Навсегда (гет)

Питер потоптался у двери, нервно вздохнул, оттянув пальцами давящий воротник рубашки, и всё-таки вошел в дом, оставив на улице холодный дождь и порывистый ветер. Испуганно озираясь, он снял промокшую куртку и не успел шага сделать, как из другой комнаты вылетела миссис Петтигрю. В сером растянутом платье, с тусклыми рыжими волосами, которые лежали на плечах неопрятной спутанной кучей, смертельно худая, она походила на привидение. Голова у неё конвульсивно подергивалась, в водянисто-голубых глазах плясало безумие.

— Где ты был? — требовательно спросила она.

— Я гулял, — промямлил Питер, сглотнув ком в горле. Он попятился, когда мать начала подступать к нему, и прижался спиной к двери. — Я просто гулял, мам.

— Просто гулял? — Миссис Петтигрю смягчилась, но Питер знал, что это фальшивая мягкость.

Она подошла к нему вплотную. Сухие, заскорузлые пальцы с силой воткнулись в его волосы, больно прижав голову к двери. Он в ужасе сглотнул, ожидая самого худшего. И вот мама бешено заорала, брызжа слюной и выпучив глаза:

— Ты, как и твой отец, хотел меня бросить! Ты! Выродок!

— Нет, мам! — закачал головой Питер, стараясь не показывать всего страха. — Я просто… мне надоело сидеть в четырех стенах, я хотел немного проветриться. Прости меня, мама! Прости! Я не хотел тебя оставлять!

Миссис Петтигрю застыла на мгновение, превратившись в статую смертельно больной женщины, а потом страдальчески поморщилась. Слезы побежали по её впалым щекам.

— Прости маму, малыш! — всхлипнув, простонала она и схватила Питера за плечи. Несмотря на худобу, она была очень сильной, ему даже стало больно, но он промолчал, потому что готов был терпеть всё ради неё. — Твоя мама такая дура! Старая дура! Как я могла подумать, что ты решил оставить меня! Ведь ты у меня такой хороший и добрый. Ты у меня очень чуткий и сострадательный. Мама так тобой гордится!

— Всё в порядке, мам. Всё хорошо.

Миссис Петтигрю прижала Питера к себе и горько зарыдала. Уткнувшись подбородком в макушку, он погладил её по спине, ощущая каждое позвонок. Её волосы пахли чем-то родным и любимым.

— Мам? — позвал осторожно Питер некоторое время спустя.

— Что, малыш?

— Я хочу есть.

Миссис Петтигрю отстранилась от Питера и нежно пригладила его мокрые после дождя волосы. Она умиленно улыбалась, с большой любовью глядя на него. Безумие ушло из её глаз, она казалась такой простой и спокойной. Впрочем, Питер знал, что это ненадолго.

— Хочешь кушать, малыш? Да-да, конечно.

Миссис Петтигрю суетливо засеменила на кухню, утирая рукавом заношенного платья щеки. Питер двинулся за ней и сел за стол, неспокойно заламывая руки. Мама, невольно судорожно дергая головой, порхала по кухни и напевала что-то красивое и мелодичное. Она потянулась в шкаф за тарелкой. И вдруг тарелка выскользнула из её рук и с грохотом разбилась об пол на сотню блестящих осколков.

На секунду на кухне воцарилась абсолютная тишина. Миссис Петтигрю, оцепенев, с непониманием таращилась на пол. Питер сглотнул, оторвался от созерцания бывшей тарелки, поглядел на мать и боязливо сжался. Её лицо наполнилось агоническим мучением.

— Господи! — провыла она и упала на колени, в которые тут же вонзились осколки. — Какая же я неуклюжая! Какая же я глупая!

Она резко схватила пригоршню фарфоровых обломков и принялась резать себе лицо и руки, постанывая и подвывая, как раненая собака. Испуганный Питер кинулся к маме.

— Нет, мама! Перестань!

Он схватил её за запястья, вытряхнул осколки. Она начала сопротивляться. Мучения уступили место неистовой ярости. Худое лицо перекосилось, в глазах снова появилось безумие.

— Пусти меня, дьявольское отродье! — визгливо вскричала она. — Ты! Выродок! Ты такой же, как и твой отец! Ты бросишь меня! Оставишь меня! Я никому не нужна!

Слезы подкатили к горлу, но Питер подавил их, собрав всё свое мужество. Он поднял маму на ноги, убрал с лица спутанные рыжеватые пряди и заглянул в глаза. Она всё еще пыталась выкрутиться и била его ладонями по спине.

— Мама, нет, прошу! Я не брошу тебя! Я буду с тобой! Успокойся!

— Грязный выродок!

— Тихо, тихо, мам. Успокойся! Всё в порядке, мам! Всё хорошо!

Он с силой усадил её на стул и принес аптечку. Быстро обработал кровоточащие царапины на её лице и руках, заклеил глубокие порезы волшебным пластырем, вытер слезы со щек. Она всё плакала, кривясь от боли и не отводя от сына глаз. Она смотрела на него с восхищением.

— Ты у меня такой хороший, малыш! — хлюпнула она и припала к его груди. — А твоя мама такая плохая! Такая плохая! Я ужасная мать! Я даже не могу накормить своего сына! Какая я мать, если даже не могу держать себя в руках!

— Нет, мам, — сказал Питер, осторожно гладя её по волосам, в которых пальцы так и путались. — Ты у меня самая лучшая. Я люблю тебя, мам.

Растроганная миссис Петтигрю взглянула на него и улыбнулась самой теплой улыбкой.

— Я тоже люблю тебя, малыш. Прости маму, прости! Мама сошла с ума, когда её бросил твой папа. Мама слабая.

Питер сам приготовил обед, накормил маму, помыл посуду, убрался. Мама сидела за столом и, лихорадочно тряся головой, что-то бормотала под нос. Тонкие пальчики перебирали волосы, грязные и свалявшиеся. Раньше они горели рыжим огнем, а теперь потускнели, к тому же начали наполняться ранней сединой. Миссис Петтигрю только недавно исполнилось тридцать два, а она уже выглядела как много в жизни повидавшая старуха.

— Смотри, малыш, там сова, — пролепетала миссис Петтигрю.

Неустойчиво встав, она подошла к открытому окну. В него залетела красивая полярная сова. К её лапке было привязано письмо. Питер знал, откуда эта сова. Всё внутри сжалось в клубок.

— Это из Хогвартса… Тут результаты СОВ… Ты сдавал СОВ в этом году?

Мама недоуменно взглянула на Питера, и он кивнул.

— Да, мам. Я же говорил тебе.

Она дернула головой и громко всхлипнула. Худое лицо исказилось в мучениях.

— Ах! Какая же я всё-таки дрянь! Совсем забыла, что ты сдавал экзамены! Какая я после этого мать! Теперь ты точно бросишь меня! Прямо как твой отец! Мама глупая, глупая! Прости маму, малыш!

— Всё хорошо, мам, — автоматически произнес Питер, ничуть не веря себе. Он привык говорить, что всё хорошо, и совершенно этого не чувствовать.

Миссис Петтигрю с любовью улыбнулась Питеру и обратила рассеянный взгляд на пергамент, который уже покрылся её слезами. Её лицо начало меняться. Глаза наполнились ядом, ненавистью, отвращением. Она подняла голову и уставилась на Питера. Он сглотнул и неспокойно задышал.

— Ни одного «превосходно»… Ни одного «выше ожидаемого»… Ты… Ты... Ты такой же тупой, как и твой отец! — пронзительно закричала миссис Петтигрю, отшвырнув письмо за спину. Испуганная сова из Хогвартса тут же юркнула в окно. Питер остался наедине со своей мамой. Что ж, ему не привыкать. — Ты ни на что не способен, как и твой глупый отец! Ты! Отродье! Выродок! Позор моей чистокровной семьи! Ты, как и твой отец, тупой магл! Где моя палочка?!

— Мама, не надо! — пискнул Питер.

Миссис Петтигрю выудила из кармана платья свою волшебную палочку и направила её на Питера. Тот испуганно задрожал и начал задыхаться.

— Мам…

— Твой отец был тупоголовым маглом! И ты такой же! Круцио!

Объятый нестерпимый болью, Питер рухнул на пол ничком и скорчился. Пытка, к счастью, продлилась недолго — через пару секунд палочка выпала из рук миссис Петтигрю и покатилась по полу. Страшно вскрикнув, миссис Петтигрю свалилась на спину, воткнула ногти в щеки и истошно заревела. Питер немедленно пополз к ней. Из носа бежала кровь, но ему было плевать на себя, главное — мама.

— Нет, мам! Не надо! Не делай себе больно! Прошу! Прости меня! Прости! Прости, что я такой! Я стараюсь, правда! Стараюсь! Хочешь, я стану лучше? Хочешь, я исправлюсь? Только скажи, мам!

Он с трудом отвел её руки в стороны. Она перестала плакать. Её затуманенные глаза блуждали по потолку. Питер, уже не имея сил сдерживать слезы, затряс её, схватив за плечи.

— Мам, — позвал он, задыхаясь от рыданий. — Мам! Не молчи, мам! Очнись, мам!

Миссис Петтигрю сосредоточила взгляд на Питере. Уголки губ дрогнули в улыбке.

— Сэм, это ты? — Она звала мужа, который бросил её много лет назад.

Тогда Питеру было пять лет, и он плохо его помнил. В голове остались лишь расплывчатые образы, его запах, хриплый голос, часы на запястье. Он ушел, забрав всё и ничего не оставив, кроме мутных воспоминаний. Питеру было всё равно на него, а вот мама окончательно свихнулась после его ухода. А ведь раньше она была нормальной. Ну, может, чуть-чуть нервозной и дикой, но нормальной, какими бывают все матери.

— Нет, мам. Это Питер.

— Питер? — озадаченно заморгала миссис Петтигрю. — Какой еще Питер?

— Это я, твой сын, мам!

Миссис Петтигрю с большим трудом села. Она вгляделась в лицо Питера и болезненно поморщилась.

— Мой малыш! — завыла она, притянула его к себе и нежно погладила по спине. Он как можно теснее прижался к ней и закрыл глаза, желая всегда находиться в её объятиях. — Твоя мама дура! Большая дура! Прости маму! Мама сошла с ума, когда её бросил папа! Мама слабая! Слабая!

— Всё хорошо, мам. Правда.

Вдруг миссис Петтигрю крепко стиснула плечи Питера, оторвала его от себя и с небывалой серьезностью посмотрела ему в глаза.

— А ты, даже если ты тоже слабый, как и твоя глупая мама, должен быть на стороне сильных. Нам не нужны слабаки — они дают только слабость. А сильные дают силу. Добра и зла нет. Есть сильные и слабые. Понимаешь, малыш? Всегда будь на стороне сильных, и тогда ты выживешь.

Питер не совсем понял маму, но всё-таки кивнул, убрав с её лица свалявшиеся пряди.

— Я понял, мам. Всё хорошо, правда. Всё в порядке.

Он снова обработал царапины на её лице и вымыл руки, измазанные кровью. Она смотрела на него с любовью, с нежностью, с лаской, с благоговением. Её тонкие сухие пальцы постоянно тянулись к нему и касались лица и волос. Она лепетала что-то невнятное, улыбалась, нервно дергала головой, рассеянно скользила взглядом по потолку.

— Мам, когда ты пила в последний раз своё зелье? — спросил Питер, бережно причесывая её волосы.

Миссис Петтигрю долго помолчала, а потом прошелестела:

— Позавчера.

— Целительница же сказала тебе, что его нужно пить каждый день.

— Я забыла сварить его.

— Я сам его сварю, — сказал Питер.

Зелье, которое позволяло его матери быть более или менее адекватной, он готовил лучше, чем любое другое зелье. Знай об этом Слизнорт, наверняка бы восхитился. Но он не знал. Никто не знал, потому что всё было в порядке, всё было хорошо.

Миссис Петтигрю вдруг ехидно усмехнулась.

— Как же, сваришь ты, — фыркнула она. — С «отвратительно» по зельеварению?

Питера сильно задела её насмешка, но он заставил себя промолчать, потому что всё было в порядке, всё было хорошо. Он сел перед ней на колени и взял её за руки. Её лицо было пустым и ничего ровным счетом не означало.

— Мам?

— Что, малыш? — снова мягким тоном произнесла миссис Петтигрю, дотронувшись до его щеки. Ногти больно впились в кожу. Он едва удержал крик.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, малыш. Прости маму. Мама сошла с ума, когда её бросил папа.

— Всё хорошо, мам. Всё хорошо.

— Когда Сэм вернется с работы?

Питер опустил голову. Ему опять не хватало воздуха. Он шумно сглотнул.

— Никогда, мам. Он ушел от нас.

Миссис Петтигрю застонала и запустила пальцы в волосы. Слезы заструились по её щекам.

— Я не нужна ему! Это всё ты виноват! Отродье! Выродок!

Она замахнулась и влепила Питеру пощечину, от которой он упал на спину. Вставать не хотелось. Больше никогда. Он сжался, прижав колени к носу и закрыв голову руками. Но всё было в порядке, всё было хорошо, просто он устал. И пусть грудь теснили рыдания, и пусть щека горела, и пусть было невыносимо больно. Потому что всё в порядке, всё хорошо.

— Вставай, сопляк! — нависнув над Питером, заорала миссис Петтигрю и пнула его по ноге. — Ты испортил мою жизнь! Я тебе за всю отплачу! Поднимайся, выродок!

И он покорно встал. Она впилась в него злобным взглядом. Острые ногти воткнулись в его плечи. Но внезапно она скривилась, как будто её сильно ударили под дых. Она отпустила сына и нервно тряхнула головой.

— Прости маму, малыш! Прости маму, мой маленький сыночек! Мама сошла с ума, когда её бросил папа! Мама плохая! Мама дрянь! Я недостойна такого сына!

И она снова попыталась воткнуть ногти в лицо, но Питер перехватил её руки и через большие усилия улыбнулся.

— Всё хорошо, мам. Всё в порядке.

Потом он отвел её в спальню. Осторожно уложил в кровать, поправил подушки, подоткнул одеяло и поцеловал в лоб. Она, обессиленная из-за истерики, уснула через несколько минут. И тогда Питер оставил её и отправился в свою комнату. Здесь стоял кавардак — всё было разрушено, поломано, смято. Потому что он брал в руки биту и вымещал злость на всём, что попадалось ему на глаза. Потому что всё было в порядке, всё было хорошо.

* * *

Автобус, катившийся по улицам Лондона, рассек лужу и обрызгал прохожего. Сириус, наблюдавший за этой ситуаций, весело усмехнулся, но тут его тронули за плечо, отвлекая от окна.

— Так ты обещаешь, что придешь ко мне в гости? — спросила красивая девчонка, с которой ему посчастливилось разделить путь. Большие карие глаза смотрели на него с наивностью, свойственной всем тем девушкам, которым он понравился. — Ты не врешь?

Сириус чарующе улыбнулся, завел руку ей за спину, нежно коснулся плеча и ответил:

— Если я пообещал, что приду, значит приду.

— Тогда запиши мой адрес!

— У меня нет бумажки и пе… той штуки, которой пишут.

Девушка рассмеялась и полезла в сумочку.

— Это штука называется ручка. Ты забыл? — Она быстро начиркала на блокноте адрес, вырвала листок и протянула Сириусу. — Я буду тебя ждать.

— Ага, ладно, — сказал Сириус, спрятав листок в карман. — А вот и моя остановка.

Автобус, покачнувшись, остановился недалеко от площади Гриммо. Люди потянулись к выходу. Сириус быстро встал, собираясь зайцем выскользнуть вместе с толпой, потому что у него не было магловских денег и оплатить проезд нечем. Честно говоря, у него даже волшебного золота не имелось. Миссис Поттер настойчиво совала ему горсть монет на карманные расходы, но у него всё еще есть совесть и гордость.

— Рад был познакомиться, Энн, — произнес Сириус, улыбнувшись девушке, которая не отводила от него влюбленного взгляда.

— Да, я тоже! Приходи ко мне сегодня!

Подмигнув ей напоследок, он натянул капюшон до самого носа и шустро выпрыгнул из автобуса. Засунул руки в карманы, низко опустил голову и пошлепал по лужам домой. Ему совершенно не хотелось возвращаться туда. Даже заскочить на пять минут, собрать шмотки и снова рвануть к Сохатому, было для него чертовски трудным испытанием. Однако это надо сделать. Сейчас или никогда.

Сириус остановился перед домом, который принадлежал его семье. Маглы, проходившие мимо, не могли его видеть, и слава Мерлину, потому что это просто отвратительное зрелище. Глубоко вздохнув, он с неохотой забрался по ступенькам к двери и грохнул по ней кулаком. Потом опять, и опять, и опять. Потом начал лупить еще и ногой, подумывая, где бы взять топор или взрывчатку. И наконец дверь распахнулась. На пороге стоял Кикимер, уродливый эльф-домовик, которого Сириус ненавидел, но всё же был рад его видеть больше, чем всех своих родственников, вместе взятых.

— Хозяин Сириус, — жеманно заквакал Кикимер и низко поклонился, коснувшись пола кончиком длинного носа. — Наконец-то вы вернулись домой!

— Заткнись, придурок, — прорычал Сириус и, грубо отпихнув с дороги домовика, вошел в прихожую.

Здесь царила полутьма. Огоньки в подсвечниках мягко трепетали, освещая картины, старинные вазы и всю прочую ерунду, которую Сириус ненавидел. Честно говоря, он всё ненавидел в этом доме. Так же, как и его жителей.

Кикимер закрыл дверь и, ссутулившись и прижав тощие ручки к бокам, забубнил под нос, полагая, что Сириус не слышит:

— Хозяин Сириус злой. Он ни о ком не думает. Он совсем не беспокоится о своих родителях. Они так переживали, господин Орион даже заболел, а ему всё равно! Осквернитель крови!

— Закрой рот! — заорал Сириус и швырнул в Кикимера рюкзак с такой силой, что домовик грохнулся на спину и запищал. — В мою комнату отнеси! Сейчас же! Или я дам тебе пинка для ускорения!

— Да-да, хозяин! Кикимер всё сделает для сына своей доброй госпожи, — услужливо произнес Кикимер, снова отвесил поклон и забормотал в колени: — Молодой господин Сириус сломал сердце госпожи Вальпурги! Кровоотступник!

— Пошел вон!

Кикимер припустил прочь, таща за собой рюкзак и специально ударяя его о стены. Сириус проводил домовика с отвращением, так и мечтая дать ему пинка, которого он вполне заслуживал. Он не мог дождаться, когда Кикимер станет достаточно старым, чтобы мать отрубила ему башку.

Желая поскорее со всем покончить, Сириус быстро пересек коридор и чуть ли не бегом рванул по лестнице. На середине он остановился как вкопанный, услышав голос, который заставил его скривиться от ненависти и омерзения.

— Вернулся, значит.

Он медленно обернулся к матери. На ней, как всегда, было самое лучшее платье. Идеально уложенные седые волосы, шея увешена серебряными цепочками и драгоценными камнями. А во взгляде всё то же презрение, холод, безразличие.

— Я уйду, — заверил Сириус, стараясь сохранять спокойствие. Это было трудно, его уже мелко трясло от злости. — Вещи соберу и свалю отсюда. Не переживай.

Он отвернулся и зашагал по ступенькам. Мать, шурша юбками, пошла за ним.

— И к кому же ты пойдешь? Снова к этим кровоотступникам Поттерам?

— Тебе-то какая разница?

— Я твоя мать.

Сириус саркастично усмехнулся:

— С каких пор ты козыряешь этим? Ты не была моей матерью, когда вышвырнула меня из дома.

— Я тебя не выгоняла, — забрюзжала Вальпурга Блэк, схватила сына за руку и резко развернула его к себе. Её старое морщинистое лицо исказила ярость, серые глаза опасно блестели, точь-в-точь как у Сириуса. — Ты сам ушел.

— Ты мне помогла, — наклонившись ближе к матери, прошипел ей в лицо Сириус и вырвался из её рук. — Оставь меня в покое.

— Хотя бы встреться с отцом перед уходом. Орион плохо себя чувствует.

Сириус фыркнул, миновав третий этаж, где в спальне родителей кряхтел и кашлял отец.

— Мне плевать на него. Когда болел я, никто, кроме этого треклятого Кикимора, ко мне даже не подошел.

Мать неотступно следовала за ним. Вместе они добрались до последнего этажа. Сириус остановился около двери своей комнаты, пройдя мимо комнаты Регулуса, и с удовольствием отметил, что кто-то пытался вскрыть замочную скважину, измяв её и расцарапав. Не тут-то было! Просто так с замком не справишься, а ключ есть только у него. Деревянная поверхность была испещрена глубокими полосами — кто-то, видно, от разочарования скребся о дверь ногтями. Рядом, на полу, лежал рюкзак, со всей заботливостью принесенный Кикимером.

— Хотя бы пообедай вместе с семьей, — стояла над душой мать, пока Сириус искал в карманах ключ. Под руки попался адрес той девицы. Ну что ж, на сегодня место для ночлега он нашел. Завтра отправится обратно на шею к Поттерам.

— Ладно, — согласился Сириус, закинул на плечо рюкзак и распахнул дверь.

Миссис Блэк осталась в дверях, когда он вошел в комнату. Она осматривала обиталище сына с нескрываемым неодобрением. Этого-то Сириус и добивался. Стены были раскрашены в цвета Гриффиндора и увешаны всякими магловскими плакатами. Тут и там висели знамена факультета, живые фотографии его друзей. И ничего такого, что показывало бы, что он из семьи Блэков, которые до безумия ценили чистоту крови и факультет Слизерин, в котором поголовно учились.

— Жуткое местечко.

— Тебе тут всё равно не жить, — проворчал Сириус, распахивая платяной шкаф, из которого тут же повалились книги вперемешку с одеждой. Он кое-как запихал всё обратно, рассчитывая, что потом с этим разберется.

— Видимо, твои Поттеры не научили тебя аккуратности, — всё плевалась ядом мать. — А вот не соблюдать правила и традиции — да. Флимонт Поттер — знатный смутьян. Мерзкий любитель грязнокровок. А его жена? Она…

— Да заткнись ты, — вполне мирно сказал Сириус. — И уйди по-добру по-здорову.

— Спускайся на обед через полчаса, — распорядилась миссис Блэк и отвернулась. Напоследок она кинула через плечо: — У меня есть для тебя письмо кое от кого.

Хорошая мотивация, чтобы остаться, подумал Сириус. На самом деле он совсем не хотел сидеть за одним столом со своей семейкой, но так и быть останется, чтобы получить письмо. Интересно, от кого оно? Естественно, не из Хогвартса. Дамблдор уже знал, что Сириус живет у Поттеров, и его результаты СОВ пришли к ним.

За полчаса Сириус успел затолкнуть в рюкзак, расширенный миссис Поттер с помощью заклинания, всю свою одежду, попытался отодрать фотографию, где были запечатлены его друзья, но волшебный клей попался что надо, и её пришлось оставить. Выйдя из комнаты, он нос к носу столкнулся с Регулусом. Заметно похудевший, но не растерявший присущий всем Блэкам шарм, Регулус выглядел усталым. Должно быть, всю ночь перечитывал газеты, в которых пишут о Волан-де-Морте,, и передергивал.

— Здравствуй, братец, — язвительно поздоровался Сириус.

Регулус сухо кивнул.

— Здравствуй, Сириус.

— Как дела? Как Волан-де-Морт поживает?

Регулус совсем как мать скривил губы и с неприязнью ответил:

— Это не должно тебя волновать.

— Ну и хорошо. Иди давай, я не собираюсь идти рядом с тобой, будто мы братья.

Регулус ушел, и Сириус через пару минут спустился следом. Когда он появился на кухне, его уже поджидали родители. Регулус устроился рядом с матерью, которая сидела возле отца во главе стола. Место для Сириуса выделили отменное: на другом конце стола подальше от всех. Кикимер торопливо расставлял тарелки. В кармане его грязной наволочки пищала и копошилась мышь, и Сириус не сомневался, что этот деликатес достанется именно ему.

— Что за магловское тряпье на тебе? — вместо приветствия прогрохотал Орион Блэк, скользнув презрительным взглядом по черной куртке и джинсам Сириуса.

Сириус опустился на стул, откинулся на спину и с размаху припечатал ладонь к сердцу.

— Прости, отец! — состроив раскаяние на лице, с деланным сожалением произнес он. — Прости, что не надел свой праздничный сюртук и фамильные штиблеты!

Регулус подавился смешком. Виновато взглянул на мать, у которой губы выгнулись в неудовольствие, опустил голову и сильно сжал в руках нож и вилку. Отец отреагировал не столь весело. Его старое лицо, покрытое седой колючей щетиной, помрачнело. Он еще больше стал походить на ополоумевшего заключенного Азкабана со своими впалыми щеками, мешками под глазами и длинными спутанными волосами. Болезнь выкачивала из него жизнь, и Сириус надеялся, что он откинется как можно скорее.

— Да как ты смеешь… — начал было отец, но Сириус перебил его, распалившись.

— Еще как смею! Неужели ты настолько меня ненавидишь, чтобы будешь критиковать мою одежду? А что я сделал, по сути? Просто пошел против твоих правил! Уж прости, что я не Регулус, что я не сохну по Волан-де-Морту и не брезгую маглорожденными волшебниками и полукровками!

— Не разговаривай так с отцом! — рявкнула мать. Кикимер от её громогласного голоса чуть не выронил поднос. — Не смей так разговаривать с ним, пока находишься в этом доме! Ты понял меня?

Сириус смерил мать свирепым взглядом. Терпение у него лопнуло.

— Иди к черту.

Старое лицо миссис Блэк сморщилось от злости. Встав, она оперлась руками о стол и зашипела, как разгневанная змея:

— Еще одно слово, и я лишу тебя наследства. Ты ничего от меня не получишь, ни гроша. И что ты тогда будешь делать? Думаешь, эти благодетели Поттеры будут содержать тебя? Им жаль каждую монету! Тем более ты им никто! Посмотрим, как ты заголосишь, когда у тебя ничего не останется, кроме острого языка и дерзкого тона!

Сириус с минуту глядел в разозленное лицо матери, а потом рывком поднялся с места. Регулус смотрел на него исподтишка, и что-то вроде сожаления было в его взгляде. Отец молчал, улыбаясь с видным торжеством.

— Я ухожу, — бросил сквозь зубы Сириус.

— Тебе письмо, — рыкнула мать. — Возьми его и катись на все четыре стороны.

Взяв протянутое Кикимером письмо, она зло метнула его на стол. Под жестким взглядом отца Сириус взял письмо, прочитал отправителя и не смог скрыть удивления. Это писал Альфард Блэк, его дядя, брат матери.

Сириус видел дядюшку лишь однажды — на семейном обеде Блэков много лет тому назад. Тогда собралась вся честная компания: и сестры, и братья отца и матери, и их дети. Все восхваляли чистоту своей крови, неодобрительно отзывались о маглах и маглорожденных волшебниках. И только Альфард Блэк сказал, что чистота крови — это не главный показатель в волшебнике, а простецы не такие уж и глупцы. Сириус, тогда еще пятилетний мальчик, отлично запомнил слова дядюшки, и они ему очень понравились, и они были такими правильными, что он тоже стал так считать.

Но что же нужно дяде Альфарду? С чего это он вдруг вспомнил о Сириусе? Чтобы поскорее это узнать, Сириус, игнорируя гнев родителей, распечатал конверт и вытащил лист, исписанный кривоватым небрежным почерком.

«Дорогой племянник,

Не думаю, что ты помнишь меня, ведь наша первая встреча произошла довольно давно, так что я представлюсь еще раз — я брат твоей матери (не думай, что я горжусь этим фактом) и, соответственно, твой дядя Альфард.

Я как сторонний наблюдатель следил за твоей жизнью всё это время и узнал, что ты нарушил семейную традицию и поступил в Гриффиндор. Запоздало, конечно, но всё-таки поздравляю тебя с этим происшествием. Я ненавидел факультет, в котором учился, но во мне было много хитрости и ума, характерных слизеринцам, так что я оказался там к месту.

Но не будем обо мне и моей скорбной молодости. Я решился написать тебе по совершенно другой причине. Недавно твоя кузина Андромеда (ты ведь помнишь эту «предательницу крови», что вышла замуж за магла?) получила письмо от Флимонта Поттера, в котором он сообщил, что ты взбунтовался против правил, видов и взглядов родителей и ушел из дома.

Что ж, парень, добро пожаловать в клуб брошенных и обездоленных! Я не очень ценю твой опрометчивый поступок, но в этом есть стиль. Твой особый стиль. А еще у тебя есть гордость, и не абы какая, а гордость Блэков. И, держу пари, ты не будешь жить за счет Поттеров, у которых, я знаю, ты поселился.

Извини, если неприятно трону тебя этим заявлением, но все Блэки от тебя отвернулись, и никто не будет тебе помогать, кроме, разве что, Андромеды. Наверняка моя сестричка уже пригрозила оставить тебя голым, если ты не одумаешься, так что от родителей помощи тоже не жди.

К чему я веду, мой бесценный племянник? А вот к чему. Я хочу тебе помочь, потому что я больше чем уверен, что мы с тобой похожи. Я, знаешь ли, чертовски богат. А еще стар. А еще у меня нет детей. А еще я очень щедр. Я дерзнул открыть для тебя ячейку в банке «Гринготтс» и положил туда изрядное количество золота. Тебе понравятся эти горы. Можешь сказать об этом матери, чтобы она не подумала, что ты занимаешь неблаговидными для великих и всемогущих Блэков делами, зарабатывая такое богатство. А вот о том, что я завещаю тебе всё своё имущество, которое перейдет к тебе после моей смерти, стоит промолчать. Меня тоже ненавидит наша семейка, но когда речь заходит о роскошных хоромах вроде моих, ненависть улетучивается сию секунду, уж поверь.

Вот и всё, мой драгоценный племянник. Не думай, что я решил подшутить над тобой, хотя это и присуще мне. Я действительно желаю тебе помочь. Умирать я еще не собираюсь, так что надеюсь увидеть тебя как-нибудь в моём (а в будущем в твоём) доме.

С наилучшими намерениями,

Альфард Блэк»

— Что встал? — недовольно гаркнула миссис Блэк. — Пошел вон!

— С радостью! — широко улыбнулся Сириус. — Тем более что мой любимый дядюшка Альфард отсыпал мне пару сотен золотых монет! — Он потряс письмом перед носом матери.

Орион Блэк недоверчиво посмотрел на жену, которая почернела от злости. Грудь её начала неспокойно вздыматься от тяжелого дыхания.

— Как он посмел… — заклокотала она в ярости. — Как посмел переманивать моего сына на свою сторону…

И она стремительно выбежала из кухни. Её тяжелые шаги послышались на лестнице, где-то там грохнула дверь. Удовлетворенный такой реакцией, Сириус усмехнулся, поглядев на братишку, издевательски поклонился отцу и вышел. Быстро добрался до своей комнаты, накинул рюкзак на плечи и двинулся по лестницам к выходу. Услышав шорох в комнате, в которую он принципиально не заходил, он остановился. Именно в этом помещении находился семейный гобелен Блэков, который Сириус люто ненавидел. Он догадывался, что мать там делает.

Он толкнул дверь, которая открылась, тихо скрипнув, и устало прислонился к косяку. Его ожидания оправдались. Мать стояла напротив гобелена, выжигая с помощью заклинания портрет Альфарда Блэка. Лицо Сириуса, как и потрет Андромеды Тонкс, тоже было выжжено. Вот так вот Вальпурга Блэк выражала ненависть к тем, кто не уважал семейные ценности.

— Эй, мам, — позвал Сириус. Он уже так давно не называл Вальпургу мамой, что она сразу перевела на него полные сумасшествия глаза. — Ты такая дура. Думаешь, это, — он кивнул на обугленные коричневые прорехи на гобелене, — что-то изменит?

— Это изменит кое-что для меня, — отчеканила холодно мать и отвернулась. — Уходи.

— Я больше не вернусь.

— И не надо.

— Отлично. Прощай.

— Прощай.

Перед тем как выйти, Сириус заметил, как блеснули слезы в глазах матери. Ему тоже было нелегко, но его семья сделала для него не так много хорошего, чтобы он лил слезы хоть по кому-нибудь из них.

* * *

Три мальчика с разбегу залетели в реку, и поднявшиеся брызги с ног до головы окатили Римуса, сидевшего на берегу. Страницы книги, которую он читал, тут же покрылись влажными кругами, и буквы начали расплываться. Он поглядел на мальчишек, что бултыхались в воде, и взбешенно выкрикнул:

— А аккуратней нельзя?!

— Извините! — махнул рукой мальчик и исчез под водой.

Римус вздохнул и снова уткнулся в книгу. Каждый звук его раздражал, каждое дуновение ветерка, каждое движение прохожих и веселящийся у реки ребятни. Все чувства обострились, все рецепторы заработали на сто двадцать процентов. Скоро полнолуние.

Кто-то подошел к Римусу и заслонил солнце — разбирать расплывшиеся буквы стало невозможно. Он разозлено вскинул голову и увидел девушку в фиолетовом купальнике и соломенной шляпе. Она улыбнулась и, схватившись за потемневшие каштановые волосы, принялась их выжимать. Капли снова полетели на книгу.

— Чего не купаешься? — спросила она.

— Не хочу, — ответил Римус, не в силах контролировать раздражение в голосе.

— Вода такая теплая! Пошли!

Девочка дружелюбно улыбнулась, оставив в покое свои длинные волосы, которые жгутом упали на плечо. Она было совсем худенькой и очень красивой, может, одногодка с Римусом, может, младше. Среди других девочек, отдыхающих у реки, она единственная вошла в воду, а не предпочла загорать. Ей и не надо было загорать — кожа у неё и так была загорелой, почти бронзовой.

— Что ты ко мне пристала? — рявкнул Римус, захлопнув книгу так резко, что девочка отшатнулась. — Иди отсюда!

— Ладно.

Девочка оскорбленно поджала губы и резко развернулась, взметнув в воздух волну песка. Она остервенело зашага прочь, а совесть, пробравшись через волчьи эмоции, которые захлестывали Римуса накануне полнолуния, заиграла на нервах. Перегнул палку. Надо не забывать, что он человек, а не оборотень. Человек.

Римус встал, намереваясь пойти вслед за девушкой. Тут по берегу пробежался ветер, раскинул по глади реки рябь и снял с головы девочки соломенную шляпу. Она полетела по песку, и девочка, ойкнув, кинулась за ней, но Римус оказался быстрее. Он успел подхватить шляпу, прежде чем она сломала поля и промокла.

— Держи, — сказал он, протянув девушке шляпу, когда та подошла.

Она уже не была так дружелюбно настроена. Она грубо вырвала шляпу из его рук, нахлобучила на голову, хмыкнула и развернулась. Обиделась, понял Римус, и ему стало крайне паршиво. Всё-таки иногда он поддается волчьим эмоциям сильнее, чем сам того хочет.

— Подожди! — догнав девочку, сказал Римус. Она подчеркнуто смотрела прямо, совсем не замечая его. — Прости, что накричал на тебя. Просто я сегодня не совсем в духе.

Девочка резко остановилась, взглянула на него и склонила голову к плечу. У неё были красивые зеленые глаза. Они смотрели на Римуса с подозрением, пытаясь найти в его усталых глазах подвох.

— Почему же ты не в духе?

— Ну, — замялся Римус, опустив голову и неловко почесав затылок. — Это не важно.

— Понятно, — кивнула девочка и ярко улыбнулась, позабыв обо всех обидах. — Хочешь, я подниму тебе настроение?

— Как?

— Пошли купаться, и я покажу.

Римус улыбнулся уголками губ и мотнул головой.

— Нет. Я… не умею плавать.

На самом деле он умел плавать, но показывать перед всеми шрамы и царапины, испещряющие его тело, ему совсем не хотелось. Что тогда люди подумают? Семью Люпинов и так считали странной, а если он явит миру свои нездоровые кожные покровы, того гляди подумают, что его бьют родители или еще что-то в этом роде.

— Я тебя научу, — настаивала девочка. — Пошли!

— Нет, правда, я не хочу.

— Ну ладно, — смирилась она. — Но я всё равно от тебя не отстану.

Римус засмеялся, потупив взгляд.

— Ладно.

— Я Уэльи.

— Римус.

— Странное имя.

— Какое есть.

— Ты снова мне грубишь! — просияла Уэльи. Её глаза так и блестели. Было в них что-то чарующе волшебное.

Они сели на песок подальше от берега, и Уэльи тут же вытянула из рук Римуса книгу. Пролистав её, она заявила, что ненавидит читать, а еще не любит осень, учиться и злых людей. Она говорила еще много чего, и Римусу совсем не надоедало её слушать. Её болтовня держала его на плаву и напоминала, что он простой парень, обычный человек. Вдали от друзей он забывал об этом, а родители не всегда напоминали.

Они просидели у берега пока не высохли волосы Уэльи и не приобрели удивительный рыжевато-каштановый оттенок, пока все ребята не разбежались по домам, пока солнце не коснулось горизонта и не раскрасило небо красно-золотыми красками. Уэльи болтала без остановки и иногда, будто резко вспомнив, выдавала что-то совершенно не в тему. Так, она призналась, что любит пудинг, а когда рассказывала про свою кошку, выпалила, что солнце взорвется через пару миллионов лет.

Римус слушал её внимательно, но потом его начало лихорадить, мысли всё чаще путались, он терял нить повествования и почти не слушал её признаний не в тему.

— У тебя руки трясутся, — заметила Уэльи и коснулась его ладони. — Тебе холодно?

— Да, немного, — чуть ли не прорычал Римус, нервно схватившись за плечи. Он зажмурился, чтобы хоть как-то привести сознание в порядок. — Пошли, я провожу тебя.

— Уже расходимся? Ну хорошо. Подожди, я только оденусь. Знаешь, у меня зимой день рождения.

Римус старался не смотреть на Уэльи, когда та начала надевать платье, изящно вытягиваясь и вставая на цыпочки. Солнце красиво играла в её волосах, лучики скользили по осиновой талии, сбегали на стройные ноги.

— А муравей может носить груз в три раза больше своего веса. Ты знал? — Уэльи подправила волосы и улыбнулась, обернувшись к Римусу. — Я готова! Эй, ты чего съежился весь?

Голос Уэльи прозвучал как будто с другой стороны берега. Римус еле смог сосредоточиться и взглянуть на неё. Всё же зря он решил погулять в день полнолуния. Надо было остаться дома. Мама же просила, папа ведь предупреждал!

— Ничего, — торопливо ответил Римус и, покачиваясь, поднялся. Уэльи тут же подхватила его руку. — Я просто плохо себя чувствую.

— Господи, наверное, это солнечный удар, — ужаснулась Уэльи. — Пошли, теперь я провожу тебя.

Не совсем логичный конец, подумал Римус, однако ему было всё равно. Они шли до его дома очень долго. Солнце спряталось, но всё еще было светло. Перед тем как уйти, Уэльи поцеловала его в щеку и сказала:

— Надеюсь, мы встретимся завтра.

— Прости, завтра не смогу.

— Помни, теперь я знаю, где ты живешь!

— Слушай, Уэльи, я рад был познакомиться с тобой, но мы больше не увидимся, — произнес Римус, пытаясь не сорваться.

Яркая улыбка исчезла с милого лица Уэльи. Она наклонила голову набок и сощурила свои прекрасные зеленые глаза.

— Ну конечно! Такие, как ты, никогда не встречаются второй раз с такими, как я.

— Ты тут ни при чем. Проблема во мне, ясно? — зло проворчал Римус.

— Ты меня помнишь? — твердо спросила Уэльи.

— Что? — опешил Римус.

— То! Я ведь училась с тобой в младших классах, пока ты не перешел в другую школу. Я сразу тебя узнала, а вот ты даже не вспомнил.

Он был не в том расположении духа, чтобы вспоминать бывших одноклассников, поэтому просто сказал:

— Прости. Я…

Уэльи сжала губы в полосу и круто развернулась — шляпа вновь чуть не слетела с её головы. И она ушла, оставив и так запутанного Римуса в замешательстве.

Какие же всё-таки девчонки странные! И вот что она хотела? Что имела в виду, припомнив ему о школе? Ему всегда казалось, что он способен разбираться в людях, но сейчас запутался окончательно.

Не успел Римус перейти порог дома, как к нему выбежала взволнованная миссис Люпин. Она схватила сына за плечи и вгляделась в глаза.

— Ох, нет! — прошептала она, ужаснувшись. — Начинается!

— Всё нормально, — прохрипел Римус, но мама ему не поверила.

Она заключила его в объятия и горько зарыдала. Он еле оторвал её от себя, трясясь от разбушевавшейся ярости. Её узкое лицо было полно боли и раскаяния. Потускневшие голубые глаза окружала целая сеть морщинок. Постаревшая от горя раньше времени, она всё еще сохраняла былую красоту, но казалась утомленной и вымученной.

— Я в норме, — заверил маму Римус еще раз, кое-как улыбнулся и выкрутился из её рук.

— Папа уже всё подготовил, — прохныкала она, утирая слезы.

— Еще есть несколько часов.

— Лучше пораньше. Ах, мой бедный ребенок!

И она повела его в подвал. Римуса начала бить крупная дрожь, он едва не споткнулся на ступеньке, но мама крепко держала его за руку, плача и всё сетуя на сложную судьбу единственного сына. Ему уже порядком поднадоело слушать её стоны, и он бы даже отважился впервые в жизни накричать на неё, если бы не совесть, напоминавшая, что он человек, а не зверь. Человек.

В подвале их ожидал отец. Мрачный, окутанный тяжелыми мыслями, он стоял напротив двери, направив на неё палочку, из которой вырывались цветные нити. Увидев сына, он опустил палочку и улыбнулся, как всегда улыбался Римус: скованно, лишь уголками губ.

— Как ты, сын?

— Так себе.

— Уже начинается, Лайелл! — всхлипнула мама.

Она подвела Римуса к двери, и отец распахнул её. За ней находилась маленькая, абсолютно пустая комнатушка с расцарапанными стенами, без окон, без лампочки, а с потолка свисали цепи. Римус ненавидел это место, потому что здесь его страхи становились больше, обширнее, страшнее. Потому что тут он оставался один на один со своим недугом.

— Господи! Мой бедный сын!

— Спокойно, Хоуп, — решительно приказал отец, помогая Римусу переступить порог. — Он справится. Мы справимся.

— Справимся, — согласилась мать и, подскочив к Римуса, поцеловала его в лоб. — Мы справимся, дорогой.

— Иди, Хоуп, дальше мы сами.

Когда мама ушла, отец помог Римусу раздеться, потом привязал к его рукам и лодыжкам цепи. Они звенели, были холодными и больно щипали кожу, но он терпел. Так будет безопаснее и для него самого, и для родителей.

— Всё, — отступая от сына, тихо сказал отец.

Он помрачнел сильнее, из лица ушло спокойствие, глаза потеряли жизнь. Он, как всегда, чувствовал себя виноватым за то, что его сын страдает. И сколько бы Римус не уверял отца, что он тут не причем, тот всё равно был уверен, что только он виноват в мучениях сына.

— Скоро всё закончится, — перед уходом заверил папа, дотронувшись до щеки Римуса.

Он слабо улыбнулся в ответ.

— Я знаю.

— Прости меня.

— Ты ни в чем не виноват.

И он ушел, закрыв дверь. А потом наступила ночь. Римус Люпин ушел, а вместо него появился оборотень.

— Я заходила к тебе. Где ты был? — без всяких приветствий, с ходу спросила Уэльи, остановившись напротив Римуса.

Он оторвался от книги и поднял голову. Берег снова был забит ребятней, греющейся на солнце, и Уэльи тоже пришла в своём фиолетовом купальнице и соломенной шляпе. Она стояла, скрестив руки на груди и притоптывая босой ногой по песку.

— Привет, — сказал Римус, устремив взгляд обратно на книгу.

— Где ты был все эти пять дней? Я заходила к тебе, но твоя мама сказала, что тебя нет. Где ты был?

Полнолуние прошло, и злость, ярость и тревога ушли вместе с ней, поэтому Римус мог говорить спокойно.

— Я был у бабушки.

— И ты не сказал мне. — Уэльи, подбоченившись, нависла над ним, закрыв собой солнце. Её угрожающий видок по большей степени развеселил Римуса, и он едва сдерживал улыбку.

— Я не думал, что тебя так будет это волновать, — сказал он. — Я тебя один день знаю.

Уэльи сузила глаза, которые при ярком свете горели особенным блеском, и наклонила голову к плечу.

— Мы учились с тобой вместе. Ты знаешь меня не первый день.

— Эм… Ну да, наверное.

— Я тебе нравлюсь? — вдруг спросила Уэльи, в своем духе перескочив с одной темы на другую.

Подавившись воздухом, Римус закашлялся, и она заулыбалась, радуясь, что смогла выбить его из колеи.

— Я… не знаю, — пролепетал он.

Если честно, Уэльи из его головы не выходила, надежно устроившись там. Но он, как всегда, приказывал себе отказываться, не привязаться, быть в одиночестве. Так лучше и для него, и для неё. Так лучше для всех.

— А ты мне нравишься. С первого класса, — призналась Уэльи и села возле него, вытянув свои стройные ноги. — Самая яркая звезда после Солнца — Сириус. Ты знал?

Римус улыбнулся, потупив взгляд.

— Знал. У меня есть друг по имени Сириус.

— Здорово!

— И он действительно яркая звезда. И он бы не постеснялся сказать, что ты ему нравишься, даже бы если это было не так.

Уэльи взяла его за руку и, склонив голову к плечу, сказала:

— Может, стоит быть хоть немного таким же ярким и смелым, как твой друг?

— Может быть.

Они взглянули друг другу в глаза. Римус глубоко вздохнул и выпалил на одном дыхание:

— Ты тоже мне нравишься.

Уэльи лучисто улыбнулась, сильнее сжав его руку.

— Отлично. Потому что я хочу, чтобы это лето мы провели вместе. Знаешь, по статистике, чтобы влюбиться, нужно всего лишь десять секунд.

* * *

Она медленно раскачивалась на качелях, а он внимательно следил за ней, желая впитать и запомнить каждое её движение. Летний ветер особенно ласково касался её медно-рыжих волос, глаза в лучах солнца сверкали волшебной зеленой. Но они были пустыми, безжизненными, печальными. И ему очень хотелось узнать, почему. Такие глаза не должны грустить.

Вот, будто почувствовав его взгляд, она остановила качели и резко повернула голову в сторону кустов, отчего её дивные волосы мягко скатились с плеч на спину. Он попятился, шумно наступил на ветку и, проклиная себя, замер. Округлив глаза, она встала с качелей, с улыбкой обошла маленького мальчика, что мешал ей пройти, и двинулась прямо к кустам, к укрытию, где он прятался. Нелепая ситуация.

— Чёрт, — прошептал он одними губами, отступая дальше.

Она остановилась у кустов и встала на цыпочки, пытаясь рассмотреть через густую зеленую листву что-то или кого-то. Она умная, она знает, так что надо притихнуть и никак себя не выдать. Но она ничего не заметила и через несколько секунд, словно разочаровавшись, опустила голову и топнула ногой. Бровки её нахмурились. Потом она развернулась, через плечо кинула взгляд на кусты, и тут он поймал её взгляд. У него чуть сердце не выпрыгнуло. Но, благо, ему лишь показалось — она его не заметила.

Она направилась к стайке маленьких детишек, сидевшей у песочницы. Они встретили её с радостью, маленькая девочка тут же полезла ей на руки. И она лучисто улыбалась, и глаза её снова светились жизнью.

Дети тянулись к ней, как ростки к солнцу. И она действительно была солнцем. Одной лишь улыбкой она дарила тепло, одним лишь взглядом давала надежду, одним лишь движением, одним прикосновением вселяла уверенность. Она помогала детишкам строить песочные замки, рассказывала им истории, от которых они смеялись, сплела девочкам венки из цветов. Мамочки, сидевшие на лавочке, смотрели на неё с восхищением и уважением.

— Хорошая девочка, — сказала одна.

— Да-да, — согласилась другая, истово закивав. — Из неё выйдет чудесная мать!

А потом она ушла. И даже её походка была настолько прекрасной, что не стоило сомневаться, — она спустилась с небес. Он хотел выпрыгнуть из кустов, перепугав детей своим внезапным появлением, и рвануть за ней. Но она не захочет его видеть. Лишь по доброте душевной она встретит его с радушием, а потом вспомнить те слова, которые он сказал, сорвавшись. Но не надо искать себе оправданий. Он понимал, что виноват. Он сломал тот песчаный замок, который они с ней с детства строили, лишь одной фразой. Иногда слова режут сильнее ножа. Иногда слова разрушают за мгновение то, что создавалось годами.

Он обошел площадку, вышел на Цветочную улицу, встряхнул с себя листья и травинки и поспешно пошел по дороге, разыскивая её. Она шла неторопливо, обняв себя за плечи. Он соблюдал дистанцию, и если она подумает оглянуться, то, скорее всего, не узнает его издалека. И солнце играло бликами на её волосах, и в каждом её движении была магия. И она больше никогда не будет его другом.

Вот она дошла до своего дома, постояла недолго перед дверью, стерла с лица печаль и с улыбкой вошла. Даже если ей будет очень плохо, даже если её мир будет превращаться в руины, она никогда этого не покажет, чтобы никого не тревожить, чтобы никого не нагружать своими проблемами. И она была такой сильной внутри, и она казалась такой хрупкой снаружи. И она больше никогда не будет его другом.

Он почувствовал удовлетворение, оттого что смог её увидеть. С ней всё хорошо, она жива и здорова. Раньше он не ценил, что мог беспрепятственно видеть её и смотреть прямо в глаза, а теперь очень сильно жалел, что потерял то, что у него было. Если бы он мог, то всё изменил бы, но это невозможно. Тут даже волшебство бессильно.

Он вернулся домой. Родители, как всегда, ссорились и создавали шумиху, от которой у него трещала голова. Им даже не нужны были особые причины, чтобы ругаться. Это уже вошло в привычку. Он тоже привык, поэтому крайне спокойно прошел мимо них, орущих об ошибках молодости, об ужасном браке, о проклятой семье. Он закрылся в комнате, лег на кровать и тупо уставился в потолок. От криков родителей звенели окна, тряслись стены. Как же его всё это достало! И никто не мог ему помочь. Она могла. Она помогала. Рядом с ней он забывал о родителях, которые ненавидели друг друга. Рядом с ней он жил по-настоящему.

Вечером он пошел в парк, чтобы увидеть её еще раз. Она каждый день приходила туда с друзьями и всегда была веселой и улыбчивой. Компания возле неё сразу оживлялась, и каждый хотел хоть на секунду завладеть её вниманием.

Она появилась довольно поздно и только с двумя друзьями: пухлощеким мальчиком и невысокой белокурой девчонкой. Одетая в джинсы и рубашку, с прибранными в высокий хвост волосами, она, как пример для подражания, была высокой, стройной, изящной. Вот только веселой, как обычно, не казалась. Сегодня она позволила себе показать друзьям грусть.

Когда они остановились возле фонаря, он надвинул капюшон пониже и сел неподалеку от них на лавочку. Их голоса звучали приглушенно, но он смог разобрать, о чем они говорят.

— Да ладно тебе, Лил! — сказал толстый мальчик и небрежно махнул рукой. — Ты ни в чем не виновата. Не знаю, кто это сделал с Элисой, но мне нравится этот мститель!

— Ага! — пискнула белокурая девчонка. — Вы видели, во что мститель превратил её дом? Стены разрисованы красно-желтой краской, на газоне какие-то маленькие бомбы. Я видела, когда Элиса наступила на одну из них, на неё посыпались конфетти и полилась какая-то жидкая штука. Здорово!

Толстый мальчик от души расхохотался:

— Так ей и надо! Если она еще раз поднимет на тебя руку, ей еще не так достанется.

— Не говори так, — строго оборвала его она. — Я сама во всем виновата. Она поколотила меня вполне заслуженно. Но не будем об этом. Чуть ли не месяц прошел.

— А у тебя всё еще идет кровь носом, — как бы между прочим заметил пухлый мальчик, а девочка посмотрела на неё с сочувствием.

Он недоуменно нахмурился. Кто-то побил её? За что же? Хотя это неважно. Он знает имя обидчика, и ему не поздоровится.

— У меня всё превосходно, — заверила она друзей. — То, что произошло, просто ерунда. И, в конце концов, Элиса добилась, чего хотела — Лоренс встречается с ней.

— Идиот! — сплюнул на землю толстый мальчик. — Он принял твоё избиение как жест признания в любви со стороны Элисы.

Светловолосая девочка участливо дотронулась до её плеча. Она вынужденно улыбнулась девочке.

— На тебе лица нет. Не переживай из-за них, Лил.

— Я не из-за них переживаю.

— А из-за кого же?

Она закрыла глаза, неспешно втянула воздух и сказала:

— За одного… парня из моей школы.

Сначала он подумал, что она говорит о нем. Но нет, она не будет говорить о нем. Всё между ними было закончено. Закончено навсегда.

— А что с ним случилось? — с огромным интересом спросила белокурая девочка. Она даже несколько переигрывала, будто хотела подлизаться к ней. Это его ужасно разозлило.

— Моя подруга написала, что он упал с мет… упал, короче говоря. Ногу сломал, идиот. — Вдруг на её губах появилась улыбка. Она опустила голову, пытаясь скрыть её от друзей, но они всё равно заметили.

— Ага! — сказал мальчик ликующе. — Этот тот таинственный «надоедливый высокомерный недотепа», который мешает тебе спокойно учиться?

— Нет! — воскликнула она, однако кроткая улыбка выдала её.

Он разозлено стиснул кулаки. Она имеет в виду его. Она говорит об этом жалком заносчивом придурке. И что в нем только все находят! А что она в нем нашла? Он видел, как они мило прощались на платформе в конце учебного года. Она была совсем не против, когда он обнял её. Видно, она действительно что-то в нем разглядела, раз позволила это сделать.

— Если это не он, то перестань улыбаться!

— Ладно! Ладно же! Это он!

Пухлый мальчик сузил глаза и улыбнулся:

— Плохие парни в итоге побеждают?

Она засмеялась серебристым смехом. Он так давно не видел её смеющейся, что совсем забыл, как прекрасен её смех и как мило у неё морщится нос.

— Да нет же, Джим! Не неси ерунды. Просто в последний учебный день я взяла с него обещание, что он не вляпается в историю. Но он снова это сделал, тем самым предав мою веру в него. Мне просто… обидно.

Джим закатил глаза.

— Просто так и скажи, что ты переживаешь за него, потому что он тебе небезразличен.

— Эй! — шутливо возмутилась она. — Мне плевать на него! Ну, может, да, я переживаю, но лишь из-за того, что мне некого будет ненавидеть, если не станет его.

Весело смеясь, они пошли по дорожке, и вскоре ночь поглотила их. И он не пошел за ними. Горечь смешалась с негодованием, с обидой и злостью. Значит, тогда она не просто так ушла с тем кретином. Она встала на его сторону и выбрала его по-настоящему. Она выбрала его, потому что он ей нужен. Вот так вот. Одна сгоряча сказанная фраза, очень страшная и колкая, — и она уходит с другим. Нет ничего хуже, чем отдавать самое дорогое тому, кого ненавидишь больше всего на свете.

Но выбор сделан. Пусть так. И он не будет её переубеждать, потому что он уважает её мнение. Потому что он её любит.