, в которое кое-где вплетались и голоса парней.

— Не дождетесь! — громко ответил связанный по рукам и ногам профессор, предпринимая вялые попытки перевернуться на спину. — Сэр, веревки уже можно снять. Я вышел в ноль и даже пнуть вас, как предполагаемого врага, мне лень.

— Libero, — Снейп махнул в его сторону палочкой и, наклонившись, помог Локхарту подняться на ноги.

Тот встал, все еще бледный, но, к удивлению Гарри, жутко довольный, обеими руками заправил растрепанные волосы за уши и заявил:

— Как видите, победа осталась за профессором Снейпом, с чем я его и поздравляю. Если бы это все было по-настоящему, меня бы убили. Но, поскольку, бой был показательный, я жив и здоров, если не считать эту царапину травмой, конечно.

Поттер попытался представить, как же, в таком случае все выглядит «по-настоящему» и решил, что пока не хочет этого знать. Но только пока.

— Ужас какой, — пробормотала Гермиона.

— Вау, это было просто обалденно! — одновременно с ней выдохнул Уизли.

«Что ж, видимо, каждому свое», — решил Гарри, наблюдая за тем, как недавние противники церемонно жмут друг другу руки. Вот ведь странно — еще минуту назад они, казалось, всерьез мечтали друг друга убить, а сейчас профессор ЗОТИ чуть ли не светится от удовольствия, да и зельевар выглядит каким-то нехарактерно миролюбивым.

Поттер уже не раз слышал о боевой магии, и на первом курсе даже собирался устроить с Малфоем дуэль волшебников, но он и представить себе не мог, что на самом деле битва магов окажется настолько жуткой, опасной и при этом настолько красивой. Как там Снейп сказал? «Суровая красота», кажется?

Гарри, в принципе, нравилась «Защита» — даже в прошлом году этот предмет казался ему интересным: правда не благодаря стараниям учителя, а скорее уж вопреки. В этом году он убедился, что интуиция его не подвела: все эти заклинания, приключения, борьба с нечистью и темными магами даже в теории захватывали не меньше, чем приключенческие романы. Что уж говорить о практике!

Но сегодня... По крайней мере, если бы в ту минуту кто-нибудь спросил Поттера: Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, Гарри?» — он бы, не задумываясь, ответил: «Боевым магом!».

Правда, пару месяцев спустя он захочет стать артефактологом, а потом колдомедиком, но сейчас это не имело ровно никакого значения.

— Великолепная битва, господа! — между тем поздравил обоих своих коллег профессор Флитвик, несколько раз поощрительно хлопнув в ладоши. Следом за ним зааплодировал вышедший из ступора зал и Гарри на этот раз не мог с уверенностью сказать, кого толпа поддерживает больше: Локхарта или Снейпа.

В ответ на это проявление восторга профессор ЗОТИ усмехнулся и почему-то покосился на непроницаемо-спокойного профессора зельеварения. Гарри даже показалось, что Локхарт вот-вот пихнет своего коллегу локтем под ребра, как обычно это делали они с Роном. Но ничего подобного профессор проделывать не стал, вместо этого попросив всех вернуться на свои места и снова взобравшись на помост.

— Сэр, а вы не можете учить нас боевой магии вместо дуэлей? — не дав профессору вставить и слова, Оливер Вуд чуть приподнялся со своего места. Его вопрос одобрительным гулом поддержали многие.

— Нет, мистер Вуд, — Локхарт покачал головой. — Не сопите. Дело не в том, что мне жалко, а в том, о чем я уже говорил мистеру Флинту. Если дуэль это почти спорт, и он, как и квиддич, лишь в меру опасен, то о боевой магии такого не скажешь. Так что будете совершеннолетними, станете сами себе хозяевами, окончите Хогвартс и вперед — в одну из боевых школ или Академию Аврората, а мы вас этому учить не будем. Доступно?

— Да, сэр, — Вуд в ответ только кивнул с важным видом и уселся на место.

— Супер! — одобрил Локхарт. — Профессор Флитвик внес предложение в завершающей части занятия провести еще несколько коротких дуэлей. Так делают при всех отборах в дуэльные классы и нам, думаю, отрываться от традиций ни к чему. Хочет кто-нибудь попробовать свои силы? Если нет, тогда будем сворачиваться.

В воздух взлетело несколько десятков рук. Похоже, азарт отгремевшего боя оказался заразительной штукой — что греха таить, Гарри сейчас и сам горел желанием вытащить из кармана палочку и попробовать повторить хотя бы часть того, что показали старшие. Сейчас он понимал, насколько мало, на самом деле, он еще умеет, но в конце концов, ЗОТИ и квиддич были теми областями, в которых он успевал куда лучше своих сокурсников! Локхарт сам нередко хвалил его, правда, потом почти всегда со странным раздражением добавлял: «Что же вы жметесь все время, Поттер? Вижу ведь, что можете лучше!»

Сам Гарри с последним утверждением был в корне не согласен, но еще с маггловской школы знал, что с преподавателями в споры лучше не ввязываться. Может быть, по этой же причине он и сейчас не стал тянуть руку — в отличие от Гермионы, не упускающей шанса показать себя, Поттер предпочитал молчать, пока его не спрашивают. Так спокойнее.

Однако отсидеться Гарри не удалось — как и всегда в последнее время. Он даже привыкать потихоньку начал. А началось все опять с Малфоя, и чего привязался, спрашивается?

— Можно мне попробовать, сэр? — пользуясь тем, что сидит ближе всего, попросил он, обращаясь, почему-то, к Локхарту. Гарри-то был уверен, что если Малфой к кому с просьбами и полезет, то это к Снейпу, который в этом придурке, кажется, души не чаял.

— Я бы, пожалуй, выбрал постарше кого-нибудь, — отозвался профессор, скептически разглядывая Малфоя с высоты дуэльного помоста. — А с другой стороны... почему нет? Старшекурсники мастерство сегодня уже демонстрировали. Давайте, мистер Малфой, действуйте. Партнер-то у вас есть?

— Сейчас будет, профессор, — Малфой поднялся и громко сказал. — Ну что, Поттер, рискнешь?

Вот ведь гад — подумал Гарри. Похоже, белобрысый решил на нем отыграться за поражение в квиддиче. Прежде чем ответить, он еще успел расслышать, как профессор Локхарт со вздохом сказал стоящему рядом Снейпу что-то подозрительно похожее на «Кто бы сомневался».

— Запросто, Малфой, — так же громко отозвался он, и решительно стал пробираться в сторону помоста.

— Давай, Гарри, врежь ему как следует! — поддержал друга Рон.

Легко сказать «врежь». Как бы Гарри ни относился к Малфою, он вынужден был со скрипом признать, что на уроках защиты тот ему самому ничуть не уступает. С другой стороны, страха Поттер никакого не испытывал, скорее уж азарт — с Малфоем они уже не раз тренировались на уроках ЗОТИ. Щитовые чары были тем единственным, что второкурсники отрабатывали друг на друге, разбившись попарно, и пускай в качестве атакующего заклинания профессор разрешил использовать только разученную еще на первом курсе Tarantalegr-у, все равно это было как самый настоящий маленький поединок. Поначалу щиты у Гарри получались слабенькие и невнятные, так что Рон иногда даже пробивал их своим заклинанием, и вот тогда Локхарт по каким-то одному ему ясным причинам, поставил Гарри в пару с белобрысым. Надо сказать, что удивился не только Поттер, Малфой тоже казался сбитым с толку: все учителя знали, что они друг друга на дух не переносят и на любых совместных занятиях старались развести их по разным концам аудитории, чтобы они не отвлекали друг друга и всех остальных заодно. Профессор же прямым текстом велел им тренироваться друг на друге, заявив при этом, что «мотивация решает». Как ни странно, щиты у Гарри после этого действительно стали получаться гораздо лучше. Уж очень не хотелось попадаться под заклинание «партнера» — Малфой не только, не скупясь, вкладывал силы в Tarantalegr-у, но еще и снимать ее после попадания не торопился, изощряясь над соперником словесно. Да и атаковать такого противника было куда приятнее, чем того же Рона: всякий раз, когда блондин начинал отплясывать по аудитории, Поттер испытывал ни с чем не сравнимое мстительное удовольствие.

Так что идея дуэли с Малфоем Гарри, пожалуй, даже нравилась. Судя по лицу блондина, он тоже уже предвкушал, как уделает своего оппонента на глазах у восхищенной публики.

«Ну, это мы еще посмотрим!» — решил Гарри, салютуя Малфою палочкой.

— Готовы, джентльмены? — поинтересовался Локхарт, и когда мальчишки покивали, скомандовал — Начали!

— Loсomotor Vibli! — тут же крикнул Малфой, опередив Гарри буквально на секунду.

— Rictusempra! — успел ответить он, чувствуя, как подкашиваются мгновенно ослабевшие ноги. Реакция у Малфоя слегка подкачала, и он сложился пополам от смеха, давая Поттеру время, чтобы отменить заклятие ватных ног. В эту секунду он мысленно поблагодарил профессора ЗОТИ, который с самого начала семестра заставлял их до автоматизма отрабатывать Finite, заявив, что без него дальше по программе они двигаться не станут.

Однако и враг не дремал, также успев сбросить с себя чары щекотки.

— Tarantalegra!

— Everte Statum! — увернувшись от метко пущенного в него луча «танцевалки», Гарри, чувствуя небывалый прилив боевого азарта, швырнул в Малфоя заклинание, которое подбросило блондина в воздух на добрых четыре фута и, закрутив, отбросило к самому краю дуэльного помоста. Поттер даже замешкался, с удивлением покосившись на свою палочку. Обычно это заклинание у него работало куда слабее!

А вот Малфой тут же поспешил воспользоваться промахом конкурента, хотя и выглядел он изрядно помятым после падения.

— Serpensortia! — зло выплюнул он, резко ткнув палочкой в сторону Поттера.

Что-то грохнуло, и, пролетев несколько футов по воздуху, на помост шлепнулась здоровенная черная змея. Отколотый Малфоем трюк оказался настолько неожиданным, что Гарри окончательно смешался и опустил палочку, в немом изумлении уставившись на этот «подарочек».

Странное какое-то решение — швырнуть в противника змеей и ждать, когда это сработает. Хотя, пока змея его, Поттера, отвлекает, Малфой запросто может и еще сверху что-нибудь накинуть. Поэтому Гарри на всякий случай еще раз сказал:

— Everte Statum!

И не ожидавший такой подлости блондин опять растянулся ничком у края помоста. Теперь можно и змеей заняться, вот только что с ней делать-то? Рептилия, тем временем, подобралась уже совсем близко, приподнялась на хвосте и явно нацелилась на Гарри.

— Страш-ш-шно. Чужак, — отчетливо услышал Поттер лишенный эмоций голос, по всей видимости, принадлежащий змее. Больше рядом все равно никого не было. Чуть помедлив, она раскрыла пасть и сделала неутешительный для Гарри вывод. — Укуш-шу.

— Не надо! — быстро сказал мальчик. — Иди Малфоя вон укуси!

Как ни странно, змея, словно в раздумье, повернулась в сторону блондина и угрожающе зашипела. На этот раз без слов, но и так все было понятно.

— Стой! — Гарри рванулся вперед, с запозданием сообразив, что со змеи станется и правда цапнуть Малфоя.

— Vipera Evanesco, — холодный голос Снейпа прозвучал почти одновременно с криком самого Поттера. Повинуясь этому голосу, змея окуталась черным дымом и бесследно исчезла.

Только сейчас Гарри понял, что вокруг почему-то стоит мертвая тишина. Он посмотрел в зал — там были бледные, испуганные лица учеников. Потом бросил взгляд на Малфоя — тот пялился на него круглыми серыми глазами и тоже молчал, как под Silencio. Затем на Снейпа — этот, поймав взгляд Гарри, на секунду прикрыл глаза, словно у него вдруг сильно заболела голова, и едва слышно вздохнул. И в завершении Гарри оглянулся через плечо на Локхарта и понял, что окончательно запутался.

Профессор Локхарт улыбался. Честное слово! Он стоял, чуть склонив голову к плечу, и на его губах играла чуть заметная улыбка, словно вспомнил какой-то забавный анекдот. Вот только глаза у профессора остались серьезными и смотрели на Гарри сосредоточенно и изучающе.

-Да-а-а, Поттер, умеете вы все-таки произвести впечатление, — сказал он, и от звука его голоса тишина в зале как будто взорвалась изнутри.

— Мерлина мать!

— Да быть такого не может!

— Он же змееуст!

— Как Слизерин!

— Поттер — темный маг?

— Да не смеши!

— Змееуст!

Все почему-то начали говорить одновременно, и Гарри не мог расслышать что-то конкретное, но чаще всего на поверхность из этого гомона всплывало слово «змееуст».

— Гарри, пошли отсюда скорее, — из волнующегося людского моря у самого помоста вынырнула веснушчатая физиономия Рона. Вид у него был бледный, но решительный. Поттер совсем уже было собрался спрыгнуть вниз, к другу, но в последнюю секунду его плечо стиснули сильные, горячие даже сквозь ткань мантии пальцы.

— Я бы на вашем месте не торопился, — тихо сказал Локхарт и уверенно дернул Гарри обратно в центр помоста и всеобщего внимания. — Сбежите сейчас, к утру уже до звания Темного Лорда дорастете. На таких-то дрожжах.

— Он и без фееричного побега дорастет, — процедил сквозь зубы зельевар, который встал так, что теперь Гарри и бежать-то было некуда: слева Локхарт, справа Снейп. — Мерлина ради, Поттер, почему, если в деле оказываетесь замешаны вы, все всегда превращается в бедлам?

— Это не я, — на всякий случай сказал мальчик испуганно. Творилось что-то очень нехорошее, его натренированное на Дурслях шестое чувство буквально вопило о том, что у некого Гарри очень крупные неприятности.

— Вы, вы, — раздраженно бросил Снейп, поглядывая на Поттера так, словно прикидывал уже, где именно будет прятать его труп. — Совершенно точно вы.

И только сейчас Гарри услышал, что профессор ЗОТИ, оказывается, пока они препирались со Снейпом, начал что-то говорить.

— … сути вашей проблемы, господа и дамы? — начала фразы Поттер услышать не успел, но сейчас навострил уши. — Да, как мы только что выяснили при посильной помощи мистера Малфоя, мистер Поттер владеет весьма редким для британских магов даром общаться со змеями. И? Поздравьте человека, в конце концов. Магические дары на дороге, знаете ли, не валяются.

Шум потихоньку улегся и теперь все студенты рассматривали поочередно, то Поттера, то Лохкарта, который стоял себе с независимым видом, скрестив руки на груди, и насмешливо щурился в полутемный зал.

— Но это же темный дар! — донеслось откуда-то из толпы. Эту реплику остальные поддержали согласным бормотанием.

— Кто вам сказал эту чушь? — профессор ЗОТИ только брови приподнял в притворном изумлении. — Талант, как талант не хуже и не лучше всех прочих. И потом, чем вам змеи не угодили, скажите на милость? В большинстве культур эти существа не зря олицетворяют мудрость, исцеление, возрождение и плодородие. И древнекельтская культура, на которой построена по меньшей мере половина традиций волшебной Британии, не исключение. Разве что христианство змей недолюбливает, но это уже частные случаи.

— Салазар Слизерин был змееустом, — уже чуть менее уверенно возразил другой голос. — А всем известно, что он был темным магом.

— Салазар Слизерин, мистер Макмилан, был не темный маг, а некромант и алхимик. Его труды в основе зельеварения лежат, между прочим, — поправил Локхарт. — Не стоит подменять понятия и уподобляться дремучим средневековым поселянам, которые старушек-травниц обзывали ведьмами. Так же, как красивых девушек и тех, у кого в доме жили черные коты. Не спорю, некромантия наука не для всех, но и она спасла немало жизней. Однако это все лирика. Давайте вспомним другого известного змееуста, жившего несколькими веками позже Слизерина. Про Парацельса слышали? Философ, оккультист, алхимик и врач — человек, заложивший не только прочную базу для современной магической медицины, но и для маггловской. Тоже, скажете, темный маг был? — профессор пожал плечами и продолжил все тем же уверенным тоном. — В Европе действительно змееустов по пальцам пересчитать можно, поскольку в наших краях волшебники редко способны пользоваться таким даром. Многие из вас знают, что каждая земля рождает своеобразных магов. Так у нас нередко попадаются волшебники с даром стихийной магии, которых книзл наплакал в странах севера, зато у них есть тотемные маги, способные сливаться с природой. В африканских странах существуют истинные оборотни, способные по своему желанию полностью или частично превращаться в зверя, сохраняя при этом и разум и магическую силу. В Японии родина менталистов, которые безо всякого Imperio могут внушить человеку все что угодно. А среди коренных жителей северной Америки рождаются волшебники, способные подключаться к так называемому «эфиру» и мысленно путешествовать по иным мирам, а также заглядывать в прошлое и в будущее. Конечно, время от времени система дает сбои, и тогда маги с особыми дарованиями рождаются далеко от обычного места распространения тех или иных талантов. К таким смело можно причислить и Слизерина, и Парацельса, или вот, Поттера хотя бы. Родиной змееустов традиционно считаются страны, прилегающие к Бенгальскому заливу, такие, как современная Индия или Мьянма. И никто их темными не считает — люди как люди. Так что все эти сказки про кошмарных, темных змееустов, конечно, очень интересны, как фольклор, но с реальностью имеют мало общего, друзья мои. Я уже молчу о том, что мистер Поттер у нас, кажется, ни разу не был замечен в проведении темномагических ритуалов и попытках принесения в жертву однокурсников в полночь на пятницу тринадцатое. Как по мне, так как раз подобные штучки и должны вызывать у окружающих легкие подозрения.

Кто-то в зале отчетливо захихикал и общая напряженность как будто немного спала. Вот только самому Гарри, который толком и не понял, что, собственно, случилось, после всех этих рассказов сделалось по-настоящему жутко.

— Сэр, а откуда вы так много знаете о змееустах? — подал голос незнакомый Гарри рослый парень в мантии с гербом Хафлпаффа на груди.

— Ну что сказать? — профессор развел руками в притворном недоумении и посоветовал. — Читайте книги, мистер Пиклс. Это очень полезное и увлекательное занятие, поверьте. Ну и раз уж мы разобрались с необычными способностями вашего товарища, перейдем к проблемам насущным. В дуэли объявляется боевая ничья, раз уж профессору Снейпу пришлось вмешаться. Мистера Поттера хотелось бы похвалить за неплохую реакцию, и за качество заклинаний. А мистера Малфоя за всё то же качество и за попытку нестандартно подойти к решению задачи. Из неприятного: Поттер, вы растерялись, а это никуда не годится. Даже если ваш оппонент начнет петь гимн Хогвартса, подпрыгивая на одной ноге, при этом швыряясь в вас розовыми шерстепухами, это еще не повод опустить оружие, у вас дуэль, в конце концов! Чтоб я такого больше не видел, вам ясно?

— Да, сэр, — под смешки зала Гарри смущенно потупился, было, но потом, не выдержав, хихикнул. Услужливо нарисованный его воображением Драко Малфой, швыряющйся розовыми шерстепухами, никак не желал покидать его разум.

— Теперь что касается вас, мистер Малфой, — как ни в чем не бывало продолжил профессор, поворачиваясь к блондину. — Вы показали хорошую технику, как я уже сказал, но... ошибка та же, что и у Поттера, разве что вид сбоку. Вы сделали хороший ход, который сами же и провалили. Что вам помешало, когда ваш противник опустил палочку, бросить в него еще одно заклятие? А вы вместо этого подставились сами. Да, это не бой, а дуэль, однако в ней не обязательно «стрелять» поочередно. Пользоваться промахами соперника тоже можно. Будьте внимательнее.

— Я понял, сэр, — Малфой сдержанно кивнул и, хмуро зыркнув на Гарри, сошел с помоста. Сам Поттер тоже предпочел поскорее присоединиться к друзьям.

— Так ты, выходит, змееуст? — Рон озадаченно почесал бровь, разглядывая товарища, как какую-то диковинку. Впрочем, точно так же на него посматривали и остальные. Многие даже придвинулись поближе, чтобы лучше слышать. Гарри вздохнул: только-только в прошлом году вроде бы через то же самое проходили. Правда, совсем по другому поводу.

— Выходит, змееуст, — согласился он. — Только я так толком и не понял, кто это такие.

— Это волшебники, которые умеют говорить со змеями, — отозвался Невилл.

— А мне вот интересно, почему ты никогда не рассказывал нам об этом? — Гермиона укоризненно посмотрела на друга, явно не одобряя его попыток скрыть свои дарования.

— Да я и сам не знал, — попытался оправдаться Поттер. — Нет, в смысле я, конечно, знал, что умею говорить со змеями. Еще до школы разговаривал с удавом в зоопарке. Просто я думал, что все волшебники это умеют.

— И правильно сделал, что не говорил никому, — подключился к разговору стоящий за плечами шушукающейся компании Оливер Вуд. — Видел, как все отреагировали? Локхарт, может, и прав, и это просто талант такой особенный, но многие считают, что змееусты это темные маги. И тебя теперь тоже многие будут считать темным волшебником.

— Ой, да хорош уже нудеть, Олли...

— ...это же круто! — близнецы Уизли, в противовес встревоженному Вуду, так и светились от восторга.

— Великий... — зловещим шепотом сказал предположительно Фред.

-...Ужасный — с подвыванием продолжил предположительно Джорж.

— Гарри Поттер — Наследник Слизерина! — закончили они хором.

— Придурки, — констатировал капитан гриффиндорской сборной по квиддичу. — Вы хоть пониматете, что теперь начнется?

Дальше Гарри слушать не стал, и так было понятно, что сейчас близнецы начнут доказывать Оливеру, какую прекрасную почву для розыгрышей дает поттерова новая репутация. Они вообще во всем видели повод для хорошей шутки, — можно было подумать, что Фрэд и Джорж в раннем детстве украли у кого-то еще одно чувство юмора и теперь у них двойной комплект. Судя по всему, невинной жертвой стал Перси, поскольку как раз у него никакого чувства юмора и в помине не было.

Так что вместо того, чтобы прислушиваться к перепалке старших сокурсников, Гарри предпочел прислушаться к тому, о чем негромко переговаривались стоящие неподалеку Снейп с Локхартом. Поттер подозревал, что они наверняка обсуждают его и его внезапно открывшиеся способности, но, стоило ему вслушаться, стало ясно, что говорят преподаватели совсем не об этом.

-...потеряли последние мозги? — ухватился Поттер за последнюю фразу зельевара. — Не то, чтобы у вас и раньше их было много. Какого черта вы там вытворяли? Мы же договаривались!

— А еще мы договаривались, что вы не станете поддаваться, — буркнул в ответ Локхарт, потрая предплечье, на котором теперь не было никакого пореза. — Я уже насчитал раза четыре, когда вы меня могли достать. И что-то мне кажется, что если я прогоню этот бой через омут памяти, счет будет куда больше.

— Хотелось посмотреть, до чего вы способны дойти, — мрачно процедил Снейп и тут же перешел на раздраженное шипение, — но такого идиотизма не ожидал даже от вас, Локхарт. Что вы пытались продемонстрировать, скажите на милость?

— Я просто увлекся, профессор, — Локхарт беспечно пожал плечами. — Сильный противник, хороший бой... я не так часто сражаюсь с людьми, все больше с тварями разными, грех было упускать такой шанс.

— И что бы я доложил директору, если бы вы отправились к Помфри на пару дней? Что профессор Локхарт настолько не умеет отличать показательное выступление от настоящего боя, что, будучи загнанным в угол, швырнул в меня сырой магией, выбросив на ветер остатки своего резерва и заработав магическое истощение?

— Сказали бы, что я сам себе идиот, — мужчина хмыкнул. — Что вы беситесь, сэр? Можно подумать, я вам печень отбил. Бросьте. Мне, чтобы ударной силы хватило, пришлось даже со щита силу вытащить. Ну слил я свой резерв, и что с того? Хороший сон все восстановит.

— Нерациональное вложение сил, Локхарт, — бросил Снейп так, будто хуже ругательства и на свете не было. — Вы же все равно проиграли.

— Точно подмечено, — согласился профессор. — Но меня учили драться до конца. Я сделал все что мог, чтобы победа вам легко не досталась. Кстати, может, повторим при случае?

— Разумеется, у меня нет никаких иных дел в свободное время, — презрительно скривился зельевар, и вытащил из кармана мантии пузырек с какой-то зеленоватой, мутной жидкостью. Гарри припомнил, что, кажется, такой мадам Помфри поила его в конце прошлого года. — Пейте.

— Спасибо, профессор, — Локхарт благодарно улыбнулся, пропустив мимо ушей едкий тон собеседника. — Лишним не будет.

После этого замечания Поттер пригляделся к своему преподавателю повнимательнее и обнаружил, что при всей его кажущейся бойкости выглядит Локхарт и правда бледновато. Да еще и плечом к помосту привалился, пользуясь тем, что все внимание учеников приковано к дуэлирующей после Поттера с Малфоем паре третьекурсников.

— Теперь, что касается Поттера, — начал было Снейп, и Гарри еще больше навострил уши, незаметно придвигаясь поближе, но в этот момент дуэль на помосте закончилась, и профессора бросили разговор на полуслове. Ну почему так не вовремя-то?!

Гарри разочарованно вздохнул и оставшиеся до конца занятия пятнадцать минут хмуро молчал, размышляя над тем, что ему теперь делать со второй волной своей популярности. Тем более, что эта вторая волна была какой-то мутноватой и обещала самому Гарри неприятности. Крупные и не очень.

[1] Двадцать шесть заповедей (они же Code Duello) — дуэльный кодекс, принятый в 1777 году. Составлен представителями пяти Ирландских графств. Первый широко распространенный дуэльный кодекс на Английском языке. В лохматые времена должен был храниться в ящике с дуэльным оружием, дабы дуэлянт не мог сослаться на то, что он, де, ничерта не знал правил!

[2] Как уже понятно, это цитата из Пратчетта, а точнее из его книги "Пятый элефант". Автор высказывания и всей философии боя в целом — командор Ночной Стражи сэр Сэмуэль Ваймс, который является, черт побери, самым любимым моим героем "плоскомирья". Конкуренцию в сердце автора ему может составить разве что Хэвлок Ветинари — патриций города-государства Анк-Морпорка.

Вот, например. Спящая красавица жила в пяти часах ходьбы от табачной лавочки — той, что направо от фонтана.

Только теперь Спящая красавица умерла. Людоед до сих пор жив и работает в городском ломбарде оценщиком.

Евгений Шварц "Тень"

— «Невыразимый ужас 2»? — Хэйди отворачивается от афиши и смотрит на меня вопросительно.

— Можно подумать, что ты смотрела «Невыразимый ужас» один, — я хмыкаю. — Не знаю, что это, но выглядит не очень.

— Тогда, может, «Легенда о вампире»? — сегодня Хэд охота посмотреть кино, и кто я, собственно, такой, чтобы с ней спорить. Так что, покорившись судьбе, я повел свою подружку в Челси, в нежно любимый мной в будущем «Curzon» [1]. И вот теперь мы застряли на выборе фильма.

— Редкостное унылое дерьмо, — немного покопавшись в собственной памяти, говорю я. — Если тема нравится, лучше не наш смотреть, а американского «Дракулу» с Олдманом. Его пока еще крутят, вроде бы. Что там еще предлагают?

— Да ну его, «Дракулу» — подумав, решает моя пассия. — Там сеанс только поздний остался. Так... еще есть «Телохранитель», «Алладин» и «Запах женщины».

— К черту «Алладина», «Телохранитель» на мой вкус нудноват, хотя музыка там, конечно, шедевральная. Посмотри при случае. А вот на «Запах женщины» я с тобой с удовольствием схожу.

— Окей, давай на «Женщину», — покорно соглашается она и, хмыкнув, добавляет. — Странно все-таки выслушивать от тебя советы. Учитывая, что фильм только в прокат вышел.

— Зато мы не рискуем потратить время впустую, — говорю я, просовывая в окно кассы несколько фунтов. — Хотя в твоей компании, да еще и в темном зале, я бы даже на самой дрянной картине нашел, чем заняться, поверь.

В ответ на это Хэд вполне ожидаемо заливается легким румянцем. Все-таки ей только двадцать, да и нравы в это время, кажется, были построже, чем в мое. Так что на фоне Хэйди я чувствую себя чертовски распущенным парнем.

— Пошляк, — бурчит она тихонько, но, присмотревшись к моей довольной роже, все-таки улыбается.

— Что естественно, то не безобразно, — наставительно говорю я и, прикинув, сколько времени у нас осталось до сеанса, предлагаю. — Пошли поедим, оплот морали и добродетели?

— Что там с твоими изысканиями, нарыл что-нибудь? — интересуется она, как только принявшая заказ официантка отходит к стойке.

— Это как сказать, — задумчиво тяну я, набрасывая на наш столик легкие отвлекающие и заглушающие чары. Нечего магглам слушать наш треп. — Хэд, скажи, а у вас ритуалистика была?

— Ну, в целом, была, конечно. На первом и втором курсе, когда общие для всех дисциплины шли, — она утвердительно кивает, — с третьего, когда специализация началась, у нас этот предмет не то чтобы убрали, просто оставили только связанный с артефакторикой раздел. А что, хочешь получить у меня бесплатную консультацию?

— Какая проницательность, — я в притворном восхищении закатываю глаза. — Разумеется, хочу. У меня очередной затык, душа моя: я нашел нужный ритуал, у меня есть нужный круг, я даже понял, как можно обойти вопрос с жертвоприношениями. Однако у моего плана есть один маленький, но существенный недостаток. Раз жертв у меня не будет, мне придется брать всю отдачу с круга на себя. Я тут на Хэллоуин прикинул уже, чего мне ждать и ощущения были так себе — а я даже внутрь не заходил, только пощупал по поверхности. Вот я и хочу спросить, ты не в курсе, как перегрузку снизить? Я очень хочу домой, Кларк. Но я хочу вернуться туда человеком, а не паштетом.

— Ну вот так сразу я тебе не скажу, — Хэйди озадаченно проводит рукой по волосам, еще больше взъерошивая и без того растрепанные черные прядки. — Это тебе не обед сварить, тут думать надо. Я покопаюсь в книжках, еще у парней с факультета ритуалистики спрошу, есть там у меня пара знакомых. Но навскидку тебе либо придется все-таки кого-то прирезать на круге, либо пустить кровь себе самому.

— То есть, быть и оператором, и жертвой, что ли? — вот это номер! — А такое возможно?

— В принципе, да, — она бросает на меня хмурый взгляд. — Были в истории прецеденты. Прольешь свою кровь на алтарь, он примет жертву и сработает, как стабилизатор отдачи. Но есть проблема, Гил.

— Так я и думал, — я невесело усмехаюсь. Как говаривал один из любимых мной комиксовых героев, «Всегда есть подвох». [2] — И в чем она?

— Понимаешь, прецеденты-то были, но выжил из пяти известных магов, решивших провернуть этот трюк, только один. Круг не примет «мертвую» кровь и...

— И единственный способ смастерить стабилизатор — это нанести себе рану прямо в круге над алтарем, — заканчиваю за нее я. — Это как раз понятно.

— Зато тебе, похоже, не понятно, что, чем сильнее будет магическое поле, тем серьезнее жертва, — замечает в ответ Кларк. — Алтарь будет тянуть из тебя кровь, чтобы скомпенсировать перепад между магической мощью круга и оператора, Алиен. Тебе надо напоминать прописную истину, «магия есть душа, кровь есть сила»?

— Не надо, — я начинаю отстукивать пальцами по краю стола какой-то незамысловатый ритм. — Замкнутый круг получается, да? Чем больше я буду отдавать, тем слабее становиться.

— И чем слабее ты будешь становиться, тем больше алтарь с тебя будет стягивать, — продолжает мою мысль Хэд. — Тот тип, не помню, как его звали, выжил только потому, что ритуал у него был простенький, а остальные от кровопотери скончались раньше, чем достигли результата. Так что единственный шанс у тебя при таком раскладе — открыть разрыв раньше, чем умрешь. И я бы тебе все же советовала...

— Что советовала? — я уныло вздыхаю. — На такой ритуал какая-нибудь завалящая коза не сгодится, только человек. Причем одаренный магически, хотя для меня что маг, что маггл — один хер разница.

— Прежде чем заводиться, дослушай, — хладнокровно возражает девушка. — Я бы советовала тебе продолжить изыскания в библиотеке и не пороть горячку. Только может так получиться, что другого выхода не будет.

— Нет, — раздраженно бросаю я, чувствуя, как от этих разговоров стремительно портится мое настроение. — Ты удивишься, Кларк, но есть вещи, которые я в своей жизни делать не стану. Их чертовски мало, но человеческие жертвоприношения каким-то чудом входят в этот черный список.

— Никогда не говори никогда, — Хэд, словно в противовес мне, остается спокойной. — Ради себя не стал бы, наверное. А если бы речь шла, скажем, о твоей сестре?

— Вот черт, а так хотелось выглядеть в твоих глазах благородным героем, — я сокрушенно качаю головой, но, поскольку Хэд продолжает вопросительно на меня смотреть, сознаюсь. — Ради нее мог бы, Кларк. Да, наверное, ради любого Алиена мог бы... хотя, в случае с отчимом, еще подумал бы, конечно... где наш заказ в конце концов?

Я безбожно вру, потому что в глубине души знаю, что и в случае папаши Джона я бы не колебался — слишком уж привык считать этого типа своей личной, обязательной мухой в бальзаме [3].

— Ты же сам отвлекающее над нами подвесил, — напоминает Кларк и я, спохватившись, убираю собственные чары.

— Извини, душа моя, — я посылаю Хэйди слегка вымученную улыбку. — Минутная слабость.

— Без проблем, — моя пассия, получив свою чашку кофе, довольно щурится, прежде чем сделать глоток. — Учитывая цену вопроса, можно сказать, что ты отлично держишься.

— Стараюсь, — уклончиво говорю я. Вопрос с ритуалом для меня и правда больной, и Хэйди со своими рассуждениями в буквальном смысле ткнула пальцем в открытую рану. Ладно, к черту это, у меня еще есть время для маневра. — Будем продолжать поиски. Должен же быть вариант, который всех устроит.

— Наверняка, — охотно соглашается со мной Кларк и, поскольку дальше переливать из пустого в порожнее — занятие абсолютно бесполезное, возвращается к вопросам насущным. — Стеффани хотела на вечер пригласить Райана.

— И в каком месте этой потрясающей новости мне должно стать интересно? — скептически интересуюсь я. Стеффани, если не ошибаюсь, это соседка Кларк по съемной квартире.

— Ничего, сейчас станет, — обещает Хэйди. — Она хочет пригласить его на ночь, а потому с утра успела достать меня вопросом: вернусь я ночевать или останусь у «кавалера»? Так что я тебя прямым текстом спрашиваю, совратитель артефактологов, я сегодня ночую у тебя или нет? Теперь понял?

— Теперь понял, — покладисто соглашаюсь я. «Совратитель артефактологов», черт возьми, это надо запомнить! — И не менее прямым текстом отвечаю: ты можешь сегодня, если хочешь, ночевать у меня, но, увы, без меня. Я оставлю тебе ключи.

— Ну, тогда у меня к тебе еще два вопроса, — Хэд отставляет в сторону чашку и, подперев подбородок ладошкой, смотрит на меня через стол. — Вопрос первый — какого Мерлина? Ну и второй — а не боишься, что я у тебя дома устрою разнузданную студенческую вечеринку?

— Если уберешь за собой и не полезешь в кабинет, то устраивай хоть вечеринку, хоть групповую оргию, — я взмахиваю рукой, как бы предлагая ни в чем себе не отказывать. — Ничего особо ценного в квартире нет, а уж ценного лично для меня тем более. Разве что перегонная система в кабинете. За нее, предупреждаю сразу, убью к Мордреду. Я ее две недели вот этими руками собирал и еще две — отлаживал. Из-за остального я не расстроюсь. А уж если твои друзья под шумок сопрут пару локхартовских портретов в дополнение к столовому серебру…

— У тебя есть столовое серебро? — со смешком интересуется Хэйди.

— Нет. Но не мешай мне фантазировать. Так вот, в этом случае я даже согласен накинуть им пару сиклей сверху на транспортные расходы, — изо всех сил сохраняя серьезное выражение лица, отзываюсь я. — А что касается первого, то все вопросы к Дамблдору, душа моя. Будь моя воля, я бы ночью занялся чем-нибудь поприятнее дежурств.

Надо сказать, что смерть завхоза и в самом деле не только грузом легла на мою, в целом индифферентную, совесть, но еще и всерьез осложнила существование. Причем не только мое: в отсутствие Филча ночных дежурств у преподавателей стало вдвое больше. К тому же, в Хогвартсе теперь появилось такое понятие, как «дежурный преподаватель», хотя, как по мне, так сразу бы называли вещи своими именами: «дежурный козел отпущения». Этот несчастный обязан был принимать у студентов отработки и занимать их какой-нибудь общественно полезной деятельностью. Раньше, естественно, эту почетную обязанность тащил на своих сутулых плечах Аргус. Но там, где сквиб обретался сейчас, ему, подозреваю, было глубоко до фонаря, насколько чистые в коридорах Хогвартса полы и насколько студенты прониклись пользой трудотерапии.

Самое приятное, что до конца года послаблений в режиме у нас не предвидится: Дамблдор прямым текстом сказал, что он, конечно, великий маг и чародей, но завхоза нам наколдовать не в его силах, а посреди учебного года претендента на такую ответственную должность не вот найдешь. Впрочем, я уверен, что проблема не в ответственности: как ни крути, а престижной такую работенку не назовешь.

Так что гуляем мы попарно. Особую пикантность этому действу придает вероятность встречи с печально известным «ужасом Слизерина». На сегодняшний день у нас куда больше шансов наткнуться в коридоре на василиска, чем на шатающихся после отбоя школьников: почуяв неладное, детишки предпочли временно затихариться и проводить свободное время в собственных общежитиях.

Коллеги мои, надо сказать, к этой угрозе относятся очень по-разному: кто-то, как профессор Флитвик, демонстрирует благородный фатализм, плавно перетекающий в тотальный пофигизм; кто-то, подобно Батшеде, шарахается от каждого звука; Аврора в прошлое наше совместное дежурство под предлогом обуревающего ее страха буквально висела у меня на локте. Ну а профессор Трелони, которую принудили бдеть наравне со всеми, по-моему, сама может напугать кого угодно не хуже гигантской змеи: в загадочном мраке коридоров ее наряд и закрывающие пол-лица очки выглядят вполне себе зловеще.

После разговора о ритуалах на серьезные беседы меня что-то не тянет, так что по дороге в кинотеатр я развлекаю Кларк байками о нелегких преподавательских буднях, старательно обходя стороной тему Тайной Комнаты. Хэд такие «интимные» подробности ни к чему, а у меня сама мысль об этом деле уже вызывает легкую аллергию.

Дернул же меня черт ввязаться в это дело по директорской «ненавязчивой просьбе», которую, как я подозреваю, смело можно считать полноценным приказом.

Именно из-за него весь вчерашний день я проторчал в пыльных архивах Британской Магической Библиотеки. Хотя место чертовски интересное, и, если бы у меня было хоть немного больше времени… Что ни говори, а звание профессора Хогвартса в научных и околонаучных кругах способно открыть многие двери. Без него фиг бы меня кто допустил к историческим хроникам.

Но вместо того чтобы в свое удовольствие ковыряться в бесценных летописях, часть из которых восходила чуть ли не ко временам основателей, я вынужден был закопаться в родословные: благо Салазар Слизерин личность, как ни крути, широко известная, а подобные генеалогические деревья, как правило, аккуратно дополняются сотрудниками отдела «Истории магического родословия». Вот только зря я надеялся, что мне удастся проскочить. Во-первых, по сравнению с откопанным мной в хрониках Баньяном [4], слово «дерево» оказалось явно мелковато. А, во-вторых, если века до пятнадцатого проследить потомков знаменитого алхимика еще представлялось простым делом, то начиная где-то с тысяча пятисотых, четкая структура генеалогического древа все больше стала напоминать полотно взбесившегося супрематиста. Линии переплетались, скрещивались под немыслимыми углами, а вместо большинства имен теперь стояли только знаки вопроса. Как будто у меня своих вопросительных знаков в жизни маловато!

В целом, можно сказать, что родословная Слизеринов по своей конфигурации напомнила мне не дерево, а веретено. В основании разместился лично Салазар, у которого, такое ощущение, ни родителей, ни прочих родственников не было — просто взял и с неба свалился. Дальше, как и положено, шли потомки, число которых росло в геометрической прогрессии примерно до середины пятнадцатого века. А затем их количество по каким-то неясным мне причинам шло на спад, причем верхняя половина родословной оказалась дивно симметрична нижней. Как будто потомки Слизерина рождались и умирали в соответствии с четко составленным планом: один основатель в начале и один единственный известный потомок в конце. Том Марволо Реддл, дементор сожри его фрагментарную душу.

Честно говоря, в тот момент мне больше всего хотелось плюнуть с досады прямо на бесценный исторический документ. Можно сказать, что я потратил день впустую.

Теоретически я мог бы и сам вспомнить, что Волдеморт у нас был потомком Основателя. Факт-то известный. Но для этого на Новейшей Истории Магии нужно было слушать профессора Бинса — человека мертвого не только физически, но и морально. Ей Мерлин, этот тип — летающее опровержение тому, что приведение не способно впадать в маразм. К тому же курс новейшей истории приходился точно на седьмой год обучения, и я, каюсь, в это время был больше занят другими делами. Да чего уж там, я в это время был последовательно занят Хлоей Ломан, Микаэллой Раффлс, Рейли Фланнаган и Кейтлин Тернстон. А в перерывах отрабатывал технику владения шваброй с Филчем, впадал в исследовательский фанатизм над годовым проектом по зельеварению, учился играть на гитаре у сокурсника Фрэнки Берроуза и пытался подготовиться к сдаче ЖАБА с целью поступить в Высшую Школу Алхимии. Экзамены, в которую, надо сказать, благополучно завалил из-за патологической жажды эксперимента.

В общем, Бинс с его бессвязным лепетом мне тогда был откровенно по барабану.

И потом, ну вспомнил бы я сам, без копания в бумагах — ничего бы это не изменило, пожалуй. От Волдеморта сейчас только ментальность, по сути, и осталась. А на ней, как известно, далеко не уедешь: даже для того, чтобы элементарно надпись на стене намалевать или петуху шею свернуть, нужны вполне материальные руки. Так что, пожалуй, к теории о студенте-ренегате можно добавить лишний плюс.

Сильный маг, даже лишенный тела, способен весьма качественно давить на мозги. Более того, душа или, в данном случае, огрызок души всегда стремится к воплощению, а значит, цепляется за чужую, более везучую в этом смысле ментальность, изо всех сил стараясь выбить ее из «дома» и самостоятельно занять освободившееся место. Но к взрослой сущности даже полноценная душа мага может подселится только с обоюдного согласия. А тут речь идет даже не о целом Волдеморте, а об одной седьмой. Зато с ребенком этот трюк провернуть можно, не сильно напрягаясь: у малышни и личность и магия нестабильны, находятся, так сказать, в процессе формирования. При должном уровне навыков прицепиться к ней и постепенно выдавить из тела особого труда не составит. А в случае с Темным Лордом — можно не выдавливать, а сожрать и таким образом «достроиться» с одной седьмой до, скажем, одной пятой. Тоже ничего себе вариант.

Но, что бы там мистер Реддл ни решил, он в любом случае пользуется чьей-то тушкой. Что автоматически возвращает нас к списку из четырех сотен студентов, поскольку нас с коллегами Дамблдор лично проверил на наличие неучтенных «дополнений».

Ситуация вырисовывалась патовая, так что я, оставив славный род Слизеринов в покое, решил зайти с другой стороны.

* * *

— Скажите, сэр, а вы уже были в Хогвартсе, когда Тайную Комнату впервые открывали?

По ночам в коридорах замка отнюдь не так тихо, как многие себе представляют. Так что мне, чтобы задать вопрос, приходится даже чуть-чуть наклониться к профессору по уходу за магическими существами. Нарисованные тамплиеры чихать хотели на соблюдение тишины: эти ребята специально притащились с живописного полотна на пятом этаже, чтобы набить морды второму магическому конклаву Альбы, картина с которыми висит на третьем. По идейным, так сказать, соображениям. Все преподаватели в курсе их давней вражды, и картины то и дело перевешивают, однако верные враги каким-то образом все равно находят друг друга. Причем тамплиеры, бесчинствующие на картине с древними магами, — явление не менее частое, чем маги, громящие зал заседаний рыцарского ордена. В другое время я обязательно задержался бы посмотреть, чем на этот раз кончится дело: я, Флитвик, Чарити и Роланда болеем за тамплиеров, а Макгонагал, Спраут, Кеттлберн и Аврора за магов, и, как я понял, в этом учебном году счет пока в пользу последних. Но сегодня нарисованные разборки меня раздражают: баталии у мужиков, конечно, зрелищные, но шумноватые.

— Был, — лаконично соглашается профессор. Он вообще не любитель разговоров вне собственных лекций: животные, которых он, похоже, предпочитает людям, многословием не отличаются. — А ты хочешь послушать страшную историю на ночь вместо колыбельной?

— Не-а, не хочу, — отзываюсь я. — Мне тут любопытно стало, как все было, когда комнату первый раз открывали? А в газетной подшивке вообще ни слова про тот инцидент не сказано. Такое ощущение, что никакого нападения вообще не было.

— Ничего удивительного, — Кеттлберн насмешливо косится в мою сторону, пожимая плечами. — Директор Диппет наверняка с министерскими договорился, чтобы ни в какой прессе этот случай не трепали: виноватого назначили, и ладно. А панику разводить зачем? Да и доказательства искать тоже, — он раздраженно морщится. — Загубили они мальчишке все будущее.

— Это вы про Хагрида? — уточняю я.

— А про кого еще, по-твоему? Нет, он, конечно, звезд с неба не хватал, и с людьми у него вряд ли бы что-то сложилось с его-то простодушием. Таких недотеп либо сразу сжирают, либо ездят на них всю жизнь. Зато какой бы он был магозоолог! Такие раз в сто лет рождаются. Но куда ему с такой репутацией? Да еще и без оконченного образования и без права на палочку? Только в Лютный к нелегалам. Хорошо еще, Альбус нашел, как его пристроить к делу.

— Он же тогда еще не был директором? — уточняю я.

— Нет, не был. А Диппет ни в какую не соглашался. Кишка, видимо, тонка была изо дня в день на мальчишку смотреть, которого сам подставил. Думаю, Дамблдор себя виноватым считал, что не смог его защитить, ведь знал же, что не он виноват. А доказать не смог, поэтому и затеял целую аферу. Ты думаешь, Рубеус просто так за Альбусом, как телок за матерью бегает? Наш директор знал, что Хагрид сирота несовершеннолетний, и идти ему, считай некуда. Так что он через каких-то своих министерских знакомых ухитрился опеку над ним оформить и поселил в Хогсмиде. Чтобы пацаненка в приют не забрали. Еще и обломки палочки его из министерского хранилища вытащить умудрился. Реддл, мальчишка, который Рубеуса сдал, тогда, мне кажется, Альбуса по-настоящему и возненавидел: ради него Дамблдор таких усилий не прикладывал, а ведь Том тоже сиротой был приютским.

— А почему, кстати, не прикладывал? — невольно увлекшись рассказом, я решаю временно оставить свой вопрос в покое. Кеттлберн нечасто бывает таким разговорчивым, так что надо пользоваться случаем.

— Да кнарл его знает, — профессор в ответ пожимает плечами. — У Рубеуса душа истинно телячья. Наивный он и мягкий, пропал бы в приюте ни за кнат, сразу было ясно. А Том… может, Альбус считал, что Том сам справится. Он всегда парнем был волевым и при мозгах, такие нигде не пропадут.

Ага, конечно. Нет, звание Темного Лорда — это, если подумать, неплохой карьерный взлет. Вот только всем остальным этот «не пропавший» такую веселую жизнь организовал, что сдохнуть можно. Собственно, многие именно так и поступили.

— А дальше что было? — я решаю не афишировать своих познаний о дальнейшей судьбе сиротки Тома. Насколько я знаю, эта информация стала доступна для широкой публики только после второй магической.

— А что дальше? До совершеннолетия Рубеус так и жил в Хогсмиде, потихоньку лес изучал, к живности присматривался. Как стукнуло ему семнадцать, его к себе в помощники Аберфорт взял, хозяин «Кабаньей головы». А уже в пятьдесят шестом, когда Альбус директором стал, он официально его в Хогвартс лесником нанял, оклад приличный назначил, да и работа эта Хагриду подходит, лучше не придумаешь. Так что обязан наш Рубеус Дамблдору по гроб жизни. Но ты, вроде, про другое хотел спросить?

— Ну да, — мы сворачиваем в полностью неосвещенный коридор, и я взмахиваю палочкой, чтобы зажечь на стенах несколько факелов. — Я хотел узнать, кого тогда все-таки убили?

— Магглорожденную третьекурсницу с Равенкло, — подождав, пока мы минуем портрет, на котором вовсю хихикают какие-то разодетые в декольтированные платья девицы, отзывается профессор. — Уоррен. То ли Миртл, то ли Милдред… нет, все-таки Миртл. Истеричная была девчонка, прямо скажем. Все время ревела по любому поводу. И до сих пор ревет.

— То есть, как? — ничего себе заявление! Я изумленно смотрю на своего собеседника, понимая, что, кажется, запутался.

— Хочешь знать, как, можешь сходить и сам посмотреть, — Кеттлберн хмыкает. — По мне, так слишком громко и противно. Она после смерти на втором этаже в девчачьем туалете обитает, почти все время либо там сидит, либо в озере плавает. Русалки на нее жалуются, им нрав мисс Уоррен тоже по вкусу не пришелся.

— Это не тот туалет, случаем, возле которого у нас шикарное граффити на стенке? — вот так "встреча". С Плаксой Миртл я еще по своей прошлой жизни знаком, а вот причины, по которым она отошла в мир иной, для меня действительно новость. И да, Кеттлберн абсолютно прав — ревет она действительно громко.

— Именно тот. Его из-за Миртл и закрыли еще в сороковых, — подтверждает мои догадки профессор. — Она мало того, что ревет, так еще и потопы регулярно устраивает. С Пивзом поцапается и привет.

— Занятно… — рассеянно бормочу я себе под нос. Пожалуй, мне повезло даже больше, чем я мог рассчитывать. Я-то от безнадежности хотел поискать что-нибудь о прошлой жертве василиска и обстоятельствах ее смерти в школьных хрониках. Письмо ее родителям накатать на худой конец. Но теперь мне все это совершенно не нужно: я могу расспросить Миртл лично.

Теперь главное — конца дежурства дождаться, и можно приступать к дознанию: хорошо бы хоть оно внесло в дело хоть какую-то ясность.

[1] Curzon (или Curzon Cinemas) — сеть кинотеатров, разбросанных по всему Лондону. Все они различаются, как по размерам, так и по внутреннему убранству. Тот, который в будущем так полюбится Гилу, называется Curzon Chelsea. Что и не удивительно, потому что он действительно располагается в Челси. Логика!

[2] "Всегда есть подвох" — в данном случае Гил цитирует не столько коммиксы издательства Vertigo, сколько снятый по этим коммиксам в 2005 году фильм "Константин". Фраза, собственно, принадлежит Джону Константину — детективу-оккультисту, который и является главным героем. А еще циничной скотиной, которая периодически лично спускается в Ад. В прямом смысле.

[3] Муха в бальзаме (A fly in the ointment) — идиома, родственная русскому "ложка дегтя в бочке меда"

[4] Баньян — не путать с баяном! — не имеет отношения к бородатым шуткам и представляет собой здоровенное дерево, имеющее самую большую площадь кроны в мире.

— Понравилась, видать...

— Хороший человек... Солонку спер...

— И не побрезговал...

к/ф "Формула любви"

— Привет, вы мисс Уоррен, верно? — во владения Плаксы Миртл я попадаю только на следующий день после обеда. Уж очень зверски мне после шатаний по ночным коридорам хотелось спать, а Миртл никуда не денется, и так мертвая.

А у нее тут своя атмосфера. Сразу видно, что домовики уже давно плюнули на попытки отскрести всю эту плесень: судя по белесым отметинам на каменных стенах, в некоторые годы вода поднималась на добрых пару футов, так что между камнями даже образовалось нечто, напоминающее мох. Запах тут тоже какой-то странный, и это я вовсе не о том характерном амбре, которого можно ожидать от общественного туалета. Треснувшие умывальники, зеркала, покрытые язвами облупившейся амальгамы, и обшарпанные кабинки, — все это смотрится так же уныло, как парящее над дальним бачком приведение.

И все же, несмотря на ее унылый вид и крайне склочный характер, я рад ее видеть! Местные приведения — словно привет из моего мира: почти все изменилось до неузнаваемости, а призраки остались такими же. Что не удивительно, конечно. С Миртл в годы ученичества я неоднократно пересекался: она просто сама не своя до купаний в Черном озере, на берегу которого теплыми летними ночами, начхав на запреты администрации, любили устраивать посиделки студенты. А еще она не дура пробираться в мужские душевые родного некогда факультета. Некоторых моих приятелей эта ее привычка бесила, некоторых жутко смущала, ну а лично мне, когда мои нервные тринадцать отшумели, стало пофигу: нравится ей, пусть пялится. В конце концов, что возьмешь с девчонки, навечно застрявшей в собственном четырнадцатилетии? Кажется, это называется «сублимация», хотя я не уверен до конца.

— Да, это я! Но все называют меня просто Плаксой Миртл, — тем временем отзывается моя старая знакомая. Могу поспорить, среди одноклассников эта особа популярностью не пользовалась. Маленькая, очкастая, с россыпью юношеских прыщей на физиономии, одетая в мешковатую мантию девчонка с первого взгляда производит впечатление малолетней грымзы. И по мере общения быстро выясняется, что так оно и есть. — А вы, профессор Локхарт, так? Я вас видела у озера!

— Можете звать меня просто Гилом. Рад знакомству, мисс Уоррен.

Говорить я стараюсь подчеркнуто вежливо, чтобы не спугнуть обитательницу сортира. Охарактеризовать последнее пристанище Миртл словом поприличнее у меня язык не поворачивается.

— Я тоже, Гил, — некрасивое личико расплывается в подобии смущенной улыбки, но тут же снова принимает обиженное выражение. — Ко мне так редко кто-то заходит! Конечно, кому интересна страшная, неуклюжая Плакса Миртл?!

— Ну, мне вот интересна, — миролюбиво сообщаю я. — Мисс Уоррен, я хотел бы задать вам пару вопросов, можно?

— Всем, кто приходит, вечно от меня что-то надо, — явно противореча предыдущему своему заявлению, бурчит призрак. Некоторые женщины просто обожают выдумывать себе поводы для истерик, а живые они при этом или мертвые — без разницы.

— Что ж поделать, если вы такой незаменимый источник информации, — я пожимаю плечами.

— Ладно, спрашивайте, — Миртл косится на меня с подозрением, словно уверена, что я замыслил какую-то гадость. Черт побери, и почему люди вечно меня в чем-то подозревают, интересно?

— В ночь, когда было нападение на кошку завхоза, вы ничего странного не заметили? — я перехожу сразу к сути, хотя этот вопрос относится к категории «так, на всякий случай». Помнится, в ночь Самайна все приведения отжигали в подземельях, и вряд ли мисс Уоррен пропустила такое событие.

— И вы туда же?! — кажется, ее подозрения про «гадость» я только что подтвердил. — Я уже сказала этим детям, и вам могу повторить: я ничего не видела и не слышала! Ничегошеньки! После того как меня на празднике оскорбил этот мерзавец Пивз, мне было не до кошек. Мало я при жизни страдала, чтобы меня сначала полтергейсты травили, а потом еще и всякие разные напоминали о моем унижении!

Ну все, формальный повод наконец-то найден! Я складываю руки на груди и молча наблюдаю за тем, как Миртл ревет: громко, с подвываниями, и, по-моему, как-то уж слишком демонстративно. Да, ей, конечно, не позавидуешь, застрять в вечном пубертате — удовольствие сомнительное. Как для самой Миртл, так и для всех, кто вынужден с ней общаться. Плюс ко всему, сдается мне, годы посмертия ее характер отнюдь не улучшили. Но черта с два я стану ее утешать! Во-первых, потому что нельзя утешить человека, который так хочет выглядеть несчастным, а во-вторых, давно известно: чем благодарней слушатели, тем дольше концерт.

— Ничего я не видела, — повторяет мисс Уоррен, когда становится очевидно: попыток утешения с моей стороны не предвидится. Успокаивается она, кстати, довольно быстро. Что и требовалось доказать. — Я ушла с праздника раньше и плакала здесь, а потом плавала в Черном озере до самого утра! И хоть бы кто-нибудь пришел и поинтересовался, как я себя чувствую… но нет, всем на меня наплевать. А я, между прочим, даже подумывала о самоубийстве!

— Хорошо, что дальше мыслей дело не зашло, — если бы за выдержку раздавали награды, я бы только что стал кавалером какого-нибудь ордена. Я честно его заслужил, поскольку каким-то чудом ухитрился не заржать. — Мисс Уоррен, я еще вот о чем хотел спросить: а как вы погибли? Простите, вопрос, наверное, очень неприятный, но для меня это важно.

Я уже морально приготовился к очередному приступу слез и не удивился бы, если Миртл вместо ответа смылась бы в унитаз, до глубины своей призрачной души сраженная моим хамством. Лично я на ее месте обиделся, если бы до меня докопался какой-то мутный тип с просьбой вспомнить самое неприятное событие в моей жизни. Да к тому же, не только неприятное, но еще и последнее.

Но хотя бы попытаться я просто обязан.

Однако реакция мисс Уоррен, прямо скажем, застает меня врасплох: Миртл буквально расцветает и даже как будто начинает мерцать от удовольствия. Словно я ей изысканный комплимент отвесил, а не бестактный вопрос задал.

— О-о-о, это было просто чудовищно, поверьте! — даже не пытаясь скрыть удовольствия, откликается она. — Это случилось в июне, когда все сдавали экзамены. Помню, как сейчас: эта отвратительная чистокровная выскочка Оливия Хорнби дразнила меня из-за моих очков. Вечно она меня доставала! Но в этот раз она вела себя настолько мерзко, что я разрыдалась прямо в коридоре после экзамена по нумерологии и убежала сюда. И, заметьте, опять же никому не было дела до того, что меня публично оскорбили! Конечно же, всем нравилась Оливия: отличница, красавица, квидчистка… Кобыла высокомерная.

— И что же случилось дальше? — я пытаюсь вернуть рассказ в нужное русло, поскольку сама Миртл явно собирается рассказать мне, какой сволочью была эта самая Оливия. Во всех подробностях. Не удивительно, что девчонка стала приведением: в ней недостаточно жизни для нормального человека, но слишком много для мертвеца. Вынужденные и после смерти торчать на земле духи, как правило, очень быстро теряют способность испытывать настоящие эмоции, словно все их чувства тоже превращаютскя в призрак самих себя. Но ярость, гнев и обиду мисс Уоррен, кажется, при желании можно потрогать руками. Они настолько яркие, как если бы Миртл умерла вчера, а не пятьдесят лет назад.

— А дальше я сидела в кабинке и рыдала, — почти мечтательно отзывается призрак. — Я плакала и плакала… до тех пор, пока не услышала снаружи какой-то шум. Кто-то говорил что-то непонятное, но это явно был какой-то мальчишка, так что я высунулась из кабинки, чтобы велеть этому нахалу убираться прочь! И в этот момент… в этот момент все и случилось.

— Что, ни с того ни с сего просто взяли и умерли? — немного сбитый с толку внезапным окончанием рассказа, уточняю я. После такой прелюдии я ожидал чего-то более масштабного, что ли.

— Не знаю, с чего я умерла, — с видом оскорбленной невинности заявляет Миртл. — Помню только огромные желтые глаза где-то вон там. И все.

— Вон где? — нет, а с другой стороны, чего я еще хотел? Взгляд василиска убивает мгновенно, так что мисс Уоррен наверняка действительно даже не успела ничего понять.

— Там, где умывальники, — раздраженная моей непонятливостью, поясняет Миртл, для наглядности ткнув полупрозрачным пальцем в сторону раковин. Интересно, как василиск мог заползти в женский туалет? А главное, на кой черт ему это было нужно? Версию про то, что ему приспичило, я как рабочую не рассматриваю.

— А какого размера были глаза? — задаю я следующий наводящий вопрос.

— Огромные! Вот такие примерно, — так, либо Плакса Миртл по совместительству еще и знатный рыболов, который любит прихвастнуть, либо…

Припомнив виденного когда-то мной дохлого василиска и прикинув, какого размера должна быть змея с такими глазами, я мысленно содрогаюсь. В том василиске, которого видел я, было футов двадцать, и он считался чертовски крупным экземпляром. В том, которого, судя по описанию, видела мисс Уоррен, получается никак не меньше сорока! Но это невозможно, черт побери: крупнее тридцати футов эти твари в природе не вырастают — научно доказанный факт! С другой стороны, здесь мы имеем дело не с природой, а с магическим источником, в котором ужас Слизерина обитает безвылазно вот уже тысячу лет. То есть, по факту, он просто купается в магии. Теоретически, на таком топливе наша «большая неприятность» вполне могла дорасти до «абсолютной задницы».

И тогда ситуация становится еще загадочнее: в небольшой по размерам женский туалет даже половина заявленного василиска не влезла бы, пожалуй. Но если на секунду предположить, что он сюда не заполз из коридора, а выполз…

Тщательный осмотр раковин и сканирование магией не приводят ни к чему — умывальники, как умывальники. Да и магия упорно сообщает мне о том, что ничего необычного ни в самой сантехнике, ни под ней не имеется. Черт, ну я же почти уверен в том, что прав! Какова вероятность того, что нападение на Миртл в этом туалете и нападение на кошку рядом с тем же самым туалетом пятьдесят лет спустя — банальное совпадение? Как по мне, так минимальная.

— Профессор Дамблдор тоже долго тут палочкой махал после моей смерти, — наблюдая за тем, как я, оставив раковины в покое, обхожу всю остальную комнату, делится со мной Миртл.

— Да? — рассеянно отзываюсь я, шаря взглядом по стенам. — Он вас тоже спрашивал об обстоятельствах вашей гибели?

— Сразу после того, как я тут появилась, — мисс Уоррен летает за мной, следя за движениями моей палочки. Нашла себе развлечение! — Ну, я ему то же, что и вам рассказала, про Оливию, про мальчишку и про глаза. Так он почти неделю сюда каждый вечер приходил, все камни чуть ли руками не ощупал. И тоже все колдовал что-то. Вот только он, кажется, ничего не нашел, потому что выглядел во время последнего своего визита очень расстроенным.

Ну да, я бы на его месте тоже расстроился. В кабинки я заглядываю уже просто для очистки совести: если директор по горячим следам ничего тут не обнаружил, то и мне, пожалуй, ловить нечего. А какая была красивая теория! Хотя, признаю, несколько безумная — с трудом представляю, чем мог бы руководствоваться Слизерин, устраивая вход в свою легендарную тайную комнату в женском сортире.

Черт, да чем же тут пахнет-то!? Все то время, что я нахожусь здесь, не могу отделаться от чувства, что этот запах мне очень хорошо знаком.

— Ого, — констатирую я, заглянув в самую дальнюю от входа кабинку. Теперь по крайней мере понятно, чем провонял туалет. И мне, как человеку, связавшему часть своей жизни и интересов с зельеварением, самое время сейчас устыдиться. В оправдание себе могу сказать, что я слишком уж не ожидал почуять в таком экстравагантном месте запах недоваренной оборотки. — Мисс Уоррен, а это чьих рук дело?

— А это ученики, — с готовностью отзывается Миртл, которую, хлебом не корми, дай только заложить ближнего своего. — Ходят сюда постоянно! Нарушают мое уединение, да еще и весь туалет мне своим варевом провоняли.

Как будто она способна учуять что-то чуть менее духовитое, чем тухлый тестрал.

— Да я уж догадался, что преподаватели по туалетам с котлом прятаться не станут, — я хмыкаю. — А что за ученики-то, мисс Уоррен? С какого факультета хоть?

Я давно уже привык таскать в карманах мелкие предметы, которые по необходимости можно быстро во что-нибудь преобразовать: этой полезной привычке тоже научил меня отчим. Кто-то пользуется камешками, кто-то, как папаша Джон, носит в кармане низку бусин, которые можно легко снять со шнурка, ну а я предпочитаю мелкие маггловские монетки. Так что, наклонившись над гордо водруженным на толчок котелком, я трансфигурирую очередной двухпесновик в черпак и с любопытством помешиваю состав. Ну так и есть: третья фаза в завершающей стадии, скоро нужно добавлять последние ингредиенты. Неплохо, кстати, сварено, разве что со златоглазками, похоже, перебрали: густовато получилось. Но в целом очень даже достойно. Черт, а ведь Снейп две недели назад на всю учительскую вопил, что у него рог двурога пропал!

— Второкурсники с Гриффиндора, — если бы на свете существовала фея стукачества, Миртл была бы первой в списке претендентов на должность. Нет, я все, конечно, понимаю, и, как преподавателю, мне ее готовность сотрудничать только на руку. А все равно неприятно как-то, — сначала тоже приходили и про кошку спрашивали, а теперь вообще здесь постоянно крутятся.

— Второкурсники? — я уважительно присвистываю. В столь юном возрасте потянуть рабочий образчик Оборотного зелья — это не хилое достижение! Его не всякий взрослый-то нормально сварить способен. Богата Британская земля талантами, что ни говори. Это кто же у меня такой подпольный гений, интересно? И такой вороватый заодно. Впрочем, я, кажется, и так догадываюсь, кто из гриффиндорцев на втором курсе претендует на гениальность. — Лохматая такая девочка и два пацана? Один рыжий, второй брюнет в очках?

— Точно, — кивает Миртл. — Гермиона и раньше заходила, она как-то сюда по ошибке забрела, думала, что туалет рабочий. А осенью мальчишек привела с собой. Рон мне не понравился, а вот Гарри ничего так, симпатичный.

Ага, милашка просто! Следователь доморощенный. Ворье малолетнее. И друзья у Поттера ему под стать: у всех в заду по шилу, а вместо мозгов каша. Сказали же им, как порядочным, что взрослые сами разберутся, так нет же. Мне вот любопытно, оборотка-то этим пинкертонам на кой черт понадобилась? И ведь нашли где-то рецептуру и ингредиенты! Впрочем, у кого они ингредиенты нашли, я догадываюсь.

И в связи с этим я им сейчас не завидую, потому что разговор у нас получится интересный. Я, конечно, и сам не ангел, но такого даже в лучшие свои годы не устраивал. Дьявол, похоже, мне все-таки придется заниматься воспитательной работой.

— Спасибо, мисс Уоррен, — я широко улыбаюсь. — Вы даже представить себе не можете, как вы мне помогли и как приятно мне было с вами познакомиться!

Набросив на дверь кабинки сигнальные чары и твердо решив брать поганцев с поличным, я отправляюсь в собственные комнаты, но уже через два лестничных пролета натыкаюсь на бледную и сердитую Макгонагал, которая как на буксире тащит за собой встрепанного и явно перепуганного Поттера. Попался пацан. Впрочем, это как раз может и подождать.

— Что, еще один? — мрачно уточняю я. Это выражение подавляемой паники в глазах заместительницы директора мне слишком хорошо знакомо, чтобы спрашивать, что случилось.

— Двое, — отрывисто бросает она, не сбавляя хода, так что мне приходится пристроиться сбоку. — Второкурсник Хаффлпаффа и сэр Николас. Мальчик оцепенел, а вот Николас…

— Что, второй раз умер? — вот стоило только с мисс Уоррен про самоубийства приведений поговорить!

— Не знаю, как назвать его состояние, — честно признается Макгонагал. — Можете сами в больничное крыло зайти и взглянуть. Я бы сказала, что он стал еще менее живым, чем прежде. Мерлин! Я не могу даже представить себе, что за сила способна довести до подобного состояния того, кто и так уже мертв!

А вот я, к сожалению, эту самую силу представить себе могу. Только ужасно не хочется, если честно.

— А Поттер тут каким боком? — вместо того, чтобы снова пугать свое воображение сорокафутовым василиском, интересуюсь я.

— Я их нашел, — отзывается пацан, глядя на меня кристально честными испуганными глазами. — Но я ничего не делал, правда!

— Не нам это решать, мистер Поттер, — обрывает его Макгонагал, притормаживая перед директорской сторожевой горгульей. — Лимонный щербет.

Ну что сказать, директор в своем репертуаре: работает на публику. Поскольку в кабинет к Дамблдору меня никто не приглашал, я посылаю впавшему в отчаяние Поттеру в меру ободряющий кивок — по крайней мере, в этом он точно не виноват — и отправляюсь в сторону больничного крыла. Мне определенно не помешает посмотреть, как выглядит «убитое» приведение. Черт, ситуация с каждым днем становится все гаже, и неплохо бы разрулить ее побыстрее.

Дело уже не в дамблдоровских просьбах и не в моей совести: не так давно до меня дошло, наконец, что если школу закроют, это намертво отрежет меня и от внутренней библиотеки, и от ритуальных залов! А вот этого я как раз допустить не могу.

Задумавшись, я едва успеваю увернуться от несущегося в сторону директорского кабинета Хагрида. Следом за полувеликаном по воздуху летит шлейф из куриных перьев, а в руке у него, похоже, болтается очередная жертва связанных с василисками предрассудков. Петушиных криков "короли змей" боятся примерно так же, как вампиры чеснока: никак, то есть. Однако в учебниках упорно продолжают выдавать эту средневековую байку за истину.

С другой стороны, Хагрид, благодаря суеверному Реддлу, теперь хоть бульона поест.

* * *

Вся эта ситуация с нападениями на учеников привела к тому, что на рождественские каникулы в Хогвартсе, кроме профессоров, не осталось почти никого. Но и к лучшему — она еще ни разу не видела, чтобы в школе было так тихо и так просторно. Настоящий сказочный замок, в котором могла бы томиться в ожидании рыцаря какая-нибудь принцесса.

Впрочем, Гермионе Грейнджер давно уже разонравились сказки о рыцарях, драконах и принцессах. Попав в самый настоящий волшебный мир и рассмотрев его поближе, Гермиона поняла, что и в сказке все совсем не идеально. По сути, здесь все было почти также, как и в ее старой школе: учителям она нравилась, если Снейпа не считать, а вот софакультетники относились прохладно. Грейнджер искренне не могла понять, чем так уж плоха любовь к учебе, но чем-то она определенно была плоха. Да еще и выяснилось, что некоторым не нравится ее маггловское происхождение, хотя, казалось бы, какая разница? Колдует-то она не хуже, а часто даже и лучше, чем тот же Малфой, обозвавший ее «грязнокровкой». И мелочь, вроде бы, а неприятно. Завидует, что ли? Да нет, не похоже…

Скорее уж тут и правда, как с национал-социалистами в Германии. Хорошо хоть гонения, как на бедных евреев и цыган, не устраивают! Это из минусов. Но плюсов-то все-таки больше получается: например, друзья. Ну и что, что мальчишки? С мальчишками даже интереснее: с ними не соскучишься — вечно они во что-нибудь вляпаются и ее заодно втянут.

Узнав Рона немного ближе, Грейнджер с удивлением поняла, что до школы у него тоже была вполне обыкновенная и не очень интересная жизнь. Ну, насколько обыкновенной и неинтересной может быть жизнь ребенка, родившегося в семье волшебников. Однако, стоило им обоим познакомиться с Гарри, как повседневность тут же превратилась в одно большое приключение. Гермиона вынуждена была признаться, что именно рядом с Гарри, который все время оказывался в центре каких-то необычных происшествий, она чувствовала, что… ну, наверное, что жизнь перестала проходить мимо нее.

Ну а вторым и главным плюсом ее знакомства с волшебным миром стала сама магия, в изучение которой до недавнего времени не подозревавшая о ее существовании Гермиона окунулась с головой, стараясь дотянуться до любых знаний, до каких только получится.

Да она на эту авантюру с варкой Оборотного зелья согласилась больше из-за того, что это была очередная возможность испытать свою силу и свою магию. Хотя и Малфоя прижать тоже очень хотелось, чего греха таить.

Именно поэтому, выдав Гарри и Рону последние указания по добыче волос Крэбба с Гойлом, а заодно и вручив мальчишкам напичканные снотворным кексы, Гермиона отправилась в туалет Плаксы Миртл, чтобы забросить в зелье последние ингредиенты. После добавления рога и шкуры Оборотное сразу можно будет использовать по назначению, так что время у нее еще есть. Куда сложнее было разжиться волосом Милисенты, но на прошлом занятии дуэльного клуба ей все-таки удалось незаметно стянуть с мантии оппонентки короткий черный волосок, который обеспечит превращение.

В туалете было тихо: Миртл, похоже, опять плавала в озере. Она явно была не в восторге от такой частой компании живых людей, но она вообще мало от чего была в восторге! Разведя под котлом водостойкий костерок и еще раз сверившись с выписанным на бумажку рецептом, Гермиона аккуратно всыпала в вязко пузырящееся варево заранее отмеренные порции похищенных у профессора Снейпа ценных ингредиентов. Помешала, глядя, как состав приобретает тусклый бежевый оттенок и удовлетворенно кивнула, поздравив себя с мастерски исполненной работой. Гарри с Роном и не поймут, пожалуй, какое сложное зелье она ухитрилась сварить! Даже цвет получился правильный, все как в книжке.

— А вы знаете, что за нелегальное изготовление Оборотного зелья дают от шести до одиннадцати месяцев Азкабана? — раздался за ее спиной полный живейшего любопытства голос, заставивший Гермиону с грохотом упустить черпак. Зелье чавкнуло, и черпак начал медленно, даже несколько торжественно погружаться. Над головой так и не посмевшей обернуться девочки произошло какое-то движение, и длинная мужская рука, ловко ухватив несчастный инструмент за металлическую ручку, выдернула его из котла.

— А за нелегальное употребление положено либо еще три месяца, либо штраф до тысячи галеонов включительно, — назидательным тоном закончил свою мысль профессор Локхарт.

— Сэр, я… — собрав в кулак все имеющееся у нее мужество, начала Грейнджер, в панике соображая, как бы ей предупредить мальчишек, что соваться в туалет ни в коем случае нельзя. Но профессор, хмыкнув, приложил к губам указательный палец, призывая ее замолчать.

— Пока рано, — сказал он. — Давайте дождемся Поттера с Уизли, и вот тогда начнете каяться в грехах. Да вы садитесь, Грейнджер, садитесь. Хотя мне почему-то кажется, что наше ожидание будет недолгим.

Взмахом палочки профессор стер грязь с низкого подоконника и указал на него Гермионе, предлагая устраиваться. А сам в это время с интересом сунул нос в котел, не забыв потушить под ним пламя. Грейнджер плюхнулась на подоконник, как-то тоскливо думая о том, что теперь их всех отчислят. А может, и в Азкабан посадят. И родителям точно напишут. Гермиона Грейнджер — преступница! Господи, мама просто не переживет… но как профессор вообще догадался?!

Девочка осторожно покосилась на учителя, который выглядел каким-то подозрительно веселым и безмятежным для человека, только что поймавшего нарушивших правила студентов. Это, если честно, пугало Гермиону куда больше, чем если бы профессор Локхарт был вне себя от бешенства.

— Превосходная работа, кстати, — похвалил он, указывая на зелье. — Вполне на уровне обученного специалиста. Карьеру на поприще зельеварения делать не собираетесь, мисс Грейнджер?

— Сэр, вы нас отчислите теперь? — не в силах вынести этого вежливо-приветливого тона, спросила Гермиона. Если уж столкнуться с последствиями, то лучше сразу.

— Отчисляет директор, — фыркнув, отозвался профессор Локхарт. — У меня таких полномочий нет. Я бы, Грейнджер, на его месте вас троих выдрал, так, чтобы надолго запомнилось. Но телесные наказания в Хогвартсе не практикуются, так что вряд ли вам это светит. А по поводу отчисления сейчас побеседуем, как только… а! Ну вот и вы, наконец! Заходите, господа, заходите, не мнитесь в дверях. Только вас и ждем.

Гермиона только еще больше ссутулилась, с отчаянием глядя на ввалившихся в двери туалета мальчишек. Гарри даже не сразу сообразил, с кем столкнулся — прищурился, вглядываясь в полумрак с растерянным видом. Грейнджер знала, что ее друг даже с очками не слишком хорошо видит в сумерках. Зато Рон сообразил сразу — охнул, дернулся было к двери, но мужественно остался на месте.

— Здрасте, сэр, — пробормотал он.

— И вам добрый вечер, Уизли, — согласился профессор Локхарт. — А заодно и вам, Поттер. Хотя, на счет доброго, это я погорячился, конечно. Ну что, раз все в сборе, пойдемте, что ли.

— К директору? — вот за Гарри Грейнджер было, пожалуй, страшнее всего. Недели не прошло, как Джастин оцепенел и ее друга таскали в кабинет к Дамблдору, а тут такое! Хотя и себя тоже было жалко, конечно. А уж что Рону миссис Уизли устроит, даже думать не хотелось.

— К профессору Снейпу, а то он как-то жаловался, что у него рог двурога со шкурой бумсланга ноги отрастили и из хранилища ингредиентов сбежали. Как я понимаю, ноги-то, господа, были ваши, так? — Локхарт несколько секунд полюбовался перепуганными лицами мальчишек и добавил. — Хотя нет, к профессору Снейпу мы, пожалуй, не пойдем. Он человек нервный, может не сдержаться. Так что пойдем в мой кабинет, а то здесь как-то мрачно, сыро и неуютно, не находите?

Понуро следуя за преподавателем в сторону кабинета ЗОТИ, Гермиона продолжала лихорадочно размышлять о том, что же с ними все-таки сделают. Больше всего нервировало ее то, что профессор так и не начал пока ругаться. И вообще вид у него был такой, словно все случившееся его скорее забавляет, чем злит. Грейнджер еще не научилась разбираться в эмоциях взрослых, но сейчас она, пожалуй, предпочла бы отправиться к директору или даже к куда более понятному в этом смысле профессору Снейпу.

— Ну, что я могу сказать? — начал Локхарт, зажигая в кабинете свечи и опираясь спиной о собственный стол. — Поттер и Уизли, начнем с вас. Я правильно понимаю, что именно вы взяли у профессора рог и шкуру? — дождавшись понурых кивков, профессор продолжил. — Помнится, я в начале года вам уже говорил о том, что вы катитесь по наклонной? Так вот, теперь я вижу, что колония по вам плачет. Горько плачет. Как Плакса Миртл. Сначала вы угнали машину, а теперь, стало быть, перешли на бытовое воровство? Хотя какое же оно бытовое? Масштабы просто поражают!

— Но, сэр… — попытался вклиниться в речь Локхарта Рон.

— Не надо так удивленно на меня пялиться, — сейчас, при хорошем освещении, Гермиона отчетливо могла разглядеть, что профессору все-таки нисколько не смешно. Уж слишком холодный и даже презрительный у него был взгляд. — Давайте называть вещи своими именами, мистер Уизли. Вы трое во всей этой ситуации не больше и не меньше, чем воры. Для справки замечу, что ингредиенты, которые вы присвоили, стоят немало и куплены они не на ваши деньги. Послушайте, да вы трое вообще слышали когда-нибудь о том, что воровать это плохо и все такое?

Гермиона, как и мальчишки, только и могла, что потрясенно молчать. Почему-то ей и в голову не приходило так поставить вопрос, когда они разрабатывали план. Кража ингредиентов казалась чем-то сродни походу за философским камнем — тогда им тоже пришлось нарушить кучу правил, но у них была очень верная цель. Так же, как и сейчас.

— Мистер Поттер и мисс Грейнджер, — тем временем продолжил Локхарт, — я знаю, что оба вы выросли в маггловском мире, и я допускаю, что вы все еще не избавились от неких иллюзий, связанных с миром магии. Вы удивитесь, но наличие волшебства у нас не отменяет моральных норм. И с чего вы вдруг решили, что если у магглов воровство — это преступление, то здесь все иначе? Ей Мерлин, у меня такое чувство, что вы этот мир воспринимаете, как какую-то компьютерную игру, в которой можно тащить все, что не приколочено к полу. А дальше что? Дойдете до мысли, что мы тут все NPC [1] и можно отстреливать тех, кто вам чем-то не понравился? Уизли, вы тоже, не отворачивайтесь. То, что вы выросли в магическом мире, но родители вам не объяснили элементарных правил жизни в цивилизованном обществе, — это еще хуже. Грейнджер, держите платок и высморкайтесь наконец. Эти двое — еще понятно, но вы-то, поборница дисциплины, как в это влезли?

Если бы от стыда действительно можно провалиться под землю, Гермиона, наверное, уже оказалась где-то ниже уровня подземелий. Послышался шорох ткани, и Грейнджер все-таки заставила себя оторвать взгляд от носков собственных туфель — профессор Локхарт наклонился, так, что теперь их лица оказались на одном уровне. В руках у него действительно был носовой платок.

Под направленным на нее взглядом ей стало еще хуже: в голубых глазах профессора читалась жалость и как будто разочарование, словно он ожидал лично от нее большего. И сейчас Гермиона с радостью согласилась бы предстать перед профессором Снейпом, потому что зельевар у нее, по крайней мере, не вызывал никакой симпатии, в отличие от Локхарта. Да он, кажется, нравился если не всем девчонкам с их факультета, то подавляющему большинству точно. У них в гостиной частенько можно было услышать восторги по поводу внешности нового профессора или его обаяния. Но саму Гермиону очаровывали скорее его ум и способности.

Именно в глазах профессора Локхарта ей хотелось казаться лучшей, и именно он стал свидетелем самого некрасивого поступка за всю ее жизнь, отчего стыдно было особенно. До слез.

— Что, неприятно? — между тем язвительно поинтересовался учитель. — В кладовой у профессора хозяйничать приятнее было, надо думать, чем сейчас правду слушать. Но я готов дать вам слово и узнать, какую благородную цель вы преследовали. Наверное, это Оборотное зелье должно было спасти чью-то жизнь? Или, чего мелочиться, мир? Тогда я немедленно принесу вам свои глубочайшие извинения, само собой.

— Мы… — шумно сглотнув, словно через силу, начал Гарри. — Мы хотели проникнуть в гостинную Слизерина, сэр. Мы думали, что наследник Слизерина — это Драко Малфой, и…

Гермиона могла только искренне удивляться храбрости друга. Она сама, кажется, даже под угрозой исключения не смогла бы сейчас найти в себе силы, чтобы рассказать что-то связное. А ее друг то краснел до корней волос, то, наоборот, бледнел, но все равно продолжал говорить. Профессор слушал этот немного сбивчивый монолог молча, и лицо его с каждой секундой становилось все мрачнее и мрачнее.

— Не будет вам сегодня извинений, Поттер, — негромко заметил он, когда Гарри, наконец, замолчал, уставившись в пол. — Я-то думал, что у вас хотя бы цель была какая-то стоящая. Но все, что я слышу — это просто детский лепет. Давайте я резюмирую. Вы с чего-то решили, что мистер Малфой — наследник Слизерина, хотя, кроме его нелюбви к магглорожденным, никаких поводов бросаться в его адрес такими обвинениями у вас нет. Почему именно он, а не любой другой чистокровный слизеринец? Похоже, что исключительно потому, что вам не нравится мистер Малфой. Может быть, я вас удивлю, но не все люди, которые вам не нравятся — злодеи. Едем дальше: решив, что он наследник Слизерина, вы, вместо того, чтобы свои подозрения обсудить со взрослыми, решили сварить сложное зелье, приготовление и использование которого контролируется министерством. То есть, ваше мнение о том, что все взрослые — круглые дураки и одни вы тут умные, настолько нерушимо, что вы даже не рассмотрели возможность обратиться к старшим, у которых есть полномочия и которые вполне законно могли бы проверить ваши подозрения. После этого вы добыли где-то рецепт Оборотного зелья… кстати, где вы его взяли? Такие книги в библиотеке в общем доступе не хранятся, насколько я знаю.

— Я… я заказала книгу по почте, — заикаясь, пробормотала Гермиона, боясь даже взглянуть в сторону преподавателя. — Никто из профессоров не подписал бы нам разрешение и…

— И правильно сделал, — отрезал Локхарт. — Потому что книги с такими рецептами, хоть и не являются незаконными, детям не игрушка. Странно, что ограничение на продажу несовершеннолетним таких книг пока не ввели. Но поверьте, Грейнджер, это только пока. Итак, добыв рецепт Оборотного, вы нашли все доступные вам ингредиенты, а недоступные украли. Скажите-ка мне, Поттер, а вы знаете их цену? А вы, мисс Грейнджер? Мистер Уизли? Так я и думал! То есть, вы даже не задумались о том, чтобы их купить. Смотрю, жертвовать во имя своей высокой цели вам не нравится и то, что стоит дороже книги, вы предпочитаете присвоить даром. Нет, скажу вам сразу, никто бы вам такие ингредиенты не продал, но то, что вы даже не задумались о такой возможности, лично мне говорит о многом. Зелье вы, тем не менее, сварили, и тут я не могу не восхититься талантом мисс Грейнджер: у вас действительно получилось и оно бы сработало. В ваши годы это можно считать небывалым успехом, и, если бы не обстоятельства, я бы вам лично баллов начислил и руку пожал. Однако есть еще кое-что, что вы сделали. Вишенка на торте, так сказать: вы еще и на своих однокурсников напали и заперли в чулане! Ну что, я ничего не упустил, господа и дама? Думаю, нет. И какого отношения к себе вы ждете после этого?

Ответом профессору стало гробовое молчание, нарушаемое только сопением Рона.

Профессор обогнул стол и уселся в кресло, глядя на гриффиндорцев поверх сложенных в замок пальцев.

— Дети, — констатировал он с отвращением. — Глупые, эгоистичные дети. Такое чувство, что для вас все это понарошку, но огорчу: никакие вы не благородные герои и с этой иллюзией вам придется попрощаться. По-хорошему, отчислить бы вас отсюда к мерлиновой матери, и идите куда хотите. Домой, в маггловскую школу, к родителям на шею. По лицам вашим вижу, что с такой точки зрения вы на вопрос не смотрели? Так посмотрите! Лбы-то здоровые уже, пора мозгами пользоваться начинать, — он поморщился, — в общем, так, друзья мои, директору я ничего говорить не стану, да и родителям вашим писать тоже. Формально никто не пострадал, кроме кладовой профессора Снейпа, и вот ингредиенты краденые придется ему возместить. Я даже готов вам помочь с покупкой и с тем, чтобы их вернуть владельцу, но деньги на них собирайте сами как хотите, это не мои проблемы. С каждого из вас я снимаю по шестьдесят баллов. Только потому, что у ваших софакультетников должны остаться хоть какие-то шансы в конце года не стать позорищем на прощальном пиру. Иначе снял бы больше. Кстати, на вашем месте я бы не рассказывал им, куда эти баллы делись. Ну и финальным аккордом, месяц отработок для всех троих. А то у вас, я гляжу, свободного времени слишком много. Ну а прямо сейчас вы молча разворачиваетесь и уходите строевым шагом в гостиную. Кребба с Гойлом я из чулана сам достану, так и быть. И еще, конспираторы, вы бы хоть с Миртл честное слово взяли никому не рассказывать, кто у нее в туалете зелья варит, что ли. Свободны.

По дороге до гриффиндорской башни все трое молчали. Гермиона не знала, что там думали ее друзья, а вот самой ей больше всего хотелось волшебным образом отмотать время обратно и сделать так, чтобы сегодняшнего вечера, да и всего остального попросту не было.

— Вот черт… — убито пробормотал Рон, когда дверь гостиной за их спинами закрылась. — Нам теперь точно хана. Ну, попадись мне эта Миртл…

— Знаешь, Рон, — уныло отозвался Гарри. — Мне почему-то кажется, что мы еще легко отделались. Представляешь, если бы это был, скажем, Снейп?

Не в силах слушать сейчас рассуждения мальчишек и стараясь не думать о том, что она, фактически, спасается бегством, Грейнджер поднялась в пустующую нынче спальню второкурсниц, как никогда радуясь тому, что на каникулы все уехали домой.

[1] NPC — для тех, кто не знает, это "неигровой персонаж" к компьютерных играх и ролевках. За действия этих товарищей отвечает компьютер и именно они дают герою квесты, общаются с ним, что-то объясняют...и чертовски легко подыхают пачками. В угоду сюжету или по воле игрока.

Нельзя всегда верить глазам. Вся магия в том, что ты не туда смотришь.

Том Бакли "Красные огни"

— Сто восемьдесят баллов! Гил, вы с ума сошли?! Такого я могла бы ожидать от Северуса, но никак не от вас!

Я покорно жду, когда возмущенная и рассерженная МакГонагалл выпустит пар. Правила этой игры мне знакомы даже лучше, чем хотелось бы: пока заместитель директора бушует, пытаться вклиниться в ее монолог — абсолютно бесполезно и даже опасно. Зато когда первая волна эмоций схлынет, мы перейдем непосредственно к сути. Напомню, в школе я не был образцовым студентом, и на ковер в кабинет к директору меня отправляли довольно часто, так что в подобном ключе мы с ней беседуем далеко не впервые. Вот только она этого, к счастью, еще не знает.

Поводы для воспитательных бесед с МакГонагалл бывали всякие: драки, порча школьного имущества, злостное нарушение дисциплины… в моей коллекции есть даже такие экстравагантные поводы, как «употребление растительных ядов первой категории» и «развратные действия». Впрочем, эти самые «развратные действия» тогда половине Хогвартса в вину ставили. Новая преподавательница маггловедения, почтенная старая дева лет шестидесяти, почему-то считала развратом все, что выходило за рамки прогулок за ручку. Так что первые месяца два она таскала «нарушителей» к декану или сразу к директору, требуя повлиять на нашу нравственность и удержать школу от превращения в бордель. Но, как известно, проще изжить коррупцию в нашем родном министерстве, чем изжить «разврат» в полной подростков школе, и это понимали, кажется, все, кроме профессора Келлингтон. Впрочем, МакГонагалл такое положение дел быстро надоело, и она как-то решила вопрос с глубоко нравственным преподавателем. Как именно, я не знаю, но к ответственности за поцелуи и обжимания по углам в неучебное время нас больше не привлекали.

Ну а крайне обтекаемая формулировка про растительные яды таит в себе употребление Cannabis sativa, которую я и еще пятеро четверокурсников с Равенкло и Слизерина пробовали курить под чутким руководством Остина Митчела — магглорожденного патлатого шестикурсника с Хаффлпаффа. Впрочем, удовлетворив свое любопытство и получив грандиозный втык, я пришел к выводу, что не настолько это весело, как рассказывают.

Но еще ни разу профессор МакГонагалл не устраивала мне нагоняя за то, что я отобрал у студентов баллы, так что в этом смысле у меня сегодня дебют. С директором, верный своему слову, я беседовать о поттеровских выкрутасах и правда не собираюсь, а вот с деканом его поговорить просто обязан. Пропажи почти половины рубинов из песочных часов Гриффиндора чертовски трудно не заметить, поэтому с утра пораньше МакГонагалл уже успела наехать на Снейпа. В ответ на предъявленные обвинения декан «вражеского факультета» заявил, что с радостью взял бы на себя ответственность за пропажу гриффиндорских балов, но на этот раз кто-то обошел его на повороте. Сожаление в глазах Снейпа, очевидно, было столь искренним, что у МакГонагалл не осталось иного выбора, кроме как поверить давнему сопернику. Так что поиски снявшей баллы сволочи пришлось начинать по новой. И быть бы им тщетными, если бы сволочь — то есть я — после завтрака сама не пришла в кабинет взвинченной до предела заместительницы директора и не сдалась в руки правосудия.

— … наконец, объяснитесь! — я отвлекаюсь от своих мыслей как раз вовремя, чтобы услышать конец произнесенной МакГонагалл тирады, означающей, что мне вернули право голоса. Более того, весь вид заместительницы директора намекает на то, что если я немедленно этим правом не воспользуюсь, разговор у нас пойдет совсем уж неприятный.

— Объяснюсь, мадам, — я смиренно складываю руки на коленях, глядя на профессора через стол. — Я, собственно, и пришел, чтобы объясниться. Я поймал Уизли, Грейнджер и Поттера на варке зелья в заброшенном туалете. Вчера, сразу после рождественского ужина. И, похоже, они пришли туда не в первый раз.

МакГонагалл устало потирает висок, опускаясь, наконец, в собственное кресло:

— Каждый год одна и та же история… то Запретный Лес, то Астрономическая башня, то зелья. Мистер Поттер за полтора года своего обучения собрал, кажется, почти все, что мог. В прошлом году мне пришлось снять по пятьдесят очков с той же самой компании, когда они ночью пробрались на Астрономическую башню. Да к тому же еще и пытались подставить мистера Малфоя… но сейчас…

— Сейчас, я так понял, практически то же самое, — я, не выдержав, хмыкаю. Надо же, история МакГонагалл по сути своей и правда мало чем отличается от моей. Хобби у них, что ли, такое, раз в год попадаться на попытке подставы Малфоя?

— И что же именно они собирались сварить? — заместительница директора хмурится, снова начиная заводиться.

— Я так и не понял, мадам, — легко вру я, пожимая плечами. — Какое-то зелье, с помощью которого они хотели подшутить над давним конкурентом. Опознать этот шедевр я не смог, а привлекать к делу нашего общего знакомого зельевара поостерегся. С его любовью к Поттеру, не знаю, до чего он мог бы дойти.

А вот это как раз чистая правда. По-хорошему, конечно, сдать бы всю теплую гриффиндорскую компашку зельевару, но я, честно говоря, побоялся, что он «на радостях» позаботится о том, чтобы житья им весь оставшийся год не было, и вместо воспитания все выльется в избиение младенцев. Если речь заходит о его профессиональной сфере, Снейп становится еще более неприятным типом, чем обычно.

— Понимаю, — МакГонагалл коротко кивает, — Северус действительно редко бывает объективен, когда речь заходит о мистере Поттере. И, тем не менее, Гилдерой… Гил, — поправляется она, заметив, как я морщусь. — Вместо того, чтобы заниматься самодеятельностью, вы должны были привести их ко мне. Я декан факультета, и решать такие вопросы в одиночку вы не имеете права!

— Вообще-то имею, мадам, — все так же спокойно откликаюсь я. У меня нет ни малейшего желания тыкать палкой в глаз разъяренного дракона, да и в каком-то смысле она права, разумеется. — Говорят, что вы тут чуть ли не единственный человек, который прочел все дополнительное соглашение к преподавательскому контракту. Так вот, я тоже его прочел. Номер пункта я вам не назову, но там ясно сказано, что взыскание за нарушение дисциплины, техники безопасности и внутреннего распорядка интерната имеет право назначить любой из подписавших контракт профессоров. Количество балов рассчитывается согласно пункту опять же не припомню какому. От двадцати балов за мелкое нарушение и до пятидесяти за крупное. И, поскольку Поттер с компанией выбили два из трех, считайте, я прошелся по нижней границе допустимого наказания. С другой стороны, я приношу свои извинения за то, что не отвел их к вам. Права правами, но негласно, я так понимаю, у вас все равно принято оставлять это на откуп декану.

— Именно, мистер Локхарт, — недовольно отзывается МакГонагалл, машинально перекладывая какие-то бумаги на своем столе. В этом году Йоль пришелся на двадцать первое декабря, но прямо за ее спиной на стене все еще висит небольшой венок из падуба и можжевельника. А на каминной полке стоит композиция из лавра, плюща и яблок, украшенная красными и белыми свечами. Мадам явно из тех людей, что не забывают значения символики. — Поскольку это первый случай в вашей практике, я могу списать его на незнание негласных традиций. Но я рассчитываю, что в следующий вы не совершите такой ошибки.

— Определенно, мадам, — я киваю. — Надеюсь, что следующего раза не будет вовсе. Каюсь, у меня слишком душа горела рассказать вашим подопечным, что я о них думаю. Без присмотра взрослых, варить зелье в пыльном и замшелом туалете — это еще додуматься надо было. Вот что бы мы их родне сказали, если бы оно рвануло? Или они, чего доброго, отравились бы своим творением? А может, кого-то еще потравили… нет, мадам, я ваш гнев понимаю и вины с себя не снимаю за то, что через вашу голову сработал. Но, давайте уж честно, я боялся, что вы этим юным Валентинам [1] не всыплете так, как они того заслуживают.

— То есть, вы сейчас фактически хотите обвинить меня в фаворитизме, мистер Локхарт? — угрожающе тихо интересуется МакГонагалл. Судя по тому, как трепещут крылья ее носа, жить мне осталось минут пять от силы.

— В целом, нет, мадам, — абсолютно честно отзываюсь я. — Не поймите меня неправильно: вы известны мне как женщина строгая, объективная и непредвзятая, насколько это вообще возможно. Но то, что случилось перед праздничным пиром в начале года, заставило меня засомневаться. Что такое отработки? Мелочь, пара часов физического труда в день. А ведь они могли и шеи себе посворачивать…

Заместительница директора после моих слов как-то странно замолкает, рассматривая лежащий перед ней на столе список студентов. Интересная реакция, я-то ждал новой атаки. МакГонагалл не из тех, кто отступают, не оставив за собой последнего слова.

— Я чего-то не знаю, мадам? Поттер у нас на особом положении? — вкрадчиво интересуюсь я и по секундному замешательству, отразившемуся на ее лице, отчетливо понимаю: бинго! Нет, ну можно было и догадаться, конечно, что у пацана иммунитет, будущий герой, чтоб его. Так что, не дожидаясь ответа, я раздраженно продолжаю. — Простите, конечно, но тогда что же вы возмущаетесь? Не подумайте, что я осуждаю, мне в принципе параллельно. Просто в следующий раз выдайте мне список тех, кого мы коллективно против шерсти не гладим. А то я тут, как идиот, считаю их всех хлебом из одной печи [2].

— Не нужно разговаривать со мной в таком тоне, молодой человек! — она сердито поджимает тонкие губы, глядя на меня поверх очков с явным раздражением. Ну да, я тоже не люблю, когда на меня наезжают. — Речь вовсе не о том, что для мистера Поттера у нас существуют какие-то особые условия. Речь о том, что, по негласному этикету, вопросы дисциплинарных взысканий отдаются в руки деканов соответствующего дома. И я ожидаю, что вы с уважением отнесетесь не только к прописанным в договоре правилам. Это уже не говоря о том, что вы здесь недавно и, совершенно очевидно, слишком молоды, чтобы судить о таких вещах.

Некоторое время мы пялимся друг на друга через стол. Я — скептически, она — сердито. Меня так и подмывает сказать, что, по-моему, речь как раз об особых условиях содержания победителей Волдеморта, но тогда мы точно расплюемся окончательно, а вопрос в принципе того не стоит.

— Ладно, — я капитулирую, первым отведя глаза, — Я понял, мадам, в следующий раз, когда увижу, что ваши гриффиндорцы варят по сортирам какую-то непонятную муть, приведу их к вам. Даже муть принесу и разбирайтесь сами. Мне и без них головной боли хватает, — наблюдая за тем, как она красноречиво морщится на слове «сортир», я все же не выдерживаю и добавляю. — Может, мне им баллы вернуть?

— Не стоит, — сухо говорит она. — В работе с учениками в любом случае должна быть стабильность и последовательность, так что уже назначенное наказание отменять было бы некорректно.

Ну все, мадам перешла на канцеляризмы. Обычно это означает, что она недовольна, но препираться дальше смысла не видит.

— Чудно, — я киваю, выбираясь из обитого шотландкой кресла для посетителей.

— Но в следующий раз… — сурово добавляет она, и я вскидываю руки, признавая свое преподавательское поражение.

— Слушаюсь, мадам. — пылко восклицаю я, заламывая руки. — Благодарю за снисходительность! Больше не повторится!

На какое-то мгновение уголки ее губ судорожно дергаются, и я поклясться готов, что она только что почти улыбнулась. В направленном на меня взгляде очень явственно читается краткое, но емкое «псих».

Не скажу, чтобы я был в принципе против такой аттестации. С МакГонагалл лучше попасть в группу неадекватных психов, чем в группу врагов.

* * *

— На живодерню тебя сдать, что ли? — задумчиво интересуюсь я в пространство. — Я честно вносил десять сиклей, и мне все чаще кажется, что зря.

Стоящее в углу гостиной кресло отзывается на это мое заявление еще одной душераздирающей утробной руладой, по сравнению с которой хэлоуинский оркестр призраков мог бы считаться образцом акустической гармонии.

— Я уже извинился, — переждав эту вакханалию звука, говорю я. — Больше, прости, предложить тебе нечего.

На этот раз звук больше похож на завывание ветра в каминной трубе.

— Черт, я не пойду на кладбище его выкапывать! Я, бесценная моя, не некромант, так что толку все равно не будет.

Молчание, а следом, когда я уже решаю, было, что на этот раз ответа не будет, пронзительный вопль. И подбросил же Мерлин подарок к Рождеству! Впрочем, я сам согласился, так что винить, в принципе, некого.

За эти три дня вопли из-под кресла стали уже традиционным сопровождением моих вечерних посиделок, но в разряд фонового шума мой мозг перевести их оказался не способен. Я не умею понимать язык животных — да и сомневаюсь, что существует в мире такое понятие, как «книззлоуст» — но я почти уверен, что содержание у этих завываний глубоко нецензурное.

Орет, как можно догадаться, осиротевшая миссис Норрис, приведенная в чувство дней пять назад. Именно тогда мадам Помфри подняла крайне неудобный вопрос о том, куда теперь девать это счастье.

Так, выяснилось, что в больничном крыле полукниззлу делать нечего из соображений гигиены, у Хагрида — Клык, с анимагом Макгонагал кошки решительно не уживаются, у Авроры с Септимой аллергия, у Батшеды если не аллергия, то по меньшей мере воспаление хитрости, Чарити с Роландой испытывают к миссис Норрис глубокую личную неприязнь, Сильванусу магических существ на работе хватает, а Филиус не умеет ухаживать за животными. Профессор Треллони выразила было желание взять сироту к себе, но тут уже сам коллектив решил, что гуманнее кошку добить. Ну а Снейп просто посмотрел на собравшихся взглядом, обещавшим добить сам коллектив, если кто-то посмеет хотя бы заикнуться об «опекунстве». Короче, у всех нашлись веские причины. Я бы тоже мог придумать что-нибудь эдакое, с фантазией у меня всегда было неплохо. И сейчас искренне жалею, что не придумал.

Смешно, но я чувствую себя перед ней отчасти виноватым. Да, я понятия не имел, что Филч нас покинет, но факт остается фактом. Так что уже третий день это существо безвылазно сидит под креслом и матерится, отказываясь вести переговоры. Мы с ней, можно сказать, берем друг друга измором — у кого нервы крепче, тот и выиграл.

— Лучше б я баньши завел, — фыркаю я и снова принимаюсь за изучение собственных заметок.

Если она ждет, что я скачусь до ползанья перед ее креслом на коленях, то это она напрасно. На секунду меня снова посещает соблазнительная мысль швырнуть в скотину Silencio, но я в очередной раз откладываю ее на завтра. Пусть выговорится. Так что я просто подвешиваю над собой «глушилку», вслед за которой наступает блаженная тишина.

Миссис Норрис, конечно, та еще стерва, но меня сейчас куда больше интересует совсем иная тварюшка. Футов эдак сорок в длину.

О василисках современной магозоологии известно достаточно много: пятый класс опасности по министерским реестрам, смертоносный взгляд, толстенная шкура с ярко выраженным свойством поглощения магии, яд бешеной токсичности, хранить который можно только во флаконах, отлитых из особого стекла. Плюс немалые габариты, огромная физическая сила и относительно долгий срок жизни. Лет эдак пятьсот-шестьсот. Как я уже упоминал, максимально известная длина экземпляра — тридцать футов. Четко выраженной разумностью, в отличие от тех же книззлов или фениксов, либо не обладает, либо тщательно шифруется. Их уже на протяжении нескольких веков разводят в специальных питомниках: в основном на нужды зельеварения — яд, кровь и, шкура и многие внутренние органы василисков активно используются во многих составах. Помнится, где-то я читал, что в эпоху магических войн из шкуры василисков пробовали делать защитное обмундирование для элитных бойцов, делая ставки на ее поглощающие свойства, но быстро свернули производство. Шкура василиска действительно поглощает магию. И накапливает ее. Вот только если законные хозяева одежки умеют накопленную магию «переваривать», преобразуя в энергию, то волшебник способен «съесть» только определенное количество силы, ограниченное его личным резервом. Ну а переполнение этого резерва — штука чертовски непредсказуемая. При легкой перегрузке отделаешься, пожалуй, головной болью да светящимися глазками, зато при сильной рискуешь схлопотать кровоизлияние в мозг, чему «тужурки» из василисков сильно способствуют.

И вся эта бесценная информация в моем случае может идти лесом. Потому что у нас тут явно уже не василиск, а василископодобная аномалия.

В реальности, в наличии неправдоподобного размера тварь, которая живет уже лет эдак с тысячу и, похоже, прекрасно себя чувствует. Что само по себе можно считать феноменом, который объясняется разве что его жизнью на источнике Силы. Это объясняет и вопросы питания данного экземпляра: василиск животное сугубо магическое и на этой самой магии способен существовать вовсе без жратвы. Особенно, если спит. А он, похоже, все это время мирно продрых у себя в убежище. В противном случае, за столько веков на него натыкались бы куда как чаще, и несчастных случаев было бы куда как больше. Я же в хрониках Хогвартса выкопал всего пяток крайне подозрительных случаев смерти студентов или персонала, которые можно при желании подогнать под условия радостной встречи с «королем змей». Да и то не факт.

Куда больше озадачивает меня не смерть Аргуса, которая в таких условиях, увы, закономерна. А эта странная череда впавших в оцепенение жертв. Я бросаю еще один косой взгляд на кресло, под которым неслышимая, но вполне реальная миссис Норрис проклинает свою незавидную участь. До сегодняшнего дня я ни разу не слышал о том, что василиски способны «обратить человека в камень». Медуза Горгона какая-то, а не змея! Хотя, скажем честно, я не магозоолог, так что на это животное смотрю все больше с утилитарной точки зрения: как его разобрать и использовать компоненты я знаю, а вот тонкости его прижизненных талантов меня как-то никогда не интересовали. Особенно, если учесть, что ни одного зрячего василиска я так и не видел. В питомниках их, во избежание, ослепляют сразу после рождения.

А у нас тут глазастый парень. Или девица, что проблемы отнюдь не решает. Почему, черт побери, Филч скончался, а Патрик Коллуэл в двух шагах от него превратился в подобие статуи? Что за дискриминация?

Я откладываю свои корявые заметки в сторону и, закинув руки за голову, некоторое время задумчиво пялюсь в потолок. Ничего интересного на потолке нет, кроме люстры — свет отражается в стеклянных плафонах — но так лучше думается.

В чем разница между Филчем и всеми остальными? Вся фишка в том, что Аргус был сквибом? Ерунда и бред! Миссис Норрис вон тоже магическими способностями похвастаться не может.

Тот самый мифический статус крови, якобы позволяющий василиску отличить нужных от лишних? Помимо того, что это просто смешно, систему опять портит миссис Норрис. Кошка, чистокровный маг и магглорожденный — тот еще наборчик! И приведение в довесок.

Нет, ни черта не сходится!

Я раздраженно встаю с дивана и, немного поразмыслив, отправляюсь на вечернюю прогулку. По местам, так сказать, боевой славы. Может быть, хоть так удастся загнать в свою голову хоть одну дельную мысль.

Возле туалета Миртл тихо и пустынно, что нисколько не удивительно. Стул Филча отсюда давно уже убрали, а вот кровавая надпись на стене никуда не делась и удалить ее с каменной кладки не удалось никакими силами. Снейп регулярно пробует на ней экспериментальные зелья собственного изобретения — похоже, он воспринял это как вызов своему таланту. Ну, главное, что ему интересно! Я бы тоже не отказался узнать формулу этого веселенького заклинания, наброшенного прямо поверх букв. Скорее всего, что-то «авторское», иначе профессор Флитвик давно бы уже распутал. А вот личные заготовки хрен разберешь без помощи составителя. Был у меня чертовски талантливый однокурсник, баловавшийся изобретательством. Так он заклинания на интуитивном уровне клепал — в архитектуре его творений не то что черт, сам дьявол мог себе конечности переломать.

К Миртл в гости меня не тянет, поэтому я отправляюсь дальше — в коридор, где нашли Финч-Флетчли. Тут и вовсе ничего примечательного. Коридор как коридор. Да еще и, как назло, из картин только несколько пейзажей да живописное полотно, изображающее кентавра в ночном лесу. Кентавр делает вид, что любуется звездным небом, но я отчетливо вижу, как он косит на меня голубым глазом.

— И ты, само собой, никого не видел? — спрашиваю я скептически.

— Все мы, живые и мертвые, едины под властью Сатурна [3].

— Вот спасибо, так спасибо, — бурчу я. — Конкретный ты парень. Что ни слово — все по делу!

— Мифы истинны, и смерть часто стоит на страже жизни, — еще немного поразмыслив, добавляет он, после чего демонстративно поворачивается ко мне хвостатым задом и чинно удаляется вглубь нарисованного леса.

Я подавляю желание продемонстрировать вслед ему неприличный жест. Несолидно, да и вообще — вести диалоги с кентаврами без риска спятить способен только очень терпеливый человек, а я особой выдержкой не обладаю.

Зал славы встречает меня торжественной тишиной и бесконечной чередой бликов на пузатых боках наградных кубков. Это место я оставил на закуску, поскольку связанное с ним нападение — самое непонятное для меня. Коллуэл и Филч стояли рядом, условия одни и те же. Вот только один сейчас в больничном крыле, а второй — под несколькими футами кладбищенской почвы. Ну и в чем, спрашивается, замес?

Послонявшись бесцельно по залу, я останавливаюсь перед витриной наград за особые достижения перед школой. На глаза мне тут же попадается табличка с именем Реддла, на которой, по-моему, выбили не ту формулировку. «За особое паскудство натуры» смотрелось бы куда уместнее, а главное — правдивей.

Был вечер, Филч бдел за Патриком, а Патрик, схлопотавший отработку, в очередной раз полировал чужие медальки. Его так и нашли с вытянутой вперед рукой, из которой обнаружившая тела Макгонагал с трудом ухитрилась вытащить тряпку.

Стоп-стоп-стоп!

Я недоверчиво смотрю в глаза собственному отражению в гладком боку наградного кубка. Отражение несуразное, вытянутое и перекореженное: глаза огромные, а подбородок и лоб сплющились. Что, и все? Вот так просто?!

Наскоро примерив свою идею к оставшимся двум случаям, я сдавленно чертыхаюсь сквозь зубы.

«Смерть на страже жизни», мать ее!

Не даром же я сегодня поминал Горгону. Определенное сходство тут действительно присутствует. Таким образом, в досье василиска можно добавить еще один пункт — посмотреть на него и выжить все-таки реально. Если смотреть не напрямую.

В комнаты к себе я возвращаюсь почти бегом, раздираемый той самой неискоренимой жаждой деятельности, которую папаша Джон именует «шилом в заднице» и которая одолевает меня всякий раз, когда на ум мне приходит какая-нибудь светлая идея.

Миссис Норрис при моем появлении поднимает голову от миски, из которой только что жадно трескала тунца и опрометью бросается под кресло.

— Мавау-у-ур-ууу! — грозно и непреклонно доносится из темноты.

— Лицемерка, — хмыкнув, я падаю обратно на диван, подтягивая к себе заметки по василиску.

* * *

Каникулы — прекрасное время не только для студентов, но и для преподавателей. Тишина, покой и куча свободного времени, которое можно потратить на собственные нужды. А в этом году, как я понимаю, отток студентов и вовсе превышает даже самые смелые ожидания. На рождественском ужине, например, нас было в общей сложности человек тридцать. Остальные спешно взяли ноги в руки и разъехались по домам, подальше от той непонятной фигни, что творится в школе.

— Скоро совы полетят, — печально заметил профессор Флитвик. Остальные в ответ только сочувственно покивали головами, бросая косые взгляды в сторону директора.

— Скорее уж не совы полетят, а новая порция дерьма в вентилятор, — негромко делюсь я мнением со скептически тыкающим вилкой в яичницу Снейпом. И так каждый завтрак: есть не ест, только кофе трескает, но на ингредиенты предложенное блюдо разбирает исправно. Скрип вилки по фарфору время от времени начинает меня дико раздражать. В ответ на мою реплику Снейп только хмыкает тихонько, но все же кивает.

Сейчас студенты доберутся до своих любящих родителей, в подробностях поделятся с ними свежими новостями, и всем нам станет весело. Дамблдору, конечно, в первую очередь, но тут, пожалуй, до всех добрызнет. Нет, разумеется, многие студенты писали домой в течение семестра, но магглорожденных мы еще не всех охватили, да и живые рассказы куда лучше и ярче характеризуют навестившую нас полярную лисицу.

Я сам за последние месяцы успел получить пару десятков писем от негодующих родителей. Точнее, родительниц. Что ж это я, героический Локхарт, до сих пор не навел в школе шороху и не заборол врагов в неравной, но чертовски эпической схватке?!

Будучи отнюдь негероическим Алиеном, я в ответ на эти претензии только и мог, что пожать плечами, на корню подрывая тем самым папашин авторитет. Что я, собственно, могу? Знал бы я, где тот василиск, давно бы уже сказал, а так…

В нашем случае личность твари и на четверть не так важна, как место ее дислокации. А вот оно-то как раз и остается тайной, покрытой мраком. Впрочем, есть у меня идея, ни черта не свежая и не оригинальная, но, возможно, действенная.

— Сэр, могу я напроситься к вам на разговор?

Профессор Дамблдор, уже собравшийся покинуть Большой Зал, бросает на меня оценивающий взгляд поверх очков и делает рукой приглашающий жест. Славненько!

— И о чем вы хотите поговорить? — спрашивает он, когда мы занимаем исходные позиции в его кабинете: Дамблдор за столом, я — в кресле у подножия «Олимпа». Каждый раз, когда мне доводится бывать в этом кабинете, на ум мне немедленно приходит фраза «Я начальник, ты — дурак». Причем, если во времена Макгонагал это чувство было похоже на тонкий намек, то в присутствии Дамблдора этот намек превращается в печальную констатацию факта.

— Я тут на днях общался с Миртл. Спрашивал, как она умерла, и она рассказала мне очень странную историю. А еще рассказала, что вы в свое время ее туалет чуть ли не по камушку разобрали. Вот и хотел узнать…

— Нашел ли я что-нибудь? — заканчивает фразу за меня директор. — Рад бы сказать, что да, но, к сожалению, ничего достойного внимания я так и не обнаружил.

— А ведь хорошая была теория, — вздыхаю я, чувствуя легкое разочарование. — Хотя и бредовая.

— Я, в свое время, тоже думал так же, как вы. И почти убедил себя, что нашел разгадку тайны, над которой бились многие поколения сильнейших магов нашей страны, — Дамблдор печально улыбается. Кажется, мой энтузиазм его смешит. Что и не удивительно, в его-то годы. — Однако все, что я нашел — это каменные стены и канализационные трубы. Даже магический фон там удивительно стабилен и не отличается от фона всего остального замка. Боюсь, это ложный путь.

— Вам виднее, — я пожимаю плечами. В конце концов, по уровню мастерства мне с Дамблдором не тягаться. Придется мне вернуться к первоначальному своему выводу, гласящему «если Альбус Дамблдор ничего не нашел, то я и подавно пролетаю». — Но суть не в этом. Как вы думаете, с кем мы имеем дело? «Ужас Слизерина» звучит очень загадочно, но слишком уж бойко для легенды он прореживает учеников.

Некоторое время Дамблдор молчит, разглядывая умащивающегося на насесте феникса. Они вообще создания в наше время редкие, что могло бы показаться странным, поскольку вот уж кто действительно бессмертен. В теории. Но, говорят, какие-то умельцы веке эдак в четырнадцатом научились «высасывать» жизненную силу этих птичек в момент перерождения и запитывать от этой силы мощные артефакты. К шестнадцатому веку от колонии фениксов в Британии остались только ошметки, и Совет Волшебников под страхом смерти запретил магам даже коситься в сторону пернатых долгожителей. Что не помешало, впрочем, отдельным незаконопослушным гражданам продолжать свое черное дело. Фениксы мало того, что существа редкие, так еще и размножаются они исключительно по большому одолжению, раз лет эдак в двести, так что сейчас каждая особь у нас в стране на особом счету.

Фоукс — птица просто потрясающей красоты. Сейчас он еще совсем молод, но уже по размерам напоминает небольшого лебедя. А уж яркость оперения и вовсе описанию не поддается — он тоже неплохо подпитывается магией замка и от этой энергетической «сытости» буквально светится.

Очевидно, заметив пристальное внимание к собственной персоне, Фоукс чуть склоняет голову набок и распушает хвостовые перья, рисуясь.

— Красавец, — соглашаюсь я негромко.

— Удивительное создание, — отзывается директор. — Сильное, мудрое и преданное. Сосредоточие всего, что можно назвать жизнью, если угодно. Мы знакомы около семидесяти лет, но мой друг не перестает меня удивлять. Откровенно говоря, молодой человек, общение с Фоуксом принесло мне гораздо больше пользы, чем общение со многими из тех людей, которых я знаю. В последнее время он, правда, сильно обеспокоен и скрытен. Даже сгорел гораздо раньше обычного.

Он бросает на меня еще один многозначительный взгляд. Амулет ведет себя тихо, но все равно возникает это неприятное чувство, будто меня видят насквозь. Если бы сознание было комнатой, взгляд Дамблдора уже переставлял бы безделушки на каминной полке и отвешивал комплименты по поводу расцветки штор.

— Что это с ним? — невинно интересуюсь я.

— Полагаю, события, что происходят сейчас, слишком расстраивают Фоукса и заставляют его всерьез волноваться, — задумчиво отвечает директор. — У фениксов в живой природе не так много естественных врагов, молодой человек. Но каждый такой враг страшнее целого отряда магов. Разумеется, я уже сделал выводы относительно того, с чем конкретно мы имеем дело. Все эти убийства петухов, наследие Слизерина, загадочный голос, о котором нам поведал юный мистер Поттер и который не слышал никто, кроме него… достаточно сопоставить это с рассказом покойной мисс Уоррен и беспокойством Фоукса, чтобы прийти к неутешительному выводу. А еще за последний месяц я не встретил в замке ни одного паука.

Я слегка морщусь, вспоминая, как в середине ноября был разбужен Шелоб, здоровенным пауком, с какого-то фига свившим свою паутину прямо под умывальником. Когда я заселялся, паук уже был на месте, встретив меня с истинно аристократической прохладцей.

Поскольку он был один и, к тому же, ухитрился распугать с территории всех своих более мелких собратьев, я решил не заморачиваться: окрестил соседа единственным известным мне паучьим именем и мирно на него забил.

Мы успешно не обращали друг на друга внимания до той самой ночи, когда этот паршивец галопом проскакал прямо по моей руке, шлепнулся на пол и ввинтился в крошечную щель под входной дверью, не сказав ни слова на прощание.

— То есть, — медленно говорю я, — вы тоже считаете, что у нас по школе ползает неучтенный василиск?

— Боюсь, что так, — Дамблдор явно машинальным жестом перекладывает роскошное писчее перо с одной стороны стола на другую. — И эта угроза слишком реальна и слишком серьезна, Гил. Самое печальное, что мы не можем с ним ничего сделать в силу того, что просто не представляем, где он и каким образом перемещается по школе. Хогвартс, разумеется, защищает учеников в меру своих сил. Ни один ребенок пока не погиб и дай-то Мерлин, чтобы ситуация не изменилась. Несчастному же Аргусу просто не повезло, как бы цинично ни звучали мои слова.

— Да уж, не повезло, это мягко сказано. — хмыкаю я. — Отчего же ваш Хогвартс так его подставил, сэр?

— К счастью или к сожалению, своим Хогвартс я назвать не могу, как и никто из нас, — отзывается Дамблдор. Я снова ловлю себя на том, что голос директора вводит меня в своего рода транс. Так и тянет расслабиться, откинуться на спинку кресла и просто позволить ему звучать, не особо цепляясь за смысл слов. Я встряхиваю головой и директор, заметив этот жест, щелчком пальцев заказывает у домовиков чай. Острый запах бергамота и мятная прохлада почти сразу приводят меня в чувство, и я с благодарностью киваю. Силен, черт побери. Даже с экранами фонит.

— Вы поэтому гостей все время чаем поите по поводу и без? — я с удовольствием делаю очередной глоток.

— Это одна из причин, — невозмутимо отзывается Дамблдор. — К тому же, это элементарные законы вежливости и гостеприимства, нарушать которые мне не позволяет воспитание. Сладкое, кстати, тоже достаточно хорошо стимулирует мозговую активность. Конфету?

— Нет, спасибо, мне и так нормально, — я отрицательно мотаю головой.

Я и правда не великий любитель сладостей. Разве что чай и кофе без сахара пить так и не научился. Но вот про то, что шоколад и глюкоза благотворно влияют на мозги, я тоже слышал. Со стороны привычка Дамблдора совать всем сладости выглядит как милое чудачество, однако, похоже, наш директор всего лишь предлагает своим собеседникам средства ментальной контрацепции. Его магия даже с экранами обладает крайне паршивым свойством «убаюкивать» сознание, особенно в разговорах с глазу на глаз — отвлечься не на что. А тепло, горьковатая свежесть чая и материальная тяжесть чашки, которую можно вертеть в руках, создают своего рода «точку фокуса», не позволяя разуму окончательно поддаться мягкому, незаметному и от этого еще более пугающему влиянию. Теперь я хотя бы понимаю, почему преподаватели, хорошо знающие директора, либо вовсю трескают в его присутствии чай с конфетами, либо ходят к нему на разговоры попарно. Только Снейпу начхать: у мужика ментальная защита, похоже, стоит такая, что фоновой магией ее не прошибает.

— Что ж, как угодно, — Дамблдор кивает. — Возвращаясь к теме нашей беседы, должен заметить, что Аргус не попадал под защиту Хогвартса, поскольку никогда не был полноценным его хм… симбионтом. Лишенный магии, он не мог установить связи с замком, а замок не мог, как должно, взаимодействовать с ним. Вы бы удивились, молодой человек, если бы узнали, насколько должность заведующего хозяйственной частью Хогвартса интересна и почетна для человека, наделенного магией и способного «услышать» замок.

— Может, и удивился бы, — это положительно интересно, и в другое время я не преминул бы расспросить директора поподробнее, но сейчас у нас есть проблемы и поважнее. — То есть, мистер Филч просто «не дозвался» помощи? Понятно. Но с василиском-то что?

— Увы, ничего, — Дамблдор удрученно вздыхает. — Василиска можно только устранить, но для этого нам придется сначала его обнаружить. А надежных средств защиты от смертоносного взгляда так и не изобрели. Нет никаких специальных зелий или артефактов...

— Но непрямой взгляд вместо смерти приводит к оцепенению, — невежливо перебиваю я. — Позавчера до меня дошло, наконец, по какому принципу это работает, сэр! Все оцепеневшие ученики и миссис Норрис...

— Как, кстати, она поживает?

— Ей определенно не нравится выбор патрона, но против тунца по ночам она ничего не имеет. Женщины! Так вот, все они видели либо отражение василиска, либо смотрели на него через какую-то преграду, как в случае с мистером Финч-Флетчли. Может быть, нам хоть очки студентам выдать? На всякий случай?

— Не поможет, — немного помолчав, констатирует Дамблдор, — случай мистера Финч-Флетчли уникален, молодой человек. Дело не в том, что он смотрел на василиска через преграду. Дело в самой преграде. Сэр Николас наделен так называемой псевдожизнью, и принял основной магический удар на себя, потеряв почти весь свой запас энергии. Призраки также являются системой защиты замка, и любой из них готов погасить собой магию, угрожающую жизни студента, однако неживая материя, подобная стеклу, не в состоянии повторить подобный подвиг. Максимум, что мы можем сделать, это увеличить количество отражающих поверхностей в коридорах и ограничить передвижения студентов по школе. Обеспечить их индивидуальной защитой мы не можем, Гил, поскольку в этом случае нам придется объяснить причину, что возвращает нас к...

— ...попечительский совет, комиссия из министерства, закрытие школы и далее по списку, — уныло констатирую я.

— Именно. Я бы сказал, молодой человек, что мы попали в патовую ситуацию.

— Как вообще можно не заметить сорокафутовую змею? — обращаясь, скорее ко вселенной в целом, чем к Дамблдору в частности, интересуюсь я.

— Замок хранит множество тайн, Гил, — как полномочный представитель вселенной в этой комнате, философски отзывается директор. — Меня куда больше занимает не «как?», а «зачем?». План наследника мне не ясен и это, признаюсь, озадачивает меня сильнее всего.

— Уж если вы озадачены, сэр, то я и вовсе в тупике, — сознаюсь я. — Нападения какие-то бессистемные, да еще и бестолковые. Ни к каким ритуальным циклам жертвы не привязаны, умерла так и вообще одна из четырех. Какая бы у этого наследника цель ни была, зачем ему такая шумиха? Мог бы тихо провернуть свое дело, и никто бы ни до чего не докопался.

— Если только массовая паника не является одной из его целей, — задумчиво тянет Дамблдор, рассеянно глядя куда-то мимо моего левого уха. — Паника, закрытие Хогвартса, насаждение общественной истерии — называть можно как угодно.

Что-то не верится мне, что Реддл настолько туп, хоть убейте. Захватить чье-то сознание, расходуя огромные количества энергии на этот самый захват, проникать в тайную комнату, выпускать в школу василиска, и все лишь затем, чтобы, условно выражаясь, насрать директору под дверь? Как-то слишком по-детски это. Или на него менталитет «носителя» так неблаготворно влияет?

— А как вы думаете, сэр… — начинаю я, но продолжить мысль попросту не успеваю, потому что в комнату без стука вламывается профессор зельеварения. По инерции он пролетает аж до середины кабинета и только затем останавливается. Причем тормозит Снейп так резко, что со стороны может показаться, будто он с разбегу врезался в стену.

— Что вы тут делаете? — резко спрашивает он, и я от удивления даже не сразу нахожусь с ответом. Да, Снейп, конечно, тот еще тип, но вот такого хамства с порога я от него, признаться, не ожидал.

— Сижу, — наконец, светским тоном заявляю я, демонстративно прихлебывая из чашки. — А вы что тут делаете?

Кажется до него, наконец, доходит вся абсурдность ситуации в целом и вопроса в частности.

— Прошу прощения, — сухо говорит он, даже не пытаясь, впрочем, казаться смущенным. И правильно: кто бы ему поверил? — Я не ожидал, что у господина директора в это время будут посетители. Альбус, нам нужно обсудить некоторые новости конфиденциально. В какое время я могу зайти?

В руках зельевар сжимает какие-то официального вида бумажки, подозрительно похожие на бланковые пергаменты больницы Святого Мунго и вид у него настолько решительный, что я без боя сдаю занимаемую позицию.

— Я уже ухожу, не переживайте. Мы, кажется, обсудили все, что хотели, верно, сэр? — дождавшись от директора кивка, я продолжаю. — Спасибо, что уделили мне время, всего доброго.

Никогда не был эмпатом, но сейчас витающее в комнате напряжение мог бы почувствовать, кажется, кто угодно. И единственное, что приходит мне на ум, пока я иду по коридору в сторону своих комнат: Снейп только что узнал, что он смертельно болен и облегчить его участь может только сильнодействующий яд. Менее радикальные средства уже не сработают. Это прекрасно бы объясняло и бумаги из Мунго, и его первую реакцию при виде меня, и его явное нежелание что-то обсуждать при посторонних. Вот только я точно знаю, что умрет Снейп в девяносто восьмом. От скоротечной Нагини сонной артерии. Или его будущее я тоже каким-то неведомым образом ухитрился перекроить?!

Впрочем, долго размышлять об этом мне не приходится, поскольку на подоконнике в своей комнате я обнаруживаю разъяренную долгим ожиданием сову с письмом от Кларк.

«Суббота в час дня. Окс-д»

Ей бы в Аврорате секретные донесения шифровать, ей Мерлин. Не знал бы я, что моя бесценная Хэйди договаривалась для меня о встрече с одним из своих профессоров-ритуалистов, ни черта бы не понял.

[1] Василий Валентин — алхимик, живший в XIV или XV веке. Изобретатель соляной кислоты и известный деятель в области не только алхимии, но и химии тоже.

[2] Хлеб из одной печи — английская поговорка, аналогичная выражению "чесать всех под одну гребенку".

[3] в астрологии планета Сатурн является одним из олицетворений и символов смерти.

Все хорошее было у него от родителей, все плохое — от отца с матерью.

Михаил Генин

— Мистер Локхарт, — слова звучат не столько приветствием, сколько констатацией факта. Профессор Идэн никогда не здоровается в общечеловеческом смысле слова, он скорее отмечает твое присутствие. На первых порах это обижает, но со временем привыкаешь. И у меня, к счастью, это время было.

— Профессор Идэн, — я коротко киваю стоящему напротив меня мужчине. — Рад познакомиться с вами, сэр.

Протянуть руку для пожатия я даже не пытаюсь — пускай свидетелей нашей беседы здесь нет, но выглядеть придурком, тянущим руку в пустоту, мне не хочется даже в своих собственных глазах. Магистр высшей ритуалистики пожимает руки только близким друзьям, в число которых я не входил в будущем, и уж тем более не вхожу теперь. По официальной версии мы вообще друг друга впервые видим.

— Мисс Кларк сказала, что вы и ваш вопрос определенно стоите того, чтобы потратить мое время, — профессор опускается в кресло за письменным столом, едва заметным жестом предлагая мне занять место посетителя. — Вижу, она не сочла нужным присоединиться к нашей беседе.

— У мисс Кларк сегодня много дел, сэр, — я покорно усаживаюсь на предложенный стул, прямо напротив своего собеседника. — Да и в нашем разговоре ей вряд ли найдется что добавить. Заочное ее свидетельство у вас уже есть.

На самом деле никаких дел у Хэйди сегодня и в помине нет, так что в этот момент она наверняка наливается кофе в одном из ресторанчиков неподалеку. Лично я против ее присутствия не возражал бы: за эти месяцы я как-то незаметно привык к тому, что Кларк присутствует в моей жизни, и даже стал этим присутствием дорожить. Может быть, потому что Хэд — единственный в этом мире человек, перед которым мне не приходится прикидываться кем-то другим.

Гил Алиен… оказалось, что за возможность услышать это имя из уст другого человека я способен мириться с кем угодно. И Кларк еще не худший вариант. Да что там — Кларк в моем понимании почти прекрасна! И как только я ухитрился так вляпаться?

Тем не менее, идти со мной к профессору Идэну — которому она же меня и сосватала — Хэд отказалась категорически. И это при ее-то любви совать нос в чужие тайны!

— Он тебя что, на экзамене завалил? — поинтересовался я.

— Нет, — буркнула Хэйди, которой мое любопытство явно не понравилось.

— Он династический враг твоей семьи, и у вас вендетта?

— Нет.

— Ты его бывшая любовница?

— Нет! — этот вопль был полон такого суеверного ужаса, что я сразу же ей поверил. Видимо мой вопросительный взгляд изрядно действовал ей на нервы, так что девушка как-то мгновенно сдулась и тихо сказала. — Я его боюсь.

— А-а-а… — глубокомысленно протянул я и больше ничего спрашивать не стал, с миром отпустив свою пассию завтракать.

А что тут, собственно, еще добавишь? Я чувства Хэйди прекрасно понимаю: мне когда-то тоже потребовалась вся моя выдержка и сила воли, чтобы деру не дать. Было мне тогда лет десять, что ли. Профессор Идэн — большой друг папаши Джона, так что дома у нас он был… бывает… будет бывать довольно частым гостем. Но официально нас друг другу представили, только когда я вошел в более или менее сознательный возраст. И правильно, между прочим! Ребенку помладше можно так и психику сломать на всю жизнь.

Только регулярные встречи и время помогли мне как-то к нему привыкнуть, а вот студентов, не сомневаюсь, он пугает до нервного тика. И дело не столько во внешности, хотя и она, конечно, примечательна, сколько в ощущении силы, бьющей даже сквозь экраны, которые Доминик Идэн, как и Дамблдор, старается лишний раз не снимать. Вот только если магия Дамблдора теплая и успокаивающая, то магия профессора Идэна холодная, тяжелая, какая-то чуждая, будто он притащил ее с собой прямиком из ритуального круга.

Прибавьте к этому шесть с половиной футов роста, бледную, словно высеченную из мрамора бесстрастную физиономию, тяжелый бас, неизменные дымчато-серые очки на носу и очень своеобразный характер и получите образ, способный лишить душевного спокойствия не только ребенка, но и вполне взрослого человека.

Папаша Джон, впрочем, в нем души не чает, и, как я понял, это взаимно.

— Как угодно, — голос профессора немилосердно выдергивает меня из воспоминаний, и я чудовищным усилием воли заставляю себя не вздрогнуть. — У вас есть пятнадцать минут, чтобы меня заинтересовать.

— Думаю, сэр, мне потребуется чуть больше времени, — я усмехаюсь. Доминик Идэн никогда мне не нравился, но знакомая с детства манера выражаться на мгновение приятно согревает сердце. Если сердце вообще способно нагреваться от чьих-то слов. — Моя история настолько интересная, что вы меня, пожалуй, в Мунго сдадите, если я не предоставлю доказательств. А посему… я знаю, у вас есть думосбор. Не одолжите? Мне кажется, это в первую очередь в ваших интересах.

* * *

— Прошу простить за такую долгую задержку, Северус, но, честно говоря, у меня в последние дни было слишком много дел, чтобы заняться нашим вопросом, — Альбус Дамблдор гостеприимно указал своему посетителю на мягкое кресло и дежурно поинтересовался. — Быть может, кофе? Знаю, что чай ты не жалуешь.

— Нет, спасибо, — торопливо отмахнулся Снейп. Садиться в предложенное кресло он тоже не стал, остановившись рядом и сосредоточенно выстукивая пальцами по его спинке. — Не понимаю вашей безмятежности, Альбус. Вы явно не считаете мой отчет делом первостепенной важности. И это при том, что мы снова имеем дело непонятно с кем, и теперь это уже доказанный факт. Если раньше мои, да и ваши тоже, подозрения были всего лишь предположением, то теперь у нас на руках есть доказательства. И вы явно не торопитесь решать проблему! Я хотел бы понять, почему.

— Возможно, Северус, потому что проблемы я пока никакой не вижу, — спокойно отозвался Дамблдор и под испепеляющим взглядом своего юного коллеги пояснил. — Да, ты проделал поразительную работу, и я, признаюсь, ни разу не сталкивался с подобным расхождением данных магической и маггловской медицины. Твоя изобретательность достойна всяческого восхищения, поскольку мне бы, пожалуй, и в голову не пришло обратиться к немагическим методам экспертизы. Но что заставляет тебя считать твое открытие делом первой очереди?

— Альбус, Мерлина ради! — Снейп даже позволил себе слегка повысить голос, что в общении с начальником проделывал крайне редко. — Я четыре дня назад предоставил вам прямое свидетельство того, что у нас под боком ходит человек, выдающий себя за другого. Сначала в Хогвартсе появляется этот тип, а затем, спустя пару месяцев, в школе объявляется василиск. И вы относитесь к этому с беспечностью, которая вам чести не делает. Минимум, что мы должны сделать — это допросить его под Веритасерумом, а еще лучше — отправить его в аврорат. Вам Квиррелла мало показалось? Или это снова ваши подковерные игры, в которые вы меня традиционно не изволите посвящать?

— Никаких игр, Северус, на этот раз я знаю ровно столько же, сколько и ты. Но аврорат… а есть ли у нас для этого основания? — директор тоже поднялся из-за стола и обошел его так, что теперь они со Снейпом оказались практически лицом к лицу. — Гил за время пребывания в школе не сделал ничего противозаконного. Более того, он оказался неплохим преподавателем и явно относится к своим обязанностям со всей серьезностью. Я не вижу проблемы, Северус, по той причине, что я не вижу никакого вреда от его присутствия в стенах школы. Скорее уж я вижу объективную пользу. У этого юноши весьма живой и творческий склад ума, он, как ты заметил, лишен многих стереотипов, присущих не только мне, но и тебе, друг мой. И его изыскания по вопросу Тайной Комнаты представляют немалый интерес. Отправив же его в аврорат, мы едва ли что-то выиграем, скорее уж внесем еще больший сумбур в ситуацию.

— Изыскания… — Снейп поморщился досадливо. — Неужели вы не видите связи между открытием комнаты и его зачислением в штат? Именно он — самый вероятный кандидат на роль ренегата, Альбус. Я уже говорил вам, что встретил его в нижних подземельях в ночь Самайна. И что он там делал, так и неизвестно. На время остальных двух нападений алиби у него также отсутствует. Он носит ментальную защиту. В конце концов, мы не знаем, зачем он нанялся сюда на самом деле и для чего нужна ему эта мистификация, да еще и подобного уровня сложности! Лично я не знаю ни одного способа настолько филигранно обмануть магию, и мне страшно представить, какие ритуалы для этого потребовались!

Оба мужчины, как по команде, бросили взгляд на директорский письменный стол, на котором неровной стопкой лежали бумаги. Те самые, которые Снейп принес директору еще во вторник: характерно желтые официальные бланки клиники Святого Мунго вперемешку с кипенно-белыми листами заключения маггловской генетической экспертизы.

— Как только тебе в голову пришло? — в очередной раз с некой долей восхищения пробормотал Дамблдор.

— Я аналитик, Альбус, вы сами назначили меня на эту роль, — сухо отозвался Снейп. — К тому же я не люблю темных пятен. Ваши связи с гоблинами очень помогли: без вашей протекции никто информации мне не предоставил бы. Они, как и клиника Мунго, подтвердили подлинность личности мистера Локхарта.

— И почему, позволь узнать, ты на этом не успокоился?

— Может быть, потому что психологический портрет Локхарта, составленный на основе его книг…

— А ты и книги его прочел? — на этот раз Альбус вполне отчетливо хмыкнул.

— Поверьте мне, это отнюдь не тот опыт, который я мечтал бы повторить, — скривился зельевар, все более и более раздражаясь от того, что его, похоже, не принимают всерьез. — Так вот, образ личности, вполне цельный и в принципе понятный, составленный на основе его книг и разговоров с теми, кто его знал до «потери памяти», пришел в сильнейший диссонанс с образом личности, который я созерцаю ежедневно.

— Люди меняются после катастроф, Северус.

— Меняются, — уже спокойно и даже как-то холодно согласился Снейп, — Но не настолько кардинально и не за такое короткое время.

— В любом случае, результаты твоя мнительность принесла интересные… — задумчиво протянул директор. В этом был весь Северус Снейп: этот человек обладал не только хорошими способностями и талантом ученого, но и чутьем, что и привело его к должности не только шпиона, но и аналитика. Альбус не сомневался — если Северусу кажется, что что-то не уложилось в его схему, он будет копать до тех пор, пока не найдет объяснения. И прочтение книг Локхарта было далеко не единственной вещью, на которую он был способен в погоне за истиной.

Та же генетическая экспертиза. Сам Альбус привык полагаться на магию, считая ее в таких делах инструментом куда более точным, нежели наука. Однако Северус, живущий на оба мира сразу, явно не склонен был недооценивать последнюю. Желтые бланки Мунго со стопроцентной уверенностью утверждали, что Гил является Гилдероем Локхартом, сыном Дианы и Патрика Локхартов. Маггловский анализ столь же уверенно утверждал, что этот человек, будучи родственником как Дианы, так и Патрика, сыном им приходиться не может.

— Ты настолько уверен, что прав? — спросил директор.

— Да, Альбус, — коротко откликнулся Снейп. — Это объяснение порождает множество вопросов, но объясняет все наши подозрения. Не понимаю только, каким образом он смог обмануть магию?

— Магия — сила во все времена непостижимая, друг мой, — пробормотал Дамблдор, все еще глядя на оставленные на столе бумаги. — Он подписал контракт с Хогвартсом, и магия признала его. Он получил ключ от сейфа у гоблинов, и магия подтвердила его право… я не знаю способов одурачить силу, Северус, хотя и не отрицаю самой подобной возможности.

— Ему есть что скрывать, — Снейп теперь говорил тихо и предельно серьезно. — Он фальшивка, Альбус, а в нашем положении мы не можем позволить себе игры вслепую. Поэтому я спрошу еще раз: что вы намерены с ним делать?

* * *

Вместо пятнадцати минут я кое-как уложился в двадцать пять. В кратком пересказе вся эта история звучит до смешного неинтересно и местами абсурдно — лично я бы такую ради развлечения слушать точно не стал, но кроме, собственно, рассказа, мне пришлось еще довольно долго возиться с думосбором, который у профессора действительно был. Еще бы у ритуалиста высшей квалификации не было подобного приспособления! Хорошо еще, что нужные воспоминания я продумал накануне: они не сообщали ничего конкретного о будущем, они не касались моей семьи, но давали неопровержимые доказательства того, что я все-таки не спятил.

Боялся ли я посвящать профессора Идэна в свои страшные тайны? Ну а выбор-то у меня есть?

Этого сказками в духе «чисто научный интерес», равно как и «один мой приятель…», не задуришь, поскольку человека более умного я за свою жизнь вообще ни разу не видел. Да, включая Дамблдора. Но это мое субъективное мнение.

Сам я такой ритуал и за пять лет до ума не доведу: бдения в библиотеке наглядно продемонстрировали мне все глубины моего невежества. Недостаточно запустить круг и вбухать в него побольше силы — нужны тонкие расчеты, которые помогут настроить параметры перехода, как тонкий часовой механизм. А я… А что я? Я со своими куцыми познаниями в высшей ритуалистике могу только, говоря образно, попытаться отладить этот часовой механизм при помощи кувалды. Флобберчервю и тому очевидно, что результат такой настройки получится неутешительным. Профессор Идэн, с другой стороны, человек, стадо тестралов сожравший на подобных вещах.

— Довольно-таки занятная история, — за время моего рассказа, равно как и в процессе просмотра моих воспоминаний, выражение лица профессора ни разу не изменилось. Все то же безукоризненно вежливое внимание. — Почему вы считаете, что это будет мне интересно?

— Потому что вы — ученый, профессор, — прямо говорю я. — И я предлагаю вам решить, согласитесь, нетривиальную задачу.

— Возможно, — профессор Идэн чуть наклоняет голову, бросая на меня взгляд поверх очков, и я впервые за сегодняшний день вижу его глаза. Зачарованные дымчатые стекла вполне успешно скрывают от посторонних взглядов профессорскую гетерохромию, делающую его лицо еще более примечательным. И странным. — А если я скажу вам, что решения этой задачи не существует?

— Нет, — я уверенно смотрю в эти разноцветные глаза: правый — светлый льдисто-голубоватый, левый — темно-карий. И оба, кажется, безо всякой легелименции пытаются выпотрошить мой многострадальный мозг. — Не скажете. Потому что это говорят все остальные. Неужели вы откажетесь от брошенного вам вызова, сэр? И если до сих пор не найден способ попасть в конкретную точку будущего, это не значит, что его нет. Это значит, что либо я его не знаю, либо никто как следует не искал! Будете вы мне помогать или не будете, дело ваше, но, повторюсь, вы же ученый, черт побери! Вам в руки попал такой материал для исследований, а вы говорите, что задача не имеет решения?

— Именно, — насмешки в голосе профессора стало как будто еще больше.

— Имеет, — я перестаю расхаживать по кабинету и останавливаюсь перед столом, исподлобья глядя на своего собеседника.

— С чего вы взяли?

Да он издевается, что ли?! Ну как я ему объясню, что если эта задача действительно не решаема, мне остается только сложить руки на груди и отправиться извиняться перед Филчем? Что если бы не уверенность в том, что выход есть, я давно бы уже спятил к мерлиновой матери?

— Потому что я так хочу, — понимая, что объяснить ничего из этого я не в силах, холодно и зло говорю я.

— Вы хорошо знакомы с Джонатаном Алиеном? — как мешком по голове, честное слово. Весь мой запал стремительно улетучивается, оставляя на его месте только громадное, бездонное изумление.

— С кем? — изобразив на лице праведное недоумение, переспрашиваю я.

— Не хотите говорить правды, не нужно, — профессор Идэн едва заметно пожимает плечами. — Я знаю Джонатана десять лет и могу сказать, что вы, мистер Локхарт, или как вас там зовут по-настоящему, поразительно на него похожи. Однако это ваше сугубо личное дело. Благодарю, я увидел и услышал вполне достаточно. Я напишу вам, когда мне будет что сказать по вашему делу. А сейчас не смею вас задерживать.

Вот так вот. Сначала выколотил, как пыльный коврик о крыльцо, а потом «я вам напишу». У меня появляется нехорошее чувство, что меня только что морально поимели. А еще просканировали, потыкали иголками в нервные центры и безошибочно поставили диагноз. Хотя чего я, собственно, от Доминика Идэна еще ждал? Это стиль, детка.

— Спасибо, сэр, — стараясь не кривиться, говорю я. — Всего доброго.

* * *

— Что он с тобой сделал? — вот первое, о чем спрашивает Кларк, как только я усаживаюсь за ее столик. Причем спрашивает с таким встревоженным видом, словно она всерьез подозревает, что уважаемый член магического общества, почтенный профессор и широко известный в узких кругах ученый действительно мог бы сотворить со мной какую-нибудь пакость. — Он тебя что, проклял? Ну что ты молчишь? Гил!

— Лучше б он меня проклял, — замогильным голосом выдаю я, но, видя искреннее беспокойство на лице Хэд, усилием воли соскребаю себя в кучу. — А если серьезно, то ничего такого не было. Нормально пообщались, ну, насколько с ним вообще можно общаться. Он даже согласился подумать над моей задачкой, а это, поверь, дорогого стоит. Идэн из тех, у кого и снега по зиме не допросишься. Хорошо, что у меня опыт есть, знал, на что упор делать.

— А с лицом тогда что? — кажется, я был чертовски убедителен, но Кларк ни в чем не убедил. Кто бы знал, что моя пассия, несмотря на все свое трезвомыслие, по-детски верит в «страшных колдунов». Почему-то мне кажется, что если я сейчас сообщу Хэд, что Доминик Идэн в свободное от преподавания время ест младенцев, она и этому с легкостью поверит.

— А что с лицом? Вымотался просто, Хэд. Его приятным в общении человеком не назовешь, прямо скажем.

Не говорить же милейшей Хэйди Кларк, что вовсе не в трудностях характера дело, и что последнее заявление профессора произвело на меня куда большее впечатление, чем весь наш предыдущий разговор. Я и сам сказать точно не могу, удивлен я больше или все-таки рассержен. Я похож на папашу Джона! Да мне такой «комплимент» и в кошмарном сне присниться не мог.

И самое противное, что отцепиться от мыслей об этом я не могу, сколько бы усилий ни прикладывал. Это смешно, в конце концов, нас сравнивать. У пресловутых ворона и письменного стола и то сходства больше.

«Тогда как его друг вообще провел параллели? — въедливо интересуется у меня мой же внутренний голос. — Имени своего ты ему так и не назвал».

От внутреннего голоса я просто отмахиваюсь: во-первых, потому что его подначки мне не нравятся, а во-вторых, потому что, когда с тобой начинает спорить кто-то внутри твоей собственной головы, это уже веский повод наведаться к целителю. И чего, спрашивается, я так завелся-то? Ну сказал и сказал. Как говорится, проехали.

Именно в этот момент я понимаю, что Хэд уже во второй раз о чем-то настойчиво меня спрашивает, а я, как идиот, общаюсь сам с собой, вместо того, чтобы поговорить с хорошенькой девушкой.

— Прости, — я посылаю Кларк широкую улыбку. — Что-то я и правда расклеился. И да, я порядочная свинья, я прослушал твой вопрос. Признаю себя виновным и готов понести высшую меру наказания.

— Ты придурок, Алиен, и это, как видно, уже не лечится, — Хэйди фыркает, но все же улыбается в ответ. — Я тебя спрашиваю, откуда у тебя такая уверенность, что он тебя со всеми твоими откровениями не сдаст?

— А смысл? — я пожимаю плечами, — Что он выиграет, если кто-то узнает, откуда я такой красивый выполз? Я не очень в курсе, что делают с путешественниками во времени, Хэд, но есть у меня подозрения, что им не оформляют тут вид на жительство и не отпускают на все четыре стороны, дружески похлопав по плечу. Скорее уж меня повлекут к каким-нибудь исследователям из Отдела Тайн, где меня сначала допросят, вытащат все сведения, полезные и не очень, а потом сотрут память, чтобы я временные парадоксы не плодил. — После этих слов я на секунду замолкаю, потому что в голове у меня опять всплывает фраза Майлы о том, что история исцеляет сама себя и что события, которые должны случиться, все равно случатся, как бы я ни пыжился. А ведь если меня однажды раскроют, мне действительно грозит Obliviate, а потом, вероятно, Мунго. Где-то я эту историю уже слышал. Дудки! Живым не дамся. — Так вот, он меня, дорогая, должен всячески холить и лелеять, приносить мне тапочки, а еще заботиться о том, чтобы никто про меня не узнал.

На этом моменте Хэйди не выдерживает и начинает отчетливо фыркать в свою чашку с кофе. Очевидно, в красках представляет, как профессор высшей ритуалистики приносит мне тапки. Честно говоря, потолком заботы, которую я видел в исполнении Идэна, было предложение чашки чая.

— Это еще почему? — профыркавшись, интересуется Кларк.

— Да потому что другого доступного для изучения путешественника во времени, всячески готового сотрудничать, в его жизни может и не быть, — отзываюсь я. — Идэн из тех людей, которым познание заменило даже личную жизнь, Хэд. Возможность попробовать разгадать загадку, которую раньше никто еще не отгадал, официально, по крайней мере, для него как доза для наркомана. Отказаться не реально.

— Ты его хорошо знал? — понизив голос, спрашивает Хэйди. Забавно, но каждый раз, когда речь заходит о моем прошлом, которое осталось в будущем, она выбирает этот осторожный тон. Словно сам факт вопроса автоматически делает из нее преступницу, и она опасается, что вселенная сейчас скажет «Руки вверх!».

— Не очень, — честно признаюсь я. — Мой отчим с ним дружит. Действительно дружит, а не формально, ну а я по его меркам всегда был мелковат, душа моя. То есть он никогда не воспринимал меня всерьез, хотя, когда я вырос и устроился к Джонатану, нам приходилось даже разок вместе поработать. Но, что в десять лет, что в двадцать я в его глазах оставался ребенком. Однако, кое-что я о нем и правда знаю. Его хлебом не корми, дай только подопытный материал. Так что я, можно сказать, приношу себя на алтарь науки! Оцени широту жеста.

— Оценила, — немного помолчав, ехидно говорит Хэйди. — Особенно то, как виртуозно ты выдаешь шкурные интересы за жертвенное смирение.

— Тебе такому еще учиться и учиться, — я усмехаюсь. Что ж, не все батюшкины таланты канули в лету вместе с ним. Этот тип тоже виртуозно умел… выдавать. — Так или иначе, у меня есть некое подобие гарантии, что Идэн не будет болтать лишнего. И хватит об этом, Хэд, ей Мерлин, у меня от этой темы уже голова пухнет.

* * *

Зима вошла в зенит своей славы и мощи, так что за окном уже несколько дней бушует метель, и ее вой гармонично сплетается с ночными завываниями миссис Норрис, которая, очевидно, решила сдохнуть, но не дать мне нормально выспаться. Жаль только, что я, в отличие от Филча, магией все же владею и подло ставлю заглушку вокруг кровати, сводя на нет все ее наполеоновские планы.

Однако даже крепкий и здоровый сон, похоже, меня не красит. Макгонагалл на общих трапезах поглядывает с опаской, видимо, подозревает, что моя постная физиономия предвещает ее родной школе очередной виток безумия, и я просто маскируюсь под впавшего в спячку нюхлера. Дамблдор аккуратно поинтересовался, не заболел ли я часом, остальные тоже посматривают с удивлением и тревогой, а Снейп вообще взял странную моду при каждой встрече пилить меня мрачным, угрожающим взглядом — еще немного и дыру протрет, честное слово. И при этом молчит, так что даже суть его претензий остается для меня тайной.

На самом деле все до тошноты просто: меня с головой накрыла тривиальная хандра. Все возможности как-то действовать во имя своего возвращения домой я исчерпал, тут остается только ждать, уроков нет, четко определенных планов тоже нет, погода дрянь, в коридорах холодрыга, миссис Норрис сволочь. В совокупности все эти факторы вогнали меня в некую апатию, а Гил Алиен в апатии — зрелище унылое и жалкое. Самому противно.

Именно поэтому, а также еще и потому что под дверями не гарцует толпа почитателей, жаждущих разнообразить мой досуг, я в какой-то момент решаю, что пора с такой практикой завязывать. Уныние очень похоже на болото: чем дольше в нем сидишь, тем сложнее потом вылезти.

Так что сразу после столь нежно любимого магглами и подчистую игнорируемого магами Нового Года я контрабандой перетаскиваю в Хогвартс подпольное оборудование: почему-то я уверен, что если в списке запрещенных к провозу предметов и нет позиции «самопальная перегонная система», то, по крайней мере, в стенах школы ей бы точно не обрадовались. Разве что зельевар бы оценил — собирал я ее по всем канонам будущего, технологический прорыв в котором все-таки случился. В отличие от прорыва идейного.

Расчистив себе угол и расставив по местам банки с ингредиентами, я умильным взглядом окидываю подобие лабораторного стола. Как же я, черт возьми, оказывается, соскучился по возможности в свое удовольствие повозиться с зельями! Нет, изобрести лекарство от всех болезней, или, скажем, создать пресловутый философский камень я даже не пытаюсь, нет во мне искры гениальности все-таки. А вот попробовать пошаманить с модификациями уже готовых составов — это с превеликим удовольствием. Дело в том, что еще с детства мне куда больше нравился процесс изготовления зелий, нежели интересовал результат. Благо лаборатория в особняке Алиенов предоставляла мне богатейшее поле для экспериментов. В тех случаях, когда у меня получалось туда вообще просочиться, конечно.

Когда я был совсем еще мелким, отчим с какого-то перепуга брал меня с собой в подвальную лабораторию. Видимо это были те дни, когда матушка уходила, а эльфам Джон присмотр за таким чудовищем как я доверить не мог.

Он, скорее всего, уверен, что эти моменты в памяти у меня не отложились — да Мерлина ради, мне тогда года три было! — но я отчетливо помню холодные голубоватые блики пламени в спиртовых горелках, немного едкий запах зелий, мерное бульканье чего-то непонятного, но безусловно чертовски интересного в ретортах и бледное, сосредоточенное лицо папаши Джона, склонившегося над одним из пяти или шести исходящих паром котлов.

И плевать на то, что этот воспитатель от бога приклеивал меня к креслу каким-то хитрым заклинанием. По сути, это была первая настоящая магия, за завесу тайн которой мне позволили заглянуть. Искрящаяся разноцветная дымка, радужные переливы жидкостей, которые по мановению руки отчима меняли цвет, позвякивание латунных весов и ровные, отточенные годами практики движения — именно тогда, подозреваю, и родилась моя любовь к зельеварению, как к таинственному, полному скрытого движения магии и, да что там, чертовски красивому процессу!

Это потом я узнал, какая это сложная наука, о том, сколько пользы она приносит и о том, как часто зелья подло убивают собственных творцов, не прощая им и малейшей ошибки. Либо взорвется, либо паром отравит, либо просто в определенный момент выплеснется из котла под действием неучтенной реакции ингредиентов и окатит тебя дрянью какой-нибудь, которая, спасибо, если только мантию оплавит, а не тебя самого!

Но все это так и не смогло убить во мне тяги к прекрасному, которая с годами преобразовалась из детского интереса «что будет, если сыпануть в эту сиреневую жидкость вон того красного порошка?» во вполне осознанное желание разобраться, как это работает.

И зря папаша Джон бурчит, что вселенная над ним поиздевалась, одарив чужого выродка фамильным Алиеновским увлечением, в то время как его собственные дети на красоты алхимии чхать хотели. Сам виноват.

Жаль только, что старые мои лабораторные журналы остались в далеком будущем. Зато записи по тем экспериментам, что я начал летом в папашиной квартире, при мне.

Я возвращаюсь к столу, на который не глядя зашвырнул тетради — обычные, маггловские, в клеточку. Это куда удобнее, чем бесконечные свитки пергамента, которые все время приходится чем-нибудь придавливать, чтобы не сворачивались. И ловлю себя на желании побиться головой об этот самый стол, в очередной раз погребенный под доставленной через домовиков почтой.

Письма, письма, чертовы письма! Они приходят каждый день в устрашающих количествах. И главное, я, как дурак, все еще пытаюсь их разгребать, вместо того, чтобы сжигать, не читая. Сам не знаю, почему я не послал папашину переписку к дьяволу — должно быть где-то в глубине души все еще надеюсь, что среди вороха конвертов отыщутся те, что предназначены лично для меня. Хотя шансов на это смехотворно мало. Совы от Хэд всегда находят меня сами, а больше в этом паскудном мире писать некому. Разве что профессор Идэн обещал отправить весточку, но до этого славного события, полагаю, еще как до луны пешком. Ну а вся прочая корреспонденция безрезультатно пытается воззвать к человеку, которого уже нет.

Старательно напоминая себе, что в этом ворохе макулатуры я не найду писем от Фелиции, Эдмонда или кого-то из моих приятелей, я перебираю разномастные конверты, уже привычно рассортировывая их на две кучи: «в камин» и «по работе». Первых всегда значительно больше, но и родители учеников мне, как преподавателю, бывает, пишут. Хоть и не часто, слава Мерлину.

Сегодня кроме открыток и фанатской почты мне в качестве улова достается письмо от Рея, письмо от Браэна и письмо от бабушки. Все остальное смело можно отправлять на растопку.

Мой литературный агент все настойчивей интересуется, когда я, мать мою, уже выйду из творческого кризиса, поскольку спрос на папашины опусы велик, а я, тварь такая, штаны в Хогвартсе протираю, вместо того, чтобы ударно кропать очередную нетленку. А еще спрашивает, на кой черт я над ним издеваюсь. Да, признаю, в момент, когда Рэй меня окончательно достал со своими вопросами, я прислал ему «наметки моего следующего романа», которые он, похоже, не оценил. Должно быть, поедание главного героя упырями в конце показалось ему не слишком перспективным. Особенно с учетом того, что Локхарт писал «автобиографии». Всюду одно сплошное ущемление свободы, короче говоря — даже упырям я себя скормить права не имею.

Письма от Браэна неизменно вызывают у меня изумление — несмотря на то, что я вообще никогда на них не отвечаю и отвечать не собираюсь, это странное существо пишет мне раз в неделю так, словно мы с ним закадычные друзья. Под настроение я даже читаю эти произведения эпистолярного жанра. Слог у мистера Эддиса неплохой, вот только ощущение такое, словно я взялся смотреть маггловский ситком, начав с середины сезона: вроде и смешно, но ни черта непонятно.

Диана пишет мне реже — примерно раз в месяц, и вот на ее письма я стараюсь отвечать. Мне элементарно жалко эту женщину, которая явно души не чает в своем сыне. Она, как и Браэн, пишет, не ожидая ответа. Наверное, отчаялась уже дождаться взаимности от сына-эгоиста. Так что каждый раз она очень мило удивляется, когда получает мои письма. Сегодня она благодарит меня за рождественский подарок — и не надо спрашивать, на кой черт я ей еще и подарок подарил! Коротко описывает дела дома, сообщает о том, что лечение моего деда не приносит особых результатов, сетует на его уверенность в том, что маггловская медицина заслуживает большего доверия, чем магическая и… и спрашивает у меня, помогла ли их кровь в исследованиях, которые ведутся в Мунго, чтобы восстановить мою память?!

Некоторое время я тупо смотрю на письмо, текст в котором и не думает меняться. Какие еще, черт побери, исследования?! Какая кровь?!

Я ничего не понимаю, но мне это уже не нравится.

Отбросив послание в сторону, я почти бегом бросаюсь к камину и падаю перед ним на колени, словно верующий перед святыми мощами. Или перед чем там принято на колени падать?

Несколько томительных секунд ожидания, и я вижу перед собой уютную, по маггловски обставленную гостиную, в которой мне еще доведется побывать года этак через двадцать четыре. На поминальном обеде в честь моего папаши.

— Гилдерой?! — прямо на меня сквозь зеленоватую дымку магического пламени смотрит встревоженное и изумленное лицо Дианы. — Что случилось?!

— Привет, мам, — скороговоркой выдаю я, даже не заботясь о том, чтобы убедительно играть Локхарта. — Не пугайся, я цел, все нормально. Спасибо за шарф, мне очень понравился, ношу, не снимая! Мам, мне надо спросить у тебя кое-что. Ты написала, что к вам кто-то из Мунго приходил. Что им нужно было конкретно?

— Не «им», а «ему», — поправляет меня миссис Локхарт. — Приходил молодой человек, сказал, что твоя память так и не восстановилась, но, кажется, они нашли решение. Но для этого нам с твоим отцом нужно сдать немного крови.

Ну да, понимаю, почему Диана не удивилась. Для сложных лекарственных зелий, которые подгоняются под конкретного человека, частенько требуется не только его собственная кровь, но и кровь ближайших родственников. И все же… если бы Мунго вели какие-нибудь исследования по мою душу, я бы точно об этом знал.

— А выглядел он как? — не особенно рассчитывая на успех, все-таки спрашиваю я.

— Да обыкновенно выглядел, — окончательно растерявшись, отзывается Диана. — Высокий такой, брюнет…не слишком приятный. Нос у него еще такой, знаешь ли, приметный… горбатый. А в чем дело?

— Ни в чем, мам, просто у нас тут путаница произошла с медицинскими документами, — на автомате вру я. — Спасибо за шарф еще раз, я напишу тебе на неделе.

Вынырнув из камина, я усаживаюсь на пол, привалившись спиной к его мраморному боку. Сквозняком тянет просто адски.

Высокий брюнет с горбатым носом…

«Возьмите платок, не пугайте учеников своими боевыми ранами, тут все же дуэльный клуб для школьников, а не лазарет!»

— А ведь если я правильно все понял, дорогая моя миссис Норрис, мне конец.

В ответ на мою реплику кошка, устроившаяся в кресле, только одаривает меня презрительным взглядом и широко зевает, продемонстрировав чистый розовый язычок.

«Туда тебе и дорога», — читается на ее мохнатой морде.

 Чему бы жизнь нас ни учила,

Но сердце верит в чудеса...

Ф.И. Тютчев

— Сэр, а можно спросить? — решился Гарри, до этого честно левитировавший мелкие обломки камней и мебели в указанный профессором Локхартом угол. Надо сказать, что отбывать отработки именно с тем, кто их и назначил, оказалось не так уж плохо. Из-за того, что мистер Филч умер, отрабатывать наказания теперь приходилось с дежурным преподавателем, и каждый наказывал учеников по-своему. Макгонагалл заставляла писать строчки, профессор Спраут надо было помогать в теплицах, Флитвик так и вовсе в качестве наказания доводил с ними до ума заданные на каникулы сочинения, зато у профессора Снейпа пришлось отмывать весь кабинет зелий перед началом следующего семестра. Гарри был уверен, что зельевар это нарочно подстроил: попросил никого там не убираться, чтобы троим гриффиндорцам задать побольше работы.

А вот профессор ЗОТИ в качестве отработки взял их с собой в заброшенное северное крыло замка, и теперь они должны были отсортировать хлам, из которого потом Локхарт сделает новую полосу препятствий для старшекурсников. Крупные предметы двигал сам профессор, ну а Гарри, Рону и Гермионе досталась мелкая работа. Не сказать, чтобы это было так уж легко, но сколько же всего тут было интересного!

Здесь были расколотые и целые статуи каких-то забытых магов, на стенах висели полуистлевшие вымпелы с гербами, много где каменные стены были выщерблены или и вовсе оплавлены, точно в них попадали боевые заклинания! Рыцарские доспехи сжимали в руках древнее оружие, а каменные горгульи щерились самыми настоящими костяными клыками — и от всего этого веяло какими-то старыми тайнами. Ну и пылью, конечно, тоже. Рон, запнувшийся о сорванный со стены гобелен, несколько раз звучно чихнул в подтверждение этого факта.

Локхарт, который в этот момент вдумчиво приделывал к статуе какой-то волшебницы явно мужскую руку в латной перчатке, отступил на шаг назад, любуясь своей работой. Львиную голову с раскрытой в беззвучном рыке пастью к этому же телу он приделал пятью минутами раньше.

— Чудовищно! — удовлетворенно констатировал он наконец и, хлопнув получившееся существо по плечу, добавил. — Я назову тебя «Освальд», будешь промежуточной контрольной точкой. Спрашивайте, Поттер, не тушуйтесь.

— Почему Освальд? — вырвалось у Гарри прежде, чем он успел схватить себя за язык.

— А почему, собственно, нет? — вопросом на вопрос ответил профессор. — Дубль два, Поттер.

— Я хотел спросить, что здесь случилось, сэр? — Гарри обвел рукой разгромленный зал, за сорванными с петель дверями которого был виден еще один точно такой же. — Я имею в виду… почему здесь все сломано?

— И почему никто не восстановил все это? — негромко добавила Гермиона, заклинанием отчищая свою мантию от пятен пыли.

— Что, уже устали? — профессор окинул всех троих насмешливым взглядом, и Гарри хватило совести слегка покраснеть, равно как и Рону с Гермионой. Они действительно выдохлись за эти полтора часа. Оказалось, что напрягать магию было так же непросто, как и собственные мышцы. — Ладно, согласен, перерыв не повредит. Ну, давайте по порядку. Что здесь произошло, я понятия не имею, поскольку давно это было, я тогда даже не родился еще, да и мои дедушка с бабушкой, пожалуй, тоже. Так что участия в погроме ни я, ни, надеюсь, мои далекие предки не принимали. Судя по всему, здесь была какая-то битва — дело обычное.

— А разве Хогвартс когда-нибудь захватывали? — удивился Гарри. Он-то был уверен, что школа это самое неприступное место на свете и ни один враг не сумеет сюда пробраться. Что уж говорить о целой армии!

— В истории Хогвартса об этом ничего не написано, — нахмурившись, пробормотала Гермиона. К удивлению Гарри, Рону тоже нашлось что сказать.

— Билл, мой брат, рассказывал когда-то, что сюда вторгались, — заметил он. — Не помню только, как их звали. Что-то похожее на «скунсы».

— Саксы, — со смешком поправил его профессор Локхарт. — Точнее, англо-саксы, и это было очень и очень давно, веке в тринадцатом, что ли. Но, по сути, верно. Ваш брат увлекался историей, мистер Уизли?

— Биллу всегда нравились всякие древности, — Рон пожал плечами. — Так что когда ему приходилось со мной сидеть, он мне рассказывал истории про старые времена.

— Похвально, — одобрил профессор. — Однако и позже войны случались. Замок захватывали раз пять или шесть, я точно не помню. Но знаю, что в последний раз это случилось в первой половине девятнадцатого века. Хогвартс во все времена считался стратегически важным объектом — кто его займет, тот музыку и заказывает.

— И каждый раз светлые маги отвоевывали его обратно? — поинтересовался Рон.

Со стороны Локхарта донеслось только неопределенное хмыканье.

— Добро, Уизли, всегда побеждает зло, — заметил он и, почесав бровь, добавил: — Поскольку кто победил, тот и добрый. Хогвартс изначально не был сосредоточием светлой магии, так что это еще вопрос, кто какую сторону защищал.

— Но… — Гермиона даже на цыпочки привстала, и Гарри почудилось, что подруга вот-вот поднимет руку, словно на уроке.

— Мисс Грейнджер, я не полезу в эти полемические дебри, — не дав ей продолжить, профессор отрицательно покачал головой. — И вам не советую. Маги веками спорят о природе и необходимости разделения магии на темную и светлую, а заодно и о присвоении им титулов «добра» и «зла», и до сих пор не договорились. Так что и у нас с вами шансов маловато. Пока вам достаточно того, что полноправные защитники замка так или иначе восстанавливали свой статус, причем порой весьма загадочными способами. Например, в пятнадцатом веке Хогвартс заняло на четверть состоящее из магов войско Ричарда Третьего, провозгласив замок новым фортом. Но радовались победители недолго, потому что не продержались в Хогвартсе и четырех дней.

— А что с ними случилось, сэр? — с любопытством спросил Гарри, интуиция которого подсказывала, что здесь не обошлось без какой-то загадки.

— В том-то и дело, что никто до сих пор не в курсе, — не обманул его ожиданий Локхарт. — Спустя четыре дня хозяева просто вернулись обратно, как ни в чем не бывало, а захватчиков, судя по всему, похоронили за счет заведения.

— Сэр, вы думаете, Хогвартс сам с ними… покончил? — Рон скривился, раздумывая, не чихнуть ли, но в конце концов только решительно шмыгнул носом, вопросительно глядя на преподавателя. Гарри, который думал примерно в том же направлении, зябко поежился. Ему нравилась школа, но идея о том, что все они находятся внутри разумного древнего существа, была немного жутковатой. Заброшенные залы внезапно показались Поттеру не такими уж уютными, а глухая тишина под сводами наводила на мысли, что Хогвартс внимательно прислушивается к их разговору.

— Нет, конечно, — а вот профессора Локхарта, кажется, предположения детей нисколько не смутили. — Хогвартс думать не умеет, так что науськать кирпичи повываливаться из стен на головы захватчиков не получится даже у директора. — Он неизвестно чему усмехнулся и добавил: — По крайней мере, в истории о таких случаях не упоминается. Но без какой-нибудь заковыристой магии дело точно не обошлось. И, как видите, некоторые битвы все-таки оставили свой отпечаток на этих стенах.

— Сэр, вы так и не сказали, почему никто не стал тут все восстанавливать заново, — напомнила все это время о чем-то сосредоточенно размышлявшая Гермиона.

— А смысл? — профессор только пожал плечами и бесцеремонно облокотился на статую. — Все ценное отсюда давно уже вынесли, а заниматься восстановлением ненужных помещений не стали, вот и все. Ну что, родник ваших вопросов пересох, наконец? Тогда вас ждет еще вон та гора хлама, а я, пожалуй, займусь созданием Саймона. Чтобы Освальд не скучал.

Вопросов у Гарри после этого короткого разговора, пожалуй, только прибавилось и, судя по тому, как тоскливо вздохнула рядом Гермиона, не у него одного. Уже наставляя волшебную палочку на вылинявший флаг, триумфально венчавший ближайшую груду обломков, Поттер подумал, что нужно обязательно попытаться проникнуть сюда ночью. Просто, чтобы убедиться, что ощущение чужого внимательного взгляда в спину, появившееся после рассказа профессора — всего лишь плод его воображения. Или наоборот. Гарри и сам толком не знал, какой вариант для него лучше, но чувствовал, что просто обязан прикоснуться к тайне древнего замка, вполне возможно способного самостоятельно выбирать себе друзей и назначать врагов. Может быть, именно здесь он поймет, наконец, где искать наследника Слизерина, личность которого, несмотря на все предупреждения и увещевания профессора Локхарта, не давала ему покоя.

Он чувствовал, что разгадка где-то рядом.

* * *

На пороге Больничного Крыла я буквально нос к носу сталкиваюсь с профессором Снейпом, который в ответ на мое жизнерадостное приветствие цедит сквозь зубы нечто невнятное: не то «добрый день», не то «чтоб ты сдох, урод». Лично я поставил бы на второй вариант: уж слишком взгляд у зельевара недобрый.

Кажется, я ухитрился заделаться стабильным источником его разочарований, а Снейп, в свою очередь, пополнил собой длинную вереницу людей, на чьи ожидания я клал. Причем, в данном случае — с неизъяснимым удовольствием. Вот уж вправду говорят: нечистая совесть расшатывает нервную систему почище любых стрессов. Стоило мне пообщаться с «мамой», как эта паршивка вскинулась, завывая, что явки провалены, пароли стали достоянием гласности, а на конспиративной квартире, прикидываясь мебелью, залег взвод Авроров.

Ближе к концу ночи и третьего стакана бренди совесть угомонилась и, нетвердой рукой взяв под локоток набравшуюся в дрова панику, удалилась, оставив мне в наследство приятный звон в голове и размеренные, тягучие мысли. Да, я был пьян, но это, как обычно, нисколько не мешало мне рассуждать трезво.

— А какого, собственно, хрена? — задумчиво спросил я у миссис Норрис и не дрогнувшей рукой почесал ее за ухом. Изумленная такой наглостью кошка даже не нашлась, что ответить, смерив меня ошарашенным взглядом.

Вопрос, что называется, стукнул гвоздь точно по шляпке.

Кровь несет в себе отпечаток магии носителя, а заодно и родовую привязку, но условия ее использования, особенно кем-то кроме владельца, весьма суровы. В ритуалистике кровь — жертва, проводник силы, вливаемой в обряд, в генеалогии — идентификатор личности. А в зельеварении — весьма специфический усилитель для группы лекарств, ориентированных на конкретного пациента. Ну, теоретически, можно еще сварить яд «узкой специализации». Однако, что в Алхимии, что в Ритуалистике кровь требуется исключительно «живая», изъятая непосредственно перед применением: будучи самым мощным проводником силы, она еще и чертовски нестабильна. Магическая компонента в ней рассеивается через пару минут после изъятия образца — поэтому я, собственно, и встрял с ритуалом, и по этой же причине, кстати, капризный ингредиент редко используют в зельях. Даже для нелегальной оборотки чаще берут волосы и ногти: уж больно шумно и накладно получается выжимать донора непосредственно над стаканом.

Диане, впрочем, такие тонкости вряд ли известны, так что снейпову легенду она проглотила, не поморщившись, а вот надумай зельевар явиться с такой историей к кому-нибудь из своих коллег — тут же был бы поднят на смех и всячески охаян.

Снейп — мужик неглупый, не мог не понимать, что раньше или позже локхартовская мамаша поделится новостями с «сыном», хотя бы для того, чтобы выяснить, насколько действенным оказалось лечение драгоценного отпрыска. Но если он рассчитывал, что я после этих новостей с вытаращенными глазами побегу каяться Дамблдору, жечь «компромат» в Запретном лесу и делать еще что-нибудь столь же бессмысленное, но явно свидетельствующее о длине пуха на моем рыле, то зря он это. В конце концов, я — человек честный, учу студентов, живу на зарплату. По крайней мере, по официальной версии.

Вот и получается, что мы с многоуважаемым Северусом к середине января вернулись на исходную. К игре, кто кого пересидит, то есть. Он явно что-то знает, по лицу вижу, но, раз еще не обвинил меня напрямую, значит, доказательная база у него хромает и без дополнительных аргументов не прокатит. Ну а я, в свою очередь, старательно делаю вид, будто не понимаю, о чем речь, категорически отказываясь становиться поставщиком этих самых аргументов.

Напряжение в ожидании момента, когда один из нас все же сломается, возрастает по экспоненте, и это, кажется, заметно не только мне: коллеги за общим столом обращаются к нам обоим с аккуратностью саперов, угодивших в центр минного поля, и ни моя беззаботная улыбка, ни Снейповское арктическое спокойствие обмануть их не способны.

А с недавнего времени в присутствии зельевара меня греет не только мой защитный амулет, но и осознание хорошо сделанной гадости.

К началу января Поттер с компанией вручили мне плату за краденные рог со шкурой, и я, выполняя свою часть сделки, на выходных смотался к известному мне еще по прошлой жизни неболтливому дядьке, торгующему редкими ингредиентами — тут-то и пригодилось сваренное Грейнджер оборотное, пару флаконов с которым я сохранил на всякий случай. А всучить адресату анонимную посылку проще простого: я этот вид пакостничества освоил лет в шестнадцать, от души практикуясь на приятелях, а потом и на коллегах, неоднократно получавших какую-нибудь шуточную ерунду от «лица, пожелавшего остаться неизвестным». Точно таким же способом я отправлял отчиму анонимные жалобы на руководство концерна «Алиен и Алиен». То есть, на самого папашу Джона. Во-первых, из вредности, а во-вторых, чтобы вечером полюбоваться его кислой миной: разумеется, он прекрасно знал, кого благодарить за эти развесистые кляузы, но припереть меня к стене ему так ни разу и не удалось.

Главное, как следует затереть магические «крючки», служащие опорными точками для идентификационных заклинаний и пользоваться Лондонской Совиной Почтой.

Пикантный штрих моему щедрому жесту придавало то, что у многоуважаемого зельевара день рождения выпал как раз на начало января, так что я приурочил посылку аккурат к празднику.

Однако Северус Снейп не был бы Северусом Снейпом, если бы, получив столь ценный подарок возрадовался и жил бы дальше безмятежно. Так что теперь, он, похоже, ломает голову, кто и с какой радости его так осчастливил. Особенно настораживает моего коллегу то, что никакого подвоха в посылке он так и не нашел: ни тебе проклятья, ни яда, ни одностороннего портключа в Антарктиду. В общем, ничего, что с его шпионской точки зрения стоило потраченных денег и усилий.

Эх, Фелицию бы сюда! После Снейпа обзывать меня параноиком она бы точно постеснялась, да и мизантропом, пожалуй, тоже. Как бы там ни было, я свою часть уговора выполнил, а то, что Снейп — неблагодарная скотина, проблемы не мои.

— Здравствуйте, мадам Помфри, — получив милостивое разрешение войти, я прикрываю за собой дверь кабинета школьной целительницы.

— А, Гил, — она тепло кивает, но ее улыбка тут же сменяется выражением озабоченности. — Что случилось?

Беспокойство мадам Помфри можно понять: за прошедший семестр я успел стать для нее надежным поставщиком пациентов. ЗОТИ сложно назвать самым безобидным предметом школьной программы, так что активно постигающим прелести борьбы за свою жизнь с «силами зла» ученикам нередко приходится залечивать синяки, царапины, растяжения и последствия неумело наложенных заклинаний товарищей. С открытием же дуэльного клуба приток страждущих студентов к дверям Больничного крыла только усилился.

— А может быть я просто пришел поболтать? — слегка обиженно интересуюсь я, после чего добавляю: — Ну и противоожоговая мазь пришлась бы очень кстати.

Скептическим хмыканьем выразив свое отношение к самой мысли о том, что я мог бы прийти просто так, мадам Помфри указывает мне на свободный стул:

— Показывайте, молодой человек.

В ответ я покорно предъявляю целительнице руку, которой полчаса назад весьма чувствительно приложился к боку кипящего котла.

— Да уж, «кстати», это еще мягко сказано, — констатирует мадам Помфри, всесторонне изучив предложенную ей конечность. Она уверенным шагом направляется к аптечному стеллажу, на ходу бросив: — Где вы ухитрились так обжечься?

— Мазь от синяков готовил, — в ответ на мое заявление целительница негромко смеется, и я тоже невольно усмехаюсь.

Впрочем, параллельно с мазью от синяков я пытался работать еще и с зельем Омоложения, но это уже частности. Данное зелье — одна из немногих разработок, появившихся в двадцать первом веке. Беда в том, что эффект от него держится в среднем минуты четыре, так что специалисты «Алиен и Алиен» в моем времени остервенело бьются над закреплением этого самого эффекта, справедливо полагая, что тот, кому удастся растянуть действие зелья хотя бы до часа, не говоря уже о большем — озолотится. Ну а я пытаюсь решить эту задачку больше из пресловутой любви к искусству, хотя против обогащения в случае успеха тоже ничего не имею, разумеется.

Правда пока я понял только одно — болотный аир стабилизирует компоненты, но жаждущим омоложения придется пожертвовать пищеводом: стоит температуре зелья упасть ниже температуры кипения, и весь состав пытается подло самоуничтожиться путем взрыва.

— Лучше бы сразу у меня попросили, — с оттенком неодобрения в голосе замечает мадам Помфри, быстрыми и уверенными движениями нанося мазь на место ожога.

— Если бы я у вас каждый раз одалживался, меня не вы, так Снейп уже на ноль помножил, — пожимаю плечами я. — Потому что кроме этой мази вы бы ничего больше и не готовили.

Несмотря на то, что в Хогвартсе есть целых две официально признанных лаборатории: большая, в подземельях, и малая при Больничном крыле — варить несложные зелья для себя, не нагружая и так занятых специалистов, нам разрешают. Точнее сказать, не запрещают, глядя на подобное так же, как на распитие высокоградусного спиртного во внеучебное время: в принципе нельзя, но если за закрытыми дверями своих апартаментов и без фанатизма, то вроде как и можно.

Пользуются этим негласным правом, разумеется, не все, но, например, у Треллони все ее бесчисленные шали насквозь провоняли самопальным «Оракулумом», который она не то паршиво варит, не то сочетая его с кулинарным хересом, невольно сводит на нет весь эффект. Да и у Макгонагал в кабинете я пару раз обращал внимание на тонкий, витающий в воздухе запах зелья от аллергии, в употреблении которого мадам заместительница директора сознаваться категорически не желает.

— Как там поживает мандрагоровое зелье? — развивать тему моей гражданской сознательности мне совершенно не хочется, так что я решаю переключить внимание мадам Помфри на что-нибудь другое. — Скоро мы этот сад камней вернем Хаффлпаффу?

— Не будьте таким циником, молодой человек, — целительница укоризненно поджимает губы. — Не забывайте, что вы говорите о детях.

— Медику ли рассуждать о цинизме, мадам, — подначиваю я и тут же добавляю. — Впрочем, может, вы и правы, конечно, но так значительно проще.

— Через две недели все будет полностью готово, — немного смягчившись, извещает меня мадам Помфри. — Думаю, к началу февраля мистер Финч-Флетчли и мистер Колуэл смогут вернуться к занятиям.

Я удовлетворенно киваю. Ох, не завидую я пацанам: мало того, что какая-то тварь в камень превратила, так еще и наверстывать пропущенные темы в экстренном порядке придется. Особенно Колуэлу.

Впрочем, это все равно лучше, чем лежать тут до весны в ожидании местных, любовно взращенных Спраут мандрагор. Благо схему оперативного решения проблем с окаменением организма мы еще на миссис Норрис обкатали, контакт с поставщиком в Чили налажен, а десять сиклей с носа — не такая уж грандиозная сумма, чтобы кто-то из нас испытал финансовые затруднения. И потом, Дамблдор пообещал в конце года выдать нам премиальные. Не иначе как за щедрость и молчание в тряпочку относительно творящегося вокруг хаоса.

Чем дольше в больничном крыле хранятся студентоподобные скульптурные композиции, тем выше у нас у всех шанс нарваться-таки на какую-нибудь проверку со стороны попечительского совета, инициированную взволнованными родителями.

Честно говоря, я очень удивлен, что до сих пор родители обоих мальчишек не выносят двери в директорский кабинет, требуя ответа на сакраментальный вопрос «какого черта?». Финч-Флетчли еще ладно, они магглы и, скорее всего, понятия не имеют, куда идти, к кому обращаться и на какой адрес слать гневную почту. Но Колуэлы-то где?

Впрочем, не моего ума дела, какие у Патрика отношения с родней.

— Меня вот что интересует, — говорю я, когда целительница взмахом палочки накладывает плотную повязку на мою многострадальную руку. — С сэром Николасом-то что делать будем? Он у нас материальной формы не имеет, так что и зельем его опрыскивать без толку. Как вообще лечить того, кто уже умер?

— Опрыскивать его нет нужды, — мадам Помфри немного снисходительно улыбается. — Все, что ему нужно, это время. Мы отправили его в нижние подземелья, поближе к магическому источнику: там он постепенно восстановит силы и снова примет прежний вид. Призракам не нужно ничего, кроме магии, а время для них не имеет значения, так что не стоит применять к ним те же правила, что и к живым.

— Вы, я вижу, неплохо изучили их природу, — замечаю я, в ответ натыкаясь на нехарактерно мрачный и печальный взгляд целительницы.

— Если ваш близкий человек после смерти станет приведением, Гил, вы, должно быть, тоже неплохо научитесь разбираться в таких вещах. Хотя, надеюсь, вам никогда через такое проходить не придется, — негромко замечает мадам Помфри и, очевидно, заметив удивление на моем лице, коротко поясняет. — Мой муж.

— Прошу прощения, мадам, — как можно мягче говорю я. Похоже, я невольно попал в чертовски больную для нее тему.

— Ничего страшного, — целительница взмахивает рукой, как бы отпуская мне все грехи. — Откуда вам было знать? Он долго и тяжело болел, и даже целители ничем не смогли ему помочь… Всегда трудно смотреть, как любимый день за днем медленно и мучительно умирает, зная, что шансов на улучшение не будет, верно? Но, поверьте, куда проще поплакать над могилой и жить дальше, чем изо дня в день видеть человека, который значил для тебя так много, бесплотной тенью, не имея возможности коснуться и зная, что его душа так и не обрела покой. И все потому что, даже умерев, он так и не смог оставить тебя одного. Впрочем, все это уже дела прошлых лет.

— А… где он теперь? — конечно, тему лучше не развивать, но проклятое любопытство так и подмывает докопаться до деталей.

— Я его отпустила, — спокойно отвечает мадам Помфри, и я понимаю, что мне пора уходить.

Неловко пробормотав слова прощания и благодарности за спасенную руку, я забираю со стола баночку с мазью и оставляю целительницу наедине с ее мыслями. От ее всепонимающего взгляда, если честно, на душе становится еще паршивей.

Я знаю только два действенных способ «отпустить» призрака — провести обряд экзорцизма или уничтожить якорь, который привязывал умершего человека к миру живых, и в данном случае речь шла явно о первом варианте, раз уж сама мадам Помфри жива. Вся тонкость экзорцизма заключается в том, что развоплотить привидение может только тот, кто, собственно говоря, и стал причиной его появления.

«Всегда трудно смотреть, как любимый человек день за днем медленно и мучительно умирает, зная, что шансов на улучшение не будет, верно?»

И зачем только я спрашивал, черт побери?

В больничном крыле тихо: новые пациенты пока не поступили, а те, что уже есть, шуметь не могут. По техническим, так сказать, причинам. Однако, выйдя из кабинета, я практически сразу натыкаюсь на двух тихонько перешептывающихся между собой девчонок, в которых, присмотревшись, я без труда опознаю первокурсниц Гриффиндора и Хаффлпаффа.

— Мисс Миллтон, мисс Уизли, — я киваю обеим сразу, получая в ответ смущенное «здрастесэр». — У вас что-то случилось?

По виду, если честно, не похоже: то ли Макгонагалл все-таки провела задушевную беседу, то ли братья очухались, но Джиневра, по сравнению с осенью, стала выглядеть более спокойной, хотя зеленоватая бледность лица ее все равно не красит. Ну а с Даны Миллтон и вовсе можно демонстрационный плакат писать, под названием «Абсолютно здоровый ребенок».

— Нет, сэр, — бросив косой взгляд на явно оробевшую подружку, негромко отзывается Уизли. — Мы просто хотели спросить у мадам Помфри, не можем ли мы навестить Джастина. Они с Даной были друзьями, а я просто пришла за компанию.

— Что ж, думаю, мадам Помфри вам не откажет, — я пожимаю плечами, про себя отметив, что кто бы девчонкой наконец ни занялся, он провел очень хорошую работу. Раньше Джиневра и пары слов от смущения связать не могла. По крайней мере на моих уроках.

Впрочем, уезжая так далеко от дома, почти все дети поначалу мнутся — со временем проходит: дело привычки.

Уже повернувшись, чтобы, наконец, уйти восвояси, я слышу, как эти двое яростно спорят между собой, кто именно будет стучать в дверь кабинета.

Все-таки дети — чертовски забавные существа. Особенно девчонки.

* * *

— Не нравится мне твоя идея, — в очередной раз посетовал Рон прямо Гарри в ухо.

— Ну, ты мог бы и не ходить, — точно так же в очередной раз напомнил Поттер. — Спал бы сейчас себе и все.

— Спал бы я, как же, — Уизли негромко вздохнул. — Думаешь, я вот так запросто мог бы тебя отпустить неизвестно куда одного? Нет уж, я лучше с тобой, чем гадать, не попался ли ты профессорам. И это хорошо еще, если профессорам, а не Наследнику.

— Говоришь прямо как Гермиона, — подначил Поттер друга. На самом деле он был действительно рад, что Рон составил ему компанию в ночном путешествии в заброшенное северное крыло. Чем больше Гарри думал о том, что узнал на отработке от профессора Локхарта, тем сильнее в нем крепла уверенность в том, что Хогвартс действительно обладает разумом. И бережно хранит свою тайну и тайну наследника одного из своих основателей. Может быть, если как следует попросить…

Впрочем, как именно он будет просить что-то у замка, Гарри пока не знал, но считал, что они с Роном как-нибудь разберутся.

— Да ну тебя, — оскорбился Рон, как будто Поттер только что обозвал его неприличным словом. — Просто ты не жил в волшебном мире, Гарри, и у тебя не было старшего брата разрушителя проклятий. Тебе-то, наверное, никто не рассказывал, какая она, древняя магия, и что она может делать. Билл говорит, гробницы тоже бывают разумными и это… вообще не здорово. А тут еще и чудовище… Кстати, если б Гермиона знала, что мы делаем, она б нас убила!

Конечно, Рон был прав и именно поэтому ни он, ни сам Гарри решили подругу в подробности своих планов на ночь не посвящать. Риск, конечно, был, но с приходом зимы нападения прекратились, так что Поттер, как и многие другие, считал, что разводить лишнюю панику все-таки не стоит.

— Если Хогвартс и правда живой, Рон, лучше об этом знать, правда? — Гарри хотел, было, пожать плечами, но больно стукнулся локтем о руку Уизли и сдавленно ойкнул. — И потом, понимаешь, мне кажется, что ответы где-то близко, и мы все это время искали не там. Если проход в Тайную комнату где-то в замке, то логично ведь, что он там, где никто не ходит! Иначе его давно уже нашли бы. Может, Локхарт и прав, ни при чем тут Малфой…

— Ха! А как по мне, если кто-то в этом и замешан, так это он, — непримиримо прошептал Рон. — Строит из себя... а на самом деле, только отвернись!

С последним утверждением друга Гарри был абсолютно согласен: Малфой нередко перед преподавателями корчил из себя примерного ученика, предпочитая гадить исподтишка. Разве что на уроках Снейпа он ни в чем себе не отказывал. Благо, зельевар смотрел на его выходки сквозь пальцы и замечаний ему никогда не делал.

Двери, ведущие в северное крыло, оказались накрепко заперты и на заклятие Alohomora реагировать решительно отказались, чем всерьез Гарри расстроили, поскольку никаких других заклинаний ни он, ни Рон не знали.

— Ну вот, — жарким шепотом просвистел ему в ухо Уизли. — Зря только шли. Вообще странно это, а? Ну, я в том смысле, что проход к философскому камню в том году они так не заперли, а тут всего и дел, что комнаты с кучами хлама всякого.

Гарри в ответ только кивнул. Он тоже был уверен, что после прошлогодних событий с камнем поход в заброшенное крыло окажется легкой прогулкой.

Потянуло холодом и через дверь, на которую они с Роном пристально пялились, неторопливо проплыл Кровавый Барон, заставив обоих мальчишек невольно вздрогнуть и затаить дыхание. Они ожидали, что привидение отправится по своим делам, однако Барон вместо этого завис в воздухе и, чуть повернув полупрозрачную голову, посмотрел прямо на них.

Гарри только плотнее стиснул зубы, сдерживаясь, чтобы не поежиться: ему казалось, что привидение смотрит ему прямо в глаза и взгляд этот был тяжелым, холодным, как будто оценивающим.

А затем барон также молча отвернулся и неторопливо пролетел сквозь противоположную стену коридора.

— Пошли отсюда, — Уизли потянул приятеля за локоть. — Он нас, похоже, почувствовал, сейчас преподавателей позовет!

— Подожди секунду — Гарри пришло в голову, что, если и проверять свою теорию о разумности замка, то сейчас.

Осмотревшись по сторонам, Поттер выбрался из-под мантии и аккуратно приложил ладонь к шершавой створке массивной двери, отчаянно думая о том, что ему очень нужно попасть внутрь. Он даже глаза прикрыл, стараясь как следует сосредоточиться, и какой-то частью своей души искренне веря, что замок ему ответит.

И замок ответил. Правда совершенно не так, как Поттер рассчитывал: стоящие возле запертой двери металлические доспехи издали протяжный скрип и тяжелый металлический шлем рухнул прямо на замершего в предвкушении чуда Гарри, в плече которого от удара что-то противно хрустнуло. Правая рука взорвалась острой болью, и Поттер со всего размаху припечатался коленями о холодный каменный пол коридора, под аккомпанемент ужасающего металлического грохота, который наверняка был слышен даже на Астрономической башне.

Оказывается, к хорошему действительно быстро привыкаешь: всего за пару недель затишья я уже успел подзабыть, сколько от детей шума. Причем, чем мельче дети, тем громче они живут, как будто пытаются компенсировать малый объем мощью генерируемой звуковой волны.

Именно поэтому первые в семестре пары у младших курсов дались мне с ощутимым трудом, быстро истощив и без того небогатые запасы моей гуманности.

Все же работа с детьми — это абсолютно не мое. С прежними сослуживцами — в большинстве своем парнями моего же возраста — я хотя бы в выражениях мог не стесняться, особенно когда эти самые сослуживцы начинали творить хрень. Впрочем, сам я от них тоже за годы работы узнал много альтернативных и сугубо нецензурных предположений о том, чем именно я думаю, с какими экзотическим представителями магической фауны моя матушка изменяла папаше, из какого места у меня растут руки и какова степень их кривизны.

А тут приходится постоянно напоминать себе, что я нынче как-никак закладываю в души подрастающего поколения некие моральные устои и вообще — пример в глазах молодежи. Ха! «Дети, посмотрите внимательно на дядю и никогда такими не становитесь».

И если опытные профессора, вроде Макгонагалл и Спраут, с легкостью перестроились на рабочий лад, то относительно «свежей крови» в лице меня, Авроры и Чарити пришлось со скрипом собирать волю в кулак и заново привыкать к тому очень условно упорядоченному бедламу, который царил в коридорах замка в учебное время.

Под сводами подземелий загрохотали, доводя зельевара до нервного тика, взрывающиеся котлы, волна неконтролируемых преобразований всего на свете в трудноопределимую фигню захлестнула владения профессора трансфигурации, в больничное крыло ручейком потянулись обзаведшиеся хоботами, чешуйчатыми конечностями, подпаленными шевелюрами и тривиальными синяками студенты. Одним словом — рутина.

Предрекаемый Флитвиком еще в канун Рождества шквал писем от обеспокоенных и разгневанных родителей к концу первой учебной недели пошел на спад: очевидно, прибывшие в Хогвартс чада, не обнаружив на месте новых трупов, успокоили родственников. Лично я на их месте фиг бы угомонился, если честно.

А с другой стороны, я понятия не имею, что именно отвечал на эти послания наш дорогой директор, который все каникулы в компании Макгонагалл возился с выплеснувшимся на нас бурным потоком информационного дерьма. Потоком, само собой, заслуженным, но оттого ничуть не более приятным.

Да и наследник в компании со своей отнюдь не карманной зверюшкой больше не подавал признаков жизни, словно не они вдвоем весь прошлый семестр так зажигательно кошмарили все, что движется. Короче говоря, все мы с ужасом ждали подлянки, гадая, откуда именно она на нас обрушится, и предчувствовали, что чем дольше затишье, тем оглушительнее будет грохот, когда «мир и благоденствие» — ну или, по крайней мере, атмосфера вполне безобидного дурдома — феерически навернутся.

Ожидание наше затянулось аж до двадцать пятого января, завершившись триумфальным явлением в учительскую бледной и хмурой мадам Помфри, по выражению лица которой можно было предположить, что в самом лучшем случае у нас стало на одну статую студента больше. В худшем — кто-то повторил подвиг Филча и свалил от этого жестокого мира самым радикальным способом.

— Кто? — Макгонагалл прижимает руку к груди.

— Не «кто», Минерва, а, «что», — поправляет ее целительница, падая в ближайшее свободное кресло. — Зелье пропало.

В учительской, несмотря на то что в этот ранний час нас тут уже собралось пятеро, не считая самой Помфри, повисает напряженная тишина, нарушаемая только тиканьем монументальных напольных часов в углу. Мои коллеги хмурятся, соображая, о каком конкретно зелье речь и почему это вызвало у целительницы такую бурную реакцию.

Глядя на вытягивающиеся лица Флитвика, Спраут и Вектор, я делаю вывод, что все мы думаем в одном и том же направлении.

— Мандрагоровое? — все-таки осторожно уточняет профессор заклинаний, получив в ответ только короткий сухой кивок. — Как это случилось?

— И когда? — добавляет Макгонагалл. Лицо у нее все еще бледное, но на скулах уже начинают проступать яркие алые пятнышки. Очевидно, мадам заместительница директора полагает, что утеря зелья все же не так страшна, как увеличение числа жертв василиска. И я бы с ней, пожалуй, согласился, да вот только если смотреть на вопрос не с педагогической, а как говорится, с «тактической» точки зрения, подлянка с зельем выглядит куда как гаже и опаснее.

— Вчера вечером оно все еще настаивалось в больничном крыле, — мадам Помфри протягивает руку к стоящему на столе чайнику и, не глядя плеснув в чашку чистой заварки, делает большой глоток. — А утром его уже не было. Сигнальные чары на входе и на дверях хранилища попросту не сработали. Точнее говоря, кто-то их снял, точно так же, как и запирающее заклятие.

— А следы? — интересуюсь я без особой надежды на успех. — Следы остались?

— Никаких, — подтверждая самые паскудные мои предположения, мадам Помфри сокрушенно качает головой. Ну да, конечно, рассчитывать, что вор, решивший вломиться в больничное крыло и сумевший в одно лицо снять чужую защиту, оставит нам шикарный подарок в виде отпечатков собственной магии, было глупо. — И я, признаться, совершенно не представляю, что теперь предпринять…

— А что тут предпримешь? — Флитвик сокрушенно разводит руками. — Всю работу, очевидно, придется начинать сначала, как бы прискорбно ни было это признать. Скажи, Поппи, кто у тебя побывал в Больничном Крыле накануне?

В ответ на это заявление целительница одаривает профессора заклинаний долгим, чертовски красноречивым взглядом, сосредоточившим в себе все запасы мирового скепсиса, и монотонно начинает перечислять:

— Трое первокурсников с Райвенкло и Гриффиндора, затеявших драку из-за квиддичных предпочтений. Четверокурсник с Хаффлпаффа, окативший себя на зельях свежесваренным гербицидом, и трое его соседей с интоксикацией, из-за ошибки в приготовлении надышавшиеся ядовитыми парами. Охотник сборной Слизерина с переломом ключицы из-за попадания бладжера. Второкурсница из Райвенкло с простудой, третьекурсники Гриффиндора с расстройством желудка — не иначе опять близнецы Уизли «пошутили». Трое семикурсников со Слизерина, Хаффлпаффа и Райвенкло, напившиеся антипохмельного зелья собственного изготовления, лишь усугубившего симптоматику…

— Это кто? — тут же абсолютно по-инквизиторски щурится заместительница директора.

— Булман, — со вздохом признается декан моего бывшего факультета.

— Крэммер, — декан Хафлпаффа безнадежно машет пухлой ладошкой.

— И Моллиган, — добавляет мадам Помфри.

— Опять?! — возмущение Макгонагалл, кажется, можно потрогать руками. — Это уже в третий раз!

— Баллы мы сняли, Минерва, — вид у Флитвика тоже недовольный. — Воспитательную беседу провели… а толку?

— Будем писать родителям, — принимает волевое решение заместительница директора. — Одного не могу понять, как они ухитряются проносить в школу спиртное?

— Вот уж точно загадка столетия, — я пожимаю плечами. — Они же все трое совершеннолетние, так что «маячки» сигнальные, которые на бланки заказа подвешиваются, на них уже не срабатывают, а посылки в Хогвартсе не досматривают, если защитный барьер пропустил… что? Никто из вас этой лазейкой не пользовался?

— Кхм… — Макгонагалл неодобрительно поджимает губы, глядя на меня поверх очков так, что я с трудом подавляю в себе желание встать по стойке «смирно» и изобразить лицом крайнюю степень раскаяния в грехах школьной юности.

— В мои годы мы еще тыквенный сок в вино трансфигурировали, — старательно не глядя на заместительницу директора, откликается Флитвик. — Поскольку согласно основным установкам, его проще изменить, чем обычную воду.

— То есть, в результате вы получали тыквенное вино? — со смешком уточняет Вектор.

— Коллеги, это, разумеется, весьма важная тема для беседы, — голосом Макгонагалл, кажется, можно намертво заморозить небольшую африканскую страну. — Однако я предлагаю все же вернуться к куда более насущной проблеме. Кто-то еще, Поппи?

— Еще пятнадцать человек с разных факультетов во главе со мной, — говорю я, и целительница кивает. — Вчера были занятия в дуэльном клубе, а там без травм, пускай и легких, как всегда не обошлось. Но суть-то не в этом, а в том, что нашему ренегату, для того чтобы стащить зелье, абсолютно не обязательно было посещать больничное крыло именно вчера. Наоборот, я бы на его месте предпочел накануне кражи держаться от места преступления подальше, чтобы как раз не попасть вот в такой вот список подозреваемых. Мне куда больше интересно, откуда он вообще знает о существовании зелья? Эта информация, мягко говоря, не для публичного обсуждения, и школьникам, по идее, она должна быть недоступна.

Хотя о чем это я? Уровень конспирации у нас явно не дотягивает до стандартов, предъявляемых к сотрудникам того же аврората, так что «погреть уши» при определенной сноровке мог бы фактически кто угодно.

— Это, конечно, если речь идет именно об ученике, что нам доподлинно неизвестно, — негромко замечает мадам Помфри, и в учительской повисает глубокомысленная тишина.

Нет, мои коллеги ничего не говорят и даже тактично не смотрят в мою сторону, но, тем не менее, я отчетливо понимаю, по какой траектории движутся их мысли и в какой именно точке они сходятся.

Да, все они здесь работают уже не первый год, а эта задница начала происходить в школе именно с моим появлением. Да, бледная физиономия Снейпа явственно намекает окружающим на то, что дело со мной не чисто. Да, у меня нет подтвержденного «алиби» ни в одном из случаев, когда происходили нападения, за исключением случая с миссис Норрис, но и тогда я был застукан все тем же зельеваром не где-нибудь, а в нижних подземельях неподалеку от ритуальных залов. Во всем этом есть неумолимая логика, отрицать которую я не могу.

Но, черт побери, я ведь, в отличие от них, точно знаю, что это не моих рук дело!

Разумеется, существует такое понятие, как «презумпция невиновности» или, как говорит наш многоуважаемый директор, «никто не может быть признан виновным, пока не доказано обратное». Так что мне, по идее, и дела быть не должно до того, что там себе думают эти в сущности чужие мне люди, с которыми меня не связывает ничего, кроме работы.

Вот только вся беда в том, что это неправда: мне есть дело до их мнения, потому что эти самые люди — огромная часть моей нынешней жизни.

Я с трудом гашу в себе поднимающееся со дна едкое раздражение, которое так и подмывает меня сообщить коллегам о том, что они очень громко думают. О том, что я не собираюсь оправдываться или доказывать что-то с пеной у рта, потому что мне в сложившейся ситуации себя упрекнуть не в чем, и если их что-то не устраивает, то они всем своим дружным коллективом могут отправляться к книззлу под его пушистый хвост.

Внутренний голос, чертовски похожий на голос папаши Джона, подсказывает мне, что подобный поступок был бы достоин разве что сопливого подростка пятнадцати лет отроду, но уж никак не двадцатичетырехлетнего взрослого лба, коим я и являюсь, и мне приходится согласиться с этим утверждением.

— Если бы речь шла о ком-то из персонала, думаю, господин директор еще в ноябре выявил бы слабое звено в нашей цепи, — как можно спокойнее напоминаю я. В конце концов, проверку я проходил вместе с остальными, и проверка эта подтвердила, что в моем здоровом теле располагается только один здоровый дух — мой.

После этого замечания атмосфера в учительской как будто слегка разряжается, но некое паршивое «послевкусие» все-таки остается.

Отправляясь на занятия, я размышляю о том, что если так будет продолжаться и дальше, мое пребывание в Хогвартсе станет совсем уж некомфортным. И это еще информация не успела дойти до ушей главного шпиона нашего веселенького интерната!

Есть у меня подозрение, что оскорбленный в своих лучших профессиональных чувствах профессор зельеварения, после того как кто-то похерил плод его кропотливой работы, удвоит свои усилия по моему публичному изобличению.

Впрочем, на этот случай у меня к нему имеется предложение, которое, если повезет, позволит мне спокойно и без лишней нервотрепки дожить таки до Лугнасада.

* * *

К обеду того же дня новость о пропавшем зелье успела распространиться среди всех членов профессорско-преподавателького состава Хогвартса, так что за столом все сидят с редкостно постными минами.

С самого начала семестра мое соседство с зельеваром трудно было назвать приятным, но сейчас мне почти физически некомфортно рядом с ним находиться. Умеет, черт побери, человек создать вокруг себя атмосферу, ничего не скажешь. Впрочем, понять его, несмотря на нашу взаимную неприязнь, я вполне могу: маета с заказом, десять дней ожидания, сложная, требующая максимальной концентрации работа над зельем… и эпическое «ничего» в финале. Мало этого, так теперь всю канитель придется начинать по новой, причем без гарантии, что результат будет как-то отличаться от предыдущего.

Нет, конечно, уровень защиты бесценной настойки многократно возрастет, однако Реддл, точнее одна седьмая Реддла, только что продемонстрировала, что мозги у нее все-таки неплохо варят, да и знаний в области шпионажа, взлома и скрытного проникновения в защищенные магией места вполне хватает.

Не угробил бы он только таким образом своего носителя. Детская магия, как я уже говорил, крайне нестабильная штука и на момент обучения в школе только в процессе формирования и становления. А это значит, что сколько бы знаний в башке у Реддла ни хранилось, далеко не все из них способен применить на практике среднестатистический подросток и магическое истощение — это еще не самый плохой вариант. Мгновенное кровоизлияние в мозг или потеря способности аккумулировать магию в данном случае куда как хуже.

Сигнальные чары на дверях больничного крыла, призванные в ночное время оповестить целительницу о внеплановых пациентах, равно как и сигнальные чары на хранилище — это фигня. Их, зная алгоритм, снимет кто угодно, тут важна техника. А вот запирающее заклинание — это куда как серьезнее: в общую школьную программу этот «замочек» не входит, да к тому же требует как следует магически раскошелиться для создания бесшумной отмычки.

И что будет с бедолагой студентом при попытке повторно запороть зелье, которое будут защищать уже на полном серьезе… честно говоря, я надеюсь, что у Реддла все же хватит ума не рубить сук, на котором он сидит уже несколько месяцев.

Я пробегаюсь взглядом по склоненным над тарелками детским макушкам. Ну и кто из них?

Да кто угодно. Начиная от бледненькой, заикающейся на занятиях слизеринской первокурсницы Саманты Дэй и заканчивая хафлпаффским семикурсником Робом Беркли — мрачным, малоразговорчивым парнем, рост которого в его семнадцать уже перевалил за отметку в шесть футов.

От невеселых размышлений меня отвлекает душераздирающий скрежет ножа по тарелке — это профессор Снейп, пребывая в крайне дурном расположении духа, расчленяет ни в чем не повинную запеченную картофелину. Очевидно, почувствовав, как я кошусь в его сторону, зельевар смотрит на меня таким злым и холодным взглядом, словно уже прикидывает, как и где будет закапывать мой труп.

Что ж, пожалуй, выжидать момент, когда он будет пребывать в лучшем настроении, в сложившихся обстоятельствах бессмысленно.

— Сэр, можно вас на два слова после обеда? — светски интересуюсь я. — Наедине.

— Полагаю, что пару минут уделить вам я действительно могу, — не менее любезно соглашается зельевар, и я вижу, как едва заметно напрягаются его плечи под бессменной боевой мантией. Наверняка уже просчитывает варианты, что именно мне от него надо. Включая вариант, при котором я попытаюсь шарахнуть ему промеж глаз каким-нибудь пакостным темномагическим заклятием. Что ж, я бы на его месте тоже о таком раскладе побеспокоился, ну а нынче мне можно особенно не напрягаться: паранойя в данном случае не моя, а значит, и возиться с ней тоже не мне.

Те из преподавателей, кто в общем гвалте ухитрился расслышать этот короткий обмен репликами, косятся на нас с интересом, но дальше развлекать почтеннейшую публику мы не торопимся, молча уткнувшись каждый в свою тарелку.

Снейпа, очевидно, разбирает любопытство, поскольку со своей порцией он расправляется буквально за несколько минут, после чего поднимается из-за стола и, одарив меня едва заметным кивком, скрывается за узкой дверью, ведущей в комнату, примыкающую к Большому залу.

Согласно неписаным правилам дешевой конспирологии, я несколько минут выжидаю — как раз хватило времени доесть салат — и отправляюсь следом.

— Я слушаю, Локхарт, — зельевар стоит, сложив руки за спиной, и я даже не сомневаюсь, что пальцы его в эту секунду сжимают рукоять закрепленной на предплечье палочки.

Всерьез рискуя нарваться на предупредительное заклятие за авторством бдительного профессора зельеварения, я демонстративно неторопливо извлекаю из крепления собственную палочку и набрасываю на комнату заглушающие чары. В таких делах лишней осторожности не бывает.

— Если коротко: мне осточертело ваше пристальное внимание к моей персоне, — прямо говорю я. — Я думаю, что вы чертовски нерационально распределяете время и силы. Вместо того чтобы заняться чем-нибудь полезным, вроде поиска настоящего виновника всего этого… — определение «этого» у меня на языке вертится сугубо нецензурное, поэтому я просто неопределенно взмахивая рукой, предоставив собеседнику самому додумать подходящее слово. — ...вы с энтузиазмом, достойным лучшего применения, пытаетесь под меня копать. Нет, я, конечно, понимаю, в чем дело, но хочется все-таки ясность внести. А потому я вам предлагаю сделку.

— Вот как? — хоть бы вид сделал, приличия ради, что я «ошибся в своих выводах»! Само собой, я бы не поверил, но какой-никакой церемониал был бы соблюден. — И что же вы хотите мне предложить? И чего хотите в обмен?

Вот это я понимаю — деловой подход.

— Ну, предлагаю я вам свою откровенность. Само собой, не голословную, — я криво усмехаюсь и, заметив скептическое выражение на лице Снейпа, добавляю: — Если вы достанете Veritaserum, я соглашусь ответить на несколько ваших вопросов. А взамен… да просто отвяжитесь от меня со своими подозрениями в пособничестве слизеринскому наследнику и перестаньте докапываться до моей родни. У вас теории заговора, а мне теперь объясняй матери, где результаты лечения, на которое лично я еще летом забил. Пока вы меня подозреваете, тот, кто ваше зелье испоганил, преспокойно строит планы на будущее.

— Хм, — в ответ на мою реплику зельевар хмурится, окидывая меня с ног до головы задумчивым, каким-то оценивающим взглядом. Не иначе как в досье на меня новую информацию заносит. — И в чем, позвольте узнать, кроется подвох?

— Не верите вы в людей, профессор, — я сокрушенно качаю головой. — Хотя правильно делаете. Я тоже в них не особенно верю. Чтобы сделка состоялась, вы должны будете дать мне непреложный обет: не задавать мне никаких вопросов, кроме тех, что будут касаться моей причастности к проблеме с открытием тайной комнаты, а также безобидности моих намерений в отношении учеников и профессоров Хогвартса. Список вопросов мы согласуем, и учтите, я знаю механизм действия зелья, так что смогу отличить вопросы со «скользкими» формулировками и прочими милыми способами расширенной трактовки. Ну как, идет?

— А у вас, Локхарт, я вижу, неплохой аппетит, — немного подумав, язвительно замечает Снейп.

— Не жалуюсь, — в ответ я обезоруживающе улыбаюсь во все тридцать зубов.

— Своим предложением вы только что косвенно подтвердили, что вам действительно есть что скрывать, и при этом вы уверены, что я не откажусь от подобного предложения, — зельевар едва заметно хмурит брови. — Хотелось бы узнать, в чем причина этой уверенности.

— Как будто вам скрывать нечего, сэр, — хмыкаю я, не позволяя себе даже коситься в сторону левой руки зельевара. Демонстрировать осведомленность совершенно ни к чему: Снейпу и без тонких намеков на весьма толстые обстоятельства мой комментарий будет близок и ясен. — Но ваша частная жизнь, ваши увлечения, особенности взаимоотношений с родней и вехи вашей биографии меня никак не касаются. А вас не касаются мои. Все, что вас может и должно волновать — не угрожаю ли я жизни и здоровью учеников и преподавателей, не причастен ли я к истории с Тайной Комнатой и исполняю ли я добросовестно свои должностные обязанности. Да и то, знаете ли, это больше по части нашего уважаемого директора, а не по вашей. Так что предлагая вам быстро и безболезненно получить все ответы и перестать распыляться на ложные версии, я, естественно, рассчитываю, что вы согласитесь, сэр. Ну и наконец, давайте начистоту, вы человек умный и понимаете, что шансов получить информацию поверх моей головы у вас ничтожно мало.

Говоря проще — хрен он что докажет, если я сам ему в руки на себя компромата не дам. А подозревать меня бездоказательно Снейп может хоть до посинения, меня от его могучих дум даже насморк не прохватит. И мы оба это осознаем. Разве что в восприятии данной информации у нас случились глобальные расхождения: для меня эта новость хорошая, для зельевара — не слишком.

— Условия приемлемы, — деловито соглашается Снейп, очевидно, за это время успевший прокрутить в голове ту же цепочку аргументов. — Veritaserum у меня есть, так что приступить мы можем когда угодно.

— Даже знать не хочу, зачем вы, профессор, храните у себя зелье третьего класса опасности, — и почему я нисколько не удивлен? Наверное, потому что наличие подобных «полулегальных» препаратов у Снейпа вполне закономерно, с его-то бурной подпольной жизнью. Наверняка у него в коллекции и яды запрещенные имеются, и собственноручно сваренная оборотка и felix felicis в порционной фасовке. Хорошо все-таки живется, когда твой шеф — глава Визенгамота и самый авторитетный колдун в Британии по совместительству. — Как быстро вы определитесь со списком?

— За пару часов вполне справлюсь, — тонкие губы зельевара искривляются в ироничной усмешке и он добавляет: — Однако у меня есть и встречное условие. Вы дадите мне клятву, что никому не станете разглашать условий нашей сделки без моего ведома и согласия. Ни письменно, ни устно, ни в форме воспоминаний.

— Думаете, я вам это предложение сделал, чтобы потом в аврорат пожаловаться, что вы меня поите зельями, для применения которых нужна лицензия? — я в притворном изумлении приподнимаю брови. — Кстати, неплохая идея, сэр! Без вашей подсказки я бы, пожалуй, не додумался до такого хода. Разумеется, клятву я дам, но в случае чего, учтите, я всегда могу наведаться в министерство и вероломно показать им пантомиму.

В ответ на честно указанную мной брешь в Снейповой формулировке меня одаривают взглядом под кодовым названием «Придурок». Я безошибочно узнаю его в чьем угодно исполнении, хотя папашу Джона пока еще никому переплюнуть не удалось. Макгонагалл, конечно, старается, но до нужного градуса выразительности все-таки не дотягивает. Попытка Снейпа, впрочем, смотрится вполне достойно.

— Если мы пришли к соглашению, я предпочел бы покончить с этим как можно скорее, — видимо, осознав, что комментировать степень моего идиотизма — дело заведомо бессмысленное, Снейп решает сделать вид, что последнего замечания вообще не слышал.

— Сегодняшний вечер вас устроит? — мне тянуть время тоже не хочется.

— Лучше завтрашний, — вносит свои коррективы зельевар и даже снисходит до пояснений. — Сегодня, как дежурный преподаватель, я имею удовольствие принимать у себя на отработках мистера Поттера и мистера Уизли, а также еще нескольких не менее безалаберных личностей, после чего выхожу на ночной обход.

— Тогда завтрашний. Часов в одиннадцать на вашей территории, — соглашаюсь я и добавляю: — Мне вот интересно, этим двоим так нравится приносить пользу обществу, или они из принципа решили с отработок не вылезать?

Ей Мерлин, за все двадцать четыре года своей жизни я, пожалуй, не встречал людей с такой методичностью и постоянством делающих ровно то, что делать им категорически запрещалось. Не успев «отбыть» до конца назначенный мной месяц исправительных работ, Поттер с Уизли каким-то образом ухитрились схлопотать еще три недели, на этот раз по инициативе заместительницы директора. Такое чувство, что пацаны либо издеваются, либо и правда являются скрытыми мазохистами, получающими наслаждение от напряженного физического труда. Что характерно, поводы для своих правонарушений выбирают один другого краше: то их барьер на вокзал, видите ли, не пускал, то они Малфоя разоблачали, а теперь вот выперлись ночью по замку побродить. Учитывая ситуацию с шарящимся по школе василиском, я бы на месте Макгонагалл этих путешественников прибил к чертовой матери. А главное, как я понял со слов все той же заместительницы директора, причина, по которой эти юные дарования решили размять ноги во время комендантского часа, так и оставалась тайной, покрытой мраком: что Поттер, что Уизли молчали, как пленные альбигойцы перед лицом тамплиерских дознавателей.

— Из принципов, — с непередаваемой долей яда в голосе поправляет мою формулировку Снейп, непринужденным взмахом палочки сдергивая с комнаты заглушающее. — Эти принципы еще лет десять назад прекрасно изложил Карло Чиполла ⁽¹⁾.

Я негромко смеюсь, и зельевар в некотором изумлении приподнимает брови. Кажется, он даже не рассчитывал, что я смогу оценить шутку.

— А говорили, что не читаете маггловскую литературу, — припомнив экскурсию в библиотеку, подначиваю я, однако Снейп на провокацию не ведется.

— Завтра в одиннадцать, Локхарт, — уточняет он и удаляется, эффектно взмахнув полами мантии. Нет, все же какая-то неодолимая тяга к дешевой театральщине в мужике точно присутствует.

Ну да и черт бы с этим. Я, например, всегда считал, что наличие личной придури — главный признак уникальности.

* * *

— И тема нашего сегодняшнего занятия, внезапно, касается магической моды, — по рядам шестикурсников пробегает волна веселых и изумленных смешков, и я криво усмехаюсь в ответ: — Нет, актуальные в этом сезоне фасоны мантий вы прекрасно обсудите и без меня во внеучебное время. А в рамках нашей лекции мы обратимся к эволюции и актуальным формам существования боевого и защитного костюмов. Первые попытки создания подобной одежды предпринимались в то же время, в которое волшебники осознали, что магией, оказывается, можно очень эффективно калечить не только опасных тварей и вооруженных вилами поселян, но и друг друга. В целом, можно сказать, что магическое облачение до определенного этапа практически полностью копировало завоевания маггловской моды. Кто мне скажет, в какой момент и из-за чего мода маггловского мира начала расходиться с модой волшебников? Да, мистер Одли?

— Принятие международного Статута о секретности, сэр? — усыпанный веснушками Кеннет Одли с шестого курса Райвенкло вполне мог бы считаться еще одним отпрыском славного рода Уизли. На практикумах, где все, как правило, носятся стадом вспугнутых оленей, я нередко путаю его рыжую макушку с макушкой Персиваля, который занимается в этой же группе.

— В точку, — я удовлетворенно киваю и тут же задаю более каверзный вопрос. — Кстати, в каком году приняли Статут?

Да, с этим у группы уже посложнее. Только помянутый выше Уизли руку и тянет, что, впрочем, не удивительно: староста Гриффиндора на курсе выделяется своей академической успеваемостью, обеспеченной просто фантастической дотошностью, которая в целом вызывает уважение, однако порой, не скрою, начинает раздражать. Хотя это я, разумеется, от зависти.

— Международный Статут о Секретности был принят в одна тысяча шестьсот восемьдесят девятом году, сэр, — дождавшись моего кивка, браво рапортует Персиваль.

— Абсолютно верно, мистер Уизли. По пять баллов Райвенкло и Гриффиндору. Принятие Статута привело не только к тому, что маги начали скрываться от магглов, но и к тому, что община волшебников Британии вместе со своими традициями, бытом и культурой постепенно всерьез обособилась. В различных странах степень и скорость расхождения была разной, само собой. Скажу лишь, что английское магическое сообщество — одно из самых реакционных и консервативных в этом смысле; факт остается фактом, господа и дамы. Пик обособления в нашей с вами стране пришелся где-то на конец девятнадцатого века. Это касалось и воспитания, и внешнего облика магов и много чего еще. Волшебники все меньше перенимали у магглов, плюнув на набирающий обороты во «внешнем мире» технический прогресс, что было, с моей точки зрения, плохо, зато бережно сохраняя сакральные магические знания и традиции, что, в свою очередь, было замечательно. История не знает сослагательного наклонения, но, скорее всего, процесс расхождения культур так бы и продолжал набирать обороты, если бы двадцатый век как следует не встряхнул магическое сообщество аж двумя мировыми войнами. Стало понятно, что магглы, в свое время выбравшие свой путь развития, по многим параметрам давно уже догнали, а местами и обогнали стагнирующее магическое общество. Волшебники к началу века практически перестали развиваться, двигать магическое искусство вперед, что-то изобретать и вообще шевелиться, решив, что мы являемся венцом творения и магглам до нас еще расти и расти. И, если первая мировая магов просто несколько взволновала, посеяв в них сомнения в непогрешимости своего подхода к жизни, то вторая стала мощным волшебным пенделем, запустившим обратный процесс культурного слияния. Задумаешься тут, пожалуй, когда магглы, не особенно напрягаясь, безо всякой магии в труху разнесли треть волшебных кварталов в Лондоне. Ну и остальной Лондон заодно. Все это я к чему? А к тому, что изначальные формы боевых одеяний волшебников полностью копировали маггловские аналоги, разве что обладали расширенным средствами магии списком возможностей. Однако, довольно быстро выяснилось, что зачарованные доспехи, выкованные по образу и подобию немагических, имеют несколько серьезных недостатков. Каких?

Некоторое время с десяток студентов сосредоточенно скрипят мозгами, в то время как остальные смотрят на меня своими кристально честными глазами, в которых не читается и проблеска мысли. Ну да это дело обычное — всегда существует некий процент тех, кому думать откровенно лениво. Не мои проблемы.

— Боевые доспехи магглов были слишком тяжелыми? — наконец выносит предположение гриффиндорец Оливер Вуд, один из моих «отличников», если так можно выразиться.

— А чары облегчения веса на что? — тут же возражает райвенкловка Кларисса Хэмиш.

— Скорее, тут дело в немобильности, — задумчиво тянет Одли. — В железе, даже облегченном, не слишком повертишься, когда тебя заклятиями обстреливают. Даже если говорить о легких пехотных доспехах, все равно не слишком удобно…

— А мечи и булавы? Ты не забывай, что в те времена не только магия была в ходу, но и обычное оружие, — включается в мозговой штурм Уизли.

— Не только обычное, но и зачарованное, — поправляет его Хэмиш.

Оперевшись задом о край преподавательского стола, я молчу, до поры не встревая в этот мозговой штурм. Один только Мерлин знает, сколько усилий и времени мне потребовалось, чтобы «раскачать» учеников на занятия в формате дискуссий. Первое время из них и слова было не вытащить, а сейчас вроде как ничего, оживились. Вон, даже теории какие-то строят, и мешать этому творческому процессу я не имею ни малейшего желания.

— На самом деле все вы в чем-то правы, — подаю голос я в тот момент, когда полемика наконец заходит в тупик и аргументы в ней все ближе начинают приближаться к опасной грани под названием «сам дурак». — Доспехи, которые вполне годились для маггловких способов ведения боя, у магов вызывали трудности. Скорость заклинания превышает скорость удара тяжелым мечом или иным оружием, которым надо еще успеть замахнуться. Да и выпускать их можно очередями, так что все, способное хоть как-то сковывать или затруднять движения, автоматически увеличивает риск некрасиво умереть. И да, они были тяжелыми, а любое лишнее заклятие на предмете, вроде заклинания облегчения веса, делает всю систему чар сложнее, а значит, и нестабильней. Надежность в нашем случае в простоте. Тем более, что поначалу маги накладывали заклятия и поддерживали их самостоятельно, а это, как вы понимаете, не слабо тянуло их силы, каждая капля которых в бою может стать решающей. Но из-за того самого вами помянутого зачарованного оружия магам приходилось мириться с недостатками железа и искать компромисс между скоростью и защищенностью.

— А сейчас, сэр, этот компромисс нашли? — интересуется неугомонный Одли.

— В каком-то смысле нашли, — я киваю. — И тут мы переходим от исторической части к актуальному состоянию вопроса. Да, я прекрасно вижу, как вы на меня коситесь с самого начала урока, и да, вы правильно думаете, это на мне не внеочередной писк современной моды, это одна из разновидностей защитного костюма.

Я стаскиваю с плеч мантию и, слегка разведя руки в стороны, демонстративно поворачиваюсь вокруг своей оси, позволяя ученикам в подробностях рассмотреть свое недавнее и невероятно милое моему сердцу приобретение.

Денег в сейфе моего папаши немало, так что, каюсь, повинуясь порыву сопливой сентиментальности, все же сделал себе рождественский подарок. И мне даже не стыдно. Хотя честно признаюсь, я даже сам не ожидал, что какая-то «тряпка» способна вызвать во мне такую бурю приятных эмоций.

Плотная, пропитанная несколькими специализированными составами ткань, металлические защитные полосы на горле, груди и предплечьях, тускло поблескивающие заклепки и множество внешних и внутренних карманов, расположение которых я могу с точностью назвать, даже если меня разбудить среди ночи. Пройдет много лет, прежде чем мой агукающий в колыбели «двойник» примерит на себя это облачение, но «черный мундир» с годами не изменится. И, черт побери, я рад этому.

— Насмотрелись? — иронично интересуюсь я. — А теперь записываем. Все специализированное облачение магов подразделяется на две крупных группы: боевое и защитное. А также на два класса: зачарованное и собственно магическое. С группами все более или менее прозрачно. К боевой относится одежда, предназначенная для ситуаций, где магу необходимо как защищаться, так и нападать самому, защитная же нужна не для боя, а для предохранения мага от воздействия внешних факторов. Ко второму виду относятся костюмы зельеваров, алхимиков, медиков, артефактологов и им подобных. К первому — спецодежда авроров, во всех ее формах, одежда драконологов и прочих узких специалистов, работающих с магическими тварями, а также сотрудников, обеспечивающих порядок на потенциально опасных объектах. Записали? Тогда идем дальше. Классы. Класс А — зачарованная одежда, это по сути своей самый обычный костюм, поверх которого накладываются чары. Плюс такого подхода — убыстряет и существенно удешевляет производство, а значит, и конечная цена продукта на порядок ниже. Основной минус — при активном пользовании чары изнашиваются и «бьются», так что их приходится обновлять и нет гарантии, что в самый неподходящий момент все защитные свойства не слетят с такой одежки к мерлиновой праматери. Класс В, в свою очередь, предполагает встраивание матрицы заклятий и зелий на стадии производства тканей и прочих материалов, а также использование кожи магических животных и особых сплавов, что значительно повышает качество. Такие костюмы не требуют постоянного обновления чар и гораздо более стабильны. Но и дороги, соответственно.

— А тот костюм, что на вас, сэр, к какому виду относится? — дописав очередное предложение, пытливо интересуется Уизли, которому дай только повод докопаться до деталей.

— То, что вы видите на мне: стандартный комплект боевой группы класса В, так называемый «черный мундир». Куртка и штаны из ткани повышенной прочности, устойчива к воздействию большинства едких и химически активных веществ и к агрессивным температурам. Способен поглощать некоторое количество магии. Усилен стальными пластинами, способными выдержать прямой удар, скажем, гиппогрифьих когтей. Также в комплект входят ботинки и перчатки: и те, и другие из драконьей кожи, то есть, прочные и огнеупорные. По функциональности такой набор средний в своем классе, есть варианты похуже, но есть и существенно лучше. Например, в сравнении с аврорскими это так, бутафорские латы по отношению к настоящим.

— Но разве авроры не носят просто мантии, сэр? — после нескольких секунд раздумий неуверенно спрашивает гриффиндорец Ноллан Беркли.

— Носят, — соглашаюсь я. — В повседневной жизни носят. Как и полицейские у магглов носят обычную одежду. Авроры, как вам всем известно, выполняют в нашем мире сразу две функции: функцию полиции и функцию силовых ведомств, то есть, военных. Так что и обмундирование у них зависит от надобности. Обычно авроры носят форменные серые мантии, которые служат не столько защитой, сколько показывают окружающим, что человек перед ними наделен особыми полномочиями. А вот когда дело доходит до исполнения работы силовиков, авроры выходят на задания весьма хорошо экипированными, тут наше министерство не скупится на закупку действительно качественной амуниции, которую с наскока мало каким заклятием пробьешь, не говоря уже о колюще-режущем оружии. Кроме аврорской амуниции, есть еще так называемая подгруппа боевых мантий, мастерство владения которыми вам на первом занятии дуэльного клуба демонстрировал профессор Снейп… так, а почему это вы, господа и дамы, преданно едите меня взглядом и ничего не записываете? Учтите, на экзамене я спрашивать буду!

Наблюдая за тем, как студенты, склонившись над собственными пергаментами, старательно скрипят перьями, конспектируя новую для себя информацию, я думаю о том, как, в сущности, мало мы, выпускаясь из Хогвартса, уносим из него знаний о реалиях мира.

Лично мне в свое время про существование такого понятия как «боевой костюм» рассказали только в учебке, как и о том, чем на самом деле заняты в магическом мире авроры и насколько пакостная у них работенка. А также о том, что черный цвет их мундиров обусловлен далеко не соображениями эстетики. Просто черный — единственный цвет, на котором почти не видно крови. Как чужой, так и своей собственной.

Но о последнем я как раз студентам ничего рассказывать не собираюсь. Ну нафиг — это та иллюзия, которой я и сам, пожалуй, предпочел бы не лишаться раньше времени.

* * *

Спуск в подземелья на «ночное свидание» с профессором зельеварения по всем прикидкам не должен занять у меня больше пятнадцати минут, так что весь вечер я с чистой совестью предаюсь проверке сочинений первого курса. Занятие это, надо сказать, настолько же муторное, насколько и веселое, так что я так и не смог до конца определиться, развлекаюсь я, или все-таки нудно вкалываю в свободное от работы время.

Обязательный семестровый курс по каллиграфии, который практиковался во времена моей учебы, в нынешнем Хогвартсе явно еще не ввели. А жаль.

Если выросших в магической среде детей так или иначе учат обращаться с пером и чернилами еще до школы — да и то почерк у многих откровенно прихрамывает на обе ноги, — то работы магглорожденных производят откровенно гнетущее впечатление. Такое чувство, что их писал пьяный садовый гном. Причем на одном из мертвых ныне языков.

А с другой стороны, перлы, выдаваемые юными пытливыми умами, действительно бесценны и поражают мое воображение красотой и силой образов.

Один только «жук-скоропей» за авторством Тины Рамсток чего стоит.

— Все маги вымрут и не будут больше размножаться… — вслух зачитываю я строчку из сочинения Рауля Лотомма. Сочинение, надо заметить, касается развития защиты от темных искусств в двадцатом веке и ее дальнейших перспектив заодно. — Трагично, черт побери, но маловероятно.

Почему-то именно у маленьких детей, как я уже успел заметить, имеется какая-то особенная склонность к забавному «глубокомыслию».

Кое-как продравшись через тщательно зашифрованные кляксами работы, я отодвигаю в сторону пузырек с красными чернилами, со вкусом потягиваюсь, разминая затекшие плечи, и бросаю взгляд на часы. В принципе можно уже и выдвигаться — главное, не слишком поторапливаться.

Волнуюсь ли я перед этой «судьбоносной» встречей? Да, пожалуй, не слишком. Чего примерно ожидать от Снейпа я знаю, а знакомое зло в любом случае предпочтительнее, чем полная неизвестность. Уверен ли я в том, что делаю? Ни черта подобного! До мастера тактики и стратегии я не дотягиваю, да и уровень подмастерья для меня, пожалуй, высоковат, так что я вполне допускаю мысль, что это было одно из самых тупых решений в моей жизни.

Собираюсь ли я придерживаться этого решения до конца? Само собой.

Во-первых, потому что, если повезет, у меня хотя бы одной проблемой станет меньше, ну а во-вторых, коней на переправе, как известно, не меняют.

Если днем в Хогвартсе основным источником шума и всяческой канители выступают ученики, то ночью в свои права вступают «коренные» обитатели замка, по светлому времени старающиеся вести себя максимально тихо и прилично.

Ночь здесь — время, когда люди с портретов ходят «по гостям», устраивают живописные попойки, заканчивающиеся не менее живописным мордобитием, заводят новые романтические отношения, ругаются, сплетничают или «навещают бабушку в заброшенной галерее на седьмом этаже». Привидения отправляются поразмять… что там у них способно разминаться, ведя между собой долгие и, как правило, дико заумные беседы. Домовые эльфы едва заметными тенями скользят по коридорам, выметая пыль из углов, заменяя прогоревшие факелы и ведя неутомимую борьбу с мелкими вредителями. Так, например, на площадке между первым и вторым этажом мимо меня, шурша хвостами, марширует к выходу целый мышиный батальон под предводительством домовика, замотанного в наволочку с эмблемой Хогвартса.

И вся эта «подпольная жизнь», доступная только взгляду заключивших контракт преподавателей — то, что мне действительно нравится в моей нынешней работе.

В юности я тоже был не дурак нарушить комендантский час и пошататься по школе, однако, как оказалось, мало просто выбраться из общежития после отбоя. Тут еще «допуск» нужен: без него и десяти процентов всего происходящего взглядом не зацепишь.

В главном холле я, как назло, пересекаюсь с профессором Спраут и профессором Синистрой, которым нынче выпала радость нести вахту.

— О, Гил, а я и не знала, что вы сегодня тоже на дежурстве! — заметив меня, улыбается Аврора, заправляя за ухо выбившийся из прически локон. — Мне почему-то казалось, что сегодня очередь профессора Флитвика и Чарити.

— Все вам правильно казалось. Я сегодня не дежурю, а просто гуляю, — я бегло улыбаюсь в ответ. С Авророй я в последнее время держусь особенно аккуратно. Если поначалу она просто прощупывала почву для более близкого знакомства, то теперь Аврора, похоже, решила, что почва ее вполне устраивает.

По-хорошему, надо мне с ней поговорить нормально и расставить все точки над «i», но все руки не доходят. Точнее, ноги. Кто хоть раз пробовал донести до девушки информацию о том, что любые отношения, помимо дружеских, его не интересуют, тот знает, насколько это тонкий и сложный процесс, похожий на попытку обезвреживания бомбы. Один неверный чих — и может рвануть так, что мало не покажется.

— Гуляете? — удивленно уточняет Спраут, и я решаю, что в моем случае любая ложь будет куда как подозрительнее разумной полуправды.

— Гуляю в сторону профессора Снейпа, — со вздохом «сознаюсь» я. — Мы договорились сегодня кое-какие вопросы обсудить, между нами, мальчиками. Так что простите, дамы, вас в компанию не приглашаю.

— Ну тогда желаю удачи, — совершенно искренне говорит профессор гербологии, вызвав у меня негромкий смешок. Похоже, не я один считаю, что из нас двоих в случае чего бояться стоит далеко не Снейпу.

Сбегая по лестнице, ведущей в подземелья, я все еще продолжаю усмехаться себе под нос, раздумывая о том, что я бы на месте наследника Слизерина предпочел бы обходить этого мрачного дядьку десятой дорогой. Особенно на его территории, где, надо признаться, темно как в склепе: то ли на факелах в подземельях по жизни экономят, то ли, что вернее, блюдя имидж, создают тут себе неповторимую атмосферу, предназначенную специально для дорогих гостей, вздумавших заглянуть к ним во внеурочное время.

Что-то под моими ногами издает тошнотворный хруст, а в следующую секунду я уже лечу на пол. Левую ладонь обжигает острой болью, и я, глухо матерясь, оглядываюсь, чтобы понять, о какую дрянь я споткнулся в этой нихрена не интригующей полутьме.

Честно говоря, лучше бы я этого не видел, поскольку в роли «дряни», как выяснилось при ближайшем рассмотрении, выступает сам профессор Снейп, очень грамотно сливающийся с местностью в своей черной мантии.

— … твою за …, … и… Морганы! — сообщаю я неподвижному телу.

Не знаю, как кому, но лично мне только что стало абсолютно очевидно, что сам наследник Слизерина моих недавних мыслей о разумности докапывания до Снейпа абсолютно не разделяет.

По левой руке уже отчетливо струится что-то горячее, противно затекая в рукав мантии. И это «что-то» — голову даю на отсечение — кровь, но с этим можно разобраться и позднее.

Выдернув из крепления палочку, я, наконец, делаю то, что должен был сделать еще на спуске в подземелья: наколдовываю lumos.

Понадеялся, черт побери, на сумеречное зрение!

В ярком магическом свете распростертое на полу тело профессора Снейпа можно рассмотреть во всех подробностях. Как и рассыпанные вокруг него осколки стекла, на которых зеленоватыми отблесками мерцают капли какого-то зелья. Остается надеяться, что это был не яд, иначе жить нам с моей распоротой рукой осталось недолго.

Впрочем… жить нам, подозреваю, при любом раскладе осталось ровно до того момента, как о произошедшем станет известно директору.

Я обреченно взмахиваю палочкой, вызывая своего серебристого лиса.

— У нас еще одно нападение, — чуть осипшим голосом констатирую я, изо всех сил сдерживая бранные комментарии и зная, что уже через минуту мое сообщение дойдет до каждого из преподавателей. — Профессор Снейп оцепенел.

1) Карло Чиполла — итальянский ученый, известный многими своими работами по истории экономики и здравоохранению. В частности, в 1976 году написал работу с весьма говорящим названием "Основные законы человеческой глупости".

Вернуться к тексту