#книги #культура #философия #психология #цитаты #длиннопост

Михаил Эпштейн. Первопонятия. Ключи к культурному коду. Азбука-Аттикус, 2022.
В целом особых откровений нет, но красиво сформулировано.
В книгу входят следующие статьи: Безумие, Бессмертие, Будущее, Вера, Вечность, Вещь, Вина, Власть, Возможное, Возраст, Гений. Глубина, Грусть, Дом, Душа, Желание, Жизнь, Жуткое, Игра, Интеллигенция, Интересное, Книга, Легкость, Любовь, Малое, Молчание, Мудрость, Мышление, Народ, Настроение, Ничто, Новое, Обаяние, Обида, Оболочка, Образ, Письмо, Пошлость, Поэтическое, Пустота, Реальность, Ревность, Родина, Слово, Смерть, Событие, Совесть, Сознание, Судьба, Творчество, Тело, Тоска, Удивление, Ум, Умиление, Человек, Чистота, Чтение, Чувство, Чудо.

Ниже приводятся несколько статей, в сокращении: Безумие, Интересное, Обаяние, Пошлость, Совесть, Ум, Мудрость.

БЕЗУМИЕ
Если в безумии можно искать следы утраченного ума, то в уме чересчур властном и упорном («упертом») — потенциальные признаки безумия. С этой точки зрения у каждого философского ума есть своя возможность безумия. Платон сошел бы с ума иначе, чем Аристотель, Гегель — иначе, чем Кант…
Один из методов прочтения великих текстов — угадывание тех зачатков безумия, которые могли бы развиться за пределом этих текстов в собственную систему. Один из самых острых критиков начала ХХ века — Корней Чуковский — толковал творчество писателей-современников (Мережковского, Горького, Андреева, Сологуба и др.) именно как таких носителей идефикс. Мережковский «сдвинут» на антитезах, персонажи Андреева — мономаны, и т. д.
Безумие методичнее здравомыслия, постоянно готового на логические послабления и увертки. Сумасшедший знает наверняка и действует напролом. Та ошибка, которую мы часто допускаем, когда пишем «сумашествие», пропуская букву «с», по-своему закономерна: сумасшедший шествует со всей торжественной прямолинейностью, какая подобает этому виду движения, тогда как здравый ум петляет, топчется, ищет обходных путей.
Множество примеров можно найти в книге «Безумные грани таланта. Энциклопедия патографий».

ИНТЕРЕСНОЕ
Наименее интересны теории:
1) либо доказывающие самоочевидный тезис;
2) либо приводящие шаткие доказательства неочевидного тезиса;
3) либо, что хуже всего, неосновательные в доказательстве очевидных вещей.
Интересность — это соотношение, образуемое дробью, в числителе которой — достоверность доказательства, а в знаменателе — вероятность доказуемого. Чем менее вероятен тезис и чем более достоверен аргумент, тем интереснее идея.
Этот же критерий интересности можно распространить и на литературное произведение. Интересен такой ход событий, который воспринимается с одной стороны как неизбежный, с другой — как непредсказуемый. Логика и последовательность сочетаются с неожиданностью и парадоксальностью.
Вот почему известное изречение Вольтера — «все жанры хороши, кроме скучного» — применимо и к научным жанрам и методам. Скучность метода — это не только его неспособность увлечь исследователя и читателя, но и признак его научной слабости, малосодержательности, когда выводы исследования повторяют его посылки и не несут в себе ничего неожиданного.
«Интерес» происходит от лат. «inter esse», буквально — ’быть между, в промежутке‘. И в самом деле, интересно то, что находится в промежутке двух крайностей: порядком и свободой, достоверностью и невероятностью, логикой и чудом, системой и случаем.
Интересность — это свойство, которое скрепляет «очевидное» и «невероятное», не позволяя им оторваться друг от друга. Как только один момент начинает резко преобладать над другими (например, старательно доказывается очевидное или провозглашается и не доказывается невероятное), интерес утрачивается, переходя в скуку согласия или досаду недоверия.
Романтическое интересно, поскольку оно обнаруживает свою рациональную сторону, и наоборот. Эдгар По или Борхес — интереснeйшие писатели именно потому, что у них тайна поддается рационалистической расшифровке, но и сама расшифровка не упраздняет, а усиливает чувство какой-то еще более объемлющей тайны. Нас интересует не просто странность или безумие, но такое безумие, в котором есть своя система, и такая идея, в которой, при рациональном зерне, есть что-то безумное, выходящее за границы здравого смысла.

ОБАЯНИЕ
Обаяние — личная притягательность, способность вызывать симпатию и эмпатию.
Если для красоты можно установить объективные критерии — например, золотое сечение в математике и архитектуре или стандарты, которыми руководствуются на конкурсах красоты, — то для обаяния нет никаких стандартов.
«Обаяние» происходит от «обаивать» — ‘околдовывать словами’ (от «баяти» — ‘говорить’). Происхождение слов «очаровательный» и «обворожительный» тоже указывает на магическую силу воздействия. Разница между колдовством и обаянием только в том, как именно «заговаривают»: намеренно или непроизвольно.
Обаяние — это колдовство, в котором нет ничего насильственного и сверхъестественного, нет даже никакого умысла — ни злого, ни доброго. Это неосознанный гипноз, когда человек чарует окружающих без намерения — просто потому, что полон жизни, которая своей энергетикой невольно заражает других. Это беззащитность, которая обезоруживает, совокупность милых проявлений открытости, наивности, вызывающих желание помочь, поделиться своим теплом. Это слабость, преисполненная достоинства, внутренней силы, или внутренняя сила, которая не боится проявить свою слабость.
В отличие от красоты, обаяние присуще только одушевленным существам. Оно заметно уже в животных. Какая-нибудь шустрая дворняжка может превосходить обаянием красавца добермана-пинчера.
Красота в людях, если она не сопряжена с обаянием, может производить впечатление чего-то застылого. Правильность и совершенство привлекают в кристаллах и цветах, но могут отчуждать в человеческих лицах. Красота напряжена необходимостью «соответствовать», удостаиваться признания и похвал. Обаяние раскрепощает: ему никто ничего не должен, оно расточает себя, ничего не ожидая взамен.
Впрочем, некоторые «обаятели» сознательно пользуются своими чарами для овладения сердцами людей или их кошельком (тип Остапа Бендера).
Нужно отличать обаяние от харизмы — дара подчинять себе волю людей и вести их за собой; как правило, харизма служит инструментом подавления личности и овладения душой коллектива. Обаяние непосредственно и непроизвольно, а харизма — это волевое самоутверждение, свойственное лидерам тоталитарного типа. Если обаяние — это сила слабости, то харизма — это сила силы. И все-таки даже харизме трудно обойтись без обаяния.
Обаяние — и в этом его общность с красотой — по ту сторону добра и зла. Наташа Ростова совсем не добродетельна — в отличие, например, от Сони, которая послушна голосу морали, но не обаятельна («пустоцвет»). Обаяние лишено моральной окраски.
Печорин — малоприятная личность, но его душевная маета, воля к жизни, которая не угадывает своей цели, увлекается чем-то ненужным, сознает свою тщетность и тем не менее заново устремляется на поиск приключений, — именно она делает Печорина обаятельным.
Таким образом, у обаяния есть и своя темная сторона, отрицательный магнетизм.
В обаятельных людях часто поражает их никчемность, «лишность». Таковы герои фильмов «Жил певчий дрозд», «Полеты во сне и наяву», «Географ глобус пропил»... Такие деятельные бездельники бывают особенно обаятельны, хотя в конце концов их, как правило, съедает пустота и бесцельность.
От вражды, гнева, обиды, насилия нас часто удерживает простое, необъяснимое, внеморальное и внерелигиозное нечто, чему мы легче всего сдаемся в людях, при этом не чувствуя себя побежденными: их обаяние.
<Мне сразу вспомнился один персонаж Алтеи…>

ПОШЛОСТЬ
Пошлость — это прокламация некоей сверхистины, это глубокомыслие, глубокочувствие, глубокодушие на мелких местах. По словам В. Набокова — «не только явная, неприкрытая бездарность, но главным образом ложная, поддельная значительность, поддельная красота, поддельный ум, поддельная привлекательность».
Пошлость — это претензия на «сверх». Это эстетство, морализм, сентиментальность, мессианство. Это «лебедь горделиво изгибает свою изящную шею» или «клянемся свергнуть гнет кровавого деспотизма».
Самый характерный типографский знак пошлости — восклицательный. Кстати, нигде в мире не употрeбляют столько восклицательных знаков, как в России. В английском языке он почти полностью вышел из употрeбления (да и появился впервые на пишущих машинках лишь в 1970-е годы). В британском английском «!» используется в основном как знак иронии и сарказма, чтобы избытком пафоса подчеркнуть прямо противоположный смысл.
Есть два схожих типа деградации личности: пошлость и занудство.
В обоих есть инерция повтора, стертости, безвкусия и безмыслия. Но пошляк повторяет чужое (общее, известное), а зануда — свое (зацикливается на любимой мысли). Пошляк утверждает с пафосом прозрения, что Волга впадает в Каспийское море, а зануда объясняет, что Каспийское море вовсе не море, а озеро, поскольку окружено со всех сторон сушей. Зануда высшего ранга поправляет обоих: в Каспийское озеро впадает не Волга, а Кама, притоком которой является Волга (и гидрографически он совершенно прав: в месте слияния Камы и Волги первая мощнее второй).
Пошляк с энтузиазмом повторяет за другими, как если бы это было свое, а зануда скучно твердит свое, как если бы это было интересно другим. Пошляк стремится к красоте, а зануда — к истине. На вопрос: «как дела?» пошляк отвечает бравым: «лучше всех!» или рифмованным: «как сажа бела», а зануда начинает подробно рассказывать о своих делах. Пошляку важен эффект, а зануде — деталь. Пошляк претенциозен и самодоволен, зануда тщателен и назидателен.
Романтизм вырождается в пошлость, а реализм — в занудство. Гоголь, подводя итог романтизму, открыл «пошлость пошлого человека», а Чехов, подводя итог реализму, — занудство занудного. Его самые характерные герои, вроде Ионыча или Беликова из «Человека в футляре», не столько пошляки, сколько зануды. Пошлость вызывает ухмылку, иронию, сарказм; занудство — скуку, тоску и меланхолию. Пошлость склоняется к преувеличению, гиперболе, а занудство — к детализации, литоте, перечислению. Пошлость — восклицательный знак, тире или многоточие; занудство — запятая, двоеточие, точка с запятой.
<И тут я с опаской приглядываюсь к своему пунктуационному репертуару…>

СОВЕСТЬ
Аристотель считал добродетель серединой между двумя порочными крайностями. «…Избыток и недостаток присущи порочности, а обладание серединой — добродетели».
Казалось бы, верная путеводная нить: не будь трусом — и не будь безрассудным смельчаком; а то, что посредине между этими крайностями, — как раз и есть зрелое, рассудительное мужество.
Однако тот же Аристотель отмечал, что между двумя крайностями может быть несколько середин. Одна середина больше отстоит от одного края, а другая — от другого. Если излишек боязни — это трусость, а недостаток боязни — безрассудство, то между ними размещаются и две середины, две добродетели: мужество, которое дальше отстоит от трусости, и благоразумие, которое дальше от безрассудства.
Так что диапазон «правильного поступка» не фокусируется в одной центральной точке, а описывается большим ценностным промежутком между мужеством и благоразумием. Точно так же между двумя пороками — скупостью и расточительством — размещаются две добродетели: щедрость, которая дальше от скупости, и бережливость, которая дальше от расточительности.
Обобщая, можно указать на два полюса любых добродетелей: самоотдачу и самосохранение. Мужество, щедрость, жертвенность — действовать во имя других, отказываясь от себя. Благоразумие, осторожность, бережливость — сохранять, выращивать и приумножать себя. Иначе и нечем жертвовать, нечего отдавать другим. Какая стратегия окажется морально выигрышной, невозможно заранее предсказать: это зона полнейшего риска. Можно отдать себя, не успев себя еще взрастить, — отдать почти задаром. И можно всю жизнь взращивать, укреплять, лелеять себя — и так и не дожить до акта отдачи.
Наконец, есть две «сверхдобродетели», которые регулируют отношение между прочими: мудрость и совесть.
Мудрость взвешивает и соотносит ценности самоотдачи и самосохранения в каждый момент времени, подсказывая способ наибольшей ценностной самореализации. Она подталкивает к мужеству в моменты малодушия и нашептывает советы благоразумия в моменты героического безрассудства.
Совесть также регулирует отношения между добродетелями. Но в отличие от мудрости, которая радуется на путях к целому, совесть болит и мучится оттого, что не в силах достичь идеального равновесия.
Совесть — это орган страдания, который здоров, когда болит. Место совести в системе нравственных ценностей можно сравнить с местом сомнения в системе познавательных ценностей.
Есть два противоположных и хорошо понятных человеческих типа: бессовестный циник и совестливый идеалист.
Но эти понятия: идеализм и совесть, цинизм и бессовестность — далеко не синонимы. Есть гораздо более интересные, промежуточные типы: совестливый циник и бессовестный идеалист.
Совестливый циник знает жизнь без прикрас — как смесь похоти, жадности, жестокости — и принимает правила игры. Но при этом надеется когда-нибудь подняться до раскаяния или просветления:
Совестливый циник знает цену не только всему, но и своему знанию этой цены. И у него есть пределы, которых он не переступит, будь то мать или «святое ремесло». Чем глубже он погружается на дно, тем сильнее что-то его оттуда выталкивает.
Бессовестные идеалисты — те, кто свято верует в высшие принципы и под них все безжалостно подминает: и себя, и других. Отвлеченный и надменный в своей чистоте Идеал отчасти или даже вполне заменяет им совесть.
Собственно, две эти фигуры — совестливый циник и бессовестный идеалист — и составляют главный контраст и коллизию в Евангелии. Конечно, там есть и просто бессовестные циники, вроде Иуды, и совестливые идеалисты — прежде всего тот, кого Иуда предал.
Но тонкая морально-психологическая интрига евангельского сюжета разворачивается между мытарями и фарисеями: закоренелыми грешниками, которые порой вздыхают и бьют себя в грудь, и закоренелыми праведниками, которые знают, как надо, и делают то, что надо, не мучаясь угрызениями совести, потому что совесть им заменяют вера, закон, догмат, «человек для субботы».
Великая вера может сдвигать горы, но не должна этим заниматься — иначе ее успешно заменил бы бульдозер. Поэтому смысл притчи о горé — не в том, чтобы двигать гору, а в том, чтобы пробуждать совесть, осознавать постоянную нехватку своей веры.

УМ
Ум — способность мыслить, обобщать, выводить закономерности из множества фактов, хорошо понимать людей и извлекать пользу и смысл из взаимодействия с ними, разграничивать главное и второстепенное, находить оптимальные стратегии жизненного поведения, правильно соотносить близкие и дальние цели и наличные средства их воплощения.
Ум — это обаяние смысла в человеческой речи и поведении. Он может восприниматься на взгляд, чисто физиогномически. Особенно показательно совместное выражение глаз и губ, когда человек начинает говорить. Ум — правильный и вместе с тем подвижный баланс вхождения / исхождения. Глупое лицо похоже либо на фонтан, непрерывно что-то из себя извергающий, либо на вату, которая пропитывается чужой влагой и быстро разбухает. Умное же лицо — это «подвижная губка», которая вбирает и изливает, все время что-то перерабатывает в себе.
Ум есть умение соразмерять: 1) силу убеждений и утверждений; 2) значимость и уместность предмета; 3) кругозор и вовлеченность собеседника. Человек, который вкладывает гулливеров труд в общение с лилипутами или обсуждение лилипутьих тем, вряд ли так уж умен.
Умный человек знает, где проходит граница ума вообще и своего в частности, и старается ее не переступать — даже под угрозой быть недооцененным. Умнее отделаться пустыми словами, чем пускаться в препирательства о том, что не достойно обсуждения. Мандельштам на просьбу начинающих авторов отозваться об их скромных дарованиях обычно отвечал: «Это вам присуще». И был в большинстве случаев прав, поскольку ничего, кроме «себе-присущности», большинству пишущих не присуще: в этом оправдание как их писательских проб, так и сжатости их оценки у мастеров.
Признак дурака вовсе не в том, что он неискусно пляшет или неискренне плачет, а в том, что он плачет на свадьбе и пляшет на похоронах, и чем больше блеска и сноровки он вкладывает в свои действия, тем менее ума они обнаруживают. Умствование потому само по себе не умно, что обнаруживает избыток ума на предмете, вовсе его не достойном — или достойном иного отношения: эмоционального, эстетического, морального, религиозного, а не интеллектуального. Кстати, так уж судил русский язык, что «умниками» называет только представителей сильного пола, склонного к умствованиям, а даром настоящего ума наделяет «умниц» — хотя слово это и общего рода, но по окончанию больше идет к женскому. Женщины потому часто оказываются умнее, что придают уму меньше значения.
У одного и того же предмета может быть несколько уровней, или граней, значимости и, соответственно, разных способов умного обращения с ним. Глупость возникает тогда, когда эти уровни смешиваются: например, когда робкий опыт начинающего автора бранно или хвалебно оценивается по меркам классики, в контексте мировой литературы. Столь же неумными бывают моралистические подходы к вещам эстетическим или, напротив, эстетские — к вещам моральным. Вот почему Пушкин, страдая от благонравных и морально взыскательных глупцов, настаивал, что «поэзия выше нравственности — или совсем другое дело». И вместе с тем заклинал свою Музу «не оспоривать глупца». При этом он же утверждал, что «поэзия, прости господи, должна быть глуповата». Это была вполне умная защита «глуповатой» поэзии от натиска умников, которые желали бы превратить ее в рупор прогрессивных идей или склад книжной премудрости.
Эрудиты не всегда бывают умными людьми, поскольку они знают почти все, а значит, им трудно отличить важное от неважного. Понимание этих различий резко уменьшило бы степень их эрудиции и освободило бы ум от множества второстепенных фактов для самостоятельной работы над понятиями и идеями. Не стоит обольщаться надеждой, что у полиглота, умеющего говорить о погоде на сотне языков, или у футбольного фаната, держащего в уме результаты всех игр на мировых и национальных первенствах, — ума палаты. Ум — это соразмерность знания предмета и его значения: глупо знать много о незначительных вещах и стыдно знать мало о значительных. Кроме того, многознайка редко размышляет, потому что считает себя всезнающим, а мысль обычно рождается из удивления и нехватки знания, как способ его творческого возмещения.
Но и многодумный человек не всегда умен, поскольку склонен придавать чрезмерное значение целенаправленной и сознательной мысли, а лучшие мысли часто «случаются» врасплох, почти бессознательно.
Бывает, что человек умен только в одном или немногом. Есть люди с умными руками (мастера), или с умными ушами (музыканты), или с умными глазами (художники) — и такие люди во многом другом не обнаруживают особого ума.
Эта неравномерность легла в основу теории множественного интеллекта, предложенной Г. Гарднером в 1983 году. Он выделил 9 типов интеллекта: вербальный, логико-математический, телесно-кинестетический, визуально-пространственный, музыкальный, межличностный (понимание других), внутриличностный (понимание себя), натуралистический (понимание природы), экзистенциальный (понимание общих целей и смыслов жизни).
Однако у Гарднера речь идет не столько об уме как таковом, сколько об интеллектуальных наклонностях и способностях, которые применимы в разных профессиональных областях. Понятие ума не сводится к проявлениям интеллекта в разных специальностях. Блестяще одаренный музыкант или математик в целом может быть глуп, а человек, лишенный каких бы то ни было специальных способностей, чрезвычайно умен.
Ум — не какое-то фиксированное свойство, как отметка роста на дверном косяке. Это скорее интервал, амплитуда колeбаний, у которой есть верхний и нижний пределы. У каждого человека есть верхняя и нижняя границы ума (которые в свою очередь подвижны). Скажем, в Ташкенте зимой может быть холоднее, чем в Якутске летом, но никак не скажешь, что Якутск более теплый город, чем Ташкент. Так и умный человек может повести себя глупее, чем глупый ведет себя в благоприятной для своего ума ситуации. Важно учитывать всю амплитуду колeбаний «от» и «до». И при этом особое внимание обращать на нижний предел. То есть мера ума определяется не тем, сколь умную вещь человек способен сказать, а тем, до какой глупости он не способен докатиться.
Умными или глупыми могут быть не только личности, но и стратегии, тактики, методы. Например, судить о произведении по тому, что в нем не сказано (не выражено, не изображено), — признак методологической глупости, поскольку выдает неспособность критика вступить в диалог с самим произведением и его автором. Пушкин по поводу «Горя от ума» замечает, что «драматического писателя должно судить по законам, им над собой признанным», то есть не прилагать к нему неких общих законов, а извлекать «метод» из единичности самого произведения и индивидуальности писателя.
Пример такой методологической глухоты у далеко не глупого критика: Белинский обвинял повесть Гоголя «Портрет» в недостатке современного взгляда на действительность и провозглашал, что для исправления этого недостатка лучше было бы писателю обойтись вообще без портрета.
Умный подход избегает жесткого методологизма, а живо реагирует именно на то, что отличает одного автора или произведение от других. Основатели методологий, вроде Гегеля и Маркса, Ницше и Фрейда, Фуко и Деррида, бывают весьма умны и дразнят своих последователей зигзагами своей вполне живой мысли. Но по закону возрастающей последовательности и стандартизации любая методология постепенно превращается в рассадник эпохальной глупости. Тогда Пушкин как «выразитель» чего-то классового оказывается неотличим от Лермонтова, а Шекспир как «носитель» мужского шовинизма — от Гёте…
Обаяние умного человека заключается в способности устанавливать связи далеких вещей и проводить различия между близкими, чтобы каждая вещь получала меру своей единственности — и своего единства с другими. Как писала мадам де Сталь —
Поэтому ум помертвевший, нашедший «рецепт» или «метод», тут же превращается в глупость, пусть даже благоглупость, которая, весело отплясав на свадьбе, не может удержать пляшущих ног и с размаху врезается в похоронную процессию с добрым пожеланием: «Носить вам — не переносить!»
Живой ум не прекращает процесса мышления и не подменяет его актом обретения полной истины или великого прозрения, якобы посланного свыше. Живоумие важнее для судеб разума, чем глубокомыслие, среди плодов которого и доморощенная эсхатология, углядывающая конец света за каждым углом, и конспирология, подозревающая повсюду всемирный заговор.

МУДРОСТЬ
У мудрости и ума имеется общая противоположность: глупость. Это непонимание меры, несоблюдение границ между вещами, подмена одного другим.
Но мудрость следует отличать от ума. Это особый склад ума, понимающего свои собственные границы и место ума в мире, его ограниченность. То, что выглядит безумием для ума, может быть оправдано мудростью.
Ум может быть математическим или политическим, ограничиваясь одной сферой или специальностью (шахматы, театр, новые технологии и т. д.), тогда как мудрость относится сразу ко всему объему человеческого: это высший ум как основа главного умения — умения жить. Мудрость — это ум ума, способность умно им распоряжаться.
Мудрость позволяет человеку возвышаться над дробностью и отдавать приоритет живому существованию над абстракциями и химерами ума.
Суетность — основной противник мудрости, как глупость — противник ума. Если глупость есть неразличение вещей, непонимание их меры, то суетность есть зависимость воли от тех вещей, которые ум признает несущественными. Суетность — это когда минуте уделяется забота дня, дню — забота года, жизни — забота вечности. Умный человек может быть суетным, и подчас именно ум вовлекает его в наибольшую суету, поскольку он критикует ничтожные вещи, недостойные даже критики, и поправляет дела, от которых лучше вообще отказаться.

#культура

Словакия восстановила культурное сотрудничество с Россией и Белоруссией. Face ID на Украине снова временно не работает.

#книги #длиннопост #история #культура винопития (и пивопития тоже)
ЧРЕЗМЕРНОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ АЛКОГОЛЯ ВРЕДИТ ВАШЕМУ ЗДОРОВЬЮ
Е.А.Мишаненкова. Пьяное Средневековье. Средневековый алкоголь: факты, мифы и заблуждения. Изд-во АСТ, 2022.
https://kniga-online.com/books/prikljuchenija/istoricheskie-prikljuchenija/301070-pyanoe-srednevekove-srednevekovyi-alkogol-fakty.html

Уже в свитках папируса с бухгалтерией со строительства пирамид в Гизе есть информация, что строители получали 1 ½ галлона пива в день (ок. 5,68 л). Делали его в основном из ячменя. Пиво было не только средством восполнения жидкости, но и важнейшим источником калорий.

#книги #история #культура #длиннопост
Айвен Моррис. Мир «Блистательного принца»: придворная жизнь древней Японии. М., 2019.
Западный человек с представлением о древней Японии связывает такие понятия, как дзэнская философия и «сатори», стихотворения хайку, гравюры укиё-э, театр Но и Кабуки, игра на сямисэне, икeбана и бонсай, самурай с двумя мечами, гейша со сложной прической, чайные церемонии — и так далее, вплоть до соевого соуса и сырой рыбы.
Но в эпоху Мурасаки Сикибу (X–XI вв.) ничего из этого еще не существовало — даже чая и суши. Рыбу варили, запекали и мариновали, но сырой не ели, а чаем пользовались в медицинских целях: популярность он обрел двести с лишним лет спустя.

Мир для современников «блистательного принца» Гэндзи вообще состоял из крохотной части Японии, Кореи и Китая. Их невежество в отношении того, что находилось западнее, не знает границ. В «Повести о дупле» герой, плывущий из Японии в Китай, терпит крушение у берегов… Индии.

#книги #история #культура
Режи Буайе. Средневековая Исландия. М., 2009.

Исторически оригинальной чертой исландского общества является отсутствие классов, прежде всего — королей и князей. В средневековой Исландии так и не сформировалось никакого аппарата принуждения в виде короля, армии, полиции и светской власти. Основой этого общества с самого момента его зарождения были бонды — свободные хозяева. Страной управляли те, кто владел недвижимостью.
Стать королем, конунгом (konungr — термин, связанный с kyn — семьей, родством) мог только человек, выбранный знатными людьми и принадлежащий к определенному роду, — хотя мы не знаем, почему именно некоторые роды обладали соответствующими правами.
Конунг избирался в первую очередь не для того, чтобы быть военачальником или высшей юридической инстанцией, но чтобы исполнять функции верховного жреца и обеспечивать «многие годы хороших урожаев и мира». Если он сумел этого добиться, то потомство воспоет его в сагах. Но если ему не удавалось снискать расположения богов, такого конунга попросту вешали.
***
Оригинальное для того времени учреждение — hreppar — разновидность страховой кассы на случай любых бедствий, управляемой несколькими избираемыми и достаточно видными лицами (образовать hreppar могли 20 бондов). В их обязанности входило оказывать помощь пострадавшим в случае пожаров, наводнений и ущерба любого рода, а также малоимущим, не способным прокормиться самостоятельно по причине старости или недуга.
Исландское общество считало нормой только жизнь в коллективе. В Речах Высокого из «Старшей Эдды» упоминается «человек, которого не любит никто» и который поэтому «не может жить долго».
Посему первым из видов наказания, которые не ограничивались вирой, было изгнание (из страны в целом или за пределы определенных границ); его срок был ограничен обыкновенно тремя годами. Другим типом наказания являлся skóggangr (букв. «удаляться в леса» — термин, явно заимствованный из норвежского языка, поскольку в Исландии не было лесов). Это было полное лишение прав: никто не мог оказывать помощь такому осужденному, он был абсолютно отрезан от сообщества людей, и его можно было убить, как животное.
Смертная казнь предусматривалась в строго определенных случаях: кража, изнасилование и гомосексуализм; после христианизации — также колдовство и магия.
<Вот мир, где определенно не мог бы появиться ни «Гарри Поттер», ни тем более фанфики…>
***
Если исландцу предстояло драться, то он предпочитал использовать топор. Мечи у исландцев существовали, конечно, и были даже очень красивы, однако при всех украшениях рукояти клинок чаще всего не получал достаточно хорошей закалки, так что во время сражения бойцам приходилось останавливаться и выпрямлять согнувшееся лезвие при помощи сапога. В отличие от топоров, они скорее представляли собой декоративные предметы.
Самым распространенным заблуждением в отношении оборонительного оружия является представление, будто на шлемах викингов были рога (крылья, пики, острия и т. д.). Возможно, эта ошибка обрела столь постоянный характер потому, что в континентальной Скандинавии были обнаружены шлемы с длинными кривыми выпуклостями, которые можно при желании принять за рога; однако оказалось, что подобные «шлемы» представляют собой обрядовые головные уборы, которые жрец надевал при определенных обстоятельствах, и восходят они к началу нашей эры, т. е. почти на тысячелетие отстоят от эры викингов.
Как ни странно, но при этом идеалом среднего исландца был мир — friðr. Стремление к нему являлось непременным условием торговой деятельности, которая была основополагающей для этого общества. А «война» обозначалась термином úfriðr — «не-мир»: термина, сформулированного не от противного, в исландском языке просто не существует.
***
Исландцы вывозили «на экспорт» в основном сушеную рыбу и вадмель — толстую и грубую шерстяную ткань, которую изготовляли как мужчины, так и женщины на вертикальном ткацком станке долгими зимними вечерами: вадмель была легкой, теплой и непромокаемой.
Исландцы знали «восточную дорогу», уводившую из глубины Финского залива (где ныне находится Санкт-Петербург) в Византию, через сеть русских рек и озер. По этой дороге и двигались викинги: местное население именовало их варягами, а византийские греки, славяне и арабы — руссами.
***
Своеобразный персонаж исландских поверий — драуг. Это мертвец, «умерший плохо» по какой-либо из множества причин: из-за собственного дурного характера, или смерти во время судебного процесса по его делу, или недовольный тем, как наследники управляют имуществом, и т. д. То есть это мертвец, не принявший обстоятельств своей смерти и вернувшийся.
Одним из предупредительных ритуалов, препятствующих возникновению драуга, был погрeбaльный обычай: главный наследник закрывает воском все отверстия в теле покойного, чтобы помешать духу выйти из тела и остаться на земле. После этого в стене за трупом проламывалось отверстие, через которое тело выносили из дома и заделывали проем.
Драуг — не дух или призрак: он ест, пьет, спит, сражается, как живой, и вредит людям всеми возможными средствами. Его следует заставить умереть, в самом истинном смысле этого слова. Церковь располагала на сей счет рядом молитв и экзорцистских ритуалов, однако явление это носило языческий характер с «юридическим» оттенком. Чтобы заставить драуга принять состояние законно умершего, собирался «суд в дверях смерти» — по всей форме, с адвокатами обвинения и защиты; заслушивались доказательства и свидетели, которых драуг мог призвать.
***
Исландцы знали пять разновидностей «души»:
1. sál (сопоставимая с англ. soul) — видимо, заимствовано из христианского вероучения;
2. önd — дыхание — имеет соответствия во всем индоевропейском мире;
3. фюльгья (fylgja) является нематериальной частью каждого из нас и примерно эквивалентна ангелу-хранителю, в то же время представляя собой образ судьбы: всякий, кто увидел свою фюльгью, знает, что вскоре умрет;
4. хама (hamr) — «внутренняя форма» личности: она способна покидать свою телесную оболочку и (в облике хозяина или символического животного) молниеносно перемещаться на значительное расстояние или в обе стороны во времени, чтобы удовлетворить желание хозяина; это разновидность шаманского магического полета, трeбyющая выполнения соответствующего обряда;
5. хуг (hugr) — северная форма anima mundi («души мира»), известной во множестве других культур: она пронизывает весь мир, но достижима для каждого либо посредством осознанной просьбы, либо вследствие рефлекторных действий (чихание, зевота, частый зуд и т. д). В последнем случае говорят об одержимости хугом, в результате которой можно узнать что-нибудь интересное, получить предостережение, помощь и т. д.
***
В дошедших до нас «языческих» текстах, строго говоря, нет ни одной молитвы, не считая одной только короткой строфы из Старшей Эдды:
***
Одно из самых популярных развлечений исландцев носило «литературный» характер: это mannjafnaðr (букв. «сравнение персонажей»). Собравшиеся разделялись на две команды, и каждая команда выбирала своего «лидера» — героя саги, бога и т. д. Затем они по очереди защищали любимого героя, раскрывая его выдающиеся достоинства. Учитывая несдержанный нрав исландцев, эти словесные поединки нередко заканчивались уже не на словесном уровне.
***
Саги — удивительно целомудренные тексты. Во всей обширной компиляции Саги о Стурлунгах можно найти только две цитаты, имеющие более или менее эротическую окраску. Исландцы отлично знали, что влюбленность и здоровый эротизм — неотъемлемая часть жизни, но вопросы чувств, страсти и секса не были предметом права или закона, которые имели высшую ценность в их глазах.
Дух континентальной Европы того времени должен был казаться абсурдным нормальному исландцу: так и видишь те усилия, которые пришлось приложить в 1226 году переводчику романа о Тристане и Изольде, истинному норвежцу, чтобы заставить читателя поверить, что люди действительно могли умереть от любви!
***
Около 1150 года правивший на Оркнейских островах ярл Рогнвальд, который был вдобавок известным скальдом, составил ставшую знаменитой вису, из которой видно, какие таланты ценились древними исландцами.
***
Олаф Фрордарсон Белый Скальд (конец XIII века) — автор грамматического трактата, где можно увидеть ряд положений теории структурализма, получившей широкое распространение в наши дни.
<Вот что значит — поспешил человек родиться…>

Вчера в гостях у друга разговор зашёл о маскулинности. Я подумал, что маскулинность - это слово с двойным смыслом, но при этом этот двойной смысл рефлексируется очень редко. Обычно о маскулинности говорят так, как будто это описание исходных, не прошедших никакую обработку качеств вроде физической силы, грубости, напористости и тд.

Я бы, наоборот, сказал, что маскулинность - это разность между физическими, природными данными человека и человеческими качествами, привитыми воспитанием. Маскулинность характеризует не природный, а культурный, социально значимый параметр.

Мы никогда не говорим о "маскулинности" применительно к самцу гориллы. Не употребляем это слово для ребенка или даже мальчика-подростка, который с формальной точки зрения _уже_ обладает всеми качествами, присущими мужчине после гормональной перестройки организма, но _еще_ не научился эти свойства контролировать.

Что ещё любопытнее - мы сочтём "маскулинным" какого-нибудь могучего героя типа Гектора, Ахилла или Беовульфа с его "силой тридцати мужчин", но к персонажу, воплощающему возведенную в абсолют, ничем не сдерживаемую физическую силу, к великану-людоеду или кровожадному, несдержанному дикарю мы это слово применять не захотим, хотя формально - если обратиться к тому, какими словами средний человек описывает свои представления о "маскулинности", великан-людоед вроде бы не в пример более "маскулинный", чем противостоящий ему положительный герой.

Осознаем мы это или нет, но маскулинность - это сила, подчинённая цивилизованным правилам, обузданная, не опасная для окружающих. Либо стоящая на службе общества, либо, по крайней мере, не враждебная.

Взрослый, полностью сформировавшийся мужчина может быть каким угодно - физически крепким или слабым, с голосом грубым или мягким от природы. Обычно я думаю о "маскулинности", когда у меня появляется ощущение явного контраста между природными задатками - и воспитанием. Маскулинность как параметр - это, по сути, резкость, драматизм подробного контраста. Это природные качества, умноженные на объем работы, вложенной в то, чтобы сглаживать и сдерживать свои природные задатки.

Когда природа все сделала, чтобы этот человек был резким, грубым и просто опасным - а сам человек сделал ещё больше для того, чтобы таким не быть, чтобы смягчать свой голос и свою жестикуляцию, сдерживать и соизмерять свою физическую силу, это - маскулинность. Все остальное - например, если природа наделила человека резким, грубым голосом, очевидной и бросающейся в глаза физической силой, размашистыми жестами, в общем, всем, что нужно, чтобы излучать угрозу, и он эти качества свободно проявляет - то это уже не "маскулинность", а другой параметр, в диапазоне от "мужланства" до "зверообразия".

#маскулинность #мужчины #культура #гендерное

Не совсем #реал
#культура #искусство
К жителям Петербурга обращаюсь!
Буквально на днях в музее Фаберже закрывается выставка Дали.
Вдруг кому-то интересно.
Выставка очень интересная, стилистически работы разные: от импрессионизма до сюрреализма, есть даже что-то возрожденческое...
Я сама сходила на нее дважды, всем советую.
Билеты по 500 рублей, для всех льготных групп - 250.
Вот...
Если кому-то хочется - это прям срочно.

P. S. Кого призывать - тоже, увы, не знаю. Но, может, в общей ленте хоть кто-то увидит.

#шахматы и, наверное, #культура. Но точно никакой политоты)

Играла по переписке с русским парнем. Обменялись пожеланиями удачи, но после того, как он проиграл мне, а потом во второй партии я подловила его на ошибке - назвал меня "тварью", и ходы делать перестал.
И параллельно играю с замечательным американцем - тоже взаимные пожелания удачи, обменялись победами... А теперь играем уже третью партию и между ходами мило общаемся о погоде и городах) Шахматы все-таки сближают людей)

И вновь о культурных стереотипах:



#культура #gaming

Маурицио Каттелани
Банан, инсталляция.
Продана за120000 USD.


#их_нравы #культура #раньше_было_лучше

Тем временем, культурные стереотипы:



#культура

#новости #культура

Известный российский актер Михаил Ефремов осужден на 8 лет лишения свободы в колонии общего режима.

#русский_язык #культура
С Днем славянской письменности и культуры!
Из далевского словаря пословиц и поговорок:

Быть было ненастью, да дождь помешал.
Ни то ни сё кипело, да и то пригорело.
Не всё свято, что в книгу вмято.
Держалась кобыла за оглобли, да упала. <В ответ на «держись!»>
Жду во всю мочь девятую ночь.
Корова пала — стойло опростала.
Как на лес взглянет, так и лес вянет.
Где я лисой пройду, там три года куры не несутся.
Безрогая корова и шишкой бодает.
Разорвись надвое — скажут: а что не начетверо?
У Фомки пили, да Фомку ж и били.
Взяло кота поперёк живота.
Пропали воры от добрых людей.
Иди скоро — нагонишь горе; иди тихо — тебя нагонит лихо.
Искал мужик ножа, да напоролся на ежа.
У нашего старосты четыре радости: лошади пропали, коров не найдут, два брата в солдатах, сестра в денщиках.
Дай только ногу поставить, а весь-то я и сам влезу.
Лошадь с волком тягалась — хвост да грива осталась.
Где щи, тут и нас ищи; где блины, тут и мы; где с маслом каша — тут и место наше.
Начал говеть, да стало брюхо болеть.
Ножки, ножки! Унесите кузовок! <Ср.: «пора делать ноги»>
Поросенок-наступник вола изобидел, курица-иноходица волка задавила.
Не то беда, что рано родила, а то беда, что поздно обвенчалась.
Не верь своим очам, верь моим речам!
Была под венцом, и дело с концом.
Приглянулся кобыле ременной кнут.
Дадут — в мешок, не дадут — в другой.
И не рада б курочка на пир, да за крыло волокут.
Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. <Про жидкий суп>
Сыт покуда, как съел полпуда; теперь проведать, где б пообедать.
Шуми, деревня: четыре двора, двое ворот, одна труба.
За твоим языком не поспеешь босиком.
Брехать — не топором махать: брехнул, да и отдохнул.
Ушел посол и утонул в рассол. Коли не удавится, то назад явится.
Хитрее телёнка не будешь: он языком под хвост достаёт.
Дай, Боже, всё самому уметь, да не всё самому делать!
Корову надвое разрубили: зад доили, а перёд во щах варили. <Наверное, это про экономическую политику>
Хорошо бьёт ружьё: с полки упало — семь горшков разбило.
Ждут Фому: чают быть уму.
Спереди дурак, да и сзади так.
Ехал в Казань, а заехал в Рязань.
Это не резон: из гвардии да в гарнизон.
Один не годится, другой хоть брось, третий маленько похуже обоих.
Хорош: кабы чуть получше, никуда бы не годился.
Незнайка на печи сидит, а знайку на веревочке ведут.
Лежи, моя куделя, хоть целую неделю! <Прокрастинация, однако>
Прощай, квашня, я гулять ушла!
Что Машка напряла, то мышка скрала.
Чай ты устал, на мне сидя?
Будет досуг, когда вон понесут.
Полно ругаться, не пора ли подраться!
По всем по трём, коренной не тронь; а кроме коренной нет ни одной.
Разложи воробья на двенадцать блюд.
И одна корова, да жрать здорова.
По нетовому полю незримые цветочки.
С одного конца нет, и с другого нет, а в серёдке и не бывало.
Седлай порты, надевай коня!
В корове молоко не прокиснет.
Пошла по масло, а в печи погасло.
Недавно помер, а уж не живой.
Ждала сова галку, а выждала палку.
Дивное диво, что не пьётся пиво.
На своей кляче куда хочу, туда и скáчу. <Хороший девиз для авторов>
Отойдем да поглядим, каково-то мы сидим.
На что вороне большие разговоры, знай ворона свое кра!
Отойди, ёж, на тебе тулуп нехорош.
Сто рублей давали, да из кармана не вынимали.
Понурая свинка глубок корень роет. <А это, должно быть, про интровертов>
Съел волк кобылу, да дровнями подавился.
Напала на кошку спесь: не хочет с печи слезть.
Горе с тобою, беда без тебя.
По ком этот вздох, тот бы в щепку иссох!
Ещё б воевал, да пищаль потерял.
Просят покорно, наступя на горло.
Несподручно теляти волка лягати.
Кто как хочет, а мы как изволим.
Взял не для кражи — для тайной продажи. <Очень современно звучит>
Хоть трижды подой, все тот же удой.
Что совой о пень, что пнём о сову — а все сове как-то не по себе.

#коронавирус #делюсь_прекрасным #культура #пеар

Наткнулся на очень интересную тему-агрегатор, куда собирают новости про открывшиеся онлайн культурные события. Типа, чем себя занять во время самоизоляции.

Музеи, которые открыли онлайн-выставки. Театры, которые выкладывают записи выступлений артистов. Даже про клип, мать его, Гудкова упоминание есть. И постоянно обновляется.

Если кто-то ещё видел подобные темы-сборники, или просто знает хороший ресурс, куда начали выкладывать что-то интересное - делитесь, пожалуйста, в комментах.

восточная #культура #цитаты
Выразительные японские пословицы и поговорки:

Морской прибой не оттолкнешь рукой.
Логика и пластырь ко всему приложимы. (Чем-то похоже на афоризмы К.Пруткова)
Для заборной надписи хороший почерк не нужен.
У саранчи пять способностей, но ни одного таланта <о дилетанте>. (Саранча бежит, но медленно, летает, но невысоко, ползает, но только по земле, плавает, но недолго, копает, но неглубоко.)
Кто уйдет — не погонюсь, кто придет — не отвернусь.
Спотыкаются не о гору, а о муравейник.
Поэт — над ветром и луной хозяин. (Не то на волшебную силу искусства намек, не то на финансовую несостоятельность.)
Восемь ремесел, да семь раз бедняк.
Бывают узкоглазые, но не бывает узкоротых.
Чужой совет — до сорока лет <слушай>.
Выигрываешь — хочется выиграть еще, проигрываешь — хочется отыграться.
Чего никогда не бывает — это денег и призраков. (Какой прагматичный народ, однако!)
Греет, как костер на другом берегу.
Ему показывают на луну, а он смотрит на палец.
Удобно, как шиповник голому нести.
Лицо, как у чихнувшей болонки.
Он приказы подбородком отдает.

И китайских немножко:
Легко быть святым, сидя на горе Тайшань. Сложнее оставаться святым, сидя на базаре.
Ударив по воде сильно, ушибешься сам.
Между тобой и другим человеком всегда ровно десять шагов. Если ты прошел свои десять шагов и тебя никто не встретил — разворачивайся и уходи!
Тысячу способов узнать легко, одного результата добиться — трудно.
Еще не ставший чиновником говорит на тысячу ладов, ставшие чиновниками — все на один лад. (Это вот прямо к предвыборной кампании)
Если в моей душе останется цветущая ветвь, на нее сядет поющая птица.
Кто сидит на тигре, для того главная проблема — спуститься.
Тому, кто никуда не плывет, попутного ветра не бывает.
Мышь упала в ящик с книгами: кусает письмена, грызет иероглифы <о том, кто придирается к каждому слову>.
Огонь в бумагу заворачивать.

Кстати, тут же встретилась поговорка «Старик потерял лошадь». Так что популярная в Интернете притча «Беда или удача» — тоже китайского происхождения. Вкратце выглядит так:
Прямо иллюстрация к словарной статье: «Перипетия как движущий механизм сюжета»)))

#книги #культура #традиции #история #длиннопост
Всякие мелкие факты старого английского быта: может пригодиться пишущим исторические ориджиналы. Первую книгу уже упоминала Lasse Maja
Л.Уорсли. Английский дом: интимная история.
Р.Гудман. Искусство провокации: как толкали на преступления, пьянствовали и оправдывали разврат в Британии эпохи Возрождения.
Е.Коути, К.Гринберг. Женщины викторианской Англии.
Цитирую вперемешку, т.к. темы пересекаются.

Интерьеры:
Жизнь знати в Средние века — непрерывные скитания из замка в замок. Король Эдуард III (1312-1377) с супругой постоянно кочевали, все их дети родились в разных замках и городах: в лондонском Тауэре, в Виндзоре, в Вудстоке, в Антверпене, в Кларендоне, в Генте, в Хэтфилде, в Лэнгли, в Уолтеме. Вот почему французы назвали мебель словом mobiliers, т.е. «движимое имущество». Поэтому классическим элементом передвижной обстановки был гобелен (который мы сегодня так часто видим в музеях): легкими, удобно складывающимися гобеленами занавешивали окна и стены, спасаясь от сквозняков.

Бумажные обои появились в XVII веке. Но некоторые виды обоев были просто опасны: при их изготовлении использовалась краска на основе мышьяка. Стоило людям выехать на отдых к морю, как у них мгновенно улучшалось самочувствие: они переставали дышать ядовитыми испарениями в собственных гостиных.

Комнаты, освещаемые свечами, старались оформить так, чтобы они выглядели наиболее выигрышно при неярком свете. В богатых гостиных все блестело и переливалось. Пламя свечей отражалось в золотых ободках тарелок, серебре замочных скважин и металлической вышивке камзолов, усиливая эффект сияния. Придворная дама в платье из ткани с серебряными нитями в свете свечей казалась сверкающей драгоценностью.

Фонарщиков некогда знали в лицо все обитатели лондонских кварталов. Проститутки приплачивали им, чтобы они «забыли» зажечь фонарь в очередном темном закоулке, где дамы поджидали клиентов. Горожане, которым нужно было рано вставать, просили фонарщика постучать им в дверь на рассвете, когда он выйдет гасить фонари.

Во времена чадящих каминов масса времени уходила на чистку драпировок, ковров и мягкой мебели. Во второй половине XVIII века на смену свечам пришли масляные лампы, от которых копоти в комнатах стало еще больше.
В Лондоне любой свежевымытый предмет быстро покрывался копотью. Однако викторианские домохозяйки каждую неделю мыли окна, каждые две недели стирали шторы, но самым торжественным ритуалом была чистка крыльца: подметя тротуар, крыльцо натирали смесью воды и мела.

Сон и спальня:
Англичане после указания времени до сих пор прибавляют: o'clock (т.е. of the clock), подразумевая, что время установлено «по часам», а не «по солнцу». До XVIII века, когда часы стали доступны большинству, почти все вставали и ложились, ориентируясь по солнцу.

Для лиц состоятельных, располагавших средствами на приобретение кровати с пологом, постельного белья, одеял и балдахина, отход ко сну превращался в сложный ритуал с участием слуг.
Монарх спал на восьми матрасах, и его слугам приходилось перекатываться на них, чтобы удостовериться, что враги короля не подложили внутрь смертоносный кинжал.

В разговорнике 1589 года для иностранцев, посещавших Англию, приведен диалог, подходящий для общения в гостинице с горничной, помогающей приготовиться ко сну:
— Ты постелила мне постель? Она удобна?
— Да, сэр. Вы будете спать на пуховой перине, застеленной чистыми простынями.
— Я дрожу как осиновый лист. Принеси подушку, укрой меня как следует. Сними с меня чулки, согрей мою постель. Где ночной горшок? Где уборная?
— Справа от вас. Вы наверняка должны чувствовать запах, даже если его не видите.
— Милая, поцелуй меня, и я буду спать лучше.
— Я скорее умру, чем поцелую мужчину в постели. Отдыхайте с Богом.
— Спасибо, красавица.

Было немыслимо спать с непокрытой головой: считалось, что болезни передаются по воздуху в облаке вредоносных миазмов. Люди верили, что могут умереть от того, что сидят или спят на сквозняке, и стремились держать голову в тепле. Платок, обвязанный вокруг головы, со временем превратился в ночной колпак.

Гигиена и здравоохранение:
В XVI веке беременных женщин примерно за месяц до родов запирали в затемненных покоях, чтобы снизить риск случайного падения или испуга. Темнота, запертые окна и двери должны были препятствовать доступу «нездорового воздуха».
Но и после родов женщине не сразу позволяли выходить. Две недели ее отпаивали «кёдлом» — горячим пряным напитком на основе овсянки и алкоголя. После чего наконец мыли, меняли на постели грязный соломенный тюфяк и разрешали сесть, а еще через две недели — встать.
Деторождение и все связанные с ним практики были чисто женским делом. Хотя бы новорожденный был при смерти, к нему не подпускали даже священника, чтобы окрестить, так что церковь дала акушеркам уникальные полномочия: проводить упрощенный обряд крещения.

Самым значимым слугой короля был смотритель ретирадного кресла, заботившийся о приспособлении для отправления «большой и малой нужды».
Слуги низшего ранга во дворце Хэмптон-Корт справляли нужду в огромном общественном туалете, называемом Общий нужник, или — более торжественно — Великий дом облегчения. (Оцените, как звучит!)
В XVII веке Сэмюэл Пипс — автор дневника о повседневной жизни лондонцев периода стюартовской Реставрации (переведен у нас в 2010 году под названием «Домой, ужинать и в постель») свое «очень красивое ретирадное кресло» держал в гостиной: обычная по тем временам практика.
Во Франции XVIII века в Версальском дворце гомосексуалист герцог де Вандом давал аудиенции, сидя на туалетном стуле; когда он подтирал зад, льстивые гости восхищенно говорили ему, что у него «ангельская попка» (culo d'angelo).

В период правления Тюдоров (1485-1603) и Стюартов (1603-1689) как средства для мытья головы использовались смесь говяжьего жира с духами или лимона с яйцами.
Зубы чистили водой, измельченной в порошок каракатицей, солью или розмарином при помощи тряпочки, щепки или губки.
У Дж. Вашингтона, первого президента США, были вставные зубы из зубов гиппопотама и коровы.
Табак (курение, жевание, нюхание) распространяется с 1580-х годов.

Традиция купания поддерживалась далеко не всегда из-за страха перед болезнями (особенно новой заразой, сифилисом), которые, как считалось, передаются через воду. Горячая вода расширяла поры на коже, и люди боялись, что через них могут проникнуть из воздуха вредные миазмы.
И примерно с 1550 года по 1750-й тянулись два так называемых «немытых» столетия, когда мытье расценивалось в лучшем случае как странное, греховное и опасное занятие.
Зато холодные ванны, как утверждалось в медицинских трудах, могут излечить от множества недугов: золотухи, рахита, «слабой эрекции и общего расстройства гульфикового хозяйства».
По мере развития системы водоснабжения мытье делалось менее опасной процедурой. В георгианский период (1714-1830) в дома лондонцев среднего достатка начала поступать по трубам относительно чистая вода. Но когда появились туалеты со смывом, выгребные ямы перестали справляться со своими функциями, т.к. в них сбрасывали еще и большие объемы воды.
В 1815 году горожане получили разрешение подсоединять домашний сток к общей лондонской канализации, собиравшей дождевую воду, которая вместе с нечистотами стекала в реку. В результате в XIX веке Лондон перенес четыре эпидемии холеры. Как ни странно, те же самые люди, которые с такой опаской относились к идее гигиенических процедур, были далеко не столь подозрительны в отношении той воды, которую пили, и вообще не видели связи между холерой и грязной питьевой водой. Знаменитому доктору Джону Сноу (да, это не только ПЛиО, но и один из основателей современной эпидемиологии!) пришлось долго убеждать окружающих в этой истине.
К горячей же ванне еще долго относились как к чему-то сомнительному и опасному: прежде чем принимать ванну, «следует испросить совета у доктора». Даже у аристократов такое отношение нередко встречалось чуть ли не до середины XX века.

До появления туалетной бумаги ее роль на протяжении столетий исполняли самые разные материалы. Римляне пользовались губкой на палочке. (Отсюда, возможно, пошло выражение «to get hold of the wrong end of the stick», буквально означающее «схватиться не за тот конец палки», т.е. «иметь неверное представление о чем-либо».)

В викторианскую эпоху считалось, что причиной любого заболевания является местное воспаление. Начинать лечение следовало путем оттока крови из воспаленного места. Даже головную боль лечили пиявками и кровопусканиями.
Во второй половине XIX века роль панацеи приобрел «тоник от нервов». Его состав вселял трепет: от относительно безобидных экстрактов горечавки и колоцинта до ртути, стрихнина, свинца и мышьяка!
Любимым лекарством оставался лауданум, или настойка опия: его можно было найти в домашней аптечке каждой приличной семьи. Это был алкогольный препарат, содержащий около 10% порошкового опия (эквивалент 1% морфина), красновато-коричневого цвета, очень горький на вкус. В 25 каплях лауданума — около 60 мг опиума: солидная доза для непривычного к наркотикам взрослого человека. Основным назначением его было обезболивание, но до начала ХХ века он продавался без рецепта и входил в состав многих лекарств: им лечили все, от насморка до эпилепсии.
От кашля: «Две столовые ложки уксуса, две столовые ложки патоки, 60 капель лауданума. Принимать по чайной ложке смесь на ночь и утром».
(Герой «Лунного камня» У.Коллинза, доктор Дженнингс, страдает от лаудановой зависимости.)

Есть мнение, что Ч.Дарвин, имевший проблемы со здоровьем, хворал именно потому, что как человек своего времени слишком заботился о пищеварении. Страдая расстройством желудка, он принимал «микстуру Фаулера» — препарат, содержащий мышьяк. Возникавшие при этом тошнота и покалывание в пальцах ног считались признаком положительного эффекта. В действительности у Дарвина отмечается 21 из 26 симптомов возможного отравления мышьяком.

Об отношении к «критическим дням» женщин викторианской эпохи мы знаем мало: тема была категорически непристойной (и это те самые англичане, которые два века назад преспокойно устанавливали в собственных гостиных «ретирадные кресла»). Даже в медицинских справочниках они деликатно описывались как «состояния плохого самочувствия».
В 1896 году компания «Джонсон и Джонсон» уже запустила в производство «Полотенца Листера» — первые в истории одноразовые прокладки. Но поскольку фирма не могла рекламировать свою «неприличную» продукцию, товар никто не покупал, и производство пришлось прекратить.

О красоте и одежде:
Среди предметов одежды средневекового рыцаря не было трусов (в привычном для нас виде). Мужчины завязывали между ног полы длинной рубахи или надевали нечто вроде полотняного подгузника. Первые кальсоны появились в XVII веке: длинные шелковые подштанники с разрезом сзади, чтобы было удобно отправлять естественные надобности. Зато король Карл II в конце 1660-х уже носил шелковые трусы.

Представления о том, какая часть тела является наиболее эротичной, менялись порой весьма значительно. При Тюдорах гордостью мужчин были накачанные икры. «Смотрите, какие у меня крепкие икры!» – похвалялся Генрих VIII, похлопывая себя по ноге.
Эталон женской груди постоянно менялся: в чести была то пышная, то плоская грудь. Книга о косметических средствах, написанная в XVII веке, советует «сохранять маленькую грудь», препятствовать ее росту.

Декоративные мушки (искусственные черные родинки) изначально приклеивались на лицо, чтобы скрыть прыщи или оспины. Но правила, определяющие их форму и расположение, вскоре сложились в мудреную систему символов. В период правления королевы Анны те дамы, что поддерживали вигов, приклеивали мушки на одну щеку, те, что выступали за тори — на другую. Некая Розалинда, знаменитая сторонница вигов, имела несчастье родиться с естественной родинкой на той части лба, куда обычно наклеивали мушки приверженцы тори. Это многих вводило в заблуждение относительно ее политических взглядов.

У людей тюдоровской эпохи, даже богатых, одежды было от силы 2-3 костюма, которые они носили постоянно, оставляя лучший на воскресную службу.
В 1570-х гг., когда появились первые тексты о «насмешке над Божьими законами» (использование одежды не своего пола), комментаторов в основном возмущали пуговицы. Женская одежда тогда держалась на шнурках, крючках и булавках. Пуговицы пришивали только к мужской одежде: на женской они выглядели как прямой вызов.
Кроме того, молодая женщина могла шокировать публику, закрепив на шляпе перья или другие чисто мужские украшения.
Розовый цвет во времена Тюдоров и Стюартов также считался «мужским», а «женским» был синий, создававший иллюзию бледности.
Черная «неброская» одежда в XVII веке была демонстрацией богатства. Для нее требовалось больше краски и более длительная обработка. Небогатые люди носили серые и коричневые цвета, характерные для дешевой некрашеной шерсти. Также мало кто носил ярко-зеленые вещи: они были не только дороги в производстве, но и быстро изнашивались (особенности красителей).
Мужчины прикрепляли чулки или брюки к дублету на поясе. 20-30 креплений гарантировали, что костюм будет сидеть безукоризненно. Так что практические инструкции для джентльменов советовали по утрам хорошенько посидеть на горшке, прежде чем одеваться. Непросто развязать и завязать обратно 20 узлов: половина их еще и находится у вас за спиной. Богатые люди на такой случай брали с собой слуг. Как вариант, можно было не завязывать задние крепления (правда, при этом штаны неэлегантно обвисали на заду) или расстегнуть дублет, снять костюм целиком, не развязывая, и сбросить на пол.

Оружие в повседневности: в XVI веке ливрейный лакей обычно носил щит и меч, так как был прежде всего бойцом (и лишь во вторую очередь слугой).
Джентльмены носили рапиры (вспомните поединки персонажей у Шекспира). Рапиры были частью элитной мужской одежды и подчинялись ограничениям, которые она накладывала. Тугие, высокие проймы, жесткие высокие воротники и манжеты не давали поднимать меч над головой. В боевых условиях мечи и сабли требовали высоких стоек, но джентльмены могли поднять руку лишь до уровня плеча.
Из-за остроты клинков и скоротечности схватки результат во многом зависел от случая. В боях с мечом и щитом использовались в основном рубящие удары, наносимые по строго оговоренным правилам, так что при достаточном умении их можно было отразить — и смертельные исходы были редкостью, а вот удачный укол в бою с рапирой и кинжалом мог привести к гибели даже самого умелого фехтовальщика.
Распространенным оружием самозащиты был посох. Они были дешевы, эффективны (при умении обращаться), и законы никому не запрещали их носить. В более позднюю эпоху эта функция до некоторой степени перешла к тяжелой трости.

Женские брюки первоначально (XIX век) имели вид пышных шаровар на манер турецких, поверх которых надевалась укороченная юбка.
В 1880 г. виконтесса Харбертон основала Общество рациональной одежды, и интерес к брюкам вышел на новый виток, хотя этого грубого слова избегали, называя их «раздвоенной юбкой». Леди Харбертон надеялась дожить до тех времен, когда вес нижнего белья на отдельно взятой даме не будет превышать 3 кг.

Тушь для бровей делали на основе ламповой сажи.
В XIX веке голубые вены под тонкой кожей указывали на аристократичность. Некоторые модницы старались подчеркнуть эту голубизну с помощью берлинской лазури.

Женский купальный костюм XIX века представлял собой шерстяное или фланелевое платье с корсетом. Поскольку юбки всплывали, к ним приходилось подвешивать металлические гирьки. Волосы женщины прятали под чепец или шляпку, а на ноги натягивали плотные чулки, которые в воде так и норовили сползти. Последним штрихом были туфельки на шнуровке. Плавать во всем этом было затруднительно: женщины просто бродили по грудь в воде, изредка подпрыгивая и приседая.

Еда:
Основу питания современников Тюдоров составляли супы: густая (pottage) и жидкая (slop) похлебки: «Это жидкость, в которой плавает мясо, с добавлением рубленой зелени, овсяной муки и соли». Из сушеного гороха тоже варили похлебку. Порой ее не снимали с огня месяцами, просто доливая в горшок воду и подсыпая горох.
Овощи держали на огне долго, полагая, что сырыми они вызывают несварение желудка. Морковь, например, предлагали варить не менее 2 часов — для лучшего усвоения (кстати, варить макароны та же книга советует 1,5 часа). «Избегайте салатов из зелени и сырых плодов, ибо от них господин ваш может заболеть», — предупреждает поваренная книга 1500 года.
В те времена нищие потребляли гораздо больше фруктов, чем богачи, которые «боялись кишечных инфекций и не имели нужды тащить в рот что придется».
Женщины вообще вставали из-за стола полуголодными, ибо «даме не приличествует много есть; по природе своей она существо ангелоподобное и не должна искать плотских удовольствий».
Мясной пудинг при Тюдорах готовили из слегка отваренной печени, сливок, яиц, хлебных крошек, говяжьего нутряного жира, фиников, смородины, пряностей, соли и сахара.
Для предотвращения порчи соль добавляли в сливочное масло и сыр: на 5 кг масла клали примерно 0,5 кг соли.
С конца XVII века за завтраком стали пить густой ароматный шоколад, который готовили с добавлением яиц и специй. Сэмюэл Пипс обнаружил, что шоколад — великолепное лекарство от похмелья, и с удовольствием им лечился.
Лучшим способом набить живот для простонародья оставались корнеплоды, в первую очередь морковь и пастернак, служившие главной пищей всю осень.
«У англичан двадцать религий и всего один соус», — так критически отозвался об английской кухне посол Франции в начале XIX века.

За чаем долго сохранялась несколько сомнительная репутация слишком дорогого и экзотического напитка. «Мне не будет покоя, — пишет в 1731 году встревоженный отец своему заболевшему сыну, известному пристрастием к чаю, – пока я не услышу, что ты наконец отказался от этой отвратительной пагубной жидкости!»
С георгианских времен стандартный завтрак уже состоял из чашки чая и тоста. Но в романе Э.Уортон «Обитель радости», действие которого разворачивается в Нью-Йорке на рубеже XIX и XX веков, тяга к крепкому чаю все еще символизирует жалкое состояние героини — падшей женщины.
В викторианскую эпоху на смену чаю с тостом или кофе с булочкой пришли более сытные блюда, способные поддержать силы джентльмена, проводящего целый день в конторе. Однако в высших слоях общества продолжал господствовать неписаный закон: аристократ не должен завтракать! Есть по утрам означало принадлежность к классу, вынужденному зарабатывать себе на жизнь.

В конце 1880-х гг. в широкую продажу наконец-то поступают холодильники. Первоначально считаясь предметом роскоши, они украсили собой самые модные кухни. Еще и в 1930-е друзей приглашали на шикарную «вечеринку у холодильника», потчуя их охлажденными блюдами. На иллюстрациях в кулинарных книгах того времени гости в вечерних туалетах толпятся на кухне вокруг холодильника.
Первые электрические чайники, выпущенные около 1900 года, подсоединялись к арматуре осветительных приборов и закипали только через 20 минут.

Этикет:
В Англии времен Шекспира церемония приветствия различалась в зависимости от статуса собеседников. Между равными, в не особенно формальной ситуации, это мог быть поцелуй в губы. Более официальная форма — поклоны и реверансы, опять-таки очень разные, по ситуации (мода на них пришла из-за границы). Рукопожатие было более популярно в Шотландии, а в Англии его в основном считали жестом согласия, подходящим для заключения сделок и примирения ссорящихся.

Попаданец в ту эпоху, скорее всего, прокололся бы, не успев даже открыть рот — из-за незнания, как именно кому нужно кланяться, как двигаться и жестикулировать.
У каждого сословия была своя осанка, походка, жесты. Во многом это связано с одеждой. Ноги врозь — «военная поза» (см. на портрете Генриха VIII) — результат ношения доспехов и кольчуг, натиравших внутреннюю часть бедер. Чтобы при этом походка не выглядела нелепой, необходимо держать плечи раскрытыми, а подбородок опущенным, причем вам придется чуть покачиваться из стороны в сторону. Современный «мэнспрединг» — рудимент той эпохи, когда штатские щеголи пытались корчить из себя бравых вояк, привыкших ходить в доспехах.
Священнослужители передвигались мелкими шагами («хромая походка»), держа локти прижатыми к телу: иначе мантия просто мешала бы им двигаться.
Походка пахарей была тяжелой, вперевалку, от привычки тащиться за плугом с налипшей на ногах грязью.
Итальянцы были неисправимыми рукомахателями, а вот испанцы необычайно жестко подавляли жесты и очень не любили поворачиваться в пояснице, бедрах или шее, предпочитая разворачиваться с помощью ног, так как для испанской моды XVI века (как мужской, так и женской) характерны очень высокие воротники и длинные, жесткие передние части одежды.

Осанка знатной дамы XVI века — бедра вперед и вытянутая шея (довольно точно передается на гобеленах и иллюстрациях той эпохи). Руки спереди, пальцы слегка сцеплены, на землю ступать сразу всей подошвой. Походка городских модниц могла быть с «подскоками» или семенящей, чтобы не споткнуться (каблуки).
В зените славы королевы Елизаветы среди модников обоего пола стало популярно все диагональное. Носки направлены наружу, ступни и ноги — в балетной четвертой позиции, тело поворачивалось под углом к собеседнику, а вес распределялся неодинаково: бедро опорной ноги выдавалось в сторону.
Походка была намного более заметным признаком, чем акцент. Акцент могут распознать, только если вы заговорите, а вот вашу походку видят на улице все. «Хромающего» священника видно на расстоянии сотен метров, а семенящую горожанку легко отличить от аристократки, выпячивающей бедра, даже на другой стороне реки.

За модой на поклоны вообще было трудно уследить. Например, вот поклон в генриховские времена: левая пятка на 2 дюйма по диагонали впереди правого носка; сначала слегка сгибается в колене правая нога, потом левая; спина прямая, обе пятки стоят на полу (полуприсед). Для более глубокого поклона, когда правая пятка приподнимается, левую ногу нужно выдвинуть на 12 дюймов, а для полного, при котором колено касается пола, — на 18 дюймов. В то же время степень уважения к собеседнику уточняют движения рук и характер манипуляций, производящихся со шляпой (как ее снимать, как держать и поворачивать).
Когда приседает женщина, руки должны быть неподвижны (ни в коем случае не хвататься за юбку, как в диснеевских мультиках!), глаза смотрят в землю. Смотреть в глаза во время поклона — знак враждебности и неповиновения, а если поднять глаза, распрямляя колени, это будет расценено как бесстыдство.

Обращение к знатному лицу в Англии зависит от ранга говорящего: титулованные особы и дворянство-джентри обращались к королеве «мэм»; публика попроще, от среднего класса до рабочих и крестьян — только «ваше величество». Те же правила относились к принцам и принцессам – «сэр / мэм» или «ваше высочество», в зависимости от сословия говорящего.
К герцогу и герцогине аристократы и джентри так и обращались: «герцог» и «герцогиня», но низшие классы называли их «ваша светлость». Другие аристократы и аристократки называли друг друга «лорд / леди + фамилия» или же, как обычно, «сэр» или «мэм». Те, кто взирал на аристократов снизу вверх, почтительно звали их «милорд / миледи» или «ваша милость».
Иностранцы часто путали фамилии и титулы, обозначавшие владение того или иного лорда: например, Уильям Кавендиш (фамилия), шестой герцог Девонширский (титул). В случае графов, виконтов и баронов титул мог совпадать с фамилией: например, Джон Спенсер, первый граф Спенсер.
Старшие сыновья знати от герцога до графа получали второстепенный титул отца (например, сын герцога Девонширского носил титул «маркиз Хартингтон»). С младшими приходилось помучиться. Например, младших сыновей герцога называли «лорд (имя, фамилия)», в кругу друзей просто «лорд (имя)» («Привет, лорд Джон!»). Младшие сыновья графов и все сыновья виконтов и баронов ограничивались приставкой «достопочтенный (honourable)» + мистер / мисс (фамилия)», к дочери пэра, если тот был герцогом, маркизом или графом, обращались «леди (имя, фамилия)». В семье с несколькими дочерьми старшую незамужнюю дочь называли «мисс (фамилия)» (например, мисс Беннетт), а остальных дочерей – «мисс (имя, фамилия)» (например, мисс Лидия Беннетт).

Званые вечера в викторианскую эпоху начинались в 10–11 часов вечера; более дружеские вечеринки могли начинаться на несколько часов раньше, а наиболее изысканные — позже. Приезд гостей ожидался через 30–90 минут после назначенного времени (на званых обедах упор делался на еду, а не на общение, и там от гостей ожидали большей пунктуальности). В течение вечера предлагался чай и легкие закуски, а также музыка. Ужин подавали около полуночи.
Подобные вечера могли длиться до раннего утра, кроме тех, что давались в субботу: они должны были заканчиваться ровно в полночь. Стереотип о том, что англичане уходят не прощаясь, вероятно, возник в связи со зваными вечерами: справочники по этикету не советуют гостям прощаться с хозяевами.

Супружество как точная наука!
«Парижский домохозяин» (издание, адресованное 15-летней француженке) предлагал ей «поставить обувь супруга перед пылающим очагом, обмыть ему ноги, предложить чистые башмаки и чулки. Накормить сытно и напоить, прислуживая ему со всем почтением. После надеть на него ночной колпак и уложить его спать на чистых простынях, укрыть теплыми мехами и удовлетворить его потребности в других удовольствиях и развлечениях, интимных забавах и тайнах любви, о которых я умолчу».

В 1829 году Уильям Коббет (публицист и историк) называл мужчину, находящегося под каблуком жены, «презреннейшей из Божьих тварей» и утверждал, что такому человеку лучше сразу наложить на себя руки.
Тем не менее домашней прислугой в доме командовала жена, даже если к моменту замужества ей едва минуло 15 лет. Отношение к домохозяйке как к покорному и лишенному самостоятельной воли существу сложилось отчасти потому, что женщинам не полагалось выставлять напоказ свои умения и демонстрировать свою власть. Свои огорчения ей надлежало держать при себе, не беспокоя своего занятого серьезными делами мужа-кормильца. В гостиной женщина викторианской эпохи должна была делиться с супругом почерпнутыми из газет новостями и не морочить ему голову трениями с прислугой и болезнями детей.

В качестве рекомендации для подбора супругов по возрасту справочники предлагали несложную формулу: «лучшей разницей в возрасте является следующий расклад: разделить возраст мужчины пополам и добавить семь лет. Мы полагаем, что тридцатилетний мужчина лучше всего подходит 22-летней девушке, и по этому же стандарту сорокалетнему стоит выбрать жену в возрасте 27 лет».

Когда на Бродвее появился дорогой и очень комфортабельный жилой дом «Ансония», первая передовая гостиница «апартаментного типа» в Америке, журнал «Архитектурный вестник» сурово раскритиковал «большой пансион XX столетия», утверждая, что этот «подлинный шедевр бытовой безответственности» способствует разрушению семьи. Если женщина не желает наводить порядок у себя в доме, вопрошал автор статьи, чем еще ей заниматься?

Женщины: воспитание и права
В Англии елизаветинской эпохи единственным чувствительным оскорблением для женщины могло быть слово «шлюха» и его аналоги. Обвинять женщин в глупости, недостойности и пр. было бессмысленно: женщины и так ценились невысоко. Зато даже осужденную воровку могли называть «честной женщиной», если у нее не было любовников.

В XIX веке обучение девочек из хорошей семьи включало родную литературу, основы математики и естественных наук, географию, Священное Писание, французский и немецкий языки, иногда музыку, рисование и танцы. Чтобы ученицы не скучали, гувернантки старались переключать их внимание.

Средство для выправления осанки учениц: «…на меня нацепили жесткий корсет со стальной планшеткой спереди, а поверх платья так стянули плечи лентами, что лопатки практически соприкасались. К планшетке прикрепили металлический прут с полукругом, чтобы поддерживать подбородок».

Бытовало поверье, что если матери во время беременности иссушают ум наукой, их дети будут страдать от сердечных заболеваний. В 1874 г. доктор Г.Модсли опубликовал статью, в которой раскритиковал женское образование на том основании, что несколько дней каждого месяца женский ум и тело не способны к напряженной работе.
Его коллеги подтвердили, что высокообразованная женщина не сможет зачать. А если ей все же повезет, то уж точно не захочет кормить младенца грудью. «Зачем нам портить хорошую мать, превращая ее в посредственного ученого?» — возмущался доктор Клоустон в 1882 г.

Настоящая леди отличалась от женщин из низших классов тем, что обязана была сторониться любой работы. София Джекс-Блейк, в середине XIX века преподававшая математику в Королевском колледже, вынуждена была работать бесплатно, чтобы не прогневать своих родителей. Отец запретил ей принимать деньги от кого бы то ни было.
Но если от наличия второго дохода зависело выживание семьи, женщинам милостиво разрешалось искать работу. В 1842 г. в Уэльсе и Шотландии в шахтах работали около 6000 женщин и детей. Их использовали в штольнях, где не могли протиснуться лошади.

#культура #традиции #поэзия #длиннопост #картинки_в_блогах
Стоило бы добавить тег «ботаника», но его не обнаружилось))

23 сентября — день осеннего равноденствия.
В Японии это День почитания предков. На несколько дней дома украшаются семью осенними цветами и травами ( 秋の七草 — аки-но нанакуса).
Луна во время этого праздника считается особенно красивой.

Ёситоси Цукиока. Фудзивара Ясумаса играет на флейте в лунную ночь (1883)
На картине — эпизод из «Собрания повестей о ныне минувшем» (XII век). Знаменитый вельможа и поэт во время созерцательной лунной прогулки наигрывал на флейте, когда на него попытался напасть разбойник Хакамадарэ.

Я в детстве читала Тома Сойера и не понимала что такое воскресная школа. Мне были чужды реалии того времени. Вообще культурные пласты трудно уловимы и понятны только носителям той культуры как само собой разумеющееся.
#культура

Для меня долгое время в области юмора безусловным авторитетом являлся такой человек, как Green Tea.
Его фельетоны время от времени даже всплывали в блогах Фанфикса, у аудитории, крайне далекой в своем большинстве от политики.
К сожалению, этого прекрасного человека не стало...

Далее приведу копипасту статьи РИА Новости от 1 марта.

Это был последний фельетон Green Tea — Игоря Романовича…
Светлая память, Green Tea!

#реал_против_виртуала #копипаста #культура

#культура #чтение #преподавательское

Недавно в блогах Lasse Maja процитировала Брайана Трейси. Там мимоходом упоминается, что американцы (и не они одни, правду сказать) не особые любители чтения. Не входит это дело в национальные приоритеты: https://fanfics.me/message361825

И вспомнилось, как сразу после экранизации «Властелина Колец» я случайно наткнулась на одном ВК-сайте (сейчас не могу найти, к сожалению) на информацию об актерах, которые там снимались.
В общем, до начала съемок только один из них – Саруман (в миру сэр Кристофер Ли) был знаком с трилогией, а заодно и с ее автором. А вот после кастинга…
Сэм (кажется, это все-таки был Сэм) осилил аж целого «Хоббита». Должно быть, вживался в фактуру образа. А двое суперменов - Леголас и Боромир - прочитали всю трилогию! Так что на фоне остальных, включая исполнителей главролей (которые свои силы переоценивать не стали), засияли в этом плане прям как две звезды пленительного счастья. (Правда, оба они – англичане.)

А потом, спустя еще годы, у нас стажировался по обмену мальчик из Штатов, из университета-побратима. Уже закончивший курс дипломированный филолог. Симпатичный такой пацан, доброжелательный, и по-русски бойко навострился. Но очень уж его удивляли наши списки обязательной литературы (художественной). Хотя с него никто не требовал их осваивать, конечно. И вот я попросила его сделать мне аналогичный списочек литературы, которая предлагалась студентам в его родном университете. Любопытно стало, что же изучают американские филологи.
Через день он принес мне плоды своих трудов. Сказал, что это «считается много», - и у меня нет причин не верить.
Привожу как есть, только более-менее упорядочив по хронологии. Вдруг кому будет интересно сопоставить свой читательский кругозор с американской филологической программой. И порадоваться / попечалиться (как выйдет):

Наверняка что-то он забыл, но вряд ли сильно много.
Трогательная подробность: «Убить пересмешника» он написал по-русски. Очевидно, сильно сомневался, что в России эта вещь кому-нибудь известна. Мне захотелось его заверить, что у нас она очень даже – и заслуженно – знаменита, но я, запуганная грозящим мне из-за всех углов призраком нетолерантности (который успешно заменил удалившийся на пенсию «призрак коммунизма»), засомневалась: вдруг именно такое заявление будет выглядеть как нетолерантное? И малодушно промолчала.
Но после этого еще сильнее зауважала Леголаса с Боромиром: парни-которые-смогли!
Теперь же Орландо Блум, если верить Википедии, называет своей любимой книгой «Братьев Карамазовых», а Шон Бин с 2007 года даже является доктором филологических наук по английской литературе в Университете Шеффилда.
Морали нет; но втайне хочется думать, что к этим сияющим высотам их подтолкнуло знакомство с моим любимым ВК. Вот что Дж.Р.Р. с людями делает)))…