toxique-

Спойлеры для Edelweiss о Ноттах: два пов-а Адриана о двух главных женщинах в его жизни (спойлер спойлера - на самом деле их всего три). С точки зрения языка - мрак и ужас, ибо то ли в 2015 году, то ли вообще в 2014 писалось.

#персонажи #family_of_nott #нотты #наброски #неопубликованное

pov #1 "о Даяне Нотт, младшей сестре"

Визуализация - https://imgur.com/a/tUK2n
Ну и в профиле арты.

"Как вы думаете, мертвые возвращаются, чтобы следить за живыми?" (c)

Семьдесят три ступени, пятьдесят два шага по коридору и дверь в самом конце восточного крыла. Я знаю этот путь наизусть и смогу пройти с закрытыми глазами, даже если кто-то наложит на меня обливейт. По этому коридору ты, простоволосая и одетая в шелковые платьица, убегала от меня, смеясь. Этот путь я проделывал, чтобы попрощаться с тобой, своей любимой младшей сестренкой, сначала уезжая в Хогвартс, а после - пропадая по делам организации. Эхо моих шагов гулко звучало в восточном крыле замка, когда я возвращался, а ты выбегала из своих комнат, такая юная, прекрасная и бесхитростная, чтобы кинуться в объятия своего брата. А потом отступить на шаг, нацепить на лицо непроницаемую маску и ужасно взрослым тоном произнести совершенно детский вопрос: "Почему тебя так долго не было?", - и не дождавшись ответа, тихо и очень серьезно добавить: "Я скучала, Адриан".

А теперь я скучаю, Даяна. Я всегда возвращался. Почему же не возвращаешься ты?

Сто двадцать один день. Семьдесят три ступени. И пятьдесят шагов. В сто двадцать первый раз я не могу сделать еще два шага, повернуть дверную ручку и войти в твои покои: ты всегда будто бы заранее знала, когда я вернусь, и встречала меня посреди коридора.
Даяна, я вернулся, почему ты меня не встречаешь?

Твои покои всегда были самыми светлыми в этом угрюмом замке: окна выходили на море, на восток, и каждое утро розоватые лучи рассвета раскрашивали стены твоих комнат. Ты и сама среди нас, Ноттов, была необыкновенно светлой. И самой живой. Ты была хрупким и невероятно прекрасным цветком, каким-то чудом выросшим на каменистой почве морского побережья среди жесткой травы. И мы оберегали тебя, как могли.

Не уберегли.

Жизнь всегда била из тебя ключом, искрила в твоей улыбке и звучала в перезвоне твоего смеха. Ты никогда не боялась растратить себя, делилась собой и своей добротой со всем миром. В тебе почти не было магии, а из палочки вырывался лишь слабенький люмос, но ты всегда была самой волшебной из нас: тебе было подвластно колдовство, знание которого уже давно закрыто для меня. Доброта, любовь и открытость этому миру. А еще ты верила в людей, верила бесконечно и непоколебимо, ты верила этому миру. Ты верила мне.

А я тебя подвел.

Ты всегда любила работать с травами и землей: тебе одной удавалось так тонко чувствовать их, будто бы они разговаривали с тобой. Тебе не поддавались даже азы чар и трансфигурации, однако с зельями ты творила чудеса. Я всегда знал, что ты особенная, что тебе предстоит так много в этой жизни. А еще я мечтал провести тебя за руку в новый мир, который я построю.

Но война забрала тебя у меня.

В Норфолке плохо росли некоторые из редких трав, необходимых тебе для работы, и поэтому ты с помощью заранее зачарованных многоразовых порталов перемещалась между несколькими нашими поместьями и домами.

Они устроили засаду в одном из наименее защищенных из наших владений: там и защищать особо было нечего: небольшой летний домик, да теплицы с травами. Орден Феникса давно искал выход на нашу семью: всем было очевидно, что Нотты имеют отношение к организации самое, что ни на есть, прямейшее, однако доказать никто и ничего не мог. Фредерик никогда не марал свои руки в сомнительных операциях и запомнился магам как главный редактор "Пророка" и искусный оратор, придерживающийся супрематической линии в политике. Я же оставался всегда в тени. И они выбрали целью тебя: самую уязвимую из всех нас.

Однако в тебе они видели лишь врага: они даже не обратили внимания, что даже палочки при тебе не было. Они знали, что ты сестра Пожирателей Смерти, и этого им было достаточно. Защитники Света направляли на тебя свои палочки, желая получить так необходимую им информацию, бросая тебе в лицо оскорбления, а ты смотрела на них своими большими испуганными и невообразимо светлыми глазами и не понимала, почему эти люди делают тебе так больно.

Ты сгорела за три дня, почти не приходя в себя. Обычный волшебник скорее всего и выжил после того, что перенесла ты... Но ты была почти сквиббом, что мы так тщательно скрывали от всего мира, потому что нам это было неважно: мы так тебя любили, Даяна.

Ты затихла на рассвете тридцатого сентября. Комната окрасилась в розовые тона, будто отсветы кровавых разводов, цветами распустившихся на покрывале, а в легкие забивался тяжелый сладкий запах. И ты больше не смеялась.

Прошел сто двадцать один день с твоей смерти, Даяна. И я наконец-то делаю те два шага, что каждый раз отделяли меня от двери в твою комнату. Дергаю за ручку двери, и утреннее солнце на мгновенье ослепляет меня. Я стою на пороге, окутанный светом, будто каким-то неизвестным заклинанием, и не могу сделать и шага.
- Адриан, почему ты так долго не приходил ко мне? - будто сквозь тонны воды слышу я самый любимый голос на свете. Я медленно поворачиваю голову и вижу тебя: те же волны волос, похожих на жидкое золото, те же яркие голубо-зеленые глаза и та же мягкая, такая понимающая улыбка. Только теперь на дне твоих глаз плещется не веселье и любопытство, а скорбь.

- Даяна... - шепчу я и делаю шаг по направлению к стене, на которой висит твой портрет.

pov #2 "О Ребекке Паркинсон, в девичестве Блишвик, кузине"

Визуализация - https://imgur.com/a/xj9ce

"Она не любила ни одного мужчину. Она ни в грош не ставила ни одного из вас. Она была выше любви. Почему бы ей не поразвлечься? Любовная игра и была для неё игрой, не больше. Она сама мне говорила. Это забавляло её, потешало, уж кому и знать, как не мне! Она смеялась над вами, как и над всеми остальными. Я помню, как она приходила и буквально каталась по постели от смеха; все вы ей были смешны, все до единого!" (c)

Ребекка. Твое имя обманчиво мягкое, как и ты сама. Только кажется, что его легко произнести, однако в попытках это сделать приходится долго перекатывать его на языке, спотыкаясь о неблагозвучие букв. В твоем имени кроется эхо рокота волн, бьющихся о белые скалы Туманного Альбиона. Твои руки, затянутые в черный бархат и всегда беспорядочно движущиеся во время разговора, похожи на черточки птиц, рассекающих пасмурное небо.

Я совру, если скажу, что знаю тебя. Сказать, что ты истинная леди, значит, прослыть льстецом. Ты любишь лесть, смакуешь ее подобно дорогому вину, но льстецов ты презираешь. Кто ты, Ребекка? Я не знаю. Пожалуй, ты похожа на ворох кружевных тканей, из которых сшиты твои наряды, и я каждый день провожу в попытках содрать с тебя еще одну иллюзию, обнажив наконец-то тебя настоящую. И каждый раз обманываюсь, принимая искусную иллюзию за истину.

Иллюзии, о, пожалуй, это единственное, что я знаю о тебе. И то, что за ними кроется что-то по-настоящему страшное. Страшнее боггарта... И самое прекрасное на свете. Я боюсь и жажду увидеть это. Ты превращаешь меня в безумца, Ребекка. Ты и сама безумна. Но безумна ли?

В чистокровных кругах тебя опасаются, а добропорядочные жены прячут глаза, когда ты появляешься в зале, облаченная в так любимый тобой черный цвет, наплевав на негласные правила этикета. Я готов поставить на то, что в траур ты бы надела белое. Готов поставить и готов к тому, что в конце концов проиграюсь до последнего кната, да, Ребекка? Ты всегда обставляешь все так, что победительницей можешь быть только ты. И вовсе не потому, что ты любишь выигрывать: гораздо больше ты любишь наблюдать за проигрышем других.

Иногда ты позволяешь обманываться, позволяя увидеть маленький отблеск правды в кривом зеркале и принять его за оригинал. Ты играешься с людьми, будто они фарфоровые куклы, так любимые тобой в детстве. О, я помню твою потрясающую коллекцию фарфоровых человечков со стеклянными глазами и нарисованными улыбками. Ты могла часами бродить вдоль полок, рассказывая что-то своим молчаливым слушателям. А потом схватить палочку и ударить по одной из кукол "Конфринго"! В такие моменты твое лицо становилось похоже на уродливую маску, но это длилось лишь миг, а в следующую секунду ты оборачивалась ко мне и, пожав плечами, отвечала на невысказанный вопрос: "Они не перестают улыбаться. А я не хочу, чтобы они улыбались!" - и топала ножкой, как обычная маленькая капризная девочка. И смеялась. А я смеялся вместе с тобой и тогда еще не придавал значения острым осколкам фарфора, застрявшим где-то в уголке глаза. Не замечал кровавых узоров, которые ты начала рисовать на моем лице еще в нашем детстве. А когда заметил, то уже было поздно: ты завершила свое произведение, а маска впиталась в мое лицо, проросла в душу, ржавыми проволоками оплела гниющее сердце.

Сколько я себя помню, ты была всегда. То ступала за мной по пятам, прячась в тени и нашептывая на ухо нужные, правильные на твой взгляд, мысли, то внезапно появлялась прямо передо мной и над чем-то смеялась. Смеялась, снова и снова, вскидывала руки, будто хищная птица крылья, готовая сорваться вверх. Но не срывалась. Ты оставалась стоять на галечном берегу Северного моря, оставалась стоять напротив меня, прикованная к этой земле, к этому миру. И тогда мне казалось, что это не серое море отражается в твоих глазах, а, и нещадно бьющие по белым скалам штормовые волны, и тяжелое, будто налитое свинцом небо, и даже замок Ноттов на вершине скалы, - все это лишь отражение тебя, отражение того, что заперто, скрыто под слоем фарфоровой кожи. В такие моменты ты сама походила на куклу, и единственным живым, слишком живым местом на твоем лице оставались глаза. Безумные и прекрасные.

Нет, ты не кукловод, ты - кукольный мастер. Тебе мало просто дергать людей за ниточки, тебе важно знать, что те, кто тебя окружают - это результат твоей долгой и кропотливой работы. Я не знаю, как много, например, в этом зале твоих творений. Но мне нравится тешить себя мыслью, что я - все же лучшее твое творение. Тешить свое самолюбие тем, что только мне ты можешь сказать все то, что в детстве рассказывала рядам одинаковых нарисованных лиц. И думать, что ты вдохнула в меня достаточно жизни. Достаточно, чтобы я сам стал если не кукольным мастером, то кукловодом. И смог дергать за ниточки тебя.

Ты говоришь о магии, и я слышу свои собственные мысли, свои идеи. Ты говоришь о сути, презирая форму, тебе плевать, кто Лорд, а кто Леди, тебе плевать, какая в ком кровь, как и плевать магии: почему тогда рождаются сквиббы в самых чистых семьях и волшебники - у магглов? Ты презираешь тех, кто осмеливается обронить что-то вроде "магглы воруют магию", потому что магия - это нечто неподвластное, магия сама выбирает, магия может наградить человека и она же может его наказать. Магия не терпит невежд. И дело не в том, сколько поколений волшебников за твоей спиной, а в том, как ты смотришь на этот мир. Я слушаю тебя в огороженной заглушающими чарами комнате и думаю, что, быть может, я придумал все это, придумал тебя, чтобы ты произнесла в слух мои мысли, обличила мои убеждения и указала мне путь. Чтобы ты, а не я, несла ответственность за мои деяния, чтобы ты была моим искуплением, чтобы оправдала кровь на моих руках. Ребекка, ответь же мне, кто ты? А кто я?

За те восемь (?) лет, что кручусь в фэндоме, окончательно и бесповоротно поняла, что макси - не мой размер. Даже когда в голове рождается история на тысячу страниц, воплотить ее не выходит. Может, потому, что продуманный сюжет - моя слабая сторона. Я очень ярко представляю персонажей, отдельные важные эпизоды, но сплести все на единой канве - не получается. А именно потому рождаются вот такие эскизы отдельных персонажей. Подумала и решила поделиться довольно давним отрывком, в конце концов у меня даже арты в профиле к ним выложены.
А может быть когда-нибудь дойдут руки написать эту очень грустную историю про моих любимых Ноттов.

Небольшая подборка визуализации - https://imgur.com/a/luoOT

#персонажи #family_of_nott #неопубликованное #нотты #гарри_поттер

***
___________________________________________

Стук металлических набоек слишком громко звучит в темных коридорах замка. Он отскакивает от пола, прыгает по стенам и долго мечется в слишком высоких сводах. Человек, туго затянутый во все черное, как его собственная палочка в чехол из драконовой кожи, идет убивать. Идет не медленно и не быстро, идет так, будто каждый его шаг - это указ королевы, неоспоримый и продуманный. Идет так, будто спустя меньше чем час будет вести светские беседы на приеме в Министерстве Магии, а не произносить непростительные заклинания, точно зная, что убивает не скот, а людей.
У Адриана уже давно не дрожат руки.

Адриан - хамелеон. Он жонглирует своими словами и эмоциями так же умело, как его палочка - заклинаниями. Он меняет вежливую улыбку аристократа на безумный оскал зверя так же непринужденно, как манеру шага, стоит ему переступить порог фамильного замка и оказаться посреди боя. Он выверяет каждое свое слово, каждый жест, каждый свой взгляд ровно с той же видимой непринужденностью и нумерологической точностью, с которой выпускает из палочки зеленый луч, произнося "Авада Кедавра". Даже долю безумия, которую он демонстрирует своим соратникам в организации, он отмеряет подобно драгоценному ингредиенту для приготовления особо опасного и сложного зелья. Он и сам - ингредиент этого зелья, тот, который может как подарить уникальные свойства отвару, так и взорвать котел. Зелья под названием война.

Адриан разрезает в кровавой улыбке тонкую кожу аристократа и не чувствует себя лицемером. Он смеется над визжащими грязнокровками вместе с теми из пожирателей, что пришли к Лорду не для того, чтобы строить новый мир, а чтобы получать поощрение своим садистским наклонностям, что заразой бурлят в их чистой крови. Крови, в которой закупорена магия: она бьется, не находя выхода, пожирает саму себя и благословение оборачивается проклятием.

Он смеется и отпускает шуточки о поганых грязнокровках, но стоит ему только переступить порог комнаты и спрятать свое лицо в сумраке, что царит в коридоре, как улыбка слетает с его лица, подобно тому, как намокшие от дождя объявления отклеиваются от стен. Чтобы на их место разместили новые, более важные, а главное - актуальные. Адриан всегда знает, чего от него ждут в этот момент. И с изяществом, присущим художнику, рисует себе новое, актуальное лицо. И даже он сам уже не знает, что увидит в отражении, смотрящем на него из зеркала, когда кислота войны растворит все до единой маски.

Младший сын.

Он второй ребенок своего отца. У него нет ни титула, ни приличного наследства. А еще у него нет невесты и обязательств. Он волен пойти на все четыре стороны и никогда не возвращаться, но почему-то уже десятый год - возвращается в главный замок Ноттов в Норфолке. Не может не возвращаться. Каждый раз, когда в его сознании мелькает мысль о том, чтобы послать к Мордреду семью, Темного Лорда и службу у него, да и вообще всю Британию, он вспоминает отца. Молчаливого человека с тяжелым взглядом, который никогда не подходил к Адриану ближе, чем на два шага, будто бы боялся чего-то. Отец для младшего Нотта был незнакомцем: он чтил и уважал его, как то и положено в правильной семье, но совершенно не знал. Уже став постарше, когда Кантанкерус Нотт после смерти второй жены окончательно замкнулся в себе и, передав все дела Фредерику, перебрался в отдаленное имение, Адриан начал узнавать отца. Он почти не видел его, но впервые в жизни Адриана отец переставал быть монументальной фигурой, а обретал черты живого человека. Все началось, когда Адриану было тринадцать лет: он забрался в старый кабинет отца, который Фредерик так и оставил неприкосновенным, давно обустроив свой собственный в другом крыле замка. И этот кабинет говорил об отце гораздо больше, чем сам Кантанкерус произнес слов за свою жизнь, по крайней мере - собственному сыну. Адриан, тогда еще совсем мальчишка, осторожно брал в руки безделушки, в идеальном, ведомом одному его отцу порядке расставленные на рабочем столе и полках, и узнавал. Он начинал разгадывать головоломку под названием Кантанкерус Нотт, он восстанавливал эпизоды его жизни, будто расшифровывал руническую рукопись событий, давно стершихся из истории магического мира. Он читал пергаменты, исписанные убористым, аккуратным почерком, пергаменты, в которых не было ни единого исправления, ни одной чернильной кляксы, ни одной лишней, неправильной завитушки. Он рассматривал колдографии в альбомах, оформленных рукой настоящего перфекциониста. Свои дела и исследования его отец всегда содержал в строжайшем порядке, которого не было ни в его семейной жизни, ни в жизни вообще. Его отец был младшим сыном, вынужденным наследовать. И он, с детства отшельник, предоставленный самому себе, получил в качестве нежданного подарка от судьбы чужую жизнь, чужую жену и чужие обязательства. И собственные дети так и остались для него чужими: детьми, которые должны были получить в отца не его, а Тибериуса, наследника Ноттов, так нелепо погибшего в какой-то потасовке в Лютном. И даже своему старшему сыну вторым именем он дал имя старшего брата: того, что должен был жениться на Паулин Селвин и стать его отцом. Однако было в жизни Кантанкеруса и то, что было только его, но по иронии судьбы он не смог этого понять и принять. Дарлин Яксли, молодая, красивая, чистокровная и при этом совершенно не спесивая, ярким вихрем ворвалась в жизнь угрюмого вдовца, появлявшегося в домах других чистокровных семейств лишь затем, чтобы отдать дань традиции и исполнить негласные правила. Она, знать не знавшая его старшего брата, который до сих пор был жив лишь в воспаленном уме Кантанкеруса, влюбилась именно в него, живого Лорда Нотта, угрюмого, неприветливого и замкнутого. И он впустил ее в свою жизнь. Он любил ее, действительно любил, но не смог полюбить их детей. И окончательно сломался, когда она умерла на фамильном ложе дома, который должен был достаться не ему, рожая дочь. Это было подобно плевку, насмешке, напоминанию о том, что он живет не свою жизнь и иметь что-то свое - не может. Этот мир пережевал Кантанкеруса Нотта и выплюнул за ненадобностью: этому миру не нужны были его исследовательский ум, не нужны были его идеи, не нужны были его чувства. И Кантанкерус Нотт сделал единственный вывод, посчитав его правильным: ему не нужен этот мир.

Адриан, носивший вторым именем имя своего отца, понимал его как никто другой, но не мог простить и принять. Простить не то, что Кантанкерус так и не стал для него отцом, а его слабости. Того, как он мало сделал, когда ему было так много дано. Обращение "лорд" так и осталось для Кантанкеруса обращением, насильно приклеенным ярлыком, с которым он не знал, что нужно делать. Но все же Адриан ощущал, бессознательно чувствовал, что наследник Кантанкеруса именно он, а не Фредерик, он, рожденный любимой женщиной, а не вынужденной, навязанной женой. Он, как и отец, был вторым сыном, но в этом видел лишь возможности, те, что недоступны наследникам, достичь большего. И он, в отличие от отца, предпочитал жить свою и только свою жизнь. Быть хозяином своей судьбы, а не марионеткой обстоятельств.

Младший брат.

Фредерик для Адриана всегда был большим отцом, нежели Кантанкерус. Разделенные по рождению двадцатью годами и разными матерями, Фредерик и Адриан с трудом ощущали себя братьями. Когда Адриан делал свои первые шаги, Фредерик уже уверенно шагал по министерским коридорам, где раболепные чиновники заискивающе улыбались ему и лепетали "лорд Нотт". Адриан произносил слова своих первых заклинаний, а Фредерик уже в полной мере овладел силой слова и был рупором "Движения за сохранение магии". Адриан сдавал ТРИТОНы, Фредерик же занимал кресло главного редактора и директора "Ежедневного Пророка" и был правой рукой Лорда Волдеморта в легальной политике. Фредерик же представил семнадцатилетнего Адриана великому волшебнику, основателю Организации, которая должна изменить магический мир к лучшему. Фредерик, а не Кантанкерус привел его на первое собрание, как отцы, члены старой гвардии, приводили своих сыновей. И Адриан был за это безмерно благодарен старшему брату. За это же он его ненавидел, ненавидел с того самого момента, как спустя два года на его предплечье появилась "темная метка": честь, оказанная ему Темным Лордом, знак доверия... Скотское клеймо. И еще одна роль, которую отныне был вынужден играть Адриан.

Наемник.

Темный Лорд, одетый в черный шелк струящейся мантии, медленно движется по полукругу укутанного в бархат ночи зала. Темный Лорд не спешит говорить. Кажется, он и вовсе позабыл о том, что в помещении его соратники. Но Адриана так просто не обманешь: он выжидает, подобно хищнику, перед броском; и потому, когда Лорд резко оборачивается к своим сподвижникам, собираясь высказать вопрос и едва контролируя подступающий гнев, Адриан делает шаг вперед и одновременно с этим склоняет голову. Лорд удивленно вскидывает брови, но кивает. У себя за спиной Адриан слышит отчетливый вздох облегчения и презрительно кривится внутри, когда как на его губах все так же играет почтительная полуулыбка.

Адриан кожей чувствует разъедающую зависть первых сыновей чистокровных семейств и их страх, назойливой тенью следующий за ними по пятам. Они, привыкшие к раболепию и склоняющимся при их появлении головам, никак не могут смириться, что их ни во что не ставят. Они не привыкли к тому, что нужно прилагать свои усилия, а их положения недостаточно. Они не могут спокойно смотреть на то, как безнаследный выскочка ловко взлетает по ступеням, ведущим к власти, когда как им приходится, что есть сил, карабкаться по ним. Они не могут привыкнуть к тому, что он значимее их. Не могут, не хотят, но вынуждены подчинятся. А младший Нотт смеется внутри, с ловкостью пробивая цепочкой проклятий слабую защиту очередного чистокровного новобранца, пришедшего в организацию творить справедливость. И снисходительно улыбается, подавая проигравшему его палочку. Он видит, с каким чувством собственной важности эти чистокровные юнцы приходят на свое первое собрание, как они уверены в том, что будут творить историю, в том, что именно их присоединение к организации окажется решающим в этой войне. Войне, о которой они ничего, совсем ничего не знает. Адриан же знает, пожалуй, слишком хорошо знает, что такое война.

Адриан негласно вошел в организацию, когда движение за сохранение магии переживало свой рассвет. Он принял метку еще до того, как началась программа Юджины Дженкинс по дискредитации политики организации. Он видел, как началась война. Он сам положил ей начало, участвуя в нападениях на политических лиц. Еще не настолько значимый, как сейчас, но не питающий иллюзий, относительно того, что им всем предстоит впереди. За последние годы Адриан слишком часто видел, как трясутся руки у новичков на их первой операции, как их рвет в грязном закоулке после первого убийства. И после второго, третьего, четвертого... Он их не винил и даже понимал: в этом случае у него, пожалуй, было преимущество: к Адриану война подступала медленно, крадучись на мягких лапах, но недостаточно мягких, чтобы Адриан не услышал ее шагов. Он остро ощущал ее едкий, тяжелый запах, заполнивший воздух Магической Британии. Ощущал и четко знал, чего он хочет от этой войны, а точнее - от ее итога. И с величайшей осторожностью и аккуратностью просчитывал свои ходы.

Нотты слишком близко подобрались к власти: Фредерик много лет шел с Темным Лордом рука об руку, собирал по крупицам организацию и разжигал общественный интерес и даже - руководил. Он сидел на собраниях самого близкого и доверенного круга соратников по правую руку от Лорда и оставался там же, когда для остальных аудиенция была закончена. Фредерик Нотт увидел в Лорде потенциал еще в то время, когда никто и подумать не мог, какую роль этот человек будет играть в жизни волшебников через десяток лет. Фредерик Нотт никогда не был столь же искушен в финансовых делах, как те же Малфои, однако его долгосрочный вклад оказался ценнее и успешнее любых денежных вложений Малфоев. Фредерик Нотт осмеливался спорить с Темным Лордом, и тот это ему прощал - Малфои же даже не пытались. Адриан же не сидел ни по какую руку от Лорда, он стоял, скрытый тенью, позади, не занимая ни одно из кресел за большим круглым столом. Стоял непозволительно близко, на взгляд многих. Он молчаливо стоял за спиной Лорда, будто высеченный из камня огромный черный ворон, и внимательно наблюдал за каждым из присутствующих, в том числе и за Лордом. Наблюдал, делал выводы и запоминал, бережно сохраняя даже мельчайшие детали в своей памяти. А после собрания, когда уходил даже Фредерик, Адриан бесшумно выступал из тени, уважительно склонял голову и докладывал. Лорд мог усмехнуться и обронить что-то вроде, мол, Адриан, и почему же ты растрачиваешь себя в боевке. На что Адриан неизменно отвечал: "Война, милорд", - с чем тот соглашался.

Иррациональное, особенно с точки зрения тех, кто присоединился к организации уже в период террора, доверие со стороны Лорда к Ноттам вылилось в то, что именно на младшего Нотта легла ответственность за новобранцев. Лорд доверял чутью Адриана, а тот старался его не подводить: они делали общее дело. И это было во благо семьи.

Убийца.

Адриан ступает тихо и жестом правой руки показывает замереть своим боевикам. Сегодня они должны взять одного человека, предположительно связанного с Орденом Феникса. Взять живым.

Адриан опускает руку и его пятерка, как по команде, снова начинает двигаться: слаженно, бесшумно, ступая тише самой смерти, что заглядывает в это время в окна каждого. Но в окна Ноттов она не стучится: она идет с Адрианом рядом, бок о бок, плечо к плечу, заигрывающе касаясь его ладоней своими холодными призрачными пальцами. Адриан убивает с безразличием во взгляде, не давая дрогнуть ни единому мускулу на своем лице. А красавица-смерть с черной вуалью на лице, стоит у него за спиной и обнимает за плечи. Убийство не страшит Адриана, не ломает его изнутри, как других: слишком давно, еще до того как впервые произнести, как молитву, "Авада Кедавра", он убедил себя в том, что это необходимо. Каждое убийство в этой войне - необходимость. И в смерти равен каждый: и маг, и маггл, и даже он сам когда-нибудь приравняется к ним, став пеплом, прахом, окончательно впустив в себя войну и растворившись в ней.

Господин Нотт.

Адриан не занимает должностей, не ведет бизнеса, но входит в атриум Министерства Магии так, будто он министр. Он не лорд, но министерские клерки не осмеливаются произнести "мистер", выбирая обходительное "господин Нотт". Адриана это смешит, но не льстить - не может. Ему нравится чувствовать на языке вкус власти, он наслаждается им. И хочет еще. Адриан не умеет останавливаться, он безоглядно верит в то, что он никогда не ошибется, что только он знает, как должно быть, а главное - как будет. Он убежден, что играет с окружающими, и не замечает, что насмешница-война давно закрутила в безумном танце и его самого. Адриан небрежно отряхивает пепел с мантии, убирает брызги крови с обуви невербальным "эванеско" и переступает порог зала, в котором какой-то важный чиновник решил устроить прием. Адриан учтиво здоровается с министром и кружит в танце его отчаянно краснеющую дочь. От Адриана отчетливо тянет безумной смесью древесного парфюма и крови, а он флиртует со старшими дочерьми чистокровных семейств. Громкая музыка и светская болтовня перекрывают стук металлических набоек: надрывный, кричащий о беде.